Благословенный. Книга 4

Глава 9

Николай Карлович отнял подзорную трубу от глаза, задумчиво обернулся на своих подчинённых. Впереди, примерно в двух верстах к югу, лежал персидский лагерь, накрываемый быстро сгущающимися сумерками.

Бонапарт снова поднял подзорную трубу. Сколько там персов? Сорок тысяч? Пятьдесят? Даже при самой тщательной рекогносцировке очень трудно понять что-либо. В любом случае, много больше, чем те одиннадцать тысяч сабель и штыков, что он привёл сюда. Но, как говорят в России, воевать надо не числом, а умением…

До чего же странная это штука — персидский лагерь, — раздумывал Николай Карлович, всматриваясь в свою подзорную трубу. Европейские военные лагеря ещё со времён Древнего Рима строятся всегда в необыкновенном единообразии и порядке. Вовсе не так это у сынов Востока: в окуляр Бонапарт видел палатки всех возможных видов и величин, круглые, четырехугольные, восьмиугольные, овальные, высокие, плоские, огромные, маленькие, в самом лирическом беспорядке разбросанные по равнине. Видно было, что ослы, верблюды, лошаки, привязанные к палаткам, совершенно спокойно прогуливаются между ними, запутываясь в веревках, прикрепляющих к земле ставки, которые, к тому же, расположены так неудачно, что представляют из себя настоящую паутину! И, в довершение всего, персидские солдаты слоняются среди повозок и палаток, так что отряды и части совершенно перемешаны. Бонапарт уже не раз задумывался о том, что если бы неприятель напал ночью на персидский лагерь, нельзя себе вообразить, какой беспорядок мог бы произойти от тревоги: большая часть солдат передавила бы друг друга, не будучи в состоянии выбраться из этого хитросплетения веревок и кольев.

Опустив трубу, русский командующий демонически усмехнулся. Беспорядок в персидском лагере отмечали ещё древнеримские тактики: и за полторы тысячи лет в этом отношении ничего не переменилось! «Надеюсь, меня ждёт судьба Велизария, а не Красса», — подумал он про себя, вспоминая записки классиков военного искусства.

Ну что же, жребий брошен. Он долго мечтал о самостоятельном командовании; и именно теперь предстоит выяснить, как тактика русского полководца Бонапарта будет выглядеть на деле.

Небольшая русская армия упорно продвигалась вперёд, в глубины Персии. Молодой главнокомандующий исполнял распоряжение императора — игнорируя второстепенные направления, идти прямо на персидскую столицу; впрочем, оно совершенно совпадало с его собственными умонастроениями. Поэтому, не размениваясь ни на Эривань, ни на Арзрум, и даже оставив без внимания богатый Тебриз, он высадил армию с Каспийской флотилии возле города Решт, и, взяв его, через горные перевалы двинулся на Тегеран. И вот путь ему преградили основные силы персидской армии. Тем хоже для них!

Бонапарт снова оглянулся на свои колонны, ждавшие в нескольких сотнях шагов сзади. Готовые к атаке батальоны лежали на сухой земле в обширной лощине, надёжно укрытые от взоров лёгкой курдской конницы персов холмами и казачьими секретами. Амуниция солдат была подогнана так, чтобы не издавать ни малейшего шума; штыки и белые предметы униформы были замазаны сажей. Колонны возглавляли специально подобранные солдаты, обладающие особенно хорошим зрением в темноте. Чтобы не сбиться в пути, один из унтер-офицеров в голове колонны несёт на спине специальный фонарь, вложенный в деревянный ящик. Он устроен так чтобы видеть его могли только люди, идущие строго сзади от фонарщика. Таким образом, колонна может в кромешной тьме двигаться за своими поводырями, не страшась сбиться с пути.

— Николай Карлович, не пора ли выступать? — спросил адъютант бригадира, Аркадий Суворов.

Бригадир Бонапарт ещё раз взглянул в быстро темнеющее небо. как это часто бывает на юге, день очень быстро, почти без сумерек, сменялся кромешною ночною тьмой.

— Да, надо возвращаться — произнёс он и, пока ещё не совсем стемнело, быстрой иноходью направил коня к своим войскам.

— Через 5 минут приказывайте выступать фланговым колоннам; через 10 минут — колоннам центра, через 20 минут — резерву! — скомандовал Бонапарт адъютантам, и повернул коня в сторону, вставая в промежуток между колоннами.

Вскоре войска пришли в движение; унтер-офицеры вполголоса отдавали команды, и солдаты, поднимаясь с иссушённой солнцем каменистой земли, оправляли амуницию и, быстро построившись, выступали вперёд.

Колонны преодолели цепь холмов, возле которой ютилось оставленное селение, и впереди перед ними открылась равнина, залитая огнями персидских костров, от которых доносилась заунывная музыка и крики — персидские сарбазы развлекали друг друга песнями и плясками. Тем лучше: Бонапарт прекрасно знал, что люди в лагере совершенно ничего не видят, ослеплённые светом собственных костров и факелов; а издаваемый шум позволяет надеяться, что они ещё и ничего не слышат.

Колонны неумолимо продвигались вперёд. До ближайших костров оставалось буквально две сотни шагов, вдруг как впереди, с правого фланга, послышались чьи-то крики и треск выстрелов. Похоже, медлить теперь было нельзя!

— Командуйте начинать — негромко произнёс Бонапарт, и Суворов-младший распрямлённой пружиной сорвался с места, спеша к дальним колоннам.

— На эскаладу! Вперёд! Да здравствует император! — экспансивно прокричал Бонапарт, выхватывая шпагу. В темноте его жест, конечно, мало кто заметил, но рефлексы военного человека продиктовали ему именно такой жест.

— Уррааа! — пронеслось по равнине, и русские колонны бросились на лагерь персов.

Раздался грохот артиллерийских выстрелов: конно-артиллерийская рота штабс-капитана Ермолова, развернувшись в промежутках между колоннами, не снимая передков, со всей возможной быстротой палила по персидскому лагерю картечью. Тьму ночи прорезали вспышки, сопровождаемые душераздирающим воем: в дело пошли ракеты, запускаемые с многозарядных станков. Ночью запуск реактивных снарядов выглядел особенно устрашающе: с диким воем, озаряя равнину своими огненными хвостами, ракеты падали по всей площади огромного лагеря, поджигая лёгкие полотняные палатки и умножая панику среди персов. Не встречая сопротивления, русские солдаты преодолевали оставшееся расстояние до лагеря и тут же вступали в яростную рукопашную схватку. Воины шахиншаха метались по лагерю: большинство, бросив оружие, спасало себя, но некоторые, бессвязно выкрикивая имя Аллаха, полуголые, в бешенстве яростно бросались на штыки.

Этот кошмар продолжался более полутора часов. Персы разбегались по тёмной равнине, спасаясь от казачьей конницы. Множество сарбазов погибло в лагере от огня, не сумев выпутаться из лабиринта повозок и горящих палаток; многие были затоптаны взбесившимися лошадьми. Командующий армией приказал трубить сбор, оставив преследование деморализованных персов кавалерии; солдаты потрошили не сгоревшие палатки, ловили разбегавшихся коней.

Победа была полной. Русские потеряли в бою 320 человек убитыми и около пятисот ранеными. Потери персов подсчёту не поддавались — вся равнина была усыпана их телами. Вернее всего, персы потеряли 20 или 25 тысяч, но начальник штаба Каспийской армии Карл Толь после некоторых колебаний отчитался о 10 тысячах персидских потерь, решив, что в настоящую цифру в Петербурге просто не поверят. Были взяты огромные трофеи — разнообразное оружие, более сотни пушек, знамёна, ткани, запасы провизии, 3200 лошадей, две с половиной тысячи мулов, полторы тысячи лошаков, караван из трёх тысяч верблюдов. Пленные показали, что командовал ими брат шахиншаха, Хуссейн кули-хан, бросивший в своём шатре много золотой посуды, драгоценного оружия и несколько жён. Была взята и войсковая казна персидской армии — миллион двести пятьдесят тысяч новеньких серебряных риалов, что составило примерно семьсот тридцать тысяч рублей. Офицеры рассматривали диковинные, доселе невиданные ими устройства — «верблюжью артиллерию». Небольшие фальконеты были установлены на специальном седле двугорбого верблюда, так, что стрелять можно было прямо с него. Офицеры, обсудив этот восточный «хай-тек», пришли к выводу, что это бесполезнейшая вещь во всём мире, и верблюдов, сбросив с них бестолковые пушчонки, просто поставили в обоз.

После битвы Бонапарт дал войскам два дня отдыха. Затем, снявшись с места, армия вошла в теснины Эльбурсских гор. Её предстояло пройти сорок вёрст узкой горной дорогой, овладеть лежащим в предгориях городом Казвин, а затем совершить марш-бросок к Тегерану.

Тяжёлый переход через горы Эльбурса, сопровождаемый постоянными стычками с персами и местными племенами, потребовал полторы недели, и вот наконец-то армия выходила на равнину! Бригадир Бонапарт и вся армия многому научилась в этом походе — опыт горной войны, столь сильно отличающейся от обычных полевых сражений в Европе, навсегда лёг в память великого полководца.

Теперь, выйдя на равнины, армия двинулась в сторону города Казвин, который местные проводники описывали самыми ярками красками, практически называя его преддверием Рая. Русские офицеры, уже хорошо знакомые с бытовавшими в этой стране чисто восточной склонностью к живописным преувеличениям, относились к этим рассказам весьма скептически; но все понимали — местность у города явно будет получше, чем пустыня, что раскинулась перед ними теперь.

На равнине количество вражеских войск резко выросло. Вокруг армии постоянно крутились отряды татарской и курдской конницы — не решаясь напасть на ощетинившиеся штыками колонны, они захватывали отставших и заблудившихся и. отрезав им головы, спешили к чиновникам шаха, чтобы, предъявив голову «неверного», получить вознаграждение. Количество отставших поневоле сократилось до самых мизерных значений… а солдаты и казаки сговорились курдам отныне «пардону» не давать.

21-го марта разведка донесла, что Казвин находится в половине дневного перехода, и там сосредоточена ещё одна персидская армия. Бонапарт не стал медлить. На следующий день в 2 часа утра армия снялась с места; на рассвете был встречен авангард из нескольких сотен курдов, гарцевавших и подбадривавших себя своим боевым кличем. Ермолов развернул свои пушки, и после нескольких выстрелов отряд курдов вскоре исчез, растворившись в равнине. В 8 часов армия увидела минареты и стены Казвина ­– большого и богатого города, не идущего ни в какое сравнение со всем, что войска видели со времени высадки. Вскоре были замечены боевые порядки вражеской армии. Правый фланг, состоявший из 20 000 сарбазов, татар и казвинских ополченцев, находился в укрепленном лагере, вооружённом 40 пушками; центр составлял кавалерийский корпус из 12 000 знатных персидских и татарских воинов — все они были на лошадях и имели при себе 3—4 пеших слуг, так что всего в линии находилось 50 000 человек. Левый фланг, составленный из 8–10 тысяч курдов, примыкал к стенам города. Поля перед Казвиным были покрыты всем его населением — мужчинами, женщинами, детьми, которые поспешили туда, чтобы наблюдать за битвой, от которой зависела их участь. При победе они готовы были бросится грабить трупы; в случае поражения они стали бы рабами этих странно одетых кафиров.

Русская армия встала в хорошо известный им боевой порядок, который пришелся так кстати в боях с турками — батальонные каре, усиленные артиллерией, с кавалерией в резерве. Офицеры штаба Бонапарта произвели рекогносцировку укрепленного лагеря, в котором засела основная часть вражеской пехоты. Он был защищен простыми траншеями, которые могли явиться некоторым препятствием для кавалерии, но в случае пехотной атаки их ценность равнялась нулю. Очевидно, к работам только приступили, и велись они по плохому плану. Пушки в лагере были старые, железные, на примитивных лафетах; к тому же из-за многочисленных траншей ими нельзя было маневрировать в бою. В персидской пехоте, даже у подготовленных на европейский лад сарбазов, было заметно мало порядка; более-менее пригодная для защиты крепостей, она была неспособна к действию на равнине. Очевидно, план персидского командующего Менелик-аги состоял в том, чтобы обороняться за своими ретраншементами.

Бонапарт устроил короткий военный совет, дабы решить, с какого пункта начать атаку.

По общему мнению, пехота персов в лагере не представляла большой опасности, равно как и курды, ценность которых в деле равна нулю; опасаться следовало только большого конного корпуса татар. Было решено охватить лагерь с флангов, подтянуть туда артиллерию и расстрелять анфиладным огнём, а затем атаковать с трёх сторон. После построения каре, возглавляемые Багратионом, Розенбергом, Дерфельденом, Тормасовым, Дохтуровым и Раевским, при поддержке казаков Платова и артиллерии двинулись в атаку. Три каре, двигавшиеся впереди, сделали захождение на правый фланг и прошли в двух пушечных выстрелах от укрепленного лагеря, а затем каре Багратиона начало заходить с фланга, а два других направились против центра линии татарской конницы. Два казачьих и два драгунских полка следовали за ними на некотором расстоянии.

Около получаса армия двигалась в таком порядке и в полном молчании, сверкая штыками в лучах восходящего солнца; но затем Менелик-ага, персидский главнокомандующий, догадался о намерении русских, понял, что погибнет, если позволит русской армии завершить свой маневр, и что, имея многочисленную кавалерию, ему следует атаковать противника на марше. С семью или восемью тысячами курдских всадников, непрерывно кричавших «хо-хой», он устремился к каре Багратиона; туркмены же с быстротой молнии проскакал между каре Розенберга и Дохтурова и окружил их. Этот маневр был проделан с такой сноровкой, что одно мгновение Бонапарт сомневался, успеет ли генерал Багратион отразить это нападение.

Однако же, сомнения были напрасны. Русские войска совершено хладнокровно ждали противника, взяв ружья наизготовку. Когда конница с визгом, криками, пылью приблизилась на расстояние в сотню шагов, последовал залп. Линия русских вдруг вся расцветилась вспышками пламени, окутываясь сизым пороховым дымом.

Конница шаха смешалась. Залп пуль и ружейной картечи сбросил половину из них на землю. Всадники персов, имевшие глупость заехать в промежутки каре, оказались в особенно скверном положении: со всех четырех сторон их поражала поражать картечь и ружейный огонь. Генерал Ренье, со своей стороны, не замедлил занять оборонительную позицию и открыть огонь со всех сторон. Каре Розенберга, с которой находился главнокомандующий, изменила направление движения и очутилась между городом и войсками, отрезав этим маневром противника от спасительных стен города и преградив ему путь к отступлению; вскоре из него открыли артиллерийский огонь в тыл лагерю сарбазов. Поле сражения покрылось убитыми и ранеными; в течение получаса персы упорно не желали отступать, гарцуя на своих прекрасных конях в пределах досягаемости картечи, переносясь из одного промежутка между каре в другой, среди пыли, лошадей, дыма, картечи, пуль, воплей и стонов умирающих. Но, в конце концов, ничего не достигнув, они удалились за пределы досягаемости огня. Менелик-ага с 3000 всадников отошел по дороге в направлении на Тегеран. Остальные всадники, нигде не достигнув успеха, под огнём покрутившись вокруг каре, бессмысленно неся потери, искали теперь спасения в укрепленном лагере; но в тот самый момент его атаковали каре Тормасова с фронта, Багратиона — с фланга и Розенберга — с тыла. Полковник Дохтуров с двумя батальонами захватил ров и предместье Казвина, создав страшную панику и прервав сообщение между городом и лагерем. Находившаяся в лагере кавалерия, атаки которой были отбиты Багратионом, пыталась вернуться в Казвин, но, остановленная Дохтуровым и поддерживавшей его конной артиллерией Ермолова, она заколебалась, стала метаться из стороны в сторону и, наконец, следуя скорее голосу страха, чем доблести, пошла по линии наименьшего сопротивления и бросилась врассыпную. Укрепленный лагерь, атакованный с трёх сторон, не оказал никакого организованного сопротивления. Пехота, видя разгром кавалерии, вышла из боя и стала разбегаться, скрываясь в пустынях под покровом темноты. Пушки, верблюды, обоз попали в руки русской армии.

Менелик-ага произвёл ещё несколько атак в надежде восстановить связь со своим лагерем и облегчить отход находившимся в нем войскам. Все эти атаки не удались. К ночи он отступил и приказал поджечь Казвин. Город тотчас же запылал. При пожаре погибло много различных ценностей, что вызвало понятное сожаление в армии. Изо всех персов только 3000 во главе с их командующим отступили по дороге на Тегеран; ещё 1200 отошли в горы, и более 7000 нашли свой конец в этом сражении. Увидев, что битва проиграна, уцелевшие курды по своему обыкновению удалились и рассеялись в холмах и пустынях.

Огромными усилиями русских войск пожар в городе удалось затушить, так что главная квартира прибыла в Казвин в 9 часов утра. На небольшом отдалении от города в окружении садов и виноградников находился прекрасный дворец Менелик-аги, полностью покинутый его обитателями. Ничто в ее внутренней планировке не напоминало дворцов Европы; тем не менее офицеры с удовольствием взирали на этот хорошо меблированный дом, диваны, обитые лучшими восточными шелками с золотой бахромою, следы индийской роскоши и искусств Европы. Сад оказался полон прекраснейших деревьев, отличных розовых кустов, но в нем не было ни одной статуи или аллеи. Впрочем, нашим офицерам было не до променадов: после непрерывного на протяжении полутора суток марша и боя все завалились отдыхать, кто на кушетки, кто на бурки.

Днём бригадир Бонапарт энергичными мерами навёл должный порядок. Грабежи были пресечены, безопасность гаремов обеспечена. Это произвело самое благоприятное впечатление на знатных персов и татар, которые стали постепенно возвращаться в город. Еще более удивило всех то, что русские солдаты на базарах расплачивались за все вещи, которые приобретали. Как это не походило на обычаи войска шахиншаха, от которого собственные жители разбегались, не разбирая дороги!

Бонапарт торжествовал. Многие русские генералы, с презрением смотревшие на корсиканского молокососа как на очередного паркетного выскочку, решительно переменили о нём своё мнение. Лишь очень талантливый полководец мог спланировать и провести ночную атаку в таком порядке и с таким великолепным результатом! И Николай Карлович, окончательно поверив в свою звезду, ночами пропадал в штабе, склоненный над лаконичными картами Иранского нагорья.

А впереди его ждал Тегеран… и Александрин.