Библиотека литературы Древней Руси. Том 17 (XVII век)

ЗАПИСКА О ЖИЗНИ ИВАНА НЕРОНОВА{8}

Лета 7161 (1653) августа в 4 день, при патриархе Никоне[364], царствующаго града Москвы собора Пресвятая Богородицы, честнаго и славнаго ее явления чюдотворныя иконы, иже во граде Казани[365], протопоп Иоанн Неронов сослан был в сылку от патриарха Никона, за Вологду, в Каменской монастырь.

Во 162-м (1653) году, ноября в 6 день, ис Каменскаго монастыря писал послания ко государю царю и великому князю Алексею Михайловичю[366] всея Великия и Малыя и Белыя Росии самодержцу, и к ево государеву духовнику благовещенскому протопопу Стефану[367], такоже иерей писал за своею рукою[368], за что от патриарха сослан и колко мучен.

Того же лета, февраля в 27 день[369], паки послания писал ко государю царю и к ево государеву духовнику, прося Церкви мира; плача, приписав же и своею рукою доволно.

Того же лета, майя во 2 день и к государони царице и великой княгине Марье Ильиничьне[370] писал я со слезами, прося Церкви мира; такоже и к их государеву духовнику, к протопопу Стефану, с прещением[371] писал, моля того, да не умолчит государю царю и царице, известно же творя, яко и гнев Божий грядет неуправления ради Церкви; приписав же и своею рукою к посланию, приводя во свидетельство Божественное Писание.

Июля в 1 день, клеветы ради Каменскаго монастыря архимарита Александра[372], сослан за оток акияна моря, в Кандоложской монастырь[373], и с Вологды писал ко государеву духовнику, к протопопу Стефану, плачевное моление, ясно сказуя быти хотящий гнев от Бога всей Росии за презрение вопля того и за еже оскорбляемым быти Божиим рабом, проповедующим истинну и просящим Церкви мира.

Протопоп же Стефан, еще и внят, и молебное оно писание государю царю прочет, обаче в сомнении бяше, яко рукою протопопа Иоанна Неронова не приписано, сего ради писаше ему в Кандоложской монастырь.

Во 163-м (1655) году, апреля в 4 день, то же моление закрепив рукою[374], доволно писав позади моления, и что в соборной церкви говорил на Вологде, яко гнев Божий быти имать за молчание и за еже попусти мятежником церковным и суесловцем[375].

Того же лета прислали протопоп Иоанн Неронов за своею рукою тетрати Переаславля Залескаго Данилова монастыря ко архимариту Тихону[376] ис Кандоложского монастыря, а что в них писано — чтый да разумеет.

Того же лета, в 10 день, протопоп Иоанн Неронов ушол ис Кандаложского монастыря, с троими своими детьми духовными, кои были с ними в Кандаложском монастыре: со Алексеем, Силою, с Василием. В 4-м часу нощи в маленком карбасе поехали морем, а все неискусны морскому плаванию. Из монастыря были за ними две погони: одна — за 70 верст от монастыря, а другая — за 100 верст; ближнюю погоню видели — стояли в то время на острову, часы пели и хлеба ели, — а другие погони не видали.

Августа в 10 день, Богу изволившу, воста ветр от запада, так подняли парус — съшиты были две рогожи новые — и ехали парусом версты в две. И внезапу бысть буря велия, волнам убо восходящим на высоту, аки превеликим горам, и кождо их с воплем к Богу взываху: «Господи, помилуй!» И друг друга целоваху, пред очима имущи смерть. Протопоп же Иоанн Неронов, к Богу моляся со слезами, яко да спасет их от нашедъшия беды и от потопления избавит их, и сущих с ним утешая, глаголаше: «Не бойтеся, ниже[377] малодушъствуйте, но на Господа упование возложите, не оставит убо нас Господь!» Буря же преизлиха начат стужати[378], и карбас вмале не опровержеся[379], зане от страха содержащаго не можаху паруса спустити, и карбас на боку волнами носим; тема же на другую страну от ветра нападьшим и держащимся за край карбаса, волны же, яко превелие горы, зело на высоту восхождаху, мнети тем, яко на облак подъят их; егда же схождаху долу[380], мняху, яко покрыти их имать волнами море; и не надеяхуся кождо их жити.

Прежде убо бури, егда на острову стояли, и как видяли гнавших за ними и речи от них слышали: «Как ушли? Диво! Где они девались!» — в то время работники Ивановы и дети духовныя учали меж собою прекословить, Ивану досаждать: «Кто, де, в таком карбасе по морю ездит, а се, де, и снасти никакой нет!» И протопоп Иван им запрещал, глаголя: «Не ропщите, братия, между собою, да Бога не прогневаем! Аще не поспешит[381] Бог — не твердо на снасть упование ваше, и аще не послушаете и не престанете крамоля[382] — наказани имате быти». Тема же ропщущим, ветру быти начат по себе[383].

Час же яко мину, волнами томими в мори, бывшу же и дождю велику в то время и мрак; и абие бысть тишина, и солнце восия, в карбасе же нимало обретеся воды, яко дивитися им и прославити Бога. Егда же доплыша до Кемскаго устья, обретоша на море лодию и старца Соловецкаго монастыря, грядуща с промысла в Соловки, и с ним поехали на Соловецкой остров, помолитися преподобным чюдотворцем Зосиме и Саватию и Герману[384], началником Соловецкаго монастыря.

И егда доспеша до острова, известно бысть архимариту Илии[385] лавры тоя, яко Иоанн, казанской протопоп, на брегу. Прислал городничего старца Саватея, моляща того, да пождет архимарита, въстретение тому сотворити хотяща. Иоанн же едва умолив, яко да тихо и без мятежа помолитца чудотворцам. Егда же отъиде старец с мольбою протопопа Иванна ко архимариту Илии, и о немъже молив, сказаша архимариту старец. Архимарит же по воли того попусти быти, но посла соборнаго старца ко Иоанну и честьне прияша того. И по Божественней литоргии, обычно помолився ракам чюдотворцовым, взят его архимарит к себе в келью.

Егда же восташа от трапезы, добре его угостиша, сказався архимариту Иоанн о себе, яко не своею волею, но царевою и патриарховою, ниже ведомо обители тоя игумену Феодосию, како из монастыря поехал, и како на море волнами томими, и во время бури от страха отчаявшимся живота, и како спасени Быша.

Архимарит же добре беседова со Иоанном, на богомольную лодью того и с работники посадив, и отпустити к Москве повелев, дав тому на путь потребная доволно, и работником обувь. И последнее целовався[386], рек: «Страдалче, бием — одолевай! Храбрый воине, подвизайся!»

По сих благоутишно бяше море, в путь свой отъидоша, и двои сутки от обители мирно плывше, противен некако ветр нача быти: ко брегу присташа, не доехав Архангельскаго града за сто поприщь. Иоанн же на брег с работником Силою изыде и сухим путем поидоста к Москве; два же работника Иоанновых во свое время Архангельскаго града достигоша, и от града на Колмогоры обычно поидоша в путь, — поидоша рекою Двиною. А егда же приидоша на Колмогоры, старец Кандоложскаго монастыря с подворья, удержав тех, и вопрошая глаголя: «Где протопоп Иоанн?» Они же тому сказаша, что поиде сухим путем до царствующаго града. Старец же воеводе известив, всади тех в темницу, а борошень[387] воевода приказал записать, и стрещи повелев, понеже велия от архиерея Никона възыскания Быша Иоанна ради, со многим прещением, инем же и дары обещав, «егда, — рече, — приведут Иоанна». В монастыре же Кондаложском многу молву воздвиже Никон патриарх Иоанна ради, и запретив[388] игумену и братию от общения Пречистых Таин, игумена же от службы; такоже и Соловецкаго монастыря архимарита Илию запретив от службы.

И многа молва бысть в Русии Иоанна ради, — во всяком убо граде и в весях, заповедание бысть от патриарха его ради, с прещении многими. Иоанн же, Божиею волею, христолюбцы храним, быв в царствующем граде Москве у государева духовника протопопа Стефана тай от патриарха, и со многими христолюбцы и духовною братию, у когождо их в дому, целовався[389]. Довольно же быв у протопопа Стефана в келье, и многи дни беседова с ним, поведа случьшаяся ему во изгнании скорби, дивяся, како вънезапу рать бысть церкви. И о работникох, о Алексее и о Василье, моля Иоанн протопопа Стефана да государя доложить. Благочестивый государь царь, слышав от протопопа Стефана о Иоанне, въскоре повеле грамоту послати, да свободят иоанновых работников ис темницы. Но Иоанн тай живяше от патриарха.

Во 164-м (1655) году декабря 25 день, советом государева духовника протопопа Стефана и всея духовныя братии, Переаславля Залескаго Данилова монастыря архимарит Тихон постриже Иоанна и во мнишеском чину нарече ему имя Григорий, зане от святаго крещения Гавриил имя ему, Иоанн же прозвание. И от Святаго Евангелия отдан в наказание старцу Феофану, прежде ученику ему бывшу и многу любовь к нему имущу. Пострижен же бысть старец Григорий в Данилове монастыре в соборной церкви по отписке протопопа Стефана, за ево рукою. И во иноческом чину живяше 40 дни у Благовещения пресвятыя Богородицы, что у государя на сенях, у Георгия[390] — в паперти, у протопопа Стефана — в келье, и многих градов з духовными братиями целовався. Егда же мину 40 дни, в пустыню ко всемилостивому Спасу, рекомую Игнатьеву, ко своим родителем[391], возвратися, и ту сокровенно, вышняго Бога десницею покрываем, живяше.

Никон же патриарх не остави ни града, ни веси, в нейже не положи заповеди, ища Иоанна; но Бог, своея ради благодати, своими ему рабы; крыяше того, зане простии людие зело любляху Иоанна, яко проповедника истинне, и пред цари не стыдящеся, по пророку, и много истинне страждуща, — страдальца и мученика того нарицаху.

Никон же мног клопот[392] воздвиже, — неоткуду весть приидет, яко в пустыни Григорий, — послав своих ему детей боярских с великим прещением[393], и тамо сущия мнихи оскорби, и разосла в сылку, окрестным же иереом и людином многу беду сотвори.

Есть убо волость, зовомая Телепшино, от пустыни десять поприщь, послании же от патриарха обретоша в ней Григория. Християня же волости тоя скрыша Григория, а посланных от патриарха оскорбиша. Григорию же молящу тех, да не паче меры с посланными крамолят[394], тии же рекоша: «До смерти за тя, страдальче Христов, готовы пострадати!» Иоанна убо сохраниша, сами же многу беду подъяша.

Паки патриарх повеле многих прислать в ту волость — и иереов, и мирских, — оковав в царьствующем граде Москве, в темницу посадити повеле. И мнози от них в темнице и умроша от великия нужды, а инии мнози скорби и напасти подьяху любви ради, еяже имеяху ко Иоанну. Христолюбцы же, аще и многи беды, ихъже зряху, братию их страждут, но яко зеницу ока или яко отца Иоанна храняху, и в домех своих, яко Божия ангела держаху и любезно в сладость послушаху.

По днех же неколицех моли Иоанн духовную братию, да в царствующий град Москву, на гроб ко отцу Саватию, того отвезут проститися, зане отец Саватий преставися[395], Григорий же, бегая живяше и не сподобися последи се целовати любезнаго ему друга и брата, и во многих слезах бяше сицевых ради. Духовная же братия готови исполнити прошения его, и елико той хотяше, делом исполняху.

Егда же вниде Григорий в царствующий град, и всеми духовными братиею в царствующем граде любезно приемлем, яко отец предпочитаем всеми. Нецыи же от ближних ему и любезных братия моляху Иоанна, да покажет себе патриарху Никону, инии же глаголаху, и паки и тии, яко да хранит себе; и несогласно в них бяше мудрование.

Старец же, не могий терпети скорби, его ради бывшия рабом Христовым, а егда — духовным друзиям, рек им: «Иду, смотрите, и благодать Божия со мною! Вашея ради ползы не прикоснется зло».

И абие поиде, всем зрящим нань, ко двору патриархову, взем с собою и книгу новую, зовомую Скрыжаль духовную[396], в нейже о сложении перст новонапечатано, кое трема персты крест на лицы всякому воображати подобает, в нейже и сице писано, что свидетельствавана вселенскими четырми патриархи и вси согласно писаше в Росиское государство за своими руками, писавшу о том к ним Никону патриарху, непокоряющих же ся и клятве предаваше. Григорий же помыслив: «Кто есмь окаянный аз? Со вселенскими патриархи раздор творити не хощу, ниже противен буду; что же ради и под клятвою у них буду? Есть аще угодно будет кое дело Богу, всяко явится, лесть же потребится».

Во 165-м (1657) году, генваря в 4 день, пришедшу Григорию на двор патриархов, и у Крестовой никому возбранившу того; патриарх же Никон в то время идяше к Божественней литоргии. Григорий же поклонився тому обычно. И патриарх рече: «Что ты за старец?» Григорий рече: «Егоже ты ищеши, той аз есмь: казанской протопоп Иоанн, а во иноцех старец Григорий». И патриарх иде в церковь, а Григорий пред ним идяше, сице глаголя: «Что ты един ни затеваешь, то дело некрепко! По тебе иной патриарх будет, все твое дело переделывать будет, иная тебе тогда честь будет, святый владыко!» И патриарх вшел в соборную церковь, а Григорий стал на празе[397] церковном.

По отпущении[398] же Божественный литоргии повеле патриарх Григорию за собой в Крестовую итти. И по обычаю благодарения Богу давше, вси поклоняются святителю, якоже обычно, Григорий же начат глаголати патриарху: «Что ты, святитель, приказали меня искать по всему Росийскому государьству, и многи мене ради муками обложили и в темницы заточили, со женами и з детми разлучил, и рыдати и плакати устроил, инии же в темницах и помроша, — иереи же и людины, — и что вина, еяже ради таково взыскание твориши о мне? Дары убо многи обещеваеши обретшими мене, и чести и достоиньства! И се аз есмь зде пред тобою: что хощеши творити о мне? Со вселенскими же патриархи несмь противен, якоже глаголеши ты, но тебе единому не покорялся!»

И показав ему книгу предиреченную, ея имуще с собою, глаголя: «Книга сия новопечатана, а в ней о сложении персти, — трема великими персты напечатано креститися християном. В ней же и сице писано, что ты, ревновав по благочестии, якоже Моисей и Аарон, писали на меня своими советники ко вселенскими патриархом, что мы мятеж творим и раздор, и тебе противны в вещех церковных. И патриархи тебе писали за своими руками, что креститися трема персты подобает, непокоряющих же ся — поди клятвою и отлучением устроити заповедаша. Аще ты с ними соглашался — аз сему непротивен; то, чаю, смотри, чтоб истинна была: аз убо поди клятвою вселенъских патриарх быти не хощу».

Патриарх же ничтоже ему отвеща, но молчаше. Григорий же паки рече: «Кая тебе честь, владыко святый, что всякому еси страшен и други другу грозя глаголют? Знаеш ли, кто ты? Зверь ли лютый, лев, или медведь, или волк? И како отца детем не познавати? Дивлюся: государевы царевы власти уже не слышат, от тебя всеми страхи, и твои посланники паче царевых, всеми страшныи, и никтоже с ними смеет глаголати что, аще силою те озлобляеми теми. Затвержено у них: „Знаете ли патриарха?” Не знаю, который образ, или звание прияли еси! Ваше убо святительское дело — Христово смирение подражати и его, пречестнаго Владыки нашего, святую кротость».

И отвеща патриарх, глаголя: «Не могу, батюшко, терпеть». Григорий же, взем от патриарха слово, паки начат глаголати: «Христос первее пострада по нас, нам оставль образ, да последуем святым его стопам. И кто за тебя будет терпеть? Сего ради вы святители, что всех немощи носити, а не бити, ни мучити; что ради и глава наречешися, яко да добре снабдиши уды своя и присно[399] теми печешися, и о благих да промышляеши. Аще убо утроба ти болит, всяко не дерзнеши сих ради тоя разрезати и вон испустити, но о здравии тоя множае прилежиши. Сице подобает и о врученном ти стаде от Бога предъразсуждати[400]. Аще бо зриши тех и во мнозе неисправлении пребывающих, не мучити тех подобает, но учити и наказовати, и кротце о здравии душ тех промышляти. Вси бо суть ти, утроба ти есть, резати и отметати тех тебе не достоит, но исцелити сокрушенныя и исправити. А уже не можешь терпеть, почто и великий сей святительский сан прия!»

И патриарх ничтоже ему отвеща, точию дает челобитные, глаголя: «Возми, старец Григорий, да чти». И Григорий ему рече: «Святитель, иноземцов ты законоположение хвалишь и обычаи тех приемлешь, благоверны и благочестнии тех родители нарицаеш. А мы прежде сего у тебя же слыхали, что многажды ты говаривал нам: греченя, де, и Малые Росии потеряли веру, и крепости и добрых нравов нет у них, покой, де, и честь тех прельстила, и своими, де, нравом работают, а постоянства в них не объявилося и благочестия ни мало. А ныне у тебя то и святыя люди и закона учители, — порочной чернец Арсеней[401], о немъже писали ко государю Иерусалимской патриарх Паисея что он Арсений-еретик, велел ся его остерегать, многие, де, ереси в себе держит, и в римском костеле, и в ельнинском же зле единонравен тем был, и их во всеми. И благочестивый государь царь, по отписке Иерусалимскаго патриарха Паисея, сослали ево в Соловецъкой монастырь, советовав преже тебя бывшим со Иосифом патриархом. А ты ево взял из Соловецкаго монастыря на смуту и устроил того яко учителя, паче же к тиснению печатному правителя. Свидетели Арсению многи, что они порочной человек».

И патриарх рече: «Лгут, де, на него, старец Григорей! То, де, на него солгали по ненависти троецкой старец Арсений Суханов, что в Сергиеве монастыре келарь, когда посылан был по государеву указу и по благословению Иосифа патриарха во Иерусалим и в прочия государства»[402].

И Григорий ему, патриарху, рече: «Добро было, святитель, подражати тебе кроткаго нашего учителя Спаса Христа, а не гордостию и мучением сан держати. Смирен убо сердцем Христос, учитель наш, а ты добре сердит». И патриарх рече: «Прости, старец Григорей, не могу терпеть!» И Григорий рече: «Кто убо имать терпети, аще не видит образа[403] от тебе? Множае ученик от дел учителя уверитися имать; всегда бо дети обычай и нравы отца боголюбива притяжут, и, еже видят того творяща[404], последуют ему. Зол нрав отчий — детем развратитися творят; не толико словом врачевати имать лутши послушающих, якоже делом. Аз ти скажу не от Писания, но в дому моем бывшее.

В Нижнем Новеграде, вдовица некая, именем Антонида, близ дому моего живущи, имуще у себя дщерь девицу, именем Соломанею. И Богу хотящу, преставися вдовица; тщи ея прия самовластие, начат домашним моим пакость творити и всякие нелепыя слова говорить; срамно рещи, тимовиков нашив[405], пометаше на двор мой. Подружия моя Евдокея стужаше ми з домочатцы, глаголя: «Доколе терпим от безстудницы сея? Позорит, де, дом наш». И я ей говорил: «Мстити достоит, кое силнее нас, а от сея Христа ради сами не терпим! И Владыка наш от создания своего претерпе заушение и раны, пачеже и крест, и смерть, и всяко безчестие; мы ли от сестры нашея не терпим за любовь его?»

Пребывше убо девице в таком нраве год и болши, и в недуг впаде. Бывши в том месяц сем, моли сущих с нею, да принесут ея в дом мой. Евдокея же прият ю, мне не сущу в дому моем. И помале и болезнь преста, и в дому моем бысть девица она многая времена. В дому же моем юноша некто, Петр именем, пети и чести и писати горазд, во чтении же и во ответех сладок, и мне, грешному, любим, изволи девицу ту пояти себе в жену.

Аз же мнев, яко одеже ея иззавидев, моля его: «Петр Яковлевич, возми, возми себе одежу, аще хощеши, а ея не замай!» Той же себе зазрев, с клятвою рече: «Не имам жены». Повинувся убо аз того воли, въдах ю и браку законно за нь[406], и по силе моей пекохся о потребе тех. А тебе, кто каково слово ни молвит и о правде — и ты хощеш искоренить». И патриарх рече: «По грехом, не могу терпеть, прости Господа ради!» И Григорей рек: «Се аз пред тобою днесь, и где ныне обитаю, укажи мне место: твоего ради страха, и на двор меня никто не пустит!»

В то время прилунился пред патриархом Покровскаго монастыря, что на убогих дому[407], строитель, старец Кирило, и патриарх рек: «Поди, де, к Кирилу». И Григорей рек: «Далече, великий святитель! Где мне от тебя поближе, потому что человек я древней, бродить не могу. Изволи пожаловать, на Троецком подворье побыть». И патриарх рек: «Ино, де, добро!»

И послал тот час сына боярскаго своего, велел на Троецком подворье келью очистить. И вземши благословение от патриарха, пошли на Троецкое подворье. И пришед, начал сын боярской строителю старцу Аверкию от патриарха обычно приказывать: «Великий государь святейший Никон, патриарх Московский и всея Великия и Малыя и Белыя Росии, приказал тебе, старцу Григорию, келью очистить». И строитель старец Аверкей отвещал: «Добро, де, государь, ево, де, святительская воля». И взял старца Григория к себе в келью.

И мало помолчав, паки тот же сын боярской теком[408] прибежал и строителю старцу Аверкию и старцу Григорию, от патриарха обычно титлу выговори, благословение прирек, и строителю сказали: «Государь патриарх велел вам, властем, приказать, что старец Григорей не под начал к вами прислан. Дайте ему келью одному, и чтоб ему нужи ни в чем не было. А куда он ходит, и кто к нему приходит, в день, или в нощь, — не призирайте за ним».

И до государева царева пришествия с его государевы службы[409], на всяк день старец Григорий к патриарху в Крестовую ходил. А как государь царь приехал и обычно в соборной и апостольской церкве молебствовав, по совершении же молебнаго пения провожали государя царя патриарх и власти и весь собор на рундуки[410], а старец Григорий обретеся с ними же.

И государь царь, видев старца, светлым лицем, рече к патриарху: «Благослови его рукою!» И патриарх государю рек: «Изволь, государь, помолчать: еще не было разрешительных молитв». И государь царь рек: «Да чево, де, ты ждеш?» И в полату свою отъиде. А старец Григорий, проводя патриарха в Крестовую, в келью себе отъиде.

И по двою дню, в день недельный, в год[411] святыя литоргии, по заамбонной молитве, повеле, патриарх старца Григория вввести в соборную и апостольскую церковь ключарю Кондрату. И введену ему бывшу, ста пред патриархом. И рече ему патриарх: «Старец Григорий, приобщаеши ли ся святой соборной и апостольской Церкви?» И Григорей рек: «Не вем, яже глаголеши! Аз убо никогда отлучен был от святыя соборныя и апостольския Церкви, и собору на меня никакова не бывало, и прения моего, и раздору церковнаго ни с кем нет. Прекословия же о Святой Троице, или пресечения, или умаления есмь чюжд; апостольских преданий несмь разоритель, но Отца и Сына и Святаго Духа, в Троице единаго Бога, исповедую и славлю, единосущна и неразделна, и несмесна. А что ты на меня клятву положил своею дерзостию, по страсти своей, гневаяся, что я тебе о той же святой соборной и апостольской Церкви правду говорил, так ты и черниговскаго протопопа Михайла проклял[412] дерзостно, и скуфью с нево снял, за то, что он в книге Кирила Иерусалискаго в двоестрочии не делом положил, что християном мучения не будет, сице: „Аще, — рече, — Бог грешником и мукою претит, обаче своего создания в конец не погубит”. Ты же, святитель, яко исправити хотя, страсть свою исполнил еси, а ис книги и доныне та речь в тех книгах обносится».

И патриарх старцу Григорию ничтоже отвещав, точию, плача зело, начат разрешительныя молитвы говорить. Такоже и Григорий плака довольно, донеле же скончаны Быша молитвы.

И по разрешении причастися старец Святей Доре[413] от патриарховы руки.

Благослови же его патриарх, даст ему свою книгу, зовомую Скрыжаль духовную, прирек: «Постражи, яко добр воин Христов». По совершении же Святыя литоргии, проводя старец Григорий патриарха в Крестовую, отъиде к некоему христолюбиву мужу в дом.

Мал же час мину, абие взыскание бысть старца ради от патриарха. Григорий же, пришед в Крестовую к патриарху и благословение взем. Глагола ему патриарх: «Где бе доселе, старче? Днесь тебя ради у нас всем стол и покой, за радость мира, егоже имамы с тобою». И Григорий к патриарху отвеща: «Обычно проводих тя в Крестовую, и ничтоже ми рече, и отъидох». И патриарх рече: «Прости, господине, во инех упразднихся и в забвение ми прииде, — не пригласих тя». Обычно же пред трапезою благодарению бывшу, почти патриарх старца и выше всех московских протопопов посади его, много похваляя его и мужественна нарицая и крепка. По востании же от трапезы, одарив, с миром того отпустив.

Во иные же дни старец Григорий о юзниках патриарху воспоминая, чтоб их разрешил, страждущих его ради. Патриарх же по всех повеле грамоты послати тот час. И писма, кои на него, патриарха, писаны к царю, и к протопопу Стефану, и прочим духовным братиям, все старцу Григорию отдал, глаголя: «Возми, старец Григорей, твои писма». И ярославского протопопа Ермила в то же время простил и писма ему отдал.

Попроси некогда старец Григорий патриарха, рече: «Иностранные власти наших Служебников не хулят, но и похваляют». И патриарх рече: «Обои, де, добры; все, де, равно, по коим хощеш, по тем и служишь». И Григорей рек: «Я старых, де, добрых и держюся». И взем благословение, отъиде.

Генваря в 13 день[414], празноваху великомученице Татьяне. И государь царь, и патриарх у всенощные были в соборной церкви у Спаса в Верху. Старец же Григорий тамже был, и стояше на месте обычно, якоже лепо церкви. Во время же облачения вшед патриарх во святый олтарь, а государь царь, с своего места сошед, прииде к старцу и рече: «Не удаляйся от нас, старец Григорей». И старец ко царю рече: «Доколе, государь, тебе дотерпеть такову Божию врагу? Смутил всею Рускою землею и твою царьскую честь попрал, и уже твоей власти не слышат, — от него, врага, всем страх!» И государь, яко устыдевся, скоро от старца отъиде, ничтоже ему рече. По совершении же правила церковнаго, старец патриарху рече: «Время мне, владыко, в пустыню отъити». И патриарх того отпустих, и доволно милостыню дав.

Генваря в 14 день, патриарх Никон приехал в Покровской монастырь, что на убогих дому, идеже лежат мощи отца Саватея, и быв у гроба старцова, пошел к строителю, старцу Кирилу, в келью. И в келье обычно, благословения и мир дав, седе, покивая же главою и плача, глаголя: «Старец Григорей!» Старец вопрошая его, глаголя: «Владыко святый, что вина плачю, егоже ради зело плачеши?» Патриарх же ничтоже рече строителю, но плакався доволно, отъиде.

Во 166-м (1657 или 1658) году, паки старец Григорий приехал к Москве[415], и быв у патриарха у благословения, по вся же дни в Крестовую и в келью к патриарху хождаше, и многу от него честь приемляше.

Минувшим же днем многим, обавник[416] некто на старца глаголаху, яко старец сожег Служебник новой, и сего ради взысканию велику бывшу старца ради. Старец же в то время был у архиепископа резанскаго Илариона[417] на подворье. Посланные же от патриарха на подворье архиепископа были и архиепископа спрашивали: «Тут ли, де, старец Григорей?» И архиепископ им сказал, а старцу не сказал же. Послании же от патриарха шедше на двор старцов и тамо духовных неких мужей, придержащихся старца, емше на двор патриархов, и, ведучи, зело оскорбиша, в приказе же веригами тех обложиша, и люте мучаху. Прилучивших же ся на дворе у старца в то время (Андреяновы пустыни игумен Иосиф, неции же и от дворян и от иерей, паче же от простейших христолюбивых, довольно любовь имущих к старцу), вопрошаху же тех, глаголюще: «Где старец Григорей, и како созже Служебник?» Они же не знаху, что глаголати, молчаху; инии же и против отвещеваху, немилостива патриарха нарицаху, и без испытания скорбь деюще человеком.

Григорий же, уведев сицевое, пришед ко окольничему, к Феодору Михайловичу Ртищеву[418], свирепо к нему рек: «Июдо, предавай! С тобою у меня была речь, а не дело!» И околничей нача плакати, глаголя: «Старец Григорей, не попусти Боже, что мне на тебя клеветнику быти! Потерпи, Бога ради, со мною в дому! Аз с тобою к патриарху иду, и страдати готов».

И егда приспе время всенощному пению, старец Григорей пошол в соборную церковь, ко Успению, ко всенощной, а Феодор Михайлович за ним же поехал. И быв у всенощнаго пения, старец пришел к патриарху ко благословению, и патриарх скоро на степень уступил[419], глаголя: «Бегун!» И старец рече: «Не дивися, святитель! Христос, учитель наш, бегал, и ученицы его, и мнози от отец. Аз ли над тем честнейший, и кто есмь?» И благословляя патриарх старца, рече: «И бегает, и является!»

И по отпущении всенощнаго пеения, вшед в Крестовую старец, рече патриарху: «Доколе тебе, святитель, мучить невинныя? Аз зде, — еже хощеши, твори, людей Божиих, страждущих, разреши!» И патриарх повеле освободити их. Ничтоже старцу о вещи рече, ни потязая[420] его в чем, но яко ни в чем гневаяся на нь бяше. Взем же благословение старец и отъиде.

Пришед же к страждущим, обычно благодарив их, сказав им святительскую милость, яко «разрешени[421] имате скоро быти». И как сошел старец с патриархова двора, так их и разрешили.

Времени же приспевшу Божественней литоргии, и старец быв у обедни тут же. По отпущении же службы проводил старец патриарха в Крестовую, и, взем благословение, начат глаголати патриарху: «Святитель, будет ли у тебя мучеником тем воздаяние, ихъже мучил еси туне?» И патриарх рек: «Изволи, де, старец, звати их с нами хлеба ясть». И старец ему рек: «Да где их, бедных, собрать? Он! ради, от тебя ушодъчи!» И патриарх, благословив старца, отпустил ево к себе в келию, а за ним послал стол довольно и пития и пищи, покоити скорбь приемших.

Генваря в 21 день, праздновали Евфимию Великому. И патриарх на всеношной повелел четверить аллилуйя. И Григорей ему говорить стал: «До чево тебе, патриарх, домутить Росиею? С кем ты советовал, и какое свидетельство произносиш — четвериш аллилуйя? У нас, в Велицей Росии, преподобный Ефросин Псковъский[422] много трудився, сниская[423] о сих, и у вселенских патриарх был, вопрошая о вещи сей, и якоже предаша ему тии, сице и той зде, в Велицей Росии, нам предложи. Бог же забвению труды его не преда, но знаменьми и чюдесы прослави его, якоже и прочих великих святых». И патриарх рече: «Вор, де, блядин сын Ефросин!» И Григорей рече: «Как таковая дерзость и как хулу на святых вещаеш? Услышит Бог и смирит тя!»

И доколе старец Григорей был на Москве, умолил протопопа з братнею, в соборной церкви на крылосах чтобы не четверить аллилуйя. Тии же послушаша старца, говорили аллилуйя на крылосах по дважды, в третьие — «Слава тебе, Боже!» Патриарх же ничтоже им глаголя; точию подъяк, Псалтырь говоря, заповедание патриархово говорил: четверил аллилуйя. По вся же дни старец, и до поески, приходил в соборную церковь, и аллилуйа на крылосах протопоп и з братиею говорили по-дважды, и до поездки старцовы.

Патриарх же по вся дни столы[424] посылал к старцу, и в пустыню отпустив, милостыню довольну дав. Старец же в пустыни всегда во слезах пребываше иерея ради, зане в пустыни священника нет. Сам же той не служаше Божественныя литоргии, отнеле же и мира отречеся. Окрест же сущии священницы никтоже, труда ради, к старцу в пустыню служить не идяху, ни мзды ради умолимы бываху, чтоб служити во пустыни.

Майя в 6 день, на праздник отдания Воскресения Христова, плачющу старцу в кельи в нощи той: «Литоргии нет, кому служити!» — вънезапу свет возсия неизречен и предста пред ним Спаситель наш, Господь Исус Христос, во священней одежди, препоясан по чреслех, — как во Апакалепсисе, в явлении Иоанна Богослова пишет, — и окрест его юноши светлы, белая носяще, множество, и со страхом тому предстояще. И глаголя старцу Христос: «Григорей, почто сетуеш и плачеш о сих, что на отдание моего плотню Воскресения литоргии служить некому? Дерзай сам от моего повеления, а грубостию и недостатком не отъимайся[425]. Аз и гугнивых младенцов утвержаю, исправление тем подаю, еже моею благодатию действовати». И Григорей прекрестися, паде на лицы, плачася, рече: «Грешник есмь аз, Владыко!» И паки Господь рече: «Афанасий жидовских при мори детей крести, еще младенец, а моя благодать ему споспешествовала; а Афанасий Афонский, младенец же, от детей игуменом поставлен[426], и сам прочих детей в попы и дияконы поставляше, и с ними служаше. А ты освящен, и много лет служаше святей моей церкви. Место же пусто зде; живущии же зде мнихи или християня да не будут без общения Святых моих Таин, ихъже святым моим учеником и апостолом предах на тайне вечери, да творят в мое воспоминание. Древнии же Служебники приемли, и кои книги в пустыни сей есть — по тем служи». Григорей же с словом востав от земли, кабы подъемши того кому; сила бо Божия, якоже клятся[427], сказа ми, подъя того, тому и не хотящу. И благослови его Христос рукою, глаголя: «Не сумнися, но веруй!» И абие невидим бысть от очию его. Старцу же бысть радость некая неизреченная в сердцы его, и всю ту нощь от радости плакася, помышляя неизреченное человеколюбие Божие.

Во 167-м (1658 или 1659) году приехал старец Григорей ис пустыни в царствующий град Москву и бывшу ему в царствующем граде дни многи.

Генваря в 6 день, бывшу старцу на старом своем подворье, у сына своего Феофилакта в дому, по прилучаю един бяше в храмине: внезапу свет возсия в нощи той, и паки явися ему Сын Божий, такожде во священней одежди, препоясан по чреслех, со двема юноши светлыми, сице глаголя старцу: «Григорие, почто не исповеда, яже виде, тайны, но, скрывая, таиши благодать мою?» И обратився к юношам, рече: «Возмете его и бийте». И биша его двема дубцами[428]. И егда престаша биюще, Владыце повелевшу, возставиша того юноши. Христос же рече к нему: «Иди к митрополиту Питириму[429] и возвести ему вся». И абие невидим бысть от очию его.

Григорий же убоявся и в той час напрасно[430] притече на Крутицкое подворье к митрополиту Питириму, еще прежде всенощнаго пения, на ложи ему сущу. Сущии иже в дому его, митрополита, близ его бывши, сказаша митрополиту приход старцов. Митрополит же прият его любезне, вопрошает же старца, глаголя: «Что, отче, прииде к нашему смирению безвременно?» Григорий же, плача, исповеда ему все приключьшееся ему, и како биша его юноши по повелению Владыки; моли же, да види раны, их же ношаше не от человек. Митрополит же отрече, глаголя: «Верую, отче, словесем твоим, а не искушаю! Мощен бо Господь творити преславная, яко тому подобает всяка слава, честь и держава и поклонение, со Отцем купно и с Пресвятым и Благим и Животворящим Духом, ныне и присно, и во веки веком. Аминь».