Библиотека литературы Древней Руси. Том 17 (XVII век)

ПОСЛАНИЕ «ОТЦАМ» И «БРАТИИ» ИЗ ЗАТОЧЕНИЯ{68}

О послании в заточение и о нестерпимом мучении диякона Федора за святую церковь и о еже како искусил властей прелестных[2866].

Возвещу вам, возлюбленнии мои отцы и матери, и братия о Христе, да познаете, како мя, грешнаго диякона Феодора, покаряли к новому нечестию на Угреше и чего ради аз вмале посходил им тамо, седя в темнице.

Егда изгнаша нас архиерее из сонмища своего[2867] и священный сан содраша с нас, со священным протопопом Аввакумом, во един день, и егда изведоша мя из церкви, и аз, грешный, и ту людем, безчисленным стоящим, светлым гласом проповедах истинну, сложа в руке своей крестное знамение, и горе[2868] то воздвиг, и возопил к народу: «За сию истинну стражду и умираю, братия, и за прочия догматы церковныя!»

И в ту пору, отведше, посадиша мя в холодной чюлан на Патриарше дворе, и тут сидел два дни за сторожами.

И на третей, по утру за три часа, пришедше от царя воини, взявше и ведоша мя ко Красному крыльцу. И сверху сошел голова и спросил: «То ли диякон благовещенской?» И они сказаша: «Тот». И повелел голова стрельцом взявше и посадити за караул у Каменнова мосту.

И егда стало свитать, тогда пришел полуголова и велел за собою вести стрельцом безоружным ко Тресвятцкому мосту, и тут приехал думной Дементей[2869] и сказал мне: «Поедь, куды повезут, и не кручинься: сердце царево в руце Божии».

Аз мнел, яко царь в Коломенском[2870] и к нему везут мя на роспрос, понеже подал в церкви тогда челобитную за печатью, — великия дела Божии писаны, — и чаял, сам царь там распрашивать станет: и ево дела были тут писаны.

Егда выде за город, появилися извощики и стрельцы со оружием и, посадивше на телегу, повезли мимо Коломенсково, не вем куды, странным[2871] путем по берегу Москвы реки да по болотам, а не прямою дорогою, ко Угрешскому монастырю, чтоб никто не видал знакомой, куды посадят. И по сем, ехавши, аз оглянулся и увидех: вдаль мене отца Аввакума везут. От Москвы повезли на свету, а на Угрешу привезли в осмом часу[2872]. И как привезли к монастырю нас, и взяли отца Аввакума два стрельца под руки, и обвиша главу его япанчею, и повели на монастырь сторонними[2873] враты, что от рощи. И аз, необычное зря, ужасом одержим, стах, помнех в себе: в пропасть глубокую хотят нас сажать на смерть; начах прощатися со женою и чады и со всеми вами, верными.

И отведше Аввакума, — не ведал, камо его деша, — и пришед полуголова, и велел стрельцом взяти мя тако же, а главу мою со очима рогожею покрыта и до ног. И, приведше, посадиша мя в башню пустую, а бойницы замазали и двери заключили. И по малех днех стал полуголове бить челом, чтобы веску подал жене моей, где сосланы, чтобы жена моя, безвестнаго ради сослания, напрасной смерти не предала себе и души своея не погубила мене ради, грешнаго; и посул давал ему, он же не восхотел отнюдь послати вести: «Царя, де, не смею».

И по триех неделях помысли, окаянный, молити всещедраго Бога, дабы известил сердцу моему Христос, аще неправо что старое наше благочестие и новое что добро. И три дни, грешный, не ел, и ни пил, и не спал, токмо плача милости просил у Творца своего. И Христос, Спас мой, паче еще сердце мое утвердил, яко умрети за все старые, а новаго — совесть моя сложилася сердцу — отнюдь ни во что не приимати: «Все лукавством составлено», — глагола во мне совесть. И не ядши, изнемог. И караулшики, видевше мя изнемогоша, сказали полуголове. И он, пришед, вопросил мя: «Что, де, диякон стар, не ешь?» И яз рек: «Изнемогаю». — «Ино, де, бы призвати отца духовнаго?» — И аз ему рек: «Порадей, пожалуй!» А исповедаться подумах: либо какову смерть нощию внезапу сотворят, и отец, реку, духовной, скажет вестку жене, где мы.

И как аз стал просити духовнаго отца, и полуголова: «Не смею, — рек, — без царева ведома дать». И о том отписал к думному Дементию. И Дементей царя доложил, и царь ево ко властем послал, и власти в монастырь, Павел с товарыщи[2874], грамоту прислали по государеву указу: «Тако, де, покаряется нам; повелеваем его исповедати и причастить». И допрашивал меня игумен монастыря того: «Покаряеши ли ся церкви и собору нынешнему?» И аз сказал противу: «Покаряюся святой соборной церкьви восточной, что прияла древле и держит догматы». И написавши они скаску мою, велели руку приложить. И в полночь прислали ко мне слугу с нею. И аз прочел и увидел: у них написано, что бы мне на предния слова не обращатися. И не хотел руки так приложити: «У меня, — рек, — слов никаких худых не бывало». И слуга мне рек: «Да уж, де, скажут они». И аз подумах: «Уш то, — реку, — в чем аз промолвился где?» И приложил руку, постояв.

А тово не ведах, что в дому моем все перепечатали, и слова многия собиранья были у мене от Божественных Писаний, и старца Спиридония на их отступление[2875] и на лукавыя догматы их, и то все у меня без нас взяли, и ныне не вем, где их девали. И после скаски стал аз просити отца духовнаго, добраго старца, у игумена и полуголовы; и они сказали мне: «Как, де, станешь умирать, тогда дадим отца духовнаго». И аз востал здрав о Христе: «Челом, реку, бью на милости вашей!» И паки писал аз им, что святой соборной и апостольской восточной церкви ни в чем не противлюся.

И после того вскоре дал Бог царю государю сына Ивана[2876] царевича, и тоя ради радости царь нас ис темницы свободил и взяли к Москве.

И опять дияки розпрашивали меня в приказе Патриарше, и аз те же слова говорил, что восточной церкви и догматом ея древним не противлюся. И отдали Павлу краснощокому под начал на двор.

Тот враг лукавой много надо мною казньствовал[2877] и всем, стоящим в вере, рыет яму и царевым сердцем мутит. И егда стали священнику Никите[2878] ругатися, будто он за неправду стоял, а он, не претерпя их томления, дал повинную и, по Пожару[2879] ходя, прощался, не согрешив, пред народом, и аз слышах, — такое лукавство над нами творити начинают, — место гневу их дал: взявши жену и чад, убежавши, скрылся, рек в себе: «Лутше ми умрети, нежели соблазните единаго от малых, верующих правь».

И егда услышах, яко ищут мя прилежно и грамоты посылают по градом и другое моих по Христе стали истязовати, приводя в приказ, и крепите во мне, тогда аз паки пришел сам свою душу за них положити, а их чтобы свободили, пожаловали. Спаметовал аз Спаса своего слово, еже рече: «Волыни сея любве никто не имать, еже кто душу свою положит за други своя». То мое, светы, все повиновение.

ПИСЬМО НА МЕЗЕНЬ К СЕМЬЕ ПРОТОПОПА АВВАКУМА{69}

Юзник темничной, грешный диакон Феодор Иванов многострадальной страстотерпице Настасье Марковне радоватися о Господе и здравствовати со всеблагодатным домом, с любезными чады своими, и с добропокорливыми домочадцы; буди на всех вас благословение Господа нашего Исуса Христа отныне и до века, аминь.

Да спаси тя Христос, матушка Марковна, за любовь милосердия твоего, что пожаловала, прислала мне, темничному юзнику, въкупе з батюшкой протопопом запассцу с Лодмой — преже крупок овсяных, а ныне на лодье Иванове и богатее того сугубо — яшныя мучки и круп яшных и грешневых. Мы з батюшком ис темницы нощию, пособием Божиим и направлением святых ангел своих хранителей, вышли к брату Алексию в дом, и тут побеседовали, и с Поликарпом вашим, мезенцом. И запасу мне отец половину отделил, крупы и муки. За то вам воздаст Христос Бог милость свою во он день, чесна ваша милость во время нашия скудости. И почему[2880] у тебя, Марковна, запас куплен там, и ты зачти себе денег моих, что жена прислала.

Да писал я к вам преже сего в грамотке, — с тем же Поликарпом придет, чаю, — о покупке полпуда меду и о ином. И аще дорог мед, и вы, светы, не купите, да деньгами мне пришлите по зиме, аще Бог изволит и живы будем. А аще уморят нас зде, и вы нашим раздайте или Андрею сюда пришлите[2881], а при нас всякую посылку к Лодме присылайте, покамест живы. Тюрьмы нам зделали по сажени, а от полу до потологу — головой достать.

Да слава Христу истинному, Лазарь отец писал царю письма[2882], — другой год уже там, — и ныне велено у него с Москвы о тех писмах взять скаску, и прислать к царю, а писал страшно, и дерзновенно зело — суда на еретиков просил. Да не чаем мы — дать суд праведен. Когда еретик еретика судит вправду? Ни, ни! Никогда бо сатана сатану не изгонит, по словеси Христову. Две грамоты у него: царю да Асафу патриарху[2883], молчаливому потаковнику прелести сатанине.

И отец Аввакум посылает царю послание[2884] с сотником старым, сотник емлет у него; чаю, и аз пошлю. А список к вам послан с Поликарпом вашим; до показанных откровений отцу о царе и о себе — мое о Христе счинение, а те тайны Христовы сам писал отец до конца; и посем уже что отродится от рога того злаго[2885]! Но без суда Божия и он нам ничего не может, бедной, сотворить.

Молитеся вы все, светы, крепко о нас сотворшему нас Богу и на превелие сие дело свое избравшему. И правила, и книга «Ответ наш о православних догматех» — за руками — послано все с Поликарпом.

И ты, братец Иван[2886], порадей о пользе Церкви Христовы опасно[2887] и сотвори так, как отец приказал вам: в Соловки пошли и к Москве верным. И тут давай списывать верным человеком, иже довольны будут и иных научити, а списовали бы добрым письмом. А послание, что к тебе писано, брате Иоанне, от меня, и ты того в Соловки и не посылай, руку мою. Судите, как лучше; и в Книге все есть, отступником бы не попало: они руку мою знают, и сам рог антихристов знает, знает руку мою. Дела его тако наричют[2888].

Да и в Суздальском уезде был некто пустынник, Михаил именем, свят муж, до мору[2889] еще преставился; ныне тут и пустыня заведена над мощъми его; и тот глаголал о нем пророчески до отступления еще задолго и до Никона. Егда седе на царство он, и пришедшии неции христолюбцы в пустыню ко святому Михаилу, рабу Божию, и возвестиша ему: «Иной царь-государь воцарился ныне после отца своего». И Михаил рече им: «Несть царь, братие, но рожок антихристов». Еже и бысть ныне: видим брань его на Церковь Христову.

И о сем, как были вы в Нижном, сказа мне в монастыре страж мой темничной, Артемей суздалец. Да и впредь, братие мои вы о Христе, аз глаголю вам: добра от него не будет церкви и миру, в том ему и пропасть, в своем лукавстве, не обратен бо.

А в малыя темницы к Покрову[2890] преведут нас.

А посем вам мир и благословение — матушке Марковне и брату моему о Господе Ивану Аввакумовичю, со женою Неонилою, и з дочкою Марьею; и братиям моим о Христе — Прокопью и Афанасию Аввакумовичем; Феодору и Луке, аще и не виде, его; и сестрам — Агрипене и Акилин, и Оксинье Аввакумовнам; и труднице[2891] Христове, вдовой сестре Фотинье Ярофиевне с сыном — тоже благословение; и Оксинье девице, и новокрещеным сестрам тоже.

А Григорюшко, сказывают, прочь отшол[2892]. Мало ему жить, скоро умрет, и труд свой губит, что не до конца терпит; худо то.

Да, пожалуй, брат Иван и кум мой, пиши и к жене, моей и Максимушку[2893] от себя, и ко мне о них, что услышите.

Да простите вы, любезнии мои, меня, грешнаго, и помолитеся о мне ко Господу, а на вас буди благодать Божия отныне и в век века, аминь.

Да помните ли вы, что глаголет чюдный пророк Аввакум[2894] в песне своей: «Оскудеша овцы от пищи и не будет волов при яслех»? То христиане от причастья оскудеют неправыя ради службы; а «волов при яслех не будет» — толк: попов достойных и православных в ольтаре не буде. Волы — попы, ясли — олтарь или церковь. Глаголет Писание: «Будет бо что поп — то винопийца и пияница, что чернец — то вор». Тако истинна суть и к тому идет. Горе, горе живущим на земли злым, а вернии вси, аще и по земли ходят, но верою на небеси живут!

Да сие все про себя знайте, а письмо раздерите мое мучителева ради имени[2895].

Отдать ся грамотка на Мезене в слободка протопопице Аввакума протопопа Настасье Марковне. Писано сентября в 1 день.

ПОСЛАНИЕ ИЗ ПУСТОЗЕРСКА «БРАТИЯМ», «СРОДНИКАМ» И СЫНУ МАКСИМУ{70}

По церкви Христове, юзник диякон Феодор благоверным братиям и сродником моим по плоти о Господе. Благодать вам и мир от пресвятая единосущныя и нераздълимыя Троицы, единаго триипостаснаго Бога, а о мене, юзника, благословение вамъ о Христе Исусе.

Приклоните ушеса во глаголы уст моих: побеседую вам о Господе отчасти, во славу имени Его святому. Поучает ны пророк Давыд: «Исповедайтеся Господеви и призывайте имя его, возвестите во языцех дела Его, воспойте и пойте ему, поведите вся чюдеса Его, хвалитися во имя святое его. Да возвеселится сердце ищущих Господа!» Взыщите Господа и утвердитеся; взыщите лица его выну[2896], сиречь всегда, понеже и сам Господь глаголет иным пророком: «Аз мене любящая люблю, и взыскающии мене обрящут благодать»[2897]. Никтоже бо, взыскаяй Господа, оставлен бысть. Добро, братие, прежде всего взыскати Бога и в пути Его правыя ходити, и по воли Его святой жити, и прославляти чюдное имя Его детелне![2898] и словесне в жизни сей. Сам Христос, Сын Божий, собою нам прописав образ жития сего. «Начат Исус творити же и учити», — пишет бо святый Лука евангелист. Такоже по Христе и вси святии его, шествоваху доныне и ныне шествуют любящии его вседушне и душа своя полагающе по Нем и по Церкви его святой, им же и аз, грешный, потщахся отчасти последовати. И не оставлен бысть от Христа, Бога моего, но и о мне, недостойнем, прославил имя святое свое в малом страдании моем — даровании дву язык по отрезании и десницы моей, якоже благодати тезоименитому Дамаскину и Максиму Исповеднику[2899], и иными множайшими своими Божественными присещеньми, и не по делом моим, но по своему благоволению и милости человеколюбной.

А о явлении соловецких чюдотворцев ведомо ти, писах аз к вам о том преже сего. И по том убо явлении святых тех отец пред Госпожным постом, взыде ми на сердце о их великой лавре молити Бога тридневным постом и бдением, — еже бы три дни не ясти, ни пити, и не спати, — дабы Христос-Вседержитель, свет, избавил ю от мучителя того лукаваго, якоже весть своими судбами. И попросих у него, Спаса своего, помощи и силы к таковому труду, аще годе ему будет тое желание сердца моего и послет ми благодать свою свыше. И по сем прошении, на утреннем славословии, творящу ми поклоны за каноны, и абие[2900] нападе на мя сон необычен, и видех яко отверст покров[2901] темницы и с небес летящь над мя яко клуб некий, светел зело и чист, яко хрусталь солнцем смешен. И от сего разумех аз, яко помощи ми хощет Господь своею благодатию к тому делу.

И егда наста пост Божия матере, и аз касахся тому труду[2902], и Христос поможе ми и Пресвятая Богородица то дело совершити. И в третий день восемь бысть сумрак; аз же во оконце зрю, куря темницу[2903] свою. И абие слышах в той час стрельбу с неба, — трижды стреляло, яко из великия самыя пушки, над Соловецким монастырем (место то знаемо мне, и окно темницы моея к той стране зделано). А грому в той день не было и ветру, но тихо бысть зело. И аз помышлях всяко о том знамении: что хощет быти и что сотворит Спас-Господь о обители своей? И не разумех в то время.

И посем мину пять месяцов, и обитель взята бысть и разорена от врагов, и седящии в ней мнози отцы и братия оружием избиени Быша и заклани, яко агньцы, овии же повешени за ребра, овии же во льду мразом поморожени, иныя же инако казнены и замучены от царева воинства. И сам в том времени царь той мучитель от Спаса поражен бысть в смерть молитвами тех страстотерпец новых. Еще же и великих оных триех мучениц[2904], благоверных жен, молитвами сокрушен бысть. И они, светлы сострадальцы наши, в той же зиме затомлены горкою смертию от царя того же жестокосердаго.

И в то время Божиим действием некако явися ми Христова раба избранная, любезная моя мати и сестро о Господе, благоверная боляроня Феодосия, — и за пять дней до преставления своего (опосле сочтох аз о том), — и рече ми: «Помолитися о себе, нужно, де, нам стало зело и горко» (а того еще аз не ведах, еже они посажены во иныя ямы глубокия). Помолихся о них аз, дабы не попустил Христос выше меры искуситися им: разумех велику тягость некую, наложену на них.

И егда блаженная она мученица Феодосия по смерти своей вскоре предста у царева одра, Феодорова, и мне, грешному, показано о том в видении тогда.

Потом же, когда прииде нам весть, яко Соловецкой монастырь взят бысть и разорен, и аз, грешный, вельми оскорбихся о том, и правило отверг того дни, и начах седя стужати Христу-свету, и от горести з досадою глаголати, яко вскую[2905] попусти последнюю обитель разорити и осквернити, — и бия рукама своима в перси и о постелю свою от зелныя[2906] жалости: «Презрел мя еси, Господи, — глаголаше, — и не хощу уже впредь просити у тебе ни о чем, ни псалом пети, токмо едино: „Создавый мя, помилуй мя, — глаголати, — буди воля твоя!”» А прежнее прошение и забыл в то время, еже просих полезнаго спасения о обители той святой. И еже тамо разделения междоусобное бысть, того аз и не ведах.

И видя се, святый ангел мой хранитель смущен на мя, зело окаяннаго, и начать плакати, ходя окрест темницы моея, и ко мне припадати сквозь стены, умилно[2907] в день. И глас его слышу — песнотворец некако, и тонок и светел, а лица его не видех, понеже бесплотен есть. И посем ужас нападе на мя от плача того. И зазрех[2908] аз себе в том, яко недобре пререкуя Господеви, и падох на землю пред Богом, начах каятися о том. И хранитель мой, свет-ангел умолче от сетования своего.

И того лета прислано к нам в Пустоозерье в сылку Соловецкаго манастыря того десять человек трудников, и от них уразумехом, яко велико нестроение и крамола стала бысть тамо междоусобная, и того ради предал Господь их в руки врагом, да овых венчал, а овых смирил и наказал. Того же монастыря чернец Феоктист некто перекинулся к Мещерскому Ивану в полк[2909] и указал тайное окно на стене, и ту пусти врагов обстоящих[2910]. И тако предал им святую ту обитель свой враг. И мерзость запустения ста ту на месте святем до времяни своего.

Да еще преже сего, после казни вскоре, молил Христа-света, да явит ми, будет ли никониянской прелести разрушение и конец потребления[2911]? И показано ми о том. На пустом месте стоит погреб зело велик, яко 20 сажен, и глубок, подобен аду; и полон бысть погреб адскаго меду сырцу[2912], и роздан уже весь в мир той лестный мед[2913], остался токмо един угол уже. И на нем стоит, яко на глине, сам Никон во единой свитка балахонной, и на главе его колпаченко худо, яко на кабацком ярышке, и своима рукама раздает мед той, не в сосудех стоит ту, но тако лежит, яко глина. И посем с небе от Бога гнев послася велик на всех людех тех, кои приимали мед той от Никона, — начат падати свыше на них, яко скалы черныя со огнем, и вси людие возмутишася от того зело. И се конец тому видению. Разсуждая всяк сам.

И потом паки еще просих у Спаса своего о том же, и показано сице еще: видех поле некое темно и жаб исполнено бысть, и жабы те все изомроша и иссыхоша, яко листвие, и бегаю по них и топчю ногама. И се конец тому. А что будет — не вем.

И посем аз о клятвах сумневахся и сетовах некогда. В пост Филипов отпех заутреню рано и повалихся на скамейцу, и начах размышляти в себе, глаголя: «Что се, Господи, будет? Тамо, на Москве, клятвы[2914] вси власти налагают на мя за старую веру и на прочих верных, и зде у нас между собою стали клятвы, и свои друзи мене проклинают за несогласие с ними в вере же, во многих догматех, болше и никониянъских!» И егда размышляющу ми о сих всех, абие внезапу глас бысть, яко гром во узилищи нашем. И яко войско велико аггелов или святых прииде, — не видех лиц их, — и начаша согласно вси глаголати во едино слово, яко мнози ученицы у мастера, псаломское оно слово: «Оскверниша завет Его, разделишася от гнева лица Его». И многажды се слово возглашаху они и престаша. И паки начата второе слово возглашати по сем псаломское же, сие оное: «Истиною твоею потреби их!» К Богу вопияху на противящихся истине Божией. И сию речь многажды же глаголаху соборне. И посем ино не бысть ничтоже. А мне, грешному, дано гласы те слышати, а не сказано ничтоже, на ково они те слова пояху, — на никониян ли, или на нас, или мене научаху внешних и внутренних противных врагов тою молитвою потребляти. И в недоумении бых великом о том. И они обругали, и в смех поставили, и не умилилися[2915] нимало <...>.

Тако бо и наш московский царь Алексей Михайловичь, прельщенный от Никона, еретика и отступника, при смерти своей позна неправду свою и законопреступление свое, и отпадение от правыя веры отеческия, и вопияше великим гласом, моляся новым преподобномучеником соловецким: «О господне мои! Послушайте мя и ослабите ми поне мало, да покаюся!» Предстоящий же ту и седящии вопросиша его, глаголюще со ужасом: «Кому ты, царь-государь, молишися прилежно и умилно?» Он же сказа им, яко «ко мне, — рече, — прийдоша старцы Соловецкаго монастыря, и растирают вся кости моя и составы[2916] тела моего пилами намелко, и не быти живу от них! Пошлите гонца скоро и велите войску отступить от монастыря их!» Боляре же посла гонца скораго, по повелению цареву. Ин в то время самыя болезни его взят бысть монастырь и разорен, и братия вся, иноцы и белцы, побиени Быша и замучены разными муками лютыми и необычными, и Никонор преподобный[2917], архимандрит и многолетний старец, иже и отец духовный бе ему, царю Алексею на службе, и той замучен бысть ту разными муками во едином часе от стрелецкаго головы Ивана Мещерскаго, сатанина угодника. И гонца он послал к царю на радости, чая себе великия почести, еже взял монастырь и пригубил всех живущих в нем; гонцы же оба на пути сретостася и сказаста друг другу, чего ради послана, и без пользы возвратишася кождо во своя. Царь же потом скоро скончася недобре. И по смерти его в той же час гной злосмраден изыде из него всеми телесными чювствы, и затыкающе бумагою хлопчатою, и едва возмогоша погребсти его в землю.

И по нем прием державу царствия его царевичь Феодор Алексеевичь, и по наказанию отца своего повеле в Соловецкой обители Пантократоров службе церковной по старым книгам быти, за них же пострадаша до смерти архимандрит и старцы, и вси трудники Христовы, и прочая вся держати по чину и по уставу святых чюдотворцев новопосланному архимандриту[2918].

Патриарх же Яким[2919], отступник отеческаго благочестия и паршивый пастырь, не восхоте тому быти, и приказал по-новому вся быти и творити, стыда ради своего, понеже на соборищи том лучший сват бысть, всякия от царя ответы и лести[2920], и страхи и ласки, и прещения и моления, и обличения новый бляди[2921] относил.

И во время бо обругания моего, егда остригоша мя с протопопом Аввакумом на единой литоргии, и в той час, преже стрижения и клятвы, послах аз с ним, Иоакимом, увещательное послание к царю Алексею о многих сокровенных тайнах церковных и о новых ересях на двунадесяти столбцах, писано моею покойною рукою, и запечатано крестом Христовым, и наверху свитка того подписано бысть сице: «Сего писания никому не распечатать, ни прочести, кроме самого царя, и с сим писанием хощу аз судитися с вами на Страшном суде Христове». И от того писания от царя ко мне ни единаго вопроса, ни ответа не бысть, ни блага, ни зла, умолче бо о всем, якоже оный не имать одеяния брачна на себе и самоосужден от совести своея: напоили убо его никонияне пияна християнскою неповинною кровию и своим прокислым вином прелести, и ограбили душу его, яко татие и разбойницы церковнии, сняли с него драгую ризу православия отеческаго, и облекоша его во многошвенная[2922] своя и разодранная рубища нечестия многаго. Бою бо ся, едва не речет ли ему Царь царствующих, Христос, Бог наш, якоже и оному худоризному на браце: «Связавше ему руце и нозе, вверзете его во тму кромешнюю, ту будет плачь и скрежет зубом».

Той же сват лестной, Яким, то время архимандрит бысть в Чюдове монастыре[2923], и на соборе своем паче всех архиереов похвалялся на нашу кровь, глаголя нам: «Егда вам отрежут языки те за укоры ваша, тогда уже как станете говорить? И егда отсекут вам руку ту правую, тогда как станете креститися-то?» — якоже Каияфа[2924] пророчествовал нам. Мы же отвещахом по-единому им: «Аще и главы наша отсечете за истинную веру отец наших святых, не боимся мы того; а языки нам силен Христос иныя дата, новыя».

И по совершении соборища своего лукаваго збысться его проречение на нас, — отрезаша нам трема по языку: Лазарю-попу и Епифанию-иноку, по времени и мне, Феодору, Христос же, Спаситель наш свет и праведный судия, не оставил нас, паки даде языки и слово нам по-прежнему. Мы же благодарим его, Творца своего, о том чудном даровании его, и писахом к Москве благоверным братиям в славу его, и царю ведомо бысть о том. Нецыи же христолюбивии братия начата Христа прославляти, а отступников поносити, за кровопролитие наше, и новоутверженное их нечестие укоряют со дерзновением.

Архиереи же лукавии, Павлик и Ларион[2925], и архимандрит Иоаким, и прочии злии советницы их и новолюбцы посрамлени Быша от них, и умыслиша ин ков паки на нашу кровь грешную, лютейше перваго сугубо, еже бы не быти живым нам. И приидоша к царю и начата жалобу творить на тех, братию нашу о Христе, благочестия поборников, и на нас клеветали ему, глаголюще: «Развратили, де, государь, изгнанныи и осужденныи от нас, пишут к Москве людем многим и хвастают, после казни бутъто им паки Христос дал языки иныя, и говорят по-прежнему ясно». Царь же рече им: «Слышах и аз о том». Они же, кровососы, начата ротитися и клятися[2926] пред царем, и широкими ризами потрясати, и колокольчиками, яко сучки плясовыя, позвяковать, и глаголати царю лестныя глаголы: «Никако же, государь тишайший, нестатное[2927] то дело, еже Христу дати им языки после нашея клятвы, — ни, государь, лгут, или мало им отрезано уже то!» — «И сего ради, — говорят, — пошли, государь, паки нарошно к ним, врагом нашим, и повели при всем народе до основания вырезать языки у них, и по руке отсещи, за Христово то их знамение крестное, и мы в то время услышим и правду их узнаем, даст ли им Христос, Сын Божий, языки те, и как-то станут говорить паки!» Царь же рече им: «Батки, суть не устать казнить-то? Да боюся и Бога: была им уже казнь, — и духовная — ваша, и наша — градская!» Они же, темныя власти, якоже жидовския архиереи рекоша Пилату о Христе, тако и они царю о нас: «Кровь их на нас, государь, и на чадех наших! Не подобает уже им, противником, и живым быти!»

К сему же иную злую кознь возвели на ны в то же время они, лукавии змии, бутьто мы послания писали на Дон к казаком[2928] и мир весь восколебали тогда. И теми они, лестьцы, и возмутили паче царьскую душу на ны, еже бы чем пригнати нас к смерти. Царь же поверил им, и послушал их, и повеле на Москве тех рабов Христовых хватати, и в темницы такоже сажати, и за караул предавати и мучити всяко. К нам же в Пустоозерье посла полуголову Полтева приказу Ивана Елагина[2929], и повеле нам паки языки вырезать до основания последняго и по руке отсещи.

Пригнав же скоро полуголова, и сотвори на при всем народе, и к болезни язв наших приложиша болезни, и к ранам раны нам прибавиша смертныя. Аще бы не Господь помогл нам паки в то время лютое, смертное, невозможно бы нам уже и дыхати, и приничати. Праведный же судия и сердцеведец Христос, истинный Бог наш, хотя лестное их умышление посрамити и прелесть никониянску и козни обличити, преславная сотвори о нас, о рабех своих, и в то же часе по казни той даде нам паки глаголати ясно, и раны вскоре исцели, яко всем людем дивитися и славити Бога о бывшем чудеси. И исполнися слово Христово на нас, еже по воскресении рече учеником, посылая их на проповедь: «Знамения же веровавшими сия последуют, именем моими бесы изженут, языки возглаголют новы, змия возмути, аще что и смертно испиют — не вредит их»[2930] и прочая.

Егда же полуголова по казни нашей ста на Москве, и прииде к царю, и сказа ему вся бывшая о нас; царь же заповедуя ему крепце не возвещати о том на Москве ни единому от человек, архиереом же тем кроволюбцем, Якиму, сам царь сказал, яже сотвори Бог на ними. Они же, окаянии, слышавше, и безгласны Быша пре ним. И тако сия вся слышавше и видавше Иоакиму, паршивому пастырю, а обратитися на старыя правоверия, отец своих, не хотящу, и прочим таковы: легчае бо ему в том отступлении и отчаянии, якоже Июде предателю, удавитися, нежели ко Христу обратитися, занеже он не Бога ради и постригся и спасения ради души своея, но телеснаго ради покоя и чести.

Быв убо он холоп царев, служивой ростовских мелких дворян Савеловых рода, и бывшу ему на службе под Киевом, и жена же его без него начат прелюбодействовати явно з блудниками. Тамо же в полку товарищи его начата кощуняти[2931] над ним, глаголюще, яко «жена твоя удавит тя, аще приидеши в дом свой к ней, зане ины мужи имать лучши тебе!» Он же, не хотя служити царю своему, и стыда ради того тайно отъиде тамо в Печерской монастырь, и пострижеся, занеже ведая, яко на Москве и во иных знакомых местех не постригают здоровых служивых людей по царской заповеди. Сего ради тамо пострижеся, и пожив мало, и преступи обещание, и бежа к Москве, яко оный ученик Сисоя Великаго, тако и он от своего наставника, ища славы мира сего. И о сем сказа нам сотник Андрей Киприянов — на карауле стоял у нас, и на службе бывал с ним. И бояся исперва на Москве жити, дабы не ростригли и не послали на службу, сего ради нырнул к Никону в новой его бесовской Иеросалим[2932], и тут почал учитися грамоте, и напился ту фарисейскаго квасу; а до того не знал он писания разве[2933] азбуки, ни церкви, ни чина церьковнаго, и не разумел догмат святых отец наших древних, и ныне не знает, занеже не того ищет, — и книг святых не прошлец[2934] и не читатель, понеже человек был служилой, и жил в глухой деревни, и зайцы ловил, а у церкви в редкой Велик день бывал. И у Никона мало поживши, и пронюхал, яко Никону уже не быти патриархом на Москве в старой чести и славе, тогда збежа и от Никона и прииде близь Москвы в монастырь Андреевской[2935] к строителю Аврамию, и паде ногама его, да приимет его и опознает на Москве честным людем.

Монастырь же той назидаше в то время околничий царев ближний Феодор Михайловичь Ртищев, и сестра его Анна[2936], Никонова манна, кравчая царицына. И той строитель Аврамей призвав его ко окольничему Феодору Ртищеву, и по сем того Якима учинили казначеем в Симонове монастыре[2937], и по мале привели его в келари ко Спасу-на-Новое[2938]. Тут же живе у Спаса отец Феодора Ртищева, Михаил Алексеевичи, по обещанию. Келарь же Яким начать Псалтырь твердити, начался[2939] игуменом быти помале[2940]; Михаил же Ртищев, слыша от слуг ту сущих часто Псалтырь в руку его держаща и чая его молитвенника быти велика[2941], и царю похвали его. И сам он, Яким, всегда являшеся пред царем, во всяких ходах и походах, и валяяся пред ногама его. Царь же разума его угодна быти себе, и приказа его испытати оному Михаилу Ртищеву, который он держится веры: старыя или новыя. Михаил же исповеда его тамо о всем. Яким же сказа ему: «Аз, де, государь, не знаю ни старыя веры, ни новыя, но еже что велят началницы, то и готов творити и слушати их во всем». И Михаил сказа се царю. И посем поставили его в Чюдов монастырь архимандритом на Павлово место[2942], — пришел вор на вора, а вси на Бога! <...>.

Тое же зимы и года и Аввакум протопоп паки взят бысть из сылки с Мезени к Москве и на сонмище их, привезен и послан бе в Пафнутиев монастырь[2943] в соблюдение. В Великий же пост зимы тоя сам царь ко всем архиереом ходя нощию на подворья их и по сто рублев даяше им милостыни, и моляше, и глаголя: «Отцы честнии, будите со мною, и аз с вами!» Они же обещавахуся ему радостно. Аз же в соблюдение отдан бех на Москве в Покровъской монастырь по Павле, и во град часто поемлем бех. И по Пасце обругаша[2944] мя с протопопом Аввакумом во един день. А Никиту-попа преже нас остригоша за три дни. И предаша нас царю в руце; царь же посла нас трех в монастырь святаго Николы, иже на Угреши, и тамо держа нас за стражею своею лютою разных темниц. И се бысть над нами до пришествия греческих патриархов Паисия и Мокариа за пять месяцов. Последи же нашего обругания и послания на Угрешу посла царь Павлу-митрополиту в почесть полторы тысящи сребра за ков[2945] и труды его, еже потружался над нами и по воли его устроил. По сем же предании, у Павла того архиерея, предателя, попущением Божиим вселишася мнози беси в дому его, паче же в души его, многим людем творяху пакости немалы. Егда же повеле царь взяти нас с Угреша, и Аввакума послаша паки в Пафнутиев монастырь, Никита же покорися от нужи, мене же, Феодора, предаша тому же Павлу архиерею под начал, да увещает мя к своей прелести[2946] Господь же сохрани мя.

И в то время жих у него аз два месяца во дворе со старцы его, во особной горницы, и видех сам, како бесове гоняху по вся вечеры певчих и подьяков его ис подклетов, над ними же он живяше сам, и камением бросаху в них бесове и черти. Он же, окаянный отступник, не имея к Богу дерзновения[2947] и не може отгнати бесов и чертей от дому своего. И призываше многих шептунов и врачей, и волхвов, дабы помогли ему и выгнали бы демонов; хотяше бо бесами бесов изгнати без помощи Божия, и не возможе. Мене же за стыд сосла от себе — по цареву слову — паки в Покровъской монастырь, вне града. В то же время приидоша уже патриарси[2948] из грекотурския земли 175 (1666) году в ноябре месяце.

Бысть же дядя мой поп Иван у мене, за ним же бе меншая сестра матери моей, родная. Служил же той поп у царя в Верху, у церкви преподобномученицы Евдокии, к ней сам царь ходил по вся дни, и служил он поп по-новому все и любил то, а о старом попечения не имел нимало, в коем он поставлен в попы от Иосифа патриарха. Павлу же оному, патриарху бесовскому, митрополиту, сына своего отдал в подьяки, моего брата Наума; и племянника своего отдал в той же чин. Аз же возбранях ему часто, яко о спасении своем и о чадех своих не радяше, и о вере правой и о прелести новой не внимаше. И за то он не любяше мя и поношая, и на великаго государя надеяшеся: «Он, — рече, — истинну обрете!» Тетка же моя за ним, Христова раба, бе, к ней же аз приходих тайно посещения ради, без него. И егда же он, стрый[2949] мой, застояше мя в дому своем пиян, тогда гоняшеся за мною с ножем и секирою. Аз же убегая от него, крыяся[2950].

Егда же ят бысть царевою рукою вначале в дело сие Господне и седех некогда в приказе. Патриарши, он же прииде ко мне и с теткою, старейшею сестрою матери моей, ему же своячина бе, и увещеваху мя со слезами, дабы аз повинулся великому государю, и сказа ми он, стрый мой: «Хотят, — рече, — тебя проклинати, и на род наш безчестие наведеши». Аз же рекох им: «Не стужайте ми, молю вы, о том! Бесовския их клятвы не боюся, и вам не будет безчестие за то, но похвала вечная». И по сем год минул. И некогда прииде он, стрый мой, поп Иван бедной, к Павлу митрополиту тому на двор ко всенощной заутрени в четверток пятыя недели Великаго поста, и своим в дому сказал, яко тамо поиде молитися и детей посетити, сына своего и племянника, и не пьян бысть в то время. И прииде тамо в подклет Павлов, идеже подьяки его и бесове живяху. Племяннику же его Иоанну пишущу в то время некия стихи, попа же Ивана беси или сам сатана начат звати вон из храмины тоя тихо. Он же, поп, рече явно[2951] ему, яко Павлу самому митрополиту, честно отвеща сице: «Уже, государь, буду тот час». Племянник же той, услышав сия вся, и ужасеся, яко глаголет дядя его, и невесть с кем глаголет. И по сем изыде из храмины тоя скоро на двор, и тамо заведоша его бесове в заход мотылной[2952], и снемше с него подпояску и удавиша его, увы, увы! В нощи той извезоша его во убогой дом по повелению новаго патриарха. Се бысть во время безбожнаго соборища их самого, и попустившу Богу задавити его бесом.

Сего ради да разумеют вернии и да не сообщаются со отступниками, и да не ходят к заутреням их и ко всяким службам развращенно поющим, и да не молятся с ними запрещения ради святых правил. Мне же в то время заточену бывшу в Сергиеве монастыре, во 175-м году. И егда взят аз паки в Москву, сказала о том тетка моя, плачущися о погибели его <...>.

И инии мнози Никоновы поборницы зле скончевахуся разными наказании, паче же оный Крутицкой митрополит, наветник церковный, его же дом бесом жилище бысть. О кончине не вем, а лгати не хощу и на отступника; точию бо вем се о нем, яко по смерти его повелением Божиим, принесоша его бесове и поставиша зде, в Пустоозерье, близ темницы моея, прямо лицу в нощи, и впаде предо мною на землю, вопияще глаголя: «Феодор Ивановичь! Прости мя Господа ради! И прочих проси прощения! Мне же седящу во время то и молитвующу, и возрев аз на нь[2953] и видев его, рече ему: «О окаянне! Ныне ли уже просиши прощения от нас? Жди праведнаго суда Христова: той, надежда наша, Небесный Царь, даст нам на вас, мучителей, праведный суд! Помниши ли, ты говорил мне в Крестовой: «И мы, де, ведаем, яко старое благочестие право все, да нам бы царя своего оправдить!» Тамо убо — пред всею вселенною — и царь будет, ваш пособитель, и тогда уже как то оправите его? Увидим со всеми святыми отцы нашими скоро бо ждем воскресения мертвым!» И рех держащим его бесом: «Отведите его, идеже вам Господь повелел». И абие невидим бысть (прежде же сего прошение некое бе у мене о нем, и сего ради то явлено). Посем же и царь Алексеи скоро пожат бысть, яко серпом смертным. О злой же кончине его писано вмале выше сего зде. По смерти же цареве мину год, и присланы Быша к нам грамоты от юнаго царя Феодора, велено нас в монастырь привести отселе[2954]. И в то время аз, юзник Феодор, молих Господа моего, света-Христа, да явит ми о царе Алексеи, в каком месте он, добродей наш, пребывает по смерти, да им что сказати на Руси, верным братиям, о нем. И просих седмицу и две, и не бысть ничтоже; и паки еще два месяца уже попроси, и не показа ми нимало. Аз же, грешный, огорчихся и рех: «Господи, буди воля твоя!» И по сем вскоре прислан к нам паки сотник стрелецкой <...> воздохнувши, отвеща[2955]. В той же 12 сажен глубины, яко храмина тесна соделана, и ту он сидит, скован до Судного дне. И посем видех и плачь некий велик в дому цареви. И се конец тому видению. Аз же благодарих Христа Бога моего, праведнаго Судию всем, яко не призре прошения моего, и збысться на них слово пророческое: «Ров изры и ископа и впадется в яму, юже содела. И обратится болезнь его на главу его и на верх его неправда его снидет», — понеже бо нас, нищих, они, богатыя цари и архиереи, за законы отец наших мучили и казнили, и проклинали, и ямы нам копали, а сами в них попали! «Ископаша пред лицем моим яму и впадоша в ню»[2956], — рече пророк. Хотели убо нас поганою своею и беззаконною клятвою осудити и загнати во ад, но сами будут во аде и есть уже! А нас избавит Господь от таковыя погибели за молитв святых отец наших, за них же страждем и за веру их, и за книги их святыя. Уже бо ознаменал Христос преже смерти и нас и их. На нас бо показал Христос, Спаситель наш, преславная своя знамения в смертных наших ранах исцеления и дарованием язык двократы. Они же во славах и в довольствах всяких живяху, и прах не упаде на главы их, и солнце не ожже их, и плотьских с человеки не прияша ран, сего ради удержа их гордыни до конца, одеяшася неправдою, и нечестием своим, по пророку, и за лыцения[2957] их положил им Господь злая, внегда разгордети им, и потом како Быша в запустение внезапу, исчезоша и погибоша за беззакония своя, яко соние[2958] востающаго <…>.