Бармалей и Снегурочка

Глава 6. Злозвон, не кукла он

Утро занялось от лучины, которую подпалила Агафья Никитична, чтобы затопить печь.

Чирк! Чирк! Фшшшш!

Да будет свет! И стал свет!

Впрочем, света стало совсем чуть-чуть, в угол за занавеску проникали лишь отдельные лучики. Чертили по стене, как несбывшиеся искры-фантазии.

Бармалей закрыл глаза и, медленно растворяясь, вновь погрузился, превратился в сон. Как же хорошо ему было, в этом теплом, мягком, абсолютно благоволившем ему коконе. Не помнил он, когда такая счастливая истома в последний раз привечала его. Прямо какое-то волшебство. Или как это назвать?

Он вздохнул. Как ни называй, а пора вставать. Агаша, вон, уже и на стол накрыла.

– Ты ешь тут без меня, – сказала она ему.

– А ты?

– Я потом, с детьми поем.

– Далеко собралась?

– К соседу сбегаю, насчет лошадки договориться надобно.

– Лошадки?

– Лошадки, да. Надо же как-то машину твою из снега вытащить? У нас тут тракторов ни у кого нет, только животина. Ты как поешь, выходи.

Лошадка оказалась огромным битюгом рыжей масти, тяжеловозом владимирской породы по кличке Вовка. Или Вовчик. Рядом с ним хозяин его, сухонький мужичонка в кургузом кожушке и валенках, с торчавшей вперед вздорной бороденкой, казался дошкольником. Звался мужик Ильей, на каком основании некоторые шутники величали коня его Владимиром Ильичом. Что кстати имело смысл еще и потому, что борода у Ильи была такой же рыжей, как хвост у его Вовчика. В общем, порода одна, хотя характеры и противоположные. Конь степенный и основательный, хозяин суетливый и матершинный. Как он при таких данных вместе уживались, загадка.

Однако и уживались вполне, и работали ладно.

Илья поставил коня позади машины и привязал постромки к рым-болтам на бампере. Потом взял Вовку под уздцы и тихо сказал ему:

– Ну, пошли на...

Владимир Ильич скосил на него умный лиловый глаз и подался вперед. Конь сделал всего три шага и без какой-то заметной натуги, играючи извлек «Волгу» из сугроба.

– Ничего себе! – удивился Бармалей. – Прямо «Кировец»!

– Нормально! – ответил Илья. – Для Володьки это даже не разминка. Так, утренняя прогулка. Заведешь? Машину-то?

– Щас буду пробовать.

– Ну, если не получится, приходи, что-нить придумаем.

– Ладно.

Держа коня в поводу, Илья двинулся к дому. Чем дальше они отходили, тем заметней становилась разница в размере между человеком и животным. Но, странное дело, тем и очевидней делалось, что эти двое созданы и предназначены друг для друга.

– Спасибо! – крикнул Бармалей им вслед. – С меня причитается!

Не оборачиваясь, Илья поднял над головой свободную руку.

– Интересная у вас тут манера животных именовать. Поросенок Борька, конь – Вовчик.

– У меня еще есть кот Самсон, – сказала Агафья Никитична. – И петух Агафон. Животные – наша родня деревенская. Ну, заводи свой ровер, что ли.

Волга, как ни странно, завелась почти сразу, будто и не простояла на морозе да в снегу всю ночь. Видимо, сказался недавний ремонт и регулировка. Правильная оказалась настройка.

– Надо же, завелась, – с неожиданным сожалением оценила факт Агафья. – Я надеялась, что останешься еще.

– Я бы с радостью, но не могу. Мне ехать надо, – отвечал Борис, выбираясь из машины и становясь с ней рядом. – Дел полно.

– Дела, дела... Так приезжай, когда с делами покончишь. Я еще тебе сказок расскажу. У меня их много припасено. Али не по нраву тебе мои сказки?

– Как не по нраву? – удивился Бармалей. – Очень даже по нраву мне твои сказки, Агафья Никитична.

– Вот. И приезжай.

– Только ведь муж у тебя...

– Где тот муж?

– Вернется, тебе же сказали. Или ты не веришь?

– Почему не верю? Верю я. Только...

– Что?

– Вот когда он вернется, тогда и будет муж. А покуда его нет... Ночи ведь пролетают такие, Боренька, про которые и вспомнить нечего. Даже сны пустые. А ночь – главный женский ресурс, чтоб ты знал. Только ночью баба и живет по-настоящему. И ресурс тот по любому истекает, использовала ты его как надо, или просто выспалась, пока вовсе не кончится. А быстро кончится, оглянуться не успеешь. И тогда никому ты уже не нужна, и никто ничего не вернет, ни время, ни года, ни любовь. Спи себе, досыпай.

– Другие бабы наоборот, поспать любят.

– То они просто не узнали того, что мне довелось. Приезжай! Что? Ты не думай...

– Да я не думаю.

– Что же тогда?

Бармалей коснулся пальцами ее щеки, погладил ее.

– Твои сказки мне очень по нраву пришлись, драгоценная Агафья Никитична. И я обязательно приеду их послушать еще не раз. Только раньше Нового года никак не получится, ты уж прости.

– Ну вот, напросилась, – сказала Агафья и смахнула слезу с уголка глаза.

– Ты хозяйка, тебе и жизнью руководить, – успокоил ее Борис.

Кое-как развернувшись на узкой заснеженной дороге, Бармалей помчался домой, в город. Бросив взгляд в зеркальце, он увидел, что Агафья Никитична уже вернулась на тропинку и идет через поле к дому. До самого поворота на трассу он следил за ней взглядом. Маленькая темная фигурка посреди огромного белого пространства. Если представить шире, одна в целом мире, во вселенной. Жалость сердце сжимает. Хотя, почему одна? У нее дети. Да и он к ней обязательно приедет. И не потому только, что грех такой возможностью, таким знакомством не воспользоваться. Это как раз все понятно. Но было и кое-что другое. Он никак не мог отделаться от мысли, что встреча с Агафьей придала ему какой-то уверенности в себе, ощущение силы. И вот то чувство, испытанное им утром на ее перине, абсолютного соответствия месту, времени и обстоятельствам, как он может такое забыть? Как может не попытаться испытать его хотя бы еще раз?

Так он думал, оставив позади деревню Тютькино со всеми ее чудесами и сказками. Однако, чем дальше оказывалось Тютькино, чем ближе он подбирался к Берендейску, тем глуше и туманней становились его мысли и воспоминания об Агафье Никитичне. И тем сильней разгорались его думы о Марфутке. То, что он узнал о ней, было невероятно, и больше всего походило на фантазию. Но... Но и очень было похоже на правду. Ему все больше и больше казалось, что именно с Марфой все это и могло произойти. Даже так: должно было произойти.

Но, с другой стороны, если судить здраво, ничего конкретного он не узнал. Кто она на самом деле? Откуда взялась-появилась? Где ее родители, и где отчий дом? И тот старик, кстати, что босиком по снегу ходит, кто он ей? Почему он за ней ходит, по какому праву преследует? Вот сколько вопросов, а ответов на них ни одного. И придется, видимо, ответы эти у самой Марфушки добывать. Хоть она и просила покамест этого не делать, не беспокоить ее. Однако придется.

Ан вернулся домой к обеду, однако есть не стал, сразу завалился отдыхать. Утомился за дорогу, да и не спал же ночь перед тем, все сказки Агафьи слушал. Она ему и снилась снова, явилась, едва он глаза закрыл. Обнимала крепко, сказки шептала в самое ухо, и был ее шепот таким жарким, что затопила все тело Бармалеево истома, и потянуло его с неодолимой силой на подвиги молодеческие. Так потянуло, что он, от греха, тут же и проснулся. И вовремя, потому как в комнате уже начинало смеркаться. Вечер в окно заглядывал.

Пора было ехать к старикам Дозоровым, в их сторожевую башню. Едва он про них подумал, как тут же всколыхнулась в душе непонятная тревога. Да так что-то ему неспокойно сделалось, что он быстрей засобирался. Как всегда после сна, захотелось поесть, но на еду он отвлекаться не стал. Подумал, что полчаса может и потерпеть, а там уж Марфуткиным пирогам воздаст должное. И хвалу и честь.

Едва подумал о пирогах, как тут же ощутил их запах. Не тратя больше времени, он проглотил слюну и, одеваясь на ходу, выбежал из дому.

Сумерки из голубых уже превратились в фиолетовые, цвета разбавленных в воде чернил. В этот миг как раз включились фонари, и сумерки сомкнулись, стали темнотой ночной. Стало заметно, что вокруг желтых фонарей вьются стайки снежной мелочи. Мороз серчал, поскрипывая канатом, наматывая его, как говорят матросы, на кабестан, тянул температуру все ниже и ниже. Похоже, быть этой ночью морозному рекорду.

Бармалей решил, что лучше будет наблюдать за обстановкой из машины. Заведя мотор, и прогрев его сколько следует, он выехал на дорогу и вскоре уже был возле башни.

Пока ехал, все думал, как ему быть дальше. Как вести себя... со Снегурочкой? Она, помнится, и сама как бы в шутку так себя называла. Додумался лишь до того, что форсировать события не стоит, хотя бы не закончив ужин. А там видно будет. Да и вообще. Добытые в экспедиции сведения он решил до поры придержать при себе. Марфу они никак не порочили и ни в чем не изобличали, разве что давали повод подозревать, что она не совсем та, за кого себя выдает. Решил пока понаблюдать, что будет дальше.

Крутая, однако, дамочка, подумал он про Марфу. Хотя внешне такого о ней никак не скажешь. Ну, никак. Чисто визуально – куколка, да и только. Аленка из шоколадной страны. Да, держится молодцом, девчонка. Ну, так и мы тоже, молодцы. И кое-что про нее знаем. Посмотрим...

Однако все сложилось несколько иначе, не так, как парень намечал.

Едва он вошел в лифт, как тревога, от которой он несколько отвлекся по дороге, воспрянула в нем с новой силой и подступила пуще прежнего. Он чувствовал ее явственно, осязал, как некую назойливую добавку к воздуху, каким дышал. Но он никак не мог понять, с чего бы это? Что случилось? Откуда дует? Подумал, не о лифте ли предупреждение? Прислушался... Но нет, механика работала исправно, гудела ровно, как обычно. Но вот он достался верхнего этажа и вышел целым и здоровым из кабины, однако тревога при этом не исчезла, а, напротив, сконцентрировалась гуще прежнего, и он понял тогда, что, видимо, со стариками что-то происходит. Или с Марфуткой. Что, в принципе, одно и то же.

Поэтому, еще у лифта Бармалей приготовил ключ – от квартиры деда у него имелся свой, личный. Неслышно, на носочках, он приблизился к двери и так же осторожно, стремясь не издать ни звука, вставил ключ и повернул замок.

Замок все же едва заметно щелкнул. Бармалей замер. Стараясь искупить мнимую неосторожность и вобрать ненужный звук в себя, он прижался щекой к двери и приложил к ней, растопырив пальцы, ладонь. Полотно дверное показалось ему чрезвычайно холодным, точно дверь морозильной камеры. Что за черт? – подумал он.

Но тишина в квартире убедила его действовать дальше.

Он осторожно толкнул дверь, приоткрыл ее и неслышно вошел. И так ловко все осуществил, будто всю жизнь лишь то и делал, что подкрадывался.

В дедовской квартире его сразу накрыла такая густая тишина, что хоть на хлеб ее намазывай. Это было неестественно и заставило его насторожиться еще больше. Хотя, куда уж больше? В прихожей лампа не горела, свет падал на пол из приоткрытой двери гостиной. И холод, жуткий холод шел оттуда. Подобравшись ближе в той же неслышной манере, Бармалей заглянул в комнату. То, что он увидел, повергло его в шок.

В двух шагах от дверей, спиной ко входу, и потому не видя Бориса, стоял незнакомый ему гражданин невысокого роста. Бросилось в глаза, что гражданин тот совершенно бос, хоть и в заношенном нагольном полушубке. Растоптанные ноги его были примерно того же цвета, что и засаленная кожа кожушка. Но голову гостя взгромождена шляпа с высокой тульей, по краям которой понавешены какие-то мутные стекляшки. Из-под шляпы по плечам гражданина широко разметаны длинные седые космы.

Бармалей сразу догадался, что это тот самый старик, про которого давеча ему рассказывала Агафья Никитична. Только ей он показался и больше и значительней, должно быть, от страха. Стало быть, тот самый, что Марфу преследовал повсюду. Сердечко у молодца тут и екнуло. Тем более, что в следующий момент он разглядел, что в комнате находятся его дедушка с бабушкой, и увидел, в каком они пребывают состоянии.

Старики сидели на стульях слева от окна, по другую сторону от винтовой лесенки в «кадочку». Сидели привалившись друг к другу плечами, взявшись за руки, и все были запорошены инеем, и даже лица их были покрыты белым снежным налетом, а глаза полны настоящего, неподдельного ужаса. И все потому, что страшный гость их держал в руке свою крючковатую палку, подняв ее над головой, и из этого крюка, как из крана в ванну, лился тот самый морозящий синий туман, про который Агафья тоже упоминала.

Все повторялось. Но на этот раз страшный гость, судя по всему, не собирался ни шутить, ни отступать, а намерен был, будь что, добиться своего.

– Ууууу! – завывал гость. – Ууууу! И от его завывания стыла кровь в венах.

Вот тут Бармалей за своих стариков не на шутку испугался.

Он поискал глазами, чем бы можно вооружиться, и увидел рядом с собой на стене одну из тех «коряшек», которые дед приносил из лесу. По-тихому он снял деревяшку со стены, сжав в кулаке, покачал ей, прикидывая. Неплохая получалась дубинка, увесистая, да и в руке лежала ловко. Не для этой ли цели дед тут ее возле двери оставил? – подумалось ему.

С коряшкой в руке, он напружинился. Изготовился, выжидая подходящий момент для вмешательства.

Но вновь события стали развиваться по случайному, неведомому никому заранее сценарию, неумолимо вовлекая причастных в свой ток.

Старец все еще не замечал присутствия у себя за спиной Бориса, поэтому продолжал начатое ранее пыточное действо.

– Верните мне Снегурку! – требовал он глухим дребезжащим голосом. – Если вам жизнь дорога – верните! Где вы ее прячете, а?!

– Да не знаем мы никакой Снегурки, колдун! – отвечал едва слышно Василий Павлович. – Не знаем! Ты можешь это понять? Какой-то ты непонятливый... – И глаза его были полны муки смертной. Что касается Раисы Петровны, так она, похоже, и вовсе больше не дышала – затихла, склонив голову на плечо супруга. Глаза ее были открыты, но будто прикрылись мутной поволокой, и взгляда уже нельзя было уловить.

– Воля твоя, кукольник! – рек незнакомец. Или так: знакомый незнакомец, поскольку знал о нем Бармалей прежде, но видел впервые и кто такой на самом деле, не ведал. – Воля твоя! Только мой помощник, мороз-упокойник, уже приступил к своим обязанностям. Видишь туманчик? Это он и есть. Он уже заполнил комнату на четверть. А когда заполнит ее на треть, и достанет до твоего сердца, кукольник, тут тебе карачун и настанет. Ну а твоей старушке и того ранее. А ты можешь продолжать запираться. Мне-то все равно. Снегурка от меня никуда не денется, не спрячется. Знаешь почему? Потому что у меня помощников много, не один мороз. Это и ветер-ветрюган, и метелица-вьюга. Они куда угодно проникнут, и что хошь, вызнают. А уж выследить кого-то – уууууу! – им только дай! Думай ходчей, кукольник! Еще мгновение, и твоя супружница вконец окочурится. А и ты тогда за ней следом отправишься! Туда, где яви нет! Ууууу!

Колдун знал, о чем говорил. Туман из его посоха растекался по полу и, мало-помалу наполняя комнату, поднимался все выше. Ему оставалось подняться совсем немного, и тогда он достанет сердца стариков. Как только это произойдет, их сердца превратятся в лед, и они умрут.

Бармалей стоял в тумане почти по пояс, потому что тот вытекал в прихожую тоже, и ног он уже не чувствовал, так они замерзли. Еще немного, прикидывал он, и я не смогу сделать ни шага. Пора действовать.

Но тут случилось вот что.

Войдя в квартиру, Бармалей оставил входную дверь открытой. Туман из прихожей, перелившись через порог, заполонил собой всю верхнюю площадку перед лифтом, а после, нащупав лестницу, устремился по ней вниз. Оказывается, синий морозник был тот еще газ, тяжелей воздуха, отчего прежде стремился занять низины. И это почти сразу привело к резкому понижению его уровня в гостиной.

– Что ж, вы сами выбрали свою участь! – продолжал вещать чужак грозно, и еще выше поднял свой страшный посох. Туман хлынул в комнату полной струей, потоком. Но, вопреки ожиданиям, уровень его в комнате понижался. До того, что Раиса Петровна даже смогла вздохнуть с некоторым облегчением. – Что? Что такое?! – закричал старец на это и, что-то заподозрив, оглянулся.

Тут-то он и обнаружил позади себя Бармалея. Глаза их встретились, взгляды пересеклись, как палицы, как клинки булатные – только искры полетели.

– Ты! Ууууу! – грозно закричал тот, кого Василий Петрович звал колдуном. А дальше вылетели у него слова, которые ни Бармалею, ни присутствовавшим при сем старикам его понятны не были. – Не боюсь я тебя! – кричал страшный старик. – Что бы там Маренка не предрекала! Потому что я изведу тебя прежде, чем ты сам до меня доберешься. Ну, подступай, Бармалеюшка! Я тебе живо глаз высосу! А через ту дыру и всю душу выну! Подступай, тебе сказано! Не томи ожиданием!

Только Бармалея не запугать так просто! И дважды его на поединок звать не нужно! Он и с чертом схватится, не убоится. Тем более, с доброй коряшкой в руке! Да еще когда стариков его любимых спасать надобно.

– Эх! – развернулась рука молодецкая. А плечо его, надо сказать, давно уже раззуделось и облегчения требовало. Соколом обрушился Бармалей на колдуна. – Ух!

Только крепким оказался старик босоногий. И, если на то пошло, стариком он только выглядел, может, нарочно прикидывался, а так был еще о-го-го! Крепок и вообще силушки необычайной.

Выставил старик перед собой клюку свою окаянную, и легче легкого отбил ей наскок молодецкой коряшки. У, ты какой! – удивился на это Бармалей. А если вот так? И вновь обрушился на злого пришельца.

И стали они на палках биться, да друг друга поколачивать – только гул стоял. И ни один не мог над другим верх взять, потому, как молодецкой неистовой ярости противостояла древняя могучая кряжистость. Это как волна морская на утес наскакивает, а итога никакого нет, или он не скоро будет.

В конце концов, каким-то внезапным спуртом или хитрым приемом удалось Борису выбить клюку из рук противника – та и полетела в прихожую, там и грохнулась о стену и у двери успокоилась. Схватились тогда соперники в рукопашную, ломали-ломали друг друга, а потом завалились и ну по полу кататься.

И тут выяснилось, что когда друг дружку в обнимку давить, то в этом занятии старый утес имеет предпочтение перед волной. Потому что волне надо разбежаться, чтобы налететь и ударить, а усмиренная, она больше вовсе не волна. Так и Бармалей, почувствовал разом, что силушка его оставила, и дыхание слабеет, и в глазах ужас. Вот и время мое пришло, подумал он с тоской. Но более того обидно ему стало, что старикам своим он так и не помог.

А босоногий прижал Бармалея к полу, да почувствовал, что верх берет, и ну, куражиться.

– Ну, что, – спрашивает насмешливо, – как оно, живому под могильной плитой быть? Как дышится? Легко ли? Или никак? А ты представь, что все для тебя только начинается. Представил? А теперь представь иное. Я обещал, что глаз тебе высосу? Что душу из тебя выну? Вот прямо сейчас и начну. А то ты парень верткий, вывернешься, и гоняйся после за тобой снова. Нет, второго случая тебе давать никак нельзя.

И он заворочался на Борисе сверху, да стал рожи корчить и губами двигать, точно примеряясь, как половчей ими свою угрозу осуществить. Вот ведь какой упырь ненасытный! – опечалился Бармалей.

Но судьбе в этот миг еще не показалось, что уже достаточно она начудачила.

Василий Павлович, оклемавшись к этому моменту от холодного помрачения, подошел ближе к борющимся. Они как раз в проходе между гостиной и прихожей застряли. Постоял кукольник над ними, значит, а потом и говорит:

– А я вот думаю, злой человек, без своей палки ты такой же могучий будешь? Или нет? Что, если ее выкинуть отсюда? А, что скажешь, Злозвон? И ведь я ее выкину, прямо сейчас. Чтоб не давать тебе второго шанса.

– Не вздумай! – заворочался Злозвон, намереваясь быстро вскочить на ноги, но не тут-то было. Бармалей обхватил босоногого руками, вцепился в волосы – не позволил тому подняться, повис на нем грузом неподъемным. – Ууууу! – взревел колдун неистово и страшно. И снова посыпал угрозы. – Глаз высосу! Душу выну! Другого ничего он, похоже, не знал.

А Василий Павлович ловко перешагнул через лежащие на полу тела и подступился к клюке, упокоившейся на пороге квартиры. Из крючка ее все еще истекал тонкой струйкой синий туман, поэтому брать в руки ее он побоялся, или, может, побрезговал. Зато хорошенько наподдал ей носком ботинка.

– Уууууууу! – завыл пуще прежнего лиходей.

А вот палка его, получив пинок по хвосту, взвилась легко, как ракета, и, быстренько перемахнув через площадку, влетела в открытую кабину лифта. Отчего лифт оказался открыт? Тоже странно.

Раздался непродолжительный грохот. В кабине клюшка несколько раз срикошетила, ударяясь о стенки, а потом каким-то хитрым изворотом юркнула прямиком в щель между полом кабины и площадкой. Там и щель-то узкая, руку не просунуть, однако палке для проникновения этого оказалось вполне достаточно.

Над ристалищем воцарилась тишина. Потом, через показавшиеся бесконечными мгновения, глубоко в шахте лифта послышался удар, после чего что-то разбилось, рассыпавшись звонкими осколками.

Бармалей перестал удерживать басурмана, тот вскочил на ноги и вымелся из квартиры так споро, будто намеревался поймать свой ускользнувший батожок. Куда там! Канула палка в пропасть. Заглянув в упомянутую щель, лиходей бросился к лестнице. Однако возле нее он притормозил, оглянулся.

– Ой, смотрите! – предостерег он с угрозой. – Ежели что с посохом случилось – из всех души выну! Из всех! А Снегурке передайте, пусть сама возвращается, и поскорей. Не то хуже будет! И Нового года вам всем не видать!

И, очертя голову, кинулся вниз по лестнице, посох свой спасать.

Василий Павлович захлопнул дверь и на цепочку ее закрыл. Тут уже и Бармалей на ноги поднялся, отдуваясь и потирая ушибленные места. А пуще всего он за лоб держался, куда злодей угодил ему своей палкой. Вместе они вернулись в гостиную, и подошли к Раисе Петровне. Удивительно, но с ней уже все было в порядке, по крайней мере, визуально. Она порозовела, только глубоко, будто с горы бегом спустилась, дышала, прижимая руку к груди.

– Что это было? – спросила она. – Такое противное?

– Злозвон, – сказал Василий Павлович. – Но не кукла. А, может, и кукла, бывшая, пока не знаю. Внезапно ожила.

– Прямо у нас? Надо же!

– Где же еще, куколка моя, ему быть? Но каков, однако, злодей! Такого специально и не придумаешь.

– Но ты же придумал. Потому что – волшебник. А это что?

Все оглянулись посмотреть, на что она указывала.

Возле стены лежала потерянная гостем в пылу борьбы и оставленная при поспешном уходе шляпа. Сосульки на ней уже растаяли, на полу образовалась небольшая лужа. И в этот момент, когда все на нее смотрели, шляпа вдруг исчезла. Испарилась, растаяла в воздухе, оставив после себя завиток голубоватого дамка да лужу на полу.

– Вы это видели? Нет, вы это видели?

– Увы, да.

– Почему же, увы? По-моему, приключение случилось вполне волшебное.

– Куколка, ты – настоящая женщина! Но все-таки я за тебя испугался.

– Спасибо, родной. Я тоже за тебя переживала. Только на самом деле, что ни говори, а встряска чувств нам не повредит.

– И с этим не поспоришь.

– Кстати, а где Марфушка? – вмешался в разговор старших Бармалей. – Не пора ли уже нам ее заслушать? Пусть сама все расскажет, что это за игры в молчанку? Все равно уже... Где этот ангел? В «кадочке»?

– Марфушка, ага... Только, может, она все же Снегурочка?

– Предлагаю заслушать обеих! А еще лучше, устроить им очную ставку.

– Не слишком ли ты строг к ней, дорогой?

– Да я!..

– Ау! – раздался внезапно зов откуда-то сверху, не иначе, из «кадочки».

Все дружно подняли головы.