Черные ножи - 3

Глава 15

Рассказал мне Наум Натанович Абрамов, а именно так звали моего нового знакомца, следующее. Знаменитая коллекция, носившая имя ее основоположника Николая Вавилова, начала свою историю еще в XIX веке, когда 1894 году было создано первое «Бюро по прикладной ботанике», после Революции переименованное во «Всесоюзный институт прикладной ботаники и новых культур». Смыслом своей жизни Вавилов ставил поистине масштабную цель: «досыта накормить человечество». Для этого он с группой коллег совершил более сотни экспедиций по всему миру, пополняя коллекцию. В итоге, накануне войны в институте было собрано более двухсот тысяч экземпляров растений, которые в случае природного катаклизма могли бы спасти человечество от вымирания. К сожалению, судьба самого ученого была печальна. Его арестовали накануне войны, приговорили к расстрелу, позже заменив приговор на двадцатилетнее лишение свободы в исправительно-трудовых лагерях, и совсем недавно, в январе 1943 года он скончался в Саратовской тюрьме от пеллагры – болезни, которая вызывается полным истощением организма.

- От такой болезни дохнут бездомные собаки, - тяжело вздохнул Наум Натанович, - точнее, дохли. Сейчас-то в Ленинграде их не осталось, всех сожрали. Представляете, великий ученый мирового уровня сдох, как собака.

Я промолчал, а что тут скажешь? Удивительно, что Абрамов вообще заговорил об этом происшествии с практически незнакомым ему человеком. При желании я запросто мог настрочить донос о вредоносных разговорах, которые он ведет. Разумеется, лично я до подобного бы не опустился, но мало ли кто попался бы ему в собеседники. Самому же Науму Натановичу было уже совершенно все равно, что с ним будет дальше.

С момента начала блокады в 1941 году, судьба коллекции оказалась под вопросом. Примерно полтонны семян успели отправить самолетом в Красноуфимск, в недавно построенную селекционную станцию, еще кое-что вывезли сотрудники института в обычных вещмешках по Ладожскому озеру. И все же основная часть осталась в заблокированном городе, где за ней могли присматривать максимум пара десятков сотрудников. Остальные либо ушли на фронт, либо успели попасть в эвакуацию.

- Ведь это мировой генофонд лучших сортов, бесценное собрание, способное принести пользу всему человечеству! – горячился Наум Натанович. – Но знали бы вы, каких трудов стоило спасти коллекцию. Температура в помещении должна быть хотя бы ноль градусов, а вы сами знаете какие у нас тут зимы! В сорок первом было холодно – жуть, аж до минус сорока доходило! Топили, чем могли. Таскали все, что горит, рыскали по всему городу, искали. Дети сильно помогли, пионеры. Выжили, спасли коллекцию! Потом другая беда – крысы! Их ведь не останавливают ни двери, ни замки. Они лезут по стеллажам, скидывают контейнеры с полок, крышки слетают, и, пожалуйста, можно жрать. И ведь за всем не уследишь! Нас всего двадцать человек, сами еле ходим, а металлических контейнеров – сто тысяч! Ну что делать, начали связывать их по несколько штук вместе. Это помогло, сил сбросить такую связку у крыс уже не хваталет.

- Крысы – понятно, а люди? Неужели никто не пытался поживиться?

- Пытались, еще как. Много раз ночами хотели проникнуть в кладовые, пришлось даже организовать круглосуточное дежурство, двери оббить жестью, а окна заколотить досками. Все комнаты опечатали, и по одному туда заходить запретили. Минимум, вдвоем, чтобы один контролировал действия второго.

- И все же кто-то сумел обойти меры безопасности? – мы приблизились к главному.

- Как выяснилось, да. Вот только я никак не пойму, каким именно образом? Пломбы на дверях целы, замки не тронуты, и все же… внутри кто-то был. Я с утра обнаружил, что примерно три десятка контейнеров пусты. Пропал уникальнейший материал!

- Вы сказали, что по одиночке в хранилище зайти нельзя? – уточнил я. – Кто-то был с вами, когда вы заметили пропажу?

- Да, мы делали обход вместе с Александром. Это мой молодой коллега. Для фронта он не годится – инвалид детства, ходит с трудом, а в науке делает большие успехи. Но он проверял другую часть хранилища и ничего не заметил.

- А вы ему не сказали?

- Нет, ведь я был последним, кто в прошлый раз проводил ревизию в этом хранилище. А значит, вся ответственность теперь на мне. Если я не проверил контейнеры в прошлый раз, то виноват и заслуживаю самого сурового наказания… но ведь я совершенно уверен, что они были полны…

- Подождите с наказанием, давайте для начала разберемся с парой моментов. Итак, по вашим словам, следов взлома и проникновения нет, но содержимое контейнеров пропало. И в этот раз крысы точно не виноваты, потому что ящики стояли на стеллажах в закрытом виде?

- Именно, молодой человек, все так и было, - развел руками Наум Натанович.

- И у вас есть подозреваемый?

- Сейчас, поразмыслив, я уже не уверен в своих словах…

- Хотелось бы подробностей, - поторопил я его.

- Понимаете, нам для охраны выделили несколько красноармейцев. Они обычно дежурят внизу у главного входа по двое, сменяясь раз в сутки. Не хочу наговаривать… но один из них имеет совершенно разбойничий вид. Огромный, косматый, с железным зубом и дикой ухмылкой, на пальцах татуировки. Честно сказать, я его побаиваюсь. Мне кажется, он мог бы пойти на преступление… вот только каким образом он проник внутрь, я никак не могу представить. Разве что ночью, когда в институте почти никого нет. Но пломбы не тронуты! Не понимаю…

Занятная история с этими пломбами. Окон в кладовых нет, двери не взломаны, других возможностей попасть в хранилище нет. И все же, кто-то сумел это сделать. Хотелось бы взглянуть на все своими глазами, но в институт меня не впустят – это факт. И все же я должен был помочь старику, ведь я дал ему слово. Но как?

- Когда вы проводили прошлую ревизию? – уточнил я. Пока картинка никак не складывалась у меня в голове.

- Неделю назад, - подсчитал в уме старик, - а следующая будет через три дня. И там пропажу уже точно заметят…

- Значит, у нас есть в запасе целых три дня! – подытожил я.

Наум Натанович внезапно спохватился. Поглощенный своим горем, он ведь даже не поинтересовался моим именем, не то, что прочими подробностями. Между тем, с точки зрения любого жителя нынешнего Ленинграда, я выглядел весьма подозрительно. Первое, без документов – одного этого уже хватало, чтобы звать милицию. Второе, одет явно в чужие вещи, не своего размера. Как раз с этим проблем было меньше, сейчас не до показа мод, все носили, кто во что горазд, лишь бы тепло и ветром не продувалось. Третье, я молод и на вид совершенно здоров. Спрашивается, почему не на фронте? Тем более, на мне гимнастерка и галифе. Физиономия не бритая – щетина стала с недавних пор расти у меня густая, у Димки такой не водилось год назад. Ну и еще много всяких мелочей, которые мог бы подметить внимательный взгляд глаз: плохое знание города, масса свободного времени, опять же черный нож в ножнах. В общем, лишь столь рассеянный человек, как Абрамов, мог не придать всему вышеперечисленному ни малейшего значения. Теперь я понимал, что ограбить такого человека легче, чем конфету у ребенка отобрать.

- А как же… - попытался он подобрать слова. – Разве у вас нет своих дел?

- Нет, до пятницы я абсолютно свободен, - улыбнулся я, вспомнив детский мультик.

Но Наум Натанович узнать цитату не смог по той простой причине, что мультфильм еще не сняли, а в классической книжке Милна этой фразы не было. Поэтому он закивал всерьез и впервые за вечер улыбнулся.

- Мне вас само провидение послало… но будет ли удобно…

- Будет! Давайте так, - предложил я, - вот там за печкой в углу достаточно места на полу, мы кинем туда старое одеяло и я поживу у вас немного. Этим вы меня крайне выручите. А я постараюсь отплатить вам тем, что отыщу зерно. Поверьте, мне это будет сделать проще, чем вам.

- Знаете что, молодой человек, - торжественно сказал Абрамов, - если у вас все получится, наука будет перед вами в неоплатном долгу.

- Дмитрий, - я протянул ему руку, наконец, представившись, - Дмитрий Буров.

Наум Натанович торжественно пожал мою ладонь. Его рука была тоненькой и хрупкой. Казалось, надави я чуть сильнее, и сломаю его кости, словно веточки. Чем он вообще питался эти годы? Воздухом?

- Вот только угостить мне вас совершенно нечем, - горестно развел он руками, словно прочитав мои мысли, - вашему молодому организму требуется много энергии, но, увы…

- Ничего, завтра что-нибудь придумаем! – не особо расстроился я.

- Зато у меня найдется для вас одежда по размеру. Не новая, уж простите, но вам, думаю, подойдет. Вещи сына, он на фронте. Вы с ним примерно одной фактуры!

Он и сам переоделся в чистые, хоть и многократно латаные вещи, и мне достал из сундука рубашку, брюки, телогрейку и шапку. Сапоги я оставил трофейные, они были как раз по ноге.

- Вот, совершенно другое дело! – радостно оглядел меня Абрамов. – Теперь вам хотя бы будет тепло…

- Благодарю, Наум Натанович!

- Носите на здоровье, Дмитрий!

Удивительно чистый душой и мыслями человек был Наум Натанович. Другой бы засомневался, начал ловить на несостыковках, а он просто взял и поверил моим бессвязным объяснениям. Грех такому не помочь!

Несмотря на пустой желудок, в котором плескалась исключительно вода из чайника, я уснул крепко и прекрасно выспался.

Проснулся как раз перед самым рассветом, изрядно закоченев. Зима близко! Ее дыхание уже вовсю ощущалось, особенно все более долгими ночами.

Наум Натанович свернулся калачиком на своем узком топчане и казался скорее мертвым, чем живым. Я даже испугался, не отдал ли он богу душу во сне, тем более после вчерашнего купания, но тут старичок закашлялся – живой. Его тело было больше похоже на тело дистрофичного подростка – крючка, как их называли в Ленинграде, потому что их скелеты были сильно обтянуты кожей, а позвоночник при этом выдавались вперед, делая их похожими на рыболовный крючок. И как он выжил в этой убогой квартире, точнее ее остатках, целых два года, совершенно непонятно. Одной печужкой не спасешься в суровые зимы. Она тепла-то дает еле-еле, комнату не обогреет – это точно, но внутри все же лучше, чем снаружи. Видно, Абрамов большую часть времени проводил в институте, а в разрушенном доме появлялся крайне редко. А в институте топили, он сам говорил.

Потом мы завтракали, и вновь это был пустой кипяток. Наум Натанович прятал глаза от стыда, потом протянул мне две неиспользованные продовольственные карточки.

- Вот, возьмите. Может, получится достать продуктов? – потом он вытащил откуда-то из-под подушки потрепанный жизнью кошелек. – Денег, правда, совсем мало… понимаете, с тех пор, как началась блокада, наличные средства не могут завезти в город, зарплату не выдавали уже очень давно. Однако налоги мы платим вовремя! Вот такой парадокс! Мне еще повезло, что мой сын совершеннолетний. С других, у кого дети в эвакуации, берут плату за пребывание в детсадах и интернатах. Все деньги идут на будущую Победу! Впрочем, вы не подумайте, я все равно добровольно отдаю почти всю зарплату, много ли старику надо? Многие так делают. Дети – наше все, наше будущее! Они должны, обязаны уцелеть в этой войне!..

Я решительно отодвинул кошелек в сторону, а вот карточки взял. Без них шанс найти продукты стремился к нулю. С ними он тоже был невелик, но все же имелся. В мое время у многих ходило такое мнение, что карточки в войну были аналогом денег. На самом же деле они всего лишь давали право на приобретение тех или иных продуктов в указанном количестве, но оплатить их требовалось наличными, правда, по государственным ценам. Конечно, существовал и черный рынок, куда без него, но о ценах там я даже думать не хотел.

- Не волнуйтесь, идите на работу, как обычно. Делайте вид, что все в порядке… насколько это возможно. Вам нужно приглядеться к красноармейцам получше: как они проводят время на службе, о чем говорят… но главное – не привлечь излишнего внимания и не вызвать их подозрений. А еще постарайтесь по-новому взглянуть на своих коллег. Доверие – это хорошо, но нам надо отыскать преступника, а им может быть кто угодно!..

Наум Натанович серьезно кивнул, осознав всю важность предстоящей задачи. Потом проинструктировал меня, рассказав, где лучше попытать удачи с карточками. Но все оказалось не так просто.

- Я прикреплен к определенному магазину, там и должен отовариваться, - скороговоркой затараторил Абрамов, - только хлеб можно получить в любой булочной. Видите, каждый месяц карточки иного цвета. У меня, как у деятеля науки, в ноябре - синяя. Раньше в картах были прописаны нормы продовольствия, но они так часто менялись, что теперь указаны исключительно наименования. Но вы не переживайте, продавцы все взвесят и выдадут. Сами же карточки тоже постоянно меняют, то разделяют, то совмещают. Вот, смотрите, с января этого года сахар объединили с крупой и макаронами, а раньше он был с маслом и кондитерскими изделиями. Недавно рыбная карта вернулась, с сорок первого года ее не видел…вам, Дмитрий, если получится, лучше всего отоварить карту Н2 – она общая, на семь видов товаров: тут и соли, и крупы, и сахар, и даже чай и сало. Но последнее вы вряд ли достанете. Впрочем, как повезет…

Сама карта – «простыня», выглядела, как страницы большой книги. В центральной части были вписаны фамилия и инициалы Наума Натановича и его адрес, все остальное пространство занимали отрезные талоны, из которых использовано было всего пара штук. Ох уж, товарищ Абрамов, не следит он за тем, чтобы вовремя получить продукты.

- А мне выдадут по чужой-то карте? – засомневался я.

- Должны, скажете, что я приболел и не могу сам прийти, - посоветовал он.

- Увидимся вечером, Наум Натанович… и еще раз напоминаю: будьте осторожны!

Абрамов ушел чуть шаркающей, но вовсе не кавалеристской походкой старого, больного человека, у которого силы воли осталось куда больше, чем здоровья.

Когда он уже был далеко, я заметил, что кошелек упрямый старик все же оставил для меня на стуле. Ладно, воля ваша, рассчитаемся позже! Я быстро засунул кошелек и карты за пазуху, туда же спрятал нож, с которым не расставался, и вышел на улицу.

Сегодня дождя не было, но ветер дул с такой силой, что приходилось придерживать шапку на голове, чтобы ее не унесло прямиком в Балтийское море.

Теперь, когда я выглядел, как обычный горожанин, постороннего внимания к своей персоне ощущал значительно меньше. И все же, заметив вдалеке очередной патруль, я старался переждать в подворотне или перейти на другую сторону улицы. Документов-то у меня до сих пор не имелось, и первая же проверка кончится фатально. Тем более что вчерашний капитан, наверняка, уже предпринял меры по моему розыску, и уж словесным-то портретом милиция и бойцы к этому моменту явно обладали.

А так, подняв воротник и натянув шапку как можно глубже на голову, я стал практически незаметен. По крайней мере, так мне казалось.

Магазин, в котором обычно получал продукты Абрамов, я отыскал быстро. Он оказался совсем недалеко, буквально через пару кварталов. Но дверь была закрыта и висела табличка: «Переучет». Рядом с входом топтались несколько граждан, негромко переговариваясь между собой.

Когда я приблизился, все умолкли, чуть настороженно поглядывая в мою сторону.

- Закрыто, что ли? – поинтересовался я у полной краснолицей женщины лет сорока на вид.

- Ты глаза дома забыл? – поразилась тетка. – Чего надо? Что-то я тебя не припомню!

- А вы всех тут знаете?

- Кого надо, того знаю. Тебя вот нет! Так чего надо-то? Али гречей или курой захотел отовариться?

Остальные, с любопытством прислушивавшиеся к разговору, дружно засмеялись.

Ввязываться в склоку я не стал и просто отошел чуть в сторону. Нет, друзья, так дело не пойдет!

Поторчав на месте с четверть часа, но так ничего и не дождавшись, я заметил очередной патруль и, спокойствия ради, зашел за угол ближайшего дома. За мной шагнул неприметный мужичонка, до этого тершийся вместе с остальными у дверей магазина.

- Чего тебе? – негромко спросил я.

- Гляжу, у тебя не все ладно? – сквозь зубы цыкнул на мостовую желтоватой слюной мужик. Был он среднего, даже скорее низкого роста, чуть скособоченный, весь какой-то неказистый, кривоватый, но смотрел с прищуром, внимательно. Непростой пассажир.

- Не жалуюсь, - попытался отделаться от назойливого внимания я.

- Так, может, мне солдатиков кликнуть, пока они недалече? – ухмыльнулся он в ответ.

- Сам-то чистый ходишь? Не аукнется? Али ты капорник?*

*(жарг.) Предатель, доносчик.

- Гляжу, не фраер? Ладно, побалакаем по серьезному? Что ищешь?

- Харчи нужны, - не стал отнекиваться я. – Имеешь, что предложить?

- Граммики есть порционные, берклен, макароны, дуранды немного, - перечислил местные «деликатесы» мужик. – А максать* чем будешь? Только я талоны не беру, - неприятно рассмеялся он, - у самого полно.

*Граммики – ленинградский паек 125 грамм хлеба на человека, берклен – сушенная курительная смесь из опавших березовых и кленовых листьев, дуранда – спрессованные куски отходов от производства муки.

Максать – платить (жарг.)

- Найдется чем, - я многозначительно похлопал себя по карману.

- Тогда потопали…

Мужичок, не дожидаясь моего согласия, развернулся и пошел наискось сквозь серый осенний двор прямо по грудам опавшей листвы, грязи и лужам. Подумав мгновение, я отправился следом за ним.