Бела Кун

ВОЙНА — ПЛЕН…

Убийство Франца-Фердинанда и последовавшее за ним объявление войны поразили всех. Правда, разные слои населения по-разному отнеслись к этому крутому повороту истории.

Кое-какие группы господствующего класса радостно устремились навстречу событиям, отлично понимая, что богатство их теперь приумножится, а получить освобождение от воинской повинности для себя и для своих родичей пара пустяков. Ну, а если, допустим, кого и не освободят вчистую, все равно зачислят в безопасную тыловую часть или в интендантство.

Кадровые офицеры восторженно встретили войну — теперь-то уже они быстро пойдут взбираться по лестнице чинов. А что война закончится победой австро-венгерской монархии, в этом они не сомневались и заставляли солдат весело петь на улицах боевые марши и глумливые песни, подобные «Постой, постой ты, Сербия-собака!». Потом со всеми удобствами располагались в разукрашенных цветами вагонах первого класса и особенно в начале войны рассыпали улыбки родственникам и знакомым, обступившим воинский эшелон.

Бела Куна направили на фронт сразу, как только он закончил наспех учрежденное офицерское училище. С грустью провожала я маршевый батальон, в который его зачислили.

— А вы никогда не бойтесь за меня, — бросил он на прощанье, вскочив в вагон. Но, поняв, очевидно, что это излюбленное его выражение сейчас ровным счетом ничего не значит, крикнул еще из окна: — Дочку берегите, себя, родителей моих!

И попросил командира батальона подойти ко мне: пускай и он скажет что-нибудь в утешение, авось да я развеселюсь.

(Бела Кун и всегда-то терпеть не мог, когда окружавшие его товарищи грустили, унывали, опускали руки, если что-нибудь не клеилось. Он их ругательски ругал: «Идите к черту! Опять нос повесили! Видеть вас не хочу!..» Стоило же мне приуныть, он бросал только укоризненные взгляды.)

Воодушевление, вызванное первыми вестями о победах, восторг, с которым провожали на фронт первые, украшенные цветами воинские эшелоны, очень скоро угасал: начали поступать сводки о потерях, о раненых и погибших. И хотя в этих сводках все было преуменьшено, однако возле уходящих на фронт эшелонов чувствовалось уже, что люди начали сознавать ужас войны. Меньше стало цветов, музыки, криков «ура». Пока еще только так выражались недовольство и отчаяние, иначе не смели — боялись военных трибуналов. Люди старательно прятали свои чувства.

Рабочих и крестьян сотнями тысяч угоняли на фронт. Об их семьях почти не заботились. Часть военных пособий, особенно в деревне, уворовывалась, а жаловаться не смей — угрозы сыпались за угрозами, чуть что, людей обзывали «безродными социалистами». А рабочих-социалистов первыми угоняли на фронт, притом на самые опасные участки.

Когда Бела Куна призвали в армию, то, помню, капитан призывной комиссии, смеясь, говорил знакомым: «А ну, поглядим, захочется ли сейчас Бела Куну мутить голову людям своими бунтовщическими идеями?»

Пока Бела Кун проходил военную подготовку, он трижды навестил меня в Надьенеде, где я жила у своих родителей вместе с дочкой, которая родилась вскоре после того, как отца призвали в армию. Однажды я спросила, как он переносит воинскую дисциплину. Бела Кун ответил: «Подчиняюсь, чтоб какой-нибудь сопляк-подпоручик не вздумал мне сделать замечание. Этого я уже не стерпел бы. А тогда все кончилось бы для меня плачевно. Впрочем, в анархо-индивидуалистическом бунте я вообще не вижу смысла».

С фронта Бела Кун слал мне письмо за письмом. По мере возможности он рисовал ужасы войны, страдания солдат. О себе почти не писал, не жаловался, напротив, хвалился даже, как он прекрасно обставил свое жилье в окопах, мол, даже фотографии развесил по стенам.

Бела Кун попал в плен в 1916 году. В тот же год установил он связь с томской большевистской партийной организацией.

Анкета, заполненная в Томске при вступлении в партию, пока еще не нашлась, поэтому я приведу данные анкеты,1922 года, заполненной на Урале:

С того дня, как в венгерских газетах появились броские заголовки: «Революция в России», «Царь отрекся от престола», «Приближается мир!», да и позднее, когда большевики во главе с Лениным взяли власть, в Коложваре все больше велось разговоров про русскую революцию, все яростнее сталкивались люди и мнения. В это время прочли мы впервые и про Советы рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, да и вообще впервые услышали слово «Советы». Но, по сути дела, особенно в тех кругах, где я вращалась, никто не знал точно, что означают эти слова, каково их содержание, а главное, что они повлекут за собой.

Большинство людей, правда, утверждало — и на этом дружно сходились все, — что большевистская революция (или, как ее многие называли, «анархия») весьма полезна для центральных держав, ибо Россия выпадет из числа противников, и тогда победа центральных держав обеспечена. Территориально мы окажемся в выигрыше, так как Германия и Австрия оторвут кусок от Польши и Украины; да и Венгрия произведет кое-какую территориальную ревизию, отщипнув несколько тысяч квадратных километров от Румынии (в одной из ультрашовинистских газет была напечатана даже весьма наглядная карта такого рода), а после этого можно и закончить войну.

Лозунг «Да здравствует война!» за три года сменился постепенно лозунгом «Да здравствует мир!».

И, невзирая на все эти благие перспективы, коложварские буржуа и мелкие буржуа были всерьез озабочены. Ведь газеты все больше пополнялись сообщениями о том, что в России земля стала достоянием народа, что банки национализированы, на заводах ввели рабочий контроль, дома перешли в руки тех, кто в них живет, печать и издательства оказались принадлежностью государства и прочее и прочее.

Коложварским господам все это, конечно, пришлось не по душе, и им оставалось только тешить себя словами: «Пусть делают там, что хотят, пусть растет анархия в России, главное, чтобы мы закончили войну приобретением новых территорий».

Совсем иначе думали рабочие.

После будапештской декабрьской демонстрации 1917 года 21 января 1918 года состоялась огромная рабочая демонстрация в Озде. Демонстранты приветствовали русскую революцию, а площадь перед заводом, где состоялся митинг, назвали площадью Ленина.

(Это была первая площадь Венгрии, а быть может, и в мире, названная именем Ленина. Думаю, что такой факт правильно было бы отметить мемориальной доской.)

Бела Кун, как я уже упоминала, попал сперва в томские лагеря для военнопленных.

В 1917 году в Томске насчитывалось около восьмидесяти тысяч жителей, среди них было много ссыльных, и они оказали, разумеется, большое влияние на развитие революционного движения.

Когда Бела Куна привезли в томский лагерь, там уже действовала группа военнопленных, которая вела борьбу с реакционным офицерством и не желала подчиняться лагерной дисциплине. В эту группу входили Ференц Мюнних, Карой Райнер, Бела Ярош, Геза Павлик, Йожеф Рабинович, Эрне Зайдлер и Имре Силади. Они агитировали против монархии и войны. С прибытием Бела Куна их работа укрепилась и, главное, расширилась.

«Бела Кун сразу же по приезде дал решительно марксистское направление деятельности группы. Мы установили связь с сибирской большевистской организацией — тогда-то и попали нам впервые в руки сочинения Ленина. Они дали ответ на многочисленные вопросы, которые уже десять лет волновали Бела Куна», — писал Ференц Мюнних.

(В те годы зародилась дружба Бела Куна с Ференцем Мюннихом, которой суждено было еще окрепнуть в годы гражданской войны и позже, когда они почти одновременно вернулись на родину. Начиная с основания Компартии Венгрии и во время пролетарской диктатуры, затем после поражения и в горькие годы эмиграции их всегда связывали дружеские и политические отношения. Бела Кун любил Ференца Мюнниха не только потому, что Мюнних был всегда веселым, жизнерадостным человеком и это соответствовало характеру Бела Куна, но главным образом потому, что в политических боях, особенно в начале двадцатых годов, Мюнних был отважным, принципиальным соратником и другом, на которого Бела Кун всегда мог положиться.

В день возвращения в Венгрию Мюнних сразу же явился к Бела Куну. «Познакомьтесь с моим другом Фери Мюннихом. Мы с ним еще в лагере военнопленных немало насолили господам офицерам. А потом и в гражданскую войну воевали вместе», — так представил мне Бела Кун Ференца Мюнниха.)

О деятельности Бела Куна в томском лагере мы можем узнать кое-что и из интересных воспоминаний венгерского коммуниста, ветерана рабочего движения Андора Келемена.

«Бела Кун уже тогда был образованным марксистом, — пишет Келемен, — его деятельность и резко очерченная индивидуальность направили по новому руслу действия антивоенной группы.

Бела Кун с невероятной энергией и усердием использовал все возможности и свободное время, какое только было в плену. После того как ему удалось установить связь с местной подпольной организацией большевиков, он получил доступ к марксистской литературе на немецком языке и теперь свои дни посвящал изучению серьезнейших экономических и политических трудов.

Больше всего любил он читать, лежа на животе в своем «боксе», и когда погружался в чтение, в первую очередь в чтение «Капитала» Маркса, то без стеснения выражал неудовольствие, когда приходили гости, чтобы отвлечь его внимание пустой болтовней или лагерными сплетнями…

Но наряду с углубленными занятиями у Бела Куна частенько возникало желание поспорить и даже поддразнить кого-нибудь. Тогда товарищи собирались у него в «боксе», и за полночь тянулись бесконечные политические споры, не раз переступавшие тесные границы «бокса», выходили на «просторы» барака, продолжались вокруг печки, привлекая к себе внимание различных обитателей барака, которые кто «за», кто «против» ‘вступали в оживленные прения.

Политические враги Бела Куна (жандармские капитаны, помещичьи отпрыски, какой-то «демократический» граф и прочие), которые после Февральской революции стали проявлять живой интерес к политике, часто брали Бела Куна под перекрестный огонь…

С весны 1917 года Бела Кун уже регулярно делал доклады об экономическом и политическом учении Маркса. Авторитет его в лагере рос не по дням, а по часам, и так же росла к нему ненависть оголтелых врагов социализма.

Помню, как однажды, уже в дни Октябрьской революции, Бела Кун сказал о Ленине: «Неслыханно храбрый, отважный революционер! Такого вождя не знала вся мировая история».

12 апреля 1917 года в газете «Новая жизнь» было напечатано письмо «венгерского офицера социал-демократа к местной организации РСДРП».

«Великая катастрофа человечества — мировая война сумела, быть может, ослабить международную солидарность, но ни в коем случае не уничтожить ее.

Как член Трансильванского комитета венгерской социал-демократической партии и активный борец пролетариата (которого обстоятельства забросили в Томск) поздравляю вас и вместе с вами победоносную русскую социал-демократию, поздравляю во имя международной солидарности пролетариата.

С радостью и завистью смотрю на веселие и удивительные достижения революции и страстно жду того дня, когда мы сообща будем продолжать наше общее дело — освобождение пролетариев всех стран, когда социал-демократия, выполняя историческую миссию всего современного пролетариата, осуществит великое дело всемирного освобождения.

Я хочу воспользоваться днями свободы, чтобы хоть письменно поздравить вас, товарищ председатель томской социал-демократической организации, и своих русских товарищей по партии.

Я был бы бесконечно счастлив, если б мог поздравить вас или кого-нибудь из менее занятых товарищей лично у себя (в Новой городской больнице, где я нахожусь на излечении). Да здравствует международная социал-демократия, да здравствует революция!

С социал-демократическим приветом

Кун Бела,

председатель Рабочей страховой кассы в Коложваре (Венгрия),

ныне военнопленный офицер».

Это первый известный нам по печати отклик Бела Куна на русскую революцию, отклик интернационалиста.

Очевидно, вслед за ним установил он более тесную связь с томскими большевиками, которые после победы Февральской революции вышли из подполья и смогли завязать более близкие контакты с интернационалистами, в первую очередь с группой Бела Куна, который, как вспоминает В. М. Клипов, прямо заявил ему, что «военнопленные мадьяры очень хотят помочь русской революции».

Но как ни хотели помочь, действовать им было очень трудно, ибо они оставались за колючей проволокой концентрационного лагеря.

Бела Кун обратился с прошением к местным властям. Попросил, чтобы ему позволили переселиться из лагеря на частную квартиру.

«Военнопленному офицеру Кун Бела, подавшему прошение в Томский комитет о разрешении ему проживать на частной квартире, объявить:

1. Он на это права не имеет.

2. За обращение непосредственно в комитет, что воспрещено… объявить Кун выговор».

Таков был лаконичный ответ властей, который разве что привел в ярость Бела Куна, но никак не приостановил его деятельность.

Конкордия Степановна Востротина — она вместе с Татьяной Петровной Сибирцевой рекомендовала в свое время Бела Куна в ленинскую партию — так вспоминает о нем:

«С венгерскими интернационалистами, которые после Февральской революции содержались еще в лагерях для военнопленных, поддерживал связь Карл Карлович Ансон. В один прекрасный день он привел товарищей в городской комитет партии. Помню свою первую встречу с Бела Куном: он был в короткой шинели, в солдатских башмаках с обмотками на ногах. На лице его виднелись следы длительной голодовки в плену. Тогда он еще плохо говорил по-русски, и переводила нам Татьяна Петровна Сибирцева, знавшая немецкий язык.

Бела Кун стал приходить в горком чуть не ежедневно и выполнял разные партийные поручения. Он был руководителем венгерских интернационалистов, это мы поняли, но притом охотно брался за любую работу в горкоме. Помню, с каким усердием привел он в порядок нашу маленькую горкомовскую библиотеку, с каким воодушевлением распространял газету.

Очень скоро выяснилось, что Бела Кун необычайно образованный марксист, отлично ориентируется в вопросах международного рабочего движения, превосходный пропагандист и журналист.

Каково же было наше удивление, когда он однажды подошел ко мне и попросил, чтобы я и Татьяна дали ему рекомендацию в большевистскую партию… Мы знали, что он старый социал-демократ, опытный революционер, да и у нас уже вон какую развернул работу — нам казалось само собой разумеющимся, что он член партии. Но нет, все-таки… И как раз нам, самым молодым, мне и Сибирцевой, пришлось рекомендовать его, заслуженного революционера, в партию, хотя мы знали, что любой из членов губкома охотно сделал бы это.

…В Сибири, как известно, еще в мае стоят холода, и нашим венгерским друзьям было мучительно трудно. Бела Кун ходил в легкой шинелишке и башмаках. Я посоветовалась с товарищами, и мы взяли из нашей жалкой горкомовской кассы почти все наличные деньги, чтобы купить ему хотя бы старые валенки, на новые не хватило бы денег. Трогательное и вместе с тем комичное было зрелище, когда Бела Кун впервые в жизни надел валенки на ноги. Он радовался им как ребенок».

22 апреля 1917 года в той же газете «Новая жизнь» была напечатана статья Бела Куна, полная уверенности в победе пролетарской революции.

«Более ценного и лучшего подарка никогда ни один народ не дал страждущему человечеству. Русская революция грозно повелевает прекратить страшную бойню, остановиться — тогда кровавый туман, подымающийся с моря человеческой крови и застилающий все от взора народов Западной Европы, рассеется.

…Было бы трудно передать те чувства, — продолжает Бела Кун, — которые наполняют социал-демократа чужой страны, когда с непосредственной близостью его коснется веяние революции. Революционный русский пролетарий был всегда предметом нашей нежной, глубокой любви… Когда до меня, неосведомленного о положении дел в России человека, дошли первые вести о революции, я сперва чувствовал опасения и сомнения.

Марксист, подобно химику, всегда стремится анализировать социальные явления — и я искал те силы, которые смели царское самодержавие. Что большая часть этих сил принадлежала пролетариату, не подлежало никакому сомнению, но у меня рождались опасения, не является ли это только порывом, может быть преждевременным порывом, одним из тех, какие — как говорит Чернышевский в одном очерке о русском мужике — бывают в жизни каждого народа.

Теперь вопреки пытливым сомнениям марксиста я чувствую, что все было не только временным проявлением сил рабочего класса, но что рабочий класс твердо держит все в своих руках. Из доходящих до меня голосов рабочей печати, из все продолжающейся организационной работы я вижу, что революция состоит не из драматических эффектов, не является плодом экстаза, за которым могло бы последовать чувство разочарования, но что пролетариат наложил на революцию свой отпечаток…

Такая революция — дело не только одного народа, не только счастье и источник свободы одной страны — это такой мощный поток, который должен пройти всю Европу, пока вольется в великий святой океан свободы всего человечества»[25].

Так предвещал он ту революционную волну, которая под влиянием Октябрьской революции прокатилась потом по многим странам Европы.

Вскоре после этого Бела Куна избрали членом Томского губкома РСДРП. И в это же время появились на русском языке его первые статьи в газете «Знамя революции» и журнале «Сибирский рабочий».

Октябрьская революция освободила пленных, которых до тех под держали за колючей проволокой.

Еще за несколько дней до революции, как писал в своих воспоминаниях видный деятель венгерского рабочего движения Йожеф Рабинович: «…мы с неописуемой радостью, счастливые, перебрались в город. Офицеры молча и с ненавистью наблюдали за нашим переселением… и составили протокол, гласивший, что группа «изменников родины» переселилась в город без разрешения господина полковника.

— Дома мы еще поговорим с вами, господа, — сказал Господин полковник в беспомощной ярости.

— Дома мы сами поговорим с вами, эх вы, трусливые псы! — весело кричали наши в ответ и радостные шли за повозкой, на которой перевозили нашу «мебель» и «посуду».

Новое жилье помещалось в тихом особнячке на Бульварной улице и состояло из трех комнат. Офицеров переселилось девять человек: Бела Кун, Бела Ярош, Карой Райнер, Имре Силади, Ференц Мюнних, Эрне Зайдлер, Дюла Гарди, Армин Кауфман и Вольфинер; из рядовых нас было двое — я и Тороцкаи, столяр из Коложвара…

Новые условия жизни влили в нас новую энергию, новые силы. Все мы были в бодром и боевом настроении.

Товарищ Бела Кун приносил из университетской библиотеки книги Маркса, Энгельса и Каутского на немецком языке, которые мы читали все по очереди. А вечерами он читал нам важнейшие известия из московских и петроградских газет».

Товарищ Рабинович рассказывает, как они установили связи с военнопленными, работавшими в городе, как устроили первые собрания, решили проводить их регулярно, как к ним присоединились пленные других национальностей. Собрания эти проводились уже в помещении губкома партии.

«Приходившие туда русские товарищи то и дело заглядывали в зал, прислушивались, качали головой, не понимая, что тут происходит. Секретарь, только недавно вышедшая из тюрьмы большевичка, просила русских товарищей не шуметь.

— А кто это такие, там в зале? — спросил вдруг какой-то пожилой мужчина, походивший скорее на крестьянина, чем на рабочего.

Секретарь, тихо и важно растягивая слова, объяснила:

— Мадьяры. Пленные. Тоже готовятся к революции. У себя на родине.

Старик смотрел, смотрел, потом тихо и неуверенно спросил:

— Они тоже большевики?

— Еще не все, но станут у нас большевиками, — ответила секретарь.

— Знаешь что, покажи-ка ты мне хоть одного мадьярского большевика, — попросил старик, но по интонации его чувствовалось, что все это кажется ему небылицей.

— Да вон как раз их вождь идет! — смеясь, воскликнула девушка и указала на выходившего из зала Бела Куна.

Старик крестьянин подошел к Бела Куну и схватил его за плечи.

— Верно, что ты австриец? (Русские обычно и венгров называли австрийцами.)

— Верно, — ответил Бела Кун.

— И большевик? — допытывался старик.

— Да, большевик.

— А те, в зале? — и старик указал в ту сторону.

— И те тоже, — ответил Бела Кун.

— А когда домой поедете, тоже революцию будете делать? — продолжал он допытываться, не сводя глаз с Бела Куна.

— Обязательно сделаем.

— Ну тогда — на, отвези своим товарищам австрийцам, — и он расцеловал Бела Куна в обе щеки.

Окружившие их русские коммунисты громко рассмеялись и захлопали старику, которого Бела Кун под руку повел в зал…»[26]

В конце 1917 года по вызову ЦК партии Бела Кун уехал в Петроград, где познакомился с Лениным и другими руководителями большевистской партии. Обогащенное ленинскими идеями, там и сформировалось окончательно революционное мировоззрение Бела Куна.

Начиная с этого времени, он постоянно сотрудничает в «Правде». Кроме вопросов русской и международной революции, он затрагивает в своих статьях проблемы венгерского рабочего класса и крестьянства, пишет о Венгрии, втянутой в мировую бойню, объявляет войну Габсбургской династии, бичует оппортунистических руководителей венгерского рабочего движения. Из Петрограда приветствует он первую попытку создания рабочих Советов в Венгрии. Он первый в истории рабочего движения Венгрии призывает венгерских солдат повернуть оружие против угнетателей, последовать примеру русской революции, рабочих — захватить заводы, крестьян — отнять землю у помещиков и весь венгерский народ — с оружием в руках положить конец войне. «Итак, лозунгом пролетариев в самом скором времени будет не только: «Да здравствует III Интернационал», но и «Да здравствует власть Советов во всем мире!» — заканчивает Бела Кун свою первую статью в «Правде» 26 января 1918 года и 4 июля пишет уже о том, что «правительство хочет подавить рабочее движение с помощью силы… А от открытой диктатуры буржуазии недалеко до открытой диктатуры пролетариата»[27].

«Марксистская теория сделалась признанным учением пролетарского государства, рожденного революцией, — писал Бела Кун в статье о пензенском памятнике Карлу Марксу. — И уже потому, что диктатура пролетариата доводит революцию до конца, марксизм не сделается в России официозной теорией в том смысле слова, каким он стал в среде германской социал-демократии»[28].

В 1918 году выпускает Бела Кун свои брошюры: «Чего хотят коммунисты?», «Кому принадлежит земля?», «Кто платит за войну?», «Что такое советская республика?»

Эти брошюры оказали огромное влияние не только на попавшие в Россию сотни тысяч венгерских и других военнопленных, но и на массы рабочих и крестьян в самой Венгрии. Несмотря на все кордоны заградительных отрядов, они контрабандно прибывали в страну. (Переправкой их занимался сам Бела Кун.) А кроме того, вернувшиеся на родину и прошедшие «карантин» военнопленные на память приводили слова из этих брошюр, распространяли идеи Бела Куна о революции рабочих и крестьян.

Об активном участии Бела Куна в движении военнопленных я догадывалась уже в 1917 году. Один за другим покидали меня ученики, и всё под разными предлогами.

Надо сказать, что после Февральской революции многим пленным удалось бежать домой, а они только и делали; что рассказывали, как их товарищи ведут себя в России, причем рассказывали по-разному. Офицеры ругали, честили изменниками родины всех, кто поддерживал русскую революцию, а солдаты говорили о них сочувственно. Когда в ноябре 1917 года большевики взяли власть, вернувшихся домой пленных мигом загнали в карантинные лагеря, где каждому вручили по длиннющей анкете.

Помню, как один мой знакомый, вернувшись из такого карантинного лагеря, явился прямо ко мне и показал анкету, которую он должен был заполнить. Имя Бела Куна упоминалось в ней не раз, и именно в тех пунктах, где спрашивалось об участии в русской революции и об отношении к офицерам австро-венгерской армии.

Навещали меня и другие коложварские знакомые. Многие не участвовали ни в каких политических движениях, придерживались абсолютно мещанских взглядов, но война заставила их тоже задуматься, убедила, что и в Венгрии наступил кризис буржуазного общества и что-то должно случиться.

Я оказалась в очень затруднительном положении. То, что большинство учеников покинуло меня, это еще с полбеды — хуже было другое: едва я появлялась на улице, как знакомые окликали меня и непременно сообщали что-нибудь «приятное». «Бедная вы моя, — остановил меня однажды какой-то родственник, — и что только творит этот Бела Кун! Даже не подумает о том, что дома у него семья. Весь город говорит, что он изменник родины и, как только вернется, его тут же повесят. Что же с вами-то будет? Бедная вы моя!»; «С ума, что ли, сошел этот Бела Кун? — спрашивали другие. — Сражается на стороне большевиков, подбивает военнопленных, чтобы они стали на сторону революции и защищали русские Советы». Попадались и такие, что не смели даже пройтись со мной по улице: «Ваш муж участвует в русской революции: он предал родину». А еще другие рассказывали, как они ехали в поезде и слышали беседу двух офицеров; оба офицера заявили, что не успокоятся до тех пор, пока не привезут домой отрубленную голову Бела Куна.

Разумеется, такие разговоры доставляли мне мало радости.

Но разве могли не ненавидеть Бела Куна, который провозглашал такие истины (я читала их, конечно, только позже):

«…Для нового сражения, которое империализм навязывает пролетариату, нужно новое оружие, новый способ боя, новое объединение сил, которое не станет цепляться за старые методы борьбы, а во всем будет исходить из новых потребностей пролетариата…

Таким объединением пролетариата и является коммунистическая партия. Орудия ее: всеобщая забастовка и вооруженное восстание промышленных и сельскохозяйственных рабочих. Метод: революция и гражданская война. Цель: немедленная международная социальная революция, превращение пролетариата в господствующий класс, установление пролетарской диктатуры, чтобы, подавив класс имущих и ликвидировав классовые различия, привести человечество «из царства необходимости в царство свободы…».

…Кончится господство привилегированных законодателей: чиновников и судей… Все должности будут заполняться путем выборов. Любое должностное лицо может быть смещено в любой момент, и жалованье его не должно превышать средний заработок квалифицированного рабочего.

…Пролетарская национализация будет заключаться не толь-кд в едином управлении производством, в объединении предприятий, но и в том, что заводы, мастерские, железная дорога, пароходства — все будет конфисковано у капиталистов.

Когда все банки, средства производства полностью будут в руках рабочего государства, третьей великой задачей… станет организация и регулирование потребления.

…В период социальной революции первоочередной задачей коммунистов является организация крестьянства с тою целью, чтобы оно немедленно захватило землю…»[29].

«Никогда не отдадут землю даром те, чьи предки сожгли на раскаленном тропе вождя венгерского крестьянства Дёрдя Дожу и заставили восставших крестьян съесть его обгорелое мясо. Они слишком крепко привязаны, разумеется, не к земле, а к доходу, который получают от нее, не вкладывая никакого труда.

…Если сельская беднота будет действовать, а не ждать, что ей вернут землю, если она сама отнимет ее у захватчиков, только в этом случае и попадет земля в руки тому, кто единственный имеет право на нее: в руки трудовому народу.

Землю надо захватить революционным путем!

…надо воспользоваться оружием, которое дали нам в руки для угнетения наших же братьев, для захвата чужой земли, и употребить его для нашего же освобождения…»[30].

«Мы поедем домой, товарищи… и дома снова встретимся, объединимся, но не под сенью нынешнего буржуазного строя, а тогда, когда коммунизм (большевизм) восторжествует не только в Венгрии, но и в Австрии, Германии и повсюду на Западе…»[31].

Да, правящие классы Венгрии не могли ждать ничего хорошего от Бела Куна, от десятков тысяч военнопленных, от венгерских интернационалистов, от миллионных масс отечественных рабочих и крестьян, обогащенных новыми идеями новой великой революции.

Но уничтожить миллионы тружеников — основу своей привилегированной жизни — они тоже не могли и поэтому решили покончить с их наиболее сознательными представителями — с коммунистами, и в первую голову с Бела Куном.

Меньше всего от Бела Куна довелось мне услышать о том, что делал он в те времена, особенно в 1918 году.

О самом себе, о своих деяниях он не любил распространяться. Если, бывало, и расскажет что-нибудь, то разве лишь в связи с кем-нибудь другим, с каким. — нибудь событием… О самом себе и тогда бросит лишь несколько слов. По счастью, об этих днях мы можем узнать кое-что из воспоминаний современников.

Прежде всего мне хочется привести строки воспоминаний Яноша Ковача[32].

«В Москве стояла морозная зима. Десятки тысяч пленных сновали по Кучемовскому лагерю… В первую неделю марта 1918 года около полудня явился к нам в лагерь некий мадьяр в штатском. Невзирая на лютую стужу, он был в легких башмаках, легком пальтеце и в широкополой, довольно помятой шляпе. Вид у него был вполне господский, непривычный для нас. Пленные тут же обступили его и начали спрашивать наперебой:

— А нельзя ли уже нас домой отправить?

— Товарищи! Если вы поедете домой, вас тут же всех погонят на итальянский фронт!

Услышав слова «товарищи» и «итальянский фронт», мы сразу притихли, замолкли.

…Весть о том, что в 23-й барак явился какой-то незнакомец, мгновенно облетела лагерь… и к нам набилось столько народу, что меня, например, совсем оттеснили к задним нарам.

Вдруг кто-то крикнул:

— Товарищи! — и снова: — Товарищи! Кому внизу места не хватает, пускай залезает на верхние нары!

Так-то оно так, но, если кто из чужого барака залезет к нам на верхние нары, глядишь, что-нибудь пропадет. Поэтому мы все забрались на свои места, а чужие остались внизу.

Когда шум приутих, кто-то объявил:

— Товарищ Бела Кун расскажет о том, что значит для нас русская революция и какие будут у нас обязанности.

Так мы узнали, кто этот мадьяр в штатском. Однако объявление показалось всем странным. Обязанности! Кое-кто начал роптать, но зычный голос Бела Куна перекрыл голоса недовольных. Бела Кун рассказал о том, как создался класс богатеев, как угнетают и поныне трудовой народ. Эта сторона вопроса меня не больно-то занимала, но чтобы землю отняли у бар, с этим и я был согласен…

Кончилось все тем, что я и еще пятьдесят моих товарищей вступили в Красную гвардию. Еще и потому вступили, что товарищ Бела Кун задумал так: мы пойдем в Венгрию с оружием в руках, потому что баре до последнего будут защищать свою землю и для того, чтобы победить их, нужна вооруженная сила…»

Очень интересно и достоверно рассказал об этом периоде в своих воспоминаниях Пал Гистл[33].

«Революционное правительство переехало из Петрограда в Москву в начале марта. Вместе с правительством товарища Ленина переехали и иностранные товарищи», — пишет Пал Гистл.

«После прибытия в Москву товарищ Бела Кун явился в Красную гвардию, зная, что там много венгерских военнопленных. В Красной гвардии товарища Бела Куна встретили Ференц Янчик[34] и автор этих строк.

Товарищ Бела Кун обратился с речью к военнопленным, которые стали на сторону революции, затем побеседовал с товарищем Янчиком и со мной. Bq время беседы сказал, что мы скоро учредим Венгерскую группу РКП(б) и будем издавать газету на венгерском языке. Узнав, что я наборщик, Бела Кун тут же поручил мне всю подготовительную работу. Потом, показав два номера венгерской газеты «Международный социалист», которая издавалась в конце 1917 года в Петрограде, он попросил меня сделать так, чтобы наша новая газета была лучше, так как русские наборщики в Петрограде набирали с таким множеством ошибок, что подчас нельзя было понять даже целые фразы.

24 марта 1918 года мы учредили Венгерскую группу Российской Коммунистической партии (большевиков).

После приезда в Москву, затем после посещения Красной гвардии товарищ Бела Кун увидел, что организации пленных, которые начали свою деятельность с защиты материальных интересов пленных, изменили свою линию и большинство военнопленных перешло на сторону Октябрьской революции. Многие пленные вступили в Красную гвардию и с оружием в руках защищали Великую Октябрьскую революцию против нашествия контрреволюционеров и войск интервентов.

Вокруг Бела Куна образовалась небольшая группа людей, члены которой считали себя коммунистами. Они чуть не каждый день навещали товарища Куна в номере гостиницы «Дрезден» (позднее этот номер стал помещением редакции газеты «Социальная революция»). Здесь товарищ Бела Кун рассказал нам о главных поворотных моментах в истории большевистской партии.

По желанию товарищей, посещавших эти доклады, и созвал товарищ Бела Кун 24 марта 1918 года учредительное собрание Венгерской группы РКП(б).

На этом собрании участвовали Бела Кун, Тибор Самуэли, Энре Пор, Ференц Янчик, Пал Гистл, Карой Майерхофер, Арпад Тубан, Виктор Кишка и другие.

Докладчиком был Бела Кун, секретарем — Энре Пор.

…После этого Бела Кун заговорил о структуре большевистской партии, о ленинской партии нового типа, которая воспитывает в своих рядах крепких бойцов, о партии, основой которой является учеба, активность и преданность, о партии, которая не знает пассивных членов… Под конец товарищ Бела Кун сказал, что наша партийная задача будет заключаться в организационной, агитационной и пропагандистской работе среди военнопленных. И в этой работе мы должны проявить всю свою активность, помня всегда, что мы хотим создать в Венгрии сильную коммунистическую партию.

После голосования Бела Кун объявил Венгерскую группу РКП(б) учрежденной и закрыл собрание. Вскоре после этого Московская группа решила два раза в неделю издавать на четырех полосах газету «Социальная революция».

Техническим редактором стал я, и на мою долю выпала довольно трудная задача, ибо в наборных ящиках, которые я достал, было слишком мало тех букв, что так часто встречаются в венгерском алфавите. После двух дней беготни и розысков мне удалось и это раздобыть.

Первый номер «Социальной революции» вышел 3 апреля 1918 года. В это утро все руководство Московской венгерской группы собралось в типографии. Мы волновались вместе с товарищами Куном и Самуэли. Наконец ротационная машина пошла, и все с восторгом и радостью встретили вышедшие из машины первые номера венгерской коммунистической газеты.

…Сразу после учредительного собрания руководство Московской венгерской группы РКП(б) решило создать двухмесячные агитаторские курсы. Поэтому обратились с воззванием к предприятиям, где работали военнопленные, с тем чтобы подавали заявления на агитаторские курсы.

…В начале апреля 1918 года Московская венгерская группа и комитет военнопленных обратились с общим заявлением к руководящим центрам пленных, работающих в разных городах страны, чтобы прислали делегатов на всероссийскую конференцию военнопленных, которая будет проведена с 14 по 18 апреля в Москве…

На конференции в числе прочих присутствовали Томан, впоследствии руководитель Австрийской компартии, Иожеф Рабинович, Шандор Келнер, Майтени, Фрейштадт, Хохфельдер, Карой Вантуш, приехавшйй из Донбасса, металлист Хорти из Саратова, доктор Маркуш из Сибири.

Кароя Вантуша, с которым Бела Кун был знаком еще с Надьварада, он встретил с большой радостью и, зная об опыте Вантуша в рабочем движении, поручил ему руководство агитаторскими курсами.

Великая Октябрьская социалистическая революция освободила миллионные массы пленных в России. Уже в феврале, марте и апреле по всей России развернулась огромная работа по организации пленных.

В 1918 году Первое мая Московская группа праздновала уже вместе со всеми жителями Москвы.

На общем собрании Московской группы товарищ Бела Кун в ежемесячном отчетном докладе рассказал о том, что в Москву каким-то сложным путем пришло письмо из Венгрии и попало теперь в Венгерскую группу. В этом письме члены нелегальной антимилитаристской группы, а также левые социалисты посылают привет членам Московской венгерской группы и обещают вскорости установить с ними связь. По мнению Бела Куна, это письмо пришло из подпольной группы Эрвина Сабо.

С большой радостью и воодушевлением приняли мы сообщение товарища Бела Куна. Мы поняли: эта весть говорит о том, что и в Венгрии существует уже подпольное левое социалистическое рабочее движение, а ведь мы знали, что Эрвина Сабо поддерживает студенчество, участие которого в подпольном движении мы считали очень важным…

…Партийная жизнь в Московской венгерской группе протекала, я сказал бы, по-семейному. Каждый вечер собирались мы в небольшой столовке, где за скромным ужином товарищ Бела Кун рассказывал нам о последних новостях в международной политике, о дальнейших планах нашей работы, при этом все время спрашивая наше мнение.

Когда в группе уже прибавилось народу, мы начали встречаться на общих собраниях, где докладчиком выступал всегда товарищ Бела Кун, если только не был в командировке на фронте. Он очень любил, когда после его доклада все откровенно высказывали свое мнение. Любил, когда мы спорили. Частенько говаривал, что для коммунистов характерно желание выяснять истину в спорах. Товарищу Куну удавалось на этих собраниях создавать приятную для всех атмосферу. А когда кончалась повестка дня и он закрывал собрание, товарищ Кун никогда не поднимался сразу с места. Он оставался с нами и, по-товарищески беседуя, рассказывал всегда что-нибудь из прошлого социалистического движения. Мы все с удовольствием слушали его, так как для нас это было весьма поучительно.

6 июля 1918 года Советское правительство обратилось к руководителю Московской мадьярской группы, к товарищу Бела Куну с тем, чтобы слушатели школы агитаторов и группа, работавшая в Кремле, запаслись оружием, боеприпасами и немедленно, но тихо вышли во двор Кремля, где уже выстроился взвод латышских стрелков, объединились с ним и направились на захват здания Главного почтамта, занятого восставшими эсерами.

Когда мы отправились на задание, нас было человек сто пятьдесят. Командиром отряда был товарищ Бела Кун, который взял себе в помощники Тибора Самуэли. От Кремля до Главного почтамта прошли пешком и нигде не столкнулись с противником. Только когда уже приблизились к почтамту, наш разведчик доложил, что напротив здания стоит броневик и пулеметы его направлены прямо на двери почтамта. Товарищи Кун и Самуэли посовещались с командиром взвода латышей, после чего командир взвода разделил семьдесят восемь красногвардейцев на три группы, которые с трех сторон внезапно напали на броневик. Несколько минут спустя взяли в плен команду броневика и овладели машиной. Мятежники, засевшие в здании, не заметили даже, что броневик уже в наших руках.

Во время взятия почтамта товарищ Бела Кун все время участвовал в боях, появлялся то тут, то там, воодушевляя красногвардейцев, и сам тоже сражался с оружием в руках.

Шло уже очищение улиц и домов, прилегавших к почтамту, когда вдруг к лестнице, ведущей к парадной двери, подъехала грузовая машина, с которой соскочил какой-то эсеровский командир.

Не зная, что почтамт уже наш, он приказал двум приехавшим с ним солдатам, чтобы они сгрузили с машины два пулемета и патроны. Солдаты выполнили приказ, а мы тем временем окружили приехавшего. Товарищ Самуэли попросил у него документы. Тот не подчинился, так что мы обыскали его. Отняли найденный в кармане никелированный пистолет и передали его товарищу Самуэли. Оба пулемета вместе с патронами конфисковали, а пленного повели к товарищу Бела Куну, который вместе с советской комиссией из двух человек разбирал такого рода дела. Схваченный и тут не мог представить никаких объяснений, и тогда его вместе с двумя солдатами и шофером грузовика отвели в штаб красных.

Очищение от повстанцев улиц и домов, прилегавших к почтамту, прошло быстро. Уже на другой день работа на почтамте шла полным ходом. На третий день во всей Москве восстановился порядок, даже в окрестностях Покровских казарм, где было самое гнездо восстания».

Об этом же событии рассказывает в своих простых, от сердца идущих воспоминаниях и Ковач-маленький, который служил тогда в кремлевском отряде интернационалистов:

«…В один из теплых летних вечеров товарищ Бела Кун вернулся домой в Кремль. Видно было по нему, что в городе какая-то беда. Он бросил шляпу на кровать, а куртки даже не скинул. Сообщил всем товарищам, что на V съезде Советов эсеры ведут себя отвратительно. Требуют, чтобы Советская власть возобновила войну с немцами. Сегодня после обеда, — продолжал Бела Кун, — убили посла графа Мирбаха, чтобы Германия снова напала на Советы… Слушатели школы, — сказал Бела Кун, — должны с оружием в руках выйти из крепости (так именует Янош Ковач Кремль. — И. К.)… Так оно и случилось. Я, например, стоял с винтовкой на часах там, где заседал съезд Советов (в московском Большом театре. — И. К.). Утром меня сменили, и я пошел обратно в крепость. Оттуда под руководством товарища Эрне Пора нас человек восемьдесят направилось к Главному почтамту. Здесь увидели мы Бела Куна, который казался уже очень утомленным. Когда мы прибыли, он отдал приказ идти на штурм почтамта. Несколько минут спустя мы подошли к самому зданию, где объединились с отрядом, который вел товарищ Самуэли. Так удалось нам взять обратно почтамт. До сих пор так и вижу перед собой товарища Самуэли, так и слышу, как он кричит: «За мной!»

После того как прочесали все здание, товарищ Бела Кун дал новый приказ: «К Покровским казармам!» — они были в руках эсеров. В одном из бараков возле казарм мы захватили отряд в двадцать семь человек и по указанию товарища Самуэли препроводили его в Кремль. Передав пленников, мы снова пошли туда, где был товарищ Бела Кун. Когда товарищ Бела Кун увидел меня, то крикнул:

— Ковач-маленький! Вы живы?

— А почему вы спрашиваете, товарищ Кун?

— Потому, что показалось мне, будто на одном из перекрестков вас пристрелили. Я еще сказал товарищам: «Бедный Ковач-маленький!»

…В это утро эсеры рассыпали по улицам Москвы клеветнические листовки против товарища Куна, в которых в числе прочего было сказано, что товарищ Кун немецкий шпион.

Я тому ничуть не удивился, так как видел, что товарищ Кун был организатором и руководителем всей военной операции взятия почтамта.

Но недолго удалось нам побеседовать с товарищем Куном об этих листовках, потому что он надел куртку, шляпу и, сказав: «Я вынужден буду ответить им в «Правде», — ушел».

«…В середине июня 1918 года тридцать слушателей закончили школу агитаторов, — пишет в своих воспоминаниях товарищ Гистл. — Слушатели этой школы два месяца подряд по девять-десять часов в день изучали «Коммунистический манифест», общественные формации, историю венгерской социал-демократической партии и риторику. Кроме того, они получили кое-какое представление о капитализме и всемирной экономической географии….

У Московской военной группы было много друзей среди наркомов Советской России. В первую очередь это был товарищ Ленин, который не только высоко ценил, но и очень любил товарища Бела Куна и через него всю Венгерскую группу, которая, по его мнению, благодаря хорошей газете, выходившей дважды в неделю, агитаторской школе, томикам «Коммунистической библиотеки» и другим революционным делам вела успешную работу в интересах укрепления завоеваний Великого Октября».

После январской забастовки 1918 года, которая была сорвана руководством венгерской социал-демократической партии. Бела Кун привел в «Правде» слова Лео Франкеля[35]: «Лучше уж погибнуть в трущобах Парижа, чем участвовать в движении этих дармоедов». А дальше Бела Кун писал: «Ни один настоящий марксист не может оставаться в этой партии… В Венгрии неизбежно создание новой партии…»

Это было смелое и решительное заявление, предварившее новый этап в развитии венгерского рабочего движения.

В циркуляре от 26 февраля 1918 года Министерство внутренних дел Венгрии заговорило о вернувшихся из России бывших военнопленных в довольно нервном тоне. «Усложняет положение еще и то, — признавалось министерство, — что эти элементы были непосредственными свидетелями событий русской революции, таким образом, они пропитаны не только идеями русской революции, но знакомы и с теми способами и средствами нарушения порядка, с помощью которых русские пролетарии осуществили свои цели. Контрабандно провезенные через русский фронт брошюры бунтовщического содержания…»

Деятельность завербованных секретных агентов и шпиков-добровольцев началась, очевидно, еще в 1917 году. Правда, большая часть их донесений пока мирно покоится в различных архивах, недоступная исследователям и неведомая нам. Будем надеяться, что когда-нибудь они выплывут на свет божий, и тогда многое прояснится, много нового узнаем мы и о революционной деятельности Бела Куна и о тех тайных преследованиях, которым он издавна подвергался со стороны врагов революции.

Одно из таких секретных донесений датировано 23 апреля 1918 года. Попало оно в австро-венгерское министерство военных дел из России. Это донесение, в числе прочего, просит обратить внимание на бывшего коложварского журналиста, прапорщика запаса некоего Бела Куна.

Другое секретное донесение, от 1 июля 1918 года, послано в объединенное военное министерство офицером Рихардом Колбом. Он подчеркивает роль Бела Куна, который организовал в Петрограде и в Москве «революционные школы для австро-венгерских подданных». В донесении упоминается и о том, что Бела Кун уже в Томске подстрекал к бунту военнопленных, призывал их к нарушению дисциплины и к насильственным действиям.

Тайные донесения неслись и в посольства нейтральных стран, с тем чтобы их вручили военным властям австро-венгерской монархии. Сотнями перечислялись имена и точные анкетные данные пленных, поступивших в Красную гвардию, а также их «грехи».

Прибывавших на родину бывших военнопленных заключали в Кенермезейский карантинный лагерь, где они подвергались строгому допросу. Об этом вспоминает Шандор Бейтеш:

«В первый же день военный судья вызвал меня к себе на допрос. Перечислив параграфы уголовного кодекса, предупредил, чтобы я честно признал свои связи с омской организацией и с русскими большевиками. Особо были упомянуты имена Лигети, Рабиновича, Фодора и Бела Куна. Судья настаивал: «Вы должны были их знать, ведь это они вовлекли вас в коммунистическое движение, чтобы вы и дома совершили революцию».

Больше трех месяцев таскали всех к следователям. Угрозами пытались выудить что-нибудь. С кем поручено установить связь? Какие даны адреса? Кто входил в омскую группу? И прочее и прочее. О Бела Куне спрашивали у всех прибывших из самых различных лагерей, даже и у тех, кто не был знаком с ним.

Министерство иностранных дел и полиция давали тайные поручения уничтожить Бела Куна. Такого же рода секретные приказы исходили от австрийских и немецких министерств внутренних дел. Подключились к ним, хотя война еще не кончилась, и державы Антанты: от них тоже шли донесения, указания, касающиеся Бела Куна[36].

После всего этого нет ничего удивительного, что министр внутренних дел Венгрии уже 28 февраля 1918 года обратился с призывом к местным властям взять под контроль вернувшихся из России пленных, что он потребовал изоляции пленных, «зараженных большевистскими идеями», устройства карантинных лагерей, где из них день и ночь «будут изгонять дух большевизма». И не мудрено, что после этого во время волнений в венгерских провинциальных городах военнопленные толпой сбежали из одного эшелона. И совсем не удивительно, что согласно приказу венгерского военного министра «против вооруженных дезертиров следует применять оружие без суда и следствия». И уже совершенно естественно, что о Тренченском и Печском солдатских восстаниях в губернаторском донесении говорилось: «…среди солдат 2337 человек из тех, что вернулись из России. Они-то и были зачинщиками восстания, эти люди, зараженные идеями большевизма».

После подавления Печского восстания функционировало восемь военных трибуналов, и, по официальным данным, в первые три дня было казнено двенадцать солдат. Сколько казнили неофициально и сколько пало в боях, об этом осторожно умолчали, а поэтому мы и до сих пор не знаем.

С 14 по 18 апреля в Москве проходил Всероссийский съезд военнопленных. На нем присутствовало 400 делегатов от 500 тысяч пленных.

О подготовке к съезду и самом съезде Бела Кун написал в своих воспоминаниях о Тиборе Самуэли:

«В течение одной-двух недель мы готовились к учреждению нового агитационного центра, к изданию новой газеты, к организации интернациональной армии из военнопленных.

…Все это заставляло предполагать, что Всероссийский съезд военнопленных будет достаточно бурным. Среди пленных наметилось два основных течения. В одном собрались сторонники создания организации, защищающей интересы военнопленных. Возглавили их лица, не желавшие порывать с социал-демократическими партиями. Другой лагерь составила революционная группа коммунистов, которые рассматривали массовые организации военнопленных прежде всего как школу коммунизма, как сборный пункт интернациональных красных войск и намеревались заняться подготовкой кадров для будущих самостоятельных коммунистических партий австро-венгерской монархии. Перспективы борьбы на съезде были для нас не особенно благоприятными. Военнопленные страстно мечтали о мире, но еще сильнее были в их среде иллюзии о возможности мира. «Домой! Домой! Мы не возьмемся больше за оружие!» — таково было настроение большинства военнопленных. Но в это время немалую услугу оказала нам глупость императорского австро-венгерского правительства, которое, боясь (и не без оснований) революции, препятствовало возвращению военнопленных на родину…

Действовать нужно было быстро. По договоренности с тогдашним секретарем ЦК РКП(б) товарищем Свердловым и комиссаром Всероссийского бюро по делам военнопленных товарищем Иваном Ульяновым мы создали группу венгерских коммунистов при ЦК РКП(б). К организации этой группы проявлял интерес сам В. И. Ленин.

…На съезде военнопленных победу одержало наше направление. Вслед за венгерской группой образовались немецкая, румынская, югославская, чешская, а затем и французская коммунистические группы».

И, как мы можем прочесть в «Правде» от 18 апреля 1918 года, после приветственных речей русских рабочих и представителя революционного казачества первым поднялся на трибуну съезда Бела Кун, как председатель Мадьярской группы РКП(б). Он говорил на венгерском языке.

«Вернитесь домой, — сказал Бела Кун, — и подожгите всю страну от края до края, сломите все препятствия на пути освобождения порабощенных. Превратите в пепел все замки, все дворцы, куда стекается ваше богатство и откуда широко разливается по стране нищета и голод. Зажгите все, как это делал Дёрдь Дожа (вождь крестьянского восстания XVI века в Венгрии)… без вооруженного восстания ничего нельзя сделать. (Мадьярские возгласы: «Да здравствует революция!»)

Товарищи, вы жили здесь, вы видели русскую революцию, она показала вам всем, что спасение пролетариата в его собственных руках…

Дома вам станут рассказывать, что отечество в опасности, и пошлют вас на французский и итальянский фронты или куда-нибудь в горы Балкан. Зачем воевать? За отечество? Но… это отечество буржуазии… Обратите свое оружие против своих офицеров и генералов, против дворцов. Пусть каждый из вас в своем полку будет учителем революции, расскажите своим братьям о том, что произошло здесь, скажите, что только революция может спасти нас».

Была принята резолюция:

«Массовое собрание военнопленных со всех концов России, состоявшееся 14 апреля в Москве, выражает свою солидарность с правительством рабочих и крестьян России и выражает свое глубочайшее возмущение против реакционных империалистических разбойников, которые навязали свободной России невыносимо тяжелый мир и все еще продолжают свои набеги на русские области.

Мы объявляем свое непоколебимое решение взять на себя революционную борьбу против наших правительств дома, в Германии, Австрии, Венгрии и Болгарии, и не успокоиться до тех пор, пока у нас не будет низвержен капитализм, империализм и милитаризм и на их развалинах не будут воздвигнуты свободные республики Советов»[37].

Тогда же, весной 1918 года, при ЦК РКП(б) была создана Федерация иностранных групп.

На VIII съезде РКП(б) Ленин сказал об этой Федерации иностранных групп следующее:

«Я должен сказать, что здесь замечается настоящая основа того, что сделано нами для III Интернационала… Целые десятки членов этих групп были целиком посвящены в основные планы и общие задачи политики в смысле руководящих линий. Сотни тысяч военнопленных из армий, которые империалисты строили исключительно в своих целях, передвинувшись в Венгрию, в Германию, в Австрию, создали то, что бациллы большевизма захватили эти страны целиком. И если там господствуют группы или партии с нами солидарные, то это благодаря той, по внешности не видной и в организационном отчете суммарной и краткой, работе иностранных групп в России, которая составляла одну из самых важных страниц в деятельности Российской коммунистической партии, как одной из ячеек Всемирной коммунистической партии»[38].

Председателем Федерации иностранных групп был избран венгерец Бела Кун.

Он был не только председателем, но и душой федерации, как это видно по всем документам.

Не моя задача, а дело историков рассказать о той поистине грандиозной работе, которую проделала федерация, особенно в 1910 году, не моя задача документально раскрывать слова Ленина, говорящие о том, что Федерация была основой того, что было сделано для учреждения III Интернационала. (После долгих десятилетий молчания и советские и венгерские историки приступили уже к этой работе.)

Подпись Бела Куна стояла вместе с подписями Ленина, Мархлевского, Либкнехта и Розы Люксембург и под воззванием о подготовке к созыву I конгресса III Интернационала.

Еще в феврале 1918 года участвовал он во главе отряда интернационалистов в боях на нарвском фронте, когда революция защищалась от нашествия полчищ германского империализма. В память об этих днях день 23 февраля стал отмечаться как день рождения Красной Армии.

Отряды интернационалистов, организованных Бела Куном, можно было встретить на всех фронтах гражданской войны: и в Конармии Буденного, и в Туркестане, и в Крыму, и на Волге, и в Сибири…

«Славно сражались интернационалисты. Большинство из них были мадьяры (80–85 %)», — сказал Сергей Лазо об интернационалистах, сражавшихся под его началом.

Тысячи и тысячи отдали свою жизнь за освобождение советских людей, за освобождение народов мира, в том числе и венгерского народа.

В сентябре 1918 года отряд венгерских интернационалистов во главе с Бела Куном участвовал в разоружении анархистской контрреволюции. Бела Кун — в мировую войну он был командиром пулеметного взвода — с крыши одного Дома на Поварской (ныне улица Воровского) обстреливал из пулемета анархистов, восставших против Советской власти, и заставил их сдаться. Как он сам рассказывал, вдруг в один момент из всех окон повысунулись белые платочки.

Той же осенью Бела Кун отправился на уральский фронт. Там он встретился со своим старым соратником — Ференцем Мюннихом. Они снова вместе дрались против беляков.

О ноябрьских днях 1918 года мы можем опять прочесть в воспоминаниях Яноша Ковача:

«…В один из ноябрьских дней, после обеда, я пошел в гостиницу «Дрезден». И вдруг вижу, на улице огромная толпа, слышу, кого-то шумно приветствуют. Подойдя поближе, я увидел на одном из балконов товарища Ленина. Он произносил речь. Из его речи, часто прерываемой криками и рукоплесканиями, я, несмотря на то, что плохо знал русский язык, понял все-таки! что в Венгрии произошла вчера какая-то революция, но так как я опоздал, то все ж не понял точно, в чем дело. Вскоре товарищ Ленин закончил свою речь, а после него начал выступать стоявший с ним рядом товарищ Бела Кун. Сильным, могучим голосом произнес товарищ Кун что-то по-русски, потом заговорил по-венгерски: на митинге было очень много венгров. В числе прочих стояли тут же солдаты интернациональных отрядов, которые приехали на военную переподготовку. Ликованию и радости их не было конца. «Ребята, домой поедем! — кричали они друг другу. — Покончим с буржуазией!» И все спрашивали товарища Бела Куна: «Когда поедем?»

После этого дня военнопленные стали настойчиво готовиться к отъезду.

Бела Кун телеграфировал товарищам, которые жили не в Москве, чтобы они немедленно приезжали и являлись в помещение Венгерской группы.

…4 и 5 ноября мы собрались на партийное собрание. После доклада товарища Бела Куна о революционной ситуации присутствовавшие решили, что теперь надо перенести Компартию Венгрии в Будапешт.

…6 ноября 1918 года Бела Кун вместе с Кароем Вантушем и еще двумя товарищами уехали из блиставшей алыми огнями Москвы.

На площадях Москвы вспыхивали фейерверки. Со стен Кремля, из окон «Метрополя» и других зданий вытягивались сверкающие снопы прожекторов и вкось и вкривь пересекали Москву.

В такие праздничные часы провожал я на Александровском вокзале вместе с другими товарищами тех, что уезжали домой.

Прощание с товарищем Бела Куном было трогательным для меня не только потому, что он уезжал, а я оставался, а потому еще, что тогда впервые, поцеловались мы с ним.

…Я покинул Москву 10 января 1919 года и десять дней спустя встретился с Бела Куном на Вышеградской улице.

С какими надеждами провожали товарищи Бела Куна в Венгрию, с какими надеждами и даже уверенностью уезжал он сам, легче всего судить по его кратким строчкам, написанным в 1934 году:

«Перед началом революции в Германии и Австро-Венгрии в 1918 году я собирался ехать из РСФСР через Вену в Венгрию для создания Коммунистической партии Венгрии. Эта поездка не удалась. Я должен был вернуться с вокзала и через день отправился в Австро-Венгрию через оккупированную Украину.

Перед отъездом на вокзал я еще раз говорил с Яковом Михайловичем Свердловым, бывшим тогда секретарем Центрального Комитета РКП. Последние его слова на прощание были: «Я думаю, что Первый конгресс Коминтерна мы созовем уже у вас, в Будапеште». Вечером я еще успел побывать на фракции первого съезда комсомола в «Метрополе» (тогда это был Второй дом Советов), где шла отчаянная «драка» вокруг названия и задач комсомола.

Два-три взрослых товарища, которые знали, что я отправляюсь домой, прощались со мной и говорили, что Первый конгресс Коммунистического Интернационала Молодежи должен будет собраться обязательно в советской Венгрии»[39].

Увы, исторические события далеко не всегда и не целиком зависят от желания и воли людей, даже тех, что мы привыкли называть творцами истории.