Черный крест

Глава шестнадцатая ПО СЛЕДУ

Саша пошел к Крыжову. Надо было, не мешкая, разузнать дальнейшие планы «слуги килки» и его дружков.

В доме на Загородной ничего не изменилось. Заведенный распорядок оставался незыблемым: остервенело гавкал у ворот пес, Евстигнеюшка, как и прежде, гремела засовом. Хозяин с компанией сидел за столом, выпивая и закусывая. Казалось, они обречены каким-то таинственным заклятием не отходить от стола ни днем, ни ночью, беспрерывно лить в себя водку.

Настроение сегодня было минорное.

— В чем дело? — спросил Саша, видя, что общество не в духе.

Крыжов только махнул рукой, налил себе коньяку. Выпил, поморщился. Проделав все это, рассказал о происшествии с папкой и дружинниками.

Дзакоев, хотя и знал до мелочей подробности неудачной операции, слушать о ней равнодушно не мог. Его бесило, что Крыжов даже такое, с точки зрения Дзакоева пустяковое задание, не выполнил как следует.

Дзакоев вскочил, заметался по комнате. Бросил через плечо:

— Идиот! Какой идиот!

— Это кто же идиёт, хотел бы я знать? — Крыжову надоело высокомерное отношение Дзакоева. Из всей сектантской троицы Дзакоев благоволил только к Макруше, остальных откровенно презирал. Терпение Крыжова лопнуло, он решил осадить Дзакоева. Вдобавок «слуга» был зол после пережитой опасности и пьян сильнее обычного. — Говори, голубок, прямо, не стесняйся.

— Ты! — Дзакоев подскочил вплотную, дыша ненавистью, глядя бешеными глазами в глаза Крыжова. — Ты идиот!

— А ты сволочь!

Крыжов вскочил. Дзакоев подумал, что собеседник от слов хочет перейти к действиям. Решил опередить его, с размаха стукнул иеговиста по физиономии. Крыжов полетел в угол. Буцан бросился выручать «брата», обхватил Дзакоева, но не удержался и свалил его весом своего массивного корпуса. Сцепившись в один клубок, Крыжов, Дзакоев, Буцан начали кататься по полу. Сшибали мебель, перевернули стол. Посыпались бутылки и посуда. Тарелка со студнем упала прямо на голову «слуге килки», тот ошалело заморгал глазами-копейками.

На шум прибежали Евстигнеюшка и вечная посетительница крыжовского дома Люська. Евстигнеюшка заохала, запричитала. Люське будто даже понравилось. Признаков испуга она не проявляла, громко посоветовала: «Давай, мальчиша, наяривай!».

«Этих скотов я считал братьями духовными! — с горькой насмешкой над самим собой думал Саша. — Как слеп я был».

Буцан с Крыжовым не дрались, пробовали покрепче схватить Дзакоева, тог понял: одному с ними не справиться. Быстрым ударом по лицу отбросил Крыжова, пнул Буцана в живот, отчего тот согнулся едва не пополам. Освободившись таким образом, Дзакоев вскочил на ноги, сунул руку в карман. Тонкие усики его вздрагивали, рот ощерился, показывая мелкие острые зубы.

Калмыков понял: сейчас произойдет убийство. Макруша, который до сих пор сидел на диване, поднимая ноги, если дерущиеся подкатывались слишком близко, и сохраняя спокойное выражение на щучьем лице, догадался о намерениях Дзакоева раньше Саши. С неожиданной для его лет легкостью Макруша вскочил. Встал перед Дзакоевым, схватил за руки.

— Ума лишился? Себя и нас погубить хочешь?

Напряженное тело Дзакоева ослабело. Тяжело вздохнул, переводя дух, вынул из кармана руку. Усики продолжали вздрагивать. По-звериному щерился рот.

— Погодите, скоты. Я еще вам припомню, — бросил он в сторону Крыжова и Буцана, которые медленно поднимались с пола, угрюмо поглядывая на Дзакоева.

— Еретик бесстыжий, безбожник, — ответил Крыжов, дергая шеей, — с головы студень затек ему под воротник.

Евстигнеюшка и Люська собрали остатки переколоченной посуды, подмели комнату. «Слуга килки» умылся, сменил выпачканную холодцом рубашку. Столь неожиданно прервавшаяся беседа возобновилась.

— Все вы трое идиоты! — сердито сказал Макруша. — Чего друг на друга вызверились? Мало вам хлопот? А ежели бы брат Федор пришел?

— Ему скажи! — сердито оборвал Крыжов. — Дружку своему — бандиту. Не мы дрались, он на нас кинулся. Пес бешеный… Сестра Евстигнеюшка-а!

Пришлепала Евстигнеюшка.

— Коньячку принеси, закусить чего есть. Лимончику не забудь.

Когда все было принесено, Крыжов выпил, сразу повеселел. Налил себе полную стопку и Дзакоев. Выпив, тоже будто успокоился: перестали дергаться усики.

— Это ты правильно говоришь, — сказал примирительным тоном Крыжов. — Брат Федор вот-вот явится. Даже опаздывает… А чего ты его вызвал? — спросил у Макруши.

— Новую партию товара скоро доставить должны. Опять к брату Федору отвезем.

— Опасно у одного и того же два раза товар оставлять.

Макруша помрачнел. Видно, и сам об этом уже думал.

— А где? — возразил Крыжову. — Другого верного человека нет. Он товар у себя ночь продержит, потом дальше повезет, я скажу куда.

— Правильно, — поддержал Дзакоев. — Прасола не выпускай. Он сейчас нужен, потом еще больше нужен будет. В кулак зажать надо.

Со двора донесся хриплый лай.

— Он, — сказал Крыжов. — Другому некому.

Евстигнеюшка прошлепала по коридору, грюкнула дверным засовом, заскрипела замками, забренчала цепочкой.

— Уйдите пока, — распорядился Крыжов. — Не надо лишний раз всем вместе… Я с ним побеседую. Идите в опочивальню, дверь приоткрытой оставить можно, слышнее будет.

Дзакоев и Макруша кивнули. Не возражали и Калмыков с Буцаном.

Перешли в указанную Крыжовым «опочивальню»: широченная кровать с пышными перинами и подушками, ковер на стене, ковер на полу, дамское трюмо и платяной шкаф «птичьего глаза», тюлевые занавеси.

— На кровать сесть можете, — разрешил Крыжов.

— Ладно! — грубо оборвал Макруша. — Иди…

Люська успела убрать со стола остатки пиршества. Когда Прасол вошел, «слуга» читал старинную книгу в кожаном переплете.

— Здравствуй, брат родной, бог тебе в помощь! — с веселой улыбкой сказал Прасол.

— Будь здоров, голуба, благословение на тебе божие! — сладенько отозвался Крыжов, кладя на стол книгу. — Как живешь, как бога славишь?

— Хорошо живу! — от всего сердца ответил Прасол. — Я ведь на работу устроился.

— Вот оно что? — протянул Крыжов. Быстро спохватился, вернулся к обычному ханжески-елейному тону. — Ты садись, голуба, садись. В ногах правды нет.

— Спасибо, брат, сяду… Хороший ты человек, душевный…

Помолчали.

— Одно в толк не возьму, — заговорил Крыжов. — Как же так, до сих пор не работал, что ли?

— Разве ж то работа? — с откровенным презрением ответил Прасол. — У шарашников!

— А чего не работа? Любой труд богу угоден.

— Богу оно, все едино. Только о человеке тоже подумать надо.

— Прав ты, голуба. Человек для бога и рука божия на нем.

— Вот, — веселое лицо Прасола совсем засияло. — Знал я, что ты меня похвалишь. Шарашники они что — тьфу! Те же спекулянты, жулики, на теле рабочего класса пережиток.

— Извини меня, бога для. Понять не могу, чего они вдруг пережитками заделались.

— Как же иначе! Вот, к примеру, тебе дом строить надо или ремонт произвести, или еще чего. А сам ты не можешь — сил или уменья не хватает. Государственных мастерских мало, чтобы для граждан стройкой занимались, значит, — к шарашникам. Те знают, что кроме них податься некуда, и куражатся — цену бессовестную сдерут, да еще магарыч им дай, да прибавку дай… Хоть бы делали хорошо, а то тяп-ляп, скорей, кое-как. Одну работу не кончат, другую хватают… Четыре месяца я с ними, насмотрелся — кулачье, за копейку себя продать готовы.

— Вон, значит, какие у тебя мысли… Куда же ты теперь, если не секрет… Только от бога секретов нету.

— Я и не скрываю. Встретился Карпо Федорыч, прораб мой, с которым работал до… Словом, раньше с ним работал, он меня, как облупленного, знает. Спрашивает: «Где ты теперь? Почему не у нас?». Отвечаю: так мол и так, начальник отдела кадров не взял, потому — бывший заключенный я. Стыдно мне признаться, что я в шарашники подался. Он тут, как взовьется — Карпо Федорович. «Да этот, — кричит, — начальник — дурак! Да я тебя столько лет знаю! Почему к парторгу или к директору не пошел?» «Нет, — отвечаю, — извини, к директору я не пойду». «Тогда, — говорит, — сам я пойду, а ты завтра ко мне загляни…» Вот и все. С понедельника — на стройку, — торжественно закончил Прасол и ясными глазами посмотрел на Крыжова.

— Мда-а, — пожевал Крыжов. — Интересно… А я, грешный, думал, ты больше божьими делами займешься, помогать нам будешь.

Прасол потупился. Глубоко вздохнул, как бы набираясь решимости для неприятного разговора.

— Знаешь, рабочий я человек и скажу прямо, по-рабочему. Не гожусь я для божьих дел. Сколько ночей не спал, думал, себя уговаривал, а нет во мне веры. И «крещение» не помогло, даже хуже стало после того, как деваху эту в холодной воде увидал… Ты меня извини, а вот, к примеру, спутник. Ну какой бог может быть, если ученые наши советские на другие звезды лететь собираются! Луну фотографируют. Ты прости, я без утайки, откровенно. Или наоборот взять, атомная бомба. Разве бог допустил бы, чтобы тысячи людей — и стариков, и младенцев невинных — живыми в огне горели? Не допустил бы. Значит, бога нет. С чистым сердцем «крестился» я, а потом опять — лежу, думаю… К тебе пришел, «бог в помощь!» говорю, а сам не верю: «Пустые слова, никакой бог не поможет».

— Так ли? — пристально посмотрел Крыжов. — А когда из отсидки вышел, с голода подыхал, кто тебе помог?

Прасол покраснел.

— За то спасибо, век твоей доброты не забуду… Но ведь я ж с тобой откровенно. Думы свои высказываю, не таюсь…

Крыжов молчал. Он понял, что Прасол уходит, если уже не ушел из-под сектантского влияния. Плохо, очень плохо! Крыжов надеялся сделать Прасола своим безропотным сообщником. Прасол необходим Крыжову, ведь вокруг нет никого надежного. Полусумасшедшие изуверы и выжившие из ума старики в счет не шли. Крыжов презирал их, не поручил бы им сколько-нибудь серьезного дела.

— Вот она, человеческая благодарность, — грустно сказал Крыжов.

— Прости, разве тебе помешает, если я на стройку работать пойду? Если помочь надо, я всегда готов.

«Как же, — подумал Крыжов. — Помощник из тебя!».

Иеговист понимал, что в коллективе, среди рабочих на стройке у Прасола настанет совсем другая жизнь и придут другие взгляды.

Решил воздействовать на Прасола еще с одной стороны.

— Много ты там заработаешь, на стройке своей… А до сих пор без хлопот хорошую деньгу имел.

— Не в деньге счастье, — возразил Прасол. — Счастье — человеком себя чувствовать, а не сбоку-припеку, шарашником. Пусть и меньше заработаю, зато деньги чистые.

Ничего не помогало. Остался один путь воздействия — угрозы. Прежде чем Крыжов обдумал, как к ним перейти, распахнулась дверь «опочивальни», появился Дзакоев. Не здороваясь, сел к столу. Черные хищные глаза уставились на Прасола.

— Чистых денег, говоришь, захотелось? — неторопливо спросил Дзакоев. — Похвально. На родину трудиться желаешь? А цигейка, что ты у себя припрятал, потом скорняку сдал, знаешь, какая?

Прасол не ответил. Со спокойным любопытством глядел на Дзакоева. Только далеко-далеко в глубине глаз Прасола вспыхивали тревожные огоньки. В колонии приходилось наблюдать отпетых бандюг, и он сразу отнес Дзакоева к их категории.

— Не знаешь? — повторил Дзакоев. Сам ответил: — Краденая, вот какая. Ты ее принял, дальше передал, свою долю получил.

Прасол, действительно, получил «свою долю» — Крыжов при Макруше дал двести рублей. Прасол отказывался, говорил, что деньги не нужны, однако «слуга килки» заставил взять.

«Эге! — подумал Прасол. — Выходит «брат родной» меня запутывал».

— Так знай, — продолжал Дзакоев, — рыпаться тебе особенно не следует. Будешь нас слушаться — будешь по-хорошему жить. Нет — опять за решетку, а каково там — объяснять тебе не нужно. Если бы не советская власть, у тебя и дочка жива была бы, и старуха…

— Ты Советскую власть не трогай! — перебил Прасол. — Поделом меня за решетку упрятали, чтобы людей не калечил.

— Второй раз тоже поделом упрячут, — спокойно пообещал Дзакоев. — Больше дадут — рецидивист. Мы «условно» отделаемся для первого раза, а ты — рецидивист.

Прасол был толковым человеком, повидал всякое, быстро разобрался в положении. Стало ясно, что денежная помощь после колонии, краденая цигейка, «крещение» были средством вербовки в преступную шайку. Разгадав истинные мотивы, руководившие «другом-благодетелем» Крыжовым, Прасол без колебаний решил, как поступить.

— Пожалуй, твоя правда, — сколь мог искренние сказал он. — Что же мне делать?

— Вот теперь люблю! — радостно воскликнул Крыжов. — Теперь ты голуба. Насчет бога с тобой еще побеседуем, ты к богу сам придешь. Без бога, брат…

— Ладно, — бесцеремонно перебил Дзакоев. — На стройку поступать погоди. Скажи своему Карпо Федоровичу, или как его там, что передумал. Оставайся пока в артели, может, еще и лучше, чем стройка, тебе работу найдем… На завод поступить сможешь… Только за ум возьмись.

— Возьмусь, — многозначительно пообещал Прасол.

Он совершил ошибку. Дзакоев почуял в тоне его двусмысленность. Внезапно вскочил, схватил Прасола за грудь, вытащил из кармана пистолет. Поднес дуло к лицу Прасола, сказал со звериными подвываниями в голосе:

— Продашь — убью. На дне моря сыщу и своей рукой убью.

Прасол без особых усилий оторвал руку Дзакоева от своей груди. Сурово ответил:

— Пугать меня нечего. Я пуганый.

— Ты брось, — забормотал Крыжов, которому выходка Дзакоева не понравилась. — Ты брось своим шпалером вертеть, брат Федор человек верный.

— Ладно, — Дзакоев спрятал оружие. — Иди к жинке своей… Но слова мои помни…

И первому и второму приказу Прасол подчинился: сперва пошел домой, хотя очень хотелось ему отправиться в милицию немедленно. Прасол понимал, что Дзакоев будет за ним следить. Так и было — Дзакоев проводил его до дома.

Лишь на следующий день, отлучившись под каким-то предлогом на несколько часов с работы, Прасол явился в городское управление милиции, попросил повидать «самого гражданина начальника». У начальника рассказал все. Начал с сектантского пропагандиста в колонии, кончил сегодняшней беседой.

— Вот, гражданин полковник, — сказал Прасол. — Такое дело. А насчет цигейки — моя вина. Только ваша воля, а не знал я, что краденая, даже на ум не пришло. Ведь я подлюге Крыжову действительно как брату родному верил, он меня в горькую минуту поддержал. Не знал я, почему он это сделал, думал от сердца чистого… Жизнь он мне искалечил — теперь снова ведь посадят… На всю катушку дадут, рецидивист…

Прасол не мог говорить. Горе душило его. Казалось, он вот-вот заплачет.

Полковник налил воды в стакан, протянул Прасолу. Тот пил большими судорожными глотками.

— Опять, — улыбаясь, сказал полковник, — опять жуликам поверили. Ну какой вы, Федор Елизарович, рецидивист! Идите домой, когда надо будет свидетельские показания давать, вызовем…

После ухода Прасола полковник записал основное содержание сообщенных им сведений. Отпер сейф, достал папку. В ней хранилось немало бумаг, документов, посвященных делам Макруши. Кольцо вокруг Макруши смыкалось, работники ОБХСС все увереннее нащупывали след спекулянта. Большинство верных людей Макруши находилось под наблюдением, связи их между собой и с Макрушей проверялись. Сообщение Прасола дополняло картину. О тесной связи спекулянта Макруши с сектантом Крыжовым полковник знал; становился яснее и путь цигейки в Приморск. Арестованный «мурашковец» Луцык отказался объяснить, куда делся мех: «На базаре продал, — твердил он. — Кому — не знаю». Благодаря Прасолу появилась еще одна линия — Луцык — Макруша.

Полковник уложил папку в сейф…

А вскоре «Макрушина» папка пополнилась еще одним довольно важным документом.

Автором его был Сеня.

О нападении на дружинника Василий Сергеевич сразу доложил в милицию, отнес туда папку с сектантской литературой. Оставлять безнаказанным преступника, который только случайно не нанес Сене серьезного увечья, милиционеры не собирались. Обдумав как следует все обстоятельства, оперативные работники решили, что помочь им может Сеня, который видел человека с папкой и при случае опознает его. Побеседовали с Василием Сергеевичем, тот, в свою очередь, обратился к Сене:

— Слушай, сказали мне, что твоя бабка бога Иегову очень уважает?

— Какого именно бога, не знаю, но в церковь, действительно, не ходит, а на свои, домашние, молебны.

Раз-два в месяц Сенина бабка куда-то на несколько часов исчезала. «Симпатию себе завела, на свидания в парк ходит», — острил внук. Вернувшись со «свидания», намеками, иносказаниями начинала разглагольствовать о божьих людях, «молебствии тайном» и прочем, что представлялось Сене совершеннейшей чепухой. «Собирается старье и чудит. Склероз!» — авторитетно объяснял он. Как и многим из нас, сектанты представлялись комсомольцу Сене безобидными оригиналами, которые поют «чудацкие песни», хором книги читают и не ходят в кино. У Сени когда-то даже была знакомая девушка-сектантка, повела его в моленный дом, ему там не понравилось, он сказал об этом девушке, она обиделась и больше с Сеней не встречалась…

— А почему вас бабка заинтересовала? — спросил Сеня Василия Сергеевича. Добавил, улыбнувшись: — Компанию ей составить хотите?

— Я-то нет. Ты составишь.

— Я? — удивился Сеня. — Чего ради?

— А того самого. Надо.

— Да зачем, Василий Сергеевич? Смеетесь вы, что ли? Не пойду я!

— Пойдешь, и не рассуждай зря. Раз дружинник, соблюдай дисциплину.

— Не пойму я вас.

— Сейчас разберемся. Ты того типа, что с папкой шел, помнишь?

— Помню, — помрачнел Сеня. Самолюбивому дружиннику не давала покоя мысль о том, что он опростоволосился, упустил важного преступника.

— Опознать, если увидишь, Сможешь?

— Смогу.

— Так вот тебе задание. Побеседуй с бабкой поделикатнее, пусть тебя на молебен возьмет. Придешь, зорко смотри, но так, чтобы на себя внимания не обращать — они, Сенек, не лыком шиты. Стой себе тихонечко где-нибудь в уголку и поглядывай. Увидишь знакомого, молчи, виду не подавай. Кончится молебен, или как там они называют, выйди вместе со всеми, бабку можешь домой проводить, потом — ко мне. Ясно?

— Ясно! — радостно ответил Сеня. Он был горд таким важным и необычным заданием. — Все будет сделано.

— Надеюсь, — чуть насмешливо сказал Приходько. — Ты у нас орел.

Насмешка была добродушной и ничуть не обидела Сеню.

— Действуй…

Когда Сеня, по его выражению, «подъехал» к бабке, она сразу согласилась взять с собой внука на ближайшее молитвенное собрание.

Готовясь к «операции», как не без торжественности мысленно называл Сеня свою прогулку с бабкой, он решил чуть изменить наружность. Пришло на ум, что и преступник мог его запомнить, опознать при случае.

Дружинник постарался сделать все точно так, как описывается в приключенческих книгах. Зачесал волосы на лоб челкой; в ботинок положил камешек, от которого прихрамывал; надел слишком просторный для себя костюм брата. Хотел усы фальшивые приклеить, но это вызвало бы изумление бабки… да и ребята, если узнают, высмеют.

Вместе с бабкой Сеня перешагнул порог сектантского дома.

Белобородый привратник деланно-радушно распахнул калитку. Негромко сказал: «Пожалуйте». Прозрачные, как бы пустые глаза старика не без тревоги и опаски оглядывали Сеню. Как правило, Крыжов предупреждал о новом посетителе. Незнакомый гость, да еще молодой, внушал подозрение, хотя бабку привратник знал хорошо. Что за парень? Откуда? Что ему нужно? Вечная тревога рождала беспокойные мысли. Привратник глупостью не отличался, понимал, что сектантские моления среди молодежи популярностью не пользуются. Вряд ли привело сюда парня стремление «познать бога». Цели у него какие-то другие, вполне земные. Но что делать? Не пустить — нельзя, раз он уже здесь, хуже будет…

Все это привратник сообразил за несколько секунд, в течение которых Сеня с подчеркнутой вежливостью, за которой скрывалась некоторая робость, ответил на приветствие седобородого и направился от калитки к дому. Привратник хотел предупредить о незваном госте Крыжова, но того в доме не оказалось — прихворнул, остался у себя. Пришлось погодить, посмотреть, что будет дальше.

Сказать по правде, чувствовал себя Сеня не совсем приятно. Как-никак, а он ведь разыскивал преступника, да преступника не простого, откровенного антисоветчика, нелегала. Вдруг враг первым заметит Сеню, догадается, зачем он здесь и…

Сеня не хотел думать о том, что будет, если преступник первым увидит дружинника. «Волков бояться — в лес не ходить», — сказал сам себе Сеня. Спокойно шагал рядом с бабкой, поддерживая ее под руку.

Распахнув дверь, Сеня невольно отступил на шаг — шибануло в нос прогорклым маслом, человеческим потом. С трудом переведя дух, заставил себя войти.

Сектанты, как обычно, протяжными заунывными голосами выводили песнопение. «Он своей душой просла-а-вит тех, кто сердцем не лука-а-вит», — тянул хор.

Сене сделалось смешно — так не подходил плясовой мотив к гнусавому пению. Постарался сдержаться, состроил, как ему казалось, наиболее богобоязненную физиономию. Начал подпевать хору. Вокальные способности Сени были невелики, ни мелодии, ни слов он не знал. К тому же, боялся широко раскрыть рот, чтобы не расхохотаться. Словом, из попытки петь ничего не вышло. Тогда начал мычать себе под нос.

Молодые глаза быстро привыкли к полумраку большой комнаты. Вскоре Сеня мог отлично рассмотреть лица молящихся.

«Дикость! — удивился Сеня. — Ну чего бы я торчал тут и песни орал?»

Не забывая о цели прихода, внимательно пригляделся к собравшимся.

Мужчины все, как на подбор, пожилые, на Сенину мерку даже старые. На того, что был в парке, не похожи.

«Не зря же меня послали, — успокаивал себя Сеня. — Где-то здесь он…»

Моление продолжалось. Сеня «пропадал», как он потом рассказывал приятелям, от духоты и скуки. Но о том, чтобы уйти, даже не думал.

Настойчивость парня вознаградилась с лихвой. Пропев еще несколько псалмов, сектанты замолкли. В комнате появились двое. Сеня чуть не вскрикнул: щуплого, сухонького, который шел рядом с молодым, рослым, узнал сразу: нет сомнений — он! Злые глаза, острое лицо, узкий лоб.

Заключительного пения Сеня не слушал. Переминался с ноги на ногу, ожидая возможности незаметно улизнуть. Однако, как наказал Василий Сергеевич, настоящих чувств своих не проявил — когда моление кончилось, двинулся к выходу вместе со всеми, солидно, не торопясь.

На улице сел с бабкой в трамвай, проводил ее до дверей квартиры.

«Подбросив» бабку домой, явился в штаб дружины. С восторгом рассказал Василию Сергеевичу о пережитом.

— Вот ведь они какие — сектанты! — удивился Сеня. — А я-то думал просто психи, бормочут молитвы и все.

— Э, брат, многие так думают, — согласился Василий Сергеевич. — Даже на защиту церковников встают — они, мол, не страшны, сами вымрут, вроде мастодонтов… Особое внимание обращать на них нечего…

— Это я понимаю: самим сектантам выгодно, чтобы их блаженненькими, вроде не от мира сего, считали.

Василий Сергеевич кивнул:

— Правильно! Не любят они, когда их глубже копнут! Ой, не любят… Ну, за дело!

Приходько позвонил по телефону в милицию. Начальник вызвал его и Сеню к себе. Внимательно выслушал, сказал:

— Спасибо. Можете идти отдыхать.

Он ошибся. Сенины приключения в тот день еще не кончились.

Когда вышли из милиции, Василий Сергеевич спросил:

— Куда сейчас?

— Сам не знаю… Домой, пожалуй.

— А со мной? По магазинам. Гардины для нашего штаба присмотреть хочу, одному — скучно.

— Пожалуйста, — тотчас согласился Сеня, гордый тем, что «сам» Василий Сергеевич берет его в компанию.

Обошли несколько магазинов. Как нарочно, ничего подходящего не попадалось — или цвет не тот, или ткань низкого качества.

Неожиданно Василия Сергеевича осенила озорная мысль:

— Слушай, а давай у спекулянтов спросим.

Сеня любил в речах, поступках последовательность и солидность.

— Во-первых, — ответил он, — покупать у спекулянтов, значит, содействовать им. Во-вторых, где этого барыгу найдешь.

— Во-первых, — добродушно передразнил Приходько, — мы покупать у них не собираемся, а спрос не беда. Во-вторых, мы не искали спекулянтов. Вдруг отыщем!

Настоящих причин, толкающих его на поиски спекулянтов, Василий Сергеевич объяснять парню не стал.

Сеня оказался прав. Ни в магазинах, ни около ничего похожего на перекупщиков не видели.

Тогда у беспокойного Василия Сергеевича родилась новая идея. Вернувшись с Сеней к себе домой, он обратился к соседке — завзятой моднице, любительнице «интересных вещей».

— Лиляша, — игриво сказал Василий Сергеевич. — Вы у нас «почетный шахтер», что угодно из-под земли достанете. Где хорошие гардины добыть?

— Гардины? — удивилась Лиляша. — В любом магазине сколько угодно.

— Мне надо этакие, особенные, — Василий Сергеевич для большей ясности прищелкнул пальцами. — Заграничные.

— Заграничные? — протянула Лиляша. Мысль о возможности повесить у себя в квартире заграничные гардины до сих пор как-то не приходила ей на ум. — Интерес-но… Знаете, у меня сидит одна женщина, давайте ее спросим.

«Одной женщиной» оказалась Люська. Среди других поручений она выполняла у Макруши обязанности агента по сбыту — ходила в знакомые семьи, предлагала то и се из макрушиного товара.

Имела Люська заграничные гардины или нет, неизвестно. Только Василий Сергеевич ее наметанному тюремному глазу явно не понравился.

— Нет у меня никаких гардин, — отрезала она. — И вообще, гражданин хороший, мы этими делами не занимаемся.

Василий Сергеевич ушел ни с чем. Но когда вернулся к себе в комнату, где ждал Сеня, то был вознагражден за неудачу:

— Василий Сергеевич, а я старуху, что от соседки вашей сейчас вышла, знаю, — сказал Сеня.

— Откуда? — сразу спросил Приходько.

— Возле сектантской молельни видел. Она со швейцаром ихним, или как там называется, разговаривала. Внутрь, правда, не зашла, у ворот стояла.

— Вот что? — совсем другим тоном воскликнул Василий Сергеевич. — Занятно… Ведь она Лиле часто таскает заграничное барахло… Сегодня при мне признаться побоялась… Надо опять — к полковнику…

Милицейский полковник собирался уезжать, дружинники встретили его у ворот управления.

— Снова ко мне? — чуть удивился он. — Ладно, садитесь в машину, в дороге поговорим…

Выслушав короткий рассказ о новой встрече, полковник минуту помолчал, потом тоном приказа объявил:

— Пройдете со мной и с начала до конца все доложите. Вы хорошо ознакомились с обстановкой. Хочу, чтобы вас взяли на операцию.

— Куда? Кому рассказывать?! — удивился и обрадовался Сеня. Неужели его возьмут на настоящую операцию против бандитов?! Это здорово!

— Не спрашивай, брат, — ответил Василий Сергеевич Сене. — Теперь ты вроде мобилизованный, военный. А военный человек начальству вопросов не задает. Пошли, раз полковник говорит.

— Слушаюсь! — в тон Приходько шутливо ответил Сеня.