Черный крест

Глава шестая ДОМ НА ОКРАИНЕ

Утром Шая отправился выполнять поручения своего постояльца. Вернулся несколько часов спустя. Доложил: по трем указанным адресам нужных людей не нашел, там даже не знают о таких. Четвертый адрес оказался верным — в доме-особнячке под тридцать восьмым номером на Загородной улице действительно живет Прохор Тихонович Крыжов.

Саша кивнул. Он не особенно доверял Грандаевскому и не хотел, чтобы тот точно знал, к кому Саша направляется. Поэтому три из четырех адресов были сказаны наугад. Калмыков назвал первые пришедшие на ум названия улиц, номера домов и фамилии. А вот четвертого, Крыжова, искал действительно. Крыжов служил сторожем дровяного склада. Что совмещает он это с «постом» не только главаря здешних иеговистов — «слуги килки», но и важного сектантского деятеля — члена «краевого бюро», знали немногие.

— Не тот Крыжов, — сказал Саша, чтобы окончательно дезориентировать Грандаевского. — Все вы напутали. Крыжова, который мне нужен, зовут Семен Яковлевич. Идите, занимайтесь своим делом, а я сегодня узнаю все сам.

— Пожалуйста, — радостно согласился Шая. Такое предложение его вполне устраивало.

Саша не сомневался, что Крыжов приймет собрата по вере без излишних расспросов.

Конечно, рассказывать ему, что прибыл из-за границы, Саша пока не собирался. Крыжов ознакомит с обстановкой, посоветует, как действовать. Саша оглядится, привыкнет к людям, и они к нему, начнет вербовать новых верующих. А тогда будет делать то, о чем говорил ему перед отъездом Дэвид.

Загородная улица, как и следовало ожидать, оказалась на самой дальней окраине. Калмыков долго трясся в трамвае, кварталов пять прошел пешком. Время от времени оглядывался, проверяя, нет ли слежки. Все было спокойно.

Вдоль немощеной дороги тянулось два порядка аккуратных одноэтажных домов с палисадничками спереди и огородами сзади. Застроилась улица недавно — дома поблескивали свежей краской, желто-маслянистым тесом крылец и сараюшек. В дальнем конце Саша заметил несколько неоконченных зданий.

Дом номер тридцать восемь, нужный Калмыкову, выглядел особенно добротным. Невысокий, приземистый, крытый железом, с маленькими — чтобы тепло зря не уходило — окнами. В глубине двора стоял небольшой сарай, под шиферной кровлей с двустворчатой дверью во всю стену. «Гараж, — догадался Саша. — Как же так, а говорили, что в Советском Союзе собственные машины разрешают иметь только коммунистам?». Над домом торчала Т-образная антенна телевизора.

Узкая калитка оказалась запертой. К калитке были прибита дощечка с неумелым изображением песьей морды и косой надписью: «Во дворе злые собаки» — как видно, гостеприимство в число добродетелей сектантского «слуги» не входило.

Калмыков постучал кулаком в калитку. За забором немедленно откликнулась собака — прогремела цепью, залаяла хрипло, прерывисто, заливаясь злостью.

Дверь, ведущая из дома на крыльцо, чуть отворилась. Сквозь щель выглянула простоволосая женщина лет сорока: неопределенные глаза, тонкий, хрящеватый нос, прямой рот. Она без церемонии уставилась на Сашу, как бы прикидывая, стоит или не стоит вступать с ним в разговор. Саша тоже внимательно оглядел ее. Незнакомка ему не понравилась.

— К Крыжову, — отрывисто сказал Саша.

Движением, каким ящерица выползает из-под камня, женщина, не распахивая дверь, просунулась на крыльцо. Костлявая угловатая фигура, неопрятное плохо сидящее платье, растоптанные башмаки на ногах без икр делали ее совсем старухой.

Женщина прикрикнула на собаку, и та замолкла, недовольно ворча.

— Вам к кому? — спросила женщина, все так же подозрительно приглядываясь к Саше, по-птичьи склонив голову набок.

— Я же сказал — к Крыжову, — несколько раздраженно повторил Калмыков.

При звуке его голоса собака хрипло залаяла.

— Цыть ты! — прикрикнула женщина. — К самому, что ль? — Голос ее оставался недоверчивым.

— К самому, к самому! — Саша окончательно терял терпение.

— А чего ради его надо? Ежели из санитарной комиссии, то мы давно все сметье убрали, мы закон понимаем. Это не на нас акт составили, а на Федюнина…

— Вот что тетка, — перебил Калмыков. — Мне с тобой терять время некогда. Или меня проводи, или сама поди к Прохору Тихоновичу и скажи — приехал, мол, старый знакомый по важному делу.

Не говоря ни слова, «тетка» повернулась, ушла. Калмыков услышал, как она прогрохотала засовом, тщательно запираясь изнутри. Собака опять вылезла из конуры и принялась лаять.

«Что такое? Неужели больше никто не появится?» — недоумевал Саша.

Сердясь, все-таки подумал: Крыжов правильно поступает, тщательно ограждаясь от посторонних. Мало ли кто может быть, надо сперва разведать, что за человек…

Несколько минут ожидания — и опять прогромыхал засов. Дверь отворилась во всю ширь. На пороге появился пухлый широколицый мужчина. Фигура у него была оплывающая, по-бабьи более широкая в бедрах, чем в плечах. Его, наверно, оторвали от послеобеденного сна — сладко позевывал, пятерней почесывал волосатую грудь под расстегнутой домашней рубахой. Глаза у него были круглые, маленькие и тускло-желтые, как две потертые копейки.

— Чем могу служить? — сказал он, неторопливо, вперевалку «утицей» спускаясь с крыльца. — Вы ко мне? Я — Крыжов.

Саша сразу приметил характерный для Крыжова обратный жест. Спросив: «Вы ко мне?», он сделал белой пухлой рукой такое движение, будто отталкивал что-то. И говоря: «Я — Крыжов», тоже указал вдаль.

— К вам, — ответил Калмыков. — Нам необходимо побеседовать.

Крыжов оглядел Сашу — пристально, оценивающе. Саша понял, что, несмотря на свой невзрачный бабий вид, «слуга» далеко не прост, хитрости ему не занимать.

— А о чем побеседовать, смею спросить? — Глаза-копейки не отрывались от Калмыкова. Любое выражение Сашиного лица не осталось бы незамеченным собеседником.

— Здесь неудобно, дело важное, — ответил Саша.

Крыжов засопел, подумал-подумал, наконец, решился. Сунул руку в карман брюк, извлек бренчащую связку ключей. Их было с десяток — от маленького, чемоданного, до огромного к амбарному замку-пудовику. Не глядя, привычно, нашел тот, который требовался, отомкнул калитку. Саша хотел войти. Крыжов удержал его: «Погодите». Подошел к конуре, схватил за ошейник огромного волкодава, который не сводил красных глаз с Саши.

— Теперь подымайтесь на крыльцо, быстро, — скомандовал Крыжов.

Саша повиновался. Пес захрипел, рванулся к нему. Крыжов крепко держал разъяренного волкодава.

Когда гость очутился в безопасности, Крыжов отпустил собаку, тщательно запер калитку. Поднявшись к Саше на крыльцо, махнул рукой в сторону улицы: «Прошу».

Калмыков наконец-то переступил порог столь тщательно охраняемого жилища. Крыжов последовал за ним.

Оставив плащ в темной прихожей, Калмыков вошел в комнату. Блестел начищенный пол. Оклеенные обоями стены пестрели цветными картинками, репродукциями в «золотых» багетных рамах. Как водится, на самом видном месте висела базарная копия шишкинских медведей и одинаковый с нею по качеству «Девятый вал», чуть напоминающий известную картину Айвазовского. Центр комнаты занимал овальный стол, накрытый бордовой плюшевой скатертью. Еще один столик, поменьше, поместился в углу На нем был телевизор, на телевизоре — патефон с пачкой пластинок. У окна — отличный радиоприемник. Весь подоконник занимали вазоны с фикусами и левкоями. Левкои цвели, их аромат смешивался с тянущим из передней запахом соленых огурцов, образуя сложное соединение, в котором разобрался бы не всякий дегустатор-парфюмер.

— Вот, — сказал Крыжов, садясь на стул и кивком предлагая гостю сделать то же самое. — Что скажете, молодой человек?

— У меня нет особых секретов, — сказал Саша, — и все-таки я хотел бы побеседовать наедине.

— А мы одни и есть. В соседней комнате пусто. Сестра на кухню ушла. Она у меня на этот счет дрессированная.

— Я к вам от братьев по вере. «И настанет день…» — Произнося слова пароля, Саша поднял руку, сложил особым образом указательный средний и безымянный пальцы.

— «И господь вознесет праведников и уничтожит нечестивых», — докончил член «краевого бюро», повторяя текст, но не пальцами правой руки, как Саша, а левой.

Пароль и условные знаки были известны среди «свидетелей Иеговы» очень немногим, избранным из избранных, указывали на принадлежность к высшей сектантской иерархии. Теперь Крыжов знал, что перед ним сидит единоверец очень крупного масштаба, может, даже более высокого, чем сам Крыжов. Впрочем, не это важно, главное — зачем пожаловал. Если парень свойский, не помешает, примем в компанию…

Сектантского «начальства» Крыжов боялся гораздо меньше, чем неизвестных посетителей. Узнав в Калмыкове «брата», сразу принял непринужденную позу, закинул ногу на ногу и другим — веселым, развязным — тоном сказал:

— Вот и прекрасно! А звать вас как, по документам? Чтоб ежели придется, в полной готовности быть.

Глаза-копейки как бы обновились, весело поблескивали. Однако хитрость в них не исчезла. При всей своей благожелательности к единоверцу Крыжов, что называется, «уха не вешал».

— Александром. Александр Калмыков.

— Очень приятно. А по батюшке?

Тоненькая иголка кольнула Сашино сердце. Простой, естественный и будничный вопрос напомнил то, что хотелось навсегда забыть: ни отца ни матери Саша не знал, да и сама фамилия его — Калмыков — действительно ли под такой фамилией он родился?.. Может, дали ее где-нибудь в лагере безымянному и безродному малышу посторонние люди — пришла кому-то на ум?..

Спохватившись, видя, что Крыжов ждет ответа, Саша быстро назвал отчество, указанное в паспорте, который Дэвид считал «еще лучшим, чем настоящий»:

— Васильевич — отчество мое. Александр Васильевич.

— Меня — Прохор Тихонович.

— Знаю, — кивнул Саша.

— Откуда? — встревожился Крыжов. Очевидно, излишняя популярность его не устраивала. «Он не из храбрых», — подумал Саша. Уклончиво ответил:

— Слухом земля полнится.

— А все-таки?

— В Энске сказали.

— Да, — невесело согласился «слуга». — Не так-то много нас и друг о друге наслышаны… Ну ладно, — тряхнул головой, отгоняя назойливые думы. — Чему быть, того не миновать. Вы в Энске с нашими встречались?

— Мало с кем. Я проездом был.

Дальше расспрашивать не нужно, по тону понял Крыжов. Еще в тюрьме среди уголовной шпаны Крыжов приобрел начальные навыки конспирации. Побывал в тюрьме до войны за растрату, после войны — как пособник оккупантов, служил при гитлеровцах помощником бургомистра. Окончательную конспиративную шлифовку получил в нелегальной секте. А одно из главных правил конспиратора — не проявлять излишнего любопытства.

— Ладно, — повторил Крыжов. — Сейчас мы с вами, брат Александр, знакомства ради… Сестра Евстигнеюшка!

Послышались шаркающие шаги. Появилась «тетка», так дотошно выпытывавшая у Калмыкова, не из санитарной ли он инспекции.

— Гость у нас, — пояснил Крыжов. — От братьев по вере. Принеси-ка нам сюда, — опять сделал обратный жест, указав куда-то за стены комнаты, — закусить принеси, что бог послал, и кваску домашнего. У нас по-простому, — объяснил Саше. — Чем богаты, тем и рады.

Сашу тронуло это искреннее гостеприимство. «Как хорошо, как душевно! — волнуясь, подумал он. — Вот так и живут настоящие братья по вере».

— Спасибо! — сердечно ответил Крыжову. — Большое спасибо.

— Вот и лады! Шевелись, родимая.

Евстигнеюшка сменила скатерть, накрыла на стол. Угощение действительно было простым: вареное мясо, помидоры, отварной картофель, лук.

Ставя на стол две бутылки самодельного кваса, Евстигнеюшка несколько раз вопрошающе глянула на Крыжова, как бы ожидая дополнительных распоряжений. Их не последовало. Крыжов поторопил ее взглядом. Когда все было готово, повелительным кивком услал из комнаты.

— Угощайтесь, пожалуйста, — обратился Крыжов к гостю, — берите, что на вас смотрит. Позвольте, вам картошечку постным маслицем полью… И кваску испейте, хорош квасок.

Квас действительно был хорош, и Саша никак не мог понять, почему Крыжов, хлебнув из стакана, сделал такую физиономию, будто пьет касторку. Впрочем, заметив взгляд гостя, сразу спохватился, придал лицу слащаво-елейное выражение.

— Как же вы живете, рассказывайте, — попросил Саша.

Крыжов помрачнел.

— Что рассказывать! Будто не знаете? Как везде, так и у нас. Ну их, рассказы эти, закусывайте лучше.

Вяло жевал помидор. Гость же, напротив, ел с аппетитом.

Саша повторил вопрос:

— А все-таки, как дела?

— Все-таки, все-таки! — передразнил Крыжов. — Говорю, как у всех. Взносы, правда, пока аккуратно получаем.

По существующему у сектантов «закону», львиную долю всех своих заработков они обязаны отдавать «слуге». Куда он расходует деньги, на что — отчитываться не обязан.

— Недавно сестра Марфа была, может встречали? — Крыжов глянул на собеседника. Лицо Калмыкова совершенно ничего не выражало. — Верный человек, святого дела ревнительница. — Новый пристальный взгляд. «Кремень, ничего от него не узнаешь», — подумал Крыжов. Подумал одобрительно, хотя попытка выведать, с кем из сектантской иерархии связан гость, потерпела неудачу. — На «добрую надежду» мы сполна сестре Марфе дали.

«Краевой комитет» иеговистов имеет две кассы: «доброй надежды» и «взаимной помощи». Деньги из первой идут на закупку бумаги, красок, печатной техники, без чего нельзя наладить выпуск подпольных изданий, и на помощь «братьям», уже угодившим за решетку. Вторая касса кормит «слуг», их помощников, «пионеров» и прочих нелегалов. Из нее также черпают, когда хотят помочь вновь вступающему в секту и тем завоевать его доверие.

— Взяла деньги Марфа и уехала, — продолжал Крыжов. Саша с удивлением почувствовал в голосе единоверца откровенную зависть. — Оно, конечно, копеечка к копеечке, рубчик к рубчику…

Саша не мог понять, чем вызваны нотки зависти в голосе «слуги», а они были обоснованы. «Кассы» иеговистов иногда набирают изрядные суммы. Только в одном из тайников иеговистского. «краевого комитета» нашли два килограмма золота, денег царской чеканки и золотой иностранной валюты. Когда задержали руководителей «комитета» Цыбу и Веретельник, при них была большая сумма денег из кассы «доброй надежды».

Впрочем, рядовые иеговисты все лучше начинают понимать, куда идут трудовые денежки, все неохотнее отдают заработанное на потребу «слуг». Крыжов не зря считал большим достижением регулярный сбор взносов.

— Только для нас в тех взносах радости немного, — закончил Крыжов, перемежая речь чавканьем (он расправлялся с ломтем мяса). — С них не разбогатеешь… Вот если бы… — сразу замолк, вроде спохватившись, что сболтнул лишнее. Отхлебнул глоток кваса, поставил стакан на место.

— Так, — задумчиво произнес Саша. — На моления собираетесь?

— Конечно, как же иначе. Ежели еще на моления людей не собирать, куда годится!

— Власти сильно притесняют?

Задавая вопрос, гость как следует не подумал и сделал ошибку. Сразу понял это по восклицанию Крыжова:

— Что вы — будто с луны свалились или из другого государства приехали! Простых вещей не знаете!

Саша вздрогнул. Без всякой задней мысли «слуга» попал в точку. Сболтни он такое при опасных свидетелях, неосторожность обойдется дорого. И «пионер» сразу дал себе зарок быть осмотрительнее. А Крыжов пояснял:

— Власти к нам еще меньше касательства имеют, чем мы к ним. Это другие всякие разрешения на молитвенный дом выправляют, по праздникам ихним проповеди за советскую державу голосят. А наша вера тайная, никому о ней неизвестно и никаким властям подчиняться мы не желаем.

— Правильно, — похвалил Калмыков. — Вы про петицию знаете?

Летом 1949 года руководящая организация иеговистов в Советском Союзе — «краевой комитет», по указаниям из Бруклина, в частности, послушно выполняя волю «слуги» всемирного центра иеговистов, ближайшего помощника «президента Кнорра», направила в Москву делегацию. Она состояла из особо доверенных «слуг» — неких Пятохи и Бабийчука.

— Слыхал, — ответил Крыжов. — Толку-то с нее никакого не было.

Пятоха и Бабийчук побывали в Совете по делам религиозных культов, вручили «петицию». И «петиция», и все беседы иеговистов оказались крайне провокационными. Они требовали того, что шло вразрез с Конституцией СССР, а в конце концов просто уклонились от прямого разговора.

— Не мы в том виноваты, враги наши разговаривать с нами не хотели, — сказал «пионер».

Крыжов хмыкнул. Спорить не стал, хотя догадывался о том, чего не понимал Саша. Вернувшись восвояси, делегаты на тайном совещании, которое созвал «краевой комитет» во Львове, изобразили дело так, будто в отказе разрешить секте легальную деятельность виноваты советские государственные органы. Это было нужно, чтобы обмануть рядовых «свидетелей Иеговы».

«В заключении был и долго был, наверно, — подумал Крыжов о «брате». — Все порядки вольные позабывал. Парень, оказывается, жох».

— Хотели — не хотели, а вера наша тайная, такой и быть должна, — подвел итог Крыжов. — Болтать мы непривычны.

Гость кивнул:

— Как в «Указаниях возвещателям царства» говорится… Читали?

Жирный лоб Крыжова пересекла глубокая морщина.

— Вроде нет… Я вообще насчет ученого слаб…

— Не читали! — искренне удивился Саша. — Да ведь это одна из главных книг.

— Так вот и не читал, — равнодушно пожал плечами «слуга».

«Организационные указания для возвещателей царства» относятся к важнейшим организационно-тактическим документам иеговистов. Изданы они в Бруклине, в Советский Союз переправлены нелегально, возможно, через польское зональное бюро и бернский отдел «Международного объединения исследователей Библии».

— Это не годится, теократические документы надо знать, — строго сказал Калмыков. — А в «Указаниях» написано, что если случится что-нибудь передавать или получать, делать это надо только наедине, тогда при аресте или на следствии свидетелей не будет. Если один брат расскажет, учат «Указания», а другие не признаются, то враги без свидетелей ни в чем уличить их не смогут.

Строгий тон гостя, заявление его, что он хорошо знаком с важнейшей иеговистской литературой (сам Крыжов к «теократической науке» чувствовал полнейшее равнодушие) лишний раз подтвердили Крыжову, что перед ним не простой «брат», таиться от него смысла нет. «Слуга» добродушно ответил:

— Такое мы и без книг сообразить можем, дураки нынче перевелись. Прежде, чем кому довериться, десять раз проверим-перепроверим, в десяти водах промоем.

Он не хвастался. Только строжайшая конспирация, глубокая тайна давали возможность до поры до времени существовать подпольной секте. Недаром член «краевого комитета» Мария Веретельник отмечала в личных записях:

— Разговор — разговором, а кушать не забывайте, — сказал Крыжов, заметив, что тарелка гостя опустела. — Позвольте мясца еще.

Неожиданный посетитель с каждой минутой внушал иеговистскому «слуге» все большее доверие. Еще сильнее, чем пароль и отличное знание тайных документов, укрепляла это доверие уверенность, что «брат» удрал из мест заключения. Подобное прошлое было для Крыжова лучшей рекомендацией.

Саша тоже чувствовал взаимную симпатию, возникшую между ним и Крыжовым, радовался ей, старался углубить ее, показаться перед единоверцем в лучшем виде. Ответил:

— Хоть и сыт, а все у вас такое аппетитное, что не смею отказаться.

— И слава богу. Кушайте.

С минуту молчали. Наконец, гость аккуратно положил на тарелку нож и вилку, поблагодарил за угощение.

— На здоровье, — отозвался хозяин.

— Теперь — вот, — сказал Калмыков. Полез под пиджак, вытащил два журнала.

— Возьмите, «Башня стражи», самые новые. Прочтите и верным людям прочесть дайте.

Крыжов посерьезнел. Да, конечно, очень и очень не простая птица залетела под крыжовскую кровлю. Знает парень иеговистские свычаи-обычаи не хуже, а то и лучше самого «слуги».

Снизу вверх посмотрел на Сашу. Негромко сказал:

— Слушаюсь!.. Давненько у нас этого не бывало… Хотя и сами, что можем, делаем… Простите, я сейчас…

Взял журналы, вышел с ними в коридор. Отсутствовал минут пять: хоронил нелегальщину в потайное убежище.

Вернувшись, сел на прежнее место. Постукивал пальцами по столу, думал о чем-то своем. После долгой паузы сказал:

— Мы еще ничего, бог милует пока, «пятидесятникам» труднее… Я ведь от них к «свидетелям Иеговы» перешел.

— Долго у них состояли? — Саша не хотел того, однако, помимо воли, в голосе его прозвучали суровые нотки. Ему не понравилось, что «слуга» — из переменивших веру. «Но ведь он мог ошибаться и потом понять ошибку, — успокоил себя Саша. — Не надо быть слишком строгим… Об этом еще брат Сокольский говорил… И Рамори сан…»

Впрочем, Крыжов или не заметил или не придал значения командирскому тону Саши. Ответил на вопрос неопределенно:

— Достаточно пробыл… Порядка там нету, с ними каши не сваришь.

— Я знаю… — «Пионер» быстро спохватился. — Мне рассказывали, что до сих пор в Нью-Йорке журнал «пятидесятников» на русском языке издается. «Странник» — его название. Другой литературы тоже много выходит. В Америке, в Танжере и Маниле радиопрограммы специальные передаются — «беседы» для «пятидесятников» в Советском Союзе…

— Может и передают, — равнодушно пожал плечами Крыжов. — Только кто их слушает, беседы эти, когда в вере разброд пошел…

— Их вера ложная, — убежденно сказал Калмыков, — от того и разброд. А наша — истинная, у нас такого не будет… Но тайну хранить надо. Сказано: «Уклоняйся от людей, которые хотят выведать о делах других».

Крыжов отхлебнул квасу, опять скривился — то ли от напитка, то ли от горьких мыслей.

— Какая, я извиняюсь, у дураков тайна, когда вот недавно в газетке пропечатали, что в селе каком-то пятидесятник свою восьмимесячную дочку топором зарубил. Ему пресвитер ихний приказал. Обещал: воскреснет она и дочерью Иисуса сделается… Такое разве в тайне сохранишь! Соседи узнали, ну и — началось.

По тону «свидетеля Иеговы» было непонятно, кого жалеет он: несчастную девочку или изуверов-убийц, попавшихся на кровавом деле.

На Сашу его рассказ произвел тяжелое впечатление.

— Да это!.. Это! — Он не находил слов.

— Что там! Не одно, так другое, у каждого свое, — махнул рукой Крыжов.

Саша многозначительный жест Крыжова не понял. А для члена «краевого бюро» все было ясно без слов.

Помолчали.

— В одном письме своем брат Кнорр сравнивает наших братьев и сестер в Советском Союзе со стадом овец, которое окружила стая волков, — негромко сказал Саша.

Крыжов смотрел куда-то в сторону, ничем не отозвался на слова собеседника. Потом показал на бутылку с квасом:

— Хотите?

— Не откажусь.

— Прошу.

Саша сказал:

— Еще дело есть. Помогите подходящее жилье найти.

— А ты где остановился? — спросил Крыжов. Все формальности между ним и гостем кончились, «слуга» обратился к нему «на ты».

— У одного… Постоянно там нельзя.

— Ко мне — и не рассчитывай, — твердо сказал Крыжов. — Такие дела — сам понимаешь.

Саша сознавал, что Крыжов поступает правильно, нельзя главе сектантов приютить у себя неясного человека, может быть, нелегала. Осторожность «слуги» оправдана. Да и сам Калмыков не согласился бы жить здесь, чтобы в случае чего не скомпрометировать единоверца.

— Конечно, — подтвердил Саша. — Вообще и видеться даже нам на людях лишний раз нечего.

Крыжов немного подумал, хлопнул себя по лбу:

— Тьфу, черт! Как из ума вышибло. Об Люське забыл! Конечно, к Люське! Она тем промышляет, что комнату сдает.

— К ней, так к ней, — равнодушно согласился Саша. — Лишь бы безопасно.

Последние его слова насторожили Крыжова. Он, как тогда у ворот, пристально уставился на гостя и с расстановкой проговорил:

— А документ у тебя есть?

— Есть, — с легкой запинкой ответил Калмыков.

Крохотной паузы в его ответе оказалось достаточно. «Ясное дело! — окончательно решил Крыжов. — Я его сразу раскусил… Ну, что ж, пускай. Даже лучше — сговорчивее будет в случае чего…»

— Бежал? — в упор спросил Крыжов. — От врагов наших?

— Не то чтобы бежал… — замялся гость. Такое мнение о нем Калмыкова вполне устраивало.

— …А искать — ищут, — с ухмылкой закончил начатую им фразу «слуга». — Понятно. Чистый документ надо?

— Надо, брат.

— Трудно, ох, трудно, — вздохнул Крыжов. — Поговорю все же. Познакомлю тебя с другом своим, Макруша ему фамилие, братом Мироном звать-величать. Большого ума человек, министерская голова по прежним временам… Для нынешних, правда, не совсем годится. Может, все вместе что и придумаем… А покуда у Люськи живи на правах родственника… Погодь, я ее покличу, она, наверно, на кухне — целый день с сестрой Евстигнеюшкой чаи гоняют… Сестра Евстигнеюшка!

Шаркая стоптанными башмаками, явилась Евстигнеюшка.

— Люська у нас?

— Где же ей еще быть!

— Зови.

Люська, несмотря на свое легкомысленное имя, оказалась еще старше Евстигнеюшки. Одета во все черное, черный по-монашески низко опущенный платок обрамляет круглое морщинистое личико; глаза бойкие, с хмельнинкой.

— Здравствуй, Люська.

— Будь здоров, мальчиша. — Она всех знакомых мужчин звала «мальчишами». Саша заметил, что в обращении Люськи со «слугой» нет характерного для сектантов подобострастия, да и Крыжов говорил с ней обычным, а не елейно-ханжеским голосом, не называл «сестра».

— И ты здравствуй, — повернулась Люська к Калмыкову.

Саша вежливо ответил.

— Что, Люська, возьмешь молодого человека на постой? — спросил Крыжов.

— С харчем? Без? — деловито осведомилась старушка.

— С харчем.

— Могу. Три раза в день харч.

— Вот и сговорились, — удовлетворенно сказал Крыжов и глянул на Сашу, спрашивая его согласия. Тот кивнул.

— А цена? — спросил Крыжов.

— С паспортом? Без?

— Говори и так и этак.

— С паспортом — червонец, без — четвертной.

— Чего ты — в два раза дороже! Возьми не двадцать пять, возьми хоть пятнадцать, — даже рассердился Крыжов.

— За рыск, мальчиша, за рыск, — не теряя хладнокровия, объяснила Люська. — При моей биографии, сам знаешь, как рыску бояться надо. Насиделась за свой век в тюряге, больше не манит.

Крыжов поморщился. Спросил Сашу:

— Согласен?

— Согласен.

— Бери барахлишко свое и переезжай. Почтовый переулок, дом пять, во дворе флигелек — сразу увидишь. Да и я тебя увижу, я скоро на хазу топаю. — Проговорив все это бойкой скороговоркой, Люська вышла из комнаты. Следом зашлепала Евстигнеюшка.

— Кто такая? — удивился Саша повадкам старушки, блатным словам, что не скупясь вставляла она в свою речь.

— Не из наших она, — поморщился Крыжов, видно манер Люськи не одобрял. — Однако Макруше… помогает.

— А что у нее за «биография»?

— Ты про «Тачечника» слыхал? — ответил вопросом на вопрос. — Нет? Знаменитый налетчик в свое время был. А это его супруга, так сказать, «Люська-чума» по прозвищу. Ну, не жена, какие у бандитов жены, а вроде. Спутница жизни. Она по ресторанам богатых гостей примечала, к ним подсаживалась, к себе вела. На дороге, конечно, «Тачечник». Разговор короткий: «Стой! Руки в гору! Гони сармак!». Промышляли-промышляли и задумали на свою беду комиссионный магазин ограбить. Не вышло. При аресте вооруженное сопротивление оказали, «Тачечник» двоих милиционеров шлепнул, она начальника ихнего тяжело ранила…

— Вот так старушка! — вырвалось у Саши.

— Она не старая, ей под пятьдесят. А тогда немногим за двадцать было… Ну, значит, «Тачечника» расстреляли, ей — предельный по тому времени срок, десять лет. Вышла, опять с кем-то спуталась, опять «дело», опять тюрьма… Почти всю жизнь по тюрьмам…

— А сейчас?

— Сейчас?.. Что ж, брату Мирону помогает, — уклончиво ответил Крыжов. — Пьет сильно, каждый день к вечеру себя не помнит. И яд с собой носит. «Чем, — говорит, — в тюрьму, так на тот свет лучше…» К братьям и сестрам не принадлежит, хотя надежная.

Крыжов замолчал. Напоминание о тюрьме вызвало у него невеселые думы.

— Вот так-то.

Молчал и Калмыков. На душе у него стало смутно. Поднялся:

— Пойду я.

— Куда тебе идти, вечера нынче длинные, успеешь.

Он был прав, деваться Саше некуда, но хотелось побыть в одиночестве: и с Крыжовым беседовать больше не о чем, и Шая, который вернулся уже, наверно, с кладбища к себе в нору, был противен.

— Да нет, пойду.

Крыжов настаивать не стал. Мало ли какие могут быть дела. Нельзя расспрашивать.

— Как хочешь… Пока отдохни, осмотрись за эти дни — времени хватит, а там поглядим…

— Прощай.

Пес во дворе захрипел, залаял, загремел кольцом. Черно-розовая морда дышала ненавистью. Саша вышел за ворота, медленно зашагал к трамвайной остановке, а собачий лай все несся вслед…

Как предсказывала Люська, флигелек ее Калмыков увидел сразу: небольшой, старый, прилепившийся прокопченной стеной к брандмауэру.

Хотя было по-осеннему прохладно, Люська сидела на крылечке у двери, мурлыкала себе под нос, тихонько покачивалась в такт песне. Глазки ее блестели еще веселее, чем тогда, у Крыжова. Саша вспомнил слова «слуги», что к вечеру отставная бандитка обязательно напивается.

— Ага, прихрял, — сказала Люська, увидев постояльца. — За сколько вперед уплатишь?

— Ну… дней за десять. А вообще я надолго.

— Гони двести пятьдесят, — сразу догадалась, что постоялец «без документа».

Вошли в дом. Саша покорно протянул деньги. Люська взяла, поплевала на них для почина, сунула в карман.

Через сени попали в коридор с двумя дверьми. Люська отворила правую.

— Здесь и живи.

Пыльная, давно небеленная комната выглядела неуютно. Кроме дощатого, ничем не прикрытого стола, колченогого стула и железной койки с продавленным матрацем, в ней не было ничего. На обсиженном мухами шнуре висела тусклая лампочка. Угрюмое, волчье жилье потайных людей.

— Нравится? — равнодушно спросила Люська и без всякого интереса к ответу добавила:

— Переспать есть где, а еще тебе чего…

— Выход отсюда один? — осведомился Калмыков.

Люська угадала его мысли.

— Хазе этой, мальчиша, по нашей с тобой житухе цены нет. Ты сейчас ничего не знаешь, а прижмет — узнаешь и мне спасибо скажешь.

Не добавив больше ни слова, не попрощавшись, вышла.

Саша лег на скрипучую койку, задумался.

Итак, можно подвести первые итоги. Они утешительны. Удалось благополучно пробраться на советскую территорию, так же благополучно приехать в Приморск, связаться с местной организацией. Крыжов произвел на Сашу хорошее впечатление. Правда, окружение его немного странное — Евстигнеюшка, Люська… Но рано делать выводы. Дальше будет видно, не на месяц он сюда приехал и не на два…

Лежа в темноте, Калмыков не мог удержаться от мечтаний.

Он представлял себе, что станет ближайшим помощником Крыжова. Вместе будут составлять проповеди, писать «рефераты», вместе посещать «братьев» и «сестер», рассказывая о вере, а вечера — проводить в тихой, ласковой беседе. Конечно, Крыжов не один, у него есть товарищи по мыслям, собратья по духу. Саша тоже сблизится с ними, они заживут, делясь самым сокровенным, ничего не утаивая друг от друга. Их кружок загорится светлым огоньком во мраке безбожия, и на этот огонек придет все больше и больше ищущих благочестия. Саша и его друзья ни перед кем не закроют двери, каждый гость для них желанен. Политике они не дадут места — только слово божие, покой, добро. Брат Прохор, без сомнения, одобрит его планы, вместе с Сашей горячо возьмется за дело — доброе, славное дело бога. Как счастлив Саша, что может следовать велениям Иеговы!..

Помолившись, Калмыков заснул крепким, спокойным сном молодого, здорового и уверенного в себе человека.