Бог Ярости

Глава 31

Николай

Последняя неделя была как в красном тумане.

Нет. Черный был бы более подходящим описанием.

После всего, что произошло дома, мне пришлось отправиться в Штаты и самому оценить всю эту хуйню. Как будто все и так было не так уж плохо, мне еще и пришлось столкнуться с Лэндоном — он же причина всех моих поганых эмоций, которые я испытывал в последние пару недель.

Причина, по которой Брэн полностью меня игнорирует.

Скажем так, Лэндон сказал, что я не должен ничего говорить о его импровизированном визите к моим родителям. Я все еще ненавижу этого гребаного парня и предпочел бы увидеть, как он сгорит на костре, чем будет с моей сестрой, но у меня нет выбора после того, как он спас ее от верной смерти.

Этот долбаный ублюдок даже умудрился не вызвать отцовского раздражения. Моего. Отца. То есть человека, который воспитал меня, чтобы я стал вторым сторожевым псом близняшек после него самого.

Случилось много всякой херни, включая множество семейных разговоров и тревожных откровений. Я не мог полностью присутствовать при этом, когда оставил на острове свое чертово сердце. Я вернулся, как только смог, но оказалось, что Брэна там все это время не было.

Мне пришлось добывать информацию о его местонахождении через Килла и Джера, потому что Глин и Сесили злились на меня. Вероятно, из-за того, что я сыграл роль в избиении Лэндона.

Пусть будет известно, что я повторил бы это в мгновение ока. Хотя, возможно, я не стал бы угрожать его драгоценному запястью. Просто повредил бы ему лицо, чтобы он перестал быть похожим на самого красивого мужчину на земле.

Этот человек смотрит на меня так, словно я варвар, ворвавшийся в его империю с примитивным оружием и намерением сжечь его крепости.

И он не ошибается.

Мне приходится проявлять самообладание, которого на самом деле нет, чтобы не наброситься на него и не расцарапать эти приоткрытые губы, не зажать их между зубами и не поглотить языком.

Мы гости. Остынь, Коля. Просто остынь, блять. Такое поведение не пойдет тебе на пользу.

Брэн выпрямляется во весь рост, его удивленное выражение лица постепенно исчезает, поскольку он носит свой контроль как броню.

Мой взгляд жадно вбирает в себя холодные черты его лица, приглушенную голубизну глаз, легкую дрожь в резкой линии челюсти и досадное отсутствие моей метки на его безупречной шее.

Несколько беспорядочных каштановых прядей падают ему на лоб, наполовину влажные, словно он только что вышел из душа. Если я вдохну достаточно глубоко, то смогу втянуть цитрусовые и клевер в свои изголодавшиеся легкие.

Мое внимание падает на его белую футболку-поло и на то, как она обтягивает его мускулы. Она задирается, когда он медленно закрывает холодильник, обнажая его гладкий пресс и восхитительную V-образную линию, которая, к сожалению, скрывается под темно-синими штанами.

Он улыбается мужчине, стоящему рядом со мной, который смотрит на меня так, словно я злобный бродячий пес, пытающийся укусить своего хозяина. Если бы я не пытался набрать положительные очки в отношениях с Брэном, я бы врезал ему по его бесстрастному лицу.

Насилие не работает с Брэном. Насилие. Не работает.

Если я буду повторять это, возможно, забуду о своих кулаках настолько, чтобы не начинать драку.

— Спасибо, Нолан. Дальше я сам, — он говорит собранным голосом, который разрушает все мои слабые попытки оставаться вежливым.

Как он смеет быть таким незаинтересованным, когда я едва могу нормально дышать с тех пор, как он уехал?

Я наглотался таблеток больше, чем за всю свою жизнь только для того, чтобы прийти в себя. Чтобы я мог видеть его и не бояться, что могу причинить ему боль.

Даже мама, которая в команде таблеток, до смерти волновалась из-за самой возможности передозировки и прятала их подальше от меня.

— Вы уверены? — ублюдок Нолан окидывает меня оценивающим взглядом, хотя я, блять, полностью одет, даже надел чертову кожаную куртку поверх футболки, чтобы скрыть татуировки.

Он бледнеет от моего взгляда, который, должно быть, говорит: «Я разобью тебе лицо прямо здесь и сейчас», а затем снова сосредотачивается на Брэне.

— Да. Ступай.

Нолан бросает на него еще один неуверенный взгляд, после чего кивает и уходит, не издав ни звука, как гребаный гад.

— Какого хрена ты здесь делаешь? — Брэн огрызается, и, хотя его голос тверд и низок, я упиваюсь тем, что вижу трещины в его самообладании.

Вот так. Сломайся для меня, малыш.

— А что, по-твоему, я делаю? — я шагаю к нему, не в силах сопротивляться его притяжению. — Я пришел к тебе, так как ты не удосужился ответить на мои сообщения или звонки.

— Этого было достаточно. У меня нет ни желания, ни намерения вступать с тобой в контакт. Как я уже говорил тебе ранее. Между нами все кончено.

— А как я тебе говорил. В твоих гребаных снах, — я понижаю голос, становясь с ним лицом к лицу и прижимая к стойке.

Его тепло проникает сквозь мою кожу и растапливает лед, который покрывал меня с тех пор, как он исчез из поля моего зрения.

Блять.

Я скучал по его успокаивающему теплу и этому взгляду в его глазах. Может быть, причина того, что я нахожусь под кайфом дольше обычного, в том, что у меня не было его. Он умеет заземлять меня, тянуть вниз, когда я поднимаюсь.

С тех пор как он появился в моей жизни, я не занимался саморазрушением — за исключением последних нескольких недель.

Раньше мне было все равно, переживу ли я насилие и хаос или нет. Сейчас все по-другому.

Мысль о том, что я останусь без него, приводит меня в ужас. Смерть пугает меня, потому что она отнимет меня у него.

Я никогда больше не оставлю его. Даже если для этого мне придется поедать таблетки и превращаться в зомби, которого я презираю.

Брэн скрещивает руки на груди, не отступая ни на дюйм, его черты застывают в холодном безразличии, но я не упускаю из виду, как сжимается его челюсть.

— Не можешь принять отказ? Жалко.

— Тогда я жалкий. Кого это, блять, волнует? О, подожди. Тебя.

Он разражается жестоким смехом, который так нехарактерен для него. Он мудак, но никогда не насмехается. Снисходительный, но не злой.

— Если ты думаешь, что был мне небезразличен, то сильно ошибаешься. Это было только физически, помнишь? Например, как ты трахнул меня у дерева и ушел, не оглянувшись, а потом стал угрожать всему будущему моего брата из-за своей бессмысленной гордости.

Мои зубы скрежещут, и мне приходится прикусить язык, чтобы не закричать, что он мой и должен смириться с этим.

Но как он смеет?

Как, блять, он смеет говорить, что это была просто физическая связь?

Наша с ним связь никогда не была просто физической, ни в первый раз, когда я его поцеловал, ни в последний, когда трахался с ним, ни в любое другое время, проведенное с ним. И он это знает.

Лучше бы он, блять, знал это и просто пытался вызвать в себе энергию мудака.

— Запястье твоего брата в полном порядке, — выдавил я из себя.

Вот это его разозлило. И я имею в виду, что он чертовски взбешен. Красные пятна покрывают его бледную кожу, а глаза становятся еще темнее, едва не стреляя лазерными лучами мне в лицо.

Вот так, малыш. Покажи мне ту сторону, которую больше никто не видит.

Он разжимает руки и проводит указательным пальцем по моей груди, и разве это плохо, что мне нравится его прикосновение, даже если он почти кипит от ярости?

— Дело, черт возьми, не в этом!

— Тогда в чем же?

— В том, что ты вообще его похитил и избил.

— Он получил по заслугам, когда связался с моей гребаной сестрой.

— Ты связался с его гребаным братом!

— Я тебя не заставлял.

— И ты думаешь, что он заставлял ее? Если бы ты вытащил голову из задницы, то увидел бы, как она на него смотрит. Она любит его, Николай. Она влюблена в него. И ты, возможно, не хочешь в это верить, но он тоже ее любит, в своей извращенной манере

Я снова прикусываю язык, на этот раз из-за образов, с которыми вернулся из Штатов. Какая-то часть меня отказывается принимать саму основу этой идеи, но он прав. Раздражающе прав.

— Хорошо.

Его палец падает с моей груди, а гнев тает по краям, сменяясь недоумением.

— Хорошо?

— Да, хорошо. Я был дома, и Лэндон тоже был там, пытаясь задобрить моих родителей.

Судя по гримасе на его лице, он прекрасно понимает, что сценарий, который я только что описал, — это рецепт катастрофы. В этом и заключается разница между Лэндоном и Брэном. Псих просто пробивается через все и надеется на лучшее. Мой цветок лотоса гораздо расчетливее и любит контролировать ситуацию. Он никогда не примет решение, пока не обдумает его.

Не могу поверить, что думаю об этом, но мне бы очень хотелось, чтобы он иногда был похож на своего брата. Не его характером — он чертовски отвратителен, — а тем, как дает себе волю.

— Что он сделал? — осторожно спрашивает он. — Вы снова подрались?

— Нет.

— Ты хочешь сказать, что был в одной комнате с Лэном и не ударил его?

— Я бы с удовольствием сделал это.

— Тогда почему ты этого не сделал? Я уверен, что твой менталитет «сначала бей, думай потом» не был причиной того, почему ты сдержался.

— Нет, не был. Но я знал, что если снова причиню ему боль, то потеряю тебя, а это, блять, не вариант.

Его губы приоткрываются, и мне хочется прикусить нижнюю зубами и пировать на нем, проглотить его целиком и вытравить это болезненное напряжение из нас обоих.

Но тут он открывает свой дурацкий гребаный рот.

— Очень жаль. Ты уже потерял меня.

Я кладу ладони на стойку по обе стороны от него и наклоняюсь к его лицу, пока у него не остается выбора: либо отступить, либо позволить мне поцеловать его.

Он выбирает первое, но в результате оказывается зажатым между мной и прилавком.

— Хочешь проверить это, малыш? — я вторгаюсь в его пространство, пока мои губы не оказываются в нескольких сантиметрах от его.

— Отвали, — приказывает он властным тоном, от которого мой член начинает подрагивать.

— Не в этой жизни.

Он упирается предплечьем в мое горло, едва не сдавливая дыхательные пути, а его глаза светятся опасным гневом и неудержимым вожделением.

— Даже не думай прикасаться ко мне.

— Это ты прикасаешься ко мне. Не можешь оторвать от меня рук, малыш?

— Я пытаюсь оттолкнуть тебя.

— Все равно считается за касание. М-м-м… Я соскучился по ощущению твоей кожи на своей.

— Ты сошел с ума.

— По тебе. Всегда.

— Николай…

— Да, малыш?

Он делает длинный выдох, и я вдыхаю его глубоко в легкие. Травяной чай с медом. Конечно, он будет пить чай первым делом, мой прекрасный принц.

— Слушай, ты, чертов придурок, — его голос глубокий и твердый, источающий властность. — Ты не можешь игнорировать меня, притворяться, что меня не существует, потом причинять боль моему брату после того, как я умолял тебя не делать этого, и возвращаться в мою жизнь, как будто ничего не произошло.

— Я не притворяюсь, что ничего не произошло. Я просто говорю, что буду в твоей жизни, несмотря на все, что произошло. И я игнорировал тебя не потому, что хотел этого. Я был не в себе, и, если бы подошел ближе, все бы обернулось ужасно, особенно из-за дерьма с Лэндоном. Я ударил тебя, Брэн.

— Ты не хотел этого.

— Мне все равно это не нравится. Мне ненавистна сама мысль о том, чтобы причинить тебе боль, даже неумышленно. Меня несколько недель преследовал вид крови, вытекающей из твоего носа. Мне так жаль. Я больше никогда не позволю себе такого. Та ночь перед особняком Элиты была достаточным доказательством того, что я не контролировал себя и был способен причинить тебе боль. Кроме того, я никогда не смогу притвориться, что тебя не существует, ублюдок. Ты повсюду, как чертов воздух.

Его хватка немного ослабевает, давая мне больше пространства для дыхания.

— Ты мог бы мне сказать.

— Также, как и ты с большим желанием рассказал мне о порезах?

Между его бровей появляется линия, и он дышит тяжелее, его грудь поднимается и опускается с трудом, но он не может ответить, потому что даже его лицемерная аналогия не имеет смысла.

— А теперь слушай меня, придурок, — я обхватываю рукой его горло. — Ты не можешь прятаться от меня и требовать узнать меня получше. Ты не можешь зарыться на шесть футов под землей и думать, что все еще можешь читать меня, как открытую книгу. Если я открываю себя для тебя и позволяю увидеть те части меня, которые никому другому не доступны, ты должен сделать то же самое. Ты, блять, в долгу передо мной.

Его губы сжались в линию, и я ожидал, что он откажется или выплеснет на меня свой удивительно разрушительный гнев, но он вздохнул.

— Ты действительно собираешься забыть о Лэндоне?

— Я должен был согласитесь на твое предложение относительно Мии. Можешь сказать «я же тебе говорил».

— Нет, Николай. Мне не доставляет удовольствия видеть твои страдания или конфликты, и я знаю, как сильно ты любишь свою сестру. Но это лицемерие — хотеть забрать Лэна у нее и при этом настаивать на том, чтобы у тебя был я. Лэн — мой брат-близнец, и он всегда будет важной частью моей жизни. Ты ни при каких обстоятельствах не можешь заставить меня сделать выбор. Мне нужно, чтобы ты это понял.

— Я понимаю. Мне жаль.

Его выражение лица смягчается.

— Извинения приняты. Ты постараешься не ударить его в следующий раз, когда увидишь?

— Да. Хотя не уверен, что он сделает то же самое.

— Что ты сделал?

— Я? Это он угрожал мне в моем собственном гребаном доме. Он сказал, цитирую: «Я видел, как ты смотришь на моего брата, некультурная свинья, и говорю тебе прямо сейчас: если ты приблизишься к нему, я переломаю твои гребаные ноги».

Лицо Брэна побледнело.

— Он… знает?

— Я ничего не говорил. Клянусь.

Он качает головой, на его лице появляется страдальческое выражение.

— Тебе и не нужно было.

— Тебе это сильно не нравится?

— Я бы не сказал, что прям не нравится… Я просто пытаюсь понять, почему он ничего мне не сказал. Может, он тоже ждет?

— Ждет чего?

— Неважно.

— Брэндон, — выдавливаю я из себя, и он смотрит на меня с… разочарованием? Болью?

— Что? — спрашивает он обиженным тоном.

— Я ненавижу слово «неважно». Оно стоит на первом месте в моем списке дерьма вместе с «в порядке» и «извини».

— Ну, я тоже ненавижу, когда ты называешь меня полным именем.

Чтоб меня.

Его нижняя губа слегка выпячивается вперед, и я не могу побороть чувство полного обожания, которое захлестывает меня.

Он такой чертовски милый для мудака.

— Этого больше не повторится, малыш, — я обхватываю его затылок и прижимаюсь губами к его губам.

Брэн задыхается, и я проглатываю этот звук. Мой язык проникает сквозь его зубы и встречается с его жадным языком. Я издаю рык, когда он вцепляется пальцами в мои волосы и переворачивает нас так, что я прижимаюсь спиной к стойке, а он наваливается на меня, вдыхая в меня сильную, яростную страсть.

Наши рты враждуют, когда я снова переворачиваю его, заставляя глотать вкус моей агрессии, которую может укротить только он.

Блять, черт возьми. Я скучал по нему.

Я хочу безумия, давления, войны. Я хочу, чтобы весь он был во мне. Чтобы он истекал кровью внутри меня. Разрывался на части ради меня.

— Никогда больше так не делай, — он прижимается к моим губам, его пальцы тянут меня за волосы до боли. — Не смей уходить от меня или игнорировать. Мне плевать, под кайфом ты или в убийственном настроении. Мне плевать, если ты причинишь мне боль. Ты приходишь ко мне не тогда, когда тебе хорошо, а в любое время. Я, блять, все разъяснил?

Я облизываю его нижнюю губу, а потом прикусываю.

— Ты тоже не прячься от меня. Я хочу тебя в чистом виде. Я, блять, все разъяснил?

Его горячее дыхание вырывается около моего рта резкими порывами.

— А если тебе не понравится то, что ты увидишь?

— Не уверен, что ты это заметил, но мне нравится в тебе все — твои наклонности к контролю и ворчливость в том числе.

Я собираюсь закрепить это еще одним поцелуем, когда слышу шум позади себя.

Хотя обычно я не останавливаюсь, когда присутствуют зрители, это не просто кто-то. Это мой Брэн.

Мне требуется нечеловеческое усилие, чтобы отпустить его и отойти.

Брэн смотрит на меня с нескрываемым разочарованием, вынужденный отпустить. Я быстро вытираю ему рот рукавом куртки, но, боюсь, ничто не может скрыть его распухшие губы.

Или мои.

Господи.

Я думаю о том, как лучше поступить, но уже слишком поздно.

Глаза Брэна увеличиваются в размерах, когда в воздухе раздается мужской голос.

— Доброе утро, принцесса.

— Скорее ночь, — говорит женский голос, а затем зевает.

Я поворачиваюсь так, чтобы оказаться рядом с Брэном, и наблюдаю, как его более взрослая версия со светлыми волосами обхватывает за талию невысокую женщину, жутко похожую на Глин.

Он улыбается ей, пока они идут на кухню.

— Сынок, ты не спишь…

Его голос прерывается, когда он поднимает голову и замечает меня, стоящего рядом с его сыном.

Когда я летел первым рейсом из Штатов, я почти не спал. Единственной моей мыслью было вернуть Брэна, так что не ждите, что мне хватило бы прозорливости понять, что я действительно увижу его родителей.

И, судя по ожесточившимся чертам его отца, я бы сказал, что все идет не очень хорошо.

Мне в голову приходит идея, и я чертовски горжусь тем, как быстро соображаю.

— Привет, доброе утро, — говорю я со своей самой приветливой улыбкой, которую показываю только родителям. — Я университетский друг Брэна.

Его мама улыбается.

— А ты, случайно, не Николай?

Я украдкой бросаю взгляд на Брэна. Он упоминал обо мне?

Господи Иисусе. Неужели я должен быть так счастлив, что он произнес мое имя в присутствии своих родителей?

И почему он не психует, как всегда, когда мы оказываемся в одном и том же общественном месте?

Если уж на то пошло, то выражение его лица спокойное.

Меня это начинает пугать до усрачки.

Так что представьте мое чертово удивление, когда он переплетает свои пальцы с моими и улыбается своим родителям.

— Да, мам. Это Николай, и он больше, чем просто друг.