Благословенный. Книга 4

Глава 5

Подкинуть родителям немного денег на «обзаведение», в общем, для меня особого труда не составляло: конечно, с финансами всё было сложно, но, тьфу-тьфу-тьфу, потихоньку налаживалось. В казну поступили первые пуды Уральского намывного золота; мы начали мыть песок сразу на сорока восьми приисках, и большинство участков внушало самые радужные надежды. А ещё… ещё была у меня одна задумка, смелая, рискованная… но чрезвычайно многообещающая. Правда, для благополучного её исполнения должно было сойтись несколько условий — Михаил Илларионович Кутузов должен был в очередной раз достать кролика из шляпы, на этот раз в Париже и Мадриде; сверх того, в этом проекте независимо от Кутузова будут задействованы как раз этот самый Фёдор Васильевич Ростопчин, взывавший такое неудовольствие финского короля, и некий иезуитский патер Габриэль Грубер. Кутузову я направил уведомление о грядущем назначении на новую дипломатическую должность, присовокупив пухлый пакет с инструкциями. А господ Грубера и Ростопчина пора было нацеливать на задачу…

Вызвав обоих, я прежде всего переговорил с каждым отдельно; и первым оказался Фёдор Васильевич.

— Граф, мы с королём Финляндским недавно вас вспоминали. Вам не икалось?

— Благодарю, нет, — осторожно произнёс Фёдор Васильевич, и в выпуклых глазах его поселилась тревога.

— Скажите, каким вы видите своё будущее при моём дворе?

Тревога Ростопчина прямо на моих глазах подскочила до степени паранойи.

— Я готов ко всякой службе, любому заданию, которое вы решите мне поручить! — с готовностью отвечал он, всячески демонстрируя служебное рвение и бодрость.

«Бьёт копытом. Этот будет рыть землю, — подумалось мне, — ишь, головой бодается, словно твой конь! Вот и славно: рыть землю — это именно то, что мне от него надо!»

— Ну что же, граф, у вас есть прекрасная возможность послужить Отечеству и мне, навек оставшись в памяти поколений. Вы, верно, наслышаны, что на днях прошли переговоры с испанским чрезвычайным посланником, адмиралом Гравиной, итогом которых стал трактат о передаче нам во владение земель так называемой Верхней Калифорнии. И там теперь, соответственно, надобен там губернатор. Решительный, хладнокровный человек, можно сказать, проконсул, способный твёрдой рукой управлять обширнейшими территориями на побережье Тихого океана, вступать в переговоры и с дикими племенами, и с туземными вождями, и с эмиссарами европейских Ост-Индских компаний! Пользуясь случаем, я спросил у Павла Петровича, кто бы это мог быть — и, представляете, он назвал мне вас!

Бедняга Ростопчин просто окаменел. Насколько я мог судить о его состоянии по глазам, почти выкатывающимся из орбит, его паранойя, быстро миновав степень параноидального психоза, уверенно двигалась к парафрении.

— Калифорния? Но… это же край света! — наконец пролепетал он самым прежалким образом.

— Пустое, Фёдор Васильевич! Какой там «край» — Земля же круглая! Да и места там, как говорят, просто замечательные, хоть и пока диковатые. Ну а вы, смелый и предприимчивый предводитель, придётесь там ко двору! Теперь в Кронштадте готовится большая экспедиция в те края; через три недели отбытие. Вам выпала честь возглавить её! Вот подробная инструкция, что надлежит предпринять: ознакомьтесь, и если появятся вдруг вопросы, тотчас же задайте их мне!

Потрясённый этим напором, Фёдор Васильевич дрожащими руками взял пухлую папку, поданную моим адъютантом Волконским, и начал читать.

Я терпеливо ждал. За время чтения по лицу Ростопчина пробегала целая гамма эмоций: то удивление, то ужас, то удивление, то гнев, и снова удивление… и наконец, красный как рак, он оторвался от чтения.

— Так, то есть, я понимаю, нам надлежит выйти из Кронштадта в середине июля, а уже летом будущего года быть в Калифорнии?

— Да. Все корабли ваши — высокоскоростные клиперы и барки. Будете делать большие переходы, подстраиваясь под пассаты. Есть, конечно, некоторая опасность попасть в экваториальный штиль, но…

— И, выгрузив экспедицию в Калифорнии, далее часть судов отправляется в Китай через порт Акапулько в Новой Испании, а один или два клипера ставится на снабжение продовольствием Ново-Архангельска, Охотска и Камчатки?

— Именно так. Суда будут загружены железом и механизмами паровых машин, а также оружием и товарами, потребными для новой колонии. В Испании вам надо будет принять на борт партию ртути и представителя испанского двора, дона Чуракку. Оттуда, не тратя времени, вы идёте в Сингапур. Оттуда вы отправите моего представителя в Китай, для чего надобно снестись с тамошним генерал-губернатором, господином Муловским. Вы же плывёте в Калифорнию, и далее действуете согласно инструкций!

­– Ваше величество, если это всё — Ростопчин трясущимися руками поднял папку — если это достижимо, то это будет невероятное, отчаянное предприятие!

— Именно. И вы будете его частью. Успеха, граф!

Следующим посетителем был патер Габриэль Грубер.

Отец Грубер был иезуитом из Вены. В 1784 году, когда в Европе начались гонения на его орден, он прибыл в Белоруссию, где долго преподавал архитектуру и физику в Полоцком иезуитском коллегиуме. Благодаря его усилиям это учебное заведение превратилось в крупный технический центр. Созданные им лично, либо под его руководством машины и механизмы не только активно использовались в учебном процессе, но и с успехом демонстрировались гостям коллегиума. Одним из самых известных творений мастера была механическая голова. Высоко в стене, почти под потолком, была установлена голова старца с длинными седыми волосами. Механическая конструкция с подвижными деталями «говорила» на всех распространенных в то время языках и на любые вопросы посетителей: голова эта отвечала внятно, громко, логично, с полным знанием обстоятельств, так что вопрошавший положительно приходил в полный ужас. Какова должна была быть вера в мудрость и почти сверхъестественную силу иезуитов, когда никому не приходило на мысль, что за стеною сидел опытный механик, приводивший в движение глаза и все лицо головы и отвечавший за неё…

Когда в 1796 году власть сменилась, Грубер оказался в Техническом центре, где поспособствовал созданию разнообразных механизмов. Верно, он бы так и трудился на благо науки и христианской веры (как он её понимал), но тут, по воле случая, я узнал от Александра Николаевича Радищева, что святой отец, кроме всего прочего, имеет очень хорошие связи в Китае!

Надо сказать, страна эта уже более ста лет находилась под большим влиянием святых отцов из ордена Игнатия Лойолы. Они смогли втереться в доверие маньчжурской династии, и добились у цинов важных постов, способствуя проникновению в Поднебесную зачатков европейских знаний. Достаточно сказать, что именно они наладили в Китае литьё пушек! Во время заключения Нерчинского мира иезуиты выступили переводчиками и посредниками между русским воеводой Головиным и маньчжурским правительством; причём посредничали и переводили так ловко, что чуть не довели дело до новой войны. К счастью, нашим тогда удалось их изобличить, и дело кончилось Нерчинским миром. В общем, те ещё гады; но теперь они должны были послужить моим интересам.

— Да, действительно, мои братья по ордену имеют вес при дворе богдыхана. Но всё равно — китайцы сложные для негоциации партнёры!

— Уверен, мы подберём к ним ключи.

— Закупка товаров в Китае, о которой вы говорите, несомненно, возможна. Но нужно серебро! Китайцы неохотно обменивают свои товары на европейские!

— Серебро будет. Ваше дело — договориться о крупных партиях чая. Об очень крупных партиях!

— А что насчёт остальных китайских товаров? Шёлк, фарфор…

— Нет. Мы сосредоточимся на чае. Что же касается наших товаров — то нам следует предложить им что-то стоящее… то, что они оценят по достоинству.

Иезуит понимающе улыбнулся.

— Ваше величество говорит об… опиуме?

— Нет, что вы. Эту гадость мы продавать им не будем. Скорее наоборот — предложим им нечто, что заставит их забыть навсегда об опиуме!

И я изложил ему свой план.

Когда я закончил, Грубер задумчиво сложил ладони кончиками пальцев друг к другу и вытянув трубочкою губы, как человек, озадаченный сложнейшей проблемой.

— Право, не знаю. Положительно не знаю, что вам сказать, Ваше Величество, — наконец произнёс он. — Такую штуку никто ещё не проворачивал; и скажу вам прямо, сомневаюсь, что это возможно в Китае.

— Давайте попытаемся! А в обмен на эту услугу вы получите исключительное право содержать миссии в Калифорнии вместо францисканцев.

Наконец патер, кажется, принял решение.

— Да, я готов рискнуть. Своей жизнью, честным именем, репутацией Ордена. Я хорошо помню, как государыня Екатерина предоставила нам гостеприимство своей империи, когда весь мир отвернулся от нас. Но, имейте в виду, Ваше Величество — я не могу ничего обещать. Искренне надеюсь, что неудача не скажется на том добром отношении, что встречаем мы повсеместно в России!

— Договорились — холоднее, чем собирался, произнёс я. — Но вы уж постарайтесь.

Интерлюдия

Ранняя весна в Истамбуле знаменита переменчивостью погоды. То по воле Аллаха на головы правоверных вдруг падает снег, то с Чёрного моря налетает ледяной ветер с дождём, то южный «лодос» приносит удушающую жару. Сегодняшний день был как раз из таких: ласковое солнце золотило гладь залива, лаская вершины гор и верхушки кипарисов.

«А в Петербурге сейчас мрак и ледяной ужас» — невольно подумалось Михаилу Илларионовичу. «Расскажи этим людям, как мы там живём — ведь и не поверят!» А между тем, текущей задачей его было как раз убедить одного из «этих людей» — уроженцев знойного юга — навсегда переехать в Петербург. Задача!

Собеседника Михаила Илларионовича звали Жак-Бальтазар Ле Брюн. Молодой провансалец (ему не было ещё и 40 лет), потомственный корабельный инженер, и восходящая звезда судостроения Оттоманской Порты. В этой характеристике прекрасно всё, — кроме последнего пункта! Немалых трудов стоило Кутузову затащить этого месье в посольство для откровенного и предметного разговора; и вот они наслаждаются замечательным турецким кофе на балконе посольского особняка.

— Право, мне так жаль, что ваш великолепный корабль погиб, едва вступив в строй!

Ле Брюн насупился. 120- пушечный «Мессудие», флагман турецкого флота, едва-едва спущенный со стапелей, тут же сгорел дотла во время прорыва Ушакова через Проливы полтора месяца назад. Его обгорелый остов до сих пор виден из окон русского посольства. Конечно, к строителю по этому поводу не должно было быть никаких претензий: и самый лучший корабль в мире недолго выдержит обстрел калёными ядрами. Именно так рассуждали бы любые разумные люди везде и всегда…но только не в Истамбуле. Недели не прошло, как Ле Брюн стал жертвой совершенно идиотского расследования: чиновники Порты несколько раз вызывали его на допрос о причинах пожара на корабле. Видимо, им не могло прийти в голову, что деревянный корабль от соприкосновения с раскалённым докрасна чугуном непременно вспыхнет и сгорит, даже если такелаж его сплошь увешать знаменами с цитатами Пророка, а борта обить страницами из Ал-Корана. Это расследование страшно раздражало француза: будучи умным человеком, он понимал, что у недрах административного аппарата приютившей его страны зреет желание найти козла отпущения за немыслимое унижение, нанесенное им русским Черноморским флотом на глазах султана и всей столицы; и он, чужак, недавно лишь появившийся в Истамбуле и сразу наживший себе множество врагов среди местных инженеров, прекраснейшим образом подходил на эту роль…

— Право же, не могу даже себе представить, как это всё для меня кончится! — чистосердечно отвечал Ле-Брюн Михаилу Илларионовичу.

— Кстати, не желаете шампанского? «Moum demi-sec cordon vert», лучшее из даров вашей Родины! Уверен, вы скучаете по хорошему шампанскому: турки прекрасно разбираются в кофе, но вот с вином у них всё довольно-таки скверно!

— Извольте, не откажусь — охотно откликнулся Ле Брюн.

— Должно быть, вы не представляете, как я вам сочувствую! Позицию турецких адмиралов можно признать крайне неразумной, — продолжил Кутузов, когда стоившая, как два мешка первоклассного кофе, бутылка была откупорена и шипучая жидкость оказалась в бокалах гранёного богемского стекла. — Все знают, что новейшие русские корабли, построенные по заказу императора Александра, исключительно опасны. Ведь вы видели их, не так ли?

— Да, видел, как и весь Стамбул. Надо признать, в тот день адмирал Ушаков был хозяином турецкой столицы. Стоило ему спустить десант, и над дворцом Топкапы уже реял бы стяг с двуглавым орлом!

— Ну, что вы! Мы никогда не поступим таким образом! Нашей целью было лишь принудить Диван исполнять мирный договор, подписанный в Яссах несколько лет назад. Согласно его русские корабли могли проходить Проливы по одному, с задраенными орудийными портами. Но раз султан, подстрекаемый гнусными иностранцами, решил, что такие условия для него более неприемлемы, адмиралу Ушакову пришлось идти в боевом ордере и во всеоружии. Вы видели, к какой трагедии это привело… Очень, очень неразумно! Но однако же вернёмся к вашим любимым кораблям. Вы видели их рангоут, их такелаж: не правда ли, впечатляюще?

— Да, я был удивлён. Похоже, ваши мастера сделали огромный шаг вперёд!

— О, вы не представляете, насколько! Теперь обводы корпуса определяются в опытовом бассейне, устроенном в Адмиралтействе, а прочность достигается применением железных связей. Новейшие корабли и фрегаты имеют железные мачты немыслимой ранее высоты, так что скорость наших фрегатов достигает четырнадцати узлов!

— Неужели? — поразился француз. — Это, несомненно, выдающийся результат!

— Да. Это всё высокие мачты и прочный такелаж, а также… Михаил Илларионович на секунду замешкался, и, отвернувшись, тайком взглянул в крохотную шпаргалку, заготовленную для разговора, — … ., а также «телескопические лисель-реи». Приставляете, месье — телескопические! А самое главное — в Кронштадте делают теперь многочисленные и очень успешные опыты по установке на корабль парового двигателя. Это совершенно перевернёт всё кораблестроение мира!

— Паровой двигатель? — с сомнением переспросил Ле Брюн. В его представлении такая штукенция могла находится где-то на шахте, в крайнем случае — на лесопилке. Но уж никак не на корабле!

— Как ни невероятно сие звучит, а всё же это правда. Речной флот уже пользуется этим устройством. Два года назад император Александр, ещё будучи наследником, совершил путешествие вниз по Волге на пародвижущем судне, и теперь они уже отнюдь не редки! Я сам видел в Севастопольской бухте паровой буксир, буксирующий суда при неблагоприятном ветре. Очень удобно!

— Как же движущая сила пара передаётся воде?

— По бортам стоят гребные колёса, как у водяных мельниц. Есть ещё винтовые устройства, но, говорят, они секретны…. Однако иностранец. Поступивший на русскую службу, мог бы воочию увидеть последние плоды прогресса.

И, сделав многозначительную паузу, Кутузов произнёс:

— Не желаете ли, сударь, увидеть всё это своими глазами и самостоятельно во всём убедится? Я имею полномочия от императора пригласить вас в Россию.

Его визави был поражён.

— Неужели? — только и вымолвил он.– Император Александр слышал про меня? Не верю своему счастью — это исключительная честь!

— О, да! Вы известны как многообещающий кораблестроитель, но лишь в России ваши умения раскроются должным образом, а таланты будут по достоинству оценены! Вы сможете строить там новейшие корабли исключительных свойств; о вас будут говорить, как о создателе будущего! Россия теперь на переднем крае мирового кораблестроения, именно там зарождаются конструкции будущего. Спешите воспользоваться шансом стать частью этого успеха! Ну и, скромное вознаграждение в… Сколько вы получаете здесь?

— Примерно двенадцать тысяч ливров!

— О, как это унизительно! Поверьте, император по-другому относится к талантливым людям! Я имею честь предложить вам вознаграждение в семь тысяч рублей, что вдвое превышает названную вами сумму….

От открывающихся перспектив у провансальца закружилась голова. Да, там, на Севере происходит что-то необычное и волнующее. Корабли, убедительно разгромившие флот султана Селима, поразили его. Смелые, точные линии, изящество и смертоносная красота — они казались вышедшими из другой эпохи… А уж как убедителен был их точный огонь!

— Я… мне надо подумать, — наконец произнёс он.

— Конечно. Но только, мой дорогой друг, поторопитесь — не оказаться бы вам в османской тюрьме! Тут вас ничего хорошего уже не ожидает: стоит этим дикарям кого-нибудь заподозрить — они сживут беднягу со свету, не дадут ни спокойно исполнять свои обязанности, ни покинуть страну. Сколько я уже видел таких историй!

— Мне надо посоветоваться с братом!

— Ах, ну да. Ведь вы не один прибыли в Истамбул! Что же, ваш брат тоже опытный инженер, и также как вы, может рассчитывать на гостеприимство нашего императора!

— О, уверен, он будет заинтересован. Сколько вы сказали — семь тысяч рублей?

— Именно. Итак, если вы решитесь, то знайте: через неделю я покидаю Турцию. Император отзывает меня для новой миссии — и право, я очень этому рад. Слишком многие меня здесь ненавидят; в этом городе ещё нескоро выветрится запах гари! Так вот, если вы примете верное решение, я рад буду пригласить вас на борт корабля как гостя нашей дипломатической миссии. Да, и вашего брата, и супруг, разумеется, тоже! Когда надумаете, дайте мне знать. Я буду здесь ещё восемь дней.

И через восемь дней Жак-Бальтазар Ле Брюн, его брат Франсуа Ле Брюн, их дети и супруги упаковали вещи, закрыли все обязательства и погрузились на борт фрегата «Кафа», отбывавшего в Херсон. Наречённый на новой Родине Яковом Яковлевичем, Ле Брюн де Сен-Катерин прожил долгую жизнь и сделал головокружительную карьеру, дослужившись в конце концов до должности главного кораблестроителя Российского флота.