Черный крест

Глава тринадцатая НОЧНОЕ УБИЙСТВО

Это был большой, сильный, храбрый человек. Единственным недостатком его оказалась непривычка к опасности Когда из темноты неизвестный голос прохрипел «Руки вверх!», ефрейтор Сидорин на мгновение опешил.

Мгновения хватило. Сильная рука рванула его за кобуру, вытащила пистолет.

Сидорин опомнился. Стараясь действовать хладнокровно, как учил инструктор по борьбе самбо, обернулся.

Больше ефрейтор ничего сделать не успел. Его ударили ножом в грудь.

Дзакоев склонился над милиционером. Обшарил карманы. Вынул документы, деньги — рублей двадцать. Прислушался. Стояла глухая, полуночная тишина. Пустынная плохо освещенная улица уходила далеко, теряясь во тьме. Вокруг ни души. С одной стороны — сплошные ряды пакгаузов, которые примыкают один к другому, с другой — длинная, нескончаемая стена, ограждающая территорию порта. Вряд ли кто появится в этом глухом углу до утра. Недаром Дзакоев тщательно разработал план добычи оружия. Он понимал, что идет на риск, совершая убийство ради пистолета, но больше оставаться безоружным не мог — физически не мог! Особенно после болезни Любы, когда угроза ареста вдруг стала явной. Напав на милиционера, он, кроме оружия, захватывал ценные документы.

Впрочем, Дзакоев действовал в строгом соответствии с инструкциями, которые ему дали. Шпионов, посланных в Советский Союз, учат: ради настоящих советских документов не останавливаться ни перед чем, вплоть до убийства. Дзакоев понимал, что новое преступление ничего не прибавит к приговору, если схватят его как шпиона и диверсанта.

Обшарив карманы убитого, Дзакоев еще раз оглянулся, проверил, не осталось ли улик, и беззвучно, по-кошачьи, зашагал вдоль стены. Радостно ощутил в кармане рубчатую рукоятку пистолета. Впервые за последнее время почувствовал себя спокойно. В сторону трупа даже не оглянулся.

Изрядно поплутав по темным кварталам ночного города, чтобы замести следы, Дзакоев очутился возле судоремонтного завода в час окончания смены. Вместе с толпой рабочих, не привлекая ничьего внимания, сел в троллейбус. Проехал несколько остановок. Выйдя, остановился у перекрестка. Ждал. Надеялся поймать такси. Вместо такси из-за угла показался знакомый автомобиль. Дзакоев вышел на мостовую. Машина остановилась, чья-то рука распахнула дверцу. Дзакоев молча влез внутрь.

Вел машину Крыжов. Рядом с ним сидел Макруша. Они не поздоровались, ни о чем не спросили Дзакоева. Он тоже молчал. «Божьи люди» ничего об убийстве знать не должны — перетрусят до смерти. Дзакоев безошибочно оценил Крыжова, Буцана… Вот, пожалуй, Макруша… Но и ему лишнее болтать не следует. У них свои дела, у Дзакоева — свои. Хватит того, что «свидетели Иеговы» дали приют, укрыли…

Автомобиль мчался по широкому проспекту. В стекла застучали мелкие капли — начался дождь. Вскоре ливень хлестал вовсю. Тонкие усики Дзакоева задергались в довольной усмешке. Обстановка благоприятствовала преступнику. Шальной ливень смоет следы, уничтожит даже те ничтожные приметы, что остались возле убитого под глухой стеной. Дзакоев не побоялся риска — и риск оправдался. Так было всегда — жестокость, звериное чутье, решительность помогали вывернуться из самых лихих передряг. Теперь надо подумать: оставаться в Приморске или удрать в другой город. Наверно, — остаться. Где еще найдешь возможность жить нелегально — такую возможность предоставили ему иеговисты…

Автомобиль сбавил скорость, продолжая двигаться вперед сквозь хаос хлещущих струй. Центр города остался позади, ехали по окраинной улице мимо одноэтажных по-сельски вымазанных известкой домиков.

— Здесь, — Крыжов прервал царившее в автомобиле молчание. — Вот его дом.

— Спит, наверно, — отозвался Макруша.

— Нет, я предупредил, чтобы к четырем ждал.

— А как объяснил? — поинтересовался Макруша.

— Купил, мол, кое-какие вещи, у себя держать не хочу, чтобы лишних разговоров обо мне не было. Он поверил. Брат Федор за меня в огонь и в воду, — не без самодовольства ответил Крыжов.

Очевидно, объяснение Макрушу удовлетворило. Он прекратил разговор.

Только сейчас, прислушавшись к беседе, Дзакоев заметил на сиденье солидный тюк. Толкнув его кулаком, спросил:

— Что?

— Цигейка, — коротко ответил Макруша. Помолчав, добавил:

— Ночью получили, оставим у брата Федора.

— Не проболтается? — осведомился Дзакоев.

— Нет, — уверенно ответил Крыжов. — Наш теперь, не зря «крестили».

Опять тонкие усики Дзакоева удовлетворенно задвигались. Он понял суть комедии с «крещением» Прасола. «Окрестив» его, Крыжов нашел надежного и безропотного сообщника. Через некоторое время за Прасола возьмется Дзакоев. Сам того не замечая, Прасол начнет выполнять поручения Дзакоева, а там и превратится в сообщника шпиона…

«Как по заказу идет, — думал Дзакоев. — Пистолет, документы милицейские — цены нет. Стоило рисковать…»

Крыжов вылез из машины. Проклиная дождь, зашлепал по лужам к калитке. Она была не заперта и Крыжов понял — Прасол ждет. Пересек палисадник. Подойдя к дому, постучал в запертую дверь. Она тотчас отворилась. Тонкий луч света упал на крыльцо.

— Гаси свет! — прошипел Крыжов. — Ни к чему он.

Щелкнул выключатель. Прасол распахнул дверь, вышел.

— Здравствуй, брат. — Как всегда в таких случаях, Крыжов говорил сладеньким ханжеским голоском. — Бог тебе в помощь.

— Спасибо, — сердечно ответил Прасол. — Помогай тебе бог. Зайди в дом ко мне, не побрезгуй.

— Не могу, брат, времени нет. А вот тючок тебе оставлю, сохрани, бога для.

— Сохраню, сохраню… Ты же мокрый весь, зайди, обогрейся.

Крыжов, не слушая, вернулся к машине. Дзакоев подал ему объемистый, но легкий тюк. Крыжов неуклюже взбежал на крыльцо, сунул тюк Прасолу.

— Возьми. В комнате воду стряхнешь, положи, где посуше.

— Сделаю, все сделаю, брат Прохор, не сомневайся.

— Я тебе верю… А сейчас — прощай. Храни тебя бог.

— И тебя… Спасибо, что наведал.

— Бога благодари, он всему голова… Прощай.

Крыжов ушел.

— Черт! Вымок весь, — ругался Крыжов, садясь в машину и заводя мотор.

Макруша и Дзакоев пропустили его жалобы мимо ушей.

— Откуда товар? — Дзакоев имел в виду только что переданные на хранение Прасолу цигейковые шкурки.

— От верного человека с торговой базы, — ответил Крыжов. — Не подведет, хотя бога истинного пока познать не сподобился. «Мурашковцем» был.

— Что еще за «мурашковец»? — Дзакоев похлопал ладонью по карману, в котором лежал пистолет. Настроение отличное, можно болтать о том, о сем. — Веры, что ли, другой?

— Ну да, — откликнулся Крыжов, не отводя глаз от освещенной фарами дороги. — У них вера не настоящая, матери Сиона поклонялись.

— Это, понимаешь ли, на Волыни началось, — продолжал «слуга килки» после паузы. — Давно дело было. Мурашко Иван, в поле гуляя, на Ольгу Кирильчук наткнулся. Она, стало быть, испугалась ну и — помертвела.

— А он? — похабно осклабился Дзакоев.

— Молчи! — рассердился Крыжов, поняв мысли Дзакоева. Снова заговорил, не в силах не блеснуть своими религиозными познаниями. — Из нее, омертвленной, стало быть, голос Христа донесся. Вещал голос, а Мурашко записывал. Трое суток вещал, потом замолк. Кирильчук воскресла…

— Регламент исчерпал, — не удержался от насмешливого замечания Дзакоев, конечно, ни на грош не веривший этой нелепо-фантастической истории.

— Ты, если слушать не хочешь, — скажи, — совсем обиделся Крыжов. — Не себе — тебе рассказываю.

— Ладно! — Дзакоев переложил пистолет в кармане так, чтобы тот давил всем своим весом на ногу. — Не злись, я шучу.

— Шути, да меру знай.

— Хорошо, хорошо, дальше-то что было?

— «Мурашковцы», как и мы, старались советской власти не покоряться, в делах ее не участвовать, мирского соблазна бежать… А порядки у них наших куда строже. «Сестрам», что в общину вступали, на спине бритвой разрез делался, кровь в бутылки собирали, с водой смешивая, «братьев» крестили.

«А с «крещенных» деньгу гребли, — хотел сказать Дзакоев, но воздержался, чтобы окончательно не обозлить собеседника. — Из крови человечьей — деньги».

— Первой наложению креста Кирильчук подверглась, — продолжал тем временем Крыжов. — Потом… Потом разброд у них начался… Мурашко с деньгами общины в Аргентину-страну смылся, говорят, есть такая — далеко от нас… «Мать Сиона», Кирильчук, значит, во главе осталась, сама «апостолов», «святых отцов Сиона» назначила… Во время войны они хорошо жили; немцы не трогали, народ, который в горе, к ним за утешением шел… Потом — хуже и хуже… «Отцы Сиона» своим путем побрели, прочее все значения не имеет, не в нем суть. «Мурашковцы» который уж год, как от веры отреклись, про них ни слуху, ни духу, кто знал — забыл давно. Кончилась их вера, чего там себя обманывать… Себя не обманешь.

Макруша выслушал этот рассказ, в отличие от Дзакоева, без всякого интереса. Религиозные истории его не занимали. Главного — почему вошел в контакт с «мурашковцем», Крыжов не рассказал. Как и Дзакоев с иеговистами, «слуга килки» не слишком откровенничал.

А связь между двумя сектантами различного «толка» была тесная, взаимно выгодная и для «свидетелей Иеговы» и для тех, кто когда-то верил в «неземную мать Сиона» — аферистку Кирильчук.

Хотя «мурашковцы» и иеговисты, как водится, друг друга считали еретиками, вне религиозных дел между ними царило трогательное единогласие. Объединяла их ненависть к советской власти. Ненависть, сознание уходящей силы — вот главные чувства, сковавшие в одну цепь бесконечно далеких по рождению, воспитанию, прошлому «брата» Кирилла Сокольского и безвестного прохиндея Крыжова; отпрыска древнего самурайского рода Рамори сан и паразита Шаю Грандаевского; монахиню Агнессу и неудавшегося нэпмана Макрушу… Они никогда не встречались, не знали друг друга, но жили по одному закону… И когда видного «мурашковца», который в тот момент носил фамилию Луцык — свою настоящую он, наверно, и сам не помнил! — неведомыми путями занесло в Приморск, он встретился, быстро нашел общий язык с Макрушей. Крыжов сперва слышать не хотел об «еретике», Макруша настоял на своем. И Макруша отыскал для Луцыка рискованное, однако выгодное занятие. Луцык стал одним из верных людей, которых Макруша имел в других городах. Религиозное прошлое не помешало Луцыку стать отъявленным мазуриком…

— Да, не то нынче, — вздохнул Макруша, в тон последним словам рассказа Крыжова о «мурашковцах». — Трудно стало. Что ни год — тужей гайку затягивают.

Крыжов, сидя за рулем, незаметно ухмыльнулся. Он знал, что недавно Макруша потерпел такую неудачу, о которой вспоминал со скрежетом зубовным, трясясь от злобы. Сектантский деятель по совместительству занимался спекуляцией… Или спекуляция была основным занятием его, а искание бога — второстепенным?.. Однако Макрушу не следовало принимать за вульгарного торговца трикотажными кофточками, модными босоножками и тому подобной пустяковиной. Макруша «барахлом» брезговал, брался только за дорогой товар. Когда несколько лет тому назад вошли в моду чернобурки, Макруша немедленно начал скупать их и продавать втридорога. Верные люди пересылали ему и получали от него самые различные товары. Заграничный нейлон, дорогая мебель, меха, золото, валюта, автомашины, новейшие лекарства — вот с чем имел дело Макруша. Неделю тому назад ему прислали из Узбекистана «партию» ковров — неважных, грубой работы, к тому же довольно дорогих. Ни первое, ни второе, ни третье Макрушу не печалило: ковры в спросе, расхватают, какие есть, по любой цене. Однако — не расхватали. Буквально в тот же день, как на грех, появились в магазинах Приморска отличные недорогие ковры. Макруша еле-еле сбыл свой товар за полцены, потерпев убыток тысяч в десять. Скупого Макрушу такая потеря приводила в бешенство…

Машина, в которой ехала теплая компания, остановилась перед красным сигналом светофора на перекрестке. Крыжов оглянулся:

— Раньше, конечно, легче было, — пояснил он. — В таких делах, как твои, раздолье, ежели в магазинах ничего нет. Тогда — пользуйся. К примеру, мыло, спички, сахар — что на них сейчас наживешь? Ничего, они везде, где хочешь есть. А бывало тысячи зашибали.

Макруша вздохнул. Он и сам с тоской вспоминал первые послевоенные годы, когда стране было трудно, когда не хватало товаров, продуктов, когда в магазинах стояли очереди, когда не говорили «я купил», а «я достал». Бойкого дельца так и звали: «О, он доставала!». Именно в ту нелегкую для честного человека пору «доставалам» и спекулянтам было раздолье: масло, крупа, конфеты, не говоря уже о мануфактуре, обуви, трикотаже, — за что ни возьмись, можно продать и перепродать с изрядным барышом. Спекулировали книгами, ботиночными шнурками, резинками для дамских подвязок — всем, в чем ощущался недостаток. И скорбь Макруши по прошлому была понятна. Ведь сейчас все реже и реже мелькает среди покупателей мерзкая морда спекулянта: спекулировать ему нечем. А если чего и нет сегодня — будет завтра. Люди не хотят больше бросать зря свои трудовые рубли…

— Что было, то прошло, — равнодушно сказал Дзакоев, которого Макрушины невзгоды нимало не трогали. — Ты свое найдешь.

«Найдешь! — сердито подумал Макруша. — Не просто это — «найти».

После провала аферы с коврами, Макруша долгое время ходил сам не свой. Угнетала мысль, что за одним крупным поражением последуют новые. Советская власть наступала, и Макруша чувствовал: опять — в который раз! — планы его рушатся. Рушатся основательно, это он тоже знал по опыту минувших лет, минувших бед. И нового подходящего «дела» не предвиделось. Совсем расстроило его известие, что знаменитая в жульническом мире спекулянтка Раечка переменила специальность, стала базарной гадалкой. В конце концов, чтобы, как он говорил, «оправдать убытки», Макруша решился на отчаянное предприятие. Цигейка, которую только что привезли к Прасолу, была краденая. Сложными и трудными путями ее воровали на заводе, передавали Луцыку. Луцык со знакомым проводником пассажирского поезда отправил тюк в Приморск. На вокзале груз приняла Люська, сдала в камеру хранения. Старуха вообще выполняла различные поручения Макруши, платил он ей хорошо. Сданный Люськой багаж ночью, перед уходом московского поезда, получил Крыжов. На поезд с тюком не пошел, вышмыгнул из вокзала к машине, где сидел Макруша. Затем мех попал к Прасолу, оттуда пойдет к надежному скорняку. «Легко ему говорить «найдешь», — сердился Макруша на Дзакоева. — А с краденым свяжешься — того и гляди погоришь».

— Ладно! — вслух произнес Макруша, когда в светофоре зажегся зеленый огонь и машина, фыркая мотором, двинулась дальше. — Хватит вспоминать да жаловаться. Давай о деле поговорим. Устроить тебя на работу можно.

— Раз можно, то устраивай, за благодарностью не постою, — пообещал Дзакоев.

— В ту «забегаловку», что ты хотел, я тебя втолкну. Буфетчиком. Подходит?

— Подходит! — весело откликнулся Дзакоев.

Примеченная им «забегаловка» находилась недалеко от завода. Завести знакомство с кем-нибудь из рабочих там легче всего.

Дзакоев пристально посмотрел на Макрушу. Догадывается он или нет, почему Дзакоева интересует именно эта «забегаловка»? Черт его знает… Может, и догадывается.

— Я тебя с парнем, который назначениями по ресторанной линии ведает, сведу.

— Сведи. Здорово у тебя получается.

— Ты меня еще не знаешь, — самодовольно ухмыльнулся Макруша, отчего щучья физиономия его как-то перекосилась. — Я такие дела делаю, что — ого!

Макруша не хвастался. Этот плюгавый неприхотливый в еде и питье щучьего обличья человечишко по справедливости мог считаться спекулянтом общесоюзного масштаба. Правда, за Уральские горы сфера его деятельности не распространялась, но и европейской части страны ему вполне хватало. Протянуть свои щупальцы далеко от Приморска он смог благодаря собратьям по вере — там, где находилась община иеговистов, были и доверенные люди Макруши. Спекулянтов ловили, осуждали, но до Макруши пока милиция не добралась: своих сообщников он к себе не подпускал, действовал через третьих, а то и четвертых лиц. При аресте выдать настоящего главаря они не могли — никто из них Макрушу не видел, с ним не встречался. Свидания между сообщниками-спекулянтами тоже носили случайный характер. Друг с другом участники «операции» не связывались, каждый знал только одного сотоварища. Энергичный, волевой, опытный конспиратор, Макруша сумел оставаться ненаказанным.

«Да, повезло мне, что на такого человека натолкнулся, — подумал Дзакоев в ответ на заявление Макруши. — Без него — куда труднее было бы». И сказал:

— Один ты хорошие дела делал, а вместе мы с тобой… себя покажем. Ты только возле меня держись.

— Мне другой дороги нет… Да и ему тоже. — Макруша кивнул на сидящего впереди Крыжова.

— Какой дороги? — переспросил нерасслышавший Крыжов. — Вот он, твой дом, слазь.

Высадив Макрушу, двое поехали дальше, к родственнику «слуги килки», приютившему Дзакоева.

Близилось утро.

Как всегда, Макруша долго не мог заснуть. Жил он беспросветной, угрюмой жизнью. Каждую ночь не было сна, а забывшись, Макруша то и дело просыпался, долго слушал: не идут ли? Стук собственного сердца казался шумом шагов на лестнице. Не идут ли?.. Если не пришли в эту ночь, что будет в следующую?..

В большой темной комнате он жил один. Когда-то были жена, дочь… Где-то они теперь?.. Однажды в продуктовый магазинчик, которым заведовал Макруша, нагрянула неожиданная ревизия. Макруша попросился выйти на минутку и… отправился прямо на вокзал. Обосновавшись в другом конце страны, первое время вспоминал оставленную семью, думал, что неплохо бы дать весточку о себе. Но это значило рисковать, навести на след. И страх быстро победил человеческие чувства к близким.

Потом он сошелся с официанткой ресторана, где служил калькулятором. «Лизавета Григорьевна», так звал ее Макруша, помогла забыть семью.

Когда пришла пора, он без всяких колебаний бросил «Лизавету», бросал не жалея и всех других зазноб, с которыми месяц, два, редко — год делил угрюмую судьбу проходимца…

И вот, когда перевалило за пятьдесят, Макруша остался один. Он лежал в темной комнате, никак не мог заснуть и против воли все прислушивался к далеким звукам. Не идут ли?..

Дзакоев спал спокойно. Спал без сновидений, даже во сне помня о пистолете, который лежит под подушкой, о «чистых» документах…

Дзакоев не знал и не мог знать, что его преследуют люди, которых не испугаешь ни пистолетом, ничем на свете. Пограничники, затем органы госбезопасности ценою многих усилий сумели установить, куда скрылся нарушитель границы.