Бела Кун

«НИКОГДА НЕ БУДЕТ У ТЕБЯ СПОКОЙНОЙ МИНУТЫ!»

Мои старшие братья завершили образование еще в начале века, чуть попозже закончила высшее учебное заведение и младшая сестра. Все трое стали на ноги. Брат Бела устроился в Марошуйваре, Артур — в Дюлафехерваре, а сестра Маргит — в Сатмаре.

Отец переехал обратно в Надьенед. А меня оставил в Коложваре у одних знакомых, чтобы я могла дальше учиться.

В таком небольшом городе, как Коложвар, судачат обо всех — о друзьях, знакомых, местных «знаменитостях» — вернее сказать, «перемывают им косточки». Хвалят, бранят, возвеличивают, позорят. Рассказывают о них были и небылицы. Влезают во все, злословят обо всем — об одежде, квартире, мебели, питании; о венчаниях, разводах, о детях, доходах, протекциях; о том, кто ловок и кто не ловок; глуп, умен, образован, необразован; пьяница или трезвенник; картежник, бабник… и еще бог знает о чем.

Самое главное — как можно меньше хвалить.

Эти мещане-сплетники сами назначают себя судьями, и каждый считает себя лучше другого.

Как-то однажды начали при мне «перемывать косточки» Бела Куна — двадцатипятилетнего молодого человека с недоброй славой.

О нем рассказывали столько, как им казалось — ужасающих, а как мне показалось — привлекательных, историй, что я, естественно, заинтересовалась им.

«Самозваный защитник бедняков», «Известный оратор Рабочего дома», «Никак не найдет себе места», «Организует демонстрации, идет против властей, не раз сидел в тюрьме», «Ничто не свято для него», «Хочет перевернуть весь мир», «Даже одеждой отличается от всех — носит черную шляпу с широченными полями и огромный красный галстук, повязанный бантом».

Кто ж такой этот молодой человек?

— Я покажу вам его когда-нибудь на улице. А вот познакомить? Это еще надо подумать, где и как, — сказал мой приятель Эрне Бюргер[20], писавший под псевдонимом Пал Гор. Он учился в Коложваре на юридическом факультете и был вхож в тот дом, где я жила.

Но не он представил мне Бела Куна.

Как-то раз я стояла у окошка и выглядывала на улицу. Там шествовали рабочие, и во главе их в широкополой шляпе, с огромным красным галстуком на шее шагал молодой человек и вместе с демонстрантами пел «Марсельезу».

«Бела Кун», — подумала я сразу.

Моя хозяйка тоже подошла к окну и указала на Бела Куна как на какое-то чудовище.

— Видишь, это тот самый Бела Кун, — и она сокрушенно покачала головой. — Никак не пойму… Интеллигентный молодой человек, а все время якшается с чернью.

Позднее я узнала от Пала Гора и о том, что Бела Кун после обеда ходит в кафе «Нью-Йорк». Там он читает венгерские и иностранные газеты. Спорит, рассказывает о прошлых революциях, призывает к новым. У большинства завсегдатаев кафе от этих рассказов мурашки бегают по спине, и все-таки они с любопытством слушают его, удивляются, что «этот бунтовщик» или в лучшем случае «чудак» так осведомлен в вопросах истории, общественных и даже естественных наук, не говоря уже о литературе и искусстве.

— А некоторые, — рассказывал мне мой брат Артур, — как только Бела Кун входит в кафе, моментально отсаживаются подальше от его столика.

…Это было, кажется, в мае. Я, вольно или невольно, два раза в день, когда шла в консерваторию с нотной папкой в руке, делала круг и проходила мимо кафе «Нью-Йорк». Однажды сидевший на террасе кафе Бела Кун посмотрел на меня и сказал что-то своему соседу. Я почувствовала, что речь идет обо мне.

Потом долгое время опять не видела его. Жила своей обычной жизнью. Училась, давала уроки музыки, читала, много упражнялась на рояле и, казалось, уже совсем забыла о существовании Бела Куна, когда неожиданно познакомилась с ним у одной своей приятельницы. Бела Кун проводил меня домой. Дорогой мы весело разговаривали и решили, что встретимся еще. Только не уговорились когда и где.

Вскоре после этого нас опять свел случай — теперь у доктора Хуго Лукача, жена которого Ильма Бернат была моей дальней родственницей и подругой детства. Лукач — главный врач Рабочей страховой кассы и блестящий невропатолог (он был лечащим врачом и другом Эндре Ади) — встречался с Бела Куном не только по долгу службы. Образованный и прогрессивно мыслящий человек, он относился к нему с сочувствием и уважением. Если не ошибаюсь, как раз в эту пору хотели они вместе учредить, подобный будапештскому «Клубу Галилейцев», «Клуб Бояи». Он должен был стать местом встречи молодой прогрессивной интеллигенции Коложвара.

У Лукачей я часто встречалась с Бела Куном. Сначала, честно говоря, побаивалась его, так как слышала, что он любит насмехаться над людьми, говорить свысока.

Сперва он и надо мной подтрунивал, потом стал разговаривать серьезно.

Я поняла, что он глумится только над теми пустыми мещанами, которые воображают себя умнее всех, разглагольствуют о прогрессе, но презирают рабочих и чуть доходит до дела — сразу же отстраняются. Поддакивают, мелют языком, а действует пускай кто-нибудь другой.

— Не стоит на них тратить время, — сердито сказал как-то Бела Кун. — Пусть делают что хотят. Авось придет срок — поумнеют.

Когда мы еще больше подружились, он не раз говорил мне:

— Читайте-ка лучше книги, чем переливать из пустого в порожнее с этими болтунами.

И приносил мне книги. В числе первых была «Женщина и социализм» Августа Бебеля. Он попросил прочесть ее внимательно, не спеша, потому что эта книга даст ответ на многие возникавшие у меня вопросы. «Когда кончите, скажите свое мнение».

Частенько думала я тогда, что выражение «пустой мещанин» кое в чем относится и ко мне, и обижалась. Но постепенно пришла к выводу, что Бела Кун прав, осуждая среду, в которой я живу.

Когда я стала уже его женой и к нам приходили рабочие — до той поры я видела их только издалека, а о жизни их и помыслах так вовсе ничего не знала, — только тогда заметила я, что Бела Кун никогда не трунит над ними, не разговаривает свысока. Он с радостью давал рабочим ответы на разные вопросы и, когда чувствовал, что его не поняли до конца, готов был объяснить еще и еще раз. Был счастлив, если удавалось пересадить им в душу какую-нибудь истину.

«Мы говорим с ними на одном языке», — повторял он не раз после того, как уходили его любимые наборщики, каменщики, слесари. И заявлял с восторгом: «Какой умница этот Шампиер!», или: «Какой отличный человек Лайошфальви, жаль только, что как организатор недостаточно энергичен. Ну да не беда, научится на работе».

К нам ходило много народу. Фамилии большинства я уже забыла. Но ясно сохранился у меня в памяти один наборщик. Этот славный рабочий-социалист страдал чахоткой. Бела Кун не раз говорил с отчаянием: «В санаторий надо его устроить!» И наконец, выхлопотал ему санаторий: но лечение уже не помогло.

На похоронах речь держал Бела Кун. Я тоже пришла вместе с ним. Люди рыдали. И не только потому, что любили этого отличного человека, жалели его жену и детей, а и потому, что чувствовали: каждый может разделить его судьбу.

Бела Кун произнес над могилой обвинительную речь против господствующих классов, призывал рабочих сплотиться и вступить в беспощадную борьбу.

Когда мы возвращались с похорон, я думала, что Бела Куна арестуют. Ту же самую тревожную мысль прочла и в глазах у рабочих, которые провожали нас домой.

Все поднялись к нам наверх. В квартире повернуться было негде. Бела Кун, как обычно, вытащил из кладовки все, что там было, поставил на стол и усердно потчевал гостей. Потом, когда товарищи ушли, мы еще долго беседовали о них, и он сказал:

— Видите, какая разница между мещанской болтовней и разговорами этих людей? С ними не жаль провести всю ночь напролет. Их ведь не только учишь, по и учишься у них.

Несколько месяцев прошло с того дня, как я познакомилась с Бела Куном. Мы встречались все чаще и чаще.

Как-то раз, когда мы случайно остались одни, он очень серьезно, чуточку благоговейно сказал мне:

— Знаете что, Ирина Гал, будьте моей женой. Обидно, если вы выйдете замуж за какого-нибудь мещанина и проведете с ним скучную жизнь. Вам она не под стать! — И тут же насмешливо добавил: — Я знаю, что по вашим обычаям для замужества требуется согласие родителей. Что ж, напишите отцу, только сейчас же, в моем присутствии, попросите его приехать в Коложвар и дать свое согласие.

Это были простые человеческие слова.

Бела Кун думал, что мы очень скоро поженимся: с моей стороны он не ожидал сопротивления. Но, как выяснилось, женитьба зависела не только от нас. Было еще много самых разных препятствий.

Для преодоления их потребовалось почти два года.

Я написала отцу. Он приехал в Коложвар. Внимательно выслушал меня и сказал, что через несколько дней даст ответ. Я была довольна. Спокойно ждала.

На третий день и впрямь получила ответ, но не такой, какого мы ждали с Бела Куном.

Отец за два дня обошел весь город. Навестил своих знакомых. Поинтересовался, кто такой «этот Бела Кун». Узнал, что он «опасный бунтовщик», «неистовый социалист», «только недавно вышел из тюрьмы», «якшается с разными подозрительными людьми, целые ночи просиживает вместе с ними в корчмах». Кроме того, выяснил, что «Бела Кун уже не раз сидел в тюрьме». Что он «подстрекает рабочих, призывает их к стачке против их «кормильцев», «выводит рабочих на демонстрацию», «клевещет на высшие круги», «намедни даже губернатора подковырнул», «пишет разные крамольные статьи» и так далее. Правда, теперь у него есть должность, он секретарь Рабочей страховой кассы. Но такая должность отцу была тоже не по нраву. «Не государственная, а стало быть, необеспеченное существование». Не говоря уже о том, что Бела Куну вообще не подходит быть отцом семейства — он все вечера проводит в рабочем общежитии, куда, как объяснили моему отцу, порядочные люди не ходят, а только те, кто «не любит работать, потому-то и слушают таких бунтовщиков, как Бела Кун».

— И за такого человека хочешь ты выйти замуж?! — с отчаянием спросил отец.

Я молчала.

— Никогда не будет у тебя спокойной минуты, — добавил он.

Я снова не ответила.

Он взволнованно ходил взад и вперед по комнате. Потом чуточку успокоился. Посмотрел на меня долгим взглядом. Честная натура не позволила ему скрыть от меня и другое:

— Правда, повстречал я и таких людей, что нахваливали Бела Куна, говорили: «Умница! Поглядите, еще в депутаты выйдет!» Но что мне депутат-социалист? Жалованья-то у него все равно не хватит, чтобы содержать семью… Уже не говоря о другом: он ведь должен помогать и родителям, они бедные люди. Плохого про них я, правда, не слыхал, только что живут они в предместье, в домике с земляным полом.

После этого отец произнес еще несколько «теплых слов» о нынешней беспечной молодежи. Теперь уже и я вошла в эту категорию. Потом добавил, что в его время никто так замуж не выходил. И вдруг он снова вошел в раж и сказал:

— Если ты не откажешься от этого брака, я увезу тебя домой, в Надьенед. Там уж, будь спокойна, забудешь про Бела Куна. Но если раздумаешь выходить за него замуж, можешь оставаться в Коложваре.

Перечить ему не было смысла. Я молчала. И не раздумала.

На другой день после отъезда отца мы с Бела Куном решили, что преодолеем все препятствия.

Разумеется, решение это исходило прежде всего от Бела Куна. Его никогда не приводили в уныние препятствия, напротив, только пробуждали в нем азарт борца, мобилизовали запасы энергии и жизнерадостности, которой, особенно в молодости, у него было хоть отбавляй. Причем вовсе не спокойной жизнерадостности, той, что объясняется подчас малыми запросами к жизни, примирением с судьбой, а беспокойной, взрывчатой, идущей от бурного темперамента, пытливого ума и необычайно доброго сердца, которое мгновенно отзывалось на все толчки, происходившие в жизни людей.

Бела Кун принадлежал к тем счастливцам, что тысячью нитей связаны с окружающим миром, поэтому не ведают одиночества, не замыкаются в каморку собственной души, где неизбежно душно и грустно любому. Быть может, только к концу жизни вынужден был он, что называется, несколько «уйти в себя», потому что слишком уж чувствительно и последовательно обрубали его связи с внешним миром.

Но это было много позже. Теперь же, вспоминая молодого Бела Куна, я вижу перед собой порывистого человека, быстрого и, я сказала бы, веселого насмешливого ума, ничуть не эгоцентричного, а естественно и легко входящего в окружающий мир, — будь то природа, люди, книги…

Помню, в первый год замужества, когда Бела Кун уезжал по делам службы в какой-нибудь соседний городок или деревню, он всегда брал с собой и меня. Мы нанимали извозчика, усаживались в коляску, и Бела Кун, глядя то на мелькавшие по сторонам пейзажи, то на меня, почти всю дорогу пел, и обычно веселые народные песни. Особенно любил он песни в ритме чардаша. Видно было, что этому ритму подчинялось все его тело и даже мысли, кипение которых я угадывала у него по глазам.

Должно быть, этим кипением души и ума объяснялись его оптимизм, убежденность в том, что из любого положения можно найти выход, все препятствия можно сломить, надо только действовать и бороться.

Однако, невзирая на эти черты его характера, устроить все и одновременно сломить сопротивление родителей оказалось нелегким делом. Но когда родители и братья увидели, что сопротивляться тщетно, они поставили одно условие: чтобы мы подождали, пока будет готово мое приданое, пока достанут нам квартиру и купят мебель.

Для этого потребовалось почти два года.

Казалось, что отец примирился с моим замужеством. Однако в один прекрасный день приехал за мной и увез меня в Надьенед, мотивируя тем, что невесте неприлично жить вне отчего дома.