Боярышня Воеводина

Глава 22

Михаил задумался. Странное предсказание. Что за кавалер, что за болезнь его на грань поставит. Ладно, гадать нечего, поживем, увидим. Лето стремительно катилось к концу. Коров из леса пригнали, много телят народилось, всех сохранили. У кого дома поменьше пострадали, Михаил разрешил в лесах окрестных бревна взять, что бы починить остатки. Тут и страда подоспела. Вновь запели косы, бабы вязали снопы. Помогать убирать хлеба Михаил отпустил свободных от караулов солдат. Убрали, обмолотили, вот и солома для крыш. Хозяева побогаче дранкой крыли, а старостам и священникам, из уважения — гонтом. В конце августа съездили на ярмарку, у мастеров из лесов недалеко от Тулы закупили хорошие срубы, правда, дороговато, но спрос в этом году был большой. Обещали мастера сплавить вниз по Уле, Шату и Дону к сентябрю, когда дожди пойдут и реки полноводнее станут. К зиме успеют люди устроится. И тут пришло странное послание от Шереметьева. Дескать, сколько можно тянуть, почему крепость новому воеводе не передаешь? Срочно передавай и ждем тебя на Москве к началу сентября!

Миша слегка растерялся. Никто в крепость с грамотой на воеводство не приезжал. Он срочно отписал послание на Москву, так мол и так, нету у меня сменщика, не объявился. В свидетели своих попов взял. Через неделю примчался сам Шереметьев. Осмотрел крепость, почти восстановленный посад, похвалил за сенокос и жатву. Многие разоренные городки увлеклись восстановлением, а о кормах и хлебе и не вспомнили. Теперь у Москвы клянчат, а где Москве взять? Сообщил, что назначен воеводой в Лебедянь боярский сын Семен Леонтьев, уже месяц как должен был приехать. Сейчас за ним уже послано, но вряд ли успеют. Поинтересовался, говорил ли Миша с ксендзом о вере католической. Миша сказал, что вначале ксендз обрадовался, что может Михаила в свою веру обратить, но потом что-то заподозрил, стал юлить и такую околесицу нести, что смысла больше говорить с ним не было. Требовал сообщить его дяде, кардиналу римскому, что бы тот его выкупил. Но сдается Мише, не дядя ему кардинал, а отец незаконный. Так что забирайте его, может, за него что-то выторговать у поляков удастся. Шереметьев просидел в крепости неделю, так и не дождался сменщика махнул рукой, сказал, что спешить уже некуда. Хотел он Мишу приставить к посольству, отправленному в Англию, к королю Якову первому, что бы Михаил язык подтянул, да от акцента избавился. Подготовился к заданию следующему. А все сроки вышли, навигация заканчивается. Посольство сегодня-завтра уже отчалит из Архангельска, опоздали. И последние Аглицкие корабли с ними отплывут. Поэтому можно уже не спешить. Он сейчас вытрясет этого боярского сына из-под маменькиной юбки и пинком пришлет должность занимать. Мише теперь торопиться некуда, раньше мая навигация не откроется, так что сдаст крепость новому воеводе, и может ехать за женой. Тем более, швед вот-вот от Тихвина отступит. Потом будет время о новом деле для Михаила поговорить.

Сменщик явился в середине сентября. И Мише совершенно не понравился. Рыхлый, грузный для своих лет боярский сын из захудалого рода. А ведет себя, как будто в бархатную книгу род на первых страницах вписан. Покои воеводы, где Миша больше трех месяцев прожил ему и малы, и скудно обставлены, и обедать негде. Узнав, что Миша обедал вместе с гарнизонными старшинами, скривился, и заявил, что он панибратства не допускает, и потребовал себе отдельную трапезную. Попытался и на деньги, у неприятеля отобранные, лапу наложить, но священники не дали, Да и Михаил рявкнул, что добыча было получена при его воеводстве, так что Леонтьев к ней никакого отношения не имеет, и лапы свои тянуть к ней не смеет. Пусть считает эти деньги его, Михаила законной долей, которую он народу Лебедяни пожертвовал. И бумагу написал о том. И ковров с ладей воровских, которые они на ярмарке еще не продали тому тоже не видать, как своих ушей. Выделили самый простенький коврик, и хватит. В общем, оставлял Миша ставшую родной Лебедянь с тяжелым сердцем. Одно радовало — ушел швед от Тихвина, и может он за Анной свободно ехать.

Перед отъездом попросил его отец Серафим отвезти сироту, мальчишку прибившегося, сына незадачливого мстителя в Троице-Сергиеву лавру, в семинарию. Он уже и письмо ректору написал. Решил парень священником стать, грехи отцовские отмолить. Собрался, отцовских дружинников с собой взял, хотя барчук, в крепость назначенный и возражал. Но десятник строго сказал, что они люди князя Муромского, к младшему княжичу отцом приставленные, и от него ни ногой. Но когда выезжал, увидел в своем отряде и Николая, и Петьку с Васькой, которые тоже с ним ехали. Объяснили просто — они из дружины Шереметьева, он им велел Михаила сопровождать, они и сопровождают! Так и уехали, но Михаил оставил двух, последних голубей отцу Серафиму, предупредив голубятника, что отдает их священнику. Чтобы отец Серафим смог донести о поведении нового воеводы. Провожали Михаила со слезами, бабы с посада и слободы платочками махали, так что сам с трудом не прослезился. Парнишка от ранения оправился, на коне сидел ловко, так что хлопот не доставлял.

До лавры почти без остановок проскочили. В лавре устроили дневку, сняли комнаты в странноприимном доме, сходили к ректору семинарии, Мишина фамилия открывала все двери. Брата все знали, помнили, что келейник Филарета Симеон в миру звался Сергей Муромский. Мальчишку приняли на подготовительный год. Неграмотный. Отец Серафим, конечно, буквицы показал, но что за неполные три месяца выучишь? Михаил оставил из своих денег парню на обеспечение, да у него и свои были, от отца. Так что не пропадет. Попрощались, на следующий день с утра выехали, и к вечеру были уже у Волги. Переночевали, переправились, и вот, знакомая дорога, Бежецк, Устюжен, ярославский тракт. По нему быстро докатили до Ефимова. Потом около Горелухи свернули с тракта на Падихино, И вот уже до Рыбежки рукой подать. Сердце Мишино из груди выпрыгивало. Одно радовало, не было в этих деревушках, скрывающихся в дремучих лесах да болотах шведа. Нечего ему тут делать, только комаров кормить. И в Рыбежке было все спокойно. О никаком разбое в тех местах и не слыхивали. Дядька Денис настоял на отдыхе. Лошади притомились, Миша-то ехал о двуконь, вьюк его вез то Орлик, то Бессовестный, переименованный в Лебедяни в Беса. А остальным отдых нужен был, кормежка хорошая. Переночевали. В Рыбежку въехали рано утром, Миша сразу к старосте. Тут его и огорчили. Меньше месяца прошло с их с Михаилом отъезда, пришла весть, с купцами переданная, что семья Воеводиных сейчас в Ладоге, город от шведа очищен, там спокойно. Но убили отца Аннушки, когда обороняли крепость. Хотели ее наемники обратно захватить, братик тоже ранен, тяжело, не знают, выживет ли, и мать тяжело больна, просит Аглаю приехать и дочь привезти, проститься. Живут они в своем доме, так что все удобно, да только помирают.

Ну, Анна с Аглаей подхватились, собрались и поехали. Он сам их довез до места. Ехали долго, Тихвин объезжали, там самое жаркое время было. Ехали на Дыми, погост Егорьевский, Бор, свернули на Неболчи, оттуда на Будогощь, потом на Кириши, и там уже пересели на лодки и по высокой воде по Волхову до Ладоги. Успели. Обоих в живых застали. И братца, и мать.Он все время с ними ехал. Телегу оставлял у знакомого старосты в деревне, недалеко от Киришей, он же помог с местами в лодках купцов. Обратно на попутных доехал, лошадка отдохнула, так что к самому севу яровых поспел. А княжичу дорога проще выйдет Тихвин теперь наш, так что до него доедут беспрепятственно, оттуда на Липную горку, и опять на Будогощь, Кириши. Только на лодку не пересесть, вода низкая, пороги Волховские опасны, лучше потихоньку, по берегу. Тракт хороший по левому берегу, по правому лучше не ехать, там места глухие, иногда пошаливают лихие люди. Так что по левому бережку, через деревеньки, где остановиться можно. Доедут спокойно. Сегодня отдохнут, завтра выедут, и уже к ночи в Тихвине будут. И еще один вопрос. О приданом боярышни. Они налегке поехали, все здесь, в избушке оставили. До Москвы он, конечно, не довезет, а вот в Устюжен может, чуть позже. Как санный путь встанет.

Михаил поблагодарил, сказал, что в Устюжен ему подходит. Переночевали и поехали дальше.

Первые дни октября стояли теплые не по-осеннему, светило солнце, тихо, даже слышно, как падают с деревьев листья. Но ночами слегка подмораживало. В Тихвине Михаил надеялся разжиться теплой одеждой. Какая попадется, хоть крестьянской. Ругал себя, что не подумал об этом на ярмарке, в Туле. Но тогда было лето, жара, и он надеялся к началу сентября быть в Москве! А пришлось провозиться со сменщиком почти до октября. Но Тихвин был совершенно разграблен и разорен. Никакой торговли. С трудом нашли у старого тряпичника утепленный ватой опашень с отрезанными рукавами. Тяжелый и совсем не греющий. Хуже всего было с обувью. Летние, щегольские сапожки совсем не грели. Теплых портов тоже не было. А ведь старая травница предупреждала о простуде! В Тихвине задерживаться не стали, только посетили монастырь, Миша постоял у иконы, к которой так рвался Михаил, и понял что не зря! Снизошло на него умиротворение и осознание, что все будет хорошо, восстановится Русь, будет Михаил править 30 лет, а он, Миша Муромский тоже немалую роль в установлении мира сыграет. Со спокойной душой отправились дальше. В одной забытой Богом деревеньке удалось купить толстые шерстяные носки. Михаил натянул на них свои сапожки с трудом, стало теплее, но жали они неимоверно. С трудом ходил на привалах. Да ехать стало труднее. Наезженный тракт сменился почти тропою, местами дружине пришлось браться за топоры, расчищая завалы, поэтому скорость их упала. Да и ночевку удавалось найти с трудом. Редкие бедные деревушки могли только предложить полуземлянки, топящиеся по-черному, дымные, темные, тесные, вместе со скотиной и курами, взятыми в жилье ради тепла. Хорошо, если удавалось съесть яичницу на завтрак! Чаще кашу на воде и без соли. Ради пары серебряных чешуек хозяева отдавали гостям свой скудный обед, сами же подвязывали пояса потуже. И это осенью! Видно было, что давно уже прячутся в лесных дебрях, надеясь пересидеть лихое время, питаясь тем, что удалось вырастить на скудных делянках, отвоеванных у дремучего леса между болотами. Голод, нищета.

Но ближе к Волхову все стало меняться к лучшему. Дороги стали наезженными, Уже в Будогощи, стоящей на притоке Волхова, Пчежве, удалось переночевать в нормальной избе местного старейшины, отогреться, и, наконец, купить в одной из лавок теплые суконные порты. Не боярские, конечно, но Михаилу уже было все равно. Главное, теплые. А вот с сапогами была беда. Хоть лапти надевай! От которых тоже тепла нет, но хоть не жмут! Старый опашень не столько грел, сколько оттягивал плечи. Потертая многострадальная ферязь, сунутая отцом в поклажу тоже грела мало. Тегиляй он бросил в Лебедяни, убедившись в его бесполезности в бою, а вот сейчас стеганая одежка бы и пригодилась! До Киришей доехали быстро. Там переправились через Волхов, как советовал староста из Рыбежки, и поехали вдоль реки. Деревни тут были не в пример богаче, ночевали с удобством. Михаил полностью отдал право распоряжаться на привалах и ночевках десятникам Николаю и Денису, понимая, что сейчас он не то, что на князя, на рядового дружинника внешним видом не тянет, так, приблудившийся оборванец! Но самая главная неприятность настигла их совсем недалеко от Ладоги, в селении Вындин Остров, кстати, вотчина родителей боярыни Аглаи! Хотя до Покрова было еще три дня, выпал снег!

Десятники уговаривали Мишу переждать, просидеть в селе пару дней, тем более, мороз ударил не слабый. Но до Ладоги оставалось не более 20 верст, Миша ждать не пожелал. Тем более, никто не знал, задержится ли такая погода, или наступит оттепель Старики говорили, что иногда зима наступала так рано, и своих позиций уже не сдавала. А в наступившую оттепель дороги могло развести и пришлось бы месить грязь, как весной. Так что поехали. Досадное происшествие случилось примерно на половине пути. Захромал верный Орлик. Простой осмотр ничего не дал, надо было снимать подкову. Толковых кузнецов в округе не нашлось. Всегда мягкий норовом и послушный конь рвался, ржал и норовил поддать копытом при малейшем прикосновении к подкове. Видимо, болело сильно. Пришлось садится на так толком и не отдохнувшего Беса. Тот крякнул, но покорно понес всадника размашистым шагом. Охромевший Орлик затруднял и так не быстрое передвижение. А в предместьях Ладоги просто встал, Десятник Денис с трудом уговорил его доковылять до видневшейся невдалеке, напротив крепости, около моста через речку Ладожку, кузницы. Коня расковали. Опытный кузнец цыкнул на развоевавшегося жеребца, и тот понял, и встал спокойно. Причина оказалась проста. Криворукий кузнец, перековывающий коня в Тихвине, криво загнал один из гвоздей, и тот почто отколол кусочек копытного рога. По мягкой земле конь боли не чувствовал, а по прихваченной морозом твердой почве идти стало больно. Кузнец скусил болтающийся отломок копытного рога, предупредил, что пока не нарастет новый ни ковать, ни ездить на нем нельзя. Если им надо продолжать путь, то лучше купить нового, а этого или продать, или оплатить постой в какой-нибудь конюшне. Конь сразу видно, дорогой, боярский.

— Княжеский, — поправил Николай, — а не подскажешь, добрый человек, где живут бояре Воеводины?

— Воеводины? Известная фамилия. У них склады товаров чуть далее монастыря женского, а дом, каменный, сразу за монастырским огородом, рядом с малым курганом на берегу Волхова. Только у них коня на постой не возьмут. Нет у них лошадок. И ухаживать за ними некому. Поспрошайте лучше в доме купца Воронова, вон он, сразу за Ладожкой виден.

— Спасибо, только у нас дело к боярыне. Может, там и задержимся.

— Тогда ладно, езжайте, только они все на кладбище. Умерла молодая боярыня, хоронят.

Миша дернулся.

— Какая молодая боярыня — догадавшись о вопросе, тревожащим Михаила, уточнил Денис.

— Известно, какая, Анастасия Юрьевна, мир ее праху, почти два года легочной болезнью маялась. Мужа-то у нее при осаде крепости еще два года назад убили, а ее придавило конем его. Ребра поломало. И сынка в голову ранило. Боярыню выходили, да только легочная болезнь с ней приключилась, два года промаялась и сгорела. Мать ее, Аглая и дочка Анна в конце весны приехали, лечили, но поздно. Не смогли спасти. А сынок так и лежал в беспамятстве, и тихо на тот свет, не приходя в себя, ушел, хорошо, что причастить успели. Беда, от такого богатого да знатного рода осталась только вдова, Аглая, да внучка ее, Анна. Не дай Бог, помрет бабка, всё дядья со стороны мужа Анастасии растащат. Налетят, как воронье. Свои имения профукали, на сироту набросятся. И что ее бабка замуж не выдает?