Черные ножи - 3

Глава 25

Тысячу раз прав был Флеминг, когда говорил, что «казино всегда выигрывает».

Фортуна, до этого сопутствующая мне во всем, в один момент повернулась ко мне задом, и я в полной мере ощутил, что такое тотальное невезение.

Впрочем, начиналось все хорошо.

Утром следующего дня, доставив трупы диверсантов и пленника в город, я распрощался с Савелием Пафнутьевичем и огромным бородатым мужиком, который прибыл на подводе, едва рассвело. Раненый был еще жив, и даже не стонал, лежал тихо, стиснув зубы и явно обдумывая модель своего дальнейшего поведения.

Их группе не повезло вдвойне. Во-первых, они наткнулись на меня, хотя планировали застать на станции лишь одного старика. Во-вторых, не успели соорудить тайник, планируя сделать это чуть позже, и все бумаги и документы оказались при них в вещмешках и карманах. А там было много интересного, в том числе актуальная карта фронта с многочисленными пометками – настоящий подарок для СМЕРШа. Ну а в-третьих, живой язык, знавший имена, пароли и явки – был главным подарком. И он, как мне казалось, готов был сотрудничать… конечно, сволочь примется торговаться, попытается выбить себе жизнь… но это уже не мое дело. Те, кому положено, решат, как с ним поступить. Я же груз сдал, и мог считать себя свободным.

- Береги себя, Савелий Пафнутьевич, - тепло попрощался я со стариком.

- Может, останешься до завтра? Вместе-то сподручнее будет рассказывать, как мы супостата схватили.

- Мне на фронт давно пора, к своим, заждались меня, каждая лишняя минута на счету.

- Ну-у… тебе, конечно, виднее. Будь здоров, Василий!

На этом мы и расстались, а к вечеру я уже добрался до расположения 7-го гвардейского танкового корпуса.

В новой части приняли меня если и не с распростертыми объятиями, то вполне радушно. Лишних вопросов не задавали, документы Шведова командира батальона вполне удовлетворили, и он сходу направил меня в неполный экипаж родной и знакомой «тридцатьчетверки», приказав обживаться и знакомиться с товарищами.

Экипаж подобрался бравый.

Лихой командир по фамилии Зотов, более похожий на кавалериста. Веселый, широкоплечий, с чуть подкрученными усами. Он дружелюбно похлопал меня по спине и заявил:

- А ты здоровый парень, в машине тесновато станет!

Механик-водитель сержант Гафаров – маленький улыбчивый таджик, пожал мне руку и радушно пригласил угощаться ужином из общего котелка. Заряжающий – парень с черным от копоти лицом по фамилии Остапенко приветственно поднял сжатый кулак вверх.

Хорошие ребята, боевые. Коллектив сплоченный, проверенный временем. Что случилось с их стрелком-радистом, я не спрашивал, не принято. Конечно, с большей радостью я вернулся бы к своим… но где они сейчас? Что с ними… этого я не знал.

Казаков погиб, его уже не вернуть. Как прежде – не будет никогда.

Да и нашего танка, который мы собирали своими руками, тоже больше нет. Я разменял его на жизни нацистов, и нисколько об этом не жалею.

Ночь прошла спокойно, а на утро нас бросили в самое пекло.

Немцы попытались отбить Брусилов, направив туда мощную ударную группировку войск. Задача нам была поставлена простая – держаться любой ценой. На деле это означало умереть, но остановить врага.

Наша рота вступила в бой северо-восточнее Брусилова. Зотов, единственный, кто хоть что-то мог разглядеть со своего командирского места, азартно комментировал происходящее.

- Поперли, гады! Танки и пехота. Осколочно-фугасный заряжай! Огонь!

Бахнуло. Я привычно открыл рот, чтобы уши не заложило. Шлемофон, как обычно, помогал слабо. Выглянул сквозь обзорную щель, но ничего толком не разглядел. Поле сплошь скрылось в дыму, мне было видно лишь шагов на десять вперед.

- Эх, промазал! – разочарованно сообщил Зотов. – Но ничего, сейчас вы у меня попляшете!

Второй выстрел, судя по его бурной реакции, оказался более удачным.

Танк сдвинулся с места и пополз вперед. Что-то звонко чиркнуло по броне. Мы с Гафаровым переглянулись. Повезло, рикошет.

Бой для танкиста – это сплошная неизвестность. Ты сидишь в консервной банке и ничего не можешь сделать, чтобы повлиять на результат, поэтому остается лишь выполнять свою работу. Я помогал переключать передачи Гафарову – сам он не справлялся, слишком легкий, а коробка – тугая.

Вторая, третья. Вроде, движемся.

Я приник к пулемету. Впереди сквозь дым проступили силуэты вражеских машин, за ними прятались солдаты.

- Огонь! – опять невыносимый запах пороховых газов.

Я закашлялся. Потом чуть оклемался и начал стрелять из пулемета по немцам. Делать это приходилось практически наугад, но я был уверен, что нескольких человек зацепил. Может больше, не разглядеть.

Другие танки нашей роты двигались параллельным курсом. Одна машина чуть вырвалась вперед, но тут же загорелась и остановилась. Бойцы попытались покинуть танк, но я увидел, как командир упал обратно, едва высунувшись из верхнего люка. Механик-водитель, объятый пламенем, успел вылезти из переднего люка, но тоже упал и больше не поднимался.

И все же постепенно мы продвигались вперед.

Гафаров, умело пользуясь рельефом местности, прятал наш танк от врага, оставляя для обзора лишь небольшую его часть.

Зотов же стрелял непрерывно. Сколько машин он подбил, я не знал. Наверное, он и сам этого не знал, но иногда радостно вскрикивал.

- Отступают! Назад пятятся, сволочи!

Я и сам углядел сквозь прорехи в дыму, что немецкие машины поползли в обратном направлении. Кроме тех, что горели – таких на поле осталось немало.

- Врешь, не уйдешь! Заряжай, Остапенко, заряжай, родной!

Мы гнались за отступающими, словно поставив своей целью не дать уйти ни одному танку.

Наш командир чересчур увлекся. Это нас и погубило.

Мы вырвались вперед, опередив всю роту. Я стрелял из пулемета без перерыва вслепую. Даже если не попаду, то хотя бы заставлю солдат упасть и ползти.

И тут по нам прилетело.

Бронебойный снаряд пробил лобовую броню и, превратив Гафарова в окровавленный фарш, прошел сквозь все отделение и убил Остапенко, лишь каким-то чудом не подорвав боеукладку.

Совершенно непонятно, каким именно образом мы с Зотовым остались живы, но меня изрядно контузило, и долгую минуту я ничего не соображал, лишь открывал и закрывал рот и, сняв шлем, прикоснулся к ушам. Из них шла кровь.

Наконец, я сообразил, что надо выбираться. Через то, что осталось от Гафарова, я лезть и думать не хотел. Оставался лишь верхний люк. Зотов уже был на внешней броне и стрелял по кому-то из пистолета.

Я посмотрел на свои руки – они дрожали. Не от страха, от контузии.

И все же я сумел выползти на броню и скатиться вниз, на мерзлую землю. Мы находились на краю леса. Немцев видно не было.

- Живой? – у Зотова было страшное лицо. Он был весь в крови, но не своей, а Остапенко. Наверное, я и сам выглядел не лучше.

Я неопределенно пожал плечами.

- Они там, за деревьями прячутся! – сообщил командир. Я не понял, о ком речь, но он тут же пояснил: - Несколько солдат. Из оружия – лишь винтовки. Не дадим им уйти! – и тут же поднявшись в полный рост, закричал: - За Родину! За друзей! Смерть врагам!

И бросился вперед, стреляя на ходу. Я, пошатываясь, побежал следом, достав пистолет из кобуры. Оружие мне выдали еще вечером, и пристрелять его я не успел. Но оружие было не новое – значит, проверенное.

В ушах стоял звон, в голове словно непрерывно били в колокола. Я споткнулся и упал. Встал, побежал дальше.

Фигура Зотова в танковом комбинезоне мелькала впереди среди деревьев. Я старался не потерять его из вида, но заметно отставал. Мы углубились в лес, сильно оторвавшись от своих. Надо было возвращаться, но командир, опьяненный жаждой мести, и не думал останавливаться. Я же не хотел бросать его одного.

И в этот самый момент моя удача окончательно истощилась.

Мы выбрались на прогалину и внезапно оказались прямо среди группы немцев. Чуть впереди стоял «Тигр», мерно урча мотором. Рядом с ним приткнулись две «четверки», мотоколяска и телега с тощей кобылой. Вокруг них возились несколько человек.

Наше появление оказалось полной неожиданностью для немцев. Врагов было человек двадцать, все вооружены винтовками. У нас же – два пистолета, да привычный нож у пояса.

Я понимал, что обратной дороги нет. Развернись мы, и нас попросту расстреляют в спины. Сейчас через мгновение первое удивление пройдет, и нам конец.

Зотов сомнениями не терзался. Он даже не притормозил, начав стрелять прямо на бегу. Вот только первая пуля прошла мимо цели, а потом пистолет заклинило.

Немцы сбили его с ног и начали яростно пинать. На меня бросились сразу трое. Одного я уронил в снег крепким ударом, но второй прыгнул мне в ноги, заставив потерять равновесие, а третий сходу ударил прикладом прямо в лицо.

Я и так сейчас плохо соображал, а этот удар окончательно вывел меня из игры.

Дальнейшее я помнил лишь урывками. Кажется, меня забивали ногами. Я то нырял в темноту, то ненадолго приходил в себя. Глаза почти ничего не видели, все лицо было в крови. Несколько ребер сломали.

Зотова куда-то потащили за ноги. Его голова безвольно болталась, как у детской игрушки.

Убит?

Почему я еще жив?!

Один из солдат прицелился в меня из винтовки.

Ну, вот и все. Отбегал свое, пора и честь знать. Мне дали вторую жизнь, и я прожил ее, как считал нужным. Но все имеет свой финал.

Глаза закрывать я не стал, русский солдат смерти не боится.

- Nicht schiessen!* - раздался громкий окрик.

*(нем.) Не стрелять!

Немец нехотя опустил винтовку. Почему не выстрелил?

В поле моего зрения оказался офицер – какой-то мелкий чин. Кажется, это он приказал не убивать меня. Чего он хочет? Офицер бросил на меня короткий взгляд и приказал солдату:

- Dies an die anderen Gefangenen. Deutschland braucht Arbeitskräfte!

*(нем .) Этого к другим пленным . Германии нужны работники!

Меня подхватили под руки, дотащили до подводы и бросили сверху, предварительно связав руки за спиной. И тут, наконец, я все же потерял сознание.

***

Все последующие дни слились для меня в одно бесконечное серое пятно. Я был жив, но считал, что это ненадолго.

Контузия и удар прикладом по голове сильно сказались на мне. Вдобавок, я заболел. Тело горело огнем, сознание мутилось. Из-за сломанных ребер я даже вздохнуть почти не мог. Каким образом я не умер в первую же ночь, было загадкой.

Меня отвезли в импровизированный лагерь, устроенный прямо в поле. Изрядный кусок территории попросту отгородили колючей проволокой – получился своеобразный загон, только вместо скота здесь были люди. Несколько сотен человек лежали на земле, на снегу, который опять повалил с удвоенной силой.

К утру примерно треть оказалась мертва – замерзли. Немцы их даже трогать не стали, так и оставили лежать там, где они обрели покой.

Остальных же подняли на ноги и погнали в неизвестном направлении. Кто не мог идти и падал, того, не церемонясь, добивали.

Я едва передвигал ноги и чувствовал, что долго не продержусь. Когда последние силы почти подошли к концу, ноги стали заплетаться, и я уже готов был рухнуть, чтобы более не встать, кто-то ловко поддержал меня, а потом закинул мою руку себе на шею. Стало легче.

- Держись, Вася! – услышал я голос Зотова. – Не сметь сдаваться! Прорвемся, боец!

Он спас меня. Без него я бы не выжил.

Шли мы долго, потом услышали паровозный гудок. Вокзал? Через полчаса вышли к станции. Нас вместе с другими погрузили в промозглый вагон и заперли двери. Свет тонкими лучиками пробивался внутрь сквозь щели и зарешеченные оконца.

Я прислонился к стене вагона и тихо сполз вниз.

Вновь пришла тьма.

Дальнейшие дни ничем не отличались друг от друга. Иногда давали поесть – пустую похлебку. Зато она была горячая.

Из тех, кто находился в вагоне, через неделю осталось не больше половины. Остальные не выдержали.

Мой организм, до этого прекрасно справлявшийся с любой бедой, внезапно засбоил. Я все никак не мог выздороветь. Кашель разрывал легкие, глаза слезились, температура была под сорок. Слабость такая, что я не мог поднять руку. А ребра… про них и думать не хотелось.

Зотов помогал мне, ухаживал, приносил еду.

Я держался исключительно усилием воли. Несколько раз помышлял о смерти – но это был бы слишком легкий выход.

Потом мы куда-то приехали, и нам приказали выгружаться из вагона.

И вновь пеший переход, на этот раз короткий – всего пара часов.

Я почти безвольным кулем висел на Зотове, без его помощи давно бы упал. Он и сам был слаб, еле передвигал ноги, но не сдавался. Хмуро сдвинув брови, он целеустремленно шел и шел вперед.

Мы вошли в небольшую деревеньку. Колонна пленных растянулась на добрые пару сотен метров.

Впереди показались казармы, а прямо за ними высокая стена. Охранные вышки торчали каждый сотню метров, по два пулеметчика на каждой вышке. Поверх стены тянулась колючая проволока.

Первые ворота были широко распахнуты. Потом метров триста свободного пространства, и вторая стена.

Вымощенная камнем дорога привела к пропускному пункту в виде двухэтажного домика с арочными железными воротами по центру.

Фигурная надпись, сделанная прямо на воротах, гласила: «Arbeit macht frei!*»

*(нем.) Труд освобождает!

- Мы на месте, - прямо мне в ухо прошептал Зотов. – Это Заксенхаузен, концлагерь. Отсюда нам живыми не выйти…