Черный крест

Глава третья НА БОРТУ „КАГИ МАРУ“

Рамори сан жил в тихом переулке Токио, подальше от шумных деловых кварталов, от центральной Гиндзю с ее рекламами, питейными и прочими заведениями, с ее претензией походить на Бродвей. У Рамори сан было спокойно, уютно, традиционно: легкий домик, построенный в классическом стиле японской архитектуры, такой же классический садик с карликовыми столетними дубами и елями в полчеловеческого роста, крошечным прудом, бурливой речонкой, через которую перекинут игрушечный мостик. Единственным отступлением от традиции было отсутствие в садике кумирни, где приносятся жертвоприношения и возжигаются курения в честь умерших предков. Но отступление от традиций имело важную причину: Рамори сан не был ни буддистом, ни синтоистом. Он исповедовал православную религию.

— Видите ли, — объяснял он Саше на отличном русском языке, даже щеголяя безукоризненным произношением трудного для японца звука «л». — Видите ли, настоящее мое имя Михаил Павлович. Не удивляйтесь. Например, генерала Араки — вы вряд ли знаете о нем, а перед войной это был известный генерал — звали Семеном Петровичем. А я — Михаил Павлович Рамори… Крестился я в Знаменском соборе во Владивостоке, что на Суйфунской улице… Впрочем, в тридцатые годы его разрушили… Крестная матерь моя — супруга капитана первого ранга Келда-Белоконского, крестный отец — лейтенант барон Бертель Вильгельм Францевич. О, это была волнующая минута в моей жизни…

У Саши затекали ноги от неудобной позы, в которой приходилось сидеть на полу, но молодой человек забывал и о боли в ногах и о непривычной позе, слушая Рамори сан. А старик умел и любил поговорить, но лишнего этот приветливый, улыбающийся человек не болтал. Он увлеченно рассказывал Саше про свою службу дьяконом в маленькой церкви на Русском острове — крепости, которая защищала вход во Владивостокский порт. Вспоминал концерты, парусные гонки, благотворительные базары и прочие великосветские развлечения морских офицеров в годы перед первой мировой войной и революцией. Но Рамори сан не объяснял причин, которые побудили его годами жить на чужбине, именоваться «Михаилом Павловичем» да еще, вдобавок ко всему, заделаться дьяконом православной церкви. Причины были веские: не один русский военный секрет попал в японскую военно-морскую разведку благодаря скромному «дьякону». По церковной линии «Михаил Павлович» дальше дьякона не продвинулся, зато по возвращении на родину его ждал чин капитана первого ранга и несколько орденов за отличную службу. А чины и ордена в военно-морской разведке зря не раздавали…

Но все это, как говорится, было и быльем поросло.

После второй мировой войны Рамори сан удалился от дел, жил на покое. Одно время, правда, оккупационные власти зачислили его в военные преступники. Нашлись свидетели, которые показали, что бывший «дьякон», командуя отрядом разведчиков на Окинаве, побуждал своих подчиненных по древнему самурайскому обычаю вырезать печень врагов, в данном случае пленных американских летчиков, и есть ее. Вспыхнувший скандал быстро замяли, словно по чьему-то сигналу. Имя Рамори сан мгновенно исчезло с газетных страниц. Время от времени бывшему дьякону давали некоторые деликатные поручения. Например, приютить человека, которого перебрасывали в Советский Союз, и заодно обучить его приемам джю до…

Оба задания «Михаил Павлович» выполнял с охотой. Каждое утро подолгу возился со своим постояльцем, показывая, как можно легким ударом руки оглушить противника на три минуты, пять, десять; переломить ему предплечье, вырвать ребра и так далее и тому подобное. Саша, удивленный и рассерженный, сперва категорически отказался овладевать смертоубийственной «наукой». Японец сумел уговорить его, доказать, что знание джю до необходимо для самообороны, защиты от хулиганов. А хулиганов, — сказал Рамори сан, — много в стране, где не признают бога.

Вторая половина дня проходила в беседах. Воспоминания прошлого Рамори сан перемежал с рассуждениями о настоящем.

— Видите ли, — повторял Рамори сан свое любимое выражение. — Видите ли, конечно, патриарх всея Руси, находящийся в Москве, хотел бы быть главой православной церкви мира. Повторяю, хотел бы быть. Однако некоторые, к ним принадлежу и я, признают его претензии очень проблематичными. Видите ли, митрополит Анастасий Грибановский основал в Нью-Йорке «заграничный синод русской православной церкви», и его права на патриаршество мне кажутся более обоснованными…

Как всегда, Рамори сан до конца не договаривал. Вспоминая Анастасия Грибановского, он «забывал» упомянуть, что этот «митрополит» в свое время бежал из Советского Союза. Грибановский проявил себя оголтелым монархистом. Окружали его последние отбросы эмиграции. Конечно, истинное обличье Грибановского, вкупе со всем его заграничным «синодом», не составляло для Рамори сан ни малейшего секрета. Однако сообщать такие сведения Саше Рамори сан не хотел.

— Я мало знаком с этим вопросом, — ответил Саша «Михаилу Павловичу». — Ведь я придерживаюсь другой веры, мы не признаем православной церкви, где бы она ни находилась. Мы считаем, что священники извратили истинный смысл библии.

«Брат» Кирилл Сокольский и «дьякон» в отставке Рамори сан никогда не видели друг друга и даже не слышали один о другом. Но оба были людьми без иллюзий, и взгляды их совпадали…

— Знаю. — Рамори сан вежливо склонил голову, подчеркивая уважение к религиозным взглядам гостя. — Но, видите ли, в наш век, когда безбожие, к сожалению, делает успехи, мы, верующие, обязаны помогать друг другу, забывая о собственных разногласиях…

«Помощь» Рамори сан Саша почувствовал в ту же ночь. Он спал крепким сном молодости, когда его настойчиво потрясли за плечо. Саша неохотно открыл глаза. В комнате горело электричество. Рамори сан склонился над Сашей.

— Пора, — торжественно сказал Рамори сан. — Время пришло, пора ехать.

Молодой человек не спросил куда и зачем ехать — с планом переброски на советскую территорию его познакомили заранее. Сашу посадят на рыболовную шхуну. Ночью, в туман, а туманы часты в это время года, она «заблудится» и подплывет как можно ближе к советскому берегу…

— Сейчас оденусь — ответил Саша. — Погодите минуту, Михаил Павлович.

Вскоре он был готов.

— Желаю счастья, — проникновенно сказал Рамори сан. — Помогай вам бог… Помните прием, которому я вас обучил. Советские пограничники ходят по двое. Если вас заметят, подпустите их поближе и сделайте вид, что хотите укусить воротник вашей рубашки. Так поступают некоторые агенты — в воротнике у них зашита ампула с ядом, раздавив ее зубами, они кончают жизнь самоубийством. Прием пограничникам известен. Они сразу кинутся к вам. Тогда вы бьете одного сюда и сюда, — показал пальцем куда именно, — второго — сюда. Делаете это очень быстро и даете тягу. Я много размышлял — правы вы или нет, не беря с собой оружия, и пришел к выводу, что правы. В случае ареста это пойдет вам на пользу.

— Я иду невооруженным потому, что религия запрещает мне брать в руки оружие, — горячо сказал Саша.

— Правильно, правильно, — поспешно согласился Рамори сан. Добавил с еле заметной улыбкой. — Знание джю до послужит не меньше пистолета за пазухой, а может и больше… Что до оглушенных вами солдат, о судьбе их не беспокойтесь. Они пролежат без сознания минут пять — десять. — Сказав, подумал: «Эти пять — десять минут для них никогда не кончатся».

— Все-таки, я надеюсь, что обойдется без стычек и других неприятностей, — возразил Саша.

— Как знать, — меланхолически ответил Рамори сан. — Как знать. Перейти советскую границу не шутка. Лучшие агенты обломали зубы об этот орешек… Ну, желаю вам счастья. Автомобиль ждет.

Везли Сашу долго. Молодой человек разместился на заднем сидении. Впереди, рядом с шофером, видел неясный силуэт — то ли японца, то ли европейца. Шофер и его спутник молчали. Саша не заговаривал с ними. Машина долго петляла по улицам и переулкам. Они были темными, пустыми и наверно потому выглядели враждебно. Саша невольно спросил себя: отчего все время так получается, что он ездит ночью, по окраинным улицам, в стороне от широких и прямых проспектов, заполненных людьми. Спросил и не нашел ответа…

В автомобиль пахнуло острым запахом моря. Машина ехала вдоль причала. Справа тянулись мрачные здания без окон, очевидно пакгаузы. Слева за оконечностью мола или пирса мигал зеленый огонек. Ветер дул прохладный и бодрящий.

«Зеленый огонь — огонь надежды», — подумал Саша.

Машина остановилась. Саша увидел очертания пришвартованного к причалу двухмачтового судна. Над палубой висел тусклый керосиновый фонарь. Фонарь тихо покачивался, и тени вокруг него то вырастали, то съеживались.

— Шхуна «Каги мару», — на английском языке сказал молчаливый человек, сидящий рядом с шофером. Не вылезая из машины, свистнул и затем крикнул по-японски. Со шхуны ответили. Из люка высунулась голова.

— Вас ждут, идите на шхуну, — скомандовал Сашин спутник. — Прощайте.

— Прощайте, — ответил Саша, выходя из машины. Автомобиль уехал.

По зыбкой пружинящей сходне Саша перебрался на шхуну. Отвратительно пахло тухлой рыбой. Моряк, который выглядывал из люка, вылез на палубу, небрежно притронулся к козырьку фуражки и отрекомендовался на «Пиджин инглиш», принятом среди моряков Тихого океана жаргоне:

— Кэптен Судзуки.

— Здравствуйте, капитан.

— Иди каюта, спи. Завтра в море.

— Хорошо.

Каюта маленькая, грязная, запах испорченной рыбы здесь еще гуще, чем наверху. Две койки. На одной кто-то спал, навалив на себя груду тряпья.

Саша лег, не раздеваясь, долго не мог уснуть. Он не боялся предстоящего испытания и все-таки… Все-таки что-то щемило грудь…

Забылся под утро. Когда проснулся, по крену, размахам качки понял: шхуна находится в открытом море.

Дверь из каюты открывалась прямо на маленький крутой трап. Медные полоски, привинченные к ступеням его, тускло поблескивали в полумраке. Саша поднялся наверх.

Земля исчезла. Вокруг, насколько хватал глаз, расстилался простор океана. Навстречу шхуне катились волны. В первый момент их даже трудно было заметить, такие они длинные, пологие и могучие. «Каги мару» не спеша перебиралась со склона на склон.

Небо нависало пасмурное, сердитое. Шхуна была скуластая, с коротким тупым бушпритом, толстыми, будто обрубленными мачтами, захламленной палубой, обшарпанной надстройкой. Саше она не понравилась. Не вызывали симпатии и матросы, по крайней мере, те, кто находился сейчас на палубе: как на подбор низкорослые, глядящие исподлобья, в грязных фуфайках и штанах «дунгари», головы, по обычаю японских рыбаков, обмотаны полотенцами.

Судзуки стоял возле рулевого. Увидев Сашу, «кэптен» двумя пальцами притронулся к козырьку, пробормотал: «Хау ду ю ду». Остальные моряки даже не повернулись в сторону пассажира.

— Хау ду ю ду, — ответил Саша.

Чувствуя, что «кэптен» к дальнейшей беседе не расположен, и сам не испытывая желания с ним разговаривать, Калмыков отвернулся. Стал у борта. Задумался, глядя вдаль.

Через сутки-двое начнется первое серьезное испытание. Саша понесет свет правды, свет божьего слова. Так он думал тогда в Нью-Йорке и так сказал, вернувшись к Дэвиду на следующий день после первой беседы. Дэвид одобрил его решение: «Вы правы, мой молодой друг, мы ничего общего не имеем с политикой, мы не служим никакой власти, мы служим богу Иегове». Дэвид говорил горячо, искренне. Правда, глядел он в этот момент мимо собеседника… Но глупо обращать внимание на такие пустяки…

Тот же Дэвид объяснил Саше задание. Перейти границу. Убедившись, что нет слежки, приехать в город Приморск. Там есть верные люди, с которыми Саша наладит контакт.

— Запомните, — поучал Дэвид. — Только запомните, ничего не записывайте. Связь с заграницей — прежде всего с «Бюро восточно-европейской зоны». Это ваши непосредственные начальники, они руководят «Краевым комитетом», нашей верховной организацией в Советском Союзе. Затем — связь с центрами в Европе. Возможно, цепочка к ним пойдет через Западный Берлин. А уже оттуда — к нам. Ясно?

— Понятно.

— Как все сложится на деле, предугадать трудно. Через «пионеров» будем посылать пропагандистскую литературу — «Башню стражи», брошюры. Но вы особенно на это не полагайтесь. Добывайте пишущие машинки, ротаторы, сможете — настоящую типографию. Получите материалы от нас — размножайте, пишите сами и выпускайте листовки, статьи, рефераты.

Дэвид сделал короткую паузу, еще пристальнее глянул на Калмыкова.

— Работы хватит, и работы рискованной. Глупо скрывать от вас трудности, дела паршивые. Нас считают, как они выражаются, иностранными агентами, чуть что — тянут к властям. Провалы не только «килок», но и «групп», и «стреф» следуют один за другим. Пришло известие, что взят «Краевой комитет», попались Цыба и Веретельник… Слышали о них?

— Конечно! — кивнул Саша. Имена Николая Цыбы и Марии Веретельник, вожаков иеговистского подполья в Советском Союзе, окруженных для рядовых «свидетелей Иеговы» мистической таинственностью, были ему известны.

— Вот, — закончил Дэвид. — Они, наверно, уже осуждены… Вы должны действовать в глубокой тайне и быть готовым ко всему.

И тогда, перед Дэвидом, и сейчас, стоя наедине с собой, Калмыков знал: он готов. Ничто не страшит и не остановит его. Он пожертвует всем — свободой, жизнью ради веры. Ни у кого нет такой судьбы, как у него…

Калмыков ошибался. «Тайной армии» уделяется все больше внимания.

В учебных центрах сухопутных и морских сил США, в лесах Тироля из беженцев, людей без родины, готовят профессиональных диверсантов-террористов. Они должны действовать без «идеологического прикрытия». Их задача — убивать, взрывать, наводить страх.

А есть и другие…

Вскоре после Октябрьской революции Римский папа Бенедикт XV организовал в Риме Восточный институт во главе с французским иезуитом Мишелем Дэрбиньи. Питомцы института, католические «миссионеры», должны были действовать в СССР. Впоследствии институт назвали «Русским колледжем», ныне он именуется «Колледжем святой Терезы» или просто «Руссикумом». Чему учат в «Руссикуме» откровенно рассказал в 1949 году глава этого малопочтенного заведения иезуит Веттер редактору одной римской газеты: «миссионеры», выпестованные здесь, владеют пистолетом и ножом не хуже заправского бандюги. Ватиканская «Комиссия по делам России», сокращенно «Про Руссия», направляет деятельность «Колледжа святой Терезы», «Украинского колледжа», специальной миссионерской школы при крупнейшем в Бельгии католическом Лувенском университете…

Иеговисты полностью отвергают католическую религию. Они утверждают, что не имеют с католиками ничего общего.

Однако, как и католики, как другие религиозные организации, «свидетели Иеговы» стремятся расширить свое влияние — прежде всего, в странах социалистического лагеря. Иеговистам недостаточно школ «пионеров». С 1943 года при бруклинском иеговистском центре действует «Библейская школа Башни стражи «Гилеад». Тут готовят миссионеров, которые потом разъезжаются по всему свету, тайно пробираясь через кордоны, тайно проникая в доверчивые человеческие души…

«Пионер» Калмыков тоже стремился перебраться через советскую границу, и, что бы ни думал фанатик-иеговист о своей миссии, он — лишь орудие в чужих руках. Исполнителем приказов был и Дэвид, о котором Саша вспоминал так тепло…

А может и сам Натан Гомер Кнорр с его пышными, наполненными мистикой титулами служит еще чему-то, кроме религии, и еще кому-то, кроме бога Иеговы?..

Калмыкову не было дано это знать, даже не было дано об этом подумать. Он стоял на борту шхуны, гордый своей участью, погруженный в размышления о будущем.

Неприятный голос оторвал от мечтаний, проскрипев под ухом. Саша вздрогнул.

— Ты ходи кушать-кушать, — пригласил Судзуки, показывая на люк, ведущий под палубу.

Следуя за «кэптеном», Калмыков спустился в маленькую кают-компанию, посреди которой стоял стол и несколько вращающихся кресел — все намертво прикрепленное к палубе. В иллюминаторы заглядывало море.

Судзуки сел во главе стола на капитанском месте. Калмыкова посадил напротив. Третьим за столом был молодой квадратнолицый японец.

— Он штурман, — коротко пояснил Судзуки.

Обед состоял из риса, политого соусами, сдобренного неизвестными Саше специями, посыпанного непонятным белым порошком.

— Твоя хочет — гуляй, хочет — спи, — посоветовал Судзуки, когда трапеза окончилась.

Саша совету не последовал. Запершись в каюте, проверил свое снаряжение.

План высадки был таков: когда под прикрытием тумана «Каги мару» приблизится к берегу, спустят шлюпку. Сядут в нее Саша и матрос. Удастся — матрос высадит Сашу прямо на берег. Если будет прибой или другая помеха, Саша оденет акваланг и в нем доберется до цели. Матрос должен убедиться, что Саша благополучно вылез на берег. Выходить надо спиной вперед, сбить с толку пограничников, пусть думают, что он не вышел из воды, а вошел в море. Потом матрос вернется на «Каги мару». Калмыков зароет, еще лучше — утопит в реке, в пруду акваланг, приведет себя в порядок и отправится навстречу судьбе. Советские деньги у него есть, документы тоже… Первая важная задача — раздобыть новые документы. «Эти, что у вас, сделаны хорошо… даже лучше, чем настоящие, и в том их недостаток, — сказал Дэвид, инструктируя «пионера». — На первое время сойдут, дальше будет видно».

Проверив акваланг, осмотрев и уложив снова на место остальное снаряжение, Калмыков от нечего делать поднялся на палубу. Ветер свежел. Неуклюжая «Каги мару» покряхтывала, скрипела, паруса ее полоскались. Судзуки стоял на своем обычном месте возле рулевого. Тут же был штурман. Заметив Сашу, штурман оглядел его с головы до ног. Не обращаясь ни к кому в отдельности, заговорил сердито и громко.

— Что он сказал? — спросил Саша у «кэптена», чувствуя какую-то колкость в свой адрес.

— Он глупый, — спокойно пояснил Судзуки, безбожно коверкая английский язык. — Он говорит, если бы не такой, как твоя, японец живи в мире с русский. Он не понимай, что моя за твоя получай доллары.

Калмыков вспыхнул. В свою очередь гневно посмотрел на штурмана. Тот сперва не отвел взгляда. Потом, сдерживаясь, вперевалку, неторопливо, перешел на другой борт.

«Как он смеет!», — мысленно возмущался Саша.

Штурман стоял к Калмыкову спиной. Молодому человеку казалось, что даже спина японского моряка выражает недоброжелательность.

Вечерело. Океан затих, взошла луна. Свет ее, фиолетово-розовый, проложил далекую дорожку, по которой шла и шла одинокая шхуна. За все время ей не встретилось ни одного корабля — «кэптен» умышленно держался подальше от честных морских дорог. В лунном свете «Каги мару» казалась гораздо красивее, чем днем. Паруса ее нежно серебрились, спутанные снасти висели таинственными клубками. Тихо журчала за бортам вода, изредка хлюпали волны, придавленные тупым носом шхуны. Рулевой стоял у штурвала, не отрывая взгляда от тускло освещенной картушки компаса. Время от времени в вышине начинал хлопать парус. Рулевой неторопливо поворачивал лакированное колесо, перебирая торчащие на нем рожки-рукоятки, хлопанье затихало. Ночь успокаивала, сглаживала обиды, умеряла тревогу. И по-прежнему глядели сверху звезды, те звезды, которые всюду сопровождали Сашу — далекие, холодные, спокойные. Свет их казался родным, они как бы ласково подмигивали молодому человеку…

Так — в ничегонеделании, молчании, ночных прогулках по палубе, провел Саша четверо суток. На пятые «Каги мару» легла в дрейф: пришли к цели, оставалось ждать подходящей погоды.

Ее не было три дня и три ночи. Судзуки нервничал, во время встреч за едой все суровее поглядывал на пассажира, будто возлагая на него вину за ясное небо. Волновался и Калмыков. Не терпелось скорее начать опасный путь, покинуть опостылевшую «Каги мару».

В такую пору ясные дни на тихоокеанском побережье редкость, зато туманы почти непрерывны. К полуночи, третьих суток дрейфа белая мгла покрыла море. Шхуна развернулась и, подгоняемая не сильным, но ровным ветром, двигаясь почти бесшумно, взяла курс к советскому берегу. Ни одного звука не раздавалось на палубе. Когда хлопнул парус, Судзуки так зашипел в сторону рулевого, что матрос вздрогнул, начал быстро крутить штурвал.

«Кэптен», штурман и пассажир стояли рядом. Вглядывались в туман. Что ждет там, за белесым пологом? Как бы хотелось каждому из них иметь глаза, проникающие сквозь холодный мрак.

Саша не сомневался в успехе. Иным было настроение Судзуки. Он боялся советских пограничников. Если бы не доллары, не плохие дела для рыбаков, он отказался бы от рискованного промысла.

Часа через два после того, как «Каги мару» повернула, Судзуки послал матроса поглядеть на лаг — сколько пройдено миль. Когда вахтенный вернулся и доложил о результатах, Судзуки удовлетворенно кивнул.

— Твой тащи вещи, скоро шлюпка ехать, — обратился он к Саше.

Спустившись в каюту, Калмыков переоделся. Теперь его белье, носки, туфли, костюм, галстук были только советского производства. На руке советские часы «Победа», в карманах советские разменные монеты. Ни одна мелочь в его облике, повадках, не должна наводить на мысль, что он прибыл из-за рубежа. Те, кто отправлял Калмыкова, детально продумали его снаряжение, постарались не забыть ничего…

Переодевшись, укрепив под рубахой на груди пакет с документами, деньгами, иеговистской литературой, Саша искренне и горячо помолился. Молитва сделала его совсем хладнокровным. Все будет так, как захочет бог, и разве можно сомневаться в бесконечной божьей мудрости!

Взяв акваланг, Калмыков поднялся наверх. Здесь по-прежнему стояла тишина, которую подчеркивало журчание воды за бортом и, временами, легкий скрип блоков. Темные лица моряков были бесстрастны.

Короткая команда «кэптена», — и шхуна чуть изменила курс. Ход судна заметно ускорился, веселее зажурчала за бортом вода.

Судзуки посмотрел на пассажира и, увидев, что молодой человек переоделся, удовлетворенно кивнул.

— Сейчас, — сказал «кэптен».

Вдруг штурман схватил Судзуки за плечо. Оба замерли в напряженных позах, вслушиваясь в голос ветра. Саше показалось, что уши у них сделались острыми, как у собак. Широкие ноздри Судзуки совсем по-собачьи расширились, нюхая воздух.

Калмыков тоже услыхал далекое, слабое, но явственное биение мотора.

— Что это? — спросил у Судзуки.

Вместо ответа «кэптен» повернул к Калмыкову искаженное гримасой лицо и яростно зашипел.

Стук затих, как бы растаяв в туманной мгле ночи.

Тотчас Судзуки коротким лающим голосом отдал несколько приказаний. Рулевой вертел штурвал, матросы выбирали шкоты. «Каги мару» повернула и теперь двигалась в обратном направлении — от берега.

Ничего не понимающий в этих сложных маневрах, Саша удивленно и встревоженно посмотрел на Судзуки. Тот не удостоил пассажира даже взглядом.

Стук мотора возник снова и гораздо ближе, чем раньше. Он был спокойный, уверенный, настойчивый. Теперь не оставалось сомнений, что неизвестное судно идет прямо на «Каги мару». Судзуки и штурман знали: пограничный катер нащупал шхуну локатором, приближается к ней.

Сообразил это и Саша.

Те, кто «воспитывал» Калмыкова в «колледже свободы», в школе «пионеров», не потратили усилий зря. Сделанное ими наложило отпечаток на характер, весь строй души молодого человека, по натуре своей мягкого, доброго. Исковерканная судьба странным образом сплела в нем одинокого сироту, который робко мечтал о счастье, ласке, любви, думал, что несет людям счастье, ласку, любовь… и отлично натасканного тайного агента, которого учили не останавливаться ни перед чем. Что же было сильнее в нем — природные задатки или качества, привитые в «колледже свободы»?..

Сейчас, при звуке настигающей погони, Калмыков стал таким, каким его сделали: хитрым, точным, решительным.

Неожиданно, не сказав никому ни слова, он схватил лежащий на палубе акваланг и швырнул за борт прежде, чем Судзуки успел помешать. Булькнули тяжелые баллоны со сжатым воздухом. Резиновый костюм и все остальное снаряжение отправилось на дно.

— Твоя что? — воскликнул «кэптен». — С ума сошел?!

Быстро догадался:

— Правильно! Если обыск делай буду, акваланг находи, твоя пропадай и наша пропадай.

— А может не заметят, мимо пройдут? — спросил Саша, не обращаясь ни к кому в отдельности.

Судзуки пожал плечами. По лицу его Калмыков понял: встречи с пограничниками не миновать.

«Не боюсь?» — мысленно спросил себя Саша. Опять, как тогда, на стадионе, вспомнил «большую игру», жестокие тренировки; вспомнил, как в школе «пионеров» стоял навытяжку перед «братом», который изображал советского следователя и кричал на Сашу, а однажды, войдя в азарт, даже ударил; вспомнил речь Кнорра и без колебаний ответил на свой вопрос: «Нет! Не боюсь!» Сердце бьется ровно, мысли четки.

— Дай сюда, быстро! — Саша знаком потребовал у одного из матросов клеенчатый дождевик, чтобы скрыть под ним свой советский костюм. Накинул дождевик на плечи. Теперь одеждой Калмыков не отличался от остального экипажа «Каги мару».

Рокот мотора послышался совсем близко, и вот из туманной темноты появился катер — низкие борта, приподнятый нос, свидетельствующий об отличной мореходности, скошенная назад мачта. На ходовом мостике и у крупнокалиберных пулеметов, нацеленных прямо на шхуну, застыли темные фигуры военных моряков.

— На шхуне! — скомандовал в мегафон зычный, уверенный голос. — Застопорить ход!

Судзуки даже глазом не моргнул, сделал вид, что приказание к нему не относится.

Моряк с катера выкрикнул несколько японских фраз — Саша догадался: повторил требование.

Волей-неволей «кэптену» пришлось подчиниться. «Каги мару» легла в дрейф, неуклюже приседая на океанских волнах.

Катер подошел к шхуне. На «Каги мару» перепрыгнуло несколько пограничников. Рослые, быстрые парни знали дело назубок. Не успел никто из команды «Каги мару» что называется перевести дух, как двое пограничников и третий, который командовал всеми, стояли на мостике рядом с рулевым и «кэптеном». Еще двое заняли посты у ведущих под палубу люков. Даже если бы экипаж шхуны попытался оказать сопротивление, он ничего не смог бы сделать — все ключевые позиции находились под контролем.

— Судовые документы! — коротко потребовал старший из пограничников.

Судзуки стоял с непроницаемым лицом.

— Ага… Не понимает… Или делает вид, что не понимает, — вслух подумал моряк и обратился к одному из своих подчиненных:

— Переведите: пусть предъявит судовые документы.

Матрос бойко заговорил с «кэптеном». Судзуки, не отвечая, ушел в каюту. Вернулся с бумагами, протянул их пограничнику.

Тот прочел. Недоуменно покосился на Сашу.

— Первый раз вижу на японской рыболовной шхуне штурмана-европейца… Странно. Однако бумаги в порядке. Спросите, почему очутился здесь?

Моряк перевел вопрос и ответ Судзуки:

— Говорит, потеряли ориентировку в тумане.

— Тоже странно. Туман начался недавно, а они изрядно приблизились к нашему берегу. Спросите, чем он это объясняет.

— Ничем не объясняет, товарищ мичман, — выслушав Судзуки, ответил матрос. — Говорит, заблудились и все. Далеко ли, близко — ему неизвестно.

— Где карта?

Принесли карту. Судзуки знал свое ремесло и был предусмотрителен. С того момента, как шхуна пошла к советским берегам, прокладку курса он на карте не вел.

— Говорит, как только потеряли свое место, так прокладку вести прекратили, товарищ мичман.

— Не нравится мне вся эта история, ой, не нравится. Обыщите судно.

— Есть!

Обыск ничего не дал. Единственную улику — акваланг — утопил Калмыков. В остальном «Каги мару» не отличалась от других рыбачьих шхун, которые десятками ведут лов в этом районе. Бывает, нечаянно, или из жадности, преследуя косяк рыбы, нарушают границу территориальных вод.

— Ладно, может, действительно рыбаки, — опять вслух поделился своими размышлениями мичман. — И шли то не к нашему берегу, а наоборот… В общем, нравится — не нравится, причин для задержания нет… Закон есть закон… Предупредите: если еще раз нарушит правила, будет худо.

— Есть!

Бойкий моряк перевел. Судзуки молча пожал плечами. «Кэптен» держался нагловато, в меру нагловато, пограничников он все-таки боялся, хотя старался этого не показывать.

— Скажите, пусть следует таким курсом до рассвета.

— Есть!

Пограничники вернулись на катер. Несколько минут он продолжал стоять рядом с «Каги мару»: пока мичман докладывал командиру о происшедшем, пока решали, как поступить со шхуной. Затем пророкотал мотор, забурлили винты. Катер дал задний ход, развернулся и, с места набирая скорость, исчез в темноте.

— Ты, высаживаться нельзя, — подвел итог Судзуки. — Костюм нет, пограничники следят — есть…

Саша и без него понимал: высадка сорвана. Что ж, надо попытаться в другом месте, третьем, десятом. На много тысяч километров тянется советская государственная граница — узкая, перепаханная полоса земли, морской берег, лес, горы, пустыни, болота… Где-то нужно, а значит, и можно пробиться. Он будет настойчив, хитер, изобретателен, смел. Отступать нельзя.

Саша вспомнил слова Рамори сан о том, что перейти советскую границу значит «разгрызть крепкий орешек». Старик был прав. «Пусть, — подумал Саша. — Я не боюсь никаких трудностей. Бог на моей стороне, и он не оставит меня».

И сразу, как только очертания пограничного катера скрылись в тумане, Калмыков начал строить дальнейшие планы. Конечно, от высадки на Тихоокеанском побережье придется отказаться. Надо придумать другое. Что — сейчас предугадать трудно. Не беда, Саша посоветуется с Рамори сан, с Дэвидом.

Но все это предстояло в будущем. А пока «Каги мару» не солоно хлебавши возвращалась в свой порт.

Штурман не говорил ничего, но выглядел довольным, злорадствующим.

Судзуки был в гораздо худшем настроении: не высадив агента, он лишался изрядного количества долларов.