Бог Ярости

Глава 33

Брэндон

— Возможно, это не самая лучшая идея, — Николай замолкает, как только мы переступаем порог моей комнаты.

С кожаной курткой в руке он потирает затылок, отчего белая футболка вздымается на его чернильном прессе.

Его джинсы низко сидят на бедрах, обтягивая мускулистые ноги, придавая ему смертельно привлекательный вид. Да и весь он такой. Начиная с кожаной куртки и заканчивая волосами, которые, к сожалению, сейчас зачесаны наверх.

Его бицепс напрягается, привлекая мое внимание к татуировкам на его широких рукавах, простирающихся до тыльной стороны ладони. До появления Николая я никогда не думал, что такое количество татуировок может быть настолько сексуальным.

Но, опять же, это может быть потому, что татуировки на нем.

Кажется, меня безвозвратно тянет ко всему, что связано с ним.

Если бы он не пришел сегодня, я не сомневаюсь, что меня бы каким-то образом снова потянуло к нему. Я попытался бы держаться подальше, но в итоге потерпел бы неудачу.

Я бы притворился, что у меня есть гордость, а потом разбил бы ее вдребезги и помчался к нему.

Он начал оказывать на меня неоспоримое влияние, и это пугает. Не из-за него, а из-за меня.

Хотя «начал» — это полнейшая ложь. Он уже давно это делает, но я просто отказывался это признавать.

Николай опускает руку на бок, прекращая бесстыдно разглядывать меня.

— Думаю, будет лучше, если я останусь в гостевой комнате, — говорит он осторожным тоном. — Не хочу давать твоему отцу еще больше поводов ненавидеть меня.

Я не могу сдержать улыбку, которая появляется на моих губах. Он чертовски очарователен. Он вел себя как настоящий джентльмен перед моими родителями, и могу сказать, что он относился ко всему этому очень серьезно.

— Не улыбайся так, малыш. Я едва сдерживаюсь, чтобы не наброситься на тебя. Ты же знаешь, что я не могу себя сдерживать, когда дело касается тебя.

Я встаю перед ним и наклоняюсь, чтобы говорить прямо в его соблазнительные губы.

— Тогда зачем начинать сейчас?

Горячее дыхание вырывается из его рта и танцует по моей челюсти, вызывая мурашки на коже.

Клянусь, он собирался поцеловать меня, но потом с видимым трудом отстранился.

— Твой отец, помнишь? Я не хочу подниматься в его списке дерьма еще выше, чем уже есть.

Разочарование сжимает мои внутренности, но я качаю головой, закрывая дверь в спальню.

— На самом деле он тебя не ненавидит. Он просто слишком заботится обо мне. Если думаешь, что это была ненависть, то видел бы ты послание Кингов, которое он отправил Киллиану.

На его лице расцветает надежда.

— Киллу пришлось хуже?

— Безусловно. Ты гораздо менее антагонистичен, чем он, так что отец на самом деле просто не давал тебе покоя из принципа. В конце концов он к тебе потеплеет.

— Даже если нет, моя миссия — сделать так, чтобы я ему понравился.

— Зачем тебе это?

— Потому что он твой отец, и ты, очевидно, ценишь его, — говорит он так, будто это само собой разумеющееся, и я снова улыбаюсь.

Кажется, сегодня я не могу контролировать свои челюстные мышцы.

— Только не переусердствуй. Он настоящий британец, поэтому к выражению эмоций относится крайне неодобрительно. То же самое, кстати, относится и к обоим моим дедушкам.

— Ты познакомишь меня со своими дедушками? Должно быть, я тебе действительно нравлюсь, да?

Ах, черт.

— Я имею в виду однажды. Если захочешь. Мы вроде как близки, так что я подумал… забудь об этом. И перестань так на меня смотреть.

— Как? — он ухмыляется, как чертов идиот, внимательно наблюдая за мной.

— Как злорадный придурок.

— У меня есть полное право злорадствовать, малыш, — он обхватывает меня за талию и прижимает к своей твердой груди. — Не думал, что я тебе настолько нравлюсь, что ты рассказал обо мне своим родителям. А теперь ты даже думаешь о том, чтобы рассказать и другим членам семьи.

— Я не настолько увлечен тобой.

— Малыш, ты открылся своим родителям и представил им меня. Если это не «нравлюсь», то тогда даже не знаю, чем это еще может быть.

— Ну, это же ты проделал весь этот путь сюда.

— Я сказал им, что я твой друг, ты мог бы и не говорить им об остальном.

— Нет, — я глажу его по щеке, и он откликается на мое прикосновение, трется кожей о мою ладонь, как нетерпеливый щенок. Господи. Как мужчина может быть таким безжалостно горячим и восхитительным одновременно? — Я не хочу прятать тебя, Николай. Я также рассказал о нас Глин и моим друзьям.

— Ты… рассказал?

— Да, пару недель назад. Ты не мой грязный секрет, и, между прочим, я никогда не стыдился тебя.

Мне было и до сих пор стыдно за себя.

— Малыш, тебе нужно перестать говорить такие вещи, потому что я действительно никогда не отпущу тебя.

— А кто сказал, что ты должен?

— Значит ли это, что… мы можем вступить в отношения?

— Я думал, мы уже были вместе?

— Были?

— Тайно, но все равно были и не только физически, верно?

— Абсолютно, блять, верно. Ты действительно разозлил меня, сказав это тогда. Мне нравится проводить с тобой время независимо от того, трахаемся мы или нет.

— Мне тоже.

— Значит, теперь мы не будем скрываться? Вообще-то, без вопросов, мы определенно не будем больше скрываться. Мне нужно, чтобы все знали, что ты трахаешься со мной.

Я киваю, хотя мои дыхательные пути сжимаются. Я сглатываю и не позволяю тошноте больше управлять моими эмоциями.

— Ты мой, Нико, — я дергаю его за волосы. — Думаю, мы это уже выяснили, хм?

— Господи, мать твою. Я обожаю, когда ты становишься таким собственником. Я хочу съесть тебя к чертовой матери.

— Иди спать, и я, возможно, позволю тебе.

— Ты ведь шутишь, да? — он втискивает свои ноги между моими и прижимается своей эрекцией к моим бедрам. — Ни за что на свете я не смогу уснуть, пока не проглочу тебя, мой цветок лотоса.

— Я думал, ты беспокоишься о моем отце? — я улыбаюсь ему в губы и шиплю, когда его бедро задевает мой твердеющий член.

— Мы можем запереть дверь. Я действительно не могу оторваться от тебя, малыш. Ты сводишь меня с ума. Кроме того, Коля ненавидит меня и ведет себя как настоящий мудак с тех пор, как я лишил его тебя.

Я разражаюсь смехом, а он смотрит мне в глаза таким напряженным взглядом, прежде чем наклоняется ко мне и прикусывает мою нижнюю губу. Я стону, когда он впивается зубами в чувствительную плоть, а затем проводит языком по оставленной им отметине.

Он отрывается, прежде чем я успеваю полакомиться им, и я стараюсь не выглядеть разочарованным, бросая на него вопросительный взгляд.

— Не возражаешь, если я воспользуюсь твоей ванной? Мне нужно сначала принять душ.

— Да, конечно, — я указываю на дальний правый угол. — Вон там. Я постараюсь найти для тебя что-нибудь подходящее из своей одежды.

— Сейчас вернусь, — я думаю, что он снова поцелует меня, но он хватает мое лицо и проводит губами по моему лбу в мягком, интимном поцелуе. — Я так чертовски скучал по тебе, малыш.

Я стою на месте еще долго после того, как он исчезает в ванной. Мое лицо такое горячее, что я удивляюсь, как до сих пор не вспыхнул.

Блять.

Не в силах больше стоять на месте, я приваливаюсь к стене и прижимаю ладонь к тому месту, где сердце вот-вот выскочит из груди.

Черт возьми.

Я так безвозвратно обречен.

К черту все это.

Я стягиваю с себя футболку и снимаю спортивные штаны и боксеры по пути в ванную. Меня даже не волнует, что я разбросал их по полу, как Николай.

Мои ноги ступают по деревянному полу, и я проскальзываю внутрь через приоткрытую дверь, потому что Николай никогда не закрывал дверь в ванную. Ни разу.

В отличие от меня, ему нечего скрывать.

В отличие от меня, он знает о себе все, включая недостатки и душевные проблемы.

И теперь я хочу вырвать страницу из его книги и стать для него таким же открытым, как он. Даже если только на этот раз.

В ванной комнате клубится пар, и я благодарен за туман, закрывающий зеркало, когда поворачиваюсь в сторону душа.

Одежда Николая, как обычно, разбросана по полу, но мне на это наплевать.

У меня перехватывает дыхание, когда я вижу, как он стоит под лейкой душа, повернувшись лицом к стене, а вода каскадами стекает по замысловатым чернилам на его спине, скользит к впадинам на заднице и по мускулистым татуированным бедрам.

Он откидывает голову назад, чтобы смыть шампунь, и его черные волосы прилипают к шее, достигая лопаток на широких плечах.

Я смотрю на его закрытые глаза под струями воды, на резкую линию челюсти и темную тень от щетины.

Он, без сомнения, самый сексуальный мужчина, который когда-либо ходил по земле. Я просто не могу оторвать от него глаз и рук.

Я иду сквозь туман, когда подхожу к стеклянной двери и открываю ее.

Он, кажется, не замечает этого, хватая флакон с гелем для душа и слегка улыбаясь, когда нюхает его.

Я встаю позади него, мгновенно намокая, скольжу руками по обе стороны от него и хватаю флакон — или начинаю это делать.

Он быстро разворачивается и прижимает меня к двери, прислонив предплечье к моему горлу. Мой член дергается и тут же встает.

Господи. Почему мне так нравится, когда он груб?

Хватка Николая ослабевает, когда его глаза встречаются с моими.

— Малыш? Что ты здесь делае… о, чтоб меня. Только не говори мне, что ты примешь со мной душ?

— Разве это не очевидно? — я убираю его руку, и он отпускает меня, но только потому, что я забираю у него гель для душа.

— Не смог удержаться, да?

— Нет, не смог. Мне нужно прикоснуться к тебе.

Его губы приоткрываются, и я вижу, как утолщается его член.

— Черт возьми. Я думал, что ты, как обычно, будешь безынициативным.

— Не сегодня, — я выдавливаю средство для душа на ладонь и размазываю по его лопаткам, наслаждаясь пульсацией его мышц под моими руками.

Я быстро прихожу к пониманию того, что мне действительно нравится его мыть. Почему, черт возьми, я не делал этого раньше?

Ах, ну да. Потому что ты сломлен и изо всех сил стараешься не выглядеть таким.

— Господи, мать твою. Обожаю, когда ты ко мне прикасаешься, — он стонет, его ладони ложатся на мои бедра, поглаживая и ощупывая меня.

Это самый приятный способ отвлечься.

— Правда?

— Ты должен знать, насколько я обожаю твои прикосновения, малыш. Я такой твердый, что просто разрываюсь от желания оказаться внутри тебя.

Я улыбаюсь, но улыбка сходит на нет, когда я дотягиваюсь до его груди и обнаруживаю новую татуировку на месте, которое он специально оставил пустым.

Мои руки замирают, когда я изучаю художественные узоры в виде цветка лотоса и различаю изящный шрифт под ним, гласящий: «Собственность Б. Кинга». Он набил ее на том месте, которое, по его словам, предназначалось для чего-то особенного.

— Черт… — вздыхаю я, глядя на него. — Когда… ты набил ее?

— После той ночи, когда пришел встретиться с тобой возле особняка.

— Когда ты был не в себе?

— Это было не импульсивное решение, если ты об этом спрашиваешь. Я давно хотел ее набить.

У меня болит сердце, и я хочу сказать так много всего, но все, что мне удается, — это сдавленное:

— Спасибо.

Он прищуривается, и это выглядит так эротично, когда вода каскадом стекает по его лицу.

— Ты не паникуешь?

— С чего бы?

— Потому что это значит, что я люблю тебя до усрачки, малыш. Я не могу жить без тебя, и ты не можешь меня бросить.

Мои губы приоткрываются, и я смотрю на него с комом в горле и сердцем, стучащим так громко, что я слышу его сквозь звон в ушах.

— Эй? — он машет рукой перед моим лицом. — Ты что-нибудь скажешь? Ты начинаешь меня пугать.

— Я не хочу бросать тебя, — шепчу я слова, которые словно вырываются из глубины моей избитой души.

— Тогда не бросай.

Он говорит это так, будто это просто. И для него это просто. Я бы хотел, чтобы так было и для меня.

Хотел бы я быть тем мужчиной, которого он заслуживает.

Хотел бы сказать ему эти слова в ответ и не быть поглощенным черными чернилами и тошнотой.

Но поскольку я не могу, то встаю на цыпочки и прижимаюсь губами к его губам. Впервые мой поцелуй нежный, умоляющий, желающий исследовать его, выразить те жгучие чувства, которые я не могу произнести вслух.

Мои пальцы скользят по его волосам, и я притягиваю его ближе, пока наши груди не соприкасаются, и мы целуемся под струями воды.

Руки Николая обхватывают мою спину, прижимая нас друг к другу, но он не торопится, не превращает все в похотливое безумие, к которому мы привыкли.

Может быть, это потому, что он тоже знает, что речь больше не идет о похоти. Все давно перестало быть только таким.

Для меня это никогда не было связано с похотью. Меня тянуло к нему, поэтому я и хотел его. А не наоборот.

Мы целуемся, кажется, часами. Целуемся до тех пор, пока не становится невозможно вдыхать ничего, кроме воздуха друг друга.

Моя рука гладит его волосы, а другая скользит по плечам, спине и талии, и затем я хватаю его за задницу и прижимаю к себе.

Он издает низкий рык, который срывается с его губ и достигает моей груди. Я чувствую каждую вибрацию на своей разгоряченной коже.

Кровь приливает к моему уже ноющему члену, и он пульсирует от желания.

Николай шипит, когда я просовываю одну ногу между его ногами, а другой обхватываю его бедро. Его член соприкасается с моим, проколотая головка вызывает первобытное наслаждение глубоко внутри меня. Новый угол позволяет ему тереться своим членом о мой, скользить по нему, пока мы не задыхаемся во рту друг друга.

Сосущие звуки наших губ звучат все громче, сильнее, теперь посреди струящейся воды, когда я набрасываюсь на него с таким колоссальным желанием, что мне кажется, я не смогу выжить, если не прикоснусь к нему.

Я протягиваю руку между нами и крепко обхватываю наши члены, сжимая их в крепкой хватке, как он это любит.

За все это время я так хорошо изучил, что и где ему нравится, что стал экспертом в высасывании его досуха. В буквальном смысле.

По сравнению с его опытом и природным талантом мне потребовалось время, но я быстро учусь.

Его резкий вдох дает мне стимул действовать еще грубее, пока он не начинает двигать бедрами и не трахает мою руку.

— Господи, блять, малыш. Ты знаешь, как заставить мужчину потерять рассудок. Он резко выдыхает в мои распухшие губы.

Я крепче сжимаю в кулаке его волосы.

— Не любого мужчину. Тебя.

— Не любого мужчину, — повторяет он с ослепляющим чувством собственничества. — Меня. Только, блять, меня.

— Скажи, что ты мой, — приказываю я, и это глупая просьба, когда он погружен в облако похоти, но я хочу это услышать.

— Я был твоим с тех пор, как встретил тебя, малыш, — он трется своей грудью о мою. — У меня буквально есть татуировка, чтобы доказать это.

— М-м-м. Черт. Мне нравится эта татуировка.

— Да?

— Да. Теперь она моя любимая из всех. Я хочу полакомиться ею и тобой.

— Ни хрена себе. Тебе нужно прекратить говорить пошлости, или я кончу здесь и сейчас.

— Тогда кончай.

— Нет, — он прикусывает мою нижнюю губу. — Мне нужно, — целует. — Быть, — лижет. — Внутри тебя.

Голова идет кругом, но мне хватает ясности, чтобы схватить его за запястье и потянуть за собой. Я даже не потрудился вытереть нас, но он хватает свои брюки и бумажник, а затем снова бросает их на пол.

— Э-э, малыш? Не хочу тебя пугать, но с нас повсюду натекла вода.

— К черту.

— О, вау. Кто ты такой и что ты сделал с моим цветком лотоса, страдающим ОКР?

— Меньше болтай и больше трахайся, Нико, — я толкаю его на кровать и сажусь на него, прижимаясь задницей к его эрекции.

— Черт возьми, ты сегодня в ударе. Как ты и сказал, ты сводишь меня с ума, — он ухмыляется так сексуально, что у меня сердце замирает.

Я целую его, потому что не могу не целовать. Я зависим от его вкуса, от того, как его челюсть сжимается под моими пальцами, как он рычит, словно не может насытиться мной.

Я зависим от него и пережил столько случаев ломки, что хватит на всю жизнь.

Отныне он не должен пропадать из моего поля зрения.

Николай отстраняется только для того, чтобы достать из бумажника несколько каки-то пачек и отбросить их в сторону.

Я тяжело дышу, нахмурив брови.

— С каких это пор мы пользуемся презервативами?

— Это не презервативы. Смазка. Я подумал, что у тебя ее здесь нет.

— Я не думал, что ты приедешь… Ты что, носишь с собой упаковки смазки?

— Только когда собираюсь увидеть тебя.

— В кои-то веки ты действительно думаешь наперед.

— Должен был произвести на тебя впечатление, малыш.

— Считай, что я впечатлен.

— М-м-м. Твой хриплый голос чертовски возбуждает, — он разрывает зубами упаковку смазки, и это зрелище не должно было заставить меня до такой степени отчаянно возбудиться.

В его темно-синих глазах пляшутся игривость и напряженность, когда он выдавливает жидкость на пальцы и обводит ими мой анус. Я приподнимаюсь, чтобы у него был лучший доступ. Его палец проникает внутрь меня, и я выгибаюсь, когда он раздвигает меня неглубокими движениями своей руки, а затем добавляет второй палец.

Взрыв удовольствия проходит через меня, когда он дразнит эту приятную точку внутри, но при этом я не перестаю смотреть на него, наблюдать за ним, утопая в этом чарующем взгляде.

Боже, как же я по нему скучал.

Я больше никогда не выпущу его из виду.

Он мой.

Мой.

Блять, мой.

— У тебя слюнки текут, малыш. Я настолько сексуальный?

— Самый сексуальный, если хочешь знать мое мнение.

— Господи, мать твою. Ты меня сегодня убьешь.

— Не умирай, — я размазал немного смазки по его длине. — Мне нужен твой член внутри меня.

— Твою мать. Я хотел как следует тебя подготовить, но больше не могу терпеть, — он убирает пальцы, сжимает мои бедра и усаживает меня на себя. — Сядь на мой член. Позволь мне полюбоваться твоим сексуальным личиком, когда ты будешь скакать на мне.

Желание взрывается внутри меня, и я удерживаю себя на одной руке, а другой сжимаю в кулак его твердый член и направляю внутрь себя. Мой член подергивается, когда головка проскальзывает внутрь, и я прикусываю уголок губы, опускаясь вниз до конца.

Мой стон смешивается со стоном Николая, и я тяжело дышу, когда его огромный член растягивает меня. Я закрываю глаза, чтобы погрузиться в ощущения и потустороннее чувство его присутствия во мне.

— Открой свои прекрасные глаза. Посмотри на меня.

Я моргаю, и мое дыхание прерывается, когда я вижу его напряженный взгляд, пожирающий меня целиком.

О, блять.

Мне всегда нравилось, как он смотрит на меня, насколько он хорошо меня понимает, как я никогда не смогу понять себя.

Но больше всего мне нравится, что я нравлюсь ему, когда мне наплевать на собственное существование.

— В тебе так хорошо, малыш. Я могу быть похоронен в тебе навечно, ты знаешь это?

— Мммблять. Чувство такой наполненности, — я приподнимаюсь, а затем спускаюсь вниз неглубокими движениями. — Я скучал по твоему члену во мне.

— Твою мать. С этого момента всегда принимай эти наркотики, под которыми ты сегодня.

— Легко, — я увеличиваю темп, оседлав его в долгом, неторопливом ритме, затем кладу ладонь ему на грудь и провожу пальцами по татуировке в виде цветка лотоса. — Наркотик во мне — это ты.

Я чувствую, как его член утолщается внутри меня. Он рывком поднимает бедра, чтобы встретить мои движения, но не ускоряет темп и позволяет мне трахать себя на его члене медленно, наслаждаясь каждым движением моих бедер, чтобы принять его полностью.

Каждое касание его пирсинга и каждый стон удовольствия разрывают меня на части.

Он не может проникнуть достаточно глубоко или трахнуть меня достаточно жестко. И он ошибается. Мне не нужны наркотики. Я кайфую от его запаха, его прикосновений, но больше всего от его взгляда.

Это не похоть. Это любовь. Он смотрит на меня так, будто любит, и это почти заставляет меня разрываться от удовольствия и слез.

Он проводит рукой по моему бедру и ягодицам, а затем сжимает в кулаке мой член и дрочит мне в том же ритме, в каком я трахаю его, медленно и размеренно, пока наши глаза встречаются, а мое сердце едва не вырывается наружу. Если по биению под моими пальцами можно судить, то его сердце тоже находится на грани взрыва.

Я с поразительной ясностью осознаю, что не трахаю его. Я занимаюсь с ним любовью.

Он не просто прикасается к моему телу. Он проникает в мое только что родившееся сердце и мою израненную душу.

Он оттягивает крайнюю плоть и дразнит мой кончик, смазывая его спермой, пока в воздухе не раздаются небрежные звуки. Он сжимает и дразнит мои яйца в нужных местах, пока я не начинаю бредить.

— Мне нравится, как ты скачешь на моем члене, малыш, но знаешь, что я люблю еще больше? — он одаривает меня самой великолепной улыбкой. — Тебя.

Я даже не чувствую волны удовольствия, пока она не захлестывает меня. Яйца напрягаются, и разрядка проносится через меня мощными волнами. Моя сперма брызжет на его руки и пресс, а он все глубже погружается в меня, трахая до беспамятства во время оргазма.

— Господи, как же мне нравится смотреть, как ты кончаешь, — рычит он, прежде чем наполнить меня своей спермой.

Я кручу бедрами, насаживаясь на него, пока его член не погружается внутрь меня, затем приподнимаюсь и стону, чувствуя, как из меня вытекает его сперма.

Мы оба смотрим, как она пачкает его член и яйца, а затем я падаю кучей на его твердую грудь и зарываюсь лицом в его шею.

Мы тяжело дышим, когда я утыкаюсь носом в его мокрые волосы, а он зажимает мои ноги между своими.

— Прости… черт, — я пытаюсь встать. — Я тебя раздавил?

Николай обхватывает меня за талию и толкает обратно вниз.

— Ни за что на свете ты сейчас не сдвинешься с места.

Я смеюсь, прижимаясь к его шее.

— Не думаю, что смогу, если честно.

— Да, блять. Это был лучший секс за всю мою жизнь.

Я с трудом сглатываю, пока дымка удовольствия медленно рассеивается.

— А какие у тебя четыре лучших раза?

— Нет какого-то конкретного порядка. Первый раз, когда я заставил тебя кончить. Первый раз, когда я отсосал тебе. Первый раз, когда я тебя трахнул. Второй раз, когда я трахнул тебя после того, как ты все время ревновал. Первый раз, когда ты встал передо мной на колени. Когда ты набросился на меня, как только я вошел в пентхаус, и потребовал, чтобы я тебя трахнул. Когда ты согласился остаться на ночь. Когда ты разбудил меня, обхватив губами мой член.

— Уже больше четырех, и все они со мной.

— Ты — лучший секс в моей жизни, малыш.

Я приподнимаюсь и скрещиваю руки на его груди так, чтобы смотреть на его красивое лицо и великолепные влажные волосы, рассыпающиеся по подушке.

— Ты хочешь, чтобы я поверил, что я лучше, чем все те мужчины и женщины, которых ты трахал?

— С ними все было только физически. Они ничего не значили.

— А я?

— Малыш, ты, блять, значишь все.

Мое сердце снова бешено стучит, и я готов поклясться, что он чувствует это своей грудью, но меня это не волнует настолько, чтобы отстраниться от него.

Я провожу пальцами по его новой татуировке, и меня охватывает чувство яростного собственничества.

— Хорошо. Потому что ты — моя собственность, Нико. У тебя есть татуировка, чтобы доказать это.

— А ты — моя, — выдыхает он с тем же неистовым чувством собственничества.

Он притягивает мои губы к своим, и мы целуемся, кажется, целую вечность. Затем я поднимаюсь, чтобы достать влажные салфетки и вытереть нас, после чего снова опускаюсь ему на грудь.

Николай подкладывает руку под голову и наблюдает за мной с той постоянной ухмылкой, которая доступна только мне.

Она медленно исчезает, и на ее месте появляется хмурый взгляд.

— Что случилось? — спрашиваю я.

Он хватает меня за запястье, и мое дыхание прерывается, когда он снимает мои часы. Я не останавливаю его, хотя каждая часть меня требует этого.

Сердце замирает, когда он с облегчением вздыхает, увидев, что я не предался своим привычкам саморазрушения.

Я жду, что он отпустит меня, но он проводит большим пальцем по шрамам на коже, и чем больше он прикасается ко мне, тем труднее становится дышать.

Моя поганая голова начинает туманиться, и я погружаюсь в черное озеро своего психического состояния.

Я пытаюсь высвободить руку, но Николай крепко держит ее в своей, оценивая выражение моего лица.

— Помнишь ту часть, где ты больше не можешь от меня прятаться?

— Не думаю, что сейчас подходящее время…

Он качает головой, и слова застревают у меня в горле.

Прикосновения Николая становятся мягче, а голос — нежнее.

— Расскажи мне, малыш. Я просто хочу понять и помочь тебе. Если ты не будешь говорить со мной, я не буду знаю, с чего начать.

— Я в порядке…

— Что я говорил об этом гребаном слове?

— Я действительно в порядке. С этим покончено.

— Не уверен, врешь ты мне или себе сейчас.

— Ты не можешь просто забыть об этом?

— Нет, я не могу просто отпустить все, когда это огромная часть твоей сущности. Почему ты не можешь мне сказать? Ты мне не доверяешь?

— Нет, нет, конечно, доверяю, — это потому, что я настолько доверяю ему, что до смерти боюсь его реакции.

Он бросит тебя, когда узнает, что ты сделал. Все остальные будут видеть в тебе слабака, которым ты и являешься.

Я сглатываю комок в горле, когда этот голос молотком отдается в моей голове.

— Тогда какого хрена ты прячешься от меня? — в его голосе звучит разочарование, и я хочу стереть его, хочу защитить, особенно от себя.

Потому что он не должен меня любить. Я причиню ему боль, даже непреднамеренно, но знаю, что причиню.

Но я даю ему кое-что, всего лишь часть правды.

— Помнишь, я говорил тебе, что ненавижу себя?

Он кивает, выражение его лица смягчается, и он становится совершенно неподвижным, как будто мои слова — это церемония, которую он не посмеет прервать.

— Давным-давно я совершил нечто отвратительно ужасное и не смог… простить себя за это. Каждый раз, когда я смотрю в зеркало, я вижу ту версию себя, и не могу ее вынести. Потребность разрушить и сжечь ее бурлит во мне каждую секунду каждого гребаного дня. Вот почему я перестал рисовать людей, животных и все, что имеет глаза. Мне кажется, что они — мое собственное отражение в зеркале, преследующее меня повсюду, — я с трудом улыбаюсь. — Единственная причина, по которой я никогда не принимал с тобой душ, — это то, что я не хотел, чтобы ты видел эту версию меня всякий раз, когда я смотрю в зеркало в ванной. Прости.

— Не извиняйся, — его голос смягчается. — Ты можешь рассказать мне, что именно ты сделал, что начал чувствовать себя так?

— Когда-нибудь. Мне просто нужно собраться с мыслями, чтобы заговорить об этом. Ты можешь подождать?

— Конечно, и, малыш? — он целует меня в макушку, и от его следующих слов у меня чуть не случается сердечный приступ. — Даже если ты будешь ненавидеть себя, я буду любить тебя за нас обоих.