Благословенный. Книга 4

Глава 6

После долгого дня и весьма приятно завершившегося вечера я уже было готовился заснуть, как вдруг лежавшая под боком супруга произнесла:

— Саша, послушай…

Сон сразу же пропал — ни в одном глазу! Это её фирменное «Саша, послушай» обычно бывает предвестником не самых приятных вопросов и всяческих беспокойств.

— Да? Что ты желаешь, ангел мой?

— Саша, я хотела бы больше участвовать в твоей жизни. Мы видимся всё реже. Ты уходишь, когда я ещё сплю, и приходишь так поздно…

Вот тебе и раз! Впрочем, этого следовало ожидать…

— Друг мой! — попытался я урезонить супругу. — Моя жизнь — управление делами России. Тебе придётся участвовать во многих скучных вещах, смысл которых будет тебе непонятен…

Но Наташу эти увещевания совершенно не впечатлили. Когда ей надо, она бывает чрезвычайно упорной. Как-никак — суворовская кровь!

— Может быть, я разберусь? У меня были хорошие успехи в Смольном!

— Хорошо. Если желаешь, я пойду сегодня осматривать последние достижения Технического центра — их выставляют в Вольном Экономическом обществе. Хочешь пойти со мною?

— Конечно, это же так интересно!

— Ну и славно. А ещё…

Я призадумался, пытаясь на лету придумать, чем бы её занять. Купить спа-салон? Увы, их ещё не придумали, хотя идея недурна, да… Благотворительность? Праздники? Да, точно! Ведь скоро же Новый год, Рождество и всё такое!

— Вот что, Наташа. Для тебя есть первое задание: надобно устроить в Зимнем «Новогодние праздники».

— Как здорово! А что это будет? Бал? Машкерад?

— Да, непременно. Но прежде всего — новогодняя ёлка.

— Ёлка?

— Да, ёлка. Это символ Рождества в Германии. Ставят посреди залы красивую ель, украшают её специальными игрушками гирляндами (кстати, их срочно надо изготовить), водят вокруг хороводы, кладут под неё подарки. Одну поставим в Аванзале, а другую — прямо на улице.

— Разве этим не может заняться обер-шталмейстер?

— Может. Но он будет тратить чужие деньги, а ты — наши. Понимаешь?

— Да! А ты расскажешь, как это сделать, а то я никогда ничего подобного и не видела!

— Конечно.

Супруга прильнула ко мне потеснее.

— Саша, слушай. А правда, что то, что мы сейчас делали — это грех?

Ну, вот, здравствуйте!

— Отчего же, милая?

— Ну, в Библии сказано, что мужчине и женщине следует возлечь для того, чтобы родить. А то, что мы делали сейчас, — от такого родить никак не получится! Это скорее похоже на грех Онана…

Ндааааа… Начинается. После периода первой влюблённости у нас с супругой наступил более зрелый и чувственный период, когда стремишься познакомить любимую со всеми возможными гранями наслаждений. Но я уже замечал, что по поводу некоторых вещей Наташа испытывает некоторые моральные сомнения, мешающие ей в полной мере отдаться своим ощущениям. У меня уже были возможности убедиться, что моя супруга по природе своей — страстная женщина; но всё же, иногда наше общение проходит по рубрике «исполнить супружеский долг и баиньки».

— Не сказано такого в Библии!

— Ну как же, в «Послании к Коринфянам…»*

— Послушай. Ну что, право, за ерунда. Мы же с тобою никогда не уклонялись от нашего родительского предназначения, не так ли? У нас есть сын, прекрасный, крепкий мальчуган. Сейчас, пока ты кормишь грудью, у нас всё равно не получится зачать нового бузотёра, да и тебе надо восстановиться после родов.

— Детей надобно рожать, сколько Бог пошлёт!

— Ну, нет. Мало дать жизнь. Надо ещё выкормить и воспитать. А наше дворянство всё более уклоняется от этого. Младенцев сдают кормилицам и нянькам, и мать они видят раз в несколько дней, а отца — хорошо, если раз в несколько месяцев! Человек — социальное существо, его жизнь не ограничена биологией. Так что надобно соизмерять возможности, не только способность произвести детей, но и обиходить их. Ребёнок должен быть желанным, а не сваливаться на голову внезапно.

— Но ведь это Бог решает…

— Честно говоря, мы очень мало знаем про Бога, чтобы рассуждать, что он там решает, а что нет.

— Но святые отцы…

— Это всего лишь люди.

— Не говори так. Они разговаривали с Богом, видели ангелов…

— Это они так утверждали. Впрочем, даже если и видели, и разговаривали — а всё ли они правильно поняли?

— По всему вероятию, они знают и понимают больше, чем ты или я, -убеждённо заявила супруга.

— Ну, знаешь, не соглашусь. Ведь Бог, как известно, создал человека по своему образу и подобию. Так?

— Ну да, но…

— Так вот. Раз это так, мы можем судить о Боге, наблюдая за людьми. Не так ли, душа моя?

— Не знаю, — задумчиво протянула «душа». — Господь наш много сильнее и мудрее любого из людей, в силу чего для нашего слабого разума он загадочен и непостижим….

— Да, знаем мы о нём мало. Однако же, что нам о Боге достоверно известно — это очень-очень большой начальник. Он ведает всем и знает обо всём, и ничего не может произойти без его воли. И я, как это ни странно звучит — тоже большой начальник! Так что, у нас с Богом чуть больше общего, чем у других людей, а значит, я могу высказать своё мнение о нём. Так вот, любой большой начальник не обращает особого внимания на мелочи. Ему важно, чтобы дела в целом шли в правильном направлении, а деталями пусть занимаются подчинённые. Так вот, у нас с тобою в целом дела идут как надо. Мы повенчаны, у нас ребёнок, полагаю, ещё будут дети. А сейчас тебе надо отдохнуть, восстановиться, чтобы твой организм подготовился к следующей беременности. Не беспокойся по пустякам, я уверен — существо, заявившее «Кто из вас без греха, пусть кинет в её камень», не будет слишком строго наказывать нас из-за всяких мелочей!

— Фу, какой ты скептик и матерьялист!

— Конечно. Пока мы в рассуждениях стоим на твёрдой материальной почве, мы можем быть уверены в выводах. А стоит уйти в высокие материи — всё, труба! Начинаются такие фантазии, что не приведи господи. И, как ярый эмпирик, я вижу, что предыдущие наши экзерсисы тебя не удовлетворили: иначе ты не стала бы затевать философского диспута в супружеской постели. Значит, надо пробовать по-другому. А ну-ка, скидывай рубашку!

— Погоди, погоди. На самом деле я хотела с тобою поговорить о важном деле!

— Это не может подождать?

— Очень боюсь, что нет.

Наташа, на скорую руку взбив подушку, села в кровати, опершись на высокое изголовье.

— Это уже не может ждать, Саша. Я про Константина Павловича и Аннет!

Тут я здорово напрягся. Костя последние пару лет совершенно отбился от рук. Он, конечно, занимался своими уланами (между прочим, уже четыре полка), ведал Конногвардейским и Лейб-Гвардии Казачьими полками, но главным его увлечением было волочиться за замужними дамами, повесничать и шпынять окружающих. Трактиры, бордели, попойки, скандалы — вот и всё, чем он был по-настоящему занят, причём придавался этому делу от всей души.

— Я говорила с Аннет… Она в полном отчаянии. Её брак ни на что не похож! Константин Павлович ведёт себя с нею совершенно непозволительным образом, совершенно не считаясь, что она — венценосная особа из высокородной семьи! Бедняжка по секрету рассказывает мне такие вещи… прости, я обещала, что буду нема, как могила, и не могу передать их тебе, но если ты питаешь ко мне хоть каплю доверия — просто поверь: там всё ужасно! Конечно, Аннет добрая христианка; но иногда я вижу, что в её положении наложить на себя руки было бы тем выбором, что я, разумеется, не одобрила бы, но вполне поняла!

Моё игривое настроение без следа испарилось. Чёрт! Костик идёт вразнос. Он давно уже повёлся с самой буйной гвардейской молодёжью, и теперь стремится перещеголять своих приятелей в разных идиотских затеях, обычно грубых, иногда — опасных, и почти всегда непристойных. Да, есть над чем подумать… хотя, честно говоря, по большому счёту уже, наверное, поздно.

— Я поговорю с ним! — наконец ответил я жене постным голосом, и разочарованно завалился спать.

На следующее утро я первым делом послал своего флигель-адъютанта, молодого князя Волконского, за братом. День обещал быть радостным: сегодня по плану я осматривал новинки науки и техники, разработанные Техническим комитетом, лабораторией Лавуазье, заводами Хорнблауэра, Бёрда и рядом других «кумпанств». Я старался постоянно контролировать их работу, подкидывая разные идеи и отсекая заведомо тупиковые проекты; дело это было из тех, что невозможно перепоручить кому бы то ни было другому.

Наташе ещё спала, и мне жаль было будить её. К счастью, уже бодрствовала мадам Гесслер — пожилые люди просыпаются рано. Старая гувернантка приветствовала меня книксеном и гордой улыбкой. Несомненно, англичанка считала меня в какой-то мере своим детищем, и радовалась за меня, как за собственного сына. И, надо признать, в этом мире, где половина детей умирает в младенчестве, вырастить здорового цесаревича — это действительно повод для гордости!

— Прасковья Ивановна, как Сашенька себя чувствует?

— Прекрасно, Ваше Величество! Правда, насморк ещё есть, но повышенная температура ушла, и он спал совершенно спокойно, просто как ангел!

— Чудесно. Будем надеяться, с ним и дальше всё будет хорошо. Можно мне посмотреть?

— Разумеется, только снимите ваши сапоги — они скрипят.

— Это паркет. Надо его уже перекладывать!

Тихонько войдя в детскую, я несколько минут глядел на младенца, лежавшего в орехового дерева колыбели под крошечным балдахином. Александр Александрович только что перенёс свою первую болезнь, а я — в полной мере ощутил, каково приходится родителям, когда никаких детских средств ещё не существует, и сама медицина бродит в потёмках, не ведая ни про вирусы, ни про микробы. Ну ничего — надеюсь, уже скоро исследования доктора Самойловича дадут свои результаты!

В приподнятом настроении я явился к зданию Вольного Экономического общества. Здесь выставлялись все наши достижения — и в механике, и в химии, и в прочих промышленных отраслях. Половина экспозиции находилась внутри, а часть, из наиболее громоздких машин — на площади перед ним.

Волконский уже предупредил всех, что я подъеду, и на крыльце небольшого особняка Вольного общества меня уже встречали президент Общества — Андрей Нартов, знаменитый его сопредседатель Иван Кулибин, и большинство членов Общества.

После кратких приветствий мы зашли внутрь.

— Как у вас тут стало тесно! — поразился я, от входа оказавшись в окружении экспонатов.

— Очень уж много плодов наших усилий принесено сюда, все уже и не помещаются! — улыбаясь в седую бороду, отвечал Иван Петрович.

— Надо будет сделать специальный Манеж для такого рода выставок! Только я, наверно, забуду — вы мне напомните, Андрей Андреевич!

Сначала мы подошли к «химическому» столу.

Так-так, новые красители… Оказывается, из индиго можно делать жёлтый пигмент! Научиться бы ещё получать лиловый; этот цвет никак не выходит добыть из растительного сырья. Надо активизировать свои поиски в сторону анилина…

Огромные успехи в перегонке каменноугольного дёгтя — мы выделили фенол. Это точно он — я отлично помню этот «фанерный» запах! А вот эта тёмная жидкость в пробирке, без сомнения, креазот — дивный аромат железнодорожных шпал ни с чем не перепутаешь!

Тут же были новые образцы резиновых изделий. Непромокаемая одежда, калоши, уплотнения, изделия для химии и медицины… даже откатной буфер для морских артиллерийских орудий. Жаль, что малайский каучук мы получим в лучшем случае лет через 20, потому что бразильского ощутимо не хватает уже сейчас.

Затем мы перешли к механическим столам, занимавшим несколько столов; да ещё прямо на полу стояли громоздкие новые станки. Первым делом я подошёл к ним.

Маркиз Пьюсегюр умудрился выловить из моей головы некоторую информацию о токарно-копировальном станке. Интереснейшая штука: он сам после запуска выполняет свою работу, направляя движение резца по копиру, так что форма детали повторяет его конфигурацию. Мастеровому не надо мучится, что-то размечая и вымеряя: достаточно поставить нужный копир, и станок сам выточит потребное изделие! Идеальная вещь для производства столь нужных нам корабельных блоков, осей, труб — да много чего! Правда, моих знаний для воспроизводства столь сложного устройства всё равно бы не хватило; но, к счастью, оказалось, что покойный отец Андрея Андреевича, знаменитый петровский механик Андрей Константинович Нартов уже изобрёл этот самый токарно-копировальный станок ещё в бытность Петра Великого! Удивительно, как это изобретение по сию пору не получило развития! На совершенствование конструкции были брошены лучшие механики Технического Центра, и вот — результат налицо! Привод пока механический, но на подходе уже и электродвигатель, и генератор.

Рядом — фрезерный станок. Необходимейшая вещь! Правда, изготовить хорошую фрезу — тот ещё квест, но дело того стоит. Токарный, сверлильный и фрезерный станки — это, можно сказать, три столпа индустрии, будущее нашего механостроения.

А вот и подшипники разных видов: шариковые, роликовые, игольчатые, конические, торцевые, и прочее и прочее. Стандартизованный крепёж. Новые инструменты — свёрла, фрезы, резцы, пока, к сожалению, далекие от идеала. Для изготовления долговечного, производительного инструмента надо получить сталь, легированную вольфрамом. Пока нам этого не удалось — слишком уж тугоплавкий этот металл.

— Из какого сплава инструменты? — спросил я у Нартова.

— Платиновой стали, Ваше Величество! — пояснил президент.

— Вот как? И много ли платины в него добавляли?

— Совсем нет — пять золотников на пуд. Полученный металл отменно хорош! Очень мелкое зерно — идёт и на резательный инструмент, и на пружины!

— Отлично. Попробуйте ещё делать из неё медицинский инструмент.

Платина, добываемая у нас на Урале, почему-то не имеет статуса благородного металла и ценится невысоко. Зато она очень пригодится нам в химическом производстве; ведь этот металл — отличный катализатор для многих реакций!

Затем мы перешли к «электрическому» столу. Тут у нас огромный прогресс — генераторы, трансформаторы, электродвигатели… Работы ещё очень много, но уже теперь понятно, что в этой сфере мы идём вперёд семимильными шагами. Не зря я в предыдущей жизни торговал дифавтоматами…

Вот дуговая лампа. Электрическую дугу открыл Василий Петров, и теперь мы спешно извлекали все возможные выгоды из этого изобретения. Изготовили первые лампы, примерно того вида, что придумал когда-то Яблочков. Экспериментируем и с электросваркой, но тут до успеха ещё далеко — надо подбирать и подходящие флюсы, и параметры тока, и даже вид свариваемого материала — тут не всякое железо годиться!

Вдруг краем глаза я заметил в зале какое-то движение. И, не успел я обернуться, как…

— Наконец-то я вас настигла, Александр Павлович!

И Наталья Александровна, укутанная ворохом роскошных мехов, оказалась рядом.

— Ваше Величество, что же вы не велели заложить сани? Мне пришлось пешком идти сюда, чтобы не ждать, пока запрягают!

И тут же подставила губы, давая понять, что не так уж она и сердится.

— Душа моя, же не знаю, когда ты изволишь покинуть объятья Морфея и вернуться в мои! — быстро и целомудренно чмокнув супругу (продолжительный поцелуй на людях был бы неприличен), оправдывался я. — Ну да, ты ведь, моя умница, пришла в самое удобное время — всё самое скучное я уже посмотрел, осталось только интересное!

И, мельком осмотрев картинки, изображающие установленное где-то на уральских заводах массивное металлургическое оборудование — в не столь уж большом помещении Вольного Общества места ему бы не нашлось, ** мы перешли к столам с образцами новых тканей, где супруга надолго «зависла». Особенно впечатлил её «опытовый образец» швейной машинки, с немецкой педантичностью выполненный петербургскими механиками по чертежам Ивана Петровича. Тут же — хрусталь, сделанный Мальцовым, каменные вазы с Урала, и даже — подумать страшно — каменные двери из уральского малахита!

Вышли мы из Общества лишь спустя два часа. А снаружи нас ждал венец творения, вершина пирамиды, вишенка на торте, главное чудо наступающего 19 века — паровоз! Настоящий, хоть и очень скромных размеров локомотив стоял на заведённых под корпус деревянных козлах и, деловито пыхча, вращал на месте колёсами. Такое невиданнее зрелище, само собой, привлекло массу публики: все ужасались, ахали, и, судя по разговорам в толпе, решительно никто не верил, что на этом дымящем монстре можно хоть куда-то доехать. Как всё-таки сильны предрассудки!

К обеду мы вернулись во дворец, прогулявшись под руку по Дворцовой площади. На входе нам доложили, что явилась великая княгиня Анна, жена Константина. Всё время обеда она сидела с выражением лица, будто в её семье кто-то умер. Вначале она была явно нерасположена к откровенности, хотя явилась к нам именно для этого. Постепенно, однако, от отрывистых реплик она перешла к пространному монологу, и вскоре стало понятно — умерла сама семья. Рассказанное ею мне страшно не понравилось: разумеется, я и раньше слышал, что Костик чудит, но теперь это выросло и развилось уже до какой-то болезненной степени!

— Однажды я позировала художнице Виже-Лебрен, — печально и монотонно рассказывала Великая княгиня, как обычно говорят о воспоминаниях, что уже перегорели, но ещё способны обжечь сквозь пепел. — Цесаревич, скучая, ушёл к караулу. Не прошло и половины времени сеанса, как с улицы раздался ужасный грохот. Мадам Лебрен испугалась и хотела было лезть под стол; я насилу её удержала. Я пошла посмотреть, что там произошло; и что же я вижу? Дымящееся орудие и своего супруга, покатывающегося со смеху! Оказалось, караульные солдаты поймали в кордегардии крысу; он зарядил ею трёхфунтовую пушку, стоявшую для красоты у парадного входа, и выстрелил прямо в фасад Мраморного дворца! Бедное животное оставило кровавую кляксу между первым и вторым этажами, под тем окном, за которым находились мы с мадам Лебрен!

Наташа в ужасе прикрыла ладонью рот и как-то опасливо покосилась на меня, прикидывая, очевидно, не способен ли и я на подобную выходку.

— Я вернулась и объяснила мадам художнице, что опасность, видимо, миновала; но та настояла перейти в залу напротив, окна которой выходили на другую сторону, где не было никакой артиллерии. Из-за этого переезда позирование наше затянулось. Великому князю, верно, надоело ждать меня, а других крыс уже не попадалось; он пошёл к нам, и, не найдя нас в прежней зале, вдруг страшно разгневался! Когда он нашёл меня, то взял на руки, несмотря, что мадам ещё не кончила набросок, отнёс в коридор и посадил в большую китайскую вазу. «Что за шутки? Отпустите меня! — возмутилась я; тогда он отсчитал, как на дуэли, двенадцать шагов, прехладнокровно кликнул своего адъютанта Боура, всегда выполняющего все причуды Великого князя; тот зарядил пистолет, и муж выстрелил из него прямо в ту вазу, в которой я находилась. 'Теперь вы свободны, мадам» — вот что он произнёс, прежде чем удалиться. Ваза была расколота пулею вдребезги. Меня осыпало мелкими фарфора, поранившими меня до крови — некоторые застряли в моём корсете, и белошвейкам пришлось вырезать их ножницами. Ваше Величество! — тут Аннет обратила ко мне заплаканное лицо, умоляюще сложив руки, — я очень боюсь за свою жизнь!

Воцарилось молчание.

Да, вот это — то, чего я с самого начала так опасался. Что тут сказать моей несчастной свояченице? Бабушка поженила их с братом в самом нежном возрасте, когда они еще не были готовы к браку. Костя привык к раболепным придворным и доступным дамам, а она — принцесса. Он считал, что всё здесь принадлежит ему, всё разрешено и позволено. А она — принцесса… Ему привезли трёх сестёр, и приказали выбрать одну из них. Он не любил её, она не любила его — ну что хорошего из этого всего могло получиться?

— Я постараюсь на него повлиять, сударыня… — постарался обнадёжить её я. — Но не могу обещать, что он меня послушает!

Братец появился только сильно после обеда, когда отоспался после ночных гулянок в казармах Конногвардейского полка. Выглядел Костик, мягко говоря, несвежим. Сильно располнев в последнее время из-за пищевых и прочих излишеств, он, похоже, даже не собирался останавливаться.

— Ну что, дружок — притворно-ласково встретил я его. — Похмелье?

— Да, мы тут с полковником Боуром…

— Наслышан. Ты что-то совсем разбуянился последнее время!

— Да ладно, пустое! Сущая ерунда, даже не о чем вспомнить, честное благородное слово!

— Нет. Нет, так дальше не пойдёт. Стрелять в жену из пистолета — это уже выходит за все границы!

— Тю, это она, что ли, наябедничала? — развязно протянул братец, стягивая кавалерийские перчатки с раструбом и бросая их на стол. Похоже, он не видел в произошедшем ничего предосудительного. — Так я же мимо стрелял, в бок вазы, чтобы её только разбить. Ты же знаешь, я из пистолета могу из любого положения бубнового туза на двадцать шагов…

— Не важно! Слушай, Константин Павлович, давай уже бросай всю эту гульбу и шпынство, да займись делом. Ты нужен мне! Людей толковых нет совершенно. Ты бы, чем тратить себя на пьянство, лучше бы выбрал себе дело по душе! Я смотрю, к уланам своим ты нынче охладел — так давай, обрати свой взор на другие предметы! Может, где-то наместником тебя сделать? Или в путешествие отправить? Ну говори, не молчи!

— Я улан своих люблю, что ты такое выдумал? — удивился Константин. — Два раза в неделю у нас вахтпарад и маневры на Марсовом поле. Куда уж больше! Наместничество не хочу. Это же из Петербурга уехать надо! И путешествие тоже — что я там увижу, чего нету здесь?

— Ну, в Японии или на Сандвичевых островах ты, мил друг, увидишь много всего нового, это я тебе определённо обещаю! — ласково подначил я его.

— В Японию? На край земли? Да ты что! Я помру ещё на мысе Горн!

— В Японию по-другому плавают, так что ничего ты не умрёшь!

— Да ты серьёзно, что ли? — не на шутку всполошился братец. — Право же, это вовсе не смешно!

— Нет, не серьёзно. Но, говорю тебе прямо: брось свои беспутства, а то скверно кончишь. Вот я сегодня на выставку ходил — у нас такие дела творятся, это ты даже не представляешь! Пойдём со мною — увидишь, как далеко мы шагнули вперёд!

— Ох, Александр Павлович, мне так нехорошо сейчас! — с убитым видом пробормотал Костя. — Давай, может, в другой раз! Ты же всегда её соберёшь, правда! Ты же у нас император — что прикажешь, то все и делают…

По кислой физиономии братца мне стало ясно — даже если он со мной пойдёт на выставку, там он будет всего лишь «отбывать номер». И, не будь я Государь император — он бы даже и не явился, так и дрых бы до вечера. И все эти наши разговоры навряд ли что-то изменят — я ведь уже много раз старался привлечь его к делам, но проку от моих стараний, увы, было мало.

— Ну, всё-таки? -попробовал я ещё раз. — Хочешь наместничество, или что-то подобное?

— Если можно будет остаться в Петербурге — хочу!

— Нет, так нельзя. Как ты будешь из столицы управлять генерал-губернаторством?

— Зачем управлять? Платон Александрович как-то справлялся, отчего бы и мне этак не наместничать?

— И где теперь Платон Александрович?

— Сидит в Петропавловской крепости. Но со мною ты так не поступишь, правда?

— Не поступлю. Никогда! Ты же мой брат. Но всё таки: ну возьмись ты наконец за ум! Что тебе для этого надо? Каким проектом тебя увлечь?

Костик картинно возвёл глаза к потолку.

— Слушай, дай подумать! У тебя всё такое заумное, я уж и не знаю…

— Ну подумай, подумай. Как дела-то у тебя вообще?

— Ай, да всё у меня хорошо! — отмахнулся тот. — Я тут с одною дамою закрутил le grand amour. Она такая — ууухх! И тебе советую иной раз оторваться от жениной юбки да от чертежей. Жизнь одна, Сашка, сам же говорил!

И Костя ушёл не совсем твёрдой походкой человека, не вполне отошедшего от вчерашнего. Интересно, что там у него за мадам? По информации от Скалона, недавно в Петербурге появилась некая мадам Шевалье, прямиком из Парижа. Антон Антонович прямо подозревал её в шпионаже в пользу Директории — уж очень откровенно она оказывала знаки недвусмысленные внимания высокопоставленным русским вельможам, в том числе и братцу Константину. Не о ней ли говорил мне Костя? Чёртовы лягушатники — ничего не боятся…

* — в послании апостола Павла к коринфянам, гл 6–9; 10 ст., — "ни мужчины, которых используют для противоестественных сношений, ни мужчины которые ложатся с мужчинами… Царства Божия не наследуют.

Также, в послании к римлянам 1:24–27- «их женщины заменили естественные сношения на противоестественные­… получая себе полное возмездие за своё беззаконие.» На этих основаниях церковь сформировала отрицательное отношение ко всем видам секса, кроме «миссионерской позиции».

** — очень порадовали новые типы паровых молотов и прокатные станы. Похоже, скоро мы начнём катать рельсы. Не зря я пригласил в Петербург Генри Корта!