Боярышня Воеводина

Глава 44

Это было удивительно, но Михаил никогда в жизни не чувствовал себя таким свободным, как в это вынужденное пребывание в Башкирии. Все время над ним висел какой-то долг. Даже в раннем детстве он постоянно слышал — «Ты должен учиться, должен готовить себя к службе государевой, должен, должен, должен…» Потом появилась эта первая «должность». При будущем царе Михаиле, но хоть она и переросла в дружбу, все равно на нем висел долг — передавать письма Филарета, следить за Марфой и ее родней, пытаться дать Михаилу какие-то знания… Потом Лебедянь, после — Европа, Польша, шведы… И сейчас, хоть на несколько месяцев он оказался совершенно свободен. Волен делать не то, что нужно, а то, что хочется. Так что он, вопреки разуму, был готов благословлять фактически смертельную в то время болезнь за эту малую передышку. Анна не могла надивиться на своего Мишу, как бы узнавая его заново. Настоящего, не скованного рамками того самого долга, правилами поведения княжеского сына, человека на государевой службе.

Он быстро завел хороших друзей среди казаков, охранявших недавно построенную крепостцу Уфу, и, к ее удивлению, среди башкиров, в короткие сроки освоив основы их языка. Так что изъяснялся с гостеприимными хозяевами на странной смеси русского и башкирского. Глава стойбища, почтенная Айгуль-апай распорядилась поставить совсем новую юрту для уважаемого Михай-бабая с женой. Ее младшей, незамужней дочери Галиме было поручено готовить гостям кумыс, как только народятся жеребята. В степи уже сошел снег, совсем скоро она покроется ковром из весенних цветов, которые потом уйдут под землю, уступив место обильным травам.

Пятеро сыновей уважаемой апай, от старшего, парня лет 25, до младшего, юноши лет 14, быстро подружились с молодым русским «эфенди». И, пока Анна скучала в юрте, или сидя на ковре около нее, он носился на диком башкирском скакуне по степи, учился стрелять из местного лука на скаку, охотился с орлом или соколом на местных лисиц — корсаков, или с собаками, местными борзыми «тазы», на степных волков и шакалов. Расстраивался, что не захватил с собой пару псов с отцовской псарни, гораздо резвее и сильнее местных. Впрочем, местные борзые могли бежать гораздо дольше, чем делающие короткий, но сверхбыстрый рывок русские собаки, что в ровной степи являлось преимуществом. Но ни одна тазы не смогла бы взять в паре волка, как русская борзая. И еще, чем покорил местных русский «Михай-батыр», так это умением объезжать самых непокорных коней. Правда, тут было небольшое лукавство. Михаилу помогала магия. Кони сразу чуяли чародея и покорялись быстрее, чем простым людям. Трава подрастала, кумыса было много, Анна никак не могла себя заставить пить его. Тошнило. Михаил, привыкший пить разные напитки в Европе пил спокойно, говоря, что кумыс ничуть не гаже немецкого пива. О причине тошноты, первой, к ее стыду догадалась не сама Анна, а опытная шаманка, жившая в маленькой юрте на краю стойбища. Подошла к Анне и на ломаном русском пояснила: — Молодой кумыс не пей. Ты непривычная, скинешь!

Анна начала гадать, что значит скинешь, и тут ее осенило. Вспомнился трудный путь из Ладоги в Москву. Она проверила, точно!

— Апай, — вежливо обратилась она к еще не старой женщине, — у вас есть травки от тошноты? Я свои не захватила, а местных не знаю.

— Хорошо, девушка, я сварю тебе чай от тошноты. Когда своего батыра обрадуешь?

— Попозже, уважаемая. Он так поздоровел здесь, пусть весь срок у вас погостит, на буду срывать, а то сразу в Москву потащит!

— Правильно, через месяц трава огрубеет, кумыс силу потеряет. Тогда и тебе можно будет без хлопот ехать. Пройдет опасный период. Не бойся, не скажу ему.

Так что узнал Михаил радостную новость только перед отъездом. Впрочем, она скрасила ему мысли о возвращении к обычной жизни, где опять будет долг, надо, ты обязан… С собой он увозил шкурки редких в России корсаков, пару борзых-тазы, в подарок отцу, и лично им прирученного молодого беркута, способного бить не только мелочь, вроде куропатки, но взять, к примеру глухаря, зайца и лису. А подрастет, так и молодого волка. Ехали обратно медленно, как черепахи. Так что к Волге подъехали только к концу червеня (июня)

В Казани их встретил гонец от Михаила, побратима. Он хотел увидеть тезку как можно быстрее, если только позволяет здоровье. Михаил оставил Анну на руках верных Николая и Агафьи, наказав нанять ладью и плыть вверх по Волге до Кимр, а там уже проехать короткой дорогой на Москву. А сам с Васькой и Петькой и еще тремя дружинниками пересек Волгу и поскакал, минуя Нижний Новгород прямо на Владимир, а затем на Москву. Анна не обижалась. Она знала, что взять ее с собой Михаил не решится, а навлекать на него обиду царя не следует. Побратим побратимом, а власть человека портит, к тому же вокруг Михаила не те люди. Вернее, как раз те, что напоют ему в уши гадостей про Михаила Муромского. К тому же, в середине следующего месяца у царя день рождения, а Михаил хотел подарить ему беркута, зная, как друг любит охоту с ловчей птицей. Так что Анна спокойно плыла по Волге, в ладье, влекомой парой лошадок. От бурлаков она отказалась. Михаил одобрил, зная, как легко ватага бурлаков превращается в разбойничью шайку. Лошади дороже, но безопаснее.

Пока Анна плыла неспешно по Волге, Михаил приехал домой, переоделся, взял отцовского опытного сокольничего, не самому же беркута на руке держать, вытащил перчатку специальную, под беркута сделанную, колпачок новый и путы, все красиво башкирскими мастерами изукрашено, переговорил с отцом и поехал в Кремль, к тезке. Сокольничий вез на руке беркута. Государь ждал уже с нетерпением. Доложили, что Муромский в Москву въехал. Но по дороге Михаила перехватила Марфа. Сделала знак сокольничему обождать, завела Мишу в комнатку полупустую, усадила, немного помялась и спросила — правда ли что он в Польше был и с Филаретом разговаривал.

Миша подтвердил.

— Скажи, как он? Здоров ли, как настроение, как его содержат? Столько лет не виделись!

— С виду здоров. Сильно на поляков зол, содержат хорошо, соответственно рангу. Гуляет по саду, часовня православная имеется. Говорили о том, с кем замиряться начинать надо. Его святейшество сказал, что со шведом. Объяснил, почему. Грехи мне отпустил, прошлые и будущие.

— Какие грехи?

— Большие. Немецкую одежду носил, кресты, католический, а к шведам собирался лютеранский надеть. В церкви их ходил и крестное знамение еретически сотворял. Сказал мне, что раз для дела великого, то прощается.

— И еще, это правда, что ты весь лагерь у шведов пожег?

— Ну, не весь лагерь. Порох, да, поджег. Но не знал, что рядом у них еще и склад продовольственный. Там масло постное загорелось, и огонь на весь лагерь перекинулся. Планировал-то только порох, что бы штурм города сорвать.

— Значит, правда! А Борис не верил, что одному человеку это под силу! Ты, меня, Миша извини, что я дозволила братьям Салтыковым поклеп на тебя возвести. Растерялась. За Мишу боялась. Не на кого мне было положиться. Это теперь сторонники появились, а тогда только Шереметьев, да твой отец. Отколись и он тоже, совсем пропали бы мы.

— Так я на вас зла никогда не держал, знал, что вы к этому непричастны.

— Так тебя в Лебедянь из-за поклепа услали.

— В Лебедянь меня и так бы послали. Не было у Боярина Федора никого более подходящего. Главное, никто не знал, что у меня дар. Поэтому и послали, вроде как княжонка на теплое место. Враги меня всерьез не приняли, а послали бы известного чародея, могли бы извести.

— Еще, Миша, деликатное дело. Михаилу скоро двадцать, я его женить хочу. Хорошо бы на девице, что я нашла, но если кто другой глянется, возражать не буду. Ты с ним поговори, объясни, что наследник нужен, а то опять смутное время настанет.

— Обязательно переговорю и попробую убедить. Правы вы.

— И еще. Ты не знаешь, где та девица, у которой вы скрывались, когда в Тихвин ехали? Кто она? Если родовита, и девица, то, если она так Мише по сердцу, то нашла бы ее, да и пусть женятся!

— Где девица, знаю. Родовита. Только не подходит она Михаилу. Она ведьма сильная, белая. Слышали, как такие ведьмы инициируются? Только венчанные и только с чародеем. Простого человека такая ведьма просто выпьет на инициации. Не со зла, там такая сила вокруг разливается, простому человеку не выдержать. Молодые первую ночь в бане проводят, что бы дом не развалить!

— Страсти какие. А ты откуда знаешь?

— Знаю. Эта девушка моя жена. Ее бабушка сразу сказала, что Мишу от нее беречь надо. Видела, как он на нее смотрел. Поэтому и согласие дала мне вопреки всем обычаям. Так что поженились мы. Дочка у нас. И все прошло, как ее бабушка сказала. Такая силища вокруг разлилась, еле выдержал. Даже у меня потом резерв силы увеличился. А у дочки двойной дар — она чародейка, и ведьмовский дар есть, спит пока, но Анна его чует.

— Мише скажешь?

— Скажу, конечно. Мы же венчались так срочно и скрытно, в том числе и что бы его вылечить. Анна инициировалась, и бабушка тут же ее научила, как ему помочь.

— Что, неужели такая сильная горловая болезнь была? — озабоченно спросила Марфа.

— Не сама горловая, осложнение. У него не в первый раз горло болело, и раньше было, да не никто обращал внимания. Подумаешь, простыл ребенок. А у него уже и колени побаливали. А тут и лихорадка вернулась, и колени распухли, и сердце забарахлило. Аглая мне попыталась объяснить, что за болезнь такая, но я все равно не понял ничего. Понял только, что это на всю жизнь, так как не в первый раз. Лечение требовалось, а у Аглаи сил таких уже нет. Она с дочерью, матушкой Анны поделилась, да истратилась, когда мужа спасти от простуды пыталась, и не смогла. У Анны сила, а дар спит. У бабушки дар, а силы нет. Вот я и решился, вопреки традициям, дозволения родительского не спрашивая. Но они Анну приняли, любят. Сейчас на руках носить начнут. Она снова тяжелая. Я ее отправил по Волге плыть, на ладье, что бы не растрясло в дороге.

— Спасибо, Миша. Ты меня с бабушкой жены познакомишь? С Аглаей. Переговорить хочу, что за болезнь такая, а то последние полгода Миша на колени опять жаловаться начал, и сердце часто заходится, особенно, как понервничает. Беспокоюсь я.

— Конечно, и Анна его подлечить сможет, если он увидеть ее захочет! Беременности это не навредит, наоборот, лишнюю силу сбросит.

— Спасибо. Ступай, ждет тебя.

Михаил, как Мишу увидел, сразу подлетел, поклониться не дал, в объятия заключил. Обнялись. Государь всех из покоя выгнал, усадил рядом с собой на лавку, выспрашивать стал. Рассказал ему Миша о своем житье-бытье за эти два с половиной года. Михаил позавидовал — друг и мир повидал, и подвиги совершал, А он…

Тут Миша и понял, что мозги царские прочистить надо. Сказал прямо, что не просиживает он в палатах царских зря трон, а служит всей России символом объединения. И народ это понимает и его именем сражается. Может, не было бы его, и не сопротивлялись бы простые люди ни в Лебедяни, ни в Пскове. Решили бы — царя нет, государство развалилось, так хоть сами спасемся! Но, когда и государь есть, и Россия потихоньку поднимается, его именем сражались. А это дорогого стоит.

Михаил приободрился. Стал выспрашивать о Европе, посмеялся рассказу, как побратим его в ней чуть от грязи не помер, над поляками чванными в шубах золоченых на козлином меху. Над шведским королем своего Риксдага опасающегося. Поднял Миша ему настроение. Тут разговор и о свадьбе зашел. Миша одобрил, нужен наследник, что бы династию укрепить и новой смуты не допустить. Тут Михаил и спросил про Анну. Знает ли он, где она, и правда ли, что замуж вышла?

Миша потупился виновато.

— Знаю. И то, что замуж вышла тоже.

— За кого? Как ей живется? Муж-то хоть хороший? Любит?

— Муж любит, хороший, или нет, сам рассудишь. За меня она вышла. Там же, когда ты еще во второй раз заболел. Люблю ее, и она меня. А так срочно пришлось, без сватов, без знакомства семьями, так потому, что ей надо было срочно инициироваться, что бы тебя вылечить. Аглая поэтому и согласие дала. Сейчас все хорошо, моя семья их обоих приняла, Анну все любят. Дочка у нас, одаренная. Только вся ее семья в войне со шведами погибла. Только она и бабушка выжили.

Михаил чуть помедлил, переживая новость, потом просветлел лицом, улыбнулся, и сказал:

— Хорошо! Я, когда болел, все видел, как она на тебя смотрела. Я на нее, а она меня и не замечала. Даже будущий царский венец ее не прельщал. Только ты у нее на уме был. И если разговаривала она со мной, то только о тебе. Все выспрашивала. Я уже тогда понял, что не для меня она, но все-таки надеялся. Первый раз девушкой заинтересовался. А раз так все сложилось, то хорошо. И хорошо, что я причиной послужил. А то разбежались бы и потеряли друг друга. Ты сын послушный. Оженили бы тебя на ком другом, а ее бабка бы замуж по своему вкусу выдала. И мучились бы оба. А так, хорошо! Я вам подарок хочу сделать. Ты ее с собой не взял?

— Нет, она еще не доехала до Москвы. Я сам, как твоего гонца встретил, вперед поскакал. А Анну по Волге, на ладье направил. Нельзя ей быстро ехать. Снова она тяжелая.

— Поздравляю. Тогда с меня два подарка! Как Анна приедет, приходите все вместе, с семьей, и бабушкой Аглаей, на мой день рождения я приглашение пришлю!

— Михаил, я тебе тоже подарок приготовил, разреши, до срока вручу. Надо, что бы он к тебе привык. И к новым людям, что смотреть за ним будут тоже. Нрав у него капризный. Федот, заходи!

Вошел Федот, неся на руке, на специальной рукавице беркута. Михаил сразу и не понял, что за птица.

— Это кто, такой большой?

— Орел. Беркут. Из Башкирии. Охотник достал из гнезда, хотел себе замену вырастить, его беркут уже старый стал. А я выкупил. Он себе на следующий год еще птенца найдет. Они к хозяину привязываются, как собаки, поэтому надо, что бы ты с ним пораньше познакомился. И со мной приехал мальчишка, башкирец, сирота. У него отца зимой убили, ногайцы, при набеге. Вот он к стойбищу, где мы жили и прибился. Но сирота, обижали его. А его отец знаменитым охотником с беркутами был. И сыну знания передал. Так что я нанял его, что бы красавца этого выучить. Он еще не до конца обучен, так что летать только на тонкой веревке отпускаем. Мальчишка, Акбар, на ладье с Анной плывет, Там его священник, что с нами ездил, обучает, русскому языку и к принятию Христа подвигает. Так что приплывет и будет за ним ухаживать. Он их все повадки знает. Это не сокол. Птица царская, и нрав такой же. Взрослый беркут волка взять может! Этот еще растет. Через год взрослым станет. Федот, мясо взял?

Сокольничий кивнул.

— Покорми его для знакомства.

— Боязно, вон когти какие!

— А вот перчатки специальные, из кожи ящерицы гигантской, в пустыне за Яиком водятся. Корми, и вообще, подходи в нему только в них. И страха не выказывай. Они чуют. Не кричи и не обижай, обиду долго помнят. Только ласка. Да приедет Акбар, он все объяснит. Пока только кормите и поите. С шеста не спускайте. Давай, надевай перчатку, мясо возьми. Он голодный, охотно есть будет.

Федот рукой тоже в перчатке снял с орла колпачок, Михаил, волнуясь протянул кусок мяса. Беркут издал клекот, повертел головой, посмотрел на Михаила, на мясо, и взял кусок клювом, осторожно. Потом еще, и еще, так двухфунтовый кусок говядины исчез в птичьем зобу. Колпачок снова надели.

— Постарайся как можно чаще сам кормить. Что бы знал, что хозяин — ты. Тогда он и гладить себя даст, и отзываться будет. Кличку сам придумай. Если что-то не то, меня зовите. И крылья у него спутаны. Развяжите, когда Акбар приедет. Держите на невысоком насесте, что бы спрыгнуть мог. Он к путам привык, пытаться крылья расправить не станет. И лучше чистым мясом постоянно не кормить. Надо давать кроликов, птицу не ощипанную и не потрошеную. Они что-то из потрохов выбирают, что им полезно.

Михаил приказал унести птицу к другим, оборудовать отдельную клетку, большую и поместить туда. Остался доволен. Распрощались, Миша к семье поехал.

Назавтра объявили о смотре невест для молодого царя. Страна одобрила. Будет жена, будут дети. Значит, закончатся смутные годы и потечет жизнь, как раньше, спокойно. Можно землю пахать, целину поднимать, дом обновить, не боясь, что его сожгут, а хлеба вытопчут.