Черные ножи - 3

Глава 14

Я прекрасно понимал, что капитан госбезопасности скоро очнется и тут же устроит на меня масштабную облаву с привлечением всех возможных сил. Значит, нужно где-то укрыться на время, спрятаться и пересидеть. Вот только проблема – у меня в карманах было пусто, ни копейки. Так что за деньги я укрытие в городе не найду. Да и приютят ли меня местные, даже будь у меня карманы плотно набиты золотом? Сомневаюсь.

Так что же делать? Не шарахаться же от каждого встречного патруля, тем более, когда у милиции появится ориентировка с моими приметами. А в том, что безымянный капитан так этого дела не оставит, я совершенно не сомневался. Оскорбленная гордость и перенесенное унижение заставят его действовать решительно и стремительно. Еще бы, такой прокол, потерять главного свидетеля и подозреваемого, да еще столь позорно! Но главное – ему самому головы не сносить. Упустил, понимаешь, такого орла, пригнавшего целую немецкую субмарину, набитую пленниками на любой вкус. А он, вместо того, чтобы вежливо расспросить явно готового к сотрудничеству подозрительного типа, начал с агрессии, за что тут же и поплатился. Но вышестоящим будет плевать на все его доводы, главное капитан уже совершил – упустил меня. Поэтому он будет спешить. А кто торопится, делает ошибки…

Я шел по улице, стараясь не двигаться быстрее остальных, чтобы не привлекать излишнего внимания к своей персоне. И все же некоторые прохожие смотрели на меня слишком внимательно. Думаю, потому что одет я был не по сезону. Мне бы куртку раздобыть или пальтишко, да шапку. А то выгляжу, как бродяга с большой дороги: небритый, в гимнастерке не по росту, да в чересчур широких галифе… разве что сапоги подошли.

Свернув в очередной раз случайным образом, я вышел на улицу Декабристов. Справа потянулись давно не крашеные фасады домов с заколоченными окнами первых этажей. И тут, и там я видел последствия обстрелов и упавших бомб. Отсутствующие пролеты, мертвые глаза пустых окон, пробитые крыши, искореженные куски арматуры и груды строительного мусора. Жуткое зрелище, совсем к другому городу я привык.

Я видел подобное совсем недавно в Лондоне, картина была схожая. Смерть и разрушения.

На некоторых уцелевших стенах висели разнообразные плакаты: некоторые свежие, другие - совсем старые, рваные, с выцветшими буквами. Они колыхались на ветру, но все же, приглядевшись, можно было разобрать рисунки и надписи.

«Враг у ворот Ленинграда. Не жалея сил и жизни отстаивай родной город от проклятых гитлеровских разбойников».

Надо же, назвать убийц и фашистов простыми разбойниками. Все же в советских людях было слишком много доброты и веры в людей. Может быть, поэтому и победили…

«Беспощадно будем бороться с трусами и дезертирами», - это понятно, на проходной Танкограда висел похожий плакат, прямо рядом с плакатом о «расхитителях социалистической собственности».

Хм, а это что? Рисунок изображал непонятного вида мохнатое чудовище: то ли волк, то ли пес, то ли медведь. В руках он держал пистолет – нет, даже пистолетик – маленький и нелепый. На предплечье – повязка со свастикой. На башке – фуражка. А против него сплотились десятки штыков, готовых вмиг покончить с этим порождением больного воображения художника. Подпись лаконично гласила: «Смерть фашизму».

Кстати, я заметил одну деталь – ни на одном плакате не было восклицательных знаков. То есть авторы ни к чему не призывали, они как бы констатировали факты. Правильный подход.

Бесцельно бродящих людей на улицах я почти не видел, все передвигались крайне целенаправленно. Лица у прохожих показались мне чересчур усталыми, изможденными, опустошенными – не удивительно, блокада шла уже третий год. Мужчины почти не встречалось, разве что военные или калеки. В основном же женщины, старики и дети.

Я дошел до поворота. Группа из двадцати-тридцати девушек возводила оборонительные сооружения – нечто вроде баррикады, только из земли, камней, бетонных блоков и деревянных балок. Одни подвозили материал на ручных тачках, другие тут же разгружали, иногда прямо руками, иногда лопатами, потом камни передавали по очереди на самый верх и там аккуратно, по-женски укладывали. Одеты все были примерно одинаково: сильно изношенные стеганые куртки или многократно латаные пальто, длинные до щиколоток юбки из плотной ткани, на руках варежки, на ногах грубые чулки и стоптанные башмаки, на головах непременные платки.

Несмотря на худые, осунувшиеся от постоянного недоедания лица, темные круги под глазами и общий болезненный вид, девушки задорно шутили между собой. Проходя мимо, я прекрасно расслышал их разговор:

- Нинок, ну куда ты этот камень схватила? Он же больше тебя? Положи на место, надорвешься, пупок развяжется, а тебе еще детей рожать!

- Да кто же на меня такую посмотрит? – весело ответила Нина – молодая девица с правильными чертами и черной косой, видневшейся из-под платка. – Я же страшная, как Гитлер. Ни прически, ни помады…

- А ты в парикмахерскую сходи, - улыбнулась ее соседка, передавая очередной валун, - в «Астории», говорят, принимают. Станешь осенней блондинкой!

- Скорее уж зимней. Говорят, сегодня-завтра холода ударят.

- Заходишь с керосинкой – выходишь зимней блондинкой! – захохотала слегка полноватая девица лет двадцати пяти на вид, выгребая лопатой комья земли из тачки.

Девчата заливисто рассмеялись. Насколько я был далек от мира женской моды, но смысл шутки понял. Чтобы покрасить волосы в светлый цвет, нужно растворить краски, а для этого требуется разогреть щипцы. Для чего, в свою очередь, необходим керосин. Вот только одна проблема: считалось взяточничеством и мародерством приносить керосин с собой, за это могли и привлечь. По идее, в парикмахерских его должно было хватать… по факту, не хватало. Плюс бесконечные очереди по несколько часов ожидания. В Челябинске было то же самое, мне Настасья рассказывала, отсюда и мои познания в столь специфическом вопросе.

- Жаль, домой не позвать мастера, - посетовала Нина. – Может предложить ему что-то за визит?

- Ты что? – замахала на нее руками соседка. – И думать забудь! Подведешь человека под уголовное дело! Вон давеча Романа, говорят, арестовали. А все за то, что в рабочее время на дом ходил, ДАМЕ одной педикюр и маникюр делал. Посадят его теперь, думаю.

Слово «дама» она выделила особо, произнеся его с заметной неприязнью, как ругательное. Видно, не все трудились на общее благо, были и те, кто сидел дома и мог запросто вызвать к себе такого вот мастера. Несмотря на войну, блокаду и голод, жизнь шла своим чередом. Люди оставались людьми… правда, не все. Некоторые человеческий облик все же теряли.

- Да разве же за такое сажают? – удивилась Нина.

- Еще как, а вот давеча случай был…

Дальнейшее я уже не слышал, слишком далеко отошел.

Значит, парикмахерские, несмотря ни на что, все же работали. Удивительно! Никогда прежде не задумывался о том, что героизм проявляется не только на фронте или у станков. Казалось бы, простая профессия – парикмахер, что он может: подстричь, да побрить. Это на первый взгляд, а если подумать – ведь он дает надежду на хорошее, светлое будущее. Пришел ты в салон, чумазый, как черт из подворотни, заросший, неухоженный. Сел в кресло, а через полчаса на тебя глядит в зеркало вполне симпатичный тип, которому улыбнется каждая встречная девушка на улице. И, кажется, что все обязательно будет хорошо. И война словно бы отступает на второй план, хотя бы ненадолго. И пусть бурчит в животе от привычного голода, но душа поет. Вот что значит простой поход к мастеру прически, ни больше и ни меньше. Выражение «Красота спасет мир» принимало теперь совершенно иное, реальное значение.

Перебравшись через Поцелуев мост, я увидел над крышами домов серые купола Исакиевского собора. Сообразив, что привычное золоченое покрытие, служившее прекрасным ориентиром для немецких летчиков, просто закрасили защитной краской, чтобы его было не так просто разглядеть с самолетов, я направился было в сторону собора, но заметил очередной патруль, направлявшийся к мосту. От греха подальше, я свернул в подворотни, и тут же в них заблудился.

Блуждал я довольно долго, но через какое-то время все же выбрался из очередного двора, очутившись прямо на берегу Мойки в окружении колючих кустарников и полысевших в преддверии зимы деревьев.

- Да что б вас! – непроизвольно вырвалось из моих уст, когда я, оцарапавшись об очередную колючку, с трудом прорвался сквозь заросли.

Впереди по ходу моего движения я заметил маленькую скрюченную фигуру, стоявшую у самой воды. В ту же секунду фигура сделала шаг вперед и упала в реку.

- Человек тонет! – заорал я, а в следующую секунду уже бежал на помощь, оглядываясь по сторонам. Как назло, никого! Не везет мне, конечно, сегодня. Явно не мой день.

Как был, в одежде и сапогах, я прыгнул в воду, пытаясь разглядеть несчастного самоубийцу – а в том, что замеченный мной человек хотел свести счеты с жизнью, у меня не было ни малейшего сомнения.

Холодно! Вода – ледяная!

Дьявол! Вдобавок, на поверхности никого не видно.

Я нырнул, но и под водой ничего не разглядел. Река была мутная, грязная. Искать можно только на ощупь. Я зашарил руками по сторонам, пытаясь наткнуться на тело, пока еще не поздно, пока еще можно спасти…

Флеминг называл меня счастливчиком. Куда же ты запропастилась, удача?

Моя рука с растопыренными пальцами ткнулась во что-то… или в кого-то… ура!

Я тут же нашарил тело, схватился правой рукой за отворот куртки или пальто, и потянул несчастного наверх, к воздуху. Сам я еще мог не дышать довольно долго, у меня крепкий организм, выносливый. У бедолаги, которого я пытался спасти, с запасом сил все явно обстояло куда хуже. Он даже не дергался в моих руках, безвольной куклой болтаясь в воде и позволяя тащить его туда, куда я пожелаю. Ну, хоть не мешался, и на том спасибо. Или уже захлебнулся, и я пытаюсь достать из реки труп?..

Нет, чуть дергается, трепыхается, значит, жив!

Самоубийца был маленький, худенький, почти невесомый. Подросток? Несчастная любовь и кардинальное решение? В юном возрасте каждая неудача кажется роковой, каждая проблема – безысходной, мир делится на белое и черное, без малейших оттенков. Может, так оно и правильней? Взрослея, мы теряем ту четкую убежденность в собственной правоте, которой обладали прежде, начинаем идти на компромиссы, подстраиваться под окружающую действительность. А вдруг нужно жить иначе? Любить – раз и навсегда; и друзья рядом – настоящие и преданные, а враги - благородные; и жить надо недостижимой мечтой, и она рано или поздно осуществится…

Наконец, я вытащил тело на берег, перевернул и взглянул на лицо спасенного мной человека. Я ошибся, это был не подросток. Наоборот, передо мной лежал, глядя в высокое серое небо тусклым, обреченным взглядом, высушенный возрастом старик с синими от холода губами.

- Зачем вы спасли меня, юноша? – и голос у него был безжизненный, глуховатый. – Что я вам плохого сделал?

Вот так и твори добро! Никакой благодарности. Хорошо хоть, не плюнул в меня, и на том спасибо.

- Вы уверены, уважаемый, что ваше решение – единственно верное? – всерьез начал сердиться я. Вот же, опять влип в историю. Сходил, что называется, за кефиром…

- Моя жизнь не несет более никакого смысла, - горестно ответил старик, - зачем тратить на продление моего жалкого существования столь драгоценные продукты, которые лучше отдать тем, кто действительно в них нуждается?..

Мне было холодно, и я начал приплясывать на месте, пытаясь согреться. Старик же лежал, как я его оставил, лицом вверх, и даже не шевелился. Нет, дорогой мой, так дело не пойдет! Раз уж я тебя невольно спас, теперь несу ответственность. Мы в ответе за тех, кого не утопили!

- А ну-ка! – я бесцеремонно подхватил его подмышки и поднял на ноги. После чего быстрыми движениями ладоней начал разогревать ему руки и шею. Через минуту иссиня-бледный, как у мертвеца, цвет его кожи начал слегка розоветь.

Но этого было недостаточно: мы промокли насквозь, и риск замерзнуть на пронизывающем ветру, заболеть и все равно в итоге умереть был велик. Нужно было срочно согреться!

- Где вы живете? – нахмурил я брови, надеясь, что страдальческий дедок не будет играть в молчанку.

Кажется, растираниями я немного вернул его к активности, потому как он без запинки ответил:

- Здесь неподалеку, пять минут ходу… - потом глянул на меня и всплеснул руками: - Боже мой, молодой человек, да вы весь дрожите! Вот ведь я, старый дурак! Еще не хватало, чтобы вы подхватили воспаление легких! Идемте же!..

Идти, и правда, оказалось совсем недалеко, тем более когда дорогу выбирал не я, а человек, знающий все проходы в местных дворах. Старик шел споро, водное происшествие внешне на нем никак не сказалось. По дороге мы встретили всего двух немолодых женщин, но те выглядели настолько утомленными, что даже не взглянули в нашу сторону. Тем лучше, меньше свидетелей, которые потом смогут рассказать милиции о том, что видели меня.

Мы почти миновали три подряд разрушенных бомбами дома, как вдруг внезапно старик остановился у крайней парадной, в которой два нижних этажа были на вид вполне целыми. Сквозь приоткрытую дверь виднелась широкая лестница с резными перилами, ведущая наверх, в пустоту.

- Нам сюда, юноша. Не обессудьте за скромность жилища…

- А все это не обвалится нам на головы? – с некоторой опаской, глядя на масштабные разрушения, спросил я.

- Не должно, - пожал плечами странный дед, - уже два года так стоит…

Мы прошли по кирпичной крошке, обходя старательно уложенный кучками строительный мусор. Кто-то протоптал тут тропинку, по которой вполне можно было пробраться. И я уже догадывался, кто именно это был.

- Милости прошу, - старик открыл ключом дверь и гостеприимно махнул рукой, потом внезапно всплакнул: - Прошу простить… я так долго не говорил некому подобных слов… казалось бы, такая мелочь, пригласить человека в гости, но это значит столь многое. Как минимум то, что у тебя есть, куда пригласить, а с этим, видите, у меня особая история.

Я видел.

Некогда просторная комната была заставлена различными вещами, в основном, личными: альбомы с фотокарточками, книги, тетради. Я заметил много детских игрушек. Всего этого было слишком много для одного человека, даже для одной семьи. Словно кто-то старательно собирал предметы, притаскивая их из разных мест.

- Вы не подумайте, я не вор, - уловил мое недоумение старик, - я просто очень не хотел, чтобы все это пропало… вот вернутся хозяева, а их дома больше нет. Так увидят, что хотя бы что-то уцелело, пусть мелочь, но для иного подобные мелочи многое значат…

Он был прав. Наша жизнь состоит из мелочей, из привычного уклада, распорядка. Когда это рушится, человек теряет свой мир, а восстановить его иногда просто невозможно. А поставит кто-то старую фотографию своей семьи, и новый угол сразу станет почти родным. Старик делал очень большое дело, он хранил воспоминания.

- Никогда бы такого не подумал, - искренне ответил я, продолжая разглядывать помещение.

Кровать – даже, скорее, топчан, прикрытый куцым одеяльцем. У закрашенного черной краской небольшого окошка притулилась печка-буржуйка, а рядом на полу – несколько щепок. Стола в комнате не было, лишь стул, на котором стояла пустая тарелка. На широком подоконнике я приметил пару кружек, ложку и вилку.

Из комнаты вела еще одна дверь, но когда я к ней приблизился и хотел было потянуть за ручку, старик остановил меня.

- Там ничего нет, остальная часть дома разрушена, уцелела только эта комната.

Сразу повеяло смертью.

Меня вновь накрыла волна ненависти. Почему? За что? Кто дал право одним людям творить подобное? Отчего даже сто лет спустя ничего не заканчивается? В бой пойдут уже совсем другие поколения, но сражаться они будут с теми же вещами, с которыми сейчас ведут священную войну их предки. Эх, жаль, не добили всех гадов, когда могли! А спустя восемьдесят лет твари и их потомки вновь подняли головы, и вновь попытались сделать то, что не успели в этой эпохе.

- Как же мне вас обогреть, молодой человек? У меня ведь даже чая нет. Разве что кипяток могу приготовить! – старик заметался по комнате, разыскивая видавший виды чайник. – И одежда! Ее непременно нужно высушить!

Пока он суетился и растапливал буржуйку, я заприметил на стуле рядом с тарелкой записку и несколько продовольственных карточек. Не задумываясь, я взял бумагу и прочел: «Прощайте и простите. Я невиновен. П.С. Карточки заберите себе, мне они более без надобности».

Лаконично и ничего не понятно. Хотя, нет. Кое-что ясно: старика в чем-то могли обвинить, а он, святая душа, вместо того, чтобы оправдываться, решил свести счеты с жизнью.

Я положил прощальное письмо обратно. Потом скинул гимнастерку, галифе и сапоги, оставшись в одних подштанниках – но не сверкать же голым задом при деде! После чего занялся согревающей гимнастикой: наклоны, приседания, скручивания и прочие полезные для тела и духа упражнения. Под конец отжался двадцать пять раз и почувствовал, что совершенно вернулся к жизни и больше не мерзну, хотя в комнате было зябко.

Чего нельзя было сказать о старике, он дрожал, как лист на ветру. Но тут подоспел кипяток, и первую порцию, не слушая возражений, я заставил выпить моего хозяина. Затем приказал ему снять мокрые вещи, и старик вновь послушался.

- А теперь займемся спортом! – начал командовать я, не слушая возражений. – Ноги на ширине плеч, руки упереть в бока. Начали упражнение!..

Через полчаса мы сидели, укрывшись старыми пледами, и пили очередную порцию кипятка. Поесть в комнате не нашлось ни крошки.

- Рассказывайте, что за беда у вас приключилась?

Руки старика вновь затряслись, но он усилием воли поборол эту слабость, и сообщил:

- Я работаю во «Всесоюзном институте растениеводства имени Вавилова». Последнее время отвечал, помимо всего прочего, за часть уникальной коллекции семян. Три года мы хранили коллекцию, берегли, холили и лелеяли. За это время множество моих коллег умерло от голода, но не позволили себе взять ни зернышка! Исключительной порядочности были люди, настоящие ученые!

Железные люди. Смог бы я на их месте поступить так же? Если бы умирал сам, возможно, а если бы рядом умирали близкие?..

- И что же произошло дальше?

- Вчера, делая очередной обход, я заметил, что часть коллекции отсутствует. Ее украли! И подозрение, несомненно, падет на меня! Но я этого не делал, я бы не смог… предать память моих товарищей… я лучше умер бы, поверьте, молодой человек…

Я ему верил.

- И чтобы избежать позора и подозрений вы решили утопиться? – констатировал я.

Старик скорбно опустил голову и промолчал. Все было понятно без слов.

- Вы кого-то подозреваете? Кто, кроме вас, имел доступ к хранилищу?

Дед внезапно встрепенулся и подскочил на ноги. При этом одеяльце чуть было не свалилось с него полностью, оголив впалые плечи и сутулую худую спину с торчащими ребрами.

- А знаете, у меня ведь, и правда, есть подозреваемый! Как же я сразу не подумал!

Он так разволновался, что мне пришлось его успокоить.

- Попейте еще кипятку, - я налил в кружку обжигающую жидкость, - вам не нужно волноваться.

- Но ведь требуется бежать в милицию и обо всем немедленно сообщить?

- У вас есть доказательства?

- Нет, - вновь понурился старик. – Я даже не уверен, что я прав… возможно, сейчас я незаслуженно оскорбил подозрениями совершенно невиновного человека…

Вот ведь щепетильный какой! Даже невысказанное вслух обвинение его тяготит. Что же будет, когда дойдет до дела? Вновь пойдет топиться?..

- Нечего туда идти, все равно не поверят, - я злился сам на себя, но, кажется, готов был с головой влипнуть в очередную историю. Глубоко вздохнув, я посмотрел прямо в бесцветные глаза старого ученого: - Рассказывайте все: от начала и до конца. А потом подумаем вместе, чем вам можно помочь…