Бог Ярости

Глава 24

Брэндон

После долгой борьбы с отражением в зеркале мне удается прервать зрительный контакт и выйти из ванной.

Чем сильнее удовольствие, тем сильнее боль.

Чем дольше я забываюсь, тем сильнее меня мучает моя голова.

Но теперь я покончил с ежедневной порцией ненависти к себе. Я в порядке.

Возможно.

Надеюсь.

Я вхожу в спальню с полотенцем, обернутым вокруг моих бедер, и еще одним, которым вытираю волосы.

Мои ноги останавливаются, когда я не обнаруживаю Николая, ожидающего меня. Обычно он отжимается, бьет кулаками по воздуху или мечется по комнате, как лев в клетке.

Хотя он говорил, что примет душ во второй ванной по коридору. Может, он тоже долго моется.

Я надеваю его шорты и серую футболку и замираю, когда его одеколон заполняет мои ноздри. Пальцы сжимают ткань, и я подношу ее к носу, чтобы сделать долгий вдох.

По какой-то причине его богатый мужской аромат действует на меня успокаивающе.

Он действует на меня успокаивающе.

Я задерживаюсь в спальне и смотрю на кровать. До этого я заставил его помогать мне менять простыни, пока он ворчал по поводу моего ОКР, но теперь я не могу не думать о том, что останусь на ночь.

Что люди делают в таких ситуациях? Я никогда раньше не оставался ни с кем на ночь. Это просто не по мне.

Мне не нравится сама мысль о том, чтобы быть слишком близким с кем-то, позволить себе расслабиться.

Но, видимо, придется справляться ради Николая.

Я боюсь, что, когда он узнает меня, я покажусь ему отвратительным. Он увидит меня таким, каким я вижу себя в зеркале — черной дырой небытия.

Я хочу убежать и спрятаться, но это значит потерять его.

Поэтому я остаюсь.

Это самое меньшее, что я могу сделать.

Лучше молись, чтобы он наконец не увидел, что ты на самом деле не такой, каким кажешься.

Я стараюсь не обращать внимания на этот голос, когда выхожу из спальни. Может, пойти проверить, как он там, в душе?

Честно говоря, я не удивлюсь, если он будет бить кулаками по воздуху, как будто это его демоны. Я просто хочу убедиться, что с ним все в порядке, учитывая, что он засыпает в странных местах.

Мои шаги тихие, когда я иду по коридору и стучу в дверь ванной.

— Николай?

Нет ответа.

Я стучу снова.

— Все в порядке?

Тишина.

Я тяжело дышу, хватаясь за дверную ручку.

— Я вхожу.

Сердце едва не уходит в пятки, когда я вижу, что из ванны-джакузи вытекает вода, а Николай погружен в воду.

Нет, нет, нет…

Звон стоит в ушах, когда я бегу к нему, падаю на колени и опускаю руки в воду, чтобы схватить его за плечи.

Я должен был проверить его раньше. Если с ним что-нибудь случится, я никогда себе этого не прощу…

Его глаза открываются, он ухмыляется и говорит в воду, пуская пузыри, а затем поднимает голову.

Я падаю на задницу, воздух выходит из меня длинными рывками. Господи Иисусе. Почему мне кажется, что я только что умер и воскрес?

— Цветок лотоса? Что ты здесь делаешь? О! Хочешь присоединиться ко мне?

— Какого хрена… — я прервал себя и заговорил более спокойным тоном. — Почему ты был под водой?

— Медитировал.

— Медитировал?

— Да, — он ухмыляется. — Я могу задерживать дыхание более чем на четыре минуты.

— Позволь, я уточню. Ты медитируешь, задерживая дыхание под водой?

— Ага. Хочешь, и тебя научу?

— Ты действительно гребаный психопат.

— А это хорошо? — он трясет головой, разбрызгивая воду по сторонам.

— Нет, не хорошо. И прекрати это. Ты собака?

— Гав, — он хватает меня за щеки мокрыми пальцами. — Дай мне облизать твое лицо.

— Не дам, — я отталкиваю его и встаю, засунув руку за спину, чтобы скрыть, как сильно я дрожу. — Не делай так больше. Это опасно. Ты можешь заснуть и утонуть.

— Мне нравится, когда ты беспокоишься обо мне, малыш.

— Просто вылезай уже, — я направляюсь к двери и бросаю взгляд за спину. — И тебе лучше прибраться здесь.

— Хорошо, мам! — кричит он позади меня.

Я возвращаюсь в спальню и переодеваюсь в сухую футболку и шорты.

В его одежде я чувствую себя так, словно завернут в кокон его рук. Это странно интимно.

Но и странно приятно.

Присев на край кровати, я проверяю, как дела у моего кузена Крейтона. Дядя Эйден забрал его в Лондон после того, как он чуть не погиб. И хотя я ненавижу то, что он потащил за собой Николая и стал главной причиной того, что Николай даже повредил себе горло, Крей оказался на волоске от смерти. Мы действительно думали, что он не выживет.

Но он жив, однако у него плохое настроение, и я беспокоюсь за него.

Он отвечает мне, но односложно. На сегодня этого достаточно.

Я пишу Реми, затем сообщаю ему и Лэну, что останусь на ночь в школьной художественной студии, чтобы закончить проект.

Они отвечают сразу же.

Реми: Дружище, я говорю тебе это с самой искренней любовью, но единственный раз, когда ты должен где-то провести ночь, — когда трахаешься с кем-то. Не будь занудой.

Если бы он только знал правду.

Лэн: Какой проект?

Конечно, он что-то подозревает. Иначе это был бы не Лэн. Но почему-то мне нравится, что он постоянно проверяет меня. Даже если он делает это из чувства самовлюбленности. Будучи его однояйцевым близнецом, я не могу плохо повлиять на его безупречный имидж.

Брэндон: Один из тех, который ты называешь скучным. Извини, я не дотягиваю до твоего уровня.

Лэн: Братишка, я в миллионный раз говорю тебе, что ты дотянешь до моего уровня, если перестанешь себя сдерживать. Раньше ты создавал шедевры без единой мысли, а теперь, когда ты ДУМАЕШЬ, а не ТВОРИШЬ, смотреть на твои работы — чертова мука. Но опять же, никто не слушает Лэна, хотя он всегда прав.

Дверь ударяется о стену, и я поднимаю голову, чтобы увидеть вошедшего Николая, полностью обнаженного и вытирающего волосы полотенцем.

Я кладу телефон на прикроватный столик и издаю возмущенный вздох.

— Ты не мог одеться?

— Одежду переоценивают. Люди должны благодарить меня за то, что я вообще ношу ее перед ними, — он наклоняет голову в сторону. — Кроме того, мы уже видели друг друга голыми, так что, может, это тебе стоит раздеться.

— Нет, спасибо.

Он пожимает плечом.

— Стоило попробовать.

Я достаю из ящика шкафа трусы-боксеры и бросаю ему.

— Хотя бы надень их.

— Хорошо, — он бросает полотенце на кровать и бормочет: — Грубиян.

— Я все слышал и, серьезно, повесь полотенце на сушилку, Николай.

Он закатывает глаза, натягивая трусы-боксеры вверх по мускулистым бедрам и игриво перебирая резинку.

Я вешаю полотенце на сушилку.

— Могу я попросить тебя кое о чем?

— Почему ты должен спрашивать разрешения, чтобы спросить меня о чем-то?

— Это вежливость.

— Забудь о ней, когда ты со мной. Я не спрашиваю разрешения, когда заваливаю тебя вопросами.

— Да что ты, правда?

— Эй! Это был сарказм? Пресловутая пассивная агрессия?

— Не знаю, о чем ты говоришь.

Он хихикает, звук ровный и такой радостный, что я не могу сдержать улыбку, которая подергивает мои губы.

— Спрашивай, малыш.

— Почему ты спишь в странных местах?

— Мне не нравятся кровати, — он садится на нее. — Не то, чтобы я не хотел спать в ней, просто не могу.

— Это из-за какого-то инцидента?

— Хм, — он трясет головой, разбрызгивая капли воды.

— Николай!

— Что?

— Высуши волосы.

— Зачем? Они сами высохнут.

Я ущипнул себя за переносицу и указал на табуретку перед туалетным столиком.

— Садись.

Он вскакивает, опускается на сиденье и ухмыляется мне через зеркало, пока я включаю фен на самую низкую скорость, ставлю средний нагрев, и начинаю сушить его волосы.

— И что? — спрашиваю я, не встречаясь с ним взглядом. — Ты собирался рассказать мне, почему засыпаешь в странных местах.

— О! Прости, я отвлекся на то, как чертовски сексуально ты выглядишь с растрепанными волосами.

— Николай, соберись.

Он вздохнул.

— Я начал спать так в подростковом возрасте. Это было примерно тогда, когда начались мои приступы.

Мои пальцы задумчиво перебирают его волосы.

— Что за приступы?

— Повышенная энергичность. Хаотичные мысли. Неудержимая потребность в большем, большем и, черт возьми, большем. У меня было такое в тот день, когда я дрался с Киллом и избил его до полусмерти, пока ты флиртовал с Эвой.

— Ее зовут Ава, и я с ней не флиртовал, — мои мысли возвращаются к тому дню, когда его глаза были красными, а сам он выглядел взвинченным. Значит, я был прав, решив, что что-то не так. Его взгляд был пустым, и на мгновение мне показалось, что он меня не замечает.

— Она обнимала тебя.

— Мы друзья детства.

— И все равно мне это не нравится, — он капризничает, как гребаный ребенок, и мне приходится сдерживать себя, чтобы не улыбнуться тому, как очаровательно он выглядит. Господи. Он такой большой татуированный парень, больше, чем жизнь и часть мафии, но он все еще ведет себя как ребенок.

Со мной.

Только со мной.

Я скольжу пальцами по его волосам, задерживаясь на каждом участке слишком долго.

— Вернемся к теме, часто ли случаются такие приступы?

— Не совсем. Я держу их под контролем.

— В тот день ты не выглядел таким уж контролирующим себя.

— Это потому, что ты вел себя как мудак.

— Я? А я-то тут при чем?

Он поглаживает свою подвеску.

— Ни при чем.

Я хочу еще что-нибудь выяснить, но он встречает мой взгляд в зеркале.

— Ах, да. Я тоже хотел тебя кое о чем спросить.

— Хм?

— Почему ты не любишь секс?

Мои пальцы замирают в его волосах, и я сглатываю, встретившись с ним взглядом.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты сказал, что не любишь секс, но со мной любишь. Почему раньше это было не так?

— Не все из нас получают удовольствие от этого занятия.

— Почему? Это потому, что ты занимался им только с девушками?

Боже. Не могу поверить, что он первый, кому я это рассказываю. Но он был так открыт со мной, и меньшее, что я могу сделать, — поделиться чем-то в ответ. Мне не нравится его отвергнутый взгляд, когда я отказываюсь отвечать на его вопросы.

— Дело не в этом. Я никогда не смотрел на человека любого пола и не чувствовал влечения к нему или желания заняться с ним сексом. Меня никогда не возбуждали внешние возбудители, если только я не заставлял себя. Концепция возбуждения от просмотра эротических картинок или трахающихся людей мне чужда. Я никогда не прикасался к себе, если мне не нужно было возбудиться для секса. Никогда не любил порно и не понимал, почему другим мужчинам нужно постоянно трахаться. Если бы это зависело от меня, я бы с радостью впал в целибат на долгие годы.

Я останавливаюсь, прежде чем сказать: «Или поступил бы так в прошлом». Мне явно не хватало его прикосновений, пока мы не были вместе.

Мысль о том, что я снова останусь без него, вызывает тошноту в желудке.

— Малыш, я не хочу вешать на тебя ярлык, раз уж ты ненавидишь это дерьмо — я тоже, кстати, ненавижу, — но это немного асексуально. Я имею в виду асексуальность, если ты слышал о таком термине.

— Полагаю, что да. Или был таким. Я даже не знаю, кто я теперь.

— Но… ты же занимался сексом.

— Потому что от меня этого ждали, а не потому, что я этого хотел. Я кончал в результате физической реакции, которая никогда не затрагивала мою психику. Я просто никогда не наслаждался этим процессом. Это была скорее рутина, то есть… Почему ты улыбаешься как дурак?

— Я просто не могу не гордиться тем, что заставил тебя насладиться прекрасным процессом секса.

— Заткнись, — я выключаю фен.

— Тебе просто нужен был хороший трах от твоего покорного слуги.

— Николай!

Он встает и обхватывает меня за талию, а затем скользит пальцами под футболку, чтобы погладить мою кожу.

Не могу поверить, что думаю об этом, но мне не хватало его нежности.

— Спорим, если я тебя немного поцелую, у тебя сразу же поднимется настроение. Хочешь проверить?

— Нет.

— Малыш, пожалуйста? — говорит он мне в губы и прижимается своей грудью к моей.

Я тяжело дышу, даже когда кладу обе руки ему на грудь.

— Мы уже закончили три раунда.

— Меня хватит и на десять. Не могу насытиться тобой. Как тебе такой вариант? Давай поспорим, сколько раз я смогу заставить тебя кончить.

— Не надо.

— Твои тело и рот поют совершенно разные мелодии. И твоя игра с эмоциональными качелями сейчас как раз кстати, — высунув язык, он облизывает мою нижнюю губу, и она дрожит от его прикосновения. — Ты играл в нее с другими до меня?

— Нет… — я удивлен, что мой голос звучит ровно.

— Потому что не хотел их, но хотел меня?

— Заткнись.

— С каких пор ты начал хотеть меня? — шепчет он мне на ухо. — Когда я прижал тебя к себе в лесу? Или после того, как ты сел ко мне на колени?

— Мечтай.

— М-м-м… — он прикусывает раковину моего уха, и я издаю стон. — Мне нравится, что я единственный, кто видит тебя таким — горячим, возбужденным и чертовски моим.

Я погружаю пальцы в его шелковистые пряди и откидываю его голову назад, чтобы смотреть на него сверху вниз.

— Ты мой, а не наоборот.

— Это не соревнование. Я могу быть твоим, пока ты мой, — он ухмыляется. — Обожаю твои внезапные вспышки собственничества, малыш. Лучше бы у тебя их не было с другими.

— Не слишком ли много лицемерия? Ты буквально трахаешься со всеми подряд.

— Не со всеми… Ну, я открыт к разным предложениям, наверное, но это было в прошлом. Я больше подобным не занимаюсь, клянусь честью Коли.

Я крепче сжимаю в кулаке его волосы.

— Кто, черт возьми, такой Коля?

— Привет, цветок лотоса, — он трется своей эрекцией о мою. — Меня зовут Коля, и я одержим твоим огромным членом и прекрасной задницей.

Я разражаюсь смехом. Ничего не могу с собой поделать.

— Ты дал имя своему члену?

— Все так делают.

— Нет, не все.

— Нет, все.

— Как скажешь. Почему Коля?

— Это русская уменьшительная форма моего имени. Но никто, кроме дедушки и папы, ее не использует.

— И как давно Коля стал активным?

— С пяти лет?

— Только не говори мне, что у тебя был секс в пять лет.

— Нет. Тогда у меня был первый шикарный стояк. Маме и всем в доме не понравилось, когда я бегал голый, показывал его всем и притворялся, что это пистолет.

Я хихикаю.

— Почему я могу себе это представить?

— Ты ведь тоже думаешь, что это было смешно, да? Я был очень горд. Только папа поддержал меня.

— Он кажется крутым.

— Самый крутой отец на свете. Перед тем как я достиг половой зрелости, он усадил меня и сказал: «Сейчас ты отправишься в то приключение, которого ждал с пяти лет. Теперь ты можешь использовать свой член в качестве оружия. Делай свое дело, сынок. Только предохраняйся и не сделай меня дедушкой».

— Как… он воспринял твою ориентацию? Если твои родители вообще в курсе, — я сделал паузу. — Не возражаешь, что я спрашиваю?

— Я не против любых твоих вопросов, малыш. Серьезно, перестань быть раздражающим британцем. Отвечаю: мне не нужно было ничего рассказывать. Мама и папа увидели, как я трахаюсь с парнем и целуюсь с девушкой в пятнадцать лет. Они были шокированы, но не осуждали. Мама уже чувствовала, что мне нравятся парни, поскольку я подмигивал им, как девушкам. Она просто не была уверена. Папа… ну, он сказал что-то типа: «Конечно, тебе нравится разнообразие. Иначе это был бы не ты». Потом он обнял меня и прошептал: «Лучше предохраняйся и не делай меня дедушкой, пока я такой молодой, ублюдок. Я серьезно». Он просто юморист. А еще он британец.

— Правда?

— У него сложная семейная история, и в нем определенно течет русская кровь, но он вырос в Великобритании и говорит с таким же как у тебя акцентом.

— Как его зовут?

— Кайл Хантер.

— Хм. Думаю, я мог слышать о нем в дедушкиных кругах. Подожди. Твоя фамилия Соколов, а не Хантер.

— Это в честь мамы. Поскольку у папы было несколько фамилий, а мамина фамилия принадлежит Русской мафиозной семье Братвы, они решили дать ее своим детям. На самом деле Николай Соколов — это имя моего покойного прадеда. А я — его великолепное воплощение.

Я улыбаюсь и качаю головой.

— Я рад, что твоя семья принимает тебя несмотря на то, что ты состоишь в мафии.

— Мама и папа — да. Мои тетя и дядя — родители Килла и Гарета — тоже. Все остальные… ну, да, они все еще прошлый век. Я бы не стал водить парня знакомиться с дедушкой или дядей, например. Это было бы просто странно и никому не нужно.

— Значит ли это, что ты водил парня знакомиться с родителями?

— А считается, когда они заходили ко мне? Потому что это была единственная возможность для них с кем-то встретиться.

— Господи. Ты трахался больше, чем Зевс.

— Кто это? Порнозвезда?

— Пожалуйста, скажи, что ты шутишь.

Он прищурился.

— Почти уверен, что слышал о нем раньше. Он актер?

— Он греческий Бог.

— И он был порнозвездой?

— Нет. Он просто… скажем так, много трахался. Как ты.

— Не ревнуй, малыш.

— Я и не ревную.

— А я ревную.

— К кому?

— К чертовой Кларе и всем, кто видел тебя голым.

— Тебе нужна помощь, — я подавляю улыбку. — Ты единственный из нас здесь, у кого было больше секса.

— Да, но у меня никогда не было отношений, и я не к кому не испытывал таких убийственных чувств, как к тебе.

Мои губы приоткрылись, и я прочистил горло.

— Мои отношения были маскировкой. Они никогда… не заботили меня.

— А я тебя забочу?

— Заткнись, — я вырываюсь из его объятий. — Я собираюсь спать.

— Подожди меня!

Огромное тело врезается в мое, придавливая к кровати. Я стону, пытаясь оттолкнуть его от себя, но это невозможно.

Отчасти потому, что я не хочу, чтобы он с меня слезал.

Николай кладет голову мне на грудь, обхватывает за талию и закидывает ногу на мою.

— Ты больше никуда не уйдешь, — он целует мое адамово яблоко. — Спокойной ночи, малыш.

Комок сжимает мое горло, и я не могу проглотить его, когда смотрю в сторону, чтобы увидеть его лицо, утопающее в моей шее, и волосы, раскиданные по подушке.

Вскоре его дыхание выравнивается, и я улыбаюсь про себя.

Разве он не говорил, что не спит в кровати?

Я глажу его по руке и целую в макушку.

— Спокойной ночи, Нико.

Когда я просыпаюсь, то понимаю две вещи.

Во-первых, где-то посреди ночи наши позиции изменились, и сейчас моя голова лежит на груди Николая, он обнимает меня, его татуированная рука перекинута через мою талию под футболкой, а нога находится между моими.

Во-вторых, если часы на тумбочке, показывающие семь утра, не врут, то я облажался.

Впервые за восемь лет я не проснулся в пять. Я вообще больше не пользуюсь будильниками. Я и есть будильник. Я всегда просыпаюсь в пять. И всегда бегаю в пять тридцать.

Но только не сегодня.

Я нарушил свой священный распорядок дня, и теперь весь хаос ворвется внутрь.

Что, черт возьми, я натворил?

Паника мгновенно отрезвляет меня, и вся сонная дымка исчезает.

Я начинаю вставать, но Николай снова заключает меня в свои объятия.

Его пальцы распластались по моей спине, и он поглаживает кожу, бормоча хриплым тоном:

— Еще десять минут.

Мои выдохи становятся прерывистыми, и я вынужден вдыхать запах его тела. Я окружен его всеобъемлющим теплом, и это успокаивает меня по очень странной причине.

Я сдвигаюсь и наклоняю голову, чтобы заглянуть ему в лицо.

— Не уходи, — сонно произносит он.

И мое сердце так сильно раздувается, что я удивляюсь, как оно не взрывается.

Как я могу уйти, когда он так просит?

Я глажу его острую челюсть, проводя большим пальцем по нижней губе, и Николай издает блаженный стон, который пробирает меня до костей.

Его глаза медленно открываются, и, клянусь, я слышу, как где-то внутри меня раздается треск, когда он ухмыляется.

— Доброе утро, малыш.

Блять.

— Доброе утро, — шепчу я, не доверяя ни своему голосу, ни себе в этот момент.

Я пытаюсь встать, но он снова тянет меня вниз.

— Давай еще пообнимаемся.

— Тебе нравится обниматься?

— С тобой — да.

— Это должно заставить меня почувствовать себя особенным?

— Ты знаешь, что так и есть. Тебе не нужно, чтобы я еще больше подкармливал твое эго.

Я улыбаюсь.

— Пойдем. Я приготовлю нам завтрак.

— Десять минут.

— Я уже пропустил свою утреннюю пробежку. Не хочу пропускать и занятия.

— Пропустить пробежку — нормально. Это не конец света.

Для меня конец.

— Мне нравится, когда в моей жизни порядок.

— Жаль, что теперь я в ней.

— Значит ли это, что ты признаешь свою хаотичность?

— Никогда ее не отрицал. Мне нравится развращать тебя.

— Скорее, я наставляю тебя на путь истинный.

Он разражается смехом, звук хриплый и насыщенный.

— Удачи, блять, в попытках.

— Я — не я, если не готов к небольшому вызову.

— Ты имеешь в виду к огромному.

Настала моя очередь смеяться, и он притягивает меня ближе, прижимая мою грудь к своей, крепко сжимая руку на моей спине, как будто боится, что я исчезну или что-то в этом роде.

— Николай. Ты должен меня отпустить.

— Пять минут.

— Хорошо, — я провожу пальцами по его татуировкам и останавливаюсь, когда дохожу до пустого места возле левой грудной мышцы. — Есть ли причина, по которой ты оставил это место пустым?

— О, это. Оно прямо над сердцем, поэтому я хочу подождать, пока не придумаю что-то особенное.

— Значит ли это, что ты планируешь полностью покрыться татуировками?

— Да, блять. У меня много пустого места на спине и бедрах. Может, ты нарисуешь мне что-нибудь?

— Ты хочешь этого?

— Почему бы и нет? Ты ведь художник, верно?

— Я пишу пейзажи.

— Уверен, ты сможешь придумать что-нибудь такое же уникальное, как я.

— Твое высокомерие просто поражает.

— Не делай вид, что тебе оно не нравится, — он поглаживает мою шею сзади. — Ты когда-нибудь думал о том, чтобы набить татуировку?

— Нет. Не люблю такое. Я предпочитаю, чтобы моя кожа оставалась чистой и нетронутой.

— Ты такой чопорный и правильный.

— Не все могут носить татуировки. Но тебе они идут.

— Ты только что признался, что тебе нравятся мои татуировки?

— Я не говорил, что они мне нравятся.

— К черту меня. Они тебе нравятся. Ты покраснел, малыш.

— Тебе показалось, — я отталкиваюсь, и на этот раз мне удается выбраться. — Я собираюсь приготовить завтрак.

— О, не стесняйся. Иди сюда, — он разжимает обе руки, ухмыляясь, как идиот, пока я иду в ванную.

Мне удается умыться и почистить зубы, не глядя в зеркало, но мне снова приходится спасаться от Николая, когда он пытается облапать меня на выходе.

Он просто невозможен.

Поскольку продуктов практически нет, мне удается приготовить яичницу, и я натыкаюсь на наполовину съеденную коробку макарун, выкладывая остатки на тарелку. Он умеет покупать только пирожные, как монстр-сладкоежка.

Я наливаю воду в чайник для утреннего чая, когда тяжелая рука обхватывает меня за талию, а большая грудь прижимается к спине. Николай целует мое горло в том месте, где остался засос, который он оставил прошлой ночью, а затем кладет подбородок мне на плечо.

— Может, вернемся в постель?

— Перестань быть ребенком и отпусти меня. Я не могу ничего сделать, когда ты так на меня наваливаешься.

— В этом-то и смысл.

Я поднимаю тарелку с пирожными, и он ухмыляется, мгновенно отпуская меня, чтобы схватить одно.

— Макаруны!

Его так легко читать, что это радует. Николай может быть известным жестоким и грубым Язычником, но на самом деле он поразительно простой человек, и мне это в нем нравится. Я достаточно сложный для нас обоих.

Прижимаясь к стойке рядом со мной, он одним махом съедает два макаруна. На нем только трусы, его крупные мышцы выставлены на всеобщее обозрение, а волосы плавными волнами спадают на плечи. Честно говоря, я не жалуюсь. Всегда приятно смотреть на него в таком виде и знать, что он мой. Этот чудовищный мужчина принадлежит мне.

— Цветок лотоса?

— Хм? — я щелкаю чайником и достаю два пакетика чая.

Николай никогда раньше не любил чай, но когда я предлагаю ему выпить чашечку со мной, он соглашается без особых препирательств. Медленно, но верно я его переубеждаю.

— Я собираюсь задать тебе серьезный вопрос.

— Какой?

— Ты сказал, что однажды был влюблен. В кого ты был влюблен?

— А? — я смотрю на него так, будто у него выросли две головы.

— В тот день во время игры «Я никогда не». Ты выпил, когда Килл сказал «Я никогда не был влюблен». Кто украл твое сердце? Я хочу знать.

Блять.

Он выглядит таким серьезным и раненным, что мне хочется его поцеловать.

И я целую. Мои губы прижимаются к его губам, и я смахиваю крошки отвратительно сладких макарун с его губ.

— Я солгал. Я никогда не был влюблен.

Его улыбка ослепляет, он облизывает свои губы, словно прогоняя след моих, а потом хмурится.

— Почему ты солгал?

— Ты странно на меня смотрел.

— Как странно?

— Как будто хотел сожрать меня на месте.

— Я всегда хотел сожрать тебя, малыш.

— Оу, правда? Я, должно быть, не заметил этого.

— Господи. Это опять был сарказм?

Я беру чайник и наливаю воду в две кружки.

— Будь полезен и помоги мне накрыть на стол.

— Сначала поцелуй меня еще раз.

Я сжимаю в кулак его волосы и подталкиваю к себе, а затем захватываю его рот в медленном, чувственном поцелуе, проводя языком по его губам и пробуя сладость.

Целовать его вне секса — совсем другое. Что-то новое. От этого у меня болит в груди и туманится мозг, но я всегда любил боль.

Когда я отпускаю его, он стонет.

— М-м-м. С этого момента я хочу, чтобы ты целовал меня по утрам именно так.

Я отпускаю его, толкая.

— Иди.

— Хорошо, иду, иду, — он шлепает меня по заднице, направляясь к противоположной стойке.

— Николай!

Он только ухмыляется и роется почти во всех шкафах, пока наконец не находит два чертовых ножа и вилки.

В итоге большую часть работы делаю я, потому что то, как он все перепутал, сводит меня с ума.

Когда мы садимся за стол, я потягиваю чай «Английский завтрак», и просматриваю электронную почту на своем телефоне, пока Николай поедает макаруны, как монстр.

— С кем ты переписываешься? — спрашивает он после того, как проглатывает.

— Не переписываюсь. Читаю новости.

— Зачем?

— Потому что мне нравится быть в курсе того, что происходит в мире.

— Но какой в этом смысл?

— Серьезно? Тебе все равно?

— Разве что-то изменится, если мне будет не все равно?

— Делать что-то лучше, чем ничего не делать.

— Поэтому ты участвуешь во всех этих волонтерских акциях?

— Да. Я родился с золотой ложкой во рту и стараюсь помочь тем, кому не так сильно повезло.

— Хм. А как насчет лакросса? Почему ты в него играешь?

Я кладу телефон и делаю глоток чая.

— У меня хорошо получается.

— И этого достаточно, чтобы играть?

— Наверное.

— Я играл в футбол в старших классах, но не только потому, что был хорош в нем. Мне нравился адреналин.

— Американский футбол, как я понимаю.

— Единственный существующий футбол.

— Единственный существующий футбол — это тот, где мяч пинают ногой, и который является самым популярным видом спорта в мире.

Он пожимает плечами.

— Ты имеешь в виду соккер?

— Не называй его так в моем присутствии. Отвратительно.

Он хихикает, звук эхом разносится вокруг нас с редкой легкостью, и я не могу удержаться от улыбки.

Проснувшись сегодня утром, я подумал, что моя жизнь перевернется с ног на голову, потому что я пропустил самую важную часть своей рутины, но все оказалось не так апокалиптично, как я думал.

Если уж на то пошло, мне нравится наша легкая беседа.

— А если серьезно. Тебе действительно нравится лакросс? — настаивает он.

— Я бы не играл в него, если бы не любил.

Хотя на самом деле причина в том, что это единственный вид спорта, которым Лэн не занимается. Мы вместе играли в поло, когда росли, но я отдалился от этого вида спорта и от него, как только достиг половой зрелости.

Мне нужно было играть в то, что его не интересовало. Футбол, крикет и мое любимое поло были исключены. Регби — слишком физическая игра на мой вкус. Оставался только лакросс.

Но я не говорю об этом вслух. Не могу допустить, чтобы Николай почувствовал мой комплекс неполноценности и решил, что я менее совершенен.

Он смотрит на меня слишком напряженными глазами, и мне это не нравится. Нужно сменить тему разговора, чтобы внимание было сосредоточено на нем.

— Эй, Николай.

— Да?

— Если бы ты мог оказаться в любой точке мира, куда бы ты отправился?

— Внутрь тебя, малыш.

Я чуть не поперхнулся чаем.

— Я серьезно.

— Я тоже серьезно. Я принимаю требования Коли близко к сердцу.

Поднося чашку ко рту, я приостанавливаюсь, прежде чем сделать глоток.

— Ты сказал, что всегда был сверху. Но ты когда-нибудь думал о том, чтобы быть снизу?

— Зачем? — он поднимает бровь. — Ты хочешь трахнуть меня?

Я чувствую, как жар поднимается к моим щекам, и проглатываю чай, находящийся во рту.

— Я не это имел в виду. Просто спросил.

— Мне такое не нравится, но я бы позволил тебе, если бы ты захотел попробовать.

— Но ты только что сказал, что тебе это не нравится.

— Я лучше позволю тебе трахнуть меня, чем ты убежишь экспериментировать с кем-то другим.

Мои губы приоткрываются. Ух-ты. Он действительно зайдет так далеко ради меня?

Я не думаю об этом, пока встаю, сокращаю расстояние между нами и останавливаюсь между его раздвинутыми бедрами. Мои пальцы хватают его за челюсть, и я смотрю в эти прекрасные глаза.

— Я не хочу тебя трахать. Но спасибо за предложение. Правда.

Его руки ложатся на мои бедра.

— Скажи мне, если захочешь. Не подавляй это желание только потому, что знаешь, что я не фанат такого.

— Тебе не стоит об этом беспокоиться. Мне действительно нравится, когда меня трахаешь ты. Мне нравится ощущение… э-э-э… потери контроля.

— Ты уверен?

— Определенно.

Он тянет меня к себе, и я издаю испуганный звук, когда оказываюсь у него на коленях. Мои руки хватают его за плечи, чтобы удержать равновесие.

— Что ты делаешь?

— Я солгал. Мне нужен не только утренний поцелуй, — его губы скользят по моим. — Мне также нужен утренний секс.

Этот человек меня уничтожит.

Надеюсь, я не уничтожу его в ответ.