Бросок костей

ГЛАВА 3 ДИТЯ ЛЕСА

Экалавья не мог понять, почему царевич Каурав повел себя так. Затея, конечно, была безрассудной — проникнуть в царский лес у самых стен столицы, чтобы украсть там манго. Но голод одолевает любой страх. Он был готов к наказанию, к порке плетьми, если его поймают стражники, но не ожидал странного поведения одетого в богатые шелковые одежды молодого царевича. Был ли в этом какой-либо подвох? Да ни один знатный юноша так не поступит! Лев не станет жевать траву. Экалавья даже спросил тетю, не могут ли манго быть отравленными. Ему было страшно держать в руках плоды, так легко отданные ему царевичем, но его изголодавшиеся двоюродные братья вырвали плоды у него из рук. В борьбе за сочные плоды манго он позабыл о своих опасениях. Вмешалась тетя и выбрала своим детям самые лучшие фрукты, Экалавье пришлось довольствоваться лишь одним, не самым зрелым, манго. Такое случалось и прежде при разделе еды, но все еще причиняло ему боль. Впрочем, плакать из-за этого Экалавья не собирался. Ему десять лет, он почти мужчина! Мужчины же не льют слезы по таким пустякам.

Сколько Экалавья себя помнил, он скитался по всей Бхарате вместе с тетей и ее пятью детьми. Такие люди встречаются повсюду и ни у кого не вызывают удивления. Мать свою Экалавья не помнил, про отца знал только из неправдоподобных рассказов тетки. Она говорила, что мать умерла при родах, а поглощенный горем отец неведомо куда исчез. Тетя иногда намекала, что отец был то ли сыном царя, правящего где-то на востоке, то ли самим царем, и он мог бы спасти их от нищеты. Хотя, чаще всего она проклинала его за то, что он бросил своего сына, а Экалавью при каждом удобном случае называла круглым сиротой.

У нишадца мелькали смутные детские воспоминания о человеке, носившем его на плечах. Кажется, это был его дядя, брат отца. Он остался лежать где-то в джунглях центральной Бхараты. Селяне поймали его на краже яиц и забили до смерти.

Всякий раз, когда они голодали, а случалось это часто, тетя причитала, вспоминая своего мужа, и звала его по имени. Ее послушать, так будь он жив, дети ее жили бы не хуже царей. Экалавья прекрасно понимал, насколько это не соответствует истине.

Он видел так много таких же, как они, живущих в тени великого царства, смиренных и лебезящих перед знатными господами, и жестоких, готовых вырвать кусок из горла у равных им.

Двоюродных братьев Экалавья еще терпел, но их долгое время преследовал один маленький мальчик, еще более дикий, чем они, более грязный. У него были плохие зубы, ноги покрывали кровоточащие язвы. Черная кожа туго обтягивала торчащие ребра, из выпуклого живота торчал напоминающий гриб пупок. Тетя, ее дети и сам Экалавья часто прогоняли его, бросали камни, как в паршивую собаку, но он упорно продолжал идти за ними, выпрашивая еду и собирая объедки. Увернувшись от камней и палок, мальчик пропадал на время, но вскоре объявлялся вновь. Иногда, сжалившись, тетя давала ему что-нибудь из еды, которую он хватал двумя руками и вгрызался в нее, напоминая хищное животное. Но такое случалось редко, у них самих никогда не хватало пищи для утоления собственного голода.

Не смотря ни на что, мальчик этот следовал за ними повсюду. Первый раз они встретились в деревне, где местные жители избили до смерти дядю Экалавьи. Вместе с дядей здесь же погиб еще один человек, также пойманный за воровство. Возле его тела тетя Экалавьи и обнаружила маленького плачущего мальчика. Из жалости она поделилась с сиротой едой, о чем затем не раз успела пожалеть. Мальчик, словно проклятие, принялся их преследовать.

Случалось, удача им сопутствовала, на их пути встречался торговец, желавший умилостивить богов. Ради божьей благодати он кормил бедняков и нищих. Экалавья отметил, что и его тетя тогда становилась щедрой, давая мальчику нормальную еду вместо объедков. Она даже любезно с ним общалась. Именно в один из этих редких разговоров Экалавья узнал имя мальчика. Его звали Джара.

Сейчас, после такой удачи с плодами манго, Экалавья, под голодным взглядом Джары, заканчивал обгладывать косточки фруктов. Когда от мякоти не осталось ни следа, он швырнул косточки маленькому дикарю. Экалавья презирал его, как существо, павшее так низко, что собирает объедки после нишадца. Себя он презирал не меньше за жестокость, которую проявлял к голодному подростку. У Джары полностью отсутствовал боевой дух. Он был как побитая собака. Экалавья с отвращением сплюнул на землю.

«Вся наша жизнь как эти косточки от манго. Их жуют, обгладывают и выплевывают», — с горечью подумал нишадец.

До него донеслось шуршание в траве. Это Джара рылся в поисках косточек. Слезы навернулись у Экалавьи, когда он услышал радостный визг. Джара нашел косточку и теперь грыз ее.

«О боги! Он как крыса!», — где-то в глубине души Экалавьи даже возникло желание убить царевича, который так покровительственно одарил его плодами манго. Ему было невыносимо больно зависеть от щедрости и прихоти знатных и богатых людей. Нишадец посмотрел на свои липкие от сока манго руки.

«Я уже мужчина! Я должен сам обеспечивать свою семью!»

Он родом из нишадцев, и будь кто-нибудь из мужчин его племени рядом, то научил бы его искусству охоты. Но они ушли слишком далеко от гор Виндхья, где проживало их племя. Экалавья посмотрел на лица спящих тети и двоюродных братьев. Волна жалости и беспомощности накатила на него.

В его набедренной повязке было спрятано одно крупное манго. Экалавья собирался его съесть, когда все уснут. Этот плод был одним из лучших, и, если бы тетя его увидела, то непременно забрала для своих сыновей. Но он хотел съесть его один. Глаза Джары светились в предвкушении. Луна поднималась над низкими, покрытыми колючим кустарником, холмами и залива всю округу серебром. Экалавья бросил взгляд на Джару. Отдать ему манго? Но оно ведь такое вкусное! Он вонзил зубы в истекающую соком мякоть. Джара громко сглотнул слюну. Экалавья с отвращением оторвался от манго и бросил недоеденный плод прямо в Джару. Тот на лету поймал плод и с жадностью накинулся на него.

Экалавья подскочил, услышав приближающийся стук копыт. В просветах между зарослями кустарника показались силуэты всадников. Наги! Охваченный ужасом нишадец, замер, как вкопанный. Самое страшное из всех известных ему племен — наги! И они, под покровом темноты, пробираются к столичному городу. Он видел блестящие в лунном свете гривы их лошадей. Тетя заворочалась во сне и вздохнула. Экалавья пристально смотрел на человека, возглавлявшего отряд. Луна освещала его тело, превращая в жуткую серебряную фигуру. Джара все еще шумно грыз косточки манго, и Экалавья опасался, что наги услышат эти звуки.

Но наги не собирались задерживаться из-за каких-то нищих бродяг. Предводитель шепотом отдал приказ и наги бросились к городским воротам. Экалавья побежал следом, а за ним увязался Джара. Это было чистым безумием, но ему очень хотелось посмотреть куда идут, и что будут делать наги. В глубине души нишадец хотел видеть Хастинапур, захваченный нагами. Он относился к знати с таким презрением, с каким знать относилась к неприкасаемым, вроде него. Мечта его, конечна, была несбыточной. Хастинапур слишком силен, и отряд воинов-нагов в грязных одеждах никогда не сможет захватить такой грозный город. Тем не менее, знаменитый вождь нагов Такшака продолжал совершать нападения на многие города Бхараты.

Такшака! До Экалавьи дошло, что именно его он только что видел. Такшака возглавляет ночную атаку на Хастинапур! Нишадец взволновался от пришедшей в его голову догадки. Он помчался вдогонку конному отряду так быстро, как могли бежать его худые ноги. Джара, похожий на щенка, старался не отставать от него.

Ночь стояла настолько тихая, что звук от копыт лошадей был подобен грому воинских барабанов перед битвой. Экалавье казалось глупой затеей устраивать такой шум при нападении на самый могущественный город Бхараты. Нагов двадцать четыре человека, городская стража уничтожит их за считанные мгновения. Даже десятилетнему мальчишке очевидно, насколько безумна такая попытка. Но наги ведь не сошли с ума?

Экалавья искренне желал Такшаке победы. Конечно, в городе погибнет множество невинных людей… Нет! Они не такие уж и невинные. Эти люди относятся к таким как он с презрением, с бесчеловечной жестокостью, в лучшем случае с оскорбительной жалостью. Десять лет жизни неприкасаемого научили нишадца большему, чем многие жители городов, принадлежащие к чистым варнам, постигают за всю свою жизнь.

Презрение и ненависть знати Экалавья вполне понимал. Он точно также ненавидел и презирал их. Он точно также ненавидел и презирал людей вроде Джары, более низших, по его мнению, чем даже нишадцы. Возможно, если нагам удастся захватить власть, все будет по-другому. А может быть, ничего и не изменится. Но наблюдать за падением чего-то величественного и могущественного, что может быть приятнее?

— О Господь Шива! — шептал Экалавья. — Даруй сегодня Такшаке победу!

Лицо царевича Суйодханы тут же всплыло в памяти нишадца. Почему он проявил такую доброту к изгою? Никогда неприкасаемые не ждали от высокорожденных подобной милости. Мысли Экалавьи путались.

«Может быть, он хотел от меня какой-нибудь услуги? Не могут ведь дети правителей быть добры к таким, как я!»

Но что сын царя Хастинапура мог хотеть от мальчишки-нишадца?

«Гореть им в огне в царстве Ямы! Все они одинаковые! Если Такшака победит, я с радостью полюбуюсь на горящий Хастинапур!»

Погрузившись в мечтания, Экалавья не заметил, как Такшака с четырьмя своими воинами отделились от основного отряда. Двадцать всадников вступили в сражение с воинами городской стражи. Над Хастинапуром раздался тревожный набат. Под перезвон колоколов, ржанье лошадей и звон мечей пять незаметных теней двигались вдоль крепостных стен. На помощь хранителям ворот спешили десятки, а то и сотни, столичных воинов. Два десятка нагов жалко смотрелись на фоне превосходящих их в численности защитников города.

Пребывающему в недоумении Экалавье Джара указал на часть городской стены, расположенной слева от ворот. Там сверху свисала веревочная лестница и Такшака со своими людьми уже взбирались по ней. В тот миг, когда они почти поднялись на самый верх, внезапно из-за облаков показалась луна, и нишадец увидел на стене темный силуэт. Этот человек помогал предводителю нагов попасть в город! Глубокий трепет пробрал Экалавью.

«Такшаке нипочем вся мощь Хастинапура!»

Он почувствовал острую необходимость видеть воочию подвиги этого героя. Надо проникнуть в город и быть рядом! Джара догадался о намерениях нишадца и попытался его остановить, но лишь отлетел в сторону от сильного толчка. Это не остановило мальчишку, он потряс головой, пожал плечами и побежал за Экалавьей.

Лестницу никто не убрал со стены, и Экалавья проворно по ней взобрался наверх. Джара изо всех сил старался не отстать от него. Справа, внизу у ворот шла ожесточенная схватка. Нишадец внимательно смотрел за тем, куда направились наги и помогающий им человек. Они, держась в тени, стремились проникнуть во дворец. Экалавья был готов бежать вслед за ними, но, сзади от него раздался шум. Это Джара никак не мог дотянуться с лестницы до верха стены. Проклиная все на свете, нишадец кинулся ему на помощь.

— Да отстанешь ты когда-нибудь от меня! — зашипел нишадец на Джару, но в ответ получил только глупую улыбку.

Ругаясь. Экалавья побежал обратно, но нагов и след простыл.

«Куда они делись?»

«Кто этот человек, предавший Хастинапур?»

Такими вопросами задавался Экалавья, когда вдруг понял, что вокруг все стихло. Нападение нагов отбито? Конечно, доблесть нагов не совладала с огромным количеством столичных воинов. Они ведали, что идут на смерть, но были готовы отдать свои жизни ради успеха замысла их предводителя. Ради того, чтобы Такшака проник во дворец. Еще недавно испуганный ужасными нагами нишадец, испытывал теперь восхищение от этих неустрашимых бойцов, пошедших в заведомо самоубийственную атаку. Но куда подевался их предводитель?

«Если бы этот недоумок Джара не задержал меня!» — досадливо подумал нишадец.

Он мог бы успеть проследить за Такшакой!

«Брошу здесь этого убогого, некогда о нем заботиться!»

Внезапно наги снова показались. Они покинули безопасное место в темноте и открыто бежали к дворцу. Стражники зажигали все больше и больше факелов, но сторона, с которой приближались наги, все еще оставалась в тени. Им практически удалось достичь цели, когда нападающих остановил какой-то подросток. Такшака хотел смести его с своего пути, но юный воин сдержал натиск предводителя нагов. Он уклонился от режущего удара меча и попытался проткнуть своим клинком тело нага. Сбоку от них открылась дверца, из нее показался пожилой мужчина и, отчаянно размахивая руками, побежал к отважному подростку, призывая его вернуться во дворец. Экалавья зачаровано смотрел на разворачивающиеся перед ним события. Один из нагов ударил старика, и тот рухнул, как подкошенный. Подросток же, несмотря на полученные раны, упорно защищался. В то же время, человек, помогавший нагам проникнуть в город, исчез, скрылся в темноте. Никто, кроме Экалавьи и Джары, не видел, как он покинул своих сообщников, искать его и думать, что случилось, было некогда — со всех сторон сбегались воины Хастинапура.

Храброго юношу оттолкнул в сторону высокий сильный человек и сам вступил в ожесточенную схватку с главным из нагов. Экалавья узнал в нем того самого брахмана, что явился утром в Хастинапур. Нишадец взмолился богам о ниспослании победы Такшаке. Стрелы, выпускаемые защитниками города, уже унесли жизни двух нагов, но когда столичные воины заметили вступившего в сражения брахмана, они прекратили обстрел. Такшака с оставшимися в живых своими людьми отчаянно сопротивлялся натиску одного-единственного брахмана. На помощь к Дроне бросились несколько воинов Куру, но тот лишь презрительно отмахнулся, велев им не вмешиваться. Знаменитый воинский наставник против кучки дикарей! Разве этого не достаточно? Его неподражаемое искусство владения мечом сдерживало трех нагов и нанесло всем им кровоточащие раны. Сам Такшака ничего не мог поделать с клинком брахмана, и вскоре был вынужден сражаться, прижавшись спиной к стене.

На одном из дворцовых балконов появился Бхишма, Великий регент царства Куру, высокий и могучий воитель. Он громким голосом отдавал приказы, и Экалавья увидел, как со всех сторон появились люди в превосходных доспехах, державшие обнаженные и готовые к бою мечи. Услышав весь этот шум, Дрона оглянулся и крикнул, что не нуждается в помощи. Такшака не преминул воспользоваться моментом. Он, пока Дрона отвлекся, метнулся к свисавшей веревке, взобрался по ней и через несколько мгновений оказался по ту сторону городской стены. Брахман взревел в несвойственной людям его варны ярости и попытался схватить Такшаку. Но двое нагов, ценой своих голов, тот час оказавшихся на земле, задержали Дрону. Его меч на пол-локтя не достал до взбиравшегося по веревке Такшаки. Брахман разочарованно выдохнул.

За удирающим нагом наблюдал Экалавья. Он видел, как в Такшаку, ищущего своего коня, летели стрелы со стен города, как пара из них попала в цель, как наг на бегу пытался вырвать стрелы из плеча и бедра. Нишадец также увидел Дрону, бежавшего вдоль городской стены и ловко перепрыгивавшего через тела павших. Брахман преследовал убегающего раненого мятежного нага.

Экалавья горячо желал, чтобы Такшака смог скрыться, но он также с растущим восхищением любовался поразительной доблестью Дроны. Как человек может так сражаться? Какая ловкость, какое изящество! Какая сила, какое воинское искусство!

«Я тоже хочу научиться драться как он!»

От мечтаний Экалавью отвлек громкий крик. Стрела с тяжелым наконечником пронзила левую ногу брахмана и тот, прервав свой стремительный бег, упал на землю. К нему на помощь устремились стражники. Такшака отбежал подальше, огляделся и свистнул. До Экалавьи донесся звук лошадиного ржанья и стук копыт. Умное животное спешило к своему хозяину.

— За ним! Схватите его! — Дрона попытался подняться.

В одной руке он сжимал уже извлеченную из ноги стрелу. Ее окровавленный наконечник блестел в лунном свете.

Когда стражники бросились за Такшакой, он уже успел скрыться за углом городской стены.

— Быстрее! В погоню! Он же уходит, болваны! — надрывался Дрона.

Из ворот выехал крупный отряд всадников и поскакал в ту сторону, куда скрылся наг.

Сильно хромая, Дрона вернулся в город. Лицо его кривилось не столько от боли, сколько от негодования, что все так обернулось. Бхишма стоял с бесстрастным лицом, сложив руки за спиной. Ветер трепал его бороду, в которой поровну перемешались соль и перец. Только морщинки на его лбу выдали чувства регента. Рядом с ним находился смущенный Видура. При виде высокой фигуры регента Дрона на мгновение растерялся. Он бросил взгляд на безжизненные тела, стражников, затем посмотрел на гордое лицо Бхишмы.

— Городская стража ни на что не годна, мой господин! Они плохо обучены, поэтому и упустили главного из нагов, а вместо него, подстрелили меня, — в голосе Дроны звучало обвинение, но Видура понял, что брахман заодно пытается сам оправдаться за упущенного Такшаку.

Бхишма пристально посмотрел на Дрону. Брахману пришлось отвести взгляд. Наконец регент Хастинапура заговорил:

— Будет благоразумнее, если ты станешь делать то, зачем тебя призвали, то есть обучать царевичей. Стражей займутся другие люди. Я в восхищении от твоего мастерства, но не надо больше рисковать и доказывать свой героизм. Видура, проводи наставника в его покои. Ему необходимо отдохнуть.

Гнев и смущение изменили цвет честного лица Дроны. Видура старался избегать его взгляда. Брахман весьма болезненно воспринял унижение. Бхишма оскорбил его, и мало того, оскорбил в присутствии шудры! Дрона хотел было возразить регенту, но испугался последствий. Он нуждался в должности придворного наставника. До этого Дрона вел очень трудную жизнь. Мысль, что придется снова скитаться из деревни в деревню, из одной страны в другую, в поисках пропитания и заработка, заставила его содрогнуться. Он уже прошел через все эти страдания и невзгоды, когда с самого раннего детства его сопровождала постоянная бедность. Теперь у него есть семья, он обязан ее кормить и обеспечивать.

Воин, живший внутри брахмана, порывался бросить высокомерному Бхишме вызов на поединок. Возможно, прославленный воин победил бы Дрону. Регент всегда вселял своим противникам страх и благоговение, пасть от руки почетно. В юности Дрона даже мечтал умереть такой смертью, с честью, с высоко поднятой головой. Остановила брахмана от безрассудства только мысль о сыне. Невинное лицо Ашваттхамы стояло у него перед глазами. Он заслуживает лучшей жизни, чем была у отца.

«Ради него я подавлюсь своей гордостью! Такова судьба всякого любящего отца!»

— Не провожай меня! — обернулся Дрона к Видуре, а затем направился в свою комнату.

Понимая, что творится на душе у Дроны, Видура не сказал ни слова и отошел в сторону. Когда брахман исчез за изгибом коридора советник, низкорожденный брат царя Дхритараштры, опустил плечи и тяжело вздохнул. Великий Бхишма бывал иногда суров, даже жесток.

— Доложите мне, когда поймаете Такшаку, — распорядился Бхимша и вздохнул не менее тяжело, чем Видура. — Хотя это маловероятно…

Регент скрылся в глубинах царского дворца.

Оставшись один, Видура осмотрелся по сторонам и заметил мальчика, тормошащего лежащего без сознания человека. Он подошел и спросил:

— Что с ним? Он ранен?

Мальчик вздрогнул и посмотрел на богато одетого человека:

— Не знаю, мой господин!

— Ведь это ты так отважно вступил в схватку с Такшакой? Как тебя зовут, сын мой?

— Я - Васушена, господин! А это мой отец, колесничий Адиратха. Еще меня называют Карной. О господин, помогите отнести отца к нам в дом, мама уже, наверное, волнуется!

Не говоря ни слова, Видура приподнял лежащего без чувств мужчину под плечи, а Карна взялся за ноги, но сил у мальчика явно не хватало.

— Надо им помочь, — неожиданно сказал Джара Экалавье, и побежал, прежде чем нишадец успел его остановить.

— Дурак! — прошипел ему в след Экалавья. — Нас же поймают и выпорют!

Но выбора не было. Надо успеть схватить безумца и скрыться, пока их никто не увидел. Он погнался за Джарой, стараясь ухватить его за волосы. После недавней стычки стражники были особенно бдительными и заметили бегущих мальчишек. Карна и Видура также увидели двух оборванцев, направляющихся прямо к ним. Не успели они оправиться от удивления, как Джара подбежал и принялся помогать им. Экалавья, тяжело дыша, остановился в паре шагов.

— Господин! Мы хотим помочь вам! — Джара глядел на Видуру широко раскрытыми глазами.

Первый советник царя Дхритараштры разразился смехом, увидел тщедушное тельце Джары. Стражникам, успевшим выкрутить руки Экалавье, он махнул рукой:

— Отпустите…. Это мои племянники. Из деревни.

К удивлению Экалавьи стражники, пусть и неохотно, но освободили его, поклонились Видуре и ушли. Нишадец без долгих раздумий подошел к лежащему без сознания человеку и помог унести его домой, в хижину, стоящую достаточно далеко от дворца, возле конюшен.

У входа их встречала женщина.

— Это моя мама Радха, — сказал Карна.

Они аккуратно положили мужчину на тростниковую кровать, единственное ложе в скудно обставленном жилище. Видура попросил у женщины воды, листьев туласи и что-то из кухонных приправ. Джара и Экалавья замерли в углу хижины, боясь пошевелиться. Им было непонятно, почему такой могущественный человек спас их от стражи. Как он намерен с ними поступить? Нишадец глазами обежал маленькую, чистую, содержащуюся в полном порядке хижину. Эти люди были не намного богаче его, но он испытывал к ним зависть. У них была крыша над головой! Он вспомнил свою тетю и ее детей, спавших под открытым небом, и его сердце заныло.

Женщина суетилась и причитала, пока Видура смачивал сухие губы ее мужа целебным питьем. Наконец, мужичина зашевелился и пришел в себя. Радха улыбнулась сквозь слезы, а Видура поднялся, собираясь уйти. Хозяйка хижины заявила, что не отпустит его, не угостив и не отблагодарив. Ведь он спас жизнь ее мужу! Советник царя пытался втолковать женщине, что никакой угрозы жизни такой пустяк не представлял. Оживший колесничий присоединился к просьбам супруги и умолял Видуру отведать их скромных угощений. Видура не выдержал их натиска и согласился. Отказаться, значит обидеть этих, наверняка, хороших людей. Видура посмотрел на колесничего и восторженно сказал ему:

— Твой сын проявил редкостную отвагу! Если научить его воинскому искусству, то Хастинапур гордился бы таким бойцом!

— О господин! Мы бедные суты! Кто возьмет нашего сына в ученики? Я сам учу его, и Карна непременно станет лучшим в нашем деле. Но наше происхождение и наши скудные средства не позволят сделать его стрелком из лука!

Экалавья заметил, что сын колесничего не отрывает глаз от пола, желая хоть как-то скрыть свой позор.

«Если он может стать воином, то смогу и я!» — твёрдо решил нишадец.

Он обернулся и посмотрел на Джару. Его спутника мало интересовали разговоры, он не мог оторвать голодный взгляд от кипящей в котле похлебки.

Видура надолго задумался.

— Хм…, дай мне время, Адиратха. Не знаю, получится или нет, но я попробую помочь. Дроначарья — хороший человек и превосходный наставник. А твой сын сегодня хорошо показал себя! Его вмешательство не позволило Такшаке выполнить задуманное! Я попрошу его взять твоего мальчика в обучение, но он может и отказать. Я еще замолвлю пару слов перед великим регентом. Может и получится тогда…

Голос Видуры был полон сомнений, но Адиратха радовался как никогда. Как не быть счастливым, когда судьбой твоего сына озаботился сам Первый советник страны Куру!

Зависть сжигала Экалавью. Как у некоторых людей все так легко получается! Он даже хотел спросить Советника, не попросит ли тот и за него. Но нишадец прекрасно понимал, какая пропасть лежит между ним и Карной. Они были похожи бедностью, но разница даже в их происхождении невероятно огромная. Экалавья прикусил губу, давясь от злости на судьбу, по воле которой он появился на свет таким низкорождённым.

«Да кому нужны эти гуру и наставники! Весь мир — мой учитель!» — думал разгоряченный негодованием Экалавья. — «Я сам всему научусь и стану лучшим лучником, чем этот везунчик!»

Ему захотелось сбежать из этой хижины, пронизанной тошнотворным счастьем, но Джара схватил его за пальцы. Раздраженный Экалавья отвесил ему щелчок. Джара невозмутимо показал жестами, что очень голоден. Другие мысли его сейчас не тревожили. Экалавья же наоборот, чувствовал себя тревожно. Ему казалось, что человек, освободивший его от стражников, в любой момент может изменить свое мнение. Тогда им придется туго. Нишадец на ждал ничего хорошего от знатных и высокорождённых людей. Да, царевич Суйодхана проявил к нему доброту, но важный сановник пугал его. Оставалось только молчать, ждать и быть готовым действовать решительно.

На голодные глаза Джары обратила внимание Радха. Она собрала на стол и пригласила всех. Видура отказался, сославшись на то, что уже почти наступило утро, и он не может принимать пищу до совершения положенных обрядов. Напротив, Экалавья готов был немедленно съесть всё, что предлагала ему Радха. Последнее что он ел, было манго. Его мучил сильный голод, но показывать это всем он не хотел. Он принимал угощения медленно и степенно, отказываясь от добавки. Джара не мучился никакими сомнениями и поглотил всё, что ему предложили хозяева дома. Когда трапеза закончилась, он, облизывая пальцы, с сожалением встал из-за стола. Экалавья чувствовал отвращение к опустошению, произведенному Джарой в припасах радушных хозяев. Они вышли во двор, омыть руки. Джара лучился от удовольствия так, что Экалавье захотелось ударить его. Сделать этого он не успел — Видура отправлялся во дворец и звал всех попрощаться.

— Кто ты такой и как проник в город? — на лице Видуры не было и тени улыбки.

Экалавья содрогнулся. Пришло время, и этот знатный мужчина явил свое истинное лицо. Нишадец даже почувствовал облегчение от того, что не ошибся, высокорожденный не мог вести себя иначе с таким, как он.

— Я из нишадцев. Мы находились в лесу, рядом с городом. Я увидел, как Такшака со своим отрядом направляется сюда, в Хастинапур, — только Экалавья успел так ответить, как понял, что совершил ужасную ошибку.

— Откуда тебе известно, что его звали Такшака? — неподвижное лицо Первого Советника казалось высеченным из камня.

— Да его знают все обитатели лесов, — встрял с ответом Джара. — Он иногда посещал нас, угощал разной едой и говорил, что когда-нибудь перебьет всех вас и подарит царский дворец нишадцам, нагам и киратам.

После слов Джары Экалавья мысленно попрощался со своей головой. Видура молчал так долго и так многозначительно, что ноги нишадца начали дрожать. Наконец Первый советник произнес:

— Если вы выследите Такшаку и доложите об этом мне, я щедро вас вознагражу.

— Мы получим еду? — глаза Джары радостно сверкнули.

— И еду, и многое другое. Пока что держите это, — в сторону мальчишек полетели две медные монеты.

— Что это? — удивился Джара, никогда не то что не державший монет в руках, но и не знавший о деньгах.

— Спроси у брата. Он расскажет, как их превратить в еду. Сообщите мне о Такшаке, получите гораздо больше.

Темные глаза Видуры уставились на Экалавью. Нишадец не смог выдержать взгляда и отвернул голову. Ему очень хотелось заткнуть Джаре рот, но сделать этого не мог.

— Мы видели человека…, похожего на тебя…, в красивой одежде. Он бросил со стены веревку Такшаке, — Джара осекся под взглядом Экалавьи.

— Кто? Кто это был? Скажи мне! — лицо Видуры мгновенно окрасилось гневом.

— Но господин! Мы не знаем его имени! — успел вмешаться Экалавья, прежде чем Джара своим ответом принес бы им новые неприятности, и быстро добавил. — Но обязательно узнаем, как только повстречаем!

«Когда же он нас отпустит?» — задавался вопросом нишадец и призывал себя хранить спокойствие.

— Да? Что ж…, можете идти, — тихо проговорил Видура.

Медлить было нельзя, Экалавья схватил Джару за руку и потянул его к воротам. Видура проводил их взглядом. Стражники остановили мальчишек и поинтересовались, правда ли они родственники Первого Советника. Джара опередил Экалавью, и ответил отрицательно. Убедившись, что Видура не видит, воины городской стражи обыскали его и отобрали зажатую в ладони монету. На слова Джары, что это дар того господина, его изрядно побили. Экалавья не стал дожидаться обыска и избиения, он с презрением швырнул свою монету на землю. На лице нишадца проступила довольная улыбка, когда один из стражей низко склонился к его ногам за добычей. Правда, за насмешку он тут же получил от другого воина удар в лицо.

Видура не на шутку встревожился. Он мог обойти с мальчиками весь дворец и найти с их помощью предателя, но боялся вспугнуть его раньше времени. Тем более, окажись помощник нагов важным сановником или знатным придворным, обвинение двух неизвестных никому дикарей не сильно его напугает. Нет, торопиться в таком деле не следует, но и тянуть с поимкой предателя нельзя. Он может принести еще много вреда.

На одном из балконов дворца Видура заметил высокого человека. Он стоял лицом на запад, склонив голову как при молитве. Странно, что в стране, где солнце почитается наравне с богами, кто-то утром молится на закатную сторону. Видура задержался, чтобы узнать, кто это мог быть. Человек стоял достаточно долго, и когда, наконец, повернулся, лучи восходящего солнца осветили его лицо. Видура вздрогнул. Шакуни! Царевич Гандхары. Их взгляды встретились, и Видура даже на расстоянии почувствовал темную, злую силу черных глаз Шакуни.

«Теперь я уверен, что обнаружил предателя», — подумал Первый советник. Но никакими доказательствами он не располагал. Нет, торопиться в таком деле не следует.

Стоящий на балконе Шакуни мысленно повторил клятву, произнесенную им в пятилетнем возрасте, когда Бхишма покорил древние земли Гандхары. Мало того, регент захватил сестру Шакуни как военный трофей, и увез, чтобы выдать замуж за слепого болвана, лишь формально называющегося царем.

С тоской в глазах Шакуни глядел на запад, где лежала его любимая страна. Он склонил голову, и, как делал каждый день, поклялся уничтожить Бхарату. Да, вчерашняя затея не удалась, но он попытается снова. У Бхараты есть слабые стороны, хотя бы крайне запутанное разделение людей по происхождению, но это сильная страна. Вторгнуться в нее и победить — очень трудная задача. Гораздо легче сделать это изнутри, с помощью людей, населявших Бхарату. Такшака был лишь одним броском игры в кости, затеянной Шакуни. Будут и другие. Самая главная фигура его игры находится здесь, во дворце. Улыбнувшись, Шакуни отправился в покои царевича Суйодханы. Пришло время очередного броска.