Черный крест

Глава двенадцатая ОТ ДОМА К ДОМУ

Странное чувство временами охватывало Калмыкова.

Он казался себе похожим на человека, который идет рядом с движущимся поездом. Совсем близко, у плеча, постукивают колесами вагоны, обдает горячим ветром. Протяни руку — коснешься шершавой металлической стенки. Но руку протянуть нельзя, близкий поезд бесконечно далек. У пассажиров, проводников своя жизнь, они даже не подозревают о путнике, который рядом, за стеной вагона. Может, случайно кто-то бросит сквозь окно рассеянный взгляд, увидит одинокую фигуру, бредущую вдоль железнодорожного полотна, и сразу забудет о ней.

Отрывистее стучат колеса, туже волны разорванного воздуха — поезд ускоряет ход. Вот прошел он, исчез за поворотом, путник остался, и вокруг холодное солнце, и выпачканные мазутом шпалы, и блестящие параллели рельс, которые сходятся во враждебной дали. Тоска одиночества, взгляд ищет последний дымок паровоза, а дым тает в небесной пустоте…

Почему приходят эти мысли? Ведь как будто бы причин для них нет?

Почти полгода Калмыков в Приморске и нельзя сказать, что время истрачено зря. Он никогда не надеялся на быстрые успехи, понимал — работа предстоит кропотливая. Кое-чего он достиг. Устроился в безопасном месте, прочно вошел в общину. Через Шаю Грандаевского наладится связь с зарубежными братьями, со дня на день надо ожидать первой посылки литературы, инструкций. Поганой метлой вымел Саша развратных молодух, теперь все делается в строгом соответствии с иеговистскими правилами. Появился первый надежный человек — Прасол. Есть Люба…

Вот, пожалуй, мысль о Любе, о «крещении», после которого девушка попала в больницу, лишала Калмыкова душевного равновесия. Именно вслед за «крещением» начался разлад, который становился все сильнее и сильнее. Саша старался не поддаваться, бороться с собой.

Он посетил Любу в больнице. Она не ходила, и его провели в небольшую квадратную палату, где стояли две кровати — Любина и бойкой, несмотря на недуг, девахи, разглядывавшей посетителя с откровенным любопытством. Люба и Маруся успели подружиться, она тоже вступила в разговор между Сашей и Любой. Рассказала, что живет в селе, работает колхозной свинаркой.

— Они ж такие чуднесенькие, — хлопая от удовольствия в ладоши, вспоминала вверенных ее заботам поросят.

С еще большим азартом рассказала про вечера в клубе, про кружок художественной самодеятельности, про Диму-тракториста, к которому явно была неравнодушна.

Даже в больнице Маруся не могла оставаться без дела, выучилась вязать, читала, что называется, запоем. Болезнь отступала перед энергичным, веселым человеком — врачи обещали Марусе скорое выздоровление. А рядом с нею, как бы черпая в ее бодрости силы, чувствовала себя лучше и Люба. Не осталось следа от нездорового, лихорадочно-истерического возбуждения, организм креп, а мечты… то и дело уходили от божественного к земным делам, о которых так хорошо говорила Маруся.

Саша радовался улучшению здоровья Любы и делал вид, что не замечает перемен в мыслях ее. Уверял себя — все пройдет, Люба в вере останется прежней.

А покоя в душе не было…

И Калмыков еще энергичнее принялся за дело, которое иеговисты считают для себя главным, именуют его «от дома к дому».

«От дома к дому» — не просто лозунг политических и тактических действий «свидетелей Иеговы». Это хорошо продуманная, четкая программа. Методы ее созданы многолетним опытом сектантских миссионеров, к разработке ее привлекались ученые — специалисты так называемой «практической психологии», к которой с большим уважением относятся в США. «От дома к дому» — значит вести наступательную агитацию, все время вербовать в секту новых членов, проникать в семьи, изучать характер, склонности, обстоятельства жизни намеченной жертвы, терпеливо выжидать момент, когда «слово Иеговы» окажется наиболее доходчивым, «упадет на благоприятную почву». Вот что говорилось в «трактате», написанном одной из видных иеговисток, в прошлом — изменницы Родины, служившей в гестапо.

Иеговисты подсчитали, что в четырех евангелиях слова «квартира» и «дом» употреблены 110 раз, почти всегда связаны с проповедованием «священного писания». Поэтому, мол, журнал «Башня стражи» требует от иеговистов идти «от дома к дому», распространяя «благую весть».

Конечно, в случае нужды «свидетели Иеговы» избирают и другие места для своей пропаганды. Евстигнеюшка по наущению Макруши регулярно посещала кладбища. Приметив одинокую женскую фигуру у свежей могилы, подсаживалась, охала, вздыхала, «сочувствовала». Постепенно переводила разговор на «утешение в вере». Иногда ее слушали, иногда — нет, но Евстигнеюшка придерживалась инструкции: «не уходи без изложения «свидетельства», поставь два-три вопроса и так или иначе заинтересуй». Если слова Евстигнеюшки встречались внимательно, старуха приглашала новую знакомую к себе. Здесь за нее брались Макруша и Крыжов. Так была вовлечена в секту мать маленького Пашки, с которой познакомилась Евстигнеюшка на похоронах ее мужа.

Проще и грубее были методы Буцана. Уповал он главным образом на свою физическую силу — не всякий мог с ним совладать. Когда дверь намеченной Буцаном квартиры отворялась, иеговист без приглашения проходил в комнаты, садился на свободный стул, начинал «вещать». Изумление, возмущение, гнев хозяев на него не действовали. Он продолжал свое. Не однажды нарывался Буцан на рослых мужчин, которые попросту выталкивали взашей незваного гостя. Однако это были, так сказать, издержки производства, Буцана не смущавшие. Громкий голос его, манеры юродивого, принимавшиеся темными людьми за признак «святости», иногда производили впечатление. Впрочем, гораздо чаще выведенные из терпения хозяин или хозяйка грозили милицией, дружинниками — тогда «свидетель Иеговы» немедленно исчезал. Контакта с представителями власти Буцан совершенно не переносил… Все же, как-никак, а кое-кого в секту он сумел завербовать, особенным успехом считал вовлечение в общину Валерия Комова — молодого человека, который охранял иеговистское сборище в день первого посещения его Сашей.

Комова сбила с пути несчастная любовь. Был он скромным пареньком, фрезеровщиком высокой квалификации, учился на заочном отделении техникума. Когда за соседний станок встала золотоволосая Ниночка Харитонова, Валерий сразу понял: эта девушка — его судьба.

А (старая, как мир, история!) Ниночка любила другого, вскоре вышла замуж. С тех пор в душе Валерия что-то надломилось. Реже и реже посещал он занятия в техникуме, пока не забросил учение совсем; чтобы не встречаться с Ниночкой, перешел на другой завод, где установить былую репутацию отличного специалиста не сумел; старых друзей растерял, новых не приобрел. Начал попивать, надеясь в вине найти забвение. Буцан увидел его, чуть пьяного, в сквере на дальней скамье. Подсел. Разговорились. Как бывает иногда, горестный Валерий открыл сердце случайному собеседнику. Буцан постарался закрепить знакомство, втереться в доверие, пообещал молодому человеку «путь к счастью» — религия отвратит его от мыслей о Ниночке.

Полностью Комову пока не доверяли. Постепенно поручалось ему то одно, то другое дело, вроде тайной охраны противозаконного сборища, чтобы погуще замарать его, лишить возможности вернуться в семью честных людей. Виновный перед народом, Комов станет послушным орудием в руках иеговистов. Буцан любил похвастаться «будущим» Комова.

Тоньше других действовали Макруша и обученный им Крыжов. Исподволь, подробно разузнавали о семьях, застигнутых бедой: болезнью, несчастьем, внутренними распрями. Находили общих знакомых, незаметно втирались в такую семью. Мелкими услугами, «душевными беседами» приобретали доверие. От бесед переходили к чтению «теократических» книг, просили переписать «реферат» — мистическую, антисоветскую статейку. Постепенно вовлекали ничего не подозревавшую жертву в свои сети. Прасол и Люба служили доказательством, что далеко не всегда усилия иеговистских агитаторов оказывались бесплодными.

Что касается Калмыкова, то он большие надежды возлагал на Петра и Ксану. Понимал: они — настоящие.

После свадьбы «пионер» укрепил знакомство с молодоженами, подружился. Встречали его хорошо, рассказывали о себе, своей работе, товарищах. Неведомый мир раскрывался перед Сашей. Его убеждали, что таких, как Петро и Ксана, не существует, они — выдумка, «советская пропаганда». И теперь Калмыков не раз ловил себя на том, что гораздо чаще слушает Петра и Ксану, чем пытается направить беседу по-своему.

Впрочем, оправдывал себя — торопиться нечего. Действовать надо с большой, очень большой осторожностью, иначе испортишь все. До поры до времени ограничивался общими рассуждениями, рассказывал случаи из жизни — якобы своей, по которым выходило, что «в мире нашем есть еще немало таинственного».

Слушали его внимательно, порой — спорили, порой — соглашались.

Но вот неделю-две, как Саша приметил, что Петро ходит мрачнее тучи. Решил: долгожданный час наступает, приготовился.

Вскоре надежды оправдались — войдя в комнату, Калмыков увидел, что хозяева серьезно опечалены. Петро отмалчивался, но постепенно дружеское участие Саши подействовало, и он рассказал, что поругался с мастером, а тот мстит, не дает хорошей работы, зарплата уменьшилась.

— В этом месяце еле-еле удалось концы с концами свести, — признался Петро.

— А я говорю — иди в партком! — вставила Ксана.

— Не пойду, там без меня забот хватает.

— А я говорю — иди!!

Как видно, спорили и ссорились они давно.

— Да не волнуйся так, не стоит огорчаться по пустякам, — примиряюще сказал Калмыков.

— Хорошие пустяки, когда заработать не дают, — угрюмо откликнулся Петро.

— Не в деньгах счастье, надо о душе позаботиться.

— Мы в деньгах счастье и не видим, — обидчиво ответила Ксана. — Главное — справедливость.

— А душа причем? Что ты этим сказать хотел? — перевел разговор на другое Петро.

— Душа — высшее в человеке. Устремления его против земного, низменного.

— Почему ж, если земное, то обязательно низменное? — запротестовал Петро.

— А любовь, по-твоему, это тоже земное, низменное? — лукаво спросила Ксана.

Молодой супруг глянул на нее одобрительно.

— Любовь бывает всякая, — возразил Саша. — Выше нет любви, чем духовная. И жизнь, кроме известной нам, есть другая. Душа ее чувствует, к ней стремится.

— Загробный мир, что ли? — не скрывая удивления, спросил Петро.

— Так в него никто, кроме старых бабок, не верит, да и они — не все, — засмеялась Ксана.

— Напрасно так думаешь, — возразил Калмыков. — Не в загробный, а в духовный мир верят многие образованные и умные люди… Хочешь, прочту статью из журнала одного?

— Ишь ты! — заинтересовался Петро. — Давай.

Саша достал припасенный экземпляр «Башни стражи». Начал читать.

Петро и Ксана слушали внимательно.

— Нет! — воскликнул Петро, когда закончилось чтение. — Нет! Неправильно! Самим строить жизнь надо, ни на какого бога не надеяться. Человек гордый, сильный, свободный. Смиряться, жизнь свою в молитвах тратить, ему незачем… Брешет, кто писал…

— Он сам так живет. Потому и другим советует, — обиделся Калмыков, будто упрек во лжи относился и к нему.

— Может быть. — пожал плечами Петро. — Не в том дело. Не верующий, а вера вредна. Страх перед богом человека к земле гнет, рабом делает…

— Почему рабом? Признавая наличие высшей силы, человек обретает настоящую свободу.

— Свобода не есть безответственность, — начал горячиться Петро, а Ксана восхищенно поглядывала на своего избранника. — Человек сам, по-своему землю переделывает и в небо летает.

— Погоди, послушай.

Калмыков снова начал читать:

— «Члены новой земли уже не расколются на вражеские партии вследствие расовых, национальных или религиозных противоречий. Все то, что будет мешать вечному миру и единству, будет искоренено… Люди будут свободны от страха. Не будет никакой надобности в вооруженных силах для сохранения международного мира или даже местной полицейской власти, чтобы подавить преступления и сохранить порядок. Не будет миллионов безработных и бездомных людей. Навсегда окончится голод и засуха вместе с грабежами, ибо никто более не будет испытывать нужду. Земной шар, освобожденный от тех, которые разрушали его, примет новый вид, он будет преображен в великолепие и красоту райского сада, какую себе представить не в состоянии человеческий разум…» Вот видишь!

Петро улыбнулся.

— Красиво наговорено, аж заслушаешься… Ну-ка, покажи журнал.

Взял «Башню стражи», внимательно перелистал.

— Напечатано, а подписи нет. Чего ему скрываться, если по совести пишет?.. Так и думал, вот адрес, глянь.

Показал Калмыкову страницу, на которой было четко отпечатано: «Бруклин. Нью-Йорк».

— Ну, и что? — как мог равнодушнее спросил Саша.

— Из Америки прислан.

— Пусть, беды не вижу.

— Вот чудак! Подумай, чего ради в Нью-Йорке о нас забеспокоились! Не лучше ли им на себя оборотиться — ведь там, а не у нас, безработные, бездомные. Мы сами без них разберемся, какое им до нас дело? Сказано — мирное соревнование двух систем. Соревнование — мы его не боимся… Кто про эти молочные реки с кисельными берегами пишет, тот говорит, что ему подчиняться надо, божьему слуге. А народ наш без бога счастье построил и дальше строить будет. Американские проповедники нам не указ…

Петро даже запыхался от длинной речи. Большие глаза Ксаны сияли.

Простая логика Петра потрясла Калмыкова. В самом деле, откуда у мистера Натана Гомера Кнорра такая деятельная забота о жизни, мыслях и судьбе Петра? Кто звал в Советский Союз сектантского «миссионера»? Что-то не похожи Петро и Ксана на «ищущих света во тьме». Жизнь их богата и красива, а что им может дать «свидетель Иеговы» взамен? Отречение от счастья, от мира, от любви. Молитвы, составленные мистером Кнорром в далеком и чужом Бруклине?.. Разве нужен «духовный наставник» Марусе, которая никогда не теряет бодрости и веры в радость жизни?..

Впервые столкнулся с жизнью сектантский «пионер», и это столкновение отозвалось острой болью. Изощренные рассуждения «теократической литературы» рухнули под напором простых и бесхитростных слов рабочего парня. Но ведь так думает не только Петро — так думают все в этой стране! Калмыков уже достаточно разобрался в окружающей обстановке, чтобы понять: единоверцы его — лишь ничтожная группка среди огромного народа… И эта кучка должна перетянуть на свою сторону народ?..

Калмыков понял, что дальше продолжать беседу не может… Да и незачем продолжать… Жизнь мчалась мимо, как быстрый могучий поезд, в котором для Калмыкова места не было.

— Да, — негромко сказал Саша. — Какое им до нас дело?

Дальнейший разговор не клеился. Петро и Ксана переглядывались: их не оставляла одна и та же мысль. Калмыков понял. Сказал, будто раздумывая:

— Непонятно, откуда у Мишки журнал?..

— У какого Мишки? — облегченно воскликнул Петро. Он сам собирался задать такой вопрос «Геннадию».

— В одном доме со мной живет. Мишка Сомов. Он мне журнал дал. «На, говорит, почитай, любопытно». Я у него разузнаю.

— Правильно, разузнай, такое, сам понимаешь, оставлять нельзя. Может, даже органам сообщить следует.

«Вот, — тоскливо подумал Калмыков. — Вот как он рассуждает…» И сразу вспомнил недавний спор с Макрушей. Вспомнил, как говорили Макруша и Крыжов о своей ненависти к Советам… Неужели Петро опять прав?..

Вслух произнес:

— Пожалуй, следует… Пусть разберутся.

Посидев приличия ради еще с полчасика, начал прощаться. Уходил с тяжелым чувством. Больше никогда не вернется он в беленькую комнатку, где было так хорошо и уютно — впервые в жизни…

Возвращался Саша «к себе» от Петра через главную площадь Приморска. Обычно пустынная по вечерам, она сейчас, против обыкновения, была заполнена народом. Саша прикинул: собралось не меньше двух-трех тысяч мужчин, женщин, ребят. Стояли спокойно, лишь порой по толпе, как шквал ветра по морю, прокатывался нестройный гул. Сашу поразили люди — озаренные мягким светом, они соединяли в себе и гордость, и ласку, и удовлетворение, и еще какие-то оттенки теплых, хороших чувств. Чуть не каждую секунду то один, то другой поглядывал на небо.

— Что случилось? — не вытерпел Саша. — Почему?..

Пожилой мужчина в серой шляпе, которая съехала почти на затылок, коротко ответил:

— Спутник.

Глянул на небо, потом — на часы. Добавил:

— Скоро пролетит. Через минуту.

Фонари на площади погасли один за одним — кто-то выключил их, чтобы лучше наблюдать за небом. И оно сразу приблизилось, сделалось доступнее. Огромная масса людей замерла в радостном ожидании.

— Вон! — звонко разнесся над площадью ребячий голос. — Летит! Лети-и-т!

«Ах!», — одной грудью выдохнула толпа. Саше показалось, что зашелестели листья окружающих площадь многолетних тополей. Стало тихо-тихо, только пискнула где-то далеко потревоженная пичуга.

В небе загорелся круглый огонек. Свет его с каждой долей мгновения делался все ярче, ярче, ярче… Он был веселый, ласковый, задорный. Он летел плавно и быстро над Сашиной головой, над площадью, на городом, и город, затаив дыхание, следил за ним миллионом восторженных глаз.

Спутник пролетел. Он был теперь далеко от Приморска, где-то над новыми странами, материками, а площадь не пустела. Незнакомые запросто разговаривали между собой, чувствуя себя друзьями, самые сдержанные не стеснялись выражать свое восхищение.

Саша, все еще глядя вслед исчезнувшей красной точке, почувствовал, что его сильно трясут за плечо. Мужчина в серой шляпе сиял, переполненный радостью.

— Здорово! — кричал он, не отпуская Сашино плечо. — Вот здорово!

— Да! — искренне откликнулся Саша. — Замечательно.

— Наш! Советский! Нашими людьми сделан!

— Да, — уже другим тоном ответил Калмыков. — Да.

Сбросив с плеча чужую руку, пошел прочь…

Когда явился к Крыжову, там ждала новая неприятность. Буцан сообщил, что «Валерка», — имел в виду Комова, — требует Крыжова и что «с Валеркой неблагополучно».

Калмыков несколько раз беседовал с Валерием, симпатизировал молодому человеку. «Божественные» разговоры Валерий поддерживал охотно, задавал вопросы, интересовался. Семена веры, заброшенные в душу его иеговистскими агитаторами, вроде бы давали все более прочные ростки.

— Пусть войдет, — сказал Калмыков, выслушав сообщение Буцана.

— Может, не надо? — покривился «слуга килки».

— Чего не надо? Узнаем, в чем дело? — поддержал Калмыкова Макруша. — Мало ли…

Когда Валерий вошел, Калмыков не мог не подумать о том, каким жалким выглядит «брат». Худой, небрежно и неряшливо одетый, осунувшийся, Комов казался значительно старше своих двадцати пяти лет.

Он остановился посреди комнаты, переводя глаза с одного сектанта на другого. Встретившись с ним взглядом, Калмыков уловил в Валерии что-то новое, решительное, упорное.

Пауза тянулась долго. Крыжов, наконец, не выдержал:

— Что скажешь, брат? — пропел ханжеским голоском.

Комов тряхнул головой — вопрос вывел его из забытья. Негромко ответил:

— Ухожу от вас, брат Прохор… Совсем ухожу.

Краем глаза Калмыков увидел, как стиснул зубы Макруша. Быстро овладел собой, лицо стало безразличным. Спросил:

— Куда уходишь?

— Не знаю… К людям…

— От бога к людям, значит? — уточнил «слуга килки».

— К людям… Люди поймут, не оставят.

— Может, милку свою повстречал? — грязно ухмыльнувшись, вступил в разговор Буцан.

Валерий посмотрел на него. Во взгляде были презрение и жалость. Больше — жалости.

— Милка тут не причем. — Макруша постарался загладить гнусную выходку Буцана. — А знать интересно — почему?

— Долго рассказывать, — вздохнул Валерий. — Только не хочу я жить, как крот, в темноте, в страхе. А мир… он светлый… Я же молодой еще, у меня сил много… было.

— Мир большой, — проникновенно сказал Крыжов, — спастись-то в нем трудно. Мало кто спасется.

— Вот и получается… Вы учите только о себе, о своем спасении думать.

— Мы к тебе по-дружески, — возразил Крыжов.

— Он друзей забывать привык, — вставил Макруша.

Очевидно, Валерий давно недолюбливал его, потому что сразу озлился.

— Ты… божья щука, молчи! Из-за тебя я книги свои лучшие в печку побросал. Чехова — в печку! Бить меня за дикость надо, а ты… хвалил.

— Другие книги узнал ты, свет истинный увидел, — пел Крыжов.

— Истинный! Свет! Друзья мои по техникуму людьми стали. Трудятся, изобретают, мир видят. А я? Что познал я? Душа моя рабьей сделалась. В червяка меня превратить хотите — божьего червяка! Не выйдет, я — советский человек!

— Напрасно сердишься, — спокойно сказал Калмыков. — Гнев застилает тебе разум. Ты пришел к нам, когда нуждался в утешении, и получил его.

Комов опомнился.

— Прости, зря я раскричался… На тебя — особенно зря, я тебе только благодарен. С тобой беседуя, все понял.

— Со мной! — ахнул Саша.

— Конечно! Ты мне про библию, восшествие Христа, про армагеддон и прочее рассказывал. Понял я — байки все. Прошло время богов, человек всему хозяин… Тебе тоже советую — уходи скорее. Брось их, мы молодые, нам дорога широкая.

Саша сидел ошеломленный. Так вот как воспринимались «божественные» беседы, которым отдавал он столько энергии! Изложение «основ» и «догматов» подорвало веру! Разве истинная вера слепа?! А что он, Калмыков, знает о современной науке? Современном мире?.. Красный огонек летит среди звезд, и миллионы людей провожают его горделивыми взорами… «Я моряком стать хочу…» Кто это сказал?.. Ах, да, маленький Пашка…

— Ясно! — Макруша, не скрывая злобы, поглядел на Калмыкова. — Диспуты нам, друг любезный, ни к чему. Ты сейчас вроде не в себе. Иди домой, успокойся, обдумай. Мы еще побеседуем.

— Уйти — уйду. Беседовать мне с вами больше не о чем.

Не простившись ни с кем, Комов вышел. Минуту спустя, хлопнула калитка.

В комнате с низким потолком царило молчание.

— Выпить хочу! — вдруг хрипло произнес Буцан.

— Можно! — радостно откликнулся Крыжов. — Сестра Евстигнеюшка-а!

— К черту твою Евстигнеюшку! Где бутылка? — не спрашивая разрешения хозяина, полез в буфет, достал «столичную», налил полный стакан, не отрываясь, выпил.

— Чего это ты? — удивленно спросил Крыжов, следя за действиями Буцана.

— Так… Закусить дай.

— На полке — мясная консерва.

Буцан пожевал, утер рот, тыльной стороной руки. Наклонился к Крыжову. Не отрывая глаз от его лица, спросил:

— Слушай, брат Прохор… мы свои здесь… По совести скажи: бог… есть?

— Есть! — твердо ответил Крыжов.

— И я верю — есть!

Калмыков поймал ехидный и насмешливый взгляд Макруши. Сказал:

— Мы живем для бога.

Буцан опустил голову. Какие мысли метались сейчас за этим низким лбом?! Наверно, и сам Буцан не понимал их. Не привыкший рассуждать и анализировать, лишь смутно тосковал об уходящей молодости своей, о прошлом, где кроме тупой веры, разврата не было ничего; о будущем, в которое даже не хотелось заглядывать.

Горько было на душе и у Калмыкова. Ведь он хочет добра людям — только добра! Почему же они не понимают его? Почему не зажигает других тот огонь, что горит в его сердце?

Где найти друзей, кому открыться?.. С особенной нежностью подумал о Любе. Она поймет, она думает так же, как Саша.

…Петро ждал «Геннадия» долго. Потом отправился к парторгу своего завода, рассказал про непонятного знакомого, про странную беседу с ним. Сообщение Петра дополнило то, что было уже известно в здешнем Управлении госбезопасности об иеговистском эмиссаре. Выследить субъекта, который однажды ночью спустился на парашюте возле местечка Н., оказалось нелегко. И все-таки, шаг за шагом, сотрудники госбезопасности сумели установить его путь. Искали в нескольких городах, куда он мог отправиться. После рассказа Петра догадки обрели отчетливую форму — он в Приморске…

Петро и Ксана, ничего этого не подозревая, надеялись, что «Геннадий» вернется. Строили планы, как будут беседовать с ним.

Однако дни сменялись днями, а «Геннадий» так и не появлялся…