Библиотека литературы Древней Руси. Том 17 (XVII век)

I. ФРАГМЕНТЫ ИЗ СБОРНИКА И. Н. ЗАВОЛОКО

II. ФРАГМЕНТЫ ИЗ СБОРНИКА Г. М. ПРЯНИШНИКОВА{11}

<...> Потом на иное место поехали, судами паки впредь, заставил меня тянуть лямкою[859] и день и нощь. Тут уже я правила своего келейнаго отбыл! Горе мне были те дни. Сказывать не знаю как: в удавке и кус нужной насилу проглотишь. А утомяся гораздо, повалился на грязи уснуть — а выбойщики, прибежав, бьючи палками, к воеводскому дощанику гонят. А он бьет иных батожьем, иных кнутьем, и в то время многих прибил до смерти. И тово нужново ходу было три лета. А иные от водяново наводнения роспухли и мерли, и у меня на ногах от нужды водяныя расседалася кожа, и кровь течаше беспрестанно. Брели весну и осень, по два лета. И всех моих отсюду пять лет езды было.

<...> И много тех бед мелких сказывать: везде беды были. В ыном месте слепота на нас была целое лето, — такое место наехали. Егда же с волоку Иргеньскова поплыли, тамо обретохом вся красная и веселая: в дому плач, на пути плач, почали люди траву ясти и вербу, и с голоду начали мереть; а ино от воеводскаго озлобления.

Приплыли Шилкою рекою на Нерчю реку, и на той реке все люди померли с голоду, — осталось небольшое место[860]. И ту реку не глаголю Нерчю, но юдоль плачевная. Умилен позор[861] видети, стенание и рыдание людское и смерть от глада и нужды. Из куреня выду — мертвой, по воду пойду — мертвой, по траву пойду — тамо и груда мертвых. И себе говорю: «Аввакум, приспе конец, приближися час». В то время сын у нас умер[862]. И положа ево на песке, говорим: «Коли сами умрем?» И потом с песку унесло ево у нас водою, мы же за ним и руками махнули: не до нево было — и себя носить не сможем.

<...> Седмьдесят нас человек отъежжали вверх по реке кормиться, и там мало не все померли: осталось нас небольшое место. Назад я на плотине приплыл еле жив, не ядши ничево дней с пять. И приволокся ко своим, и жена моя бродила к воеводской жене; и она пожаловала, накормила меня, хотя от нас за себя к Богу молитвы. Из коева дому злоба, из того и милость! О, великия жены те, Евдокия и Фекла[863], иже к нам милость неизочтенна, якоже ко Илии сарефтяныни или Елисею самантяныни[864] — обе добры. А сих же помышляю тех вышьши: Илия полчетверта лета, Елисей не в гладкое время, а моей нужды седмь лет того гладу было. От них назидаем и от смерти избавляем. О сих до зде.

Я же с детьми, сам-третей отъехав, промышлял траву и коренье, и черемху. И жил на одном месте целое лето, и лишо к жене и к детем приехал, на мое место наши люди промышлять приехали. И на них нападоша варвары и всех иссекоша и побита, нас же Бог от смерти избавил.

Егда же по бору ходим, тово и смотрим: как застрелит иноземец. И со смертию борющеся на всяк день: в дом приидем, — воевода кнутьем бьет и огнем жжет и убивает до смерти. Меня всегда бранит и пытать хощет, не знаю чево для. В одну пору в струбе сжечь хотел и дрова припасли, и не вем, как Бог избавил; велел от себя оттащить палачам. Топтав и бьючи, отволокли к жене и детям без скуфьи, волосы выдрав. Отовсюду нам было тесно, тово сказывать много: мучился, живучи с ним восимь лет.

<...> Да и повезли паки с Москвы в Пустозерской острожек с женою и с детьми и с домочадцы. И я по городам людей Божиих учил, а их обличал пестрообразных зверей. И Бог остановил нас своим промыслом у окияна-моря, на Мезени; от Москвы 1700-сот верст будет. И жил тут полтора года, на море с детьми промышлял рыбу и кормился, благодаря Бога; а иное — добрые люди, светы, с голоду не уморили Божиим мановением.

И нынешняго 174-го году, в великой мясоед[865], взял меня пристав с Мезени к Москве одново, и привезши отдал Павлу, Крутицкому митрополиту. Он же меня у себя на дворе, привлачая к своей прелестной вере, томил всяко пять дней: и козновав[866] и стязався со мною, отвезли в Пафнутьев монастырь под начал и велел игумну на чепи мучить. Игумен же зело гораздо, переменяя чепи, 9 недель меня мучил, волоча в церковь на всяк день, говоря: «Приобщися нам!» Аз же смеюся их безумию: оставили Бога и возлюбили диявола, поют в церквах бесовския песни, не стало у них, что у римлян, ни поста, ни поклонов, ни крестнаго знамения, и правую веру нашу християнскую изгубя, возлюбили латынскую веру! И туды присылка была, — то же да то же говорят: «Долго ли тебе нас мучить? Соединись с нами!» Я отрицаюся, что от бесов.

<...> Таже, держав в Пафнутьеве десять недель, митрополит же меня из Пафнутьева монастыря, девяносто верст, одным днем велел примчать к Москве. И мало скачючи — души не вытрясли, примчали еле жива. На утрии же в патриархии стязавшеся власти много со мною от Писания — Иларион Рязанской и Павел Крутицкой. Питирим[867] же, яко красная девка, нишкнет, — только вздыхает. Оне же не возмогоша стати противо премудрости и силы Христовы, но токмо укоряху. И лаяше меня Павел, и посылаше к чорту. И потом ввели меня в соборную церковь; на обедне по переносе остригли пред народом и прокляли; а я их проклинал. <...>

<...> Держали меня у Николы в монастыре, семнатцать недель. Тут мне Божие присещение было[868].

О, горе мне, не хощется говорити, но нужда влечет! Тогда нападе на мя печаль, и зело отяготихся от кручины, и размышлях в себе, что се бысть, яко древле и еретиков так не ругали, якоже меня ныне: волосы и бороду остригли, и прокляли, и в темнице затворили никонияне; пуще отца своего Никона надо мною, бедным, сотворили. И о том стужах Божеству, да явит ми, не туне ли мое бедное страдание. И в полунощи, во всенощное, чтущу ми наизусть святое Евангелие утрешнее, над ледником на соломке стоя, в одной рубашке и без пояса, в день Вознесения Господня, и бысть в дусе весь. И ста близ мене по правую руку, анггел мой хранитель, улыскаяся ко мне, мил ми ся дея. Мне же чтущу святое Евангелие не скоро, ко анггелу радость имущу, а се потом из облака госпожа Богородица яви ми ся, потом и Христос с силами многими, и рече ми: «Не бойся, Аз есмь с тобою». Мне же к тому прочетшу к концу святое Евангелие и рекшу: «Слава тебе, Господи!», и падшу на землю, и лежащу на мног час. И егда отъиде слава Господня, востах и начах утреннюю кончати. Бысть же ми тогда радость неизреченная, еяже ныне не возможно исповедати.

<...> И паки привезли меня к Москве от Николы со Угреши[869], в нощи июля в 5 день, и приежжали три архимандрита дважды уговаривати. И во 8 день приежжал в ночи Дементей Башмаков[870] уговаривати же. И в 10 день, в ночи, приежжали Артемон[871] да архимандрит уговаривати же. Того же дни имали в Чюдов монастырь[872] прельщати и уговаривать митрополит Крутицкой Павел, да архиепископ Рязанской Иларион[873]. И в 11 день приежжал архимандрит Чюдовской Иоаким[874]. И августа в 22 и в 24 день Артемон был от царя с философом, с Симеоном-чернцом[875], и зело было стязание много: разошлись, яко пьяни, не могли и поесть после крику. Старец мне говорил: «Острота, острота телеснаго ума, да лихо упрямство! А се не умеет науки!» И я в то время плюнул, глаголя: «Сердит я есмь на диявола, воюющаго в вас, понеже со дияволом исповедуеши едину веру, глаголеши, яко Христос царствует несовершенно, равно со дияволом и со еллины исповедуеши во своей вере». И говорил я ему: «Ты ищешь в словопрении высокия науки, а я прошу у Христа моего поклонами и слезами. И мне кое общение, яко свету со тьмою, или яко Христу с Велиаром?[876]» И ему стыдно стало, и против тово сквозь зубов молвил: «Нам-де с тобою не сообщно». И Артемон, говоря много, учнет грозить смертью. И я говорил: «Смерть мужю покой есть, и смерть грехом опона[877]. Не грози мне смертию: не боюсь телесный смерти, но разве греховныя!» И паки подпадет лестию. И пошед, спросил: «Что, стар, сказать государю?» И я ему: «Скажи ему мир и спасение, и телесное здравие». А в 22 день один был, так говорил мягче, от царя — со слезами, а иное — приграживал. И я в те поры смеюся. И много тех было присылок.

Блюдитеся, правовернии, злых делателей: овчеобразные волки Симеон и Епифаний[878]. Знаю я Епифана-римлянина до мору, егда он приехал из Рима. Тогда же учению его приложишася руководством Федора Ртищева, и сестры ево Аннушки[879]. А Семенка-чернец оттоле же выехал, от римского папежа, в одну весну со мною, как я из Сибири выехал. И вместе я и он были у царевы руки, и видев он ко мне царевы приятные слова, прискочил ко мне и лизал меня. И я ему рек: «Откуду ты, батюшка?» Он же отвеща: «Я, отеченька, из Киева». А я вижю, яко римлянин. У Феодора Ртищева с ним от Писания в полатке до тово щиталися[880], — вся блядет по уставу римскому. И года с полтретья минув после тово, приходил со Артемоном от царя во юзилище ко мне, на Никольской двор[881]. Не мог со мною говорить: Бог мне помогал ево посрамлять. 14 в беседах тех я ему говорил: «Вижу, яко римлянин ты, и беседа твоя яве тя творит». Отвеща и рече: «Вся земля Божия и концы ея». Да и россмеялся. Я Артемону подъявил: «Внимай, посланник, и зри: враг бо есть Святыя Троицы». А им такия и надобе; заодно с Римом Москва захотела вражить на Бога, таковых себе и накликала. Да я не лгу: новых жидов в Москве умножилося, научили своему рукоделию — камедиею играть. А нас Бог избавил от них и посрамил их от нашей худости. Да что с ним сделаешь!

А пошед, Артемон кланяется низенько и прощается умильно, вправду.

А егда же мя на судище привлекут, вси судии трепещут и ужасаются, яко от мудрова человека. А я и «аза» не умею протолковать, и свое имя забыл, токмо надеюсь лише крепко на Света-Христа. Да егда мя волокут, так в то время докучаю Ему, Богу моему: «Надежда, не покинь! Упование, не оставь!» А сам-таки молитву говорю. Как приведут пред них, так у меня загорится сердце-то, — не разбираю, патреарх ли или ин, понесу косить несенный плевел, посреде пшеницы растущ. Да и то в то время вспомню, что от юности в книгах читал. А с судища сошед и забуду, что говорил. Опосле сказывают мне, и я лише смеюся пред ними и браню их от Писания. И рек: «Не боюся я дьявола и вас, боюся Света-Христа, он мне помощник на вас».

Да уже мне иное вам и сказывать тово, кажитца, нехорошо, да нужа влечет. В Крестовой[882] Никон да я, да Кокошилов дьяк[883], много говоря и льстя ко мне. А у меня горит сердце-то на него, сердито крошу. И он Кокошилову говорит: «Иван, а Иван, худа гадина протопоп сей, а пострадать мне от него». И он ему супротив рек: «Да и ты-де, государь, учини ему конец». И он паки: «Нельзя, барте, — загорожено, боюся». Да и отпустил меня. В те поры я шапкою тряхнул: «Отрясаю, — реку, — прах прилепший от ног моих». Да и пошел. «Примись, — реку, — за меня, такой-сякой», — идучи говорю. А что зделаешь, — нашу же братию многих погубил.

Ну, простите мя, Господа ради, и помолитеся о мне, грешнем: вас теша, да себе скудость творю. Молитеся о недостатках моих! Жаль мне вас сильно, стадо Христово, — еретики умыслили погубить. Да помолимся токо миром Богородице. Тот погибнет, которой тово хочет. Она, Надежда наша, стадо свое избавит от волк, губящих е. На первое возвратимся <...>.

<...> Таже осыпали нас землею: струб в земле, и паки около земли другой струб, и паки около всех общая ограда за четырьми замками; стражие же стрежаху темницу. Да ладно так, хорошо! Я о том не тужу, запечатлен в живом аде плотно гораздо, ни очию возвести на небо возможно: едина скважня, сиречь окошко. В него пищу подают, что собаке, в него же и ветхая измещем, тут же и отдыхаем. Сперва зело тяжко от дыму было: иногда на земли валяясь — удушисься — насилу отдохнешь. А на полу том воды по колени — все беда! От печали великия и туги неначаяхомся и живы быти, многажды и дух в телеси займется — яко мертв, насилу отдо́хнешь.

А сежу наг, нет на мне ни рубашки, лише крест с гойтаном[884]: нельзя мне, в грязи той сидя, носить одежды. Пускай я наг о имени Господни, яко Мелхиседек[885] древле в чащи леса или Иван Креститель в пещере, имея ризу от влас вельбуждь и пояс кожан о чреслех его, ядый траву с медом диким, донележе глагол Божий бысть ко Иванну, сыну Захарину, в пустыни, и, проповедая в пустыни Июдейстей, глаголя: «Покайтеся и веруйте во Евангелие!» И бысть страшен законопреступным, являяся, яко лев лисицам. Тако и здесь подобает быти, в пещере сей, ко отступникам о имени Исус Христове <…>

1. Записка Аввакума о «казни» в Москве 27 августа 1667 г. священника Лазаря и инока Епифания с припиской о «казнях» нижегородского дьяка Стефана Черного

Отцу Лазарю до вилок язык вырезан и старцу Епифанию такоже. Егда Лазарю язык вырезали, явися ему пророк Божий Илия и повеле ему о истинне свидетельствовати. Он же выплюнув изо уст своих кровь и нача глаголати ясно, добре, и зело стройне. Десная[886] же его рука бысть вся в крови, он же ею благословляше люди Божия.

Егда его везоша около Москвы, в Калужския ворота, около Симонова, чрез Даниловской мост, и сюды, на Переславску по Троецкой дороге, в Братовщину, ко мне обоих привезли. И со мною благодатию Божиею говорил ясно, веселым лице, улыскаяся[887]. И сказывал про их коварство, как их казнили, и что им выговор был: «Были-де две плахи у казни да два топора, и, посадя, ножиками и языки резали». Лазарь говорил ясно, а старец в то время не говорил, — тако Богу извольшу.

Аз же, грешный Аввакум, не сподобихся таковаго дара, плакав над ними и перецеловал их кровавая уста, благодарив Бога, яко сподобихся видети мученики в наша лета. И зело утешихся радостию великою о неизглаголаннем даре Божии, яко отцы мои и братия, Христа ради и Церкве ради Христовы, — хорошо так! — яко запечатлели кровию церковную истину. Благослвен Бог, изволивый тако!

И вы, светы, молитеся о нас, а мы, елико можем, о вас. Посем от нас мир вам и благословение; и мученики вам, дав мир и благословение, челом биют.

И егда сию грамотку писал, в то время старец ко мне присылал из ыныя избы стрельца с радостию: «Не кручинъсе-де и обо мне, и мне-де дала язык Пресвятая Богородица, говорю-де и я благодатию Божиею!» И я, Аввакум, збродил к нему, сам встощился. И егда е в ызбу к нему иду, и он ясно завопил: «Слава Отцу и Сыну и Святому Духу!», и прочая, тако, якоже и прежде, до казни. Аз же возрадовахся вельми, нача «Достойно[888]» говорить. Он же у меня перехватил со усердием великим, и тако кончали отпуст, и, порадовахся, поговоря кое-что, розошлися. Сказывал мне, како и проглаголал, как его казнили, и потом: «Мыл-де образ Пресвятыя Богородицы, и мыслию помыслил, чтобы-де мне говорить. Она же мне отверзла уста, и аз-де и стал говорить ясно».

А до того я у него был, он же ничтоже не мог проглаголать, токмо, запечатлев уста, сидел весь слезень. А все и кровию вчера оба изошли, понеже и жилы вырезаны.

О, великое Божие милосердие! Не вем, что рещи, но токмо: «Господи, помилуй!» И Дамаскину Иоанну по трех днех рука приросла[889], а моим людем — в той день Лазарю язык Бог дал, а старцу — назавтрие.

Дети мои о Христе, призывайте Бога во спасение себе, за молитв их святых, великих и храбрых воинов Христовых. И аз чаю и ради помилован быти и отпуст грехов прияти. Докучают и о всех вас Богу и да не забывают. Ну, простите!

А диякон Стефан, по прозванию Черной, сидел дьяком в Нижнем. И ему язык дважды за веру Христову старую резан, и сослан в Сибирь, в Тобольской, а ныне говорит чисто.

2. Записка Аввакума о «казни» в Пустозерске 14 апреля 1670 г.{13}

В Пустозери взяли у нас скаску, сице речено: «Годи месяц». И паки: «Мы святых отец предания держим неизменно, а Паисия с товарищи еретическое соборище проклинаем». И иного говорено там много. Посем привели к плахе и прочли наказ.

Меня, протопопа, отвели в темницу, не казня.

Посем Лазаря взяли и вырезали язык, из горла мало пошло крови и перестало; а он в то время и говорить стал. Ему же, положа на плаху правую руку, отсекли по запястию, и рука отсеченая, на земли лежа, сложила сама персты по преданию и долго лежала так пред народом, — исповедала, бедная, и по смерти знамение Спасителю неизменно. Мне и самому, протопопу, сие чудно было: бездушная живых обличает. Яко в третий день во рте у Лазаря гладил рукою моею: и не болит, дал Бог! Языка нет, а говорит по старому, чисто. На Москве у него язык отрезан и тогда осталось маленко, а ныне в другой ряд весь без остатку вырезали, а говорит також, чисто.

Посем взяли соловецкаго пустынника старца Епифания и язык весь же вырезали; и у руки отсекли четыре перста. И сперва говорил гугниво. Посем помолился Пречистей Богоматери, Пресвятей Богородице, и показала ему оба языка: московской и пустозерской; он же един взял и в рот свой положил. И с тех мест стал говорить чисто и ясно, и язык совершен обретеся.

Посем взяли диякона Феодора: язык вырезали весь, осталось маленко. На той мере и зажил. И опосле со старой вырос, токмо тупенек.

3. Записка очевидца о «казни» в Пустозерске{14} 14 апреля 1670 г. с фрагментом текста Аввакума

178-го (1670) году, апреля в 14 день, на Фомины недели[890] в четверток, в Пустоозерском остроге, по указу цареву, полуголова Иван Елагин[891] взял ис тюрем протопопа Аввакума, попа Лазаря, дьякона Феодора и старца Епифания.

И шли они до уреченнаго места на посечение, где плаха лежит, и мучительная вся готова, и палач готовитца на посечение их. Они же никако унывше, вкупе[892] народ благословляли и прощались, светлым лицем, весели, в своем благочестии непоколебимо стояли и за отеческое предание смерть приимали, а к народом говорили: «Не прельщайтеся Никоновым учением! За истинну страждем и умираем!»

Вначале Аввакум плаху благословил: «To-де наш престол стоит!» И друг друга благословляли, и конечное[893] себе целование давали, чая своих глав отсечения.

И поставя их, цареву грамоту им в-третии вычитали: указано Аввакума вместо смертной казни в земляную тюрьму посадить, и землею покрыть, а сверху окошечко, вмале подавать хлеб и воды или квас. Он же, слыша то, оскорбися зело, и, плюнув, говорил протопоп: «Плюю-де я на ево хлеб! Не ядше умру, а не предам благоверия!» Иванн же его отослал в тюрьму. Он же нача плакати и вопити, что отлучен от братии.

А попу Лазарю и диакону Федору и старцу Епифанию указано: за их речи языки резати, а за крест — руки сетчи.

А как грамоту вычитали, руки крестообразно такоже держали и к народом здымали, и на небо зрели. И приступи старец, в схиме был старец, светлым лицем, уласкаяся. Ивана много молил, чтобы главу ему повелел отсетчи.

И первие взяша палач Лазаря, и два стрельца под руки, и начаша в зубы ему вставливать жеребей[894], и не можаше от трясения рук своих. Он же, Лазарь, сам руками своими язык свой исправляше, понеже мал зело от перваго резания, и клещами взять не мочно, и вырезал извнутрь, без останка, от горла, ножем ни до десятью резал от трясения рук своих, и в роте внутре вырезал, и откинул на землю, аки часть мяса. Он же, Лазарь, проглагола велегласно молитву Исусову, якоже и первие: «Господи Исусе Христе, Сыне Божий», и прочее.

Народу же всему ту стоящу, плачющуся, ужасахуся, дивящеся, ужасни трепещуще о видении горькия смерти, со слезами горько вопиюще втайне, бояся прещения[895] хищника Ивана и мучения, якоже онем, глаголюще: «Господи помилуй!»

Мучитель же уступи мало, плачась, а злое творя непрестано.

Таже проглагола Лазарь: «Мужик, мужик, скажи царю: „Лазарь без языка говорит, и болезни не чюю!», и ина многа. Крови же течаше многое множество, и два великих полотенец обагриша кровию. Он же, Лазарь, едино кинул в народ, а говорил: «Возьмите дому своему на благословение!»

И скоро у Лазаря во рте зажило. Привели в тюрьму, и я, протопоп, щупал и гладил во рте, и не болит, и ныне гладко, и струпу не было.

Потом же взяша правую руку его и связали веревкою по завити[896] и на плаху положили. А все он, Лазарь, и сам исправляше, и топор накладываше, куды сетчи. И отсекоша руку его по завити — а была протягнута просто, — персти; а как отсекли и от плахи отпала, и сама стала такоже: персти крестообразно, как оне проповедуют. Он же глагола: «Подайте ми руку». И даша ему. И взяша он, Лазарь, руку и поцеловал (рука же — такожде персти стоят, как оне крестились), и в пазуху положил; крови же из руки множество шло и из горла. А говорил Лазарь: «Кровь-де мне мешает говорить, а не язык». А говорил Лазарь все явственно, и укорял, что-де «власти неправедно судят, обольстили царя, еретики!» И вкупе он и протопоп, говорили: «Мы Церкви Божии и седьми вселенским собором повинуемся и святых отец предания не предадим, благоверия отеческаго!»

Такоже и диякону язык отрезали, а руку — от долони[897] персти все отсекли [не усумнелся диякон, уступая старейшим].

А старцу такоже язык отрезали, а у руки — персти по середки все отсекли. И они тоже говорили, якоже и Лазарь. А у старца в тех же днях иной язык вырос, каков от роду был, таков же и ныне велик.

И пришед они в тюрьмы, что было у них от имения, все роздали и розметали, не оставили у себя и срачицы, а пищи себе не приимали в то время <...> 12 <...> а ныне — Бог весть <...> дней.

Сие списано вкратце в великом гонении и скорби понеже самовидцы ту Быша.

Выпустя на то время от уз и окова, хотя похитити, елико хотяше, претя мукою, преже помянутый он, Пилат, немилостивый мучитель, хищник и сребролюбец, и с спикулатари[898] своими, етера[899] грешнаго и непотребнаго, паче же и недостойна имени своего поведати гонения ради от прельстившихся: от «и» — два и от единаго «н»[900]. Неронова.

4. Записка о посте 1671 г.{15}

179-го (1671) году, В Великий пост, протопоп Аввакум да поп Лазарь пища не приимали до Лазарева воскресения да в Цветную неделю. Диякон Феодор да Епифаний старец до суботы пятыя недели пищи не приимали же, да в Лазарево воскресенье и Цветную. Прочия же — в посте и молитве, токмо укропом язык прохлаждаше[901].

[Сущее]

40 дней хлеба и ничтоже не ядохом, токмо воду теплую хлебали, рты парили и горла. Я и старец десять дней сперва и воды не хлебали, да правила было отстали. А дьяконь сперва сухари в воду метал и квасную воду хлебал. И приговорили братиею: «Без правила поститися худо, станем все воду хлебать». И по десяти днях стали и мы со старцом воду хлебать. И дьякон стал простую же воду хлебать с тех мест[902].

И егда совершилося 20 дней, престал я паки воды хлебать, показалося мне так неисправно. И разболелася у меня болезнь в брюхе, стал дух заниматца. И я поливал грудь водою, и тер снегом, и от тово было лехче. Братия воду хлебали, не переставая, а дьякон квас от четвертая суботы рядом хлебал; а старец в суботы и недели ел, а в те дни воду хлебал. А Лазарь от начала, как почал воду хлебать, так до Лазоревы суботы совершил.

Меня заставила скорбь блудить нат квасом на пятой недели: согрешил, простите, а ныне чревом не могу, мыто[903] держит. Да воля Господня о всем да будет!

Дьякон воды дней з двенатцеть похлебал, а то все квасом забавлялся крепонко. Лазарь удержал, спаси Бог ево. И журили мы их, как оне захотели есть да изнемогли, нечево стало делать, благословил я и не хотя.

Егда же дожили до четвертый суботы, старец и дьякон взалкали, и с тех мест стали по суботам и по неделям ести и пити, а в те дни постились. А я с четвертыя суботы стал у себя рот полоскать квасом и грудь попаривать, так мне от кислово свободно дыхание стало, иногда кроха и в горло уиде, а сам стал паки воду хлебать потолику[904]. В четверток же пятыя недели поста начал трубу закрывать и упал на землю. Полежав, очюхнулся, встать не могу, а правило говорить время. Помыслив, воздохня, отмерил три лошки кваса и пять ложек воды, соедини вместо, выхлебал, и обозрел[905], встал к правилу. И в пятницу хлебнул же квасу, а в суботу пятую совершил панагию[906], сиречь испек просвиру и, действовав, посвятил ю, и после причастия с укропом медвяным потребил, и квасу хлебнул, и в неделю квасу хлебнул. И отринув вся, последнюю неделю не хлебал ни воды, ни квасу до Лазаревы суботы, лишь рот полоскал для правила.

Беседа человека грешна, человека безобразна и безславна, человека не имуща видения, ни доброты, ниже подобия Господня.

По истинно рещи, яко несть и человек, но гад есмь или свиния; якоже и она питается рожцы[982], тако и аз грехи. Рожцы бо вкус имущ в гортани сладость, во чреве же бреткость[983]. Тако и аз, яко юнейший блудный сын, заблудих от дому отца моего, пасяхся со свиниями[984], еже есть з бесы, питаюся грехми, услаждая плоть, огорчевая же душу делы, и словесы, и помышлении злыми. С Павлом реку: «Вемы бо, яко закон духовен есть, аз же плотян есть, продан по грехом. Еже бо содеваю — не разумею, не бо еже хощу — сие творю, но еже ненавижду — то содеваю. Еже бо хотети, прилежит ли; а еже содея-ти доброе не обретаю. Но еже бо хощу доброе, творю, но еже не хощу злое, сие содеваю. Аще ли, егоже не хощу, аз сие творю, уже не аз сие творю, но живый во мне грех. Обретаю бо закон хотящу ми творити доброе, яко мне злое прилежит. Сослаждаю бо ся закону Божию по внутреннему человеку; вижду же ныне закон во удех[985] моих, противу воюющ закону ума моего и пленяющ мя законом греховным, сущим во удех моих. Окаянен аз человек: кто мя избавит от тела смерти сея? Благодарю Бога моего Исус Христом, Господем нашим. Темже убо сам аз умом моим работаю закону Божию, плотию же закону греховному. Ничтоже убо ныне осуждение сущим о Христе Исусе, не по плоти ходящим, но по духу. Аз же, плотолюбец окаянный, несть человек, по реченному: сослаждаюся закону греховному»[986].

Человек быст Иев[987], праведен, непорочен, беззлобив; человек бысть Божий Моисей, боговидец[988]; человек бысть Исус Наввин, молитвою постави на небе текущее солнце[989]; человек бысть Давид, царь и пророк, егоже похвали Божие сердце сице: «Обретох Давида, сына Иссеева, мужа по сердцу моему»[990]. Человек бысть пророк Даниил, егоже в Вавилоне, в рове, устыдишася лютыя звери[991], видевше на нем Божий образ непорочен, ради добродетелей в нем цветущих; человек бысть пророк Аввакум, егоже принесе аггел от Иерусалима с пищею в Вавилон, в ров, к Даниилу[992].

Но не аз, Аввакум. Аз и сам сижу в рове, душею и телом обнажився, сам-пят[993], с нагими же.

Добре сотвори во Иерусалиме пророк Иеремия[994], ища в день человека, по граду ходя з горящею свещею. И рекоша ему людие: «Чего ищеши, пророче?» Он же глагола: «Ищу человека». Они же рекоша паки: «Како не видиши? Зри, полна митрополия великая человеков, везде люди». Пророк же к ним глагола: «Вижду и аз, яко много плоти, но несть человека. Человек бо той, иже праведне и богоугодне в заповедех Господних живый, а сии несть человецы, но змии и керасты[995], зверие: волцы и рыси, львы и медведи, понеже презирают повеление Божие и не ходят в заповедех Господних».

И Златоуст пишет, толкуя Деяние святых апостол, во нравоучении, сице: «Егда человек льстит, тогда змий бывает, а егда чюжая похищает, тогда волк бывает, а егда блудит, тогда осел бывает; а егда гневается, тогда рысь бывает лютая; егда же убивает, тогда сам диявол бывает».

Видите, людие, и чюдитеся безобраньству нашему, плачите и рыдайте вси, погубившии в себе образа Господня красоту и доброту, яко древле Иеремия плакаше Иерусалима. Чти Библию, там плач Иеремиин писан пространно. Пачеже ныне нам подобает плакати в настоящее время.

Увы, увы мне! Кого мя мати роди? По Иеву, проклят день, в он же родихся, и нощь она буди тма, иже изведе мя из чрева матери моея, понеже антихрист прииде ко вратом двора, и народилося выбълядков его полна поднебесная. И в нашей Руской земли обретеся чорт болшой[996], емуже мера — высота и глубина — ад преглубокий. Помышляю, яко, во аде стоя, главою и до облак достанет. Внимайте и разумейте вси послушавшии, даст бо вам Господь разум о сем.

БЕСЕДА ПЕРВАЯ

В лета 7160 (1652) году, июня в день, по попущению Божию вскрался на престолы патриаршеский бывший поп Никита Миничь, в черньцах Никон[997], оболстя святую душу духовника царева протопопа Стефана[998], являяся ему яко аггел, а внутрь сый диявол. Протопоп же увеща и царя и царицу, да поставить Никона на Иосифово место[999]. И я, окаянной, о благочестивом патриарсе к челобитной приписал свою руку[1000]. Ано врага выпросили и беду на свою шею! Тогда и я, при духовънике, в тех же полатах шатался, яко в бездне мнозе[1001]. Много о том потонку[1002] беседовать, едино рещи: за что мучать мя, тогда и днесь, болшо и до исхода души.

Егда же бысть патриархом злый вождь, и начат казити[1003] правоверие, повелевая трема персты креститися и в посты великии во церкви в пояс творити метание[1004].[1005] Мы же, со отцы и братнею, не умолчав, почали говорить, еретика обличать и предотечу антихристова. Он же нас муча много и разослав в сылки всех. И разсеяни Быша, яко от скорби, бывшия при Стефане апостоли[1006]. Так, отцы и братию мою, епископа Павла Коломенскаго[1007], муча, и в новогородских пределех огнем сожег; Данила, костромскаго протопопа, муча много, и в Астрахани в земляной тюрьме заморил[1008], также стриг, как и меня, во церкви, посреди народа; муромскаго протопопа Логина, — остригше и муча, в Муром сослал[1009], тут и скончался; Гаврилу, священнику в Нижнем, приказал главу отсечь; Михаила священника без вести погубил: за Тверскими служил в монастыре Богородичне, и перевел к тюрме, да и не стало вдруг; двух священников вологжан — безвестно же и сих дел; со мною 60 человек у всенощново взяв, муча их, бив и проклиная, в тюрьме держал, малии в живых обретошася. А меня в Даурскую землю сослал, от Москвы, чаю, тысящ будет з дватцать[1010], за Сибирь, — и волоча впредь и взад 12 лет[1011], паки к Москве вытащили, яко непогребеново мертвеца. Зело там уподчивали палками по бокам, и кнутом по спине 72 удара. А о прочих муках потонку неколи говорить, — всяко на хребте моем делаша грешницы. Егда же выехал на Русь — на старые же чепи и беды попал.

Видите, видите, яко аз есмь наг, Аввакум протопоп, в землю посажен, и жена моя, протопопица Анастасия з детми в земли же седит[1012], и старец Соловецкой пустыни Епифаний[1013], наг, в земли же седит; два языка у него никонияна вырезали за исповедание веры, да и руку отсекли, да и паки ему третей язык Бог даровал. И Лазарь поп наг же, седит в земли, казнен, говорит также. И диякон Феодор и Киприян[1014], нагие же, с нами мучатся, в тюрьме за православие же пытан в прошлом году. А Соловецкой монастырь в осаде седмь лет от никониян седит[1015]. На Мезени из дому моего двух человек удавили на виселицы никонияна еретики. На Москве старца Аврамия, духовнаго сына моего, и Исаию Салтыкова в костре сожгли, старца Иону-казанца[1016] в Коломенском, разсекли напятеро. На Колмогорах Ивана уродиваго сожгли. В Боровске Полиекта священника и с ним 14 человек; паки в том же Боровске 30 человек сожгли. В Нижнем человека сожгли. В Володимере человек 6 сожгли. В Казани тритцеть человек сожгли. В Киеве стрелца Илариона сожгли. А по Волге той живущих во градех, и селех, и в деревнях тысяща тысящами положено под мечь не хотящих печати прияти антихристовы. А иные ревнители закону суть, уразумевше лесть отступления, да не погибнут зле духом своим, собирающеся во дворы з женами и з детками, и сожигахуся огнем своею волею[1017]. Блажен извол[1018] сей о Господе!

Мы же, оставшии и еще дышущеи, о всех сих поминание творим жертвою, со слезами, из глубины воздыханьми неизглаголанными, вспеваем, радующеся, Христа славяще: «Упокой, Господи, раб своих, всех, пострадавших от никониян на всяком месте, и учини их идеже присещает свет лица твоего[1019], в селех со святыми избранными твоими, яко благ и человеколюбец. Рабом Божиим побиенным вечная память 3-жды. Почивайте, миленькие, до общаго воскресения, о нас молитеся Богу, да же и мы и ту же чашу испием о Господе, которую вы испили и уснули вечным сном».

Пряно вино, хорошо умели никонияне уподчивать!

Да не тужите о здешнем-том окаянном житии, но веселитеся и радуйтеся, праведнии, о Господе, понеже преидошал от злаго во благое и от темнаго в житие светлое. Мы же еще в мори пловем пучиною и не видим своего пристанища. Не вемы бо, доколе живот наш протянется, умилосердит ли ся Владыко и даст ли нам ту же чашу пить, есяже сам пил, и вас, рабов своих, напоил. Вемы, яко милостив Господь, желает всех нашего спасения.

Разумею по Писанию, якоже Богослову показано. (Апокалипсис): «И егда отверзе агнец 5 печать, видех под олтарем душа избиенных за слово Божие и за свидетелство, еже имеяху, и возопиша гласом великим, глаголюще: „Доколе, Владыко святый и истинный, не судиши и не мстиши крови нашея от живущих на земли?” И даны Быша комуждо их ризы белы, и реченно бысть им, да почиют еще время мало, дондеже скончаются и клеврети их и братия их, хотящии избиени быти, якоже и тии»[1020].

Видите, вси страждущии за слово и за свидетелство старопечатных книг, а то ожидает и нас, Господь избиенных утешает ризами белыми, а нам дает время ко исправлению. Подщимся и нелестно подвигнемся, но потецем ныне, яко время есть.

Душе моя, душе моя, востани, что спиши! Конец приближается, и хощеши молвити. Воспряни убо, да пощадит тя Христос Бог, иже везде сый и вся исполняяй. Душе, яже зде, — времянна, а яже тамо — вечно. Подщися, окаянная, и убудися; уснула сном погибелным, задремала еси в пищах и питии нерадения. Виждь, мотылолюбная[1021], кто при тебе: бояроня Федосья Прокопьевна Морозова и сестра ея Евдокея Прокопьевна, княгиня Урусова, и Даниловых дворянская жена Марья Герасимовна с прочими! Мучатся в Боровске, в землю живы закопаны, по многих муках и пытках, и домов разорении, алчют и гладуют. Такие столъпы великие, имже не точен[1022] весь мир, жены, немощнейшая чад, а со зверем борются по человеку! Чудо, да толко подивитися лише сему! Как так? 8000 християн имела, домовово заводу тысящ болши двух сот было, — дети мне духовные, ведаю про них. Сына не шадела, наследника всему, и другая такожде детей. А ныне — вместо позлащенных одров в земли закопана седит, за старое православие мучатся.

А ты, душе, много ли имеешь при них? Разве мешок, да горшек, а третие — лапти на ногах. Безумная, ну-тко опрянися[1023], исповеждь сына Божия явственна, полно укрыватися-тово. Добре рече некто от святых отец, яко всем нам един путь предлежит. Иного времени долго такова ждать, само Царство Небесное валится в рот, а ты откладываешь, говоря: «Дети малы, жена молода, разоритися не хочется». А тово не видишь, какую честь бросили боярони-те, да еще жены суть. А ты мужик, да безумние баб, не имеешь цела ума: дети те переженишь и жену ту утешиш, а затем что? Не гроб ли? Таже смерть, да не такова, понеже не Христа ради, но общее всемирной конец.

Блажени умирающим о Господа! (Апокалипсис): «Блажени творящии заповеди его, да будет область им на древо животное, и враты внидут во град. Вне же — пси и чародей, и любодей, и убийца и идолослужитель, и всяк любяй и творяй лжу»[1024].

Вот, смотри: люди же были и померли, да не Христа ради, плюнуть на них, нет им части со агньцем во граде Бога живаго, и на древо животное области не имут, понеже зде любили ложь и творили ю́, а о правде агньца не подвизалися, но ища здешния сласти и жития отрадново, не радели о будущем, и от скорбей ради Христа всяких отклонишася, лицемеришася с миром сим, Христа не послушавше, якоже речено во Евангелии: «Рече Господь: аминь, аминь, глаголю вам, яко восплачетеся вы и возрыдаете, а мир возрадуется, вы же печални будете, но печаль ваша в радость будет. Жена, егда раждает, скорбь имат, яко прииде год ея, егда же родит отроча, тогда не помнит скорби за радость, яко родися человек в мир. И вы же печаль убо имате ныне. Также узрю вы — и возрадуется сердце ваше, и радости вашея никтоже возмет от вас, и в той день мене не вопросите ничесоже»[1025].

Вот, су, любяй сласти и отраду мира сего, вонми Господем реченное. Не на одрех слоновых почивати ученикам своим приказал, ниже радостию мира сего веселитися; якоже и жена беремянна пред родинами день и нощь, бедная, мается, как бы розродитися, ожидает, яко часа смертнаго, а егда родила ребенка, так все забыла. Так то и християнское Христа ради терпение и мучение: скорбно ныне кажется, а тогда в радости все забудет, егда надежа наша Христос явится нам, знаеш ли, когда? Тогда, егда оживотворит мертвенная телеса наша Духом Святым, что робенок из брюха вылезет паки из земли, матери нашей. А ныне Божиим изволением отходит в матерь свою, в землю и место.

Входяй — всяк абие отъидет прияти муки или почести по живших. Тако Дамаскин поет в Степеннах[1026]. Добро, братия моя и любимцы светы, помните Христов приказ и апостольское учение и святых отец наказание. Всякого добра добрейши суть книжное поучение, яко в них обретается живот вечный и радость оная бесконечная. А ходяй во тме невесть камо идет, сиречь о суетных упражняется, назирая, где пирове бывают, и глумы, и неудобные кличи, якоже писано: «Беседы злы тлят обычая благи»[1027].

Всякому християнину подобает в молитве и трудех пребывати, и в книжном пропитании, и в милости, и любви нелицемерной, в словеси истинном, а не льстивом. Мира не стыдитися: аще и поносят, аще и ненавидят, аще и укоряют, аще и напаствуют, но побеждай благим злое, сиречь терпи, поминай Господню заповедь.

Евангелие, Иоанн 52: «Рече Господь своим учеником: „Си заповедаю вам, да любите друг друга. Аще мир вас ненавидит, видите, яко прежде вас мене возненавиде. Аще от мира бысте были, мир убо своя любил бы, якоже от мира несте, но аз избрах вы от мира, сего ради ненавидит вас мир. Поминайте слово, еже аз рех вам: несть раб болий господина своего. Аще мене изгнаша — и вас изженут; аще слово мое соблюдоша — и ваше соблюдут”», и прочая, до сего: «Сия глаголах вам, да не соблазнитеся от сонмищ. Изжденут вы, но приидет час, да всяк, иже убиет вы, мнится службу приносит Богу. И сия сотворят, яко не познаша Отца, ни мене. Но сия глаголах вам, да егда приидет час, поминайте слово, яко аз рех вам»[1028].

Ну, господине и брате, хорошо ведь Христос сказал! Так ведь слово в слово: мир своих любит, а Христовых гонит. А миру тому державец-от диявол он научает так делать: Христовых тех людей вяжет да кует, да мучит, да беды наводит, да и в смерть загонит, потому что не любит он Христа-тово гораздо. Идеже кем заповедь Христова соблюдается, ту и благодать Духа Святаго преизобилует, а диявола тово палит сила Божия. Так он, что бешеная собака, бросается на человека-тово, и так и сяк ищет, как бы развратити от веры и от дел добрых, чтобы благодать-та отгнать от человека, так ему не тесно. А то, су, крест Христов где увидит, бежит оттоле и зрети не может. Того ради и научил никониян изврещи Христов крест трисосътавный и крыж[1029] латынской вместо ево вчинил, да в перстах сложение истинное, во Христа Исуса, изверг и во антихриста усътроил. Нас же да избавит от козней ево Христос, ему же слава во веки, аминь!

БЕСЕДА ТРЕТЬЯ

«Понеже убо мнози начата чинити повесть о извествованных в нас вещех, якоже предаша нам иже исперва самовидцы и слуги бывшия словеси, изволися и мне, последовавъшу по ряду, написати вам, братие моя о Господе, да разумейте, о них же научилися словесех утвержение»[1030].

Бысть во дни наша в Руской земли Божие попущение, а дияволе злохитрие: изникоша от бездны мниси, нареченныя монахи, имеюще на себе образ любодейный: камилавки — подклейки женские и клабуки рогатыя[1031], получиша себе сию пагубу от костела римскаго.

Бысть в Риме, прежде собора Флоренскаго, на престоле, в папах баба-еретица[1032] в Римской церкви, по попущению Божию. И устроила себе клобук на подклейке, сицевым образом, яко женской, еже носят и ныне прелщени тамо и здесь. Идущу ей, любодейце, за кресты, в ходу родила, на пути идучи, младенца-выблядка. Разумеете же людие римстии, извергоша ю́ от сана святительства, яко на Москве врага Божия, патриарха Никона; клабук же ея и всяко предание в Церкви не изриновенно бысть. И оттого в Церкви их слабость бысть велия: жены и девы во олтарь входяще, за престол — на горнем месте — саждахуся; людие же ослабеша и не брегуще о сем, понеже ересь одоле благочестие.

И егда умножися грех, ту преизбыточествует благодать. При Евгении[1033], папе Римстем, воздвижеся духом род християнский от просътаго чина, и изгнаша еретика, папу Евгения, в Базилийский град[1034]. На место же его в Риме возведоша папу именем Фелика. И бысть распря в народе между болшими и меншими, понеже болшии побарающе по Евгении, а меншии народи — по Фелике, понеже Фелик держаше старое во Церкви благочестие и за сие дело бысть народу любим; а Евгений-еретик мздою великих одарил. И того ради бысть в них разделение. И увещаша велможи народ, да же соберут вселенский осмый собор на исправление падения своего. Богу же попущающу, а врагу действующу, по начинанию сердец их, собрашася на сонм той лукавый царь, и патриархи гречестии, и весь Восток и Запад, от всех стран; и наш митрополит Исидор Московский[1035] таможе был. И сотвориша во Флоренце граде собор, яко и у нас бысть ныне при вселенских в Москве такая же лукавая сонмица: утвердиша прелесть свою паче и прежнево.

Не приста же совету и делу их епископ Марко Ефесский[1036]. И осудиша его в заточение смертное, яко и нас, бедных, здесь. Да воздаст им Господь по делом их! Тогда Фелик, виде свое изнеможение, уступи папство Евгению. Он же, Евгений, прииде на собор в преждереченном рогатом клобуце, управляя законы и предания новая, а старая вся, отеческая, отмещуще. И приписаша царь и власти гречестии к сему лукавому собору руки своя. Сия уставы и в Царьград пришли: оттоле и греки развратишася: и клобуки такие же вздели на собя, и иныя догматы Флоренскаго собора учиниша во Церквах своих.

Тому времени 282 года[1037], как бысть Флоренский собор. Писано в летописцах латынских, и в летописцах руских помянуто. Оттоля в Рим и повсюду начата болезнь болети болезнене, и распространятися гной по вселенней всей. Царь же Иван Колуян[1038] поехал домой, умре на пути, его же земля не прия в недра своя. А патриарх Иван Антиохийский в Риме зле живот свой скончал: егда начат руку прикладывати, в то время аггел господень исторже душу от него. А Цареградский Иосиф[1039], разболевся, приволокся домой. А митрополит наш Московский приехал домой з гордостию, его же князь великий и встретить не велел, понеже гостинцы негладки[1040] привез: по правую руку крыжь латынской вез, а по левую — крест Христов. За сие его князь предал под начал, он же тайно убежав паки в Рим и тамо скончася зле. А кои правовернии, на соборе том бывше и не хотя рук своих приложити к приговору сонмицы лукавыя тоя; римляна же их овых заточиша, а инии разбегошася.

И наш старец Сергиева монастыря оттоля ушел, и на пути заблудил, ему же явился игумен преподобный Сергий Радонежский, и проведе старца сквозь нужная[1041] места, и путь указал. И вопросил преподобный старца, глагола ему: «Видел ли еси третиягонадесять апостола, Марка Ефескаго, видел?» Старец же поклонився ему и рече: «Ей, отче». И благословения сподобился от руки его. Таже Сергий невидим бысть; старец же прииде во своя и повода всем[1042].

Видите ли, вернии, римское-то дело родилось каково хорошо! А и у нас на Москве-той не хуже тово. Мне царя-тово, бедново, жаль пуще всех греческаго: здешная и будущая вся погубил! По нем брата ево родново, Константина царя, предал Бог за отступление-то сие Махмету турскому царю, и все царство греческое с ним[1043]. А и на Русь было напряг[1044] в мимошедшем году[1045]. А еще удержали молитвы седящих по темницах и тюрмах, вопиющих к Богу день и нощь.

А никонияна пуще устремишася на зло, чают, добро творят, еже пожигают Христовых людей. Бог ожидает обращения их и дает время на покаяние их, постращает тем и сем; а им мнится — ради достоинства их терпит.

Увы, ослепил сотона! Водими духом противным, и сами не видят, камо грядут. Токмо жги, да пали, секи, да руби единородных своих!

Слыши небо и внуши земле[1046]! Вы будте свидетели нашей крови изливающейся. Толко наша великая вина, еже держим отец наших предание неизменно во всем! Аще мнится им дурно сие, подобает им извергнути от памяти прежде бывших царей и патриархов. За что? Оне нам после себя оставили книги сия, за нихже мы полагаем душу свою! Аще ли им памяти честне творят и святых руских почитают всех, ихже мы устав и предания неизменно держим, за что же нас мучить и губить? Али неправду говорю? Отвещай ми! Что задумался? Безумие, в сию но аггел душу твою истяжет от тебе[1047], а еже уготова, кому будет? Разве турскому царю? Ох, ох, затмение ума!

А все то блюдолизы римския[1048] устроили с Никоном врагом — гонение на христианы. Да воздастъ им Господь по делом их! Мы же со Христом не боимся ваших гроз, любим всю старину, преданную от святых отец, и не изменяем риз священных и простых, понеже изменения ради риз гнев Божий бывает на люди.

Почти себе пророка Софония, глава 3: он тебе возвестит, что случается от Бога изменяющим ризы не токъмо священныя, но и простыя на себе[1049]. А то малое ли дело: Богом преданное скидали з голов, и волосы разчесали, чтобы бабы-блудницы любили их; выстави рожу всю да подпояшется по титкам, воздавши на себя широкой жупан! Так-то святыя предали смирения образ носить? Почти-тко, никониян, как Василий Великий научает. Не выдаешь? А где тебе и видать! Всегда пьян и блуден, — прости, не то тебе на ум идет, как душу спасти!

Василий Великий иноку повелевает[1050] мало и на небо глядеть, но «всегда землю зри. А егда за трапезою з братиею ясти сядешь, тогда и паче клобуком лице свое накрой, да же не видят друг друга, како ядят». Такие-то истари были у нас, над Антонием Сийским и ныне висит[1051]. Да у прочих святых так бысть, повествовати много о том. Не просто и круг назади: почти Дионисия Ареопагита[1052], он тебя научит. Помнится мне, писано в книге ево: круг обожение являет благодати духовной, а на нем положены кресла Христовы. Егда поругалися воины Христу и посадиша его на стуле и поклоняхуся, припадающе колена своя: тот-то стул нашеею выстеган накрест на кругу.

А у тебя, никониян, где круг-от? Оглянис-ко: нет ведь, бес слизал, и обожение и кресла Христовы стащил! Наг ты благодати стал и Христовых страстей отвергся. На женскую подклейку платишко наложил, да я, де, су, инок, Христовым страстем сообщник!

Подобает истинному иноку делы Христу подобитися, а не словесы глумными, так творить, якоже святии. Помниш ли? Иоанн Предтеча подпоясывалъся по чреслам, а не по титкам, поясом усменым, сиречь кожаным: чресла, глаголются, под пупом опоясатися крепко, да же брюхо-то не толстеет. А ты, что чреватая женка, — не извредить бы в брюхе ребенка! — подпоясався по титкам! Чему быть! И в твоем брюхе-том не менше ребенка бабья накладено беды-той, — ягод миндалиных, и ренсково, и романеи[1053], и водок различных с вином процеженым! Налив, как ево подпоясать? Невозможное дело: ядомое извредит в нем! А се и ремень надобе долог!

Бедные! Так-то Христос приказал жить и святии научиша? Увы, погибе благоговей от земля и несть исправляющаго в человецех[1054]. Ну, су, полно бранится-тово нам. Приимите вы первыя наша святыя и непорочныя книги, ихже святии предаша, и обычая съвои дурные отложите. Мы станем пред вами прощатца о Христе Исусе Господе нашем. Писал протопоп Аввакум своею рукою.

БЕСЕДА ЧЕТВЕРТАЯ

Паки и паки, и еще к вашей любви побеседую: вам бо о Христе послушати сладостно, а мне глаголати неленостно.

По попущению Божию умножися в нашей Руской земли иконнаго писма неподобнаго изуграфи[1055].[1056] И пишут от чина меньшаго, а велицыи власти соблаговоляют им, и вси грядут в пропасть погибели, друг за друга уцепившеся, по писанному: «Слепый слепца водяй, оба в яму впадеся»[1057], понеже в нощи неведения шатаются; а ходяй во дне — не поткнется, понеже свет мира сего видит, еже есть просвещенный светом разума опасно зрит коби и кознования еретическая и потонку разу[1058]мевает вся нововводныя, не «увязает в советех, яже умышляют грешнии».

Есть же дело настоящее, пишут Спасов образ Еммануила: лице одутловато, уста червленная, власы кудрявыя, руки и мышцы толстые, персты надутые, такоже и у ног бедры и лыста[1059] толстыя, и весь яко немчин брюхат и толст учинен, лише сабли-гой при бедре не написано[1060]. А то все писано по плотскому умыслу, понеже сами еретицы возлюбиша толстоту плотскую и опровергоша долу горняя. Христос же Бог наш тонкостьны чювства имея все, якоже и богословцы научают нас. Чти в Маргарите[1061] слово Златоустаго на Рожество Богородицы; в нем писано подобие Христово и Богородично: ни блиско не находило, как ныне еретицы умыслили. А все то кобель борзой Никон, враг, умыслил[1062], бутто з живыя писать, устрояет все по-фрязскому, сиречь по-немецкому; якоже фрязи пишут образ Благовещения пресвятыя Богородицы: чреватую, брюхо на колени висит, — во мгновении ока Христос совершен во чреве обретеся[1063]! А у нас в Москве в Жезле книге[1064] напечатали слово в слово против сего: в зачатии, де, Христос в девице обретеся совершен человек, яко да родится. А в другом месте: яко человек тридесяти лет. Вот смотрите, су, добрые люди, коли з зубами и з бородою человек родится! На всех вас шлюся, от мала и до велика, бывало ли то от века? Пуще оне фрягов-тех напечатали, враги Божии.

Мы же, правовернии, тако исповедаем, якоже святии научают нас, Иоанн Дамаскин и прочии: в членах, еже есть в составех, Христос, Бог наш, в зачатии совершен обретеся, а плоть его пресвятая по обычаю девятомесячно исполняшеся; и родився младенец, а не совершен муж, яко тридесяти лет. Вото, и иконники учнут писать Христа в Рожестве з бородою, да и ссылаются на книгу-ту: так у них и ладно стало. А Богородицу чреватую в Благовещении, якоже и фрязи поганые. А Христа на кресте роздутово: толстененек, миленкой, стоит, и ноги-те у него, что стулчики.

Ох, ох, бедная Русь, чево тебе захотелося немецких поступков и обычаев! А Николе чюдотворцу дали имя немецкое — Николай. В немцах немчин был Николай[1065] а при апостолех еретик был Николай[1066]; а во святых нет нигде Николая. Толко, су, стало с ними. Никола чудотворец терпит, а мы немощни: хотя бы одному кобелю голову-ту назад рожею заворотил, да пускай бы по Москве-той так походил!

Да что, петь, делать? Христос им время-то попусьтил, якоже Июда апостол пишет, яко «Господь люди от земля Египетския спас, последи неверовавших погуби. Аггел же, не соблюдшая своего началства, но оставльших свое жилище, на суд великаго дне узами вечными под мраком соблюде»[1067].

Виждь, слышателю, терпит им Бог, яко и бесом, до Суднаго дни. Тогда им весь указ будет; а ныне пускай их поиграют с бесами теми заодно над Христом, и над Николою, и над всеми святыми з Богородицею тою, светом нашим, да над нами, бедными, что черти над попами, — пускай возятся! Златоуст Иоанн и лутче нас был, а как время пришло, так спрятали[1068] так же, как и нас. И Филипп-митрополит на Москве[1069], да и много тово есть. Коли же кто изволил Богу служит, о себе ему не подобает тужить.

Не токмо за изменение святых книг, но и за мирскую правду подобает ему душа своя положить, якоже Златоуст за вдову и за Феогностов сад, и на Москве за опришлину[1070] — Филипп. Колми же за церковной изврат[1071], — всяк правоверный не разсуждай, поиди во огнь: Бог благословит, и наше благословение да есть с тобою во веки!

Не по што в Персы итьти пещи огненныя искать, но Бог дал дома Вавилон: в Боровске пещь халдейская, идеже мучатся святии отроцы, херувимом уподобльшеся, трисвятую песнь возсылающы[1072].

Право, хорошо учинилось! Лучше дому Новуходоносорова, полаты и теремы златоверхими украшена, преграды и стены златом устроены, и пути каменьми драгими намощены, и содовие древеса различныя насажены и птицы воспевающе, и зверие в садах глумящеся, и крины[1073] и травы процветающе, благоухание износяще повеваемо. А Навуходоносор, роздувшеся, глагола ко Господу Богу небесному: «Ты царствуеш на небеси, а я подобен тебе здесь, на земли». И егда виде Бог гордость его необратную, претвори Навходоносора сопреди телцом, а созади лвом[1074], и хождаше в дубъраве со скоты 7 лет, ядый траву, дондеже покаяся. Так-то «Господь гордым противится, смиренным же дает благодать»[1075].

Разумейте, правовернии, како трие отроцы, ради своего страдания, во Церкви по всей поднебесней величаются, а Навходоносор уничижается. Сие дело предлежит во образ хотящих наследовати спасение. Не покланяйся и ты, рабе Божий, неподобным образом, писаным по немецкому преданию, якоже и трие отроцы в Вавилоне телу[1076] златому, поставленному на поли Деирове. Толсто же телище-то тогда было вылито и велико, что и нынешныя образы, писаные по-немецкому! Да и много уж у них изменения-тово во иконах тех: власы росчесаны, и ризы изменны, и сложение перстов — малакса[1077] (вместо Христова знамения малаксу поганую целуй!).

Знаеш ли, что я говорю? А то руку-ту раскорякою-тою пишут. Не умори, не целуй ея: то антихристова печать. Плюнь на нея, побеги прочь, не гляди на нея, привяжется дурная мысль. Будет образа подобна не прилунится — и ты на небо, на восток, кланяйся, а таким образом не кланяйся.

Посем мир вам от нас и благословение, и любовное о Христе целование. Я, грешной протопоп Аввакум, со отцы и братиею о Христе Исусе, вам сватам, всякому верному, по-премногу челом бьем. Молитеся о нас, а мы должни о вас. Богу нашему слава ныне и присно и во веки веком, аминь.

БЕСЕДА ПЯТАЯ

Писано бо есть: «„Погублю премудрость премудрых и разума разумных отвергуся”. Где премудр, где книжник, где совопросник века сего? Не обуя ли Бог премудрость мира сего? Понеже бо не разуме мир премудростию Бога, благоизволил Бог буйством проповеди спасти верующия»[1078].

[Разсуждение.]

Алманашники[1079], и звездочетцы, и вси зодийшыки[1080] познали Бога внешнею хитростию, и не яко Бога почтоша и прославиша, но осуетишася помышленьми своими, уподобитися Богу своею мудростию начинающе, якоже первый блядивый Неврод[1081], и по нем Зевес прелагатай[1082], блудодей, и Ермис пияница, и Артемида любодеица, о нихже Гранограф и вси кронники свидетелствуют[1083]; таже по них бывше Платон и Пифагор, Аристотель и Диоген, Иппократ и Галин: и вси сии мудры Быша[1084] и во ад снидоша, угодиша. И достигоша с сатаною разумом своим небесных твердей, и звездное течение поразумевше, и оттоле пошествие и движение смотряху небеснаго круга, гадающе к людской жизни века сего настоящей, — или тщету, или гобъзование[1085], — и тою мудростию своею уподобляхуся Богу, мнящеся вся знати.

Якоже древле рече диявол: «Поставлю престол мой на небеси и буду подобен Вышнему»[1086], тако и сии глаголют: «Мы разумеем небесная и земная, и кто нам подобен!» И взимахуся блядины дети выше облак, слово в слово, яко и сотона древле. Сего ради отверже их Бог: благоизволил буйством апостольским спасти хотящих наследовати спасение[1087].

Вси христиане от апостол и от отец святых научени Быша смирению, и кротости, и любви нелицемерной; с верою непорочною, и постом, и смиренною мудростию, живуще в трезвости, достизают не мудрости внешния, — поразумевати и луннаго течения, — но на самое небо восходят смирением ко престолу Царю славы, и со аггелы сподобляются славити Бога; души их во благих водворятся, а телеса их на земли нетлении Быша и есть.

Виждь, гордоусец[1088] и алманашник, твои ли Платон и Пифагор? Тако их же, яко свиней, вши сьели, и память их с шумом погибе, гордости их и уподобления ради к Богу. Мои же святии смирения ради и долготерпения от Бога прославишася и по смерти обоготворени Быша, понеже и телеса их являют них живущую благодать Господню, чудесми и знаменьми, яко солнце, повсюду сияют. Виждь, безумный зодийщик, свою богопротивную гордость, каковы плоды приносите Богу и Творцу всех: токмо насыщатися, и упиватися, и баб блудити ваше дело. Прости, не судя глаголю, к слову прилунилось. Не ваше то дело, но бесовское научение. Плакати о вас подобает, а не ругати: понеже плоть от плоти нашея, и кость от костей наших, тела нашего и уди отчасти.

Увы, отцы и братия наша! Увы, чада и друзи! Увы, приятели и сродство! Уже бо разлучишася от святых зде и в будущем веще. Как о вас не плакать? Плачю, рече, яко взял вас живых диавол и не вем, где положити хощет! Яве есть: сводит в преглубокий тартар, и огню негасимому снедь будет.

Посмотри-тко на рожу-ту, на брюхо-то, никониян, окаянной, — толст ведь ты! Как в дверь небесную вместитися хочешь! Уска бо есть, и тесен и прискорбен путь, вводяй в живот[1089].[1090] Нужно[1091] бо есть Царство Небесное и нужницы[1092] восхищают е́, а не толстобрюхие. Воззри на святыя иконы и виждь угодившия Богу, как добрыя изуграфи подобие их описуют: лице, и руце, и нозе, и вся чувства тончава и измождала от поста, и труда, и всякия им находящия скорби. А вы ныне подобие их переменили, пишите таковых же, якоже сами: толстобрюхих, толсторожих, и ноги и руки яко стулцы. И у и кажнево святаго, — спаси Бог-су вам, — выправили вы у них морщины-те, у бедных: сами оне в животе своем не догодались так зделать, как вы их учинили!

Помните ли, на сонмицы-той лукавой[1093], пред патриархами-теми вселенскими, говорите мне Иларион и Павел[1094]. «Аввакум милой, не упрямся, что ты на руских святых указываешь — глупы наши святыя были и грамоте не умели, чему им верить?» Помните, чаю, не забыли, как я вас бранить стал, а вы меня бить стали! Разумныи свиньи! Мудрены вы со дияволом! Нечево много говорить, розсужать. Да нечево у вас доброму человеку и послушать: все говорите, как продать, как купить, как ясть, как пить, как баб блудить, как во олтаре робят за офедрон хватать. А иное мне и молвить тово сором, что вы делаете, знаю все ваше злохитрство, собаки, бляди, митрополиты, и архиепископы, никонияна, воры, прелагатаи[1095], другая немцы руския! Святых образы изменили, и вся церковныя уставы и поступки. Да еще бы християном милым не горко было! Он, бедной, мается шесть-ту дней на трудах, а в воскресной прибежит во церковь помолити Бога и труды своя освятити, ано и послушать нечево: по-латыне поют плясавицы скоморошьи! Да еще бы в огонь християнин не шел! Згорят-су все о Христе Исусе, а вас, собак, не послушают. Да и надобе так правоверным всем: то наша и вечная похвала, что за Христа своего и за святых отец предания згореть, да в будущем веце вечно живи будем о Христе Исусе, Господе нашем, ему же слава ныне, и присно, и во веки веком, аминь.

Из беседы восьмой

<...> Сей Мелхиседек[1096], живый в чащы леса того, в горе сей Фаворстей, 7 лет, ядый вершие древ, а вместо пития росу лизаше, прямой был священник, не искал ренских, и романей, и водок, и вин процеженных, и пива с кордамоном, и медов малиновых и вишневых, и белых всяких крепких.

Друг мой Иларион, архиепископ Резанской, видиш ли, как Мелхиседек-от жил? На вороных в коретах не тешился, ездя! Да еще был царские породы. А ты кто? Воспомяни-тко, Яковлевич, попенок! В корету сядет, ростопорщится, что пузырь на воде, сидя на подушке, розчесав волосы, что девка, да едет, выставя рожу, по площаде, чтобы черницы-ворухи и униятки любили. Ох, ох, бедной! Некому по тебе плакать! Недосътоин суть век твой весь Макарьевскаго монастыря единоя нощи. Помниш ли, как на комарах-тех стаивано на молитве? Явно ослепил тебя диявол! Где ты ум-от девал? Столко добра и другое погубил? На Павла митрополита что глядиш? Тот не живал духовно — блинами все торговал, да оладьями, да как учинился попенком — по боярским дворам научился блюдолизить, не видал и не знает духовнаго жития. А ты, мила голова, нарочит бывал и бесов молитвою прогонял. Помнишь, каменьем тем в тебя бросали на Лыскове[1097] том у мужика тово, как я к тебе приезжал? А ныне уж содружился ты с бесами теми, мирно живеш, в корете с тобою же ездят, и в соборную церковь и в Верх ко царю под руки тебя водят, любим бо еси им. Как им тебя не любить? Столко християн прижег и погубил злым царя наговором, еще же и учением своим лстивым и пагубным многих неискусных во ад сведе! Никтоже ин от властей, якоже ты, ухищрением басней своих и пронырством царя льстишь и люди Божия губишь. Да воздаст ти Господь по делом твоим в день Страшнаго суда!

Полно ныне говорить. Хощу от вас ныне терпить. Якоже образ даде нам Христос, терпя от жидов: тако и мы ныне от вас не стужаем[1098] — терпим о Христе до смертнаго часа. Хощу и всех, да же постражут, якоже и мы, а мы якоже и Христос, от вас, новых жидов.

Иларион! Не лгу ведь я — сердиты были и жиды-те, якоже и вы: Исаию пилою претерли[1099], Иеремию[1100] в кал ввергли; Науфея камением побили[1101], Захарии главу отрезали в церкве[1102], якоже и вы меня, стригше в церкве, браду отрезали; напоследок и самого сына Божия убили, истинну им свидетелствующа; архидиякона Стефана камением побили[1103], Иякова, брата Иоаннова, мечем скончали[1104]. Да и много у них стрепни той было — почтите токо. И вы не менше их наклонили[1105] беды той, людей тех перегубили, мняся службу приносити Богу. Мне сие гораздо любо: Русская освятилась земля кровию мученическою. Не ленитеся, бедныя, подвизайтеся гораздо, яко Махмет, подклоняйте под меч непокоряющихся в веру вашу[1106], да и по смерти своей, яко Ирод древле, прикажите владык и старейшин галилейских на память кончины своея побить[1107]. Да и пускай плачет Израиль, в день умертвия вашего поминая мерътвыя своя.

<...> Молю убо и аз, юзник[1108], вас всех, страждущих о Христе: претерьпим мало здесь от никониян, да вечно возвеселимся. С ним и мы возрадуемся: ныне же в зерцале и гадании[1109], таможе со Христом лицем к лицу. Ныне нам от никониян огнь и дрова, земля и топор, и нож и виселицы, тамо же — аггельския песни и славословие, хвала, и радость, и честь, и вечное возрадование. Яра[1110] ныне зима, но тамо сладок рай. Болезненно терпение, но блаженно восприятие. Да не смущается сердце ваше, ни устрашаетъся. Слышите Господем реченное: «Блажени плачющии, яко тии утешатся[1111] и многими скорбми подобает нам внити во Царство Небесное»[1112]. Не начный блажен, но скончавый[1113]: претерпевый до конца, той спасен будет[1114].

Всяк верный не развешивай ушей-тех и не задумывайся: гряди со дерзновением во огнь, и с радостию Господа ради посътражи, яко добр воин Исус Христов, правости ради древних книг святых! И мы с тобою же, вкупе Бога моля и пречистую владычицу нашу, Богородицу, и всех святых уповаем: конечно: не оставит нас Господь и Богомати. Аще нас и мучат и губят, а сами дрожат, шлюсь на их совесть нечистую. А праведник, уповая, яко лев рыкая, ходит[1115], не имать попечения ни о чем, токмо о Христе.

Станем, братия, добре, станем мужески, не предадим благоверия! Аще и покушаются никонияна нас отлучить от Христа муками и скорбьми; да статочное ли дело изобидить[1116] им Христа? Глава наша Христос, утверъжение наше Христос, прибежище наше Христос.

Апостол рече: «Вы тело Христово и уди отчасти»[1117]. Слыши, что оне сделают нам?

<...> А я, братия моя, видал антихриста тово, собаку бешеную, — право, видал, да и сказать не знаю как. Некогда мне печалну бывшу и помышляющу, как приидет антихрист, враг последней, и коим образом, да сидя, молитвы говоря, и забылся, понеже не могу стояти на ногах, — сидя молюсь окаянной. А се на поле на чистом много множество людей вижу. И подле меня некто стоит. Я ему говорю: «Чего ради людей много в собрании?» Он же отвеща: «Антихрист грядет, стой, не ужасайся!» Я подперся посохом двоерогим своим, протопопским, стал бодро, ано ведут ко мне два в белых ризах нагова человека — плоть-та у него вся смраду и зело дурна, огнем дышет, изо рта, из ушей и из ноздрей пламя смрадное исходит. За ним царь наш последует и власти со множеством народа. Егда ко мне привели его, я на него закрычал и посохом хошу его бить. Он же мне отвещал: «Что ты, протопоп, на меня кричишь? Я нехотящих не могу обладать, но по воле последующих ми, сих во области держу». Да изговоря, пал предо мною, поклонился на землю. Я плюнул на него, да и очютился[1118], а сам вздрогнул и поклонился Господеви. Дурно силно мне стало и ужасно, да нечево на то глядеть. Знаю я по писанному о Христе без показания: скоро ему быть. А выблядков тех ево уже много, бешеных собак. Нас же да избавит от них Христос, Сын Божий, емуже слава ныне и присно, и во веки веком. Аминь.

ИЗ БЕСЕДЫ ДЕСЯТОЙ. БЕСЕДА О НАЯТЫХ ДЕЛАТЕЛЕХ

<...> В Луке, 83: «Нищ же бе некто именем Лазарь, иже лежаше пред враты его гноен, и желаше насытитися от крупиц, падающих от трапезы богатаго. Но и пси, приходяще, облизаху гной его. Бысть же умрети нищему, и несену быти аггели на лоно Авраамле. Умре же богатый, и погребоша его. И во аде возвед очи свои сый в муках, узре Авраама издалеча и Лазаря в недрех его. И той возглаш, рече: „Отче Аврааме, помилуя мя, и посли Лазаря, яко да омочит конец перъста своего в воде и устудит язык мой, яко стражду в пламени сем”. Рече же Авраам: „Чадо, помяни, яко восприял еси благая твоя в животе твоем, и Лазарь такожде злая: ныне же зде утешается, ты же страждеши. И над всеми сими между нами и вами пропасть велика утвердися, яко да хотящий преити отсюду к вам не возмогут, ниже оттуду к нам преходят”. Рече же богатый: „Молю тя, отче, да послеши его в дом отца моего, имам бо пять братий, яко да засвидетелствует им, да не и тии приидут на место се мученное”. Глагола ему Авраам: „Имут Моисея и пророки, да послушают их”. Он же рече: „Ни, отче Аврааме, но аще кто от мертвых идет к ним, покаются”. Рече же ему: „Аще Моисея и пророк не посълушают, ниже аще кто от мертвых воскреснет, не имут веры”»[1119].

Видите ли, братия, како смири его мука? Прежде даже пред очима не видел Лазаря гнойна, а ныне зрит издалеча, и мил ся деет ко Аврааму, а Лазарю говорит сором, понеже не сотворил добра ничтоже. Возьми — пойдет Лазарь в огонь к тебе с водою! Каков сам был милостив! Вот твоему праздьнеству отдание! Любил вино и медь пить, и жареные лебеди, и гуси, и рафленые[1120] куры: вот тебе в то место жару в горло, губитель душе своей окаянной! Я не Авраам — чадом не стану звать: собака ты! За что Христа не слушал, нищих не миловал? Полно-то милостивая душа Авраам-от миленькой — чадом зовет, да розговаривает бутто з добрым человеком. Плюнуль бы ему в рожу ту и в брюхо-то толстое пнул бы ногою!

Да что тово много говорить? — по себе я знаю: хотя много надосадит никониян, да как пришлет с лестию бывало: «Ведаю твое чистое, и непорочное, и богоподражателное житие, помолись о мне, и о жене, и о детях, и благослови нас!» — так мне жаль станет, плачю пред Богом о нем. Да и ныне ево жаль, не знаю, што[1121]. Завел ево собака Никон за мыс, а то он доброй человек был, знаю я его. Полно тово.

<ИЗ ТОЛКОВАНИЯ НА 44-Й ПСАЛОМ>

<...> Псалом: «Помяну имя твое во всяком роде и роде. Сего ради людие исповедятся тебе в век и в век века»[1122]. Толк: Зри, и нам поминати имя Господне, великим и малым, во всяком роде и апостольски по Христе жити.

Да и есть в нашем роде; на них зря людие исповедятся Богу в век и в век века непрестанно, наипаче же в нынешнее время в нашей Росии сами в огонь идут от скорби великия, ревнуя по благочестии, яко древле апостоли не жалеют себя, но Христа ради и Богородицы в смерть идут, да вечно живи будут. А как, су, не ити в огонь християнскому роду? Богородицу согнали с престола[1123] никонияня-еретики, воры, блядины дети! Да еще бы не горко християнину! Горко, су, будет, не покручинся! У християн толко и надежи она, Упование, с Сыном свои и Богом, а еретики с престола збросили и обезчестили! Ну, поп-еретик, с чем о Великом дни[1124] приидеш на двор ко християнину? Ни креста Христова в руках нет, ни образа Богородична! По польскому обычаю крыжок из зепи[1125] вынешь, и благословлять, смеяся, станешь? Ох, воры, блядины дети! Каковы митрополиты и архиепископы, таковы и попы наставлены! Воли мне нет да силы, — перерезал бы, что Илия-пророк студных и мерских жерцов всех, что собак! А к чему их блюсти! Тушны уже гораздо, упиталися у трапезы Иезавелины[1126]! И держаще учение Валаамово, иже учаше Валака положити соблазни пред сыньми Израилевыми, ясти жертвы идольския и любы творити. Ей, прямо так, не затеял я! Чти Книги 4-я Моисеевы, глава 24. Слово в слово так же и ныне: в Ферапонтове монастыре новой Валаам-блудодей, царя тово развратил[1127] и выблядков тех наплодил. Знаете ли, вернии? Никон пресквернейший, от него беда та на Церковь ту пришла. Как бы доброй царь, повысил бы ево на высокое древо, яко древле Артаксеркс Амана[1128], хотяща погубите Мардохея и род Израилев искоренити. Миленкой царь Иван Васильевичь[1129] скоро бы указ зделал такой собаке. А то чему быть! Ум отнял у милова, у нынешняво, каки близ ево были. Я веть тогда тут был, все ведаю. Всему тому сваха — Анна Ртищева[1130] со дьяволом. Как ево причастили антидором[1131] — так с тех мест[1132] возьми да понеси, да ломай все старое, давай новую веру римскую! И прочая ереси клади в книги! А кто обрящется противен — того осуждай в ссылки и в смерть, сажай живых в землю!

Разумеете ли, вернии, антидор-от помянул я? Слушайте-тко, я поговорю с вами. Антидор глаголется противный дар, «анти» — «противление» пишется. Мочно вами и по сему разуметь: Христос, Сын Божий, — спаситель душам, антихрист — разоритель и наветник душам, противни истинному Христу. Того ради предложение ему — «анти», еже есть противник, потом «христ», сиречь царь же будет, поганец, скверною помазан. Во Израили помазувахуся цари и архиереи от рога, полагаемаго на главу. Просто молвит: рог в церкви повешон, налит масла древянаго, и человека тово под него подведут; аще достоин поставления, — так над ним масло то и закипит в роге том; тем маслом и мажут поставляемаго; того ради глаголется помазанец. Христос же, Бог наш, сего не требоваше человеческаго поставления и действа церковнаго, но свыше от Отца помазан Духом Святым и исполнь благодати и истинны. Сего ради именовася Христос, или Помазанец, или Царь, понеже воцарися над грехом, смертию своею убив грех, и плененыя вся свободи, понеже царствоваше грех и не на согрешьших от Адама и до Моисея, а от Моисея и до Христа. Христос же и всем верным свободу дарова, уже грех к тому не обладает нехотящих повинутися ему. Ныншным приходом матерь убил, а вторым пришествием и сына убиет, еже есть — и смерть упразни. Есть и Златауст в слове на июдея[1133] от Христова лица так же говорит: «Аз есмь матерь убил, сына ли не заколю? Ей, всяко упражню»[1134]. Ищи в Маргарите, кому надобе. А противник, сиречь антихрист, паки оживит греха, понеже греходелатель, человек беззаконию, сын погибели, противник во всем Сыну Божию. Христос, Бог наш, Сын, Слово превечное Отчее, излияв себе от Отеческих недр неотлучным Божеством, яко от солнца луча или свет сниде на землю во утробу Приснодевыя Пречистая. И бысть той свет вместо семени, якоже пишет сице Григорий, папа Римский: «И плоть во утробе и душу восприят Духа Святаго осенением, и от Марии-Девы вочеловечився».

А противник, еже есть антихрис, зачнется от блуда, от жены жидовки, от колена Данова. Мнит ми ся, са сатана зблудит с нею сим подобием якоже змеи ныне летают к женам[1135], дьявольской же дух. И дастся зачатому душа за плоть материю. А хотя и басурман зблудит, ино тот же поганец, — духом своим дьявол помажет ево, так и стал помазанец. Исперва будет казатися людям кроток, и смирен, и милостив, и человеколюбив, слово в слово, как Никон, ближней предотеча его, и плакать горазд. Я ево высмотрил, дияволова сына, до мору тово еще, — великой обманщик, блядин сын! Как то при духовнике том, Стефане[1136], здыхае, как то плачет, овчеобразный волк! В окно ис полат нищим денги бросает, едучи по пути нищим денги золотые мечет! А мир-от слепой хвалит: «Государь, такой-сякой, миленкой! Не бывал такой от веку!» А бабы молодые, — простите Бога ради, — и черницы, в полатах тех у него веременницы[1137], тешат его, великаго государя пресквернейшаго! А он их холостит, блядей! У меня жила Максимова попадья, молодая жонка, и не выходила от него: тогда-сегда дома побывает, воруха[1138], всегда весела с водок да с меду; пришед, песни поет: «У святителя государя в ложнице[1139] была, вотку пила!» А иные речи блазнено и говорит. Мочно вам знать и самим, что прилично к блуду. Простите же меня за сие. И болши тоя безделицы той ведаю, да плюнуть на все! Слово в слово, таков-то антихрист-от будет. Льстив сый исперва, а егда поставят его царем, и убиет трех царей, египетскаго, ливийскаго, ефиопскаго, и оттоле зверообразен будет, и жесток, и немилостив. Тайну ту откроет сердечную злобную, да понесет пластать да вешать. А люди те омраченные страха ради и прещения пуще величают: «Благочестивейший, тишайший, самодержавнейший, государь наш природной, праведной, будь здрав на многа лета![1140]» Да и на обеднях тех так же величают. Обедни те у них уже не по-нашему будут: где прибрело, тут и обедня! Не в церкве у престола пред образом Пречистая Богородицы, но литон[1141] разославше и в заходе[1142] и везде — обедня, как никонияня напечатали ныне во своих книгах. А прежде его антихристова царства приидут паки на землю плотию Илия и Енох со Иваном Богословом[1143]. И полъчетверта года проповеди их будет к человеком, таже антихриста со дерзновением обличать потонку[1144] лесть его станут. Он же убиет их и повержет на пути града телеса их. Оне же, мертвы лежавше полчетверта дни, паки оживут пред всеми людми и взыдут на небо. А антихрист не глядит на то, свое содевает, мороча людей, чюдеса же творит, в обман прелъстивше, и иных царей к себе подклонит да розсылает по всей земли посланников своих, собирая людей, и удивляет, блазня, омраченных невежд. Правовернии же разумеют его, яко той есть прелесник, о немже писано есть. Всяко постражуть, миленкие, и от самого и от прикащиков его, как то и ныне: и на Москве жгут, и по городом жгут, митрополиты и воеводы, везде их воля и сила! Дело-то ево и ныне уже делают, толко последне-ет чорт не бывал еще, явитися ему во свое ему время. Павел пишет[1145]: «И ныне одержащее весте[1146]»; вот, ка выше говорил, строка 5-я, и 6-я и 7-я, и 8-я, точию держаяй ныне, дондеже от среды будет[1147]; сиречь как, де, изведется Римская держава, тогда и беззаконник явится.

Да что, петь, Симеон миленкой, много толковать тово про антихриста тово? Пора на него и плюнуть! Одно знай: тайна уже деется беззаконию; не ныне началася. Златауст глаголет на июдея в Маргарите, разсуждает и Антиоха Египетскаго[1148], мучившаго Маковеове и осквернившаго частости, сиречь в Соломонове церкви повседневное служение, и поставившего кумир свой на месте святе, идеже не подобает стояти. Златауст его антихристом же зовет, понеже, де, и имя противное содержит: «анти», еже есть противник, а «охь» — обладатель. Охнул от него Израил-ет бедной! Прочти-тко Книги те Макковейские в Библее той — уразумеешь о нем, как о кудесилъ! Не менши антихриста осквернения тово наделал закону Божию. Все одни черти, блядины дети, и тогда, и ныне, и до кончины. Всегда от них подобает стрещися и бдети, по писанному: «Блажен бдяй и стрегий ризы своя, да не наг ходит»[1149]. Хотя маленько оплошися — тотъчас ограбят донага и сволоку ризу святаго крещения, так сталь игралище бесом и не попали никуды, только разве в пекли огненный, с ними по-римски веруя. Премолкнем о сем и приимем первое речение о антидоре.

Сие просвиру Никон вынимает сам в обедню пред переносом, а что над нею действует, они знает те стихи, — смолода тому научен в Низовке деревне, — от моей родины та деревня недалеко, верст с пятнадцать, я знаю много там таких чародеев. А он детинка — бродяга был, и у Макария Желтоводцкаго поводился в крылосе, — Никитка Минин[1150]. А таки одва не татарка ли ево, Симеон, родила, — там веть татар тех много. Да плюнем на него! Кто ево ни родил, однако[1151] — блядин сын; от дел звание приемлет. Блядь — пишется ложь. Правда — от Бога, а ложь от диявола. Сын он дьявол, отцу своему, сатане, работает и обедни ему по воли ево строит, над просьфирою тою молитву батку тому своему говорит перед переносом тем. Знаешь, любимой дар среди обедни той счинит[1152], да какова жалует, любит, тех и причащает им. Соверша обедню, да и маслом мажет причастников своей скверне, прибегших к ево милости. «Сам государь трудится, святитель! Как лишитися такой святыни!» Да так-то мир-от мажет и сквернит.

Да такая беда: ково помажет, тот и изменится умом тем, явно омрачает. Или антидором тем накормит, так и пошел по нем. Есть протопоп, Ермилом зовут, ярославской, доброй человек и мне друг давной, да ум-от у него не крепок. Поборник был по Церкве, да омрачился от мази той и антидора тово! Некогда пришли мы с ним вместе в соборную церковь, так бежит к маслу тому! И я ему браню: «Пошто ты идешь, Ермил?» И он мне: «Да как же, братец! Я не могу тово учинить, чтобы мне не помазатися!» Я ево ухватил, чтобы не пустить, — и он дрожит, стоя. Я и пехнул: «И ты, — реку, — гори во огне с ними заодно!» Так-то и царя тово враг Божий омрачил, да к тому величает, льстя, на переносе: «Благочестивейшаго, тишайшаго, самодержавнейшаго государя нашего, такова и сякова, великаго болши всех святых от века! — да помянет Господь Бог во Царствии своем, всегда, и ныне, и присно, и во веки веков!» И «веков» тех, — и то в Кирилове книги описует ересь[1153]: малое, де, слово сие, да велику ересь содержит. А цар-ет в те поры чается и мнится бытто и впрямь таков, святее ево нет! А где пущи гордости той! Мерско Богу горделиваго и доброе дело, колми[1154] же блудня и слабоумие, истинну в неправде содержаще! И безплотных на небеси не пощадили Бог за гордость и неправду, якоже Иезекеиль-пророк[1155] глаголет, — херувим из среды огня извержен бысть, зане обретошася неправды в нем[1156]. Колми же берна[1157] человека не пощадит Бог за гордость и неправду! Прежде во Православной церкви на переносе не так бывало, но ко всему лицу мирскому глагола дьякон и священник: «Всех вас да помянет Господь Бог во Царствии своем, всегда, и ныне, и присно, и во веки веком». А до царя дошед, глаголют: «Да помянет Господь Бог благородие твое во Царствии своем». А к патриарху пришед: «Да помянет Господь Бог святительство твое во Царствии своем». А не в лице говорили именем его, посылая во Царство Небесное. Буде он и грешен, ино род его царев православен, а в роду и святой обрящется. Тако и патриарх: аще и согрешит нечто, яко человек, но святительство непорочно. А ныне у них все накось да поперег: жива человека в лице святым называй — коли не пропадет? В Помяннике[1158] напечатано сице: «Помолимся о державном святом государе царе». Вот, как не беда человеку! А во Отечниках[1159] писано: «Егда, де, человека в лице похвалиш, тогда сатоне его словом предаеш». От века несть слыхано, кто бы себя велел в лице святым звать, развое Навходоносор Вавилонский[1160]! Да досталось ему, безумному! Седмь лет быком ходил по дубраве, траву ядше, плачючи. Да хорошо! Слава Богу о сем! Как простил Бог слез тех ради, так потом гордеусу тому воля давать! Не стал уже раздуваться, но и до смерти семенми питашеся. А то и приступу не было: «Бог есмь аз! Кто мне равен? Разве небесной! Он владеет на небеси, а я на земли равен ему!» Так то и ныне близко тово. Мужика нарядя архангелом Михаилом[1161] и сверху в полате пред него спустя, вопросили: «Кто еси ты и откуды?» Он же рече: «Аз есмь архистратиг[1162] силы Господня, послан к тебе, великому государю!» Так ево заразила сила Божия, мраковиднова архангела, — пропал душею и телом! Да не узнается; он свое совершает! Горе да толко с ним! Житье было и нарочито[1163] исперва, да росказил собака Никон-еретик, яко Адоний Льва Арменина или яко Саторнил Василия Македонянина[1164]. А истее[1165] реши, такие же псы были: Уалент, и Ариан, и Македоний; при Феодосии царе[1166], сьели было ево, беднова, аще бы не Амфилогий Иконийский пробудил. Да што Феодосий Великий! Не прочитал книг звездочетных, ино ему и не запинало[1167] к покаянию. А здесь — привели на всю безделицу, нужно ему стало; сумнюся: насилу обрящет ли место покаяния? Много мучительства сотворил, и крови неповинныя реки потекли. Во Апоколипсисе писано: «Аще кто в пленение ведет, в пленение да идет, а аще кто мечем убьет, подобает ему убиенну быти»[1168]. Писание не лжет, будет так!

Праведен суд Божий! Терпит Господь, наказуя, ожидает обращения. Манасии пятдесятъ лет терпел да дождался. Так же шаловал, дурачищо, Бога отступя, и на высоких жрал[1169],[1170] сиреч на горах болванам кланялся.

Исайя-пророк, велегласная труба, так же ему журил, как и ныне бывает, и он ево наполы[1171] древяною пилою перетер[1172]. «На-вось! Не указывай нам, великому государю! На нас то положено!» А кто положил? В коих правилах писано царю церковию владеть, и догматы изменять, и святая кадить? Толко ему подобает смотрить и оберегать от волк, губящих ея, а не учить, как вера держать и как персты слагать. Се бо не царево дело, но православных архиереов и истинных пастырей, иже души своя полагают за стадо Христово, а не тех, глаголю, пастырей слушать, иже и так и сяк готовы на одном часу повернутца. Сии бо волцы, а не пастыри, душегубцы, а не спасители: своими руками готовы неповинных крови пролияти и исповедников православный веры во огн всаждати. Хороши законоучителие! Да што на них дивить! Таковыя нароком[1173] наставлены, яко земьские ярышки[1174], — что им велят, то и творят. Толко у них и вытвержено: «А-се, государь! Bo-се, государь! Добро, государь!»

Медьведя Никон, смеяся, прислал Ионе Ростовскому на двор[1175], и он челом медведю, — митрополитищо, законоположник! А тут же в сонмице[1176] с палестинскими[1177] сидит, бытто знает! А о Павле Крутицком[1178] мерзско и говорить: тот явной любодей, церковной кровоядец и навадник[1179], убийца и душегубец, Анны Михайловны Ртищевой любимой владыка, подпазушной пес борзой, готов зайцов Христовых ловить и во огнь саждать. Добро, су, други! Пришла ваша година и область[1180] темная! Творите, еже хощете! Нечева много говорить, не пособить, подождать воли Господни, аже умилосердится о нас, бедных, и услышит плачь вопиющих к нему день и нощь. Надеюся, яко прекратит дние сии за молитв святых отец наших и подаст рабом своим отраду и утеху. Да и при Манасии жерцы те так же шурмовали. Да как самово выдал Бог персам, так и все скуталися[1181], и хвосты те — воскрылия риз своих — прижали. А Манасию татаровя в конобь[1182] всадили, самово изжарить хотели, как он жарил во Израили глаголющих истинну и правду. Видит беду свою неминучюю, яко не помогут боги, стоящии на горах высоких, притече душею ко истинному Богу, животворящему мертвыя, и возопи, в конобе медяне сидя: «Господи Вседержителю, Боже Отец наших, Авраамов, и Исааков, и Ияковл», и прочая. Вот, пророк Давыд не солгал, рекше: «Броздами и уздою челюсти их востягнеши, не приближающихся к тебе»[1183]. Слава тебе, Господи! Любо и мне; хорошо так, Христе, Сыне Божий! А то з дураком ладу не было, все преломал на свой лад, и Сына Божия попрал, и кровь заветную[1184] осквернил; а в котле том узнал Авраамова Бога! И Авраам отец стал! А до тово глупым звал, как и в Московском сонме: «Глупы, де, были руские наши святые, грамоте неумели!» Так и там было. Господь милостив, покаяния ради избави его от смерти: разсядеся коноб, и ангел восхитя ево и принесе во Иеросалим. Ну же он жерцов[1185] тех душить, и живых и мертвых! «От вас, де, разорение се, и мне была кончина! Воры, де, блядины дети, с ума меня свели!»

А сам где был? А то Исайя говорил, полно правитца[1186]! Сам так захотел: новой закон блядивой положил, а отеческой истинной отринул и обругал. Кто бы тя принудил? Самовластен еси[1187] и Священная Писания измлада умееши, могущая тя умудрити во спасение твое; да не восхотел последовати учению отца истиннаго духовнаго твоего, но приял еси змию, вогнездящуюся в сердце твоем, еже есть тогда и днесь победитель, Никон[1188]. Кайся вправду, Манасия! Не гляди на Озию, во отчаянье пришедша, дерзнувшаго святая покадити, но зри на Богоотца царя и пророка Давыда[1189]. Егда изочте Израиля и прогневал тем Бога, послан ангел и уби от полка его в три часа 7000. Давыд же плакаше и бияше в перьси, глаголя: «Аз, пастырь, согреших! Аз тя, Господи, прогневах, а сии овцы ничтоже о сем разумеют! Меня казни и дом мой, а сих помилуй!» И умилосердился Господь покаяния ради царева, повеле ангелу престать от пагубы людцкой. Виждь, началних согрешения какову беду миру наносить — тогда, и ныне, и во веки.

А в нашей Росии в 20 в 3 лета, отнележе[1190] враг развратил Церковь[1191], и внесены Быша еретические уставы, много пагубы бывало: мор на всю землю, и сеча, и междоусобие[1192], и кровь безпрестанно льется, за начальничьи игрушки! А еретики ему блазнят и лагодят[1193], глаголя: «Яко на кроткова, государь, Давыда, напасти и беды на тебя и на царство твое бывают». А не молвят так: «Что, де, государь, войны те и смущение во царстве том, яко при Сауле царе, сыне Кисьсове[1194]. Несть ли, де, и во твоей душе таковаго смущения, якоже и в ево, Саулове, мерзской? Осмотрися, де, государь, и прибегни с покаянием к Богу, да милостив будет ти зде и в будущем веце, яко Манасии. Умилися, де, государь, яко Ахав, развративше Израиля, прибегни, яко блудница, воззови, яко хананея; припади, яко мытарь, бия в перси, и яко разбойник возопи[1195]: „Помяни мя, Господи, егда приидеши во царствии си!”»[1196]. Да милостив будет ти Господь Бог, не ревнуй[1197] лукавнующим, ниже завиди творящим беззаконие[1198], зане, яко трава, скоро исшут[1199] или, яко зелие злака, скоро отпадут. Престани, де, государь, проливати крови неповинных, пролей в то место слезы! Угаси пещ, палящую рабов Христовых в Боровске и в Казани[1200]! С воздыханием из глубины сердца расторгни узы сидящих в темницах и изведи живых, закопаных в землю! Припади к коленома их с покаянием, да умолят о тебе Бога, яко о Феофиле-иконоборце Мефодий[1201] древле. Так же был миленкой Мефоди-ет з двема разбойникома закопан в землю, яко и бояроня Морозова Феодосья. В Боровске с прочими, в земле сидя, яко кокушка кокует. Кокуй, бедная, небось ничево, венцы мнози над тобою! И Евдокея-княгиня кокуй, и Марья Даниловых[1202] кокуй, и прочии. Елицы во Христа крестишася, в смерть его крестихомся, спогребохомся убо ему крещением в смерть. Да якоже воста от мертвых славою Отчею, тако и мы во обновлении жизни вечныя станем с ним в веселии и радости жити. Забудем вся сия наветы, потерпим еще благодушие Господа ради, дондеже совершится тайна. Тайна сия от века и от родов в Бозе самом сокровенна, вашего страдания и брацкия скорби, якоже Златаустый пишет «О вочеловечении слово»: усмотрил Бог Петра во Адаме, усмотрил и Павла; Павлу проповедающу учения слово, а Петру вверяем ключи Небеснаго Царства; и не радуется Бог так о Адаме, кормимем в породе[1203], якоже о Петре и Павле, о двух камыках[1204] и жемчюгах чюдных. Право, было так.

Да и ныне, Прокопьевна, немало веселие Богу, как вы кокуете, сидя закопаны в земле той. Пострижена ты уже нынеча, инока скимница Феодора[1205], миленкая моя! Ка то человеку тому, душька та коему болна[1206], всяко домышляется, еже бы не во тшету жизнь изнуряти! Хороша ты и так милостию Божиею была и без чернечества тово. А ныне и давно добро, кстае[1207] плакать, силно ладно. Так же бы нам надобно царя тово Алексея Михайловича постричь, беднова, да пускай поплачет хотя неболшое время. Накудесил много, горюн, в жизни сей, яко козел скача по холъмам, ветр гоня, облетая по аеру, яко пернат, ища станы святых, како бы их поглотить и во ад с собою свести. Но спаси его, Господи, имиже веси судьбами своими, Христе, за молитв кокушек тех бедных, сидящих в земле.

Аще ли належит покаяние ему, — ты веси, буди воля твоя, а не моя! Азъ есмь червь, а не человек[1208], дерзаю паче человека, выше меры моея, угнетаем болезнию по души заблуждшей его, желая и ища от тебя, Всемилостиваго Спаса, исправления его. Несть дивно, еже праведника спасти, но преславно, иже грешника помиловати, и в разум истинный привести.

Ты еси Бог наш, иже водою и духом обновивый обетшавшее грехом естество наше.

Ты еси Бог наш, иже водою потопивый при Нои трех.

Ты еси Бог наш, иже морем свободивши от работы фараоня Моисеом род еврейский.

Ты еси Бог наш, разразивый камень в пустыни, и потекоша воды, и потопы наводнишася, и жаждущая люди своя насытивый.

Ты еси Бог наш, иже водою и огнем при Илии пременивый Израиля от прелести Вааловы[1209]. Сам и ныне, Владыко, премени от прелести царя Алексея, беднова, от новаго Ваала, злодея Никона со дьяволом, и даждь ему очищение, и освящение, и душевное прозрение. Просвети светом разума к познанию твоея истинны[1210], вдохни благая в сердце его, да познает тя, Сына Божия, и прибегнет под кров покаяния; устави смущение души его, яко воды морьския, колеблющийся ветры зелними[1211]; приими жертву его слезную паче, нежели Авелеву; приклони ухо твое к молению нашему, и возглаголи благая в сердца наша, отец наших и братий, о нем, к тебе, Богу и Спасу всех, яко милостив еси и щедр, Боже наш, и тебе славу возсылаем, в Троице славимому Богу Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне, и присно, и во веки веком. Аминь.

О, царю Алексее! Покажу ти путь к покаянию и исправлению твоему. Возри на царя Давыда, что сотвори, внегда вниде к Вирсавии, жене Уриеве, сиречь у живого мужа отняли жену и на постелю к себе взял. Так же вниде к нему Нафан-пророк, и глагола пророк пророку со дерзновением: «Царю Давыде! Дажд-ми суд праведен на силнаго, имущаго у себя сто овец, и едина бысть овца у некоего, он же, восхитя, и ту к себе привлече. Да судиши праведна обидящаго со обидимым!» Давыд же отвеща: «Сотворивый неправду повинен смертному осуждению». И глагола ему Нафан: «Царю Давыде! Ты сию неправду сотворил, понеже имаши триста жен и седмьсот наложниц, не удоволився ими, убив болярина своего Урия, и жену его Вирсавию к себе на ложе привлече. По суду своему повинен еси смерти!» Давыд же рече: «О Нафане, что сотворю? Согреших, неправду сотворих!» И глагола ему Нафан: «Возри вспять и виждь осуждение твое!» Обозрев же ся[1212] Давыд, виде над собою ангела, — оружие наго держа, хотя его за беззаконие посещи. И возопи Давыд ко Господу: «Помилуй мя, Боже, по велицей милости твоей, и по многим щедротами твоими, очисти беззакония моя»[1213], и прочая псалъма того, весь до конца. И плакався о грехе том непрестанно и до смерти своей.

Вот, царю, коли тебя притрапезники те твои Давыдом зовут, сотвори и ты Давыдъски к Богу, покаяние о себе и не гневайся на меня, правду свидетельствующу ти, якоже и на Нафана Давыд, но послушай совета моего болезненаго[1214] к себе. Ей, тебе истинну говорю: время покаятися! Рцы по вышереченному, якоже Давыд, каяся, рече: «Аз, пастырь, согреших; аз, Господи, прогневах тя, а овца моя ничтоже имут к тебе»[1215]. И паки другаго падения его Псалом: «Помилуй мя, Боже, по велицей милости твоей, по многим щедротам твоим очисти беззакония моя, наипаче омый мя от беззакония моего и от греха моего очисти мя; яко беззаконие мое аз знаю и грех мой предо мною есть всегда, тебе единому согреших и лукавое пред тобою сотворих![1216]» Да плачючи Псалом от и до конца говори. Любя я тебя, право, сие сказали. А иной тебе так не скажет, но вси лижут тебя, да уже слизали и душу твою! А ты, аще и умеешь грамоте той, но и нынеча хмельненек от Никонова тово напоения, не помнишь Давыдова тово покаяния. Ведаю разум твой, умеешь многими языки говорить, да што в том прибыль? С сим веком останется здесь, а во грядущом ничимъже пользуетъ тя. Воздохни-тко по-старому, как при Стефане бывало, добренко, и рцы по рускому языку: «Господи, помилуй мя, грешнаго!» А киръелейсон[1217]-от отставь: так ельленя говорят, плюнь на них! Ты, веть, Михайловичь, русак, а не грек. Говори своим природным языком[1218], не уничижай ево и в церкве, и в дому, и в пословицах. Как нас Христос научил, так подобает говорить. Любит нас Бог не менше греков; предал нам и грамоту нашим языком Кирилом святым и братом его. Чево же нам еще хочется лутче тово? Разве языка ангельскова? Да нет, ныне не дадут, до общаго воскресения. «Да аще бы и ангельски говорили, — Павел рече, — любве же не имам, бых яко медь звенящи, или яко барабаны ваши, никоея ползы в них несть. Любы не превозносится, ни безчинствует, любы не завидит, ни гордится, не раздражается, не ищет своя си, не вменяет злое, не радуется о неправде, радует же ся о истинне, вся любит»[1219].

А ты, миленкой, посмотри-тко в пазуху ту у себя, цари християнской, всех ли християн тех любишь? Нет болшо, отбеже любовь и вселися злоба. Еретиков-никония токмо любиш, а нас, православных християн, мучиш, правду о Церкве Божией глаголющих ти. Перестан-ко ты нас мучить тово! Возми еретиков тех, погубивших душу твою, и пережги их, скверных, собак, латинников и жидов, а нас роспусти, природных своих. Право, будет хорошо. Меня хотя и не замай в земле той до смерти моей, иных тех роспусти. Потому что меня жалуют люди те, знают гораздо везде, так мне надобе себя поопасти, чтобы в гордость не войти. Писано: «Отрада на душу гонение велико живет»[1220]. И ты пожалуй, роспусти иных тех при себе, а я и таки хорош. Сын твой после тебя роспустит же о Христе всех страждущих и верных по старым книгам в Господа нашего Исуса Христа. На шестом соборе бысть же сие: Констянтинн Брадатый[1221] проклявше мучителя, отца своего, еретика, и всем верным и страждущим по Христе живот дарова. Тако глаголет Дух Святый мною, грешным рабом своим: и здесь то же будет после тебя! И ты послушай меня, зделай доброе при себе, дондеже еси в животе. Егда приидет хищник[1222] и восхитит тя, не успееш тогда, понеже суд бывает без милости несотворшим милости[1223]. Веть мы у тебя не отнимаем царства тово здесь, ниже иных взущаем[1224] на тебя, но за веру свою стоим, боля о законы своем, преданными от святых отец. Что ти успеет во грядущий век? Грабишь[1225] нас напрасно и обнажаешь[1226] от Христа. Время и теб покаятися, понеже любит Господь Бог кающихъся.

Хощеш ли, ин путь покаяния покажу? Возри на неввитян,[1227] в три дни милость Божиею к себе привлекли сицевым образом.

Глагола Господь ко пророку Ионе с повелением: «Иди и проповеждь нивеввитяном, да покаются, понеже грехи их внидоша во уши моя; аще ли ни — погибнут пагубою». Иона же, ведав Божие милосердие, яко милостив бывает кающимся, не восхоте в Ниневию итти, но седше в корабль и в Фарсис побежа, да же не солжется пророчество. Став же корабль недоступно[1228] на пучине морьстей, ветру велию дышущу. Иона же навклиром, еже есть корабленикам, рече: «Вверзите мя в море, понеже мене ради не поступит[1229] корабль». Егда же ввергоша и́, повеле Бог киту великому, да пожрет его. И бысть три дни и три нощи во чреве китове, прообразуя Христово тридневное погребение в сердцы земли. И принесе его кит жива к Ниневии, граду великому, емуже обхождение седмь дний. В Книгах Ионы пророка в Библеи писано. Егда же испусти его зверь, он же проповеда людям, глаголя: «Аще не покаетеся, — тако глаголет Господь, — в три дни погибнете». И изыде на поле, седе под смерчием, ожидая граду погубы. Людие же умилишася[1230] и с сущими младенцы сосцы материи три дни постишася, и плакавше грех своих, во вретище[1231] облекошася, и перьстию[1232] главы своя посыпавше, и скоту не даша пищи и пития. Много их бысть, иже не познаша десницы и шуйцы, болши двунадесяти темь[1233], — сиречь робят тех столко, а старых тех и гораздо много. И виде Бог умиление и покаяние их, разкаявся Владыко и помилова их.

Пророк же оскорбися, яко не збысться пророчество его, и уснув, сидя под смерчием, — сиречь древца некакие, — и он, милой, с кручины взвалился под куст и уснул. И взыде об нощ тыков над главою его, красна и леп. Он же возрадовахся и возвеселихся о ней. И повеле Господь червю нощному подгрысти: и изше[1234] ис корени. Пророк паки оскорбися о ней. И глагола ему Господь: «Како ты, Иона, ни садил, ни поливал тыковь сию, — обь нощ возрасте, об нощ и погибе, — а скорбию великою оскорбился еси о ней? Кольми же в Ниневии людии мои, иже не знаша десницы и шуйцы, болши паче нежели двунадесяти тем, вси оскорбишася и притекоша ко мне».

Виждь, человече, како любит Бог покаяние грешников, понеже праведника пророка тешит; а грешных милует. Прибегнем к нему, милостивому Богу и Спасу нашему, и не отчаем своего спасения, якоже Каин сотворил, или царь Озия[1235] во Израили. Добр человек был, и милостив, и правдолюбив, но впаде в недуг гордости, сицевым образом: разгордевся, вниде во Святая Святых, взем кадило и приступи к жертвенику, начат святая кадить; архиереи же умолчаша ему за величество сана его. Но токмо един священник Азар приступи к царю и рече, как бы то я, бедной, тебе ворчу, — архиереи те не помогают мне, злодеи, но токмо потакают лишо тебе: «Жги, государь, крестьян тех! А нам как прикажешь, так мы в церкве и поем, во всем тебе, государю, не противны; хотя медведя дай нам в олтар-ет, и мы ради тебя, государя, тешить, лише нам погребы давай да кормы з дворца». Да, право так, — не лгу. И глагола Азар: «Озия! Не подобает ти святая кадити, но токмо единем иереом, сыном Аароним». Он же, не устыдевся гласа священническа, своя совершая. И порази его Господь язвою на челе, еже есть Бог проказу наведе. И изгнаша его ис церковь по закону Моисееву, понеже закон повелевая прокаженных вне сонма[1236] и из града изгоняти, дондеже исцелеет и паки по свидетельству священническу приемлется и прощен бывает. Людие же, устыде вся сана царьска, не изгнаша его из града. Он же, Озия, живяше в дому своем неисходно, не прииде в покаяние греха своего и до смерти. Бог же о сем прогневася на люди, удержа пророчество за их согрешение и за пророческое ослабление, яко не изгнаша прокаженнова царя вне града. И молча пророк Исаия до смерти Озиины, понеже Дух Святый не сниде на пророка к недостойны людямъ глаголати, яко прогневаша Господа удержанием прокаженнаго во граде. И в лето, в неже умре Озия-царь, виде Господа, седяща на престоле, высоце и превознесение, и окрест его херувимы, шесть крыл единому и шесть крыл другому, двема убо летаху, двема очи закрываху, двема же — ноги, и вопиюще друг ко другу: «Свят, свят, свят Господь Саваоф! Исполнь небо и землю славы Его!» «И един от предстоящих, взяв клещи и от престола угль горящий, и прикоснуся устом моим», — рече пророк и возопив: «О, окаянный аз, провидех воплощаема Бога, света невечерня и миром обладающа!» И нача паки пророчествовать.

Виждь и разумей, колики беды гордость раждает: сам погиб и людям охриту[1237] наведе и тщету дарования Божия. Тако и ныне от гордости вниде во Церковь нестроение и дахматное[1238] пременение. Лют есть недуг сей во человеке, и велик подвиг — по Василию Великому — надобе человеку измените обычеи свои. Беда от гордых Церкви Божией! Тот — сяк, а ин — инако. Я помышляю: недостаток ума большей в человеке том, иже гордость содержит, и чается ему, мнится — хорошо, а все розвалилося! Якоже и дьявол сам за недуг сей извежен и-среды огня и отриновен от лица Божия, иво тму осужден, а таки величается: «Я, де, велик! Я обладаю всем!» А и над свиниями не имат власти!

Тако и гордый: мнится имея вся, а ничтоже сый, во всем отвеюду гнило и розвалилося — и душевная, и телесная. Воистинну, гнило седалище гордыни, по Писанию, и в болших, и в малых погибают от сего.

Добро любовь, и смиреномудрие, и послушание к верным и любовным нелицемерное, от чиста сердца и совести благи о Господе. Смиренный и негордый, аще и падет — не разбиется, яко Господь подкрепляет руку его. Глаголет Давыд: «Юнейши бых, и бо состарехся, и не видех праведника оставлена, ниже семени его просяща хлебы; весь день милует и взаим дает праведный»[1239], и прочая. А гордый и величавый, и самомнивый тщится разорить, убить единовернова и брата, яко врага, оклеветать и на смерть предать. О смиренном и ушима не хощет слышать, понеже мерзок ему смиренномудрый, и тщится истребить и память его от земли. Аще бы возможно, он бы жива его поглотил. Но десница Вышняго покрывает его во всем и не попускает выше меры искуситися, но запинает[1240] гордому, по Писанию: «Господь гордым противится, смиренным же дает благодать»[1241]. Живет, миленкой, безлобием, попросту, посреди гордых, яко овча посреди волков, или посреди крагуев[1242] яко птенец. Умышляют о нем, как бы уловить. А он к ним, ко псам, хлебом да солью противится, да любовию Христовою, не помня их коваръства и злобы к себе, единако промышляет и скорбит об них, как бы их спасти и в разум истинный привести. Грызут его гордыя, поваля; а как нужа пристижет, так к нему же бегут, понеже не действенна их гордость ни в чем, токмо свойственна к пакости и ко греху! Горе смиренному з гордыми жить! Не имать покоя души своей и телеси, безпрестанно в ропотех и в волнах: иное догонят его и до слез, а он, переплакав, и забыв досаду их, паки печется об них: откуды что Бог приподаст, и он, сам не сьедше, пехает им в горло, яко псам. Дондеже ядят, и оне ево блажат: «Миленкой, кормилец на!» А как сьели и высрли, тако и паки блядин сын и сукин сын стал. Горе ему, бедному, с ними живучи! Отраднее бы ему было со змиями и со зверми в разселинах каменных живучи, нежели з гордыми в пещерах одных, понеже зверие Даниила-пророка устыдешася во рву[1243], и Иванна Предтечи в пустыни змии и керасти[1244] не вредили ниче. А гордые смиреннаго всегда грызут.

Да воздаст им Господь по делом их! Куды же ему, милому, детца от них! Небо одно, земля одна, хлеб общ вода такожде. Терпеть стало, не пособить, дондеже Бог разделит и возмет коегождо к себе, яко милостив есть и щедр, очищает смиреннаго от грех его мучением сим. Аще бы не сия видимыя враги ратовали его, ино бы беси озлобляли его. А без скорби век сей никто от святых не претече. Аще не внешния, ино внутренний беды, еже есть помыслы неподобныя[1245], потом и дела. А егда ратует видимый враг, тогда сия ратники спят. Благословен Бог, изволивый так! Много скорби праведным и от всех их избавит я[1246] Господь[1247]! Хранит Господь душа преподобных своих и не оставит зде и в будущий век. Аще кто не вкусит горести зде, не имать получити сладости там. Всяк бо родится на плачь, якоже младенцы, рождьшеся от материи утробы, свидетельствуют: заплачют, из утробы изшед, являя плачевное сие житие, понеже многоболезнено и скорбно живущим на нем. Аще и кратко се житие, но исполнено мятежа и всяких хлопот. Будущий же век — веселие и радость без конца, еяже получат терпящий зде, и о Христе Исусе мучащеся, еяже да сподобимся вси насладитися со Христом, емуже слава и держава во веки веком. Аминь. <...>

ПОСЛАНИЕ ЦАРЮ АЛЕКСЕЮ МИХАЙЛОВИЧУ, НАПИСАННОЕ ПОСЛЕ ВОЗВРАЩЕНИЯ АВВАКУМА В МОСКВУ ИЗ СИБИРИ, С «ЗАПИСКОЙ» АВВАКУМА О ЖЕСТОКОСТЯХ ДАУРСКОГО ВОЕВОДЫ БОЯРИНА АФАНАСИЯ ПАШКОВА («ПЕРВАЯ ЧЕЛОБИТНАЯ» ){20}

ЧЕЛОБИТНАЯ ЦАРЮ АЛЕКСЕЮ МИХАЙЛОВИЧУ ИЗ ХОЛМОГОР («ТРЕТЬЯ ЧЕЛОБИТНАЯ»{21})

Христолюбивому государю, царю и великому князю Алексею Михайловичю), всеа Великия и Малыя и Белыя Росии самодержцу бьет челом богомолец твой, в Даурех мученой протопоп Аввакум Петров.

Прогневал, грешной, благоутробие твое от болезни серца неудержанием моим; а иное тебе, свету-государю, и солгали на меня, им же да не вменит Господь во грех.

Помилуй мя, равноапостолный государь-царь, робятишек ради моих, умилосердися ко мне!

С великою нуждею доволокся до Колмогор, а в Пустоозерской острог до Христова Рожества не возможно стало ехать, потому что путь нужной[1286], на оленех ездят. И смущаюся, грешник, чтоб робятишка на пути не примерли с нужи.

Милосердый государь, царь и великий князь Алексей Михайлович, всеа Великия и Малые и Белыя Росии самодержец! Пожалуй меня, богомольца своего, хотя зде, на Колмогорах, изволь мне быть, или как твоя государева воля, потому что безответен пред царским твоим величеством.

Свет-государь, православной царь! Умилися к странъству[1287] моему, помилуй изнемогшаго в напастех и всячески уже сокрушена: болезнь бо чад моих на всяк час слез душу мою исполняет. И в Даурской стране у меня два сына от нужи умерли. Царь-государь, смилуйся!

«ГРАМОТКА» ЦАРЮ АЛЕКСЕЮ МИХАЙЛОВИЧУ ИЗ ПУСТОЗЕРСКА («ЧЕТВЁРТАЯ ЧЕЛОБИТНАЯ»){22}

Список з грамотки.

Государь-царь, державный свет — протопоп Аввакум, не стужаю[1288] ти много, но токмо глаголю ти: радоватися и здравствовати о Христе хощу, и благоволит душа моя, да благословит тя Господь, и света мою государыню-царицу, и детушек ваших, и всех твоих, да благословит их дух и душа моя во веки.

Помню твой приказ з Дементьем: приказывал памятовати о себе, — нет, государь, не забуду. Якоже зрит Господь, сердце мое не притворяя, говорю: аще получю дерзновение и в будущем веце, и там о тебе хощу припасти ко всех Владыце, не токмо зде, в темнице. Протопоп Аввакум не помнит тово ничево, благодатию Божиею, что над ним делается. Одново желаю — пред Богом стати вам непостыдным. Да и много столько мне, грешному,— забыти ваше благородие! Один ты у нас царь на сем свете. Да и надеюся, яко силен Бог спасти нас с вами. Ну, государь, моли же ся и за мя, грешнаго, и в чем перед тобою погрешил, прости мя; а тебя такоже да простит Господь Бог и да помянет любовь твою ко мне, нищему, во царьствии своем, егда приидет воздати комуждо по делом его.

Да и заплутаев тех Бог простит, кои меня проклинали и стригли: рабу Господню не подобает сваритися[1289], но кротку быти ко всем[1290]. Не оне меня томят и мучат, но диявол наветом своим строит; а оне, тово не знают и сами, что творят[1291]. Да уж, государь, пускай, быти тому так! Положь то дело за игрушку! Мне то не досадно. Посем паки да благословит мя третицею Господь и дух мой здесь и в будущем веце.

Прости же, государе, уже рыдаю и сотерзаюся страхом, и недоумением содержим есмь; помышляю моя даяния и будущаго Судища ужас. Брат наш, синбирской протопоп Никифор, сего суетнаго света отъиде[1292], посем та же чаша и меня ждет. Ох, увы мне, окаянному, и горе! Како отвещаю безсмертному Судии, царю всех и Богу? Токмо надеюся на его праведныя щедроти, понеже любящим его вся поспешествуют[1293] во благое. Подобает, государь, и всем нам помышляти смерть, ад, небо, и отца нашего, протопопа Стефана, учение помнить. Паки тя, государь, благословляю и, опрятне став, поклоняюся тебе, самодержавному, честне.

А корму твоего, государева, дают нам в вес — муки по одному пуду на месяц, да и о том слава Богу. Хорошо бы, государь, и поболши для нищие братии за ваше спасение.

Изволь, самодержавие, с Москвы отпустить двух сынов моих к матери их на Мезень[1294], да тут, живучи вместе, за ваше спасение Бога молят; и не умори их з голоду, Господа ради. А обо мне, якоже Богу и тебе годе: достоин я, окаянный, грехов ради своих, темнице пустозерской. Умилися, святая душа, о жене моей и о детех.

ПОСЛАНИЕ ЦАРЮ АЛЕКСЕЮ МИХАЙЛОВИЧУ ПУСТОЗЕРСКА («ПЯТАЯ ЧЕЛОБИТНАЯ»{23})

Царь-государь и великий князь Алексей Михайлович! Многажды писакам тебе прежде и молихом тя, да примиришися Богу и умилишися в разделении твоем от церковнаго тела, и ныне последнее тебе плачевное моление приношу ис темницы, яко из гроба, тебе глаголю: помилуй единородную душу свою и вниди паки в первое свое благочестие, в немже ты порожден еси с преже бывшими тебе благочестивыми цари, родители твоими и прародители.

И с нами, богомольцы своими, во единой святой купели ты освящен еси, единыя же Сионъския церкви святых сосец ея нелесным[1295] млеком воспитен еси с нами, сиречь единой православной вере и здравым догматом с нами от юности научен еси.

Почто по духу братию свою тако оскорбляеши? Единаго бо мы себе Отца имамы вси, иже есть на небесех, по святому Христову Еуангелию. И не покручинься, царю, что тако глаголю ти, ей, истинна так. Господин убо есть над всеми царь, раб же со всеми есть Божий. Тогда ж наипаче наречется господин, егда сам себе владеет и безместным страстем не работает, но споборника имея благочестива помысла, непобедимаго самодержца безсловесных страстей; иже всех матеря похоти всеоружием целомудрия низлагает[1296]. Честь царева суд любит[1297], по пророку.

Что есть ересь наша или кий раскол внесохом мы во Церковь, яко же блядословят о нас никонияны, нарицают раскольниками и еретиками в лукавом и богомерском «Жезле»[1298], а инъде и предотечами антихристовыми? Не постави им, Господь, греха сего, не ведят бо, беднии, что творят. Ты, самодержче, суд подымеши о сих всех, иже таково им дерзновение подавый на ны. Не вемы в себе ни следу ересей, коих пощади нас Сын Божий от такова нечестия и впредь, ниже[1299] раскольства: Бог сведетель и пречистая Богородица, и вси святии! Аще мы раскольники и еретики, то и вси святии отцы наши и прежнии цари благочестивии, и святейшия патриархи такови суть. О небо и земле, слыши глаголы сия потопныя[1300] и языки велеречивыя!

Воистинну, царь-государь, глаголем ти: смело дерзаете, но не на пользу себе. Кто бы смел рещи таковыя хульныя глаголы на святых, аще бы не твоя держава попустила тому быти? Вонми[1301], государь, с коею правдою хощеши стати на Страшном суде Христове, пред тьмы аньгельскими и пред всеми племени язык верных и зловерных. Аще во православии нашем, отеческих святых книгах и в догматех их хотя едина ересь и хула на Христа Бога и Церковь его обрящется, ей, ради мы за них прощаться пред всеми православными, паче же за то, аще мы что от себя внесохом — соблазны или раскол — во Церковь. Но несть, несть! Вся церковная права суть разумевающим истинну и здрава обретающим разум по Христе Исусе, а не по стихиям сего мира, за нюже мы страждем и умираем, и крови своя проливаем.

Испытай, царю християнъский, Писание и виждь, яко в последняя времена исправления веры и обретения истинны нигдеже несть и не будет, но везде писано есть, что в последняя времена отступят веры, а не исправят ю, и исказят писания, и превратят[1302], и внесут ереси погибельныя, и многих прельстят. Сице везде суть в писаниях святых узриши.

И не дивися, тако истинна. Христос сам рече: «Егда приидет Сын человеческий, обрящет ли веру свою на земли?»[1303] На се богословцы глаголют: не обрящет, кроме малых избранных, забегших в горы; а во градех и селех не обрящется ни единаго православнаго епископа и попа. Тако будет, царю, по словеси Христову. И помяни дни Ноевы: много ли осталось благочестивых пред потопом? Веси, только осм душ. И в скончании века тако будет: мало Христово стадо, много ж сатанино и антихристово воинство будет.

И ты не хвалися! Пал ся еси велико, а не востал искривлением Никона, богоометника и еретика, а не исправлением, умер еси по души ево учением, а не воскрес. И не прогневися, что богоотметником ево называю. Аще правдою спросиши, и мы скажем ти о том ясно с очей на очи и усты ко устом возвестим ти велегласно; аще ли же ни, то пустим до Христова суда: там будет и тебе тошно, да тогда не пособишь себе нимало. Здесь ты нам праведного суда со отступниками ведал, и ты тамо отвещати будеши сам всем нам, а льстящий и ласкающий тебе, имже судом судиша нас, такоже и сами от Христа и святых его осудятся, и в нюже меру мериша нам — возмерится им от Сына Божия. Несть бо уже нам к ним ни едино слово. Все в тебе, царю, дело затворися[1304] и о тебе едином стоит[1305]. Жаль нам твоея царския души и всего дому[1306] твоего, зело болезнуем о тебе, да пособить не можем ти, понеже сам ты пользы ко спасению своему не хощешь.

А о греческих властех и вере их нынешной сам ты посылал прежде испытовати у них догматов Арьсения Суханова[1307] и ведаешь, что у них иссяче благочестие по пророчеству святых — царя Констянтина и Силивестра папы, и ангела Божия, явльшагося тогда Филофею Цареградскому патриарху и сказавшу о том же. Ведаешь ли, писано се во Истории о белом клабуце[1308] и, ведая, почто истинну в неправде содержиши? Сего ради открывается гнев Божий на вас и бысть многажды ты наказан от Бога и все царство твое, да не позналися есте.

А еже нас не велишь, умерших, у церкви погребати, и исповеди и Святых Тайн лишать в животе сущих еще коих, да Христос нас не лишит благодати своея: той есть присно с нами и будет, надеем бо ся на нь крепко, и никтож — человек смертной и тленной — отлучити нас от него возможет, с ним бо стражем и умираем. А по смерти нашей грешная телеса наша — добро так, царю, ты придумал со власьми своими, что псом пометати или птицам на растерзание отдати. Вемы бо, да и ты слышишь по вся дни во церкви, яко святым мучеником ни единому честнаго погребения не бысть от убивающих их или в темницах уморяющих, но метаху их в безчестныя места, и в воду иных, и в ровы, и в кал, оных же и сожигали мощи, да Христос их нигде не забыл. Такоже и нас, негли[1309], не забудет надежда наша и купно с первыми соберет кости наша в последний день и оживотворит мертвенная телеса наша Духом Святым. Несть мы лутши древних мученик и исповедник — добро так нам валятися на земли! Земли же есть и добровольце себе святии отцы погребати себе не повелеша, великаго ради смирения, да большую мзду восприимут от Христа Бога. И елико ты нас оскорбляеши больши и мучишь, и томишь, толико мы тебя любим, царя, больши и Бога молим до смерти твоей и своей о тебе и всех кленущих нас: «Спаси, Господи, и обрати ко истинне своей!» Аще же не обратитеся, то вси погибнете вечно, а не временно.

Прости, Михайлович-свет, либо потом умру, да же бы тебе ведомо было, да никак не лгу, ниже притворялся говорю: в темнице мне, яко во гробу, сидящу, что надобна? Разве смерть? Ей, тако.

Некогда мне молящюся о тебе з горькими слезами от вечера и до полунощи и зело стужающу Божеству, да же бы тебе исцелитися душею своею и живу быти пред ним: и от труда своего аз, многогрешный, падох на лицы своем, плакахся и рыдая горько, и от туги великия забыхся, лежа на земли, и видех тя пред собою или ангела твоего умиленна стояща, подпершися под лице правою рукою. Аз же возрадовахся, начах тя лобызати и обымати со умиленными глаголы. И увидех на брюхе твоем язву зело велику[1310], исполнена гноя многа, и убоях, вострепетах душею, положих тя взнак[1311] на войлок свой, на немже молитвы и поклоны творю, и начах язву на брюхе твоем слезами моими покропляя, руками сводити, и бысть брюхо твое цело и здраво, яко николиже боле. Душа ж моя возрадовалася о Господе и о здравии твоем зело.

И паки поворотих тя вверх спиною твоею, видех спину твою згнившу паче брюха, и язва больши первыя явихся. Мне же так же плакавшуся, руками сводящу язву твою спинную, и мало-мало посошлася и не вся исцеле.

И очютихся от видения того, не исцелих тя всего здрава до конца. Нет, государь, большо покинуть мне плакать о тебе, вижу, не исцелеть. Ну, прости же, Господа ради, дондеже увидимся с тобою.

Якоже присылал ко мне Юрья Лутохина[1312], и рекл он, Юрье, усты твоими мне на Угреше: «Разсудит, де, протопоп, меня с тобою праведный судия Христос». И я на том же положил: буди тако по воли твоей. Коли тебе, государь, тако годе, ино и мне так любо: ты царствуй многа лета, а я мучуся многа лета, и пойдем вместе в домы своя вечныя, егда Бог изволит. Ну, государь, да хотя меня и собакам приказал выкинуть, да еще благословляю тя благословением последним, а потом прости, уж тово чаю только.

Царь-государь Алексей Михайлович, любим бо еси мне, исповемся тебе всем сердцем моим и повем ти вся чюдеса Господня. Ей, не лгу — буди мне с сею ложью стати на Страшнем суде с тобою пред лицем Господним. Того ради хощу тебе сказать, яко мнит ми ся, не коснит[1313] Господь о кончине моей, и помышляет ми ся, будет скоро отложение телеси[1314] моему, яко утомил мя еси зело, еще же мне и самому о жизни сей нерадящу. Послушай, державне, побеседаю ти, яко лицем к лицу.

Нынешня 177 (1669) году, в Великий пост, на первой неделе, по обычаю моему хлеба не ядох в понедельник, такоже и во фторник, и в среду не ядох, еще же и в четверг не ядше пребых, в пяток же, прежде часов[1315] начах келейное правило, псалмы Давыдовы пети, прииде на мя озноба зело люта, и на печи зубы мои розбило з дрожи. Мне же, и лежа на печи, умом моим глаголющу псалмы, понеже от Бога дана Псалтырь и наизусть глаголати мне, — прости, царю, за невежество мое, — от дрожи тоя нападе на мя мыт[1316]; и толико изнемог, яко отчаявшу ми ся и жизни сея, уже всех дней не ядшу ми дней з десять и больши.

И лежащу ми на одре моем и зазирающу[1317] себе, яко в таковыя великия дни правила не имею, но токмо по чоткам молитвы считаю, и Божиим благоволением в нощи вторыя недели, против пятка, разпространился язык мой и бысть велик зело, потом и зубы Быша велики, а се и руки Быша и ноги велики, потом и весь широк и пространен под небесем по всей земли разпространился, а потом Бог вместил в меня небо, и землю, и всю тварь[1318]. Мне же, молитвы безпрестанно творящу и лествицу[1319] перебирающу в то время, и бысть того времени на полчаса и больши, и потом возставши ми от одра лехко и поклонившуюся до земля Господеви, и после сего присещения Господня начах хлеб ясти во славу Богу.

Видишь ли, самодержавне? Ты владееш на свободе одною Русскою землею, а мне Сын Божий покорил за темничное сидение и небо и землю, ты, от здешняго своего царства в вечный свой дом пошедше, только возьмеш гроб и саван, аз же, присуждением вашим, не сподоблюся савана и гроба, но наги кости мои псами и птицами небесными растерзаны будут и по земле влачимы; так добро и любезно мне на земле лежати и светом одеянну и небом прикрыту быти; небо мое, земля моя, свет мой и вся тварь — Бог мне дал, якоже выше того рекох. Да не первому мне показанно сице: чти, державный, книгу Палею; егда ангел великий Альтез древле восхитил Авраама выспрь[1320], сиречь на высоту к небу, и показа ему от века сотворенная вся, Богу тако извольшу. А и ныне, чаешь, изнемог Бог? Несть, несть, той же Бог всегда и ныне, и присно, и во веки веком! Аминь.

Хвалити ми ся не подобает, токмо о немощах моих — да вселится в мя сила Христова — не только то тово Божия присещения. Егда мне темныя твоя власти волосы и бороду остригли и, проклявше, за твоим караулом на Угреше в темнице держали, — о, горе мне, не хочется говорить, да нужда влечет! — тогда нападе на мя печаль. И зело отяготихся от кручины и размышлях в себе, что се бысть, яко древле и еретиков так не ругали, якоже меня ныне: волосы и бороду остригли, и прокляли, и в темнице затворили никонияня, пущи отца своего Никона надо мною, бедным, сотворили. И о том стужах Божеству, да явит ми, не туне[1321] ли мое бедное страдание. И в полунощи во всенощное, чтущу ми наизусть святое Еуангелие утреннее, над ледником на соломке стоя, в одной рубашке и без пояса, в день Вознесения Господня, бысть в дусе[1322] весь, и ста близ меня по правую руку ангел мой хранитель, улыскаяся[1323]^, и приклоняяся ко мне, и мил ся мне дея; мне же чтущу святое Евангелие не скоро и ко ангелу радость имущу, а се потом изо облака госпожа Богородица яви ми ся, потом и Христос с силами многими и рече ми: «Не бойся, аз есм с тобою». Мне же к тому прочетше к концу святое Евангелие и рекшу: «Слава тебе, Господи», и, падшу на земли, лежащу на мног час, и, егда отъиде слава Господня, востах и начах утреннюю кончати. Бысть же ми радость неизреченна[1324], еяже невозможно исповедати ныне. За любовь тебе Господню, Михайлович, сказано сие, понеже хощу умереть. Молю тя именем Господним, не поведай врагом моим, никониянам, тайны сея, да не поругают Христа Исуса, Сына Божия и Бога: глупы веть он, дураки, блюют и на самого Бога нечестивыя глаголы; горе им, бедным, будет.

Посем, государь, мир ти и паки благословение, аще снабдиши[1325], о немже молю твою царскую душу, аще ли же ни, буди воля твоя, якоже хощеши. Не хотелося боло мне в тебе некрепкодушия тово: веть то всячески всяко будем вместе, не ныне, ино тамо увидимся, Бог изволит.

ПОСЛАНИЕ ЦАРЕВНЕ ИРИНЕ МИХАЙЛОВНЕ{24}

Свет-государыня, всегосподованная[1326] дево, Ирина Михайловна! Что аз, грубый, хощу пред тобою рещи? Вем, яко мудра еси, дево, сосуд Божий, избранный, благослови поговорить! Ты у нас по царе над царством со игуменом Христом игумения. Якоже он, надежа наша, изсек римскою властью любоплотный род еврейский[1327], подобает, государыня, и здесь любоплотным по тому же уставу быть. Не страша же глаголю, но предълагаю законопреступникам збывшееся издревле во Израили. Егда в законе поблядят[1328], тогда и разорение, егда же обратятся ко Господу Богу, тогда им милость и ужитие мирно и безмолвно. Но виждь, предобрая, что над собою и греки учинили, ко псу ездя, на Флоренском соборе[1329], истиннее, рещи, на сонмище жидовское, руки приписали, Мануилович[1330] с товарищи, что наведе греческой державе? Помнишь ли, свет, реченное или запамятовала? Ну, ино я препомню.

Тому лет з двести семьдесят с лишком, варвар, Бахмет[1331] турской, взял Царьград[1332] и брата Мануиловича Константин[1333]. Не коснел[1334] Христос, скоро указ учини. Блюдусь и трепещу: та же собака заглядывает и в нашу бедную Росию. Мнит ми ся, по греческому же уставу ступает, малу-помалу на высоту[1335] восходит и со дияволом предуспевает. Егда помышляю, ужас меня обьемлет: отвсюду ми тесно[1336] ныне душа, плавание, а тогда телесем гробы.

Преудобренная[1337] невесто Христова, не лучши ли со Христом помиритца и възыскать старая вера, еже дед и отец твои[1338] деръжали, а новую блядь[1339] в гной спрятать? Пускай Никонов устав мотыльной[1340], до общаго воскресения тут препочиет. А будет так и не учинитца, тако глаголет Дух Святый, пострадать будет и нам, якоже и греком. А потом варвар попустит и на самую первую блудницу, еже есть костел римской, потом же и последней диявол, глаголю, антихрист, потом пророцы Илия и Енох з Богословом, потом изменение твари. Потом «Се жених грядет, исходите во стретение его», по глаголющему пророку: «Зрех, доньдеже престоли поставятъся и Ветхий Деньми[1341] седе, и книги разверзошася, и тмы тмами предстояху ему, и тысяща тысящами служаху ему». Тогда праведницы просветятся, а грешницы омрачится, тогда християне возвеселятся, а никонияна восплачются и возрыдают, яко прииде, отмщение коварству их.

Воистинну, государыня, никонияньская вера и устав не по Бозе, но по человеку. Умыслил Никон оружием и пищальми и со дреколми на противныя, не разумех пророка вопиюща: «Не на лук бо мой уповаю, и оружие мое не спасет мене»[1342]. По тому же рекл прилично апостол Павел: «Несть наша брань к крови и плоти, но к началом и ко властем и к миродержителем тмы века сего, к духовом злобе поднебесным»[1343]. И еще он же: «Сего ради приимете вся оружия Божия, да возможете противитися в день лют, и вся содеявше стати»[1344]. Паки он же: «Станете убо препоясани чресла ваша истинною и оболокъшеся во броня правды и обувше нозе во благовествования миру. Надо всеми же сими восприимите щит веры, в немже возможете вся стрелы лукаваго разжженныя угасити»[1345].

Царевна-государыня, Ирина Михайловна, умоли государя-царя, чтобы мне дал с никонияны суд праведный, да известна будет вера наша християньская и их никониянская. Иду, раб ваш, братися с турским по святей Божии церкви, взявши братию мою, страждущих повсюду. Не надобе нам ни пищали, ни сабли, ни ино что от таковых, но токмо облецемся в ризы священныя; попы и дияконы со кресты и с фимияном, а черньцы — в черныя ризы и схимы. И всяк возраст мужеска полу и женска и плачюще и восклицающе горце: «Владыко, не остави нас, сирых, но прииди и стани с нами, да воспоем песнь раба Божия Моисея: „Коня и всадники фараоновы вверже в море избранныя, всадники потопи в Чермном мори”»[1346], и прочая. Надеюся на Господа, яко Ияков Никейсъкий[1347], прогнав перскаго царя комарами.

А никонияна, патриархи и митрополиты, и архиепископы со архимариты, и игумены пускай против варвара своим сонмом поидут. Как знают, так и молят по-своему Бога. В молитвах их напечатано: «Молимся тебе, дух лукавый»[1348]. Пускай оне с лукавым духом, а мы, християне, со Христом Исусом. Нам оне, поганцы, в товарищы не надобны. Мы пойдем на турская полки от десных, в руках победное оружие — крест — держа. А никонияня пускай да идут о левую с крыжами и с партесъным пением[1349]. Оне пускай против воевод идут турскаго, а мы — на самого диявола и Салтана царя. Я хощу о Христе бозе моем, яко Давыд на Голияда[1350], тако и Салтана царя, патрахилию обязав, в Москву притащу ти и пред царя моего поставлю, яко пса, и благословение царю-государю подам.

Пойду в пустыню, куды очи несут, направляем Христом и пречистою Богородицею, а избранное Христово воинство, куды кто хочет, туды и поди, Бог благословит. А никонияня назад не возвратятся, тако глаголет Дух Святый, истреблени будут, яко Мадиям и Сисара, Иавим в потоце Кисове, со иноплеменники брашася, погибнут вси, потребятся[1351], яко древле во Аендоре[1352], будут, яко гной земный. Да болше того полно говорить, будет так, якоже рекох.

По сих всех прости мя, святая душа, и благослови, елико согреших словом и делом, и помышлением, и осуждением, и всеми моими чювствы. Аминь.

ПОСЛАНИЕ ЦАРЮ ФЕДОРУ АЛЕКСЕЕВИЧУ («ЧЕЛОБИТНАЯ»){25}

Благаго и преблагаго и всеблагаго Бога нашего благодатному устроению, блаженному и треблаженному и всеблаженному государю нашему, свету-свитилу, рускому царю и великому князю Феодору Алексеевичу.

Не смею нарещися богомолец твой, но яко некий изверг[1353], и непричастен ногам твоим, издалеча вопию, яко мытарь[1354]. «Милостив буди ми, Господи!»; подъстилаю главу и весь орган тела моего со гласом: «Милостив буди ми, Господи!», яко серафинисса, жена еллинска, к сыну Божию, ибо и пси ядят от крупиц, падающих от трапезы господий своих[1355]. Ей, пес есмь аз, но желаю крупицы твоея милости.

Помилуй мя, странного[1356], устраншагося[1357] грехъми Бога и человек, помилуй мя, Алексеевич, дитятко красное, церковное! Тобою хощет весь мир просветитися, о тебе людия Божия расточенныя[1358] радуются, яко Бог нам дал державу крепкую и незыблему. Отради[1359] ми, отрасль царская, и не погуби мене со беззаконьми моими, ниже, в век враждовав, соблюдеши зол моих, зане ты еси царь мой, и аз раб твой; ты помазан елеом радости, а аз обложен узами железными, ты, государь, царствуешь, а аз во юдоли плачевной плачюся. Увы мне! Кого мя роди мати моя! Проклят день, в он же родихся, и нощь она буди тьма, еже изведе из чрева матере моея!

Помилуй мя, сыне Давыдов[1360], помилуй мя! Аще благодать обретох пред тобою, помилуй мя! Услыши моление мое, внуши молитву мою не во устнах льстивых[1361]! Глаголю ти: разрежь чрево мое и посмотри сердце мое, яко с трепетом молю и мил ся дею; припадаю: приклони ухо твое и внуши глаголы моя из болезненны души. Царю, послушав, от лют мя избави: един бо еси ты нашему спасению повинен. Аще не ты по Господе Бозе кто нам поможет? Столпи поколебашася наветом сатаны, патриарси изнемогоша, святители падоша, и все священство еле живо — Бог весть! — али и умроша. Увы, погибе благоговейный от земля и несть исправляющаго в человецех[1362]! Спаси, спаси, спаси их Господи, имиже веси судбами! Излей на них вино и масло, да в разум приидут!

А что, государь-царь, как бы ты мне дал волю, я бы их, что Илия-пророк, всех перепластал во един час[1363]. Не осквернил бы рук своих, но и освятил, чаю. Да воевода бы мне крепкоумной — князь Юрья Алексеевич Долгорукой[1364]! Перво бы Никона, собаку, и разсекли начетверо, а потом бы никониян. Князь Юрья Алексеевичь, не согрешим, небось, но и венцы победныя приимем! Помниш, ты мне жаловал, говорил: «Естли, де, что, протопоп Аввакум, — на соборе том[1365] говорит, — и я тебе сопротив безъответно реку: „Государь, винно, так ты”». Да инде и слава Богу. А после и не так у них стало.

Бог судит между мною и царем Алексеем. В муках он сидит, слышал я от Спаса; то ему за свою правду[1366]. Иноземцы те что знают? Что велено им, то и творили. Своего царя Константина, потеряв безверием, предали турку[1367], да и моего Алексея в безумии поддержали, костелники[1368] и шиши[1369] антихристовы, прелагатаи[1370], богоборцы!

Князь Юрья Алексеевичь, здрав буди, а благословение мое есть на главе твоей. Помниш, и дважды благословил тя да и ныне так же. Прости и моли о мне, грешнем, Бога, да не разлучит нас во Царствии своем в день века. Мои светы вы все, князи и боляре, отступником до вас нет дела! Говорите Иоакиму[1371] патриарху, престал бы от римских законов, дурно затеели, право. Простой человек, Яким-от. Тайные те шиши, кои приехали из Рима, те ево надувают аспидовым ядом. Прости, батюшко Якимушко! Спаси Бог за квас, егда напоил мя жаждуща, егда аз с кобелями теми грызъся, яко гончая собака з борзыми, с Павлом и Ларионом[1372].

Чюдо! Чюдо! Заслепил диявол! Отеческое откиня, имъже отцы наши, уставом, до небес достигоша, да странное[1373] богоборство возлюбиша, извратишася. Не я своим умыслом, скверной, затеваю, ни, ни, никакоже, но время открывает, яко чаша в руце Господни нерастворенна исполнь растворения, и уклони от сея в сию, обаче и дрождие его не искидашася. Псалмопевец глагола: «Идрождей[1374] не кинет даром, но испиют вси грешнии земли»[1375]. Рече Господь: «Имеяй уши слышати да слышит»[1376].

Прости, прости, прости, державне! Пад, поклоняюся! Прости, Господа ради, в чем согрубил тебе, свету. Благословение тебе от Всемогущия десницы и от меня, грешнаго Аввакума протопопа. Аминь.

ПИСЬМО ИВАНУ НЕРОНОВУ{26}

<...> по Воздвиженьев день[1377] живу <...>, четвертую неделю ношу на шее чепь с тулом[1378].[1379] Жалуют, пускают к церкви. Не пустили попы у Казанские в церковь и ис придала выбили, по приказу архидьяконову, сказывают. И я, грешник, помянул изгнание великаго светила Златаустаго[1380], и собрался з братнею о Господь в дому твоем, в сушила, после тебя в первое воскресение, побдети, и житие Златаустово на замвонной статье[1381] почел братье. И егда достигло время на завтрене[1382] перваго часа, тогда предложил в Беседах[1383] статью почести. И в то время прииде дух от пустыни, обыдоша нас пси мнози и сонм лукавых объступиша ны[1384], и вскочиша в молитвенный дом Борис Нелединской со стрельцами, и книги попраша, а меня почали бить взашей и за волосы драть, в патрахели, а братью такоже перехватали, человек с сорок и болши. И отвели нас на патриархов двор, и завтрени допет не дали. И потом братью отослал в тюрьму и держал их в тюрьме неделю; и, приведши в церковь, их проклинал и велел их бить взашей и ходить им в церковь нигде не велел[1385]. А проклинал их во время страшныя литоргии[1386].

А меня в первый день взятия оковав юзами, чепью большею, и велел вести Москвою в Ондроньев монастырь[1387] на телеге. И по десяти днех паки меня имал из монастыря к себе на двор, и велел вести Москвою пешова за рукава, снемши с рук[1388], яко разбойника.

И был я в приказе день един перед судьями на роспросе про челобитную, что братья о тебе подавали государю. А писал ее Данило Костромский[1389] да я. А в ней написано слово так: «О, благочестивый царю, откуду се привнидоша во твою державу? Учение в Росии не стало, и глава от церкви отъята, понеже озоба вепрь от луга и инок дивии поял и ест[1390]».[1391] И царь отдал ея патриарху, и меня патриарховы судьи про сие слово роспрашивали. И я судьям сказал: «Глава, — реку, — Иван, у Казанский церкви тут был, а свиньи — те, которые разоряют благочестие, да те попы, которые патриарху на батька подали челобитную, что патриарх у себя сказывал».

А в то, государь, время в приказе был и архидьякон, и со мною стязався[1392] и побраня меня матерны, велел паки отвести в Ондроньев монастырь. И оттоль сижу все на чепи, и домашних ко мне никово не припускают.

А набело о тебе что челобитную писал Симеон Бебехов, и он на патриархове дворе сидит, на чепи же, недели с три уже.

А Данила Костромскаго повезли в Астрахань.

А Логина остриг[1393] и проклинал после переноса во время страшныя литоргии, и однорядку с него и кафтан стащили в то же время, и били ис церкви взашей довольно в одной рубахе. А в то время у обедни и царь был. На чепи ево тащили от патриархова двора до Богоявленскаго монастыря[1394] за шею по земле многажды. И послал ево в Муром и велел проклинать, кличь, сказывают, чтобы никто ево попом и протопопом не звал. А жить ему велел в деревне, у отца, под началом, остриженому.

А про Стефана[1395] сказать не знаю что, — всяко ослабел. Писал я о тебе челобитную, и он государю и не отнес. И я помышляю: благо нам и так. Давид-богоотец рекл: «Не надейтеся на князя, на сына человеческаго, в нихже несть спасения»[1396].

Помолись, государь, о мне, яко Павел о Тимофее[1397], в молитвах своих дневных и нощных, и рцы мне глагол, хотя един, ко утешению, якоже он: «Тимофею, возлюбленному чаду, благодать, милость и мир от Бога Отца и Христа Исуса, Господа нашего». Я не якоже Тимофей, но ты подобен еси Павлу, благодать устны твоими действует, якоже Павловыми. Аз, грешник, помня слезы твоя, и радости исполняюся, днем и нощию воспоминание приемля о сущей в тебе нелицемерней вере. Благодарю укрепляющаго мя Христа Исуса, Господа нашего, яко верна мя помыслив и положив мя в службу, бывша иногда хульника и гонителя и досадителя, но помилован бых за молитв твоих, яко неведый творих. Упремножи[1398] же ся благодать Господа нашего Исуса Христа с верою и любовию со всеми нами во веки. Аминь.

А писанейце, сказывают, от тебя ко мне пришло, да ко мне не дошло. А дом твой — ни та, ни се, без меня и пущи пропал; сказывают, пьянствуют да бранятся. А жена моя потерпела, да и з двора збрела. А братья розбрелась вся. А подголовок[1399] и ныне в церкви, не ведомо цел, не ведомо — нет, а ключ у меня лежит[1400]

ПИСЬМО ИГУМЕНУ ФЕОКТИСТУ{27}

Отписка с Мезени протопопа Аввакума ко игумену Феоктисту. Списано с сущия ево Протопоповы руки слово в слово.

Рече Господь: «Аще согрешают пред вами человецы до седмьдесят крат, седморицею и каются, — прощайте их»[1401].

Отче Феоктисте и вся братия! Я, протопоп Аввакум, пред Богом и пред вами согрешил и истинну повредил, простите мя, безумнаго и неразсуднаго, имущаго ревность Божию не по разуму. Глаголете ми, яко мною вредится истинна и лутче бы мне умереть в Даурах, а нежели бы мне быть у вас на Москве. И то, отче, не моею волею, но Божиею до сего времени живу. А что я на Москве гной розъшевелил и еретиков раздразнил своим приездом из Даур, и я в Москву приехал прошлаго году[1402] не самозван, но взыскан благочестивым царем и привезен по грамотам. Уш то мне так Бог изволил быть у вас на Москве! Не кручинтеся на меня Господа ради, что моего ради приезда стражете. Аще Бог по нас, кто на ны[1403]? Кто поемлет на избранныя Божия? Бог оправдаяй и кто осуждаяй? Христос Исус умерый, паче же и воскресый, иже и проповедует о нас.

Отче, что ты страшлив? Слышиш ли: есть о нас промышленик. Феоктист, что ты опечалился? Аще не днесь, умрем же всяко. Не малодушьствуй, понеже наша брань несть к крови и плоти. А что на тебя дивих! Не видишь, глаза у тебя худы! Рече Господь: «Ходяй во тме не весть, камо грядет[1404]»[1405]. Не забреди, брате, со слепых тех к Никону в горкой Сион! Не зделай беды, да не погибнем зле! Около Воскресенскова[1406] ров велик и глубок выкопан, прознаменует ад: блюдися да не ввалисся, и многих да не погубиши. Я, су, право, блюдуся горкаго того Сиона, понеже в нем не сладки песни поет дщи Вавилоня, окаянная! Разширила и народила выблядков Родиона и Ивана[1407] и иных душепагубных волков, и оне пожирают стадо Христово зле. И я, отче Феоктисте, видя их, хищников, ловящих овец Христовых, не умолчал ему, Родиону, и Ивану, и начальнику их Илариону[1408], понеже возбудил вас, рабов Христовых, приездом своим. А аще бы нам умолчать, камение возопиет.

И ты не кручинся на меня, миленкой! Я поехал от вас с Москвы паки по городом и по весем словесныя рыбы промышлять, а вы там бегайте от никониян! Поминайте реченное: «Не бойся, малое мое стадо, яко Отец мой благоизволи вам дати Царство»[1409]. Батко Феоктист, скажи Василью Рогожке от меня мир, и благословение, и поклон, и прощение и спроси, что с ним, не видался, тако же и протчей братье всем за меня кланяйся — твое то дело: «Протопоп, де, прощения просит, кому в чем досадил». Да и сам престань Бога для пить сикера[1410].

А Ондрей Самойлов у меня на Колмогорах недели с четыре жил[1411], у всех у вас благословения просит и прощения. Да отпиши ко мне кое о чем пространно, не поленись, или Афонасья заставь[1412]. А я жду на Мезени вашева писма до весны.

Не езди к Николе на Болото[1413]: никониане удавят. Шатайся кое-как, всокровенне[1414] или ко мне приедь, буде сможеш. Про все пиши, а про старцово житье[1415] мне не пиши, не досажай мне им, не могут мои уши слышати о нем хулных глагол ни от ангела. Уш то грех ради моих в сложении перстов малодушьствует. Да исправит его Бог, надеюся! Отпиши ко мне, как живут отщипенцы, блядины дети, новые унияты, кои в рогах ходят[1416], понеже отец их диявол, бляди и лжи начальник, их тому же научил лгать и прельщать народы.

Посем мир ти, господине, и брате, и отче! И жена моя и дети благословения просят, и Фетинья, и Григорей[1417].

ПИСЬМО ИНОКУ АВРААМИЮ{28}

От него же, святаго отца Аввакума.

Рече Господь: «Не бойся, малое стадо мое, яко благоизволи Отец мой дати вам Царство, и не убойтеся от убивающих тело, потом не могущих лишше что сотворити»[1418].

Отче Аврамей, протопоп Аввакум, мир дав, челом бью.

Любо мне, что ты еретиков побеждаешь, среди торга их, псов, взущаеш. Аще бы я был с тобою, пособил бы тебе хотя немного, но Владыка мой, сильнее мене, тебе помогает и их, воров, сокрушает.

Повелел нам Бог наступати на змию и на скорпию, и на их еретическую силу. Скажи братье всем, рядовичам[1419], верным о Христе, от меня благословение, и что тебе способляют диявола и слуг его побеждати. Воистинну, суетна их вера, воистинну, исполнена прелести и мятежа, наша же — крепка и непреборима, яко твердый камень, на нейже есмы утверждени.

Я, братец, дал Бог, здоров, острижен гладко, голова и брада, яко латынин, но верою християнин. Чюдно еще, не обрезали тайнаго уда по-жидовски! Утешили бы меня, как бы и голову ту с плечь тех сняли! Пускай отъята буди глава ради надежды моея, Церкви, да венцы вечными увяземся! Еще же рука и нога — да вечно ликовствуют, и все тело огню да предасться — да же сладок хлеб Троице в приношение буду.

Помолися, и братьем заповеждь, да же молитвами вашими сохранит мя Бог от часа искушения! Надею бо ся за молитв ваших братских спасен быти, аще ми Господь поможет.

ПИСЬМО АФАНАСИЮ{29}

Афонасий, не умер ли ты? Да как умереть: Афонасий безсмертие толкуется. Носи гораздо пироги[1420] те по тюрмам тем.

А Борис Афонасьевич еще ли троицу ту страха ради не принял[1421]? Жури ему: «Боярин, де, су, одинова умереть, хотя бы то, де, тебя, скать[1422], по гузну тому плетьми теми и побили, ино бы некакая диковина, не Христова бы кровь пролилась, человечья!»

А Хованской князь Иван Болшой изнемог же[1423]. Чему быть! Не хотят отстать от Антиоха тово Египетскаго[1424], рафленые куры да крепкие меды как покинуть? Бедненькие, увязают в советех, яже умышляют грешнии! Да покинут будет, и не хотя, егда повелит Господь расторгнути душу с телом. Аще и Илия и Енох не вкусили смерти плотски, но при антихристе и те плотию постраждют[1425] и, на стогнах[1426] убити, полежав три дни и пол, оживут паки и на небо взыдут.

Видишь ли, толикия светила смерть плотьски вкусят! А мы когда безсмертни будем?

Ну, Афонасей, прости. Спаси Бог тя за пироги. Моли Бога о мне. Мир ти и благословение от всех нас, а от меня и поклон с любезным целованием.

ПИСЬМО «ОТЦАМ В ПОМОРЬЕ»{30}

Отцам в Поморье пишет

Четвероконечная колесница огненнаго течения, ревнители Ильины, нравы подобящеся Крестителю, правыми стопами последовасте Христу: Саватие и Евфимий, Тимофей с Авксентием, молите Бога о нас, грешных!

Вы постигосте вереи[1427] горам, а мы получихом вереи бедам; вы взыдосте на безстрастие, а мы погрязохом во глубине страстей; вы со аггелы беседовасте, а мы по человеку бравшеся[1428], яко з бесы; вы зряще к небеси, а мы влекущеся долу.

Но надеющеся на ваши отеческия молитвы, деръзаем со еретики братися до смерти по матери нашей, святой Божией Церкви. Аще Бог по нас, кто на ны[1429]? Со Христом и болшому тому волку, хохлатой той собаке, глаз вырву, нежели щенятам. Молитеся толко вы о нас, крепко и неослабно, Господа ради, отцы святии. Мне веть неколи плакать: всегда играю со человеки, также со страстми и похотьми бьюся, окаянный. Ведаете и сами: беседы злы тлят обычаи благи[1430]. В нощи что пособеру, а в день и разсыплю, — волен Бог, да и вы со мною. Бью челом вам невсклонно, не презирайте бедную мою и злосмрадную душю; молитеся, молитеся о грешнем Аввакуме протопопе.

Старец Епифаний, мир дав, благословения вашего отеческаго просит.

Еще же коленам вашим касаюся: поминайте в молитвах жену мою бедную и дети, и о всем домишку молите Христа моего и содетеля всех Бога, да приимет от него себе славы неувядаемый венец. Паки и паки миром Господу помолимся! Господи помилуй!

Ну, простите, полно говорить. Вы молчите, ино и я с вами престану говорить. Мир вам и благословение.

Пришлите мне гостинец какой-нибудь: или лошку, или ставец[1431], или ино что. Али и у самих ничево нет? Бедные батюшки мои! Ну, терпите, Христа ради! Ладно так! Я веть богат: рыбы и молока много у меня Христовою благодатию и пречистыя Богородицы милостию и всех святых молитвами. Аминь.

ПОСЛАНИЕ «БРАТИИ ВОЗЛЮБЛЕННОЙ… НА ВСЕМ ЛИЦЕ ЗЕМНОМ»{31}

Послание изящного[1432] страдалца преосвященного Аввакума, протосиггела[1433] российская Церкви, крепкого поборника православныя вбры, еже убо посла ис темницы своея, живый убо на брезе окиана и о всех верных попечение имея немало, яко да еси вернии рустии сынове, чада светлой Росии, избраннии Богу, людие церковнии и питомицы духовнии, яко да блюдут себе крепце от диавольских ловлений, от еретических козней. Писаша же ко всем верным на всем лице земном.

Братия моя возлюбленная и вожделенная, яже о Христе Исусе, на всем лице земном[1434]!

Стойте твердо в вере и незыблемо, страха же человеческаго не убойтеся, ни ужасайтеся, Господа же Бога нашего святите в сердцах ваших, и той будет нам во освящение, яко с нами Бог, и уповающе будем на нь, и спасемся его ради, яко с нами Бог! Услышите и до последних земли, яко с нами Бог[1435]!

Аще бо кто верует — и разумеет реченная пророком, аще ли ни — той смущается и колеблется, и, яко трость[1436] зыблется и от мала ветра. Тако и маловерный и о слова убоявшеся, предает правоверие, и таковый наг и чюждь бывает Евангельскаго учения, понеже Христос во Евангелии научает четырем добродетелем: мужеству, мудрости, правде и целомудрию.

Слыши, страшливый, начало евангельскаго подвига — мужество, о нем же писано: «Не убойтеся от убивающих тело, душю же не могущих убити»[1437]. И о сем подобает нам безпрестанно поучатися, да же страхом не колеблемся. Но яко младый птенец, опернативши[1438], возлетает выспрь, тако и человек Священным Писанием исправляется и дерзает всенадежным упованием смело по Христе страдать, не отмещется и смерти, егда время призовет. К тому же и мудрость Христову содержит: не наскочит на напасти, а егда возьмут, не отрицается и о земных не печалится, но с любовию, Христа ради, вся презирает, поминая Господем реченное: «Будите убо мудри, яко змия, цели, яко голубие»[1439].

Добро, братие, разсуждение во всем. Не наскочи, ни отскочи: так и благодать бывает тут. А аще, раздувшеся, кинешься, опосле же, изнемогши, отвержешися. А аще с целомудрием, и со смиренною кротостию, и любовию ко Христу, прося от него помощи, уповая на него во всем, подвигнешься о правде евангельской, и тогда Бог манием помогает ти, и вся поспешествует ти во благо. Не ищи тогда глагол высокословных, но смиренномудрия: сим победиши вся противящияся тебе. А кто гордостью движется, Платонски на суде поучается говорить[1440], таковый всяко изнеможет и отвержется; таких подвижников Бог не рачит[1441], но отвращается. Близ Господь всем, призывающим его истинною, а гордоусов не любит Господь во всяком деле. О Христове деле говори кротко и приветно, да же слово твое будет сладко, а не терпько, аще и разгорится дух огнем Божественным, слово к человеку говори, а умом ярость износи на диявола.

А кающагося во всяко время прощай, и вся твори, не человеком показуяся, но Богови.

Таже и молися за противнаго, яко и сами Господь о Иеросалиме плакате[1442], и Стефани Первомученик о убивающих моляшеся[1443], и Моисей: «Господи, аще люди сия погубляеши, истреби и меня от книги животныя»[1444]. Тако и ты твори: «Господи, накажи сопротивляющихся и привлецы ко истинне твоей, имиже веси судьбами своими праведными; аще ли не лежит в них покаяние и несть места ко обращению, пресеки жизнь нечестиваго, да не протязается[1445] во гресе своих!» Да лбом о землю преди Владыкою.

И паки, возставши, рцы: «Да будет еретическое мудрование проклято и всяко блядословие, но спаси, Господи, православныя!» И паки лбом о землю.

Таже: «Подай, Господи, крепость и утвержение рабом своим, повсюду страждущим за святую Церковь твою, отцем нашим и братиям, озлобленным и томимым гладом и юзами, и всякою теснотою угнетаемым!» И паки лбоми о землю.

Да еще догадывайся сами затем помаленьку: воды из сердца добывай, елико мочно, и поливай на нозе Исусове, прося всему миру спасения. Я уже нынече не плачю сами, вами велю плакать о всех и о мне.

А над всеми мудрость змиину имей, а целость голубику. Разумеешь, чево для Господь на змию ту указывает и на голубя? А змию-ту как бьет кто, таки она все тело предаст биемо быти, главу же свою соблюдает елико возможно: свернется в клубок, а голову ту в землю хоронит. Я их бивал с молода ума. Как главы то не разобьешь, та и опять оживет; а голову ту как разобьешь, так она и цела, а мертва.

Так и християнин: без головы умрет смертию вечною, сиречь без веры Христовы непорочныя. Хотя он и цел, не разорен, и не убит, да без веры мертв. Кая беда в нем? Плюнь на него! А аще разграбле и уязвлени, глава же непорочна, еже есть православная вера в души его: жив есть таковый животом вечным.

Еще же и незлобие во время гонения подобает имети голубино. Понеже голубь, птенцо своихи лишаем, не гневается и от владыки своего не отлетает, паки гнездо строит и иных детей заводит. Я их смолода держал, поповичь я, голубятник был. Как не хороши детенки те, и лишаешь от родителей; а оне, бедные, свитаются[1446], и другая станут заводить.

Тако и христианину безгневно подобает жити: аще и жену и дети отымут, не гневайтеся, а о имении — и слово не говори. Пускай дьявол емлет, он владыка веку сему. Христос заплатит в будущей век. А жену ту и детей Христос сохранит же в нечестивы руках. У меня Марковна сидит себе в земли с детьми, будто в клетке, Божиею благодатию снабдеваема. А я пою Богу моему дондеже есмь[1447]. Кая полза человеку, аще и весь мир приобрящет, душу же свою отщетит, или что даст человек измену на души своей[1448]. Не бывайте несмысленни, но разумевающе, что есть воля Божия, благая и угодная[1449].

Молю вы аз, юзник о Господе, и коленам вашим касаюся, всем верным о Господе: поживите вси, право исправляюще[1450] слово Божие, еже речено во святом Евангелии и во всех святых писании о любви и о милостыни, и о прочих добродетелех, не отлагайте подвига спасительнаго леностию и нережением. Не вемы бо, доколе живот на. Яко тать в ночи, тако смерть приидет комуждо от нас. Что тогда речем, не соблюдше Божия повеления, егда воскреснем и станем на Суде, и увидим иных, венчаемых от Праведнаго Судии, Христа Бога нашего? Страшен день той и зело грозен, Писание свидетельствует о нем. Я, помышляя, трепещу и ужасаюся во уме мое: как стать будет пред Праведнаго? Неправд много во мне. Побежал бы? Ино некуды уйти. Отперся бы от дел моих злых? Ино яко клеветницы, ясно крича, написаны окрест меня и внутрь, глаголюще: «Ты нас сотвори в сие и в сие время».

Да и явятся в тайнах сих, как делал, на земли живучи, как пронырствовал, как воровал. Людем казался благ, а внутрь враг; пред человеки постен и воздержник, а внутрь блуден и оплазив[1451] всегда; к людем сладко слово, а внутрь яда смертоносна исполнь; пред человеки являются свят, а по внутреннему человеку клят; к людем являются трезв, а заочно безпрестанно пьян; пред человеки являются целомудр, а по внутреннему смыслу на весь свет блудник; иным о подвиг говорю, а сам спать тороплюсь; людей учу милостивых быть, а сам требующему пенязя[1452] не дам; людем советую о любви, а сам ненавижу всех.

А еще во мне такой нрав есть: как меня кто величает и блажит[1453], так я тово и люблю; а как меня кто обезчести словом каким, так и любить ево не захотел. А Господь приказал: «Любите враги ваша и благотворите им, яко будет мзда ваша многа на небесех. Аще любите любящая вы, кая вам благодать есть: ибо и грешники любящия их любят»[1454]. Да и много там, во Евангелии, о сем будет: Лука, зачало 26.

Да всех страстей мне, братия, не переговорить вам. Помыслите-тко о себе кождо в правду, так догадаетеся и о мне. Страсти те единаки во всех нас, полно сатана заслепляет глаза те наши, не даст нам грехов своих смотрить, но братних падения охочи считать. Якоже некий старец рече: «Всяк бо человек два мешка носит на себе, — один назади, а другий напреди, — и свои грехи в задней мешок кладет, а братнин в предний, и безпретанно на них глядит, а своих назади никогда не видит». Правдою старец рекл? А чаю, не солгал. Послушайте, светы мои, кая нам прибыль от тово, еже судити иных? Писано: «Судяй брата, яко антихрист таковый». И мы антихриста боимся, а сами антихристи бываем. Сором нам себя будет на Страшном суде с сею правдою. Мнимся, яко Бога любим, а словеса его презираем во всем. Вси во лжи человечестей и в кознях льщения лежим, кроме избранных малых разве в житии сем суетнем.

Воспрянем, братия милая моя поне позде некогда убудимся от страстей и к животу притецем, еже есть камени краеугольну — Христу. Зовет бо нас всегда и непрестанно желает спасения нашего; ища, на всяк день, проповедник вопиет: «Приидите ко мне вси труждающиеся и обременении, и аз покою вы»[1455]. И Павел согласует тому же: «Облецытеся, яко избрании Божии святии, в милость щедрот, и благость, в смиренномудрие, и кротость, и долготерпение, приемлюще друг друга»[1456], и прочая. А у нас и в заводе тово нет — повсюду ропот, да счот, да самомнение с гордостию, да укоризны друг друга, да напыщение на искренних, да всяк учитель, а послушников и нет: горе времени сему и нам живущим! Рече Господь: «Идеже два или три собрани о имени моем, ту есмь посреде их и аз»[1457].

Да и бывало та в прежняя времена, а о нынешних духовных не чаю так, словом — духовнии, а делом — беси: все ложь, все обман. Какой тут Христос? Ни блиско, но бесов полки. От плод Христос научил нас познавать, а не от басен их. Можно вам, братия, разуметь реченная. По всей земли распространися лесть, а наипаче же во мнимых духовных. Они же суть яко скомраси, ухищряют и прельщают словесы сердца незлобных. Да воздаст и Господь по делом их! Блюдитеся от таковых, и не сообщайтеся делом их неподобны и темным, паче же и обличайте. Яко являемое свет есть[1458], и ходяй во свете не поткнется[1459]. А аще сольстишся с ним, всяко тя на волю свою привлечет, яко удицею. Сего ради обличи: или возлюби, или отступить от тебе. А не гневайся на него; аще и разгневатися, но на диявола подобает, а не на искренняго. Он тому, враг, виновен, а не братия моя.

Силен бо есть Бог и паки поставит брата моего в целость ума.

А аще ли ни — ино еще не уйдет у праведнова Христова суда, и тогда натешишься над ним, по писанному: «Святии мирови судити хотят»[1460]. — Вот, внимай: егда Христос тебе ево отдаст, кто может тогда отнят? Как захочешь, так осудишь ево о Христе. А ныне терпи, — моли Бога о нем, да же в разу истинный ево приведетъ. А не станешь наветов терпеть, так и сам пропадешь. Рече Господь: «Претерпевый до конца, той спасен будет»[1461]. Слыши: не начный, но скончавый блажен. Якоже он до креста и смерти претерпе, а нам приказал смертию кончать муки и беды, зде наводимыя от бесов и от злы человек: да тамо на век в покой, — тамо, онамо, — идеже свет живота[1462], и радость бес конца и праведных веселие всегда. Не пресекается бо тогда скорбию и печалию радость и покой, но протязается[1463] во святых, угодивших Христу, оббжение, и честь, и слава, и велелепота в век бес конца, еяже да сподобит нас Сын Божий, пострадавый о нас, и воскрес, и вознесыйся на небеса, и седе одесную Отца Бога, и паки приидет судити живым и мертвым, егоже царствию несть конца.

Аще и глаголют мелхиседекиане-еретицы[1464] сице, яко Христос на небо ко Отцу подклонив главу свою, и к тому не пребывает с нами, и не царствует совершенно, до Суднаго дни, но тогда воцарится, и царствию Его не будет конца. Да и оправдание себе положили — апостольскую речь, Коринфом, зачало 180: «Темже и мы отныне ни единаго вемы по плоти. Аще ли же и разумехом по плоти Христа, но ныне к тому не разумеем»[1465].

Разумейте, братия, и о нынешнихъ никониянех, — так же глаголют: «Егоже царствию не будет конца». Да и толкуют в Скрижале[1466] их: «Царствует Христос верными и покоряющимися ему, а неверными-де и иномысленными не царствует совершенно, но по Судном дни воцарится совершенно, и царствию его не будет конца». Вот другая мелхиседекияне, слово в слово так же пришло. Я с ними говаривал о сем: «Откуду, реку, вы взяли царству Христову пресечение то?» И оне махи все говорит. Я им предложил апостола Павла глагол, зачало 160, сице: «Егда предаст царство Богу и Отцу, егда испразднит всяко начальство и всяку власть и силу, подобает бо ему царствовати, дондеже положит вся враги под нагама своима, последний же враг испразднится — смерть, всяко бо покори под нозе его»[1467]. А Златоуст толкует: «Две бо царствии Христове глаголем, — едино по созданию, а другое по присвоению, не пресекает бо ся его царство, обладает бо и владеет, царствует бо Христос верными и неверными, еллинами и июдеями, и самеми бесами». Виждь, реку, противниче, — апостол глаголет: «Подобает ему царствовати, дондеже вся испразднит, и царство предаст Богу и Отцу, еже есть всех святых в дар ко Отцу приведет, и тогда будет Бог всяческая во всех»[1468]. И Златоуст так же разсуждает: «Не пресекается царство его, и царствию его несть конца. Всегда царь: по созданию — и неверным и бесом царь, а на, верным, по присвоению — и паки царь». Бесом да и еретиком сильно не люб Христос Бог наш, мрачат Его, умышляя, заодно говорят: «Не царствует ныне, по Судном дни воцарится, и тогда царству его не будет конца». В одной части никонияня с бесы лежат. Мы же, правовернии, глаголем, яко царствует Христос совершенно, ныне и во веки, и егоже царствию несть конца, со Отцем и со Святым Духом.

А никонияном — не царь: у них антихрист царь, дай-ко срок. Во Апокалипсисе писано: выедет на коне[1469] белом и царя их, со лжепророком, в огнь всадит живых, потом и диявола за ними же; изменит же их, собак, во мгновении ока, сиречь убиет, да и паки оживит, да уже в огон-ет кинет.

А прочих войско-то их побито будет на месте некоем Армагедон[1470]. Те до общаго воскресения не оживут; телеса их птицы небесныя и звери земныя есть станут: тушны гораздо, брюхаты, — есть над чем птицам зверям прохлажатся. Пускай оне нынеча бранят Христа, а нас мучат и гбят: отольются медведю коровьи слезы, — потерпим, братия, не поскучим, Господи ради. И плотское без труда не зделается, а кольми же души ради надобе страдать о Христе Исусе, Господе нашем, ему же слава со Отцем и со Святым Духом, ныне и присно и во веки веком. Аминь.

Посем всем верующим, видевшим нас и не видевшим лица нашего, от мала и до велика, мужем и женам, юношам и девам, старцем со младенцы, рабом и свободным, богатым и нищим, славным и неславным, всякому возрасту и всякому человеку, аз, грешный протопоп, и вся горькая братия[1471] попремногу челом бьем, и мир дав и благословение, паки целуем всех вас о Христе Исусе целованием духовным и плеснам[1472] касаемся ног ваших.

Стойте, Господа ради, в вере твердо и не предавайте благоверие отец наших о Христе Исусе, Господе нашем, емуже слава во веки, аминь.

ПИСЬМО МАРЕМЬЯНЕ ФЕОДОРОВНЕ{32}

Маремьяна Феодоровна, свет моя, еще ль ты жива, голубка? Яко голубица посреде крагуев[1473] ныряешь и так и сяк, изрядное и избранное дитятко церковное и мое, грешнаго.

Ну, свет, Бог тебя благословит, перебивайся и так и сяк, аще Господь и отрадит[1474] нам, бедным.

Спаси Бог, что не забываешь бедныя протопопицы з детьми. Посажена, горюша, так же в землю, что и мы, с Иваном и Прокопием, а прочии горе мычют. Да пускай их терпят!

Как там братия наша, еще ли живы или все сожжены? Бог их, светов моих, благословит, и живых и мертвых! Вси бо живи Христу, хотя и сожжены и повешены, те и лучьшая приобрели.

Не остави и нас, Владыко, и не отлучи от дружины нашея! Собери на под крыло свое, воедино всех наших! Удержи диявола, да не поглотит наших никогоже! Ты бо еси Бог наш, судия живым и мертвым!

Ну, голубка, скажи всем благословение от меня, грешна старца, да молятся о мне отцы и братия. Дмитрию отпиши от меня благословение, Козме священнику, Стефану[1475] священнику и домом их благословение, и прочим всем, в грамотке писанным, — равно благословение. Аще живи, и Якову, и Максиму[1476] з домами их благословение. Страждущим Христа ради, еще же ихже знаю и не знаю, ихже вем и не вем, стоящих право душами своими в вере — всех их Бог благословит, и жены их, и детки, и вся сродники, отцы их, и братию, и сестр, всякаго чина в православии пребывающих, за негоже стражем и умираем.

Потерпите, светы мои, Господа ради потерпите! И не унывайте душами своими, но уповающе на Бога и пречистую Богоматерь в молитвах и молениях да пребудем. Время жития сего суетнаго сокращенно: яко дым исчезае, тако вся сия минует. Доброродие и слава века сего и богатство — все ничтоже, едино спасение души сей всего нужнее. Без веры нам невозможно угодити Богу[1477], веровати же подобает право, како от отец прияхом. Не учити вас о том стало — ведаете путь Господень, егоже ради и стражете. А аще кого и сшибет диявол с ног православия, муками и томлением отречется, и он бы не лежал отчаянием, но паки бы к первому православию с покаянием прицепилъся. Милостив Господь и праведен, ведает немощь естества нашего человеческаго, простит и помилует кающагося. Горе же тому будет, иже отчается, упадше, и возненавидит перваго света и ко тме прилепится. Лучше бы не родился человек той[1478], яко Июда, по Писанию.

Зело Богу гнусно нынешное пение. Грешному мне человек доброй ис церкви принес просфиру и со крестом Христовы. А поп, является, постарому поет, до тово пел по-новому. Я чаял, покаялся и перестал, ано внутрь ево поган. Я взял просвиру, поцеловал, положил в уголку, покадил, хотел по причастии потребить. В нощи той, егда умолкнуша уста моя от молитвы, прискочиша беси ко мне, лежащу ми, и един завернул мне голову, рек мне: «Сем-ко ты сюды!» — только и дыхания стало. Едва-едва умом молитву Исусову сотворил, и отскочил бес от меня. Аз же охаю и стону, кости разломал, въстат не могу. И кое-как въстал, молитвуя доволно, опять въвалился и мало замгнул[1479]. Вижю: у церкви некия образ, и крест Христов на нем распят по-латыни, неподобно, и латынники молятся тут, приклякивают[1480] по-польски. И мне некто велел той крест поцеловать. Паки нападоша на мя беси и утрудиша[1481] мя зелно и покинуша. Аз же без сна ночь ту проводих, плачючи. Уразумех, яко просвиры ради стражю[1482], выложил ея за окошко. Не знаю, что над нею делать — крест на ней! И лежала день. В другую ночь не смею спать, лежа молитвы говорю. Прискочиша множество бесов, и един сел з домрою в углу на мест, где до тово просвира лежала, и прочий начата играти в домры и в гутки. А я слушаю у них. Зело мне груско[1483], да уж не тронули меня и исчезли. Аз же, востонав, плакався пред Владыкою, обещался сожечь просвиру. И бысть в той час здрав. И кости перестали болеть, и во очию моею, яко искры огнены, от Святаго Духа являхуся. И в день съжег просвиру, и пепел за окошко кинул, рекше: «Вот, бес, жертва твоя, мне не надобе». И в другую ночь лежа по чоткам молитвую. Вошол бес в келию мою и ходил около меня. Ничево не зделал, лишо из рук чотки вышиб, и я, подняв, опять стал молитвы говорить. И паки в день с печалию стих лежа пою: «И печаль мою пред ним возвещю, услыши ны, Господи![1484]» И бес въскричал на меня зело жестоко. Аз въздрогнул и ужасъся от него. И паки в ыную ночь, не вем, как, вне ума, о просвире опечалился и уснул, и бес зело мя утрудил. З доски свалясь на пол, пред образом немощен, плачючи, Никона проклял и ересь ево. И паки в той час здрав бысть.

Видишь ли, Маремьяна, как бы съел просвиру ту, так бы что Исакия Печерскаго затомили[1485]. Такова та их жертва та хороша! И от малой святыни беда, а от большие то и давно, нечево спрашивать!

Маремьяна, прости же. Скажи Анне Амосовне[1486] благословение. Бог разберет всякую правду и неправду, надобно лише потерпеть за имя ево святое. Мир тебе о Христе. Аминь.

ПОСЛАНИЕ «СТАДУ ВЕРНЫХ»[1487]

Послание к верным от него же, страдалца Христова, Аввакума, ис Пустоозерской темницы.

Возлюбленнии мои, ихъже аз воистинну люблю, други мои о Господе, раби Господа вышняго, светы мои, имена ваша написаны на небеси! Еще ли вы живы, любящии Христа истиннаго, Сына Божия и Бога? Еще ли дышете?

Попустил им Христос и предал нас в руки враг. Уш то я, окаянный, достоин ранам сим! Жаль мне стада верных, вдающихся[1488] и скитающихся в ветренном учении, во лжи человечестей, в коварства лщения. Да что же делать? Токмо уповати на Бога, рекшаго: «Не бойся, малое мое стадо, яко Отец мой благоизволи вам дати Царство»[1489]. Не сего дни так учинилось кораблю Христову влаятися, еже есть святей Церкви, но помяни, что Златоуст говорил: «Многи волны и люто потопление, но не боимся погрязновения, на измени бо стоим. Аще каменю волны и приражаются, но в пены претворяются, каменя же вредити не может, еже есть Христа».

Что же делать, братия моя любимая, потерпим со Христом, слюбится нам, а оне постыдятся. Горе им, бедным, будет в День Судный, судия бо близь, при дверех, сотворити кончину веку сему суетному. Горе тому, кто не внимает о прелести последних времен! Зде есть терпение святых, иже соблюдаюсь заповедь Божию и веру Исусову, якоже Лествечник Иоанн[1490] пишет: «Аще не вкусиши горчицы и опреснока[1491], — не можеши свободитися фараона». Фараон есть диявол, а горчицы — топоры, и огнь, и виселицы.

А которые нас строят[1492], на тех нечево дивить: диявол тому виновен, а оне были братия нашя.

Станем Бога ради добре, станем мужески, не предадим благоверия! Аще и яра зима, но сладок рай, аще и болезненно терпение, да блаженно восприятие. Отъята буди рука — да вечно ликовствует, такожде и нога — да во Царствии веселится, еще же и глава — да венцы увяземся. Аще и все тело предадут огневи, и мы, хлеб сладок Троице принесемся. Не убоимся, братие, от убивающих тело, души же не могущих убити, убоимся вторыя смерти[1493], еже есть вечныя муки.

Братии моея, здеся со мною под спудом сидящих, дважды языки резали и руки секли[1494], а оне и паки говорят по-прежнему, и языки таковы же выросли Божиею благодатию. Вот, не смеху ли достойно — диявольской умысл — пачеже слезам, не о нас, но о режущих. Горе им, яко в путь Каинов ходиша и в лесть Валаамову предашася! Спаси их, Господи, имиже веси судьбами, и не вмени им за озлобление наше, пречистый Владыко!

Миленкие мои, я сежу под спудом тем, засыпан. Нет на мне ни нитки, токмо крест з гойтаном да в руках чотки, чем от бесов боронюся. Да что Бог пришлет — и я то снем[1495], а коли нет — ино и так добро: о Христе Исусе питайся наш брат, живой мертвец, воздыханием и слезами, донележе душа в теле. А егда разлучится, ино и так добр: жив погребен.

Воистину, и на свободе люди те в нынешнее время равны с погребенными. Во всех концех — ох и рыдание, и плачь, и жалость, наипаче же любящым Бога туга и навет сугубой, душевне и телесне.

Увы, камо ся дежем[1496], прежде Суда того осуждени и прежде мук утомлена вечных! Се ныне прибегаем во твое, Владычице, теплое заступление, предстани нам в помощь и не закосни, всегосподствованная[1497] небесная царице, госпоже Богомати, видя виждь озлобление людей сих[1498], и умоли Сына своего, света, да избавит нас сугубых бед и напастей, еже есть в нынешнем житии и в будущем.

Братия, светы мои! Простите мя, грешнаго, и помолитеся о мне и вас Бог простит и благословит, и наше грешное благословение да есть с вами неразлучно. Вас и жен ваших, и деток и домашних всех целую целованием духовным о Христе и, пад, поклоняюся на плесны[1499] ног ваших, слезами помывая. Спаситеся, светы мои, от рода сего строптиваго и нас в молитвах своих поминайте, а мы о вас должны.

Спаси Бог за платки, что по платку нам прислали, мучащымся закона ради отец наших и веры ради Христовы.

Детей своих учите, Бога для неослабно страху Божию, играть[1500] не велите. Ох, светы мои! Вся мимо идет, токмо душа — вещь непременна. Стойте в вере Христа, Спасителя нашего, не ослабевайте душами своими. Паки мир вам всем и благословение, благодать Господа нашего Исуса Христа, Сына Божия, с вами. Аминь.

Жаль их, бедных, от гнева погибают. Побили наших, о Христе пострадавших, на виселицах и огнем пожгли. И в моем дому двоих повесили[1501], и детей, было, приказали удавить, да, не вем как, увертелися у виселицы. А ныне и Соловки во осаде морят, пять лет[1502], не етчи. Чюдно в новой то их вере родилося! Помилуй их Христос, бедных! Потеряли, горюны, Христа-Бога, поработилися страстем сего века. Ждет их Христос ко обращению, да обратятся бедныя никонияне, да как хотят! Мы чисты от них. Говорили мы им по своей силе, затем умру о Христе Исусе, Сыне Божии. Не дорожи мне сим веком, не имамы бо здесь пребывающего града, но грядущаго взыскуем[1503].

ПИСЬМО СИМЕОНУ{33}

Ну, Симеонушко, вот тебе вести. Однако ты приказываешь: «Батюшко, отпиши что-нибудь!»

Я ведь не богослов, что на ум напало, я тебе то и говорю. Горазд я, Симеон, есть да спать, а как ветхая та испражнять? Покой болшой у меня и у старца милостию Божиею, где пьем и ядим, тут, прости Бога ради, и лайно испражняем, да складше на лопату, да и в окошко! Хотя воевода тут приходит[1504], да нам даром[1505]. Мне видится, и у царя Алексея Михайловича нет такова покоя.

Еретики, собаки! Как то их диявол научил: жива человека закопай в землю! Хлебом кормят, а срать не пускают!

Как то бедная боярыня мучится с сестрами? Такъже веть нешто!

О миленкая моя, не твое бы дело то! Ездила, ездила в коретах, да и в свинарник попала, друг мой милой! Кормят, кормят, да в лоб палкою, да и на огонь: жарить.

А что ты, Прокофьевна, не боисься ли смерти-то? Не бось, голубка, плюнь на них, мужествуй крепко о Христе Исусе! Сладка ведь смерть та за Христа-света. Я бы умер, да и опять бы ожил, да и паки бы умер по Христе, Бозе нашем. Сладок веть Исус-от. В каноне пишет: «Исусе сладкий, Исусе пресладкий, Исусе многомилостив», да и много тово. «Исусе пресладкий», «Исусе сладкий», а нет тово, чтоб горкий. Ну, государыня, поиди же ты со сладким Исусом в огонь, подле нево и тебе сладко будет.

Да помнишь ли три отроки в пещи огненней в Вавилоне? Навходоносор глядит — ано Сын Божий четвертой с ними! В пещи гуляю отроки, сам-четверт з Богом[1506].

Небось, не покинет и вас Сын Божий. Дерзайте, всенадежным упованием так размахав, да и в пламя: «На-во, диявол, еже мое тело, до души моей дела тебе нет! Аз есмь раба Бога живаго и Сына его единороднаго, света, егоже положи наследника всем, имъже и веки сотвори, иже сый сияние славы Отча, и образ ипостаси его нося же, всяческая глаголом силы своея, собою, очищение сотворив грехов наших, седе одесную престола величествия на высоких, толико лучши быв ангел, елико преславнее их наследствова имя»[1507]. И паки пойте, в пещь идуще, огнем горяще: «Благословен еси, Господи, Боже отец наших, хвално и прославлено имя твое во веки[1508]» и прочая до конца.

Ну, голупки, там три отроки, а здесь вас трое же и весь собор православных с вами же. Там не предъстоящу пророку Даниилу со отроки в пещи, но духом — купно с ними. Тако и я: аще и отдален от вас, но с вами горю купно о Христе Исусе, Господе нашем.

Рабом Божиим всем пожженным вечная память трижды, большая.

Бог вас благословит, всех чтущих и послушающих. Писано моею рукою грешною, сколько Бог дал, лутче тово не умею. Глуп ведь я гораздо, так, человеченко ни к чему не годно, ворчю от болезни сердца своего. А Бог всех нас правит о Христе Исусе.

ПОСЛАНИЕ «ГОРЕМЫКАМ МИЛЕНЬКИМ»{34}

Книга всем нашим горемыкам миленьким

Любо мне, что вы охаете: «Ох, ох, как спастися, искушение прииде!» Чаю, су, ох, да ладно так, менше, петь, спите, убужайте друг друга.

А я себе играю, в земле той сидя. Пускай, реку, диявол-от сосуды своими погоняет от долу к горнему жилищу и в вечное блаженство рабов Христовых. Павел пишет: «Житие наше на небесех есть»[1509].

Благодать Господа Бога и Спаса нашего Исуса Христа со всеми вами, любящими Святую Троицу, Отца и Сына и Святаго Духа.

Раб и посланник Исус Христов, волею Божиею земляной юзник, протопоп Аввакум чадом святыя соборныя и апостольския Церкви: Акинфею с сестрою Маврою, Родиону, Андрею брату и сестре Марье Исаии сожженнаго[1510], Федору Железному, Мартину, Мавре, Феодосьи, Анне, Парасковий, Димитрию Колашнику, Димитрию Молодому, Симеону, Агафону, Ксеньи со Игнатьем, Анне Амосовне з детьми, Акилине девице, Евдокеи, Марфе, Анне, Ксеньи, Ирине, Ивану Сахарному, Маремьяне з Димитрием, Агафонником, старице Меланьи, Пелагии, Мавре, Таисьи, Елене, Ираиде и Сусане, Марье, Неониле, Афанасию, Луке и всей тысящи, пад пред всеми, равным лобзанием целую главы ваша и перси, и руце, и нозе, и весь орган телесный подъемлю, своима рукама приношу вас в жертву Богу живу и истинну, Богу животворящему мертвыя; сам по нем аз умираю и в вас того желаю.

Станем добре, станем твердо, отцы мои и братия, и чада и сестры, и матери и дщери! Аще не ныне, умрем же всяко. Не предадим благоверия, други мои сердечный, светы, но оболкшеся во броня веры и шлем упования приемше[1511], подвигнемся на богоотступныя и богомерския нечестивыя никонияня, обличаем их богоборную прелесть. Аще кто силен, да борется словесы и делы, взирающе на начальника вере и совершителя Исуса. Аще кто немощен, да уклонится от зла и сотворит благо, зане очи Господни — на праведный и уши его — в молитву их, лице же Господне — на творящая злая, еже потребити их от земля[1512].

Вопросили есте о неведомых вам вещех — о сожженных братии, како их почитати? И аз о имени Господни со духом вашим согласую: добро почитати сожженных за правоверие отец и братий наших. На вместо образная их не поставляем, дондеже Бог коего прославит. Тогда, перекрестяся, поклонимся, егда Бог изволит обавить. А до тех времен сожженных кости держим в честне месте, кажение и целование приносим пострадавшим за Христа Спаса, избавителя душ наших.

Аще приключится и вода святити, полагаем их со крестом Христовым в воды и теми покропляемся водами, и испиваем, поучающеся на тот же подвиги, и в молитвы их призываем, сице рекше: «Боже, за молитв пострадавших, сего и сего, спаси нас, Господи, и их помяни во Царствии Небеснем. Да прекрестяся, Богу лбом в землю. А мощи кадя, глаголи: «Отче мой или брате, елико имаши дерзновение к Богу, молимся о мне, грешном!» Да поцеловав и покадя, челом ему усердно, просто. Аще и прекрестяся поцелуешь — не согрешишь. Добро, кто Бог оправдает, а не мы, человеки.

Ответ о причастии. Есть в правилах пишет, повелевает исповедатися искусному простолюдину, нежели невеже попу, паче же еретику.

Аще нужда привлечет, и причаститися без попа можно святыми комканием[1513].

Аще мужеск пол или женеск, в нынешнее настоящее огнепальное время со исповеданием и с прощением друг ко другу Тела Христова и Крови причащаетесь: пред образом Владычним возжги свещу и на столце устрой плат, и на нем поставь сосудец с вином и водою, и вложи часть Тела Христова; вземше фимиам и кадило, со Исусовою молитвою покади образ и святая, и дом весь, и потом целуй святыя иконы и крест на себе носяй, и, поклонився на землю, глаголи полное прощение пред образом Господним; и, востав, глаголи: «Владыко, Господи Исусе Христе, человеколюбце, да не во осуждение ми будет причастие святых ти таин, но во очищение и освящение души и телу, и во обретение будущий жизни и Царствия, яко благословен еси во веки, аминь». Таже — и к нам прощение, изливая свою душу, и, Бог тебя благословит, причастися святаго сокромента.

И паки моли о себе и о нас Бога; а мы о вашем благоприступании, елико можем.

А младенцо причащайте истинным запасом[1514]. И мирянин причащай робенка, Бог благословит!

А исповедяться пошто итти к никонияну? Аще нужда и привлечет тя, и ты с ним в церкви скаски сказывай: как лисица у крестьянина куры крала: «Простите, Бога ради, согрешил я пред вами!» А што? Уже горе меня взяло от них, от блядиных детей! Плюйте на них, на сабак! Ведь оне, воры, и дочерей духовных воруют! — право, не лгу. Исповедайте друг другу согрешения, — по апостолу, — и молитеся друг о друге, яко да исцелеете[1515].

А воду ту святить, — хотя истинной крест погружает, да молитву диявольскую говорить! В правилех пишет: «И образу Христову в еретическом соборе не кланятися». Егда оне престанут от молитвы, тогда после их кланяйся. А туто тоже: хотя и крест, да еретическое действо.

А будет нужею в церковь ту затащат, и ты молитву Исусову, воздыхая, говори, а пения их не слушай.

А на молебны-те хотя и давайте им, а молебны-те в Москву-реку сажайте. Хотя и попа-та, врага Божия, в воду-ту посадишь, и ты не согрешишь: Лев Катанский в огонь посадил же такова вора[1516].

Поминайте покойников, кои и по-новому причащены: разберет Христос, какова в ком совесть была.

А с водою тою как он приидет в дом твой, и в дому быв, водою и намочит: и ты после ево вымети метлою, а робятам вели по-за печью от него спрятатися, а сам з женою ходи ту и вином ево пой, а сам говори: «Прости, бачко, нечист, — с женою спал и не окачивались, — недостойны ко кресту!» Он кропит, а ты рожю-ту в угол вороти или в мошну в те поры полезь да денги ему добывай: а жена за домашними делами поди да говори ему, раба Христова: «Бачько, какой ты человек! Аль по своей попадье не разумеешь? Не время мне!» Да как нибудь, что собаку, отжените ево. А хотя и омочит водою-тою: душа бы твоя не хотела. Велика-та и есть вам нужда от них, от лихоманников, — мочно знать. Да что же, светы мои, делать? Болши станем перед Спасом плакать.

А в чем потрошится, и ты кайся пред Господем Богом! Где же деться? Живыя могилы нет!

А крест Христов на печатех без полныя подписи не хорошо: без копия, и без трости, и без «Ники» и без «Царя славы»; дурно некто играет, яко жидовин древле, и ругается кресту Христову.

Спаси Бог за послание отца Авраамия[1517]. Сын мне духовной был, в белцах Афанасей. Пускай згорел за Христа! Любо мне гораздо. А здесь Киприяну голову отсекли, 83 (1675) июля в 7 день, в среду[1518].

Борисушко! Бог тебя простит, яже согрешил от юности и до сего часа, или словом, или делом, или помышлением, или в разуме, и в недомысле, или пронырством и лукавством, и человокоугождением, татьбою и блудом и всякою нечистотою. Бог простит тя о всем в сий век и в будущий, и да неосуждена тя сподобит предстати на Страшнем суд! своем Христос, Бог наш, сый благословен во веки, аминь.

Ну, Борис, всегда прощения говори: а я ведь слышу и на всяк день подважды кажу вас кадилом, и домы ваша, верных рабов Христовых, и понахиды пою, и мертвых кажю, и благословляю вас крестом Христовым и потом рукою своею грешною, пятью днем, по всяком правиле. А ты за меня кланяесся ли Богу-Свету? Я ведь о вас молю, а ваших молитв требую же, да и надеюся за молитв ваших спасен быти.

У отца Досифея благословения прошу, и старец Епифаний также, по премногу челом бьем: отец святый, моли Бога о нас!

Симеон! Денги твоего привозу все пропали: только три рубли пришло с пустобородом, а то все девяносто рублев — съел диявол. Феодосей привез к нам 11 рублев.

Да воздаст Господь Бог всем творящим к нам милость, и за те, кои пропали! Да напишутся имена их в книгах животных!

Раби Бога Вышняго! Посылайте денги мои к жене моей и детям[1519]; а я, милостию Христа моего, Бога, покоен, сыт и пьян, — дал Бог! Оне бедные, требуют и ко мне приказывают с Мезени-то; не ведома, кои беды гладуют: живут болшо неблагодарно. Чему быть? Робята робяцки и движются.

Маремьяна! А с кем вы послали лествицу-ту? Ешь, пожалуй, во вторники-те и в четверги-те, Бог простит тя! Правила не теряй, — молитв и поклонов — по мне моли Бога. Спаси Бог за лествицу: доидет ли, не доидет ли, а вы ведь послали. Вы правы, я крив, уш-то недостоин.

Маремьяна! Вот тебе игуменья Акилина Гавриловна, девица, будь у нея в послушании о Христе Исусе, Господе нашем, емуже слава и ныне, и присно, и во веки веком, аминь.

Посем вам всем паки мир и благословение. И старец[1520], мир дав, по премногу челом бьем. Молитеся о нас всеусердно. Ну, простите, а вас Бог простит.

Инок Епифаний милости у Христа Бога прося, а ваши святыя молитвы в помощь себе призывая, благословение Христа Исуса приписал.

ПИСЬМО «ЧАДУ О ГОСПОДЕ»{35}

Берегитеся Господа ради, молю вы; никониян, еретиков, новых жидов!

Обкрадывают простых душа словесы масленными[1521], плод же — горесть и червие. Лутче принять чувственнаго[1522] змия и василиска[1523] в дом, нежели никониянская вера и учение, зело бо суть пагубно и вечной муке предательно; червие сажают в сердце слышащих.

Я про них знаючи говорю, с ними взрос и состарился, безпрестанно, лет с полтретьятцеть делают на хребте моем, яко любодейству их не молчу: «Обратитеся в веру отец своих! Помрачишася, заблудиша от пути истинны, покайтеся, приближи бо ся Царство Небесное!» Они ж излиха вопияху на мя: «Расколщик нашего предания!» И я к ним: «Ей, воистину так! Аще и умру, обличитель вам буду всегда, враги Божии, крестопопиратели и отступники!» Они ж не имут, что отвещати ми, вяжут да куют меня. Но слово Божие не вяжется, со апостолом зову: сего ради вся терплю избранных ради, да и тии спасение улучат, еже о Христе Исусе со славою вечною[1524].

Ну, прости ж, чадо мое о Господе, и другое дитятко[1525].

Молитеся, молитеся Богу о мне, а я должен поминать вас пред Господем.

Паки и паки мир вам и благословение. И старец Соловецкия пустыни Епифаний, Бога моля, челом бьет вам. А я таки еще вам поклоняюся.

Блюдитеся от злых делателей[1526], не приимайте в дом свой никониян-собак.

ПОСЛАНИЕ «ВСЕМ ... ИЩУЩИМ ЖИВОТА ВЕЧНОГО»{36}

Господи Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас.

Всем святым и апостольския Церкви от Господа Бога и Спаса нашего Исуса Христа слава и честь и нетление ищущим живота вечнаго. А иже по рвению противляющимся убо истинн, повинующим же ся неправде, псам-никонияном ярость и гнев, и скорбь и теснота на всяку душу человека-никониянина, творящаго злое, архиерею же прежде и рядному. Глаголют бо безумнии человецы, утесняюще свою душу: «Не на нас, де, възыщет Бог законное дело и веру; нам, де, что? Предали патриарси и митрополиты со архиепископы и епископы, мы, де, и творим так».

О неразумныя души безъзакония! Ни ли слышал еси апостола Павла: «Сила Божия есть всякому верующему, июдеови же прежде и еллину, от веры в веру, якоже есть писано: праведный же от веры жив будет»[1527].

Зри: праведный от веры жив будет, а не от человеческаго предания.

И еще чтый, да разумеет того же апостола рекша: «Открывается гнев Божий с небесе на всяко нечестие и неправду человеческую, содержащих истинну в неправде, зане разумное Божие яв есть в них, Бог бо явил есть им»[1528].

Вот апостол глаголет: «Бог бо явил есть им».

Шлюся на твою совесть, зане разумное Божие яве есть в тебе, Бог бо явил есть в тебе. С тем же Павлом глаголю: «Невидимая бо его от создания твореньми помышляема видима суть, и присносущная же сила его и Божество, во еже быти им безъответным, зане разумеша Бога, не яко Бога прославиша или благодариша, но осуетишася помышленьми своими, и омрачися неразумное их сердце»[1529].

Читай внятно: «И омрачися неразумное их сердце, во еже быти им безъответным».

И еще ли шарпаешися[1530], неразумие, омраченное сердце, глаголя: не на тебе възыщется твоя погибель, но на великих? А патриарси со мною, протопопом, на соньмище ратовавшеся[1531], рекоша: «Не на нас взыщется, но на царе! Он изволил изменить старыя книги!» А царь говорит: «Не я, так власти изволили!» Воистинну, омрачися неразумное их сердце, во еже быти им безъответным. Осуетишася помышленьми своими друг на друга, а все на Бога омраченными сердцы, зане разумное Божие яве есть в них. Вет знают, яко погибают, но мраковидным духом ослепоша в сопротивни всяцем, зане разумное Божие яве есть в них, Бог бо явил есть им. Невидимая бо его от создания мира твореньми помышляема, видима суть. Аз им говаривал: «Безъответны вы, никонияне, пред Господем Богом. Солньце, и луна, и звезды, и самое небо кругом въпосолонь[1532] вертится, а вы, святя святая церкви, около ея ходите противу солньца и всея твари[1533]. Тако же крестят дети около купели, тако же и браки венчая, против солньца же кружаете, а не въпосолонь ходите по преданию». И они отвещают: «Нам, де, велят так». И разумеют, яко зло деют, но тмою покрыты, по апостолу, «Изъмениша славу Божию в подобие образа тленна человека»[1534], сиречь царя паче Бога убоялися, «иже премениша истинну Божию во лжу»[1535].

Бабоблуды, блядьи дети! Да что, братия моя любезная, светы, вем, яко молвите: «Батько, де, неискусно глаголет». Хорошо, искусно, искусно! От дел звание приемлют. Послушай-ко апостола тово, о таких же бабоблудах глаголет. Зачало 81: «И якоже не искусиша Бога имети в разуме, сего ради предаст их Бог в неискусен ум творити неподобная, исполненных всякия неправды, блужения, лукавства, лихоимания, злобы, исполнены зависти, убийства, рвения, льсти, злонравия и прочая; непримирителны, нелюбовны, яко таковая творящии достойни смерти суть. И не точию сами творят, но и волю деют творящим»[1536].

Да так то и есть, святый апостоле Павле, не одны токмо погибают сами, но и иным простым людям волю деют. На нас, де, положено, мы, де, знаем! На то, де, Бог вещь зделал, несть греха! Какову, де, бабу захотел, такову, де, и вали под себя. Да что разсмехнулся! Так, де, оне учат, — еретицы, собаки! — да так и творят. Сами блудят и иным повелевает. По апостолу, исполненны блужения и всякия неправды. А как в них злонравие то! Ино и в собаке той лихой нет столко, и в змее той, ползящей гадине, и рысь та лютая человеколюбнее их, и аспид-от милостивее их. Кому же они подобны, знаеш ли? А то, брат, тово уж не знаешь! Дияволу подобии. Он человекоубийца бе искони и во истинне не стоит, яко отец лжи. Исперва оболга человеку Бога, а потом Богу человека.

Как же, аль не ведаешь? Се, я тебе возму за руку и поведу на то место, идеже бысть се. Стани прямо востока и зри к Едему, возведи очи свои в рай и виждь глаголы лестны дияволи ко Адаму. Рече бо: «Въкусите от древа, от негоже вам Бог заповеда. Аще вкусите, будите яко Бози, разумеюще добро и зло. Бог бо завистлив есть, сего ради заповеда. Не хощет вас быти, яков сам бе»[1537].

Вот собака! Яко Никон, блядей сын, солгал! Объманул царя Алексея, треми персты креститися понудил: «Троица, де, Бог наш, тремя персты и знаменимся». Он, бедной, послушав, да дьявола и посадил на лоб. Слово в слово, яко и в рай при дьяволе и при Адаме.

Восхоте Адам быти Бог, простре руце ко древу, и сея ради снеди изъведе из рая враг Адама. Тако и Никон лишил Алексея трех ради перстов жизни сея, понеже царскую и архиерейскую власть на ся восприял, да мочью и силою вечную нашу правду, старое православие, истребит, яко бог века сего възимаяся гордостию, но Соловецкой монастырь сломил гордую державу его: в которой день монастырь истнил[1538], о тех днях в той день и сам изъчез[1539]. Восхотел Бог быти и не бысть, потерял, яко Адам рай, тако и он жизнь сию. О сем до зде. Възыдем на первый глагол.

Како оболга дьявол к Богу человека, чти во Иову[1540]. Егда приидоша аггели пред Господем поклонитися, прииде же и диявол, не местом[1541], но вопрошением. И рече Господь к дияволу: «Внят[1542] ли на раба моего Иова, яко несть такова в подънебесном: праведен, благочестив и непорочен, еще же держится и незлобия». И отвеща диявол: «Не туне чтет тя: обложил[1543] еси ему вънутренняя и внешняя. Повели ми, да коснуся — аще не в лице благословит тя?[1544] Кожа за кожю и вся даст человек, елика име, за душу свою».

Ох, собака, блядь, клеветник! Что и никонияня же, блядьи дети! Умыслиша Аввакума беднова и прочих повсюду мучити: «Ужо, де, и не хотя, волю нашу сотворят, как в землю закопаем их!» А бояроня с сестрами умерла о Христе[1545], а не покорилась дьяволенкам и не предала благоверия. Такъже и над Ыовом тем и дияволов-от умысл был. К Богу рече: «Не туне, де, чтет тя: богатьства, де, и детей, и всякия благодати доволно ему даде, дай-ко, де, мне над ним поиграть. Ужжо, де, и не будет хуже ево, и бранить, де, стани тебя. В лице тя благословит, просто реши, прокленет». Вот как диявол-от на человека тово лжет.

Слово в слово и никонияня таковы же. Отдал Бог Иова тово во искушение дияволу тому, да и приказал: «Вся сия тебе Иовлева предаю, токмо душу ево соблюди». Возилъся над ним дьявол-от, что чорт, а душе той коснутися не смел, понеже Бог с небесе сам зрех победы Иовлевы. Радуется в те поры Владыка-свет, как терпением, благодаря, Иов плотной побеждает безъплотнаго дьявола.

Так же то и ныне бывает, братия. Егда терпим Христа ради и завета его — так же радуется Бог. А идеже Бог, тамо и аггели вси, и праведнии тут же со Владыкою зрят победы или побуждения. Читали ли в житии Андрея Юродиваго[1546]? Егда съ черным велиаром[1547] брався[1548], а белоризцы позороваху[1549]. Как учал Анъдрея вертеть хохлата-ет чорт, так белоризцы те, миленькия, испужалися, жаль им Андрея тово. Как справился Андрей и брякнул Чернова о камень лбом — так белоризцем радость велия и веселие. Так то и ныне победа бывает — невидимо нам радость небесная, а то много радости в той час, егда кто мучится за Христа. Простите, к слову пришло, однако уж говорить, от своих вас не подобает скрывать.

Как стригли меня на Москве[1550], тому уже годов с тринатцеть есть, а в то время без меня в сылке на Мезени Ияков Сытник был. В кой день меня ругали[1551] в соборной той церкви, а он, де, на Мезени, в той же день и час в клети молитвовал. Жена ево мне сказывала, как меня сюды в Пустоозерье везли: «Бежит, де, мой Ияков ис клети в ызбу, а сам кричит мне: „Оринушка! Оринушка! Батка Аввакума на Москве ругают, а он с ними кричит. Я видял топере в клети! Небо отверзлося, и аггели прилетают над него и от него на небо, радующеся!” А сам, де, он, батюшко, изменился весь, зыблется, тужит и плачет по тебе, охая». Так, конечно, мне жена ево сказывала. Ево ужь тут в то время не было.

Да что же еще с вами стану говорить? Чаю, утрудилася ваша мысль, коснящи в вышних. Ну, и мы ум наш сведем с небесе и поговорим мало о земных. Много ли вас я на славном[1552], избранных Божиих, и церкви и попы есть ли християнския, и несть ли гонения правоверию, возвестите ми, или восплачю или возрадуюся. Господа ради мужайтеся, утвержайтеся! Живите, поминающи день востанный, не яко немудрии, но яко премудрии.

ПОСЛАНИЕ ОТЦУ СЕРГИЮ С «ОТЦЫ И БРАТИЕЙ»{37}

Новому игумну, старому моему чаду, Сергию отцу[1553] радоватися о уповании вечных благ.

Припомяни, чадо, и о мне в день радостный: аз есмь заматоревый во днех злых, хощу с тобою совсельник быти[1554] в пазухе Авраамове[1555]. Аще Бог благоволит и пречистая Богородица поспешит, негли[1556], препоясався о Христе, переползем темнозрачный сей век к тихому оному и безмолвному пристанищу. И что тогда речем, Сергий мой, егда узрим нашего света лицем к лицу никониянам неприступнаго Христа, Отца нашего и строителя?

Сергий! Слушай-ко, сказывай людям тем: сидит он на огнезрачном престоле одесную Отца, о нас промышляет и нам приказывает: «Не пецыте, де, ся вы ни о чем, токмо о проповеди прилежите, а то, де, у меня вам всево много напасено».

Скажу вам, раби Христовы, слушайте.

На что петь Иосиф Волоцкий[1557] с Писанием ратуется? Не ладно он о сошествии пишет во ад, бытто смерть и дьявол снесли душу Христову во ад.

А пророцы и богословцы вси не так, но глаголют: со славою во ад бысть поход. Помнишь, в слове Епифаниеве[1558] пишет: «Предшествуют же ему архаггели Михаил и Гавриил и прочия силы аггельския глаголюще: «Возьмите врата, князи, ваша»[1559], и прочая. Евсевий Самосадский[1560] такоже: «Идуще пред Спасителем силы вопияху: «Возьмите врата, князи, ваша». Да и все церковны книги учат: не дьявол душу Христову во ад снес, но сам, по востании из гроб, плотию боголепною з душею сниде во ад Божески, и расторг Бог-человек чрево адово.

И много о том неколи говорит. Одно молыть: свято-ет бы насилу сам написал ли бы так. Полно, вор некто такой жо в книгу ту ево внес, что и Федька-отступник[1561], в тетратках подметных чтучи. Сего дни ли воруют? Во-ся, петь, Климантовы те книги[1562] и повыше Иосифа тово, не исказили ль? Или и Григория Низкова правила[1563]? Сам же молыш, во всех церковных книгах пишет, яко Христос плотию одушевленною во аде бысть и о семь слава ему, Христу, Богу нашему. Мы так и веруем, как церковные книги учат.

А в письмяных тех всячину найдешь. Не буди нам с вами по своему смышлению спасение свое содевать, но по преданию святых и богоносных отец. Дай, Господи, ум наш и сердце в согласии со святым Писанием, так и добро! А привал-от пустой[1564], яко нужно слово[1565], не отмещу[1566] ли?

А что отец Исидор вопрошает мя кое о чом, мочно веть и самим вам разсудить з Господем. А я кто? — умерый пес, и как могу выше вашего священнаго собору разуметь? Ты говоришь: огненный во мне ум. И я сопротив молыл (прости!): «Облазнился, — реку, — ты, чернец, и в кале тинне помышляешь сокровенну[1567] быти злату и сребру. Не ведется, мол, тово, еже драгое камение полагати в говенной заход[1568], тако и в мой греховной арган[1569] непристойно внити благодатному огненному уму. Разве по данному ми разуму отчасти разумеваем и отчасти пророчествуемы»[1570].

И ты, игуменушко, не ковыряй впредь таких речей. Которая тебе прибыль? Наводиш душе моей тщету. Но всяко дыхание да хвалит Господа и пречистую Богородицу, а я — ничево, человек, равен роду, живущему в тинах калных, ихже лягушками зовут. Погубил в себе властный сан и разсудителну силу, без разсуду земных прилежю и, яко свиния от рожец, наполняю чрево свое[1571]. Аще не умилосердится Господь, при смерти стою и во адова сокровища[1572] гляжю. Аще не Господь помогл бы ми, вмале вселилася бы во ад душа моя. Обо мне пророк рече: «Далече от грешных спасение»[1573], и еще: «Яко погна враг душю мою и смирил есть в земли живот мой, посадил мя есть в темных, и уны во мне дух мой»[1574]. Еле-еле отдыхаю от похотей, задавляющих мя. Моли Бога о мне и всем заповеждь. И Настасья, хотящая быти царица, пускай молится о мне[1575]. Смешница[1576] она, Сергий, хочет некрещоных крестить!

Я говорю: «Вото, — реку, — какую хлопоту затевает! ихже весь мир трепещет, а девая хощет, яко Июдифь[1577], победу сотворить!» Материн болшо у нея ум-от. Я ея маленку помню, у тетушки той в одном месте обедывали[1578]. Бог ея благословить за Беликова и честнова жениха!

Девушка красная, княжна Анастасьюшка Петровна, без матушки сиротинка миленкая, и Евдокеюшка, миленкие, светы мои! Ох мне грешнику!

Егда ум мой похватит[1579] мать вашу и тетку, увы, не могу в горести дохнуть — таковы оне мне! Лутче бы не дышал, как я их отпустил, а сам остался здесь! Увы, чада моя возлюбленная! Забвенна буди десница моя, прильпни язык мой гортани моему, аще не помяну вас! О дщи Вавилоня окаянная! Блажен, иже воздаст тебе воздаяние твое, еже воздала еси им. Блажен, иже имет и разбиет младенца твоя о камень! Ну, добро много плакать, да перестать же будет.

Слушайте-тко, Евдокея и Настасьюшка, где вы ни будете, а живите так, каки мать и тетка жили: две сестрицы здесь неразлучно жили, в будущий век купно пошли, без правилца не жили, канонцы всегда сами говорили на правиле и всяко[1580] ... он ... пускай сказывает ... чернец, не покидай их, отрасли моей ... поливай их слезами ... Зело покойница перед смертию тою докучала мне о них, горко сокрушаючись, — и о грехах тех кается и о них кучится[1581].[1582] Рукою своею наморала на обе стороны столбец, а другая так же и третьяя. Да долго столицы те были у меня: почту да поплачю, да в щелку запехаю. Да бес-собака изгубил их у меня. Ну, да добро! Не дорожи[1583] он мне тем! Я и без столпцов живу. Небось, не разлучить ему меня с ними! Христос с нами в век века уставися.

Анисиму Фокину мир и благословение. А что ты, Онисимушко, меня о попах тех спрашиваешь, а то я им велел смиритися, оба добрыя люди, да шалуют без пути. У Григорья в грамотке почти.

Ходи со Стефаном и с Козьмою[1584], Бог благословит! Стефан ко мне прежь сего писывал кое о чем, и я ему о Христе и прощение послал, и Козьма доброй человек, я в ево церкве и детей духовных своих причащал, со мною он говаривал. Он обедню поет в олтаре, а я на крылосе у него певал.

А для чева Исидор[1585] младенцов не причащает, которых Дмитрей крестит? Я приказал ему крестить, сын мне он духовной.

Стефан-батко, которые младенцы те от еретиков тех крещены, и ты розыскивай: буде отрицание от сатоны было и в три погружения крещон, и ты токмо молитвы и недокончанная над ними соверши, а буде же не было отрицания, и ты и совершенно крести.

А что Исидор от еретик крещенных не причащает, то он правду творит. А о умерших — надобе о них Бога молить и их поминать. Глупо робя было, не знало правды и кривды. Аще кто велик умрет, о таковом разсудит: буде и по-новому крещон, а пред смертию каялся о неверии своем, таковаго принимать; аще ли так умре, и он часть волчья, нет ему до Христа дела, нашего Бога.

Ну, Онисим, прости! Бог тебя благословит; моли Бога о мне.

А что вы ... выпись из Псалтыри прислали, псалма 9: «Сиру ты буди помощник», и прочая, и толк-от Афанасиев правь[1586], а на Григорья това Амиритскаго[1587] солгал некто вор, именем ево безделицу утвержает, яко и Федор-отступник. Статное ли дело душю Божию дьяволам обладати? Смерть и телом не обладала, нежели душею. Сам Господь нас научает, рече: «Никтоже душю мою возмет от мене, но сам полагаю ю о себе; область[1588] имам положите ю и паки область имам прияти ю»[1589]. Да умирая, рече: «Отче, в руце твои предаю дух мой»[1590], — а не ко дьяволам во ад. Во ад со славою иде, возстав от гроба телом и душею, Божески. Все богословцы так научают: ад, рече, огорчися, человека зря обожена, — а не нагую душю. Писывал преже сего о том.

В книгах тех писмяных надобе разуметь. Иван Ексарх[1591] пишет: «Еретики, де, и Григория Нисскаго правила развратили, многия, их, де, и чести, не подобает». А и Климентовы книги, — помниш, в Кормъчей[1592] напечатано, не велено их чести, — развращены от еретик. Так то и тут, сицевой же Федор или никониян, жалеют ли оне книг тех? Что взбрело на ум, то и творят. Во Псалтырях тех толковых есть всячина, толковщиков тех много. Полно о том.

Какой то будет Бог, что душю свою от разбойников отнять не смог?

ПИСЬМО «ОТЦАМ СВЯТЫМ» И «ПРЕПОДОБНЫМ МАТКАМ»{38}

Благословите, отцы святии, благословите, преподобныя матки! Како пребываетете, и все ли по-здорову? Дерзнул, нагой грешник, из земли приити в недра ваша. Освятите мя молитвами своими, понеже пришлец есмь из сквернаго мира. Ну, творите же о мне молитву: «Благослови благословящая тя, Господи, и святи уповающая на тя», и прочая.

Спаси Бог, миленькие батюшки, очистники всего мира, и меня очистили, поганца. Ей, право, от грех осквернен есмь.

Ведаете ли, отцы и матки, есть ли любовь между вами? Скажите ми кратко: «Скажем ти, отче Аввакум, яко Богу: „Люблю брата, яко фусточку, себя же вменяю пред ним, яко онучку”». Оле, чюдо! Нашол достояния нашего образ — Христа, превечнаго Бога. Ей, добро так! Всяк бо возносяяйся да смирится, а смиряяйся вознесется[1593]. Смирение бо побеждает всяк грех, отцы святии, понеже Христос смирил себе, послушлив быв, даже до смерти, смерти же крестной; темъже и Бог его превознесе, и дарова ему имя, еже паче всякаго имени[1594].

Простите, батки, пошол я к маткам-старицам в кельи.

Благословите, преподобныя, небесных красот смотряющии! Како труждаетеся, со страстьми и похотьми бравшеся[1595],[1596] и молящеся о благосостоянии святых Божиих церквах, и о царе Феодоре, и иже с ним, пекущихся о исправлении православныя веры? Рцыти ми, по-здорову ли душа и телеса ваша о Христе Исусе? — «Здрав будь, отец Аввакум, со всеми православными християны! Мы ж живем, десницею Божиею покровени[1597], взирающе на начальника вере и совершителя Исуса[1598], ходяще в заповедех Божиих и оправданиях Господних беспорочно».

Слава Господу Богу! Веселитеся о Господе и радуйтеся, праведнии, хвалитеся все правии[1599] сердцем[1600]. Простите и молите о мне Бога.

Мир вам всем и благословение со гражданы. Повидался с вами.

ПИСЬМО СТАРИЦЕ КАПТЕЛИНЕ{39}

Старица Каптелина Мелентьевна, Гликерьина дочь! Не ты ли со отцем и с материю жила во дворе[1601] моем, девушка? Помниш, я у вас бывал, возлюбих бо тя паче всех ваших домашних красот? Мать твоя меня подчивает, а ты, утенька маленькая в те поры была, поглядела на меня, да воздухнула. Ну, вздыхай же и ныне о мне, да и всем матушкам тем обо мне бей челом: я твой, ты моя.

Миленкая моя чернушечька, как тя назову? Виноград едемский именую тя и Ноев славный ковчег, рай словесный, крин[1602] краснопеснивый, голубица нескверная, ластовица[1603] сладкоглаголивая[1604]! А как ты подвизаесься на борителя врага и душеядца дьявола?

Каптелина, а Каптелина! Люби бесчестие, люби укорение, досаду, понос[1605] и уничижение, люби худость ризную, пищу тонкую[1606], неумовение, труды и молитву беспрестанную.

Каптелина, а Каптелина! Егда тя обыдут внутреннии «скимни[1607] рыкающе восхитити, и испросити у Бога пищу себе»[1608], еже есть бесове и лукавии помыслы, в то время стани крепце лицем душевным пред Господа и воззови: «Боже! За молитв святых отец наших, помилуй мя и горемыки ради, отца моего, радосте моя, избави мя ото обышедших мя». Да лбом о землю: «Заступнице християном, Мати Царя вышних сил, заступи мя и избави от сети чюжаго». Да паки лбом о землю.

Я все так-то деруся с разбойниками теми. Да на левую ту страну и плюну, рекше: «Отступи, неприязнь, и иди тамо, идеже человек не живет, но токмо един Бог призирает. А есмь раб грешный Исуса Христа, распятаго за нас, обещахся язвы его носити на себе, а не блудить»[1609]. Да милость Божия бывает, Каптелина. Дьяволи те во мне и уснут домашние, сиречь мысли те поганые.

А как, Каптелинушка, маленько оплошись, так беда тогда случается. Миршины захочю или ризами себя украсить, да старое то житие на ум побредет, как з друзьями важиванось: пито, да едено, да плясывано, да и все по тому. И ты, петь, себе внимай: каков веть ум-от мой, таков и твой, не давай ему на колесах тех ездить. Писано есть: «Сьюзиме плоти — смиряется сердце, ботеющу сердцу — свирепеют помышления»[1610].[1611]

Знаеш ли речь ту сию, Сирахову? А то говорит, как, де, плоть та измнемождает, либо помелеш, или потолчеш, или у сестры заход выпрячеш[1612], мотылу ту под гору вытаскаешь шолковыми теми руками, так сердце то смирится и звери все спать полягу. А как, де, сердцу тому разботеющу[1613], сиречь обленисься потрудитися, а тому на умишко то кичение прападет, да и одолят тя помыслы лукавыя, да и печаль наведут, да и тужить станешь о сыне и о матери, и о мирщине восплачеши, и раскаяние на аггельский мнишеский чин, и на окормителя своего вознегодуеши, да и во всю пагубу поринешися со дияволом.

Сего ради Ефрем святый рече: «Чернечествуй умови, чернечествуй духови, чернечествуй взору и ступанию и глаголанию, вопросу и ответу»[1614]. И все по тому. А без благословения окормителя[1615] своего не твори дела никакова, всегда поучайся благим, да же злым не поучаесся. Писано: «Неокормлении падают, яко листвие»[1616]. И паки писано: «Земля есть делание, естество наше, делатель же — воля, советницы же и учители наши — Святое Писание».

Слышала ли речение се коротенько да красненько? Ори[1617] землю ту — одушевленную свою пълоть — изволом добрым, прибегая ко Святому Писанию, и оттоле черпай живыя воды, напаяюща душа с телесы. Аще кто пиет от источник сих спасеных, не вжаждется[1618] во веки.

А иже Каптелине глаголю — всем глаголю Христовы ограды словесных овец, яко вси есте равно сынове и дщери завета и пророк. О всех и за вся умре Христос. И апостол рече: «Несть июдей, ни еллин, несть раб, ни свобод, несть мужеский пол, ни женский, но вси едино есть о Христе»[1619]. И сам Господь к саддукеом рече: «В день он, егда воскреснут, ни женятся, ни посягают, но равни аггелом суть»[1620].

Вот каково хорошо! Смесимся в одно стадо з горними силами — и мужики, и бабы, и паренки, и девушки. Во славе велицей и крепцей силе летать станут иноцы, яко пернатии, а белцы, по них ходяще, последуют в том же нетлении и плоти легцей, могущей по воздуху ездити.

Бабушки-чернушечки! Вонмите глаголемая: тогда бо, тогда нынешний нрав добродетельный во аггела претворит или злый нрав непокоривый в беса претворит! Приклоните уши ваши во глаголемое: «Не риза спасет, но нрав, не место пустынное, но обычай благий». Слушайте же совета моего к вам, любезным моим: «Повинуйтеся наставником вашим и покаряйтеся, и яко от уст Божиих заповеданная от них храните»[1621].

Есть во Отечнице[1622] писано: «Прииде Иванъ Лестечник во обитель ко Ивану Великому. И рече Великий к Лествечнику: «Хощеши ли да покажу ти раба Божия?» И отвеща Лествечник: «Хощу, честнейший отче». И седше им ясти за трапезою. Возва Иван Великий ветха деньми и сединами украшена диякона Лавреньтия из-за стола: «Гряди семо, Лаврентий!» Он же скоро воспрянув, не ядше, предста у трапезы игуменовы, зря на игумна Иванна, яко на Христа, не смея вопросити, чего для возва. Иван же, с Лествечником беседуя, ничто Лавреньтию не рече во весь обед. Егда же[1623] отъиде стол[1624], посла Иван Лавреньтия не ядша ко Исидору, осужденному, Железному, повеле псалом 39 изглаголати. Удиви же ся Лествечник таковым сединам послушания. И потом скончася Лаврентий, искипе миро из ног его в показание послушникам, и нетленно яви Бог тело его трудолюбное.

Видите ли, матушки, каковы плоды растут от послушания? Воньми, преже да же избери себе наставницу руководства небеснаго неблазнену, и егда подклониши главу свою, не моги таити от нея дел своих и помышлений. Аще заповесть ту, что и во мнящихся злых тобою[1625], должна есми послушати, разве[1626] ереси и блуда и пиянства вина нерастворенаго — сего не подобает послушати. А аще и мясо велит, искушая тя, ясти — яждь, аще и спать велит — спи, аще и биет тя — терпи. Аще и не кормит — терпи, аще и злословит — молчи, послала — побеги, не велела — возвратись, дала что — приими, отняла — поклонись. Да и вся по тому приемли Христа ради заповеданная, без ропоту служа, яко Богу, а не человеку, о Христе Исусе Господе нашем, емуже слава и ныне, и присно, и по веки веком. Аминь.

Паки всем мир и благословение, чтущим и послушающим. Простите, други мои, светы, о Господе.

ПОСЛАНИЕ ИОНЕ И МОИСЕЮ{40}

Краегранесие:[1627] «Горьких ищите, небесная мудрствуйте»[1628]. Ей, аминь.

Отцы святии Иона и Моисей, небесопарнии орли, пустынное воспитание. Троицы вселение, благодати сосуд! Что вас наречем? Святии херувими ли — яко на вас почил есть Христос, серафими ли — яко непрестанно прослависте его, аггелы ли — тела бо отвратистеся? Многа ваша имена, а болша дарования. Молите непрестанно о нас, отцы святии, вас бо утвердил утвержей ни на чем же землю повелением си.

Отцы святии! Вас утверьдил утвержей гром и зиждай дух. А я что? Сосуд гнева. Где иду и камо бежу[1629]? Воистину, истинно, поистинне, ей-ей, в правду Божию о себе свидетельствую, яко нищ есмь добродельми, богат страстьми.

Отцы святии! Ничтоже преславно богатаго взыскат и славнаго посетить, но се чюдно, аще сироту взыщет кто, якоже мене, осиротевши Бога и человек. Ей, нет близ мене друшка, кто бы поправил кривую душу мою, один старец[1630] и тот, якоже и аз, пес ловчий, заклепан, да не пужает поганых зверей — волков и льстивых лиси. Аще и снидемся на мал час, не ведаем, что друг другу рещи: вопросить или отвещать. Ведаете, мню: «Обыдоша ны пси мнози, сонм лукавых одержаша нас»[1631].

Молю вы, грешный протопоп, исправляйте недостатки мои молитвами. Ин — яко в море утопающу, весло подай, ин — шест или дску верзи ми, изряднее же — подщася рукою извлещи мя из глубины[1632]. Аще кто полиет слезы на нозе Исусовы — велика ми помощ слеза теплая пред образом Царицы Небесный. А иже, кто лишен дара сего, — воздохни о мне, грешнике, яко Ануфрий Великий[1633] воздыханием горы поколеба; аще ли ни — припомяни Господа ради со оглашенными[1634]; что же делать — и мало ли за велико поставит Бог. Немного и Моисей[1635] при мори моляшеся, но токмо возведе горе очи сердечник, и рече ему Бог «Моисею, Моисею, что вопиешь ко Мне?»

Видите ли, избрании Божии, коль скор Господь просящим у Него истинною? Моисей, от фараона угнетаем, молча очи на небо возведе, а Бог свидетельствова и рече: «Что кричишь, Моисей? Ударь жезлом по воде и будет ти сух путь посреде воды и воды»[1636]. Аще тамо един Моисей неблагодарнаго Израиля 600 000[1637] избави от фараони руки, а здесь, вас уповаю, за Волгою, на родине моей, не един, не два, но яко звезд бес числа, вопиющих ко Христу, Сыну Божию, день и нощь.

Всем вам мил ся дею, у всех прошу молитвы.

Афонасей Зубо с Лукою Рубашешником[1638], обойдите со Христом вертепы и пещеры, и разсели горския, и болота, и дебри, идеже витают святии мужие и жены, и отроки и отроковицы, и испросите мне у всех дара любезнаго мною, дара честнейшаго, паче солнца и света, глаголю, — молитву. А я с вами, пред всеми пад, лежу невсклонно. Умилитеся, райстии житилие, богатии — о нищем, свободнии — за пленника. Весь ваш зде и во грядущем. Аминь.