Боярышня Воеводина

Глава 8

Утром рано Гашка сбегала в деревню, вернулась с отцом и дядей, старостой. На подводе, сзади конь привязан. Не крестьянский, боевой. Только без седла, с одним недоуздком. Уздечка в телеге. Знакомая скотина, ненадежная. Михаила Аглая представила, полностью, рассказала, что ездил в свой удел, Устюжин, проверять промысел, что отец в наследство выделил. Прослышал, что на тракте спокойно, и решил в обитель Тихвинскую съездить, Матушке Одигитрии помолиться, да донес кто-то шведам, что боярин роду княжеского, хотели захватить и выкуп потребовать, но отбились, сам лесом ушел. И дошел до избушки, раненый, еле живой. Вот, поздоровел, Анюта ему люба стала, просил руки ее. А так как времена сейчас опасные просят обвенчать их прямо сейчас, что бы потом уже не разлучили. Надо как-то до Великого двора добраться. До него ближе, чем до Егорьевского погоста, да и в стороне он от дорог стоит. Безопасно.

Мужики согласились довезти. Только, предупредили, что надо налегке ехать, что бы не вязла телега. Лесник предложил сегодня быстро доехать, верхами, предупредить батюшку о венчании, и попадью предупредить, что бы посаженной матерью стала. А шафером вон, Дормидонт, староста побудет. И все ладно будет. А еще приблудился к ним конь, сразу видно, господский, хоть и расседланный был. Злая скотина, не дается в руки, и в деревне лишний. Только корм жрет в три горла, а в плуг не запряжешь, непривычен, так что пусть барич его забирает, коли сладит. Оборванную узду починили, а ни седла, ни сбруи на нем не было. И шорник местный не может сделать, не умеет господское снаряжение тачать. Миша с Аглаей подумали, и решили, что застелют спину коня шкурой медвежьей, ремнем перетянут, и как-нибудь он двенадцать верст на нем верхом проедет, и телега облегчится.

Миша только попросил шорника ремень широкий стачать, что бы шкуру закрепить, с расширением в середине, к которому стремена прикрепить. Так он устойчивее на спине конской держаться будет и скотине не даст дурить. Договорились с рассветом выехать, что бы по свету же вернуться. Аглая в шкатулке порылась, нашла кольца, правда не золотые, серебряные. Их ее Юра покойный приготовил, боялся, вдруг не отдадут за него Аглаю, тогда увозом венчаться придется! Но сговорились родные, венчались они как положено, золотом. Так в хлопотах весь день провели.

Михаилу слегка получше стало, суставы болели меньше, и опухоль слегка спала, но сердце все еще колотилось при малейшем усилии. Его оставляли на Гашку. Она, конечно, попереживала, что на свадьбе не побывает, но поняла, что болезного не на кого оставить. Аглая в отвар сердечный побольше валерианы добавила, что бы поспал подольше. Вечером баньку истопили. Баня у Боярина была просторная, по-белому, с отдельными парильней и мыльней, и с комнатой просторной для отдыха и удовольствия. Двумя печами топилась. Стояла на берегу Ландского озера. Любил покойный боярин после парильни с головой в озеро нырнуть. В этом году, правда, прорубь не рубили. Невеста убор свадебный, загодя подготовленный в этой комнате и разложила, и утюгом угольным прошлась. Жениху давно уже пару рубах новых, боярских, ушили. Миша попросил Гашку помочь волосья обстричь, как положено. Уже порядочные лохмы отросли. К его удивлению, пришла сама Аглая с ножницами, пояснила, что часто сама мужа стригла, а Гашка в этом ничего не понимает, и сделает из него страшилище. Бриться не стал. Борода и так росла медленнее, чем ему хотелось бы. У Михаила и то уже и усики появились, а у него только пух какой-то.

Утром следующего дня на рассвете собрались и выехали. Женщины на подводе. Староста принарядился, как-никак шафером на княжеской свадьбе будет! На подводу насыпали сена, покрыли покрывалом богатым из боярских запасов. Шорник не подвел, сделал ремень для коня, с расширением, как Миша просил, и стремена на кожаных же ремешках приделал. Удобно получилось. Миша еще недавно на расседланных конях скакал, с мальчишками, только когда папенька за него взялся серьезно, седло освоил. Так что взнуздал жеребца, вскочил в седло, прикрикнул на расплясавшегося коня, поехал вслед за подводой. Жалел только, что выглядит хуже невесты. Ферязь, ручками Аннушки заштопана, порты, хоть и бархатные, но потерлись за время путешествия. Шубу пришлось Михаила накинуть, она в плечах ему была узковата, так что только накинул, в дань традиции, а рукава за спиной скрепили. Как будто так и надо. Зато невеста, в богатом уборе, собственноручно сшитом и вышитом, вся сияла. В отличие от так любимого на Руси красного, она выбрала небесно-голубой, оттеняющий цвет ее глаз. Расшитый настоящим, восточным, не мелким, речным, жемчугом, роскошный венец, с височными подвесками, сапфировые серьги с алмазами индийскими. Несколько ожерелий, одно другого богаче, оплечье парчовое, мелкими камешками расшитое, душегрея тоже парчовая, фиолетовая, на соболях, и шубка, крытая аксамитом. Сверху, дань традиции покрывало кружевное, узорчатое. Платок надевать не стала, солнце пригревало по весеннему. Батюшка встретил ласково, в церковь народ набился, так что свадьба вышла, как положено, со зрителями. Сначала исповедовались оба, причастились. Миша чуть не вспылил, когда батюшка вопрос задал нескромный, не тяжела ли невеста, что с такой спешкой свадьбу устроили. Чуть в лоб попу не заехал. Но сдержался, объяснил, что времена неспокойные, никто не знает, что завтра случится. Родители все равно женить хотели, он младший сын, так что на наследстве это не отразится. Да и одна персона, властью большой обладающая на Аннушку глаз положила. Боится, что отнимет! Батюшка головой покачал, вроде понял.

Анне уже дурных вопросов не задавал. Выяснил, что и сама не против, и бабушка — опекунша одобряет, и благословил. Анне не было никакого дела ни до вопросов, ни до благословления. Она глаз не отводила от своего Мишеньки. Чудо, как был хорош верхом на борзом коне, не замечала ни одежды потертой, ни дыр зашитых на боку шубы и на рукаве ферязи. Так что перед аналоем стояла радостная, не по обычаям. Бабы деревенские головой качали — грех на свадьбе веселой быть! Потом плакать придется! Перечесали косы, сняли венец, надели кику бабью, богато изукрашенную. Обвенчали. Муж с женой поцеловались, Аглая богатые дары церкви оставила, и старосту Великого Двора одарила, что бы пир деревне устроил, во славу молодых. Оказалось, что Великий Двор и еще пяток деревень, ближе к Устюжному, были отписаны Мише отцом, а он и не знал. Так что присутствовали крестьяне на свадьбе своего барина. Пустились в обратный путь Доехали засветло. Ужин накрыла Гашка в зале, в бане. Анна переживала, как там тесто, но пришла жена старосты, тетка Гашкина, и напекла пирогов на свадебный ужин, а еще зажарила пару уток и гуся. Аглая из мужниных запасов меда выставила старые, настоявшиеся, и заветную бутылку мальвазии. Так что свадьба вышла настоящая, и с угощением, и с криками «Горько». Михаил так все и проспал в избушке за занавеской.

Уложили молодых спать здесь же, в бане, в просторной мыльне, принесли кровать супружескую, боярскую, собрали, устелили перинами, простынями, покрывалами узорчатыми.

Ближе к полуночи отправили молодых во временную спальню. Никто не удивился. Знали об Анниной силе. Не положено ведьму в доме инициировать. Развалить может, если с силой не совладает! Так что бабы со стола все собрали, с собой унесли, и с веселыми пожеланиями молодым, по домам разошлись.

Оставшись наедине с молодой женой Миша, неожиданно для себя, оробел. Он, считавшийся одним из самых удачливых дамских любезников, сбивший не одну девицу с правильного пути, растерялся, оставшись наедине с этой девочкой, такой манящей, такой желанной. Анна, смущалась, как положено невинной деве, готовой расстаться с девичеством, но выглядела гораздо увереннее жениха. Она заметила необычную молчаливую робость у всегда бойкого на слова и дела Михаила, и в голову полезли совсем не те мысли. Она нахмурилась, сдерживая готовые пролиться непрошеные слезы. А Мише вспомнился отец. Князь Муромский был суров и скор на расправу. И, часто, выплатив очередной обиженной чересчур бойким и любвеобильным сынком, дворяночке, отступные за «первую кровь», которой, собственно и не было, и собственноручно наказав чересчур прыткого отпрыска, часто внушал ему — не той дорогой идешь, Михаил. Все это грех плотский, и любострастие. Нет в таких отношениях сладости. Вот когда полюбишь свою единственную, только тебе принадлежащую, вот тогда и поймешь, в чем сладость женщины никем, кроме тебя не тронутой. Только твоей. И, вот, получивший именно такую, чистую, нетронутую, любимую, вдруг оробел. Анна, постаралась справиться с внезапно охватившей ее обидой и гневом, не лучшими чувствами перед инициацией, так можно и черной ведьмой стать! Присела перед небольшим зеркальцем, принесенным в баню заботливой Гашкой, И, что бы успокоиться, стала аккуратно снимать с себя ожерелья и серьги. Отстегнула богатый ворот, стала снимать кику, и запуталась в крепящих ее заколках.

— Подожди, не рви волосы, помогу, — отмер Михаил, говоря каким-то не своим хриплым голосом. Подошел, и стал аккуратно выпутывать шпильку из густых прядей. От прикосновения к мягким, густым волосам жены его начала бить дрожь. Хотелось подхватить на руки, швырнуть на ложе и целовать, целовать, пока пощады не запросит, не сдастся. Но нельзя. Нельзя пугать и так испуганную, никем не целованную девушку. Надо медленно, спокойно, подвести ее к принятию его, как мужа.

От прикосновений умелых пальцев Михаила к ее волосам, Анну охватило какое-то странное томление и нега. Нет, нельзя расслабляться. Надо прояснить все между ними сразу, что бы не копить обиды в себе всю оставшуюся жизнь. Она решилась.

— Скажи, Михаил, — спокойно спросила она, сдерживая готовые пролиться слезы — ты согласился на эту поспешную свадьбу только, что бы инициировать меня, и спасти будущего царя? Я сама тебе безразлична? Так давай, покончим с моим девичеством быстро и без лишних слов. Если у тебя ко мне нет влечения плотского, то у бабушки есть в запасе афродизиаки. Выпьешь, и порядок, раз я тебя совсем не привлекаю.

Мише, после этих слов показалось, что на него вылили ушат холодной родниковой воды. Он понял, что его нерешительность в глазах этой неопытной девочки, явно представляющей первую брачную ночь по рассказам вышедших замуж подружек и запрещенных девицам, да и юношам тоже, романов, тайно читанных ночью, потихоньку от родных. Вот к чему приводит знание франкского! Сам читывал привезенные из неметчины, зачитанные до дыр книжки, за чтение которых, если застанут, одними розгами не отделаешься! Папаша с матушкиного благословления мог и плеткой отходить! Значит, по ее мнению, он должен был накинуться на нее, бросить на кровать, разорвать изукрашенный сарафан, и взять ее, невзирая на крики и слезы! А его робость, боязнь испугать, желание, что бы их близость была бы в радость и ей тоже, и, даже некоторое благоговение, было воспринято, как равнодушие, и даже неприязнь! Хватит мяться. Надо сделать так, то бы она забыла девичий стыд, и сама умоляла взять ее. Ну и что, что нетронута! Бабы все одинаково устроены! И с преградой в естестве, и уже без! Действовать надо! Он осторожно достал из волос все шпильки, снял кику, расплел косы, и зарылся лицом в густые волосы.

— Что ты себе надумала, люба моя! Берегу я тебя, больно же будет, в первый раз, боюсь, испугаешься, и неприятна потом наша близость тебе будет, терпеть будешь, как долг невыносимый. Не хочу этого! Хочу, то бы ты меня в постели нашей ждала, не как обузу докучливую, к семейной жизни прилагающуюся, а как мужа любимого, желанного. Но, раз тебя мои колебания неприятны, то тогда покажу тебе, как влюбленные соединяться должны!

Он раздвинул тяжелые пряди золотых волос, припал губами к нежной коже шеи. Умелые пальцы в то же время проворно расстегивали пуговицы сарафана. До конца не расстегнул, просто стянул одеяние с тонких девичьих плеч, и позволил ему упасть на пол, когда он резко поднял жену, развернул к себе и впился в ее розовые губки жадным, требовательным поцелуем. Анна всхлипнула и обмякла в его руках, но через несколько секунд попробовала отвечать. Робко, неумело, но отвечать. Тогда он бережно отнес ее на ложе, и стал освобождать от рубашки, осторожно, что бы не повредить драгоценный узор, вышитый ее ручками. Попутно освобождаясь и от своей одежды. Через несколько минут все было кончено. Короткий вскрик Анны, невесть откуда прогремевший гром среди ясного ночного неба, и со всех сторон в баньку потекла сила, осветив ее неземным сиянием. И тут же в импровизированную спальню без предупреждения ворвалась Аглая.

— Прикройся, молодой! — крикнула она ошеломленному Михаилу, швыряя ему бог весь, как оказавшееся на полу покрывало, схватила внучку за руку и зашептала какие-то заклинания.

— «Передает дар»! — сообразил Михаил, ошеломленный бесцеремонным вторжением в самое святое святых!

— Чего смотришь, знал, кого в жены брал — ворчливо пояснила Аглая, когда все закончилось, и Анна уже спокойно спала, — всего ожидала, но не такой силищи. Вижу, не обидел ты ее, все правильно сделал, но теперь не трогай до завтра, пусть силу спокойно примет. Одна из самых сильный ведьм, что я встречала, внучка моя!