Бела Кун

ВЕНСКОЕ СУДИЛИЩЕ

Бела Кун уже три года работал в Загранбюро КП Венгрии, руководил партией. А так как жизнь в Вене требовала соблюдения строжайших законов конспирации, то временами ему приходилось уезжать из Австрии. Тогда он месяц или два проводил в Москве, и все происходило так, будто он никуда и не уезжал: участвовал на заседаниях Исполкома Коминтерна, писал статьи по международным вопросам, о Венгрии, о рабочем движении, приходил в венгерский клуб, делал доклады. А потом опять уезжал в Вену.

Так прошли три года, полные тревог. Я уже начала привыкать к тому, что Бела Кун приезжает к нам редко, да и то ненадолго. Правда, возвращался он всегда посвежевший, веселый и каждый раз повторял одно и то же: «Говорил же я вам, что со мной ничего не случится!» В эти минуты и мне казалось, что теперь уже конец всем волнениям и страхам. Дни и недели проходили отлично, я была счастлива и старалась не думать о том, что он снова уедет и все начнется сначала: тревоги, страхи, заботы.

Но вот случилось то, чего опасались все, кроме Бела Куна.

В это знаменательное апрельское утро 1928 года мы сидели с сестрой и детьми и разговаривали о нем. Думали-гадали, когда получим, наконец, хоть какую-нибудь весточку — ведь наша переписка шла через пень-колоду, и с этим приходилось мириться, чтоб не подвергать его опасности. Вдруг беседу нарушил телефонный звонок: позвонил кто-то из Коминтерна и сообщил, что Бела Куна арестовали в Вене.

— Вы не пугайтесь, товарищ Кун, — слышалось из трубки по-немецки. — Пока сведения у нас самые скудные, подробности ареста ждем сейчас. Но главное, что Бела Кун жив, и все будет сделано для его освобождения. Если вам понадобится что-нибудь, обращайтесь прямо к нам.

Я еще ничего не успела ответить, как он уже положил трубку. А впрочем, что я могла ответить ему? Сбросив с себя оцепенение первых секунд» я рассказала обо всем сестре и детям. А в голове сновали одни и те же мысли: «Арестовали… Выдадут Хорти… Повесят…»

Но вдруг до моего сознания дошел горький плач восьмилетнего Коли, потом укоризненные слова Агнеш:

— Не стыдно тебе? У-у, рева! Ты же сын революционера!

Коля утер слезы и, сопя и всхлипывая, сказал, что он не будет больше плакать, он хорошо знает, что папа революционер, «а все-таки жаль его, потому что в тюрьме плохо».

Потом они оба подошли ко мне, желая утешить. Агнеш теперь ласково объясняла брату:

— Ты не плачь! Вот посмотришь, что с папой ничего плохого не случится. Его все равно спасут.

Я отвернулась, понимая, что слова девочки обращены не только к брату, но и ко мне. И пересилила себя. Позвонила венгерским товарищам. Потом пошла в Институт Маркса и Энгельса. Директор и сотрудники, потрясенные, слушали мой рассказ. После недолгого раздумья директор института сказал:

— Совершенно ясно, что Хорти потребует выдачи Бела Куна, и теперь главная задача — не допустить этого. Каждый должен сделать все, что может. А вам, товарищ Кун, надо немедленно поехать в Вену и ради эффекта взять с собой даже детей. Тогда подымется шум в печати, и Австрии не удастся тайком передать Бела Куна венгерской полиции.

Когда я вернулась из института, весь дом уже был полон венгерцев. Волнение их росло прямо на глазах. Всех мучила одна и та же мысль: что, если его выдадут Венгрии? Ежесекундно рождались проекты:

— Мы сами должны организовать охрану в тюрьме, иначе его там убьют. Выставим караул и перед тюрьмой — чтоб его не могли похитить! — развивал свою идею Фридеш Карикаш.

— Срочно организуем кампанию в его защиту…

— А вы, товарищ Кун, должны поехать в Вену и наладить связь с мужем. Кроме вас, вряд ли кого допустят к нему. Надо позаботиться об адвокате.

— Вся эмиграция должна принять активное участие в его защите.

Предложений рождалось множество. Возникала уйма неосуществимых планов, но все они были рождены любовью к Бела Куну, заботой о нем.

В тот же день отправилась я в Коминтерн и попросила помочь мне поехать в Вену. Товарищ, к которому я пришла, выслушал мои доводы и после краткого раздумья сказал, что просьбу мою выполнить не может. Нельзя относиться к аресту Бела Куна как к вопросу семейному, — это вопрос гораздо большего значения. Появись я в Вене, труднее было бы бороться за его освобождение. И посоветовал мне набраться терпения. Если мой отъезд станет необходим, они сами известят меня. Но, заметив, что я вся переменилась в лице, он добавил: «Но раз вы настаиваете на поездке, организуйте сами. Мы ничем не можем вам помочь».

Разговор произвел на меня удручающее впечатление. Я вернулась домой подавленная, не зная, что и делать.

Несколько дней спустя меня пригласил к себе директор Института Маркса и Энгельса Рязанов и протянул пачку иностранных газет. Они пестрели огромными статьями и сенсационными репортажами об аресте Бела Куна, о нем самом, о его бунтовщических стремлениях и о том, что Хорти предпринял уже все шаги к тому, чтобы заполучить Бела Куна. Крайне правая печать, ссылаясь на «абсолютно точные сведения», писала о том, что Австрия решила выдать Венгрии Бела Куна как обыкновенного уголовного преступника и теперь «этот коммунистический вожак не уйдет от законной кары».

В газете «Пешти напло»[100] от 28 апреля, в статье «Красный призрак», истерически говорилось о том, что «красный террор, который, как нам казалось, уже исчез навеки, теперь появился в Вене собственной персоной, приводя в трепет и ужас наши нервы». Газета «Аз уйшаг» сообщала: «Весь мир потрясен — ведь главный вождь венгерской пролетарской диктатуры опять пытался пустить красного петуха большевизма по всем странам Средней Европы». «Будапешти хирлап» установила, что «это дело взволновало не одну Венгрию, но, естественно, и всю Европу, ибо Бела Кун угрожает не только европейскому буржуазному обществу, но является всемирной угрозой…».

И международная буржуазия бросила клич: «Смерть Бела Куну!» Его подхватили и венгерские газеты и французские «Le matin» и «Le temps», и английская «Times», и «Daily mail», и «Morning post», и «Daily express».

He отставали и правые социал-демократы. В будапештской «Непсаве» от 29 апреля в передовой статье «Венское приключение» мы читаем такие слова: «Он произвел в рабочем классе более страшное опустошение, чем татарское нашествие…», «восторженный безумец, бесчестный, корыстный искатель приключений», «подлые методы борьбы», «введенные в заблуждение, подкупные мечтатели».

Министр юстиции Венгрии Пал Пешти открыто заявил социал-демократам в своем парламентском выступлении от 10 мая: «Я хочу обратиться прямо к парламентской фракции социал-демократической партии: пусть она вместе со мной сделает все для прекращения подрывной работы коммунистов и одновременно содействует тому, чтоб мы еще в зародыше могли задушить их мятежные устремления. С этой просьбой обращаюсь я к каждому члену фракции по отдельности, а также и к социал-демократической партии в целом. Хочу подчеркнуть, что я готов вместе с ней, рука об руку самоотверженно действовать в этой области. (Бурные аплодисменты всего парламента.)».

— Вот видите, — сказал мне Рязанов, — теперь нельзя сидеть сложа руки, надо принимать срочные меры! И чем раньше поедете вы в Вену, тем лучше.

И он рассказал, что переговорил с руководством Коминтерна, пришли к такому решению: если он сам организует мою поездку, Коминтерн не станет чинить препятствий.

Тем летом и Максим Горький был в Москве. Он пришел в Институт Маркса и Энгельса, взял меня за руки и пробасил:

— Ну, вы не волнуйтесь! Мы все сделаем ради Бела Куна. Все!..

На другой день по предложению Д. Б. Рязанова я пошла в австрийское посольство и попросила дать мне разрешение на въезд в Австрию.

В посольстве обошлись со мной очень вежливо, наговорили кучу утешительных слов: мол, Бела Кун чувствует себя превосходно, австрийское правительство относится к нему весьма лояльно, позволяет эмигрантам, которые каждый день приходят к тюрьме, передавать ему всякое съестное и интересоваться состоянием его здоровья. Что же касается визы, заметил чиновник, то в данном случае посольство ничего не может решить самостоятельно, но просьбу мою телеграфно передаст в Вену, и несколько дней спустя я получу ответ.

Через несколько дней я и в самом деле получила ответ. Мне было отказано в визе. Еще несколько безуспешных попыток, и, наконец, я обратилась в Наркомат иностранных дел с просьбой помочь мне получить визу. Долго не было никакого ответа. И я уже начала было надеяться на благополучный исход, когда меня известили, что и хлопоты Наркоминдела не привели ни к чему.

Тем временем вышло воззвание Компартии Венгрии: «Коммунистическую партию Венгрии постиг новый удар. Теперь уже не ищейки венгерской полиции настигли наших товарищей подпольщиков, а венская полиция арестовала Бела Куна по наущению шпиков из эмиграции. Бела Кун в Вене! Спрашивается, зачем приехал Бела Кун в Вену? Что ему здесь понадобилось? Печать международной буржуазии, которая при вести об аресте пришла в свое обычное истерическое состояние, ответила, ничуть не смущаясь. Разумеется, он хотел подготовить мятеж. Разумеется, он потому и приехал в Вену, чтобы создать здесь тот самый легендарный, охватывающий Балканы, Малую Азию и Среднюю Европу «большевистский центр», который существует только в обезумевших мозгах международной полиции и всей антибольшевистски настроенной буржуазии. Он, разумеется, для того и прикатил в Вену, чтобы «сделать» в Венгрии «вооруженное восстание», новую Венгерскую советскую республику. А буржуазная Венгрия придумала и того чище: он потому приехал в Вену, чтобы отправиться в Венгрию так же, как сделал Наполеон, который с острова Эльба внезапно приехал во Францию, и тогда «вся французская нация» перешла на его сторону. Вот и Бела Кун хотел нанести Венгрии такой же удар: появиться и переманить на свою сторону всю нацию. На каких же глиняных ногах стоит консолидация, если так страшно для нее появление одного человека. Видно, вся эта стабилизация попросту карточный домик, иначе разве стали бы всерьез считаться с тем, что появится один человек и весь народ пойдет за ним?

…В страхе, вызванном арестом Бела Куна, отразился весь ужас перед ведущей партией венгерского рабочего класса и крестьянства, перед Коммунистической партией Венгрии, весь ужас перед тем, кто руководит ею, направляет ее.

Пьяные вопли в стане буржуазии, все эти крики: «Смерть Бела Куну!» — относятся не только к первому бойцу славной рабочей власти 1919 года, не только к отважному и образцовому руководителю революционной эпохи 1919 года, не только к прошлому, но и к настоящему и будущему. С арестом товарища Куна Коммунистическая партия Венгрии попала под обстрел международной и венгерской буржуазии».

Мы приведем несколько слов и из другого воззвания;

«К мировому пролетариату.

Гонимая, загнанная в подполье Коммунистическая партия Венгрии, партия венгерского революционного рабочего класса, обращается к вам за быстрой помощью, за отважным содействием, Идите, действуйте, не допустите, чтобы правительство австрийской буржуазии выдало вождя нашей партии товарища Бела Куна убийцам венгерских рабочих…

…Мировая буржуазия исходит пеной от ненависти, она хочет отомстить товарищу Бела Куну за то, что он боролся в авангарде партии, которая в центре Европы первая после русских братьев развернула знамя коммунизма. Вот чего не могут ему простить! Вот почему требуют его смерти!

…Вы должны воспрепятствовать выдаче Бела Куна! Международный пролетариат обязан сделать все, чтобы товарищ Бела Кун не попал в руки палачей!

…Не позволяйте восторжествовать венгерским графам, попам, банкирам и заводчикам.

Возьмите под свою защиту право убежища для венгерских революционеров!

Защитите товарища Бела Куна, отважного борца мировой революции!

Центральный Комитет Коммунистической партии Венгрии.

Будапешт, 17 мая 1928 года».

А Бела Кун тем временем готовился к процессу. Его письма из тюрьмы свидетельствовали о том, что он уверен в солидарности международного пролетариата, уверен, что его освободят и он снова сможет бороться в первых рядах КПВ за Вторую Венгерскую советскую республику. В каждом письме он просил нас не поддаваться малодушию, не тревожиться, ибо это только затруднило бы его положение. Он чувствует себя хорошо. Убежден в том, что, несмотря на все трудности, борьба, которую он ведет, увенчается победой.

Он писал нам и о кампании в печати, которая велась с двух сторон. Гордился бешеной ненавистью к нему буржуазии и был растроган солидарностью международного пролетариата. Ему приятно было и внимание венгерских политэмигрантов, которые жили в Вене. Невзирая на трудные условия жизни, они всячески пытались облегчить его положение. (Помню, одна женщина прислала ему в тюрьму маленькую подушку, чтобы ему не приходилось спать на тюремной соломенной подушке.)

Следствие по делу Бела Куна и его товарищей продолжалось три месяца. Потом назначили суд.

Наступили очень тревожные дни. В газетах писали о том, что хортисты намерены судить Бела Куна, как обыкновенного злоумышленника, и поэтому требуют его выдачи. Требование их было поддержано превосходно организованной кампанией в печати. Бела Куну предъявлялись самые немыслимые обвинения. Широко обсуждалась его революционная деятельность, участие в российской гражданской войне, в работе КП Венгрии во время пролетарской диктатуры и после свержения ее. Все это сдабривалось горами клеветы и лжи с той целью, чтобы австрийскому правительству ничего не оставалось, как только выдать его.

«Революционный пролетариат под руководством коммунистических партий, — читаем мы в журнале «Уй марциуш», — стал во всем мире на защиту вождя венгерской революции и его товарищей. Из уст в уста, из страны в страну летит лозунг:

Руки прочь от первого солдата!

Руки прочь от Бела Куна!

Российский пролетариат ценит товарища Куна не только как вождя венгерской пролетарской диктатуры, но и как отважного борца русской революции. Грандиозными демонстрациями ответил он на сообщение о том, что Бела Куна хотят выдать венгерским палачам. Рабочие Москвы и Ленинграда, донецкие шахтеры, весь русский пролетариат от Харькова до Владивостока требовал на митингах освобождения товарища Куна».

В Москве в числе прочих был созван митинг протеста и в Малом театре. Председательствовал Луначарский. Он перевел на русский язык написанное по этому поводу стихотворение Антала Гидаша и сам прочел его. Выступало много писателей, в том числе и Маяковский. Находившийся в эту пору в Москве известный мексиканский художник Диэго де Ривера нарисовал портрет Бела Куна, который распространялся в виде почтовых открыток.

Не отставали от трудящихся заводов, предприятий и научных учреждений и политэмигранты, жившие в Советском Союзе. Они тоже устраивали митинги протеста, требуя освобождения Бела Куна. На одном из таких митингов председательствовал Деже Бокани. Помню — это было, кажется, в клубе пищевиков, — вдруг поднялся мой восьмилетний сын Коля и, не спросившись меня, сказал: «Обратитесь, пожалуйста, к пролетариату всего мира, — слышу я с другого конца зала его голос, — чтобы он сделал все ради моего папы, Бела Куна…» «Русский пролетариат, — читаем мы в «Уй марциуше», — не ограничился митингами протеста, он и иным способом пытался стать на защиту наших арестованных товарищей. Так, например, Исполком Коминтерна обратился с призывом ко всем братским партиям, примеру его последовал и Профинтерн. Съезд русских ученых и съезд врачей не только телеграфно выразил свой протест против ареста, но одновременно обратился с призывом к ученым и интеллигенции всего мира, чтобы они не допустили выдачи товарища Куна. Резко заклеймили они клеветников: «Русские ученые убеждены в том, что ученые и интеллигенция всего мира не потерпят направленных против Бела Куна позорных обвинений, которые объясняются тем, что он один из вождей революционного пролетариата».

«Коммунистические партии, — сообщалось в «Уй марциуше», — в своих первомайских призывах в Москве, в Будапеште, в Берлине, в Вене — все без исключения требовали освобождения Бела Куна и его товарищей. Эта кампания протеста распространилась по всему миру. Австрийская братская партия — она с первой же минуты поняла всю грозящую опасность — вместе с австрийским МОПРом провела больше двадцати митингов и множество собраний, где все дружно стали на защиту наших товарищей. Компартия Германии тоже не снимала этого вопроса с повестки дня, и много немецких заводов и предприятий направили телеграммы протеста австрийскому правительству. Братская чехословацкая партия также всеми силами поддерживает кампанию протеста. Газета «Мункаш» написала по этому поводу следующее: «Трудящиеся Словакии, которым не безразлична судьба Бела Куна и венгерского рабочего движения, первыми пойдут во главе этой акции».

Приняли участие в борьбе и наши французские товарищи. Анри Барбюс в резкой телеграмме высказал свою точку зрения на позорный план венгерского правительства. Газета «Парижи мункаш» («Парижский рабочий») справедливо заметила, что возглавляемая Англией международная буржуазия использует арест товарища Куна прежде всего в целях провокации. Защита товарища Куна — «это защита Советского Союза. Добиться успехов можно лишь с помощью международной солидарности пролетариата»… Американский пролетариат поднял тоже грандиозную кампанию протеста в Нью-Йорке, Филадельфии, Бриджерпорте и т. д. Созывались митинги. Оттуда посыпались телеграммы, протестующие против подлого поведения венгерского правительства. Одновременно давались обещания, что приложат все силы для «спасения вождя венгерской пролетарской революции».

Этим же летом скончался в Москве отец Бела Куна. Он жил у нас с 1925 года.

После падения Венгерской советской республики отцу, матери и сестре Бела Куна удалось бежать из Будапешта. Правда, по дороге венгерские белогвардейцы хотели их линчевать, но на их защиту стали румынские солдаты. Так они и спаслись от смерти, которая казалась уже неминуемой. Приехав на родину, в Трансильванию, мать Бела Куна под влиянием перенесенных волнений тяжело заболела и после долгих мук скончалась в больнице. Ей не было еще шестидесяти лет.

Сестру Бела Куна Ирину румыны арестовали и выпустили лишь несколько месяцев спустя. Отцу дали писарскую должность в какой-то деревушке. Но при правительстве Маниу жизнь его стала невыносимой, и в 1925 году отца и сестру Бела Куна нам удалось привезти в Советский Союз.

Старый дядя Кун, как его звали политэмигранты, вскоре стал одним из любимцев венгерского клуба. Он аккуратно выплачивал членские взносы, а также и партийные взносы (хотя был беспартийным). Ни за что на свете не упустил бы ни одного доклада, особенно любил слушать доклады о международном положении и очень обижался, что его не пускали на заседания коммунистической фракции клуба. Точно так же обижался, когда к Бела Куну приходили товарищи по работе и он не мог участвовать в их беседе. «Что же, выходит, я недостаточно надежный?» — спрашивал он, негодуя, и недоуменно качал головой.

Старик был очень компанейским человеком. Любил гостей, любил играть в шахматы, в домино, в карты. Домашним врачом избрал себе Ене Гамбургера и никому другому не доверял, лекарства принимал только по его рецептам и не успевал еще принять, как тут же чувствовал себя здоровым. Очень любил он и Вильмоша Мюллера, старого коммуниста, обойщика по профессии. Даже за день до смерти еще играл с ним в карты и был весьма счастлив, что выиграл двадцать копеек. Надо сказать, что Мюллер всегда позволял выигрывать, так как проигрыши приводили старика в ярость, а Мюллеру не хотелось волновать больного. В хороших отношениях был дядя Кун с Эмилем Мадарасом, и Аладаром Хикаде, и многими другими товарищами. Часами рассказывал он им о детских годах своего сына. Быть может, в этих рассказах он кое-что и преувеличивал, но товарищи охотно слушали его, потому что старик говорил сочным народным языком, не стесняясь вставить иногда и какое-нибудь крепкое словцо.

Вообще старик был доволен жизнью и только жену свою не мог никак забыть, все повторял: «Не знает она, как хорошо мне живется здесь, в Советском Союзе». Лишь одно обижало его: что ему не давали работать. Жаловался он и товарищам: «Никогда еще не было такого, чтобы я жил на чужой счет, всегда сам работал, сам зарабатывал себе на хлеб. Да и сейчас не хочу быть в тягость сыну, ведь он-то совсем не богатый человек, это я вижу. Вон поглядите, как порвалась обивка на стульях. Занавесок и то не может повесить на окна!»

Ему было тогда уже за семьдесят. Ни в чем не терпел он лишений, мог покупать даже подарки своему любимому внуку Коле, однако все печалился, что сам не зарабатывал денег.

Однажды ему пришло в голову, что он должен получать пенсию от румынского правительства. И старик попросил сына написать прошение премьер-министру Румынии Маниу, мол, пусть он присылает пенсию, она положена ему как бывшему писарю. Бела Кун объяснил, что, во-первых, от румынского правительства никакая пенсия ему не положена, раз он приехал в Советский Союз. Во-вторых, отцу Бела Куна не под стать принимать пенсию от правительства румынского королевства. Хотя старик внимательно слушал доклады на политические темы, но этого понять не мог и такого объяснения не принимал. «Пенсия есть пенсия, — повторял он, — и к политике она не имеет никакого отношения. Положена, и все!»

Чтобы «не быть в тягость никому», он придумал потом и другое. Обошел всех своих друзей и каждого попросил достать ему работу, а то, дескать, «скучно жить без дела». (Между прочим, он развел огородик на даче в Покровском-Стрешневе и почти каждый день ездил туда на трамвае, чтобы обрабатывать его. Но этого ему было мало, хотя он сам копал, сажал, поливал. А как радовался, когда привозил в город какой-нибудь ранний овощ — зеленый лук или редиску, которую особенно любил его сын!) Он сказал товарищам, что свободно говорит и пишет на трех языках: венгерском, румынском и немецком, и в России тоже хотел бы приносить пользу.

Товарищи рассказали Бела Куну, какие муки мученические переживает его отец, и посоветовали предпринять что-нибудь. Тогда Бела Кун, чтобы успокоить отца, сказал ему: «На немецком языке вышла книга Джона Рида «Десять дней, которые потрясли мир». Прочти ее и, если сможешь, переведи на венгерский язык. Мы издадим ее в Америке в издательстве «Уй элере». И работать будешь и деньги заработаешь».

Старик с воодушевлением взялся за дело. Уже не помню точно, но кажется, что книгу он перевел за год. И все это время в доме у нас царило такое спокойствие, какого еще не было никогда с тех пор, как старик приехал. Каждый день по нескольку часов сидел за столом. И если даже не переводил, то раздумывал, как бы выправить ту или иную фразу, как удачнее передать какое-нибудь выражение. Огородик свой совсем забросил. Главное, что теперь он тоже будет зарабатывать. И не обращал даже внимания на грыжу, из-за которой ему все труднее и труднее было сидеть. Старик преодолевал и болезнь и усталость, торопился как можно скорее закончить работу. Когда перевод был готов, он гордо передал его сыну и сказал: «Видишь, а ты сомневался, что я могу еще работать. Я-то ведь еще не старый!..»

Все наперебой хвалили перевод. Но теперь возникла другая забота: как отослать его американскому издательству. И рукопись попала на верхушку высокого книжного шкафа, где и пылилась до тех пор, пока в 1937 году ее не унесли.

Дед с нетерпением ждал гонорара. Но ведь Америка далеко, к тому же страна капиталистическая, и не так-то просто издать там книгу. Самые разные истории выдумывали мы, чтобы заставить старика спокойно ждать. Уговорили его писать воспоминания о детстве сына. Это его очень обрадовало, и он вновь взялся за работу. Написал страниц двадцать. Даже прочел их нам, но потом заболел… И скончался летом 1928 года после двухмесячной тяжкой болезни. Он очень ждал возвращения сына. «Напишите ему, пускай приедет, а то ведь я болен. Хотел бы еще разок повидать его». Не знал он, бедняга (мы ведь прятали от него газеты), что сын пользуется сейчас гостеприимством венской полиции.

Так и не попал Бела Кун на похороны отца. Без него похоронили. Все венгерские политэмигранты пришли в крематорий. Выступали Бокани, Гамбургер, Мюллер и другие. Большинства тоже нет в живых. Гамбургера еще Бела Кун похоронил в 1936 году. А остальные: Янчик Богар, Диоши, Кечкеш, Карикаш тоже давно ушли в мир иной — кто так, кто эдак.

Единодушный протест рабочего класса и прогрессивной интеллигенции мира оказал свое воздействие. Австрийцы не посмели выдать Бела Куна хортистам.

Судебное заседание от 26 июня 1928 года я представлю выдержками из тех материалов процесса, которые печатались в журнале «Уй марциуш» за 1928 год.

После прочтения обвинительного заключения председатель суда спросил Бела Куна, признает ли он себя виновным.

БЕЛА КУН. Все, что я делал, я делал, исходя из принципов Коммунистического Интернационала и Коммунистической партии Венгрии. Я действовал в интересах борьбы за освобождение пролетариата. И обязан отчетом только своему рабочему классу. Виновным себя не считаю.

Председатель попросил Бела Куна связно изложить в свою защиту все, что он считает нужным.

БЕЛА КУН. Я буду стремиться к объективности. Думаю, что здесь нет смысла характеризовать руководителей венгерской политики. Я хочу правильно осветить только те факты, которые относятся ко мне, и обрисовать политические взаимосвязи. Чтобы в ходе процесса не возникало недоразумений, мне хочется сразу установить, что это политический процесс. В обвинительном заключении прокурор обвиняет меня в ряде преступлений, однако не отрицает, что действовал я из политических соображений, преследовал своей деятельностью политические цели, поступал как член Компартии Венгрии, как член секции Коминтерна. Потому-то и должен я объяснить свои поступки политически. Далее, я должен сказать, что этот политический процесс больше всего напоминает процессы над ведьмами. Выкопали из прошлого параграф, причем параграф, рожденный в эпоху Кауница и Меттерниха и уходящий корнями в историю венгерской контрреволюции. Этот параграф применяли не только к итальянским карбонариям, но и к венгерским якобинцам, когда Габсбурги в согласии с господствующими классами Венгрии заключили их в тюрьму. Второй раз этот параграф применялся к Лайошу Кошуту в 1852 году после подавления венгерской революции. Теперь его применяют вовсе не ко мне, а к Компартии Венгрии, одной из старейших секций Коминтерна. О том, что это политический процесс и что он больше всего напоминает средневековые судилища над ведьмами, свидетельствуют два факта. Первый, что нарушили замогильный сон этого параграфа, который уже пятьдесят лет был предан забвению; и второй, что в моем деле лежит газетная статья, взывающая к ста двадцати тысячам мертвецов, которые все якобы требуют, чтобы меня выдали венгерскому правительству.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Вопрос о выдаче вас не имеет никакого отношения к процессу.

БЕЛА КУН. Я и не стану касаться его. Просто скажу, что упомянутая газетная статья свидетельствует о том, какая безумная травля ведется против меня в буржуазной и социал-демократической печати. В этой газете приводится также заявление Мак-Дональда…

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Я запрещаю обращаться к газетам.

БЕЛА КУН. Предлагаю вашему вниманию статью из венского «Арбайтер цейтунг», которая собрала в одну корзинку и процесс Куна и какую-то историю о венских привидениях.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Ближе к делу.

БЕЛА КУН. Я хочу только сказать…

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Не отвлекайтесь!

БЕЛА КУН. Это средневековое судилище…

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Не смейте говорить: средневековое судилище!

БЕЛА КУН. Перехожу к истории следствия. Моим защитникам не позволили даже заглянуть в материалы обвинения. Шесть тюремщиков провожали меня каждый раз на беседу с защитниками. На этом судилище ведьм применяются самые современные орудия международной контрреволюции. Здесь фальсифицировали перевод дела…

ПРОКУРОР, Это наглость говорить о фальсификации.

Адвокат протестует против грубости прокурора.

БЕЛА КУН. Реагировать на слова обвинителя мне запрещает классовое достоинство. Как я уже сказал, этот политический процесс не висит где-то в воздухе, а имеет политические и общественные взаимосвязи. Я хочу показать, зачем было нужно прибегнуть к фальсификации. В одном письме я написал, что французские выборы не приводят меня в восторг. На немецкий язык это перевели так: «Французские выборы меня очень утомили». И, основываясь на этой фальсифицированной фразе, французский политик де Монзи поместил статью в немецкой газете, в которой утверждал: «Бела Куц развил грандиозную деятельность. Ведь он руководил французскими выборами, но за это отвечает уже Советское правительство».

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Это не относится к делу, я не разрешаю касаться международной политики.

БЕЛА КУН. Хорошо, я буду учитывать кредитоспособность австрийского правительства.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Вы сию минуту будете наказаны,

БЕЛА КУН. Я попытаюсь внести кое-какую логику в обвинительное заключение и осветить свои поступки.

Я различаю здесь пять вопросов:

1. Почему я приехал в Вену и законно ли обвинять меня в том, будто я вернулся тайно?

2. Почему я прописался под чужой фамилией? Кстати, в этом я готов немедленно сознаться.

3. Создал ли я в Вене «иностранное тайное сообщество»?

4. Устраивал ли заседания этого сообщества?

5. Установил ли связь между действующим здесь тайным сообществом и тайными обществами за границей?

Касаясь первого вопроса, надо заметить: я приехал в Вену для того, чтобы бороться против эксплуатации и угнетения венгерского рабочего класса. Говорить нечего, борюсь я и против политики габсбургской реставрации, борюсь за создание рабоче-крестьянского правительства в Венгрии, за восьмичасовой рабочий день, который существует уже в Советской России. Говорить нечего, я приехал в Вену для того, чтобы бороться за конфискацию крупных поместий в Венгрии и за раздел земли. Я должен рассказать еще о том, почему именно сейчас приехал в Вену. Мне прислали письмо, к которому были приложены различные записи о тайном соглашении, которое заключила Венгрия с Италией, причем с конкретными ссылками на различные планы. Венгерский генштаб намерен…

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Я не позволю обсуждать намерения венгерского генерального штаба!

БЕЛА КУН. Империалистическая война, которая готовится против Советской России…

Решением суда Бела Куну запрещается говорить об этом.

БЕЛА КУН. Итак, политически обосновывать свои действия я не могу, ибо суд запрещает мне. Перехожу к обвинению в тайном приезде. Когда в 1920 году при социал-демократическом министре внутренних дел Эльдерше меня выслали из Австрии, я не имел возможности даже переговорить с моим защитником и вынужден был попросту оставить ему записку с просьбой, чтобы он опротестовал мою высылку из Австрии. Записку я написал лишь потому, что в ту пору в Австрии у руля правления стояли социал-демократы и я должен был предположить, что демократическое правительство будет стоять за предоставление права убежища политическим эмигрантам. От моего адвоката я не получил извещения о том, что моя высылка подтверждена законно. Таким образом, я мог вернуться в Вену, будучи убежденным, что выслан был незаконно. А почему прописался под чужой фамилией? Господа уже заметили, наверное, что я не таюсь. Сказал же, что меня избрали членом Центрального Комитета Коммунистической партии Венгрии, сказал и о том, что прописался под чужой фамилией. А сделал это, отлично зная, что меня преследует не только австрийская полиция. Помню, когда в 1920 году я стоял под защитой венской полиции, и меня, и мою жену, и ребенка. отравили.

ПРОКУРОР. Только пытались!

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Да ведь вы и сейчас живы!

БЕЛА КУН. И буду жить до тех самых пор, пока в Венгрии опять не победит Советская власть. Что говорить: отравление было несмертельным. Я проглотил «только» немножко атропина, а отравитель получил два месяца. Я подумал так: два месяца за покушение на мою жизнь, это совсем немного, и предпочел поэтому прописаться под чужим именем. Но ведь так же поступала и венская полиция; в 1920 году она сама переправила меня через границу под псевдонимом Ягера, да и теперь в тюрьме меня зарегистрировали не как Бела Куна, а как Михая Сабо. И когда я спросил, зачем столько часовых у моих дверей, ведь я не колдун и сквозь железную дверь удрать не могу, мне сказали, что опасаются покушения со стороны венгерцев. Как видите, и у меня были основания прописываться не под своей фамилией.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Еще проще было бы вовсе не приезжать в Вену.

БЕЛА КУН. В Вену я приехал потому, что пока мне нельзя было работать в Будапеште. Третий вопрос — вопрос о тайном сообществе. Коммунистическая партия Венгрии — тайная организация. Но это вовсе не значит, что ее надо держать в секрете и от венской полиции. Я не знал до сих пор, что венская и будапештская полиции идентичны. Я думал, что есть такие вещи, о которых венская полиция может знать, хотя от будапештской их надо скрывать. Что касается вопроса, знают ли венские власти о Коммунистической партии Венгрии, я должен ответить на него так: книги, которые лежат здесь на столе, все напечатаны в Вене, открыто вышли в издании ЦК КПВ. Но это лишь одна пятая того, что издано в Вене за последние три года. Здесь же выходила и газета «Пролетар», здесь выходил журнал «Уй марциуш», официальный орган Компартии Венгрии. Так кто же посмеет утверждать после этого, что деятельность КПВ скрывалась в Вене? В 1921 году в «Пролетаре» открыто было написано, что учреждена венская группа КПВ. Начиная с 1925 года в Вене совершенно легально выходит «Уй марциуш», печатая все воззвания Центрального Комитета КПВ. Компартия Венгрии, как политическая партия, не обязана была представляться властям и тем менее была обязана посвящать полицейских чиновников в свои интимные дела… Прежде весь Центральный Комитет находился за границей, а теперь только часть его. Иначе говоря, руководители партии жили в Вене, в Москве, в Берлине, в Париже, потому что политические беженцы вынуждены жить вразброс. Члены ЦК, живущие за границей, выступают открыто, пусть даже не приглашая на свои заседания полицию. Органы печати выходят тоже легально^ и не мы виноваты в том, что прокурор, не желая затруднять себя, оставил без внимания те обязательные экземпляры, которые мы всегда представляем властям.

Затем Бела Кун объяснил, какая разница между тайным сообществом и нелегальной партией. Но председатель перебивал его на каждом втором слове, грубо обрывал и делал все для того, чтобы помешать ему говорить.

БЕЛА КУН. Я должен установить, что мне все время мешают защищаться…

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Нас вовсе не интересует, что вы устанавливаете.

БЕЛА КУН. Я не защищаюсь перед классовым врагом. Я хотел только обратить внимание на то, что этот процесс имеет и специально австрийское значение. Он направлен не только против Венгерской, но и против Австрийской коммунистической партии.

Председатель лишает слова Бела Куна и хочет перейти к вопросам, но Бела Кун заявляет, что не намерен отвечать на вопросы председателя. И на самом деле впредь отвечает только на вопросы защитника.

ЗАЩИТНИК. С какого времени существует Центральный Комитет?

БЕЛА КУН. С 1919-го. По сути дела, он был создан уже в 1918 году, но так как мы совершили ошибку, объединившись с социал-демократами, которые предали пролетарскую диктатуру, то те руководящие товарищи, которые остались верны революции, в день падения Советской власти вновь создали Центральный Комитет. Загранбюро существует только с 1924 года.

ПРОКУРОР. Когда состоялось последнее заседание Загранбюро?

БЕЛА КУН. Не буду отвечать.

ПРОКУРОР. В Берлине тоже состоялось одно заседание?

БЕЛА КУН. Не (Гуду отвечать.

ПРОКУРОР. А в Вене вы хотели созвать конгресс?

БЕЛА КУН. Это внутрипартийное дело, не касающееся суда.

Последние аккорды процесса звучали так:

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (поднимается с места). Суд удаляется. БЕЛА КУН. Позвольте, но тут есть и обвиняемые…

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (садится опять). Стало быть, вы просите слова?

БЕЛА КУН. Да. На протяжении всего процесса я чувствовал себя в общем совсем лишним. Но уж если я обвиняемый, так имею, очевидно, право на последнее слово. Меня обвиняют в том, будто я член тайного сообщества, хотя на самом деле речь идет о партии, но мне не разрешили сказать, почему эта партия вынуждена оставаться в подполье. О причинах и взаимосвязях процесса мне тоже не позволили говорить. Я хотел не защищаться, а только осветить все дело. Но я везде натыкался на шлагбаумы. Быть может, сейчас мне дозволят сказать, что я считаю этот процесс серьезным этапом в классовой борьбе венгерского и австрийского пролетариата. Но у этого процесса есть и более глубокий смысл. Те, кто думает, что этот процесс попросту результат заявления канцлера Зайпеля о том, что дело Бела Куна нельзя превратить в пустяк, движутся только по поверхности.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Ближе к делу, иначе я удалю публику.

БЕЛА КУН. Прежде чем вы лишите меня слова, а это непременно произойдет, я должен заявить, что сей процесс есть шаг к фашизации Австрии…

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ- Если вы будете продолжать в таком духе, я лишу вас слова!

БЕЛА КУН. Выкопали параграф, чтобы можно было в Австрии и без чрезвычайного положения объявить оное. Ибо австрийское правительство еще не в том состоянии, чтобы ввести чрезвычайное положение на законных основаниях.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Вы лишены слова.

Суд удаляется, и полчаса спустя оглашается заранее заготовленный приговор.

По окончании процесса Советское правительство попросило выдать ему Бела Куна. Австрийское правительство согласилось. Но Австрия и австрийская СДП были заинтересованы в том, чтобы его поездка в Россию проходила в величайшей тайне.

Вот как описывает эту поездку немецкий коммунист Гуго Эберлейн, который в то время был депутатом немецкого парламента:

«Тюремное заключение товарища Бела Куна закончилось 27 июля в шесть часов вечера. Но уже рано утром вокруг здания суда собралось несколько сот человек, о которых буржуазная печать утверждала, разумеется, что это коммунисты. Я и сам пришел туда и беседовал с ними. Это были венгерские и австрийские фашисты, которые собрались устроить покушение на товарища Бела Куна. Такое же отребье собралось потом и в Пассау.

Товарищ Бела Кун покинул венский вокзал только в 11 часов 10 минут вечера. Мы потребовали, чтобы нам разрешили проводить его до самой австрийской границы, но австрийское правительство не удовлетворило нашу просьбу, не разрешило сопровождать Бела Куна даже его защитнику. Более того, правительства Австрии, Чехословакии и Германии потребовали и того, чтобы Бела Кун нанял себе отдельный вагон.

Перед отходом поезда вокзал наполнился пшиками. Эти омерзительные личности так «незаметно» облепили весь вокзал, что их уже издали можно было признать. Товарища Бела Куна привезли за три минуты до отхода поезда. Приехало с ним десять сыщиков. Сопровождать его должны были двенадцать. Все окна вагона таинственно занавесили. Мы сели в соседний вагон и на каждой станции наблюдали за тем, чтобы никто не мог напасть на товарища Бела Куна.

Так началась эта поездка, между сотнями агентов тайной полиции, которые шпалерами выстроились вдоль всей дороги. На каждой станции, которую мы проезжали, стаяло по 5–8 шпиков и по нескольку высокопоставленных полицейских чинов. На чехословацкой границе шесть австрийских шпиков сошли с поезда, их место заняли восемь чешских. Наконец, в четыре часа утра мы прибыли на немецкую границу. Там сели в поезд немецкие шпики. Однако здесь нам удалось уже поговорить с товарищем Бела Куном. В Кантрицинне наши вагоны поставили на запасный путь. Там мы простояли три часа. Шпики так и порхали вокруг нас. Вошли было и к нам в вагон, но нам удалось их так разозлить, что они сами вылезли. В Штеттин мы приехали в субботу, в шесть часов вечера. Бела Куна вывели с вокзала каким-то обходным путем. Сопровождало его пятеро полицейских.

И тут началась дикая погоня. Полицейская машина помчалась вперед, мы на своей машине пустились за нею вслед. Полицейские заметили вскоре, что мы едем за ними, и тогда, нарушая все правила движения, понеслись со скоростью ста километров в час. Уж не замышляют ли они какое-нибудь злодеяние, а может быть, хотят просто отвязаться от нас? Но это им не удалось. Мы мчались с такой же скоростью, как и они, только в двадцати метрах от них. Мимо нас проносились деревни. Мы видели полные ужаса лица крестьян. Да и в самом деле вся эта поездка была похожа на те, что описывают в детективных романах.

Через три часа мы прибыли на оствинейскую пристань. Товарища Бела Куна немедленно посадили в полицейскую моторную лодку, которая была уже наготове. Мы сели в другую моторку и пустились за ними вслед. Так доехали до советского парохода «Герцен», который стоял на якоре в самом центре гавани. Товарищ Бела Кун сел на теплоход. Теплоход тут же роем окружили полицейские моторные лодки, будто это был какой-то «чумной корабль».

Несколько минут спустя «Герцен» поднял якоря и повез товарища Бела Куна в Советский Союз.

Лишь после того, как корабль миновал порт Свинемюнде и вышел в открытое море, уверились мы и успокоились, что теперь уже товарищ Бела Кун в безопасности».

Едва я получила извещение о том, что Бела Кун в дороге, как тут же поехала в Ленинград. Сняла комнату в гостинице «Астория», оттуда позвонила сотруднику «Ленинградской правды» Эмилю Хорти. Он сообщил, что они ожидают прибытия парохода, на котором едет Бела Кун, завтра утром. Сказал, что все подготовлено к его встрече. Как только станет известным точное время прибытия, он заскочит за мной и мы поедем на пристань. По дальнейшим сообщениям, пароход прибывал в полдень. За мной приехали секретарь ленинградской парторганизации и Эмиль Хорти, чтобы мы вместе отправились на пристань. Возле пристани мы увидели неимоверную толпу — это были ленинградские рабочие и интеллигенция. Явились, конечно, и венгерские политэмигранты. Уже выстроился и почетный караул, оркестр тоже был на месте — все ждали парохода, который показался издали и шел в сторону залива.

Дирижер подал знак, грянули звуки «Интернационала». Но вдруг с палубы парохода кто-то замахал руками: мол, прекратите торжественную встречу. И когда пароход подошел близко, ясно расслышались слова того же товарища:

— Едет не тот, кого вы ждете!

Музыка вмиг замолкла. Почетный караул засунул сабли в ножны. Поджидавшая толпа забеспокоилась: «Где же Бела Кун?»

Товарищ, который махал нам, сошел с парохода и сказал, что прибыла группа американских коммерсантов и что о Бела Куне он ничего не знает, должно быть едет другим пароходом.

Все были взволнованы, гадали: что случилось? Потом, разочарованные, разбрелись по сторонам, а мы еще остались на пристани. Начальник пристани разыскивал радиограммами Бела Куна на всех советских пароходах, что были в пути. Мы вернулись в гостиницу. До самого вечера ждали известий, но не дождались.

Разбудили меня около пяти утра, за мной прибыл Эмиль Хорти:

— Немедленно поедемте, Бела Кун прибывает.

Я в минуту оделась, мы побежали вниз к машине, в которой сидел секретарь Ленинградского обкома Стецкий.

— Поторапливайтесь, — сказал он. — Встречу уже все равно не организуешь, но хотя бы мы приехали вовремя.

Машина помчалась в порт.

Мы прибыли вовремя. Торжественной встречи не состоялось, но, несмотря на ранний час, собралась огромная толпа.

Пароход причалил. Бела Кун уже издали махал рукой. Я тут же бросила всех и кинулась к нему, но не успела еще двух слов сказать, как уже подбежали товарищи Стецкий и Эмиль Хорти. Оба приветствовали Бела Куна, спросили, как он себя чувствует, потом мы направились к поджидавшей нас машине. Автомобиль был уже окружен кольцом людей, так что мы едва пробились к нему. Каждому хотелось пожать руку Бела Куну, сказать ему хоть несколько слов, да и ему хотелось поговорить с ленинградскими, или, как он говорил, питерскими, рабочими (их он особенно ценил, был связан с ними), но Стецкий проявлял явное нетерпение.

Приехали в «Асторию». Там уже все было приготовлено. Мои вещи тоже перенесли в комнату Бела Куна.

Вскоре пришли и венгерские товарищи, потом одна делегация сменяла другую, все приветствовали Бела Куна. Вдруг нас оповестили о том, что в честь его приезда созывается большой митинг. Все это было очень трогательно, вдохновенно. Бела Кун выражал свои чувства только благодарными взглядами. По окончании митинга мы поехали на вокзал. Здание и окрестности вокзала были облеплены людьми. Бела Куна приветствовали, ему бросали цветы, кричали «ура». Он уже не знал, куда деваться от смущения. Наконец мы сели в поезд. Но паровоз долго не мог тронуться: огромная толпа преградила ему путь. Наконец, поблагодарив всех. Бела Кун попросил, чтоб дали дорогу поезду: нельзя же нарушать расписание. И паровоз стал набирать пары.

Мы приехали в Москву. Та же картина, что и в Ленинграде. Огромная толпа запрудила всю Каланчевскую (ныне Комсомольскую) площадь. Как только Бела Кун сошел с поезда, его тут же окружили, и я мгновенно потеряла его из виду. Мы встретились опять только тогда, когда он приехал на дачу.

На вокзале от имени Коминтерна его приветствовали Мануильский и Анри Барбюс, который в то время был тоже в Москве.

По окончании встречи Мануильский почти насильно вытащил Бела Куна из кольца венгерских политэмигрантов, Они вместе сели в машину и поехали прямо на заседаний VI конгресса Коминтерна. Бела Кун был встречен там бурными овациями и тут же избран в президиум.

Когда Бела Кун встал, снова поднялся вихрь аплодисментов. Ждали, что он обратится с речью к делегатам, скажет, что приехал из тюрьмы, вырвался из когтей смерти… Но он бросил председателю только два слова: «Продолжайте заседание», — и сел обратно на место.

С сестрой и Колей мы поехали на дачу, где тоже шли бурные приготовления к встрече. В эту пору у нас на даче жили Мюних с женой, Бела Санто с семьей, Иожеф Погань с семьей, Эрне Пор с женой, Лайош Мадьяр с семьей и Дюла Сикра с женой (столько народу поселил Бела Кун у себя на даче, всем выделив по небольшой комнатке).

Агнеш, к величайшему моему удивлению, явилась только через три часа, и не одна, а вместе с Гидашем; оказывается, они добирались пешком от самого вокзала. Агнеш шел тогда четырнадцатый год, а Гидашу двадцать девятый. Мне, как матери, было чему удивиться.

Дети, жившие на даче, выпустили праздничную стенгазету и избрали делегацию, которая с цветами ждала нас у калитки. Каково же было разочарование, когда они увидели, что Бела Куна нет с нами. Ребята еще больше расстроились, узнав от меня, что неизвестно даже, когда он прибудет.

Приехал он только вечером. Вид у него был утомленный, однако мы все сидели вместе до поздней ночи. Праздновали его возвращение. Были счастливы: он остался жив.

Мне семьдесят пять лет. Если силы позволят, я напишу еще и вторую часть книги, расскажу о том, как жили мы после 1928 года.

А сейчас заканчиваю. Листаю написанное и думаю: если б пятьдесят лет назад, когда я решила выйти замуж за Бела Куна, кто-нибудь положил бы передо мной эту книгу и спросил: «Ирина Гал, учительница музыки, прочтите и дайте ответ — готовы ли вы взять на себя эту жизнь, готовы ли связать свою судьбу с Бела Куном?» — я ответила бы: «Готова!»

Скоро мы подойдем к последней трети нашего столетия. Всему миру, в том числе и подлинным революционерам, выпало немало тяжелого на нашем веку. «Последний решительный бой» еще впереди.

Но я непоколебимо верую и исповедую, что в третьей трети века человечество ожидают «лучшие времена».

И чтобы труженики мира окончательно достигли этих лучших времен, ради этого боролся, не жалея себя, в первой шеренге бойцов, до самой смерти, верный трудовому народу

БЕЛА КУН.