Четвертый разворот

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

— Когда я была совсем маленькой — вот такой или чуть побольше, — Инга показала рукой на метр от земли и улыбнулась, — мать впервые прочитала мне «Хозяйку Медной горы» Бажова. Если бы ты знал, Алеша, какое это произвело на меня впечатление! Мать рассказывала, что я три дня ни с кем не разговаривала, а потом заявила: «Я тоже хочу быть хозяйкой Медной горы! Вот пойду отыщу такую гору и стану там хозяйкой!» И представь себе, действительно ушла из дому и отправилась на поиски. Вон туда-а! — Инга протянула руку в сторону прикрытых дымкой Уральских гор и умолкла.

Алеша спросил:

— Нашла?

— Нашла. Добрую порку от отца. Он с соседями целые сутки разыскивал меня в горах, а когда нашел… В общем, досталось мне.

Алеша засмеялся:

— Мне почему-то кажется, что тебе доставалось очень часто.

— Не больше, чем твоей Ольге, — ответила Инга. — В разных проделках она не уступала ни мне, ни Роману. Ты ведь знаешь, мы дружим чуть ли не с пятого класса. Нас так и называли: мушкетер и две мушкетерки. Особенно отличался Роман…

Инга, что-то, наверное, вспомнив, улыбнулась. Потом сказала:

— Как-то раз, это было уже в девятом, на уроке математики я зашилась с задачей. Подсовываю Роману свое решение и говорю: «Быстро пиши, где ошибка». Он взял мой листок и на обратной стороне стал что-то писать. Долго писал, вот-вот звонок, я, конечно, нервничаю, а Роман все пишет. Посмотрит на меня какими-то странными глазами, напишет что-то и опять на меня уставится. Я Опять толкаю его: «Ну скоро?» Он шепчет: «Не спеши. Такие дела быстро не делаются…» Наконец, за минуту до звонка, передает мне этот злополучный листок. Читаю: «Инга, милая, давно тебя люблю, но только вот сейчас решил сказать об этом. Я знаю, ты не станешь смеяться, ты не такая, а если станешь — я тебя убью, честное комсомольское… Ответ сейчас не пиши, тебе надо все обдумать, потому что это серьезно и на всю жизнь..».

Мне вкатили тогда двойку, но я не жалела. В тот день, хотя, может быть, и несколько наивно, мы с Романом решили куда более сложную задачу, чем на иксы и игреки…

Инга опять умолкла и снова посмотрела на горы. Там, за хребтом, поднявшись с крохотной полянки, со всех сторон окруженной тайгой и горами, ползет тяжело нагруженный самолет Романа. На борту «Ан-2» — образцы пород, взятых геологами в долине речки Черной, снаряжение поисковой группы, закончившей работу на своем участке, и трое геологов: два молодых парня и Ольга, жена Алеши Луганова. Ольга должна была остаться еще на неделю в другой группе, но Алеша, связавшись по радио с руководителем партии, упросил отпустить жену на пару дней: у него сегодня был день рождения.

Алеша спросил:

— Роман, наверное, бесится, что его посадили на «Ан»?

— Нисколько, — ответила Инга. — Это ведь временно. Когда его машину списали, ему предложили отдохнуть, пока получат новый «Ан-10». Он сперва согласился, а потом узнал, что один «Ан» стоит без пилота. Тряхну, говорит, стариной, поползаю на «биноме Ньютона». Не знаю, почему он так его называет.

Алеша посмотрел на часы. Было уже тринадцать тридцать. Радист геологов сообщил, что самолет вылетел в двенадцать сорок, значит, Роман сядет минут через двадцать — двадцать пять. Пожалуй, можно пойти в буфет.

— Откроем новый этап — тридцать третий год Алексея Луганова? — предложил он.

— Откроем, — согласилась Инга.

Они сели в буфете у окна, так, чтобы видеть летное поле. Алеша заказал по рюмке коньяку, для Инги — плитку шоколада, для себя — сосиски. Когда выпили по полрюмки, Алеша сказал:

— С детства люблю сосиски. Могу съесть сразу десяток. Но чтобы обязательно были с пюре.

— А Роман больше всего любит пельмени, — сказала Инга. — Притом всегда делает их сам. И знаешь, как делает? Будто священнодействует. Надевает мой передник, трижды моет руки горячей водой, на голову — белый чепец и начинает… К столу чтоб никто не подходил — сангигиена…

Инга отбросила со лба прядь волос и засмеялась. Потом сказала:

— Мы живем с Романом уже десять лет, а я до сих пор не перестаю удивляться ему. Иногда он мне кажется совсем ребенком — все в нем так ясно, все так чисто… Он даже в шутку не может обмануть человека — ничего у него не получается. О серьезных делах и говорить нечего…

Инга на секунду-другую закрыла глаза, покачала головой:

— Ой, Роман, Роман…

И столько нежности было в этих скупых словах, столько тепла и любви, что Алеша сказал:

— Выпьем за твою любовь к нему, Инга.

— Давай. За мою любовь к нему. — Потом, уже выпив, спохватилась: — Как же так, Алеша? Мы ведь должны за тебя. За новый этап…

— За меня потом. Вечером… Смотри, пошел снег. Скорее бы прилетал Роман… Ты посиди, Инга, а я схожу в диспетчерскую, узнаю, как связь.

Алеша открыл дверь в диспетчерскую и услышал:

— «Геолог»! «Геолог»! Я — «Тайга», я — «Тайга», отвечайте. Прием.

— Как там Роман? — спросил Луганов у диспетчера.

Диспетчер повернул к нему усталое и, как показалось Алеше, встревоженное лицо, негромко сказал:

— Уйди отсюда, Луганов. Не мешай работать. — И снова в микрофон: «Геолог»! «Геолог»! Я — «Тайга»! Как слышите? Прием.

Потрескивание, словно где-то далеко-далеко в горах и в тайге трутся друг о друга ветви замерзших деревьев. Или сыплет на землю холодный куржак. Потом — тишина…

— Молчит, — сказал диспетчер, не оборачиваясь. — Наверное, что-нибудь с рацией…

— Где он был, когда ты с ним говорил в последний раз? — спросил Алеша.

— Над Седлом… Как раз над Седлом… Он так и сказал: «Иду над Седлом. Видимость ухудшается. Пурга…»

— Потом?

— Что — потом?

— Что было потом? — Алеша шагнул к диспетчеру, опустил руки на его плечо. — Говори.

Диспетчер мгновение помолчал и вдруг резко бросил:

— Какого черта ты меня допрашиваешь, Луганов! И какого черта ты мешаешь работать!

Он почти незаметным движением повращал ручку настройки и снова начал:

— «Геолог»! «Геолог»! Я — «Тайга», я — «Тайга». Отвечайте…

Он слышал прерывистое дыхание Луганова, склонившегося над его плечом, и по этому дыханию чувствовал, с каким напряжением Алеша прислушивался к эфиру. Но в пределах волн, на которых работала рация «Геолога», эфир был мертв. Словно все там застыло от лютого холода…

— Молчит, — не то самому себе, не то Луганову сказал диспетчер. — И опять повторил: — Молчит…

— Он передал: «Видимость ухудшается. Пурга…» Что он еще передал? — снова спросил Алеша. — Что он еще передал, я у тебя спрашиваю?

— А я тебе говорю, чтобы ты убирался отсюда! — крикнул диспетчер. — Ты все понял? Мне не до тебя сейчас…

— Мить… — Луганов это даже не сказал, а чуть слышно выдохнул. — Митя, там — Ольга… Я должен знать все…

Диспетчер привстал, повернулся к Луганову и взглянул в его как-то сразу осунувшееся, посеревшее лицо. Он чуть было не крикнул: «Там не только Ольга!», но, увидев, как мелко и часто вздрагивают губы Алеши, мягко сказал:

— Ну чего ты, Лешка? Ничего еще не ясно.

— «Видимость ухудшается. Пурга…» А дальше?

— Он передал: «Видимость ухудшается. Пурга…» Потом три-четыре секунды помолчал… Ни звука. Я хотел ему сказать: «Ложись на обратный курс!» Но в это время он крикнул: «Мотор!..» И — точка. Больше ни слова. Высоты у него было маловато… Облачность прижимала. Но ведь это Роман, ты же знаешь! В прошлом году он сел на тайгу — и ни царапины. Он и у Седла найдет пятачок, чтобы сесть. Не знаю только, почему замолчал…

— Зови, — сказал Луганов.

Он отошел к стенке и стал, прислонясь к ней спиной. «Геолог», «Геолог»! — звал диспетчер. Тишина… Мертвая тишина… Горы молчат… Горы всегда молчат… «Я — «Тайга»! Я — «Тайга»!» Седло — это перевал, острые скалы, каменные глыбы и на десятки километров кругом — ни одного пятачка, где можно было бы приткнуть машину…

Почему-то страшно захотелось пить. До судорог в горле. Он увидел полный графин, схватил его, даже не подумав о стакане. Зубы клацали о горлышко. «Мотор…» Что он хотел этим сказать? И почему замолчал?..

Не взглянув на диспетчера, Алеша вышел из комнаты и побрел по длинному коридору. Медленно, еле переставляя ноги. Сделав несколько шагов, остановился, подумал: «Чего я паникую?» Сам ведь десятки раз садился на вынужденную, и ничего. Проносило… А Роман знает эту трассу как дважды два. «Мотор…» Ну и что? «Мотор работает нормально» — вот он что хотел сказать, чтобы тут не беспокоились. Сказал «Мотор…» — и в это время рация вышла из строя. Разве так не бывает?.. Потом он развернулся и лег на обратный курс. И правильно сделал. От Седла до долины с той стороны перевала рукой подать, а сюда — горы и горы. Молодец Роман. И как это я мог подумать, что такой ас…

Мимо Алеши, в первую минуту кажется и не заметив его, быстро прошли к диспетчерской командир и штурман отряда. Командир говорил: «У меня прогноз, до восемнадцати перевал открыт. И ни о какой пурге ни слова». Потом увидел Луганова и шагнул к нему:

— Привет, Алеша. Ты разве сегодня не отдыхаешь?

— Приехал встретить жену, — сказал Алеша. — Она прилетает с Романом.

— А-а! Ну добро! — Он снова было направился вслед за штурманом, но опять задержался: — С Романом, говоришь?

— Я все знаю, командир, — бросил Луганов. — Есть что-нибудь новое?

— Ничего нового. Сейчас свяжемся с геологами.

— Здесь Инга, — сказал Алеша. — Инга Веснина.

Он только теперь вспомнил о ней: «Что ей сказать? Ничего не говорить, пока от геологов придет радиограмма?..» Он побежал к диспетчерской — они ведь там связываются с геологами, может быть, уже даже связались! Хотел открыть дверь, но она оказалась закрытой изнутри. Алеша стукнул раз, другой. Оттуда крикнули: «Не мешайте!» Тогда он прислонился ухом к двери, напряг слух. Диспетчер все продолжал: «Геолог», «Геолог», я — «Тайга», отвечайте…»

— Какого черта! — Это командир отряда. Резкий и нетерпеливый голос: — Какого черта, говорю! Вызывайте точку Димова!

Потом — штурман:

— Спокойно, командир…

— Ладно, спокойно. За такие штучки синоптиков надо стрелять. Ты понимаешь, если пурга прижала его к Седлу, а тут мотор… Сволочи!

Минутная тишина, шаги туда и сюда. Стремительные, злые шаги. В них все, чем живет сейчас командир. Изредка шаги обрываются, словно голос на полуслове. И тогда — короткие вопросы к диспетчеру:

— Ну, нашел?..

И вдруг оттуда, из-за хребта:

— Точка Димова… Точка Димова… «Тайга»? Я слушаю, «Тайга»…

— Командир, Димов на связи. — Это диспетчер. — Будете говорить?

— Дай микрофон. Димов? Слушайте, Димов, какая у вас погода?

Пауза…

— Погода? Отличная погода. Только горы затянуло. А что случилось?

Пауза…

— Где Веснин? Где самолет Веснина?..

Пауза…

— Самолет Веснина? Самолет Веснина должен быть у вас… Разве вы не держите с ним связи?

— Слушайте, Димов… Пошлите людей на площадку. На всякий случай. Когда Веснин сядет — немедленно радируйте. И все время держите с нами связь. Конец.

Алеша настойчиво постучал:

— Откройте. Это я — Луганов.

Штурман повернул ключ, впустил Алешу в диспетчерскую. Командир отряда сидел у рации, курил сигарету. И барабанил пальцами по колену. Коротко взглянув на Луганова, спросил:

— Где Инга?

— Там, в буфете.

— Ты сказал ей?

— Нет.

— Правильно. Курить будешь?

— Да…

Им не о чем было говорить. Они ничего не знали точно. Они могли только делать предположения. И думать каждый по-своему. И тревожиться. Они тщательно скрывали это чувство друг от друга и, пожалуй, больше всего — от самих себя. Боялись его. А оно стучалось все сильнее. С каждым толчком секундной стрелки на больших стенных часах все сильнее.

Димов молчит… Роман молчит… Горы тоже молчат — они всегда молчат, эти трижды проклятые горы. Даже когда над ними свистит и воет пурга. У них такая пакостная привычка: притаятся до поры до времени, а потом…

— Ты должен идти к Инге, — сказал командир отряда. — Ты должен сказать ей, что…

— Что? — спросил Луганов.

Командир взорвался:.

— Какого черта ты спрашиваешь, Луганов? Ты ничего не понимаешь, да? Тебе все надо растолковать? — Он вдруг вспомнил: там ведь и Ольга, жена Луганова. И сразу переменил тон: — Слушай, Алеша, чего ты волнуешься? Ты не знаешь Веснина? Если надо, он посадит машину на шляпку гвоздя. Правильно я говорю, штурман?

— Веснин — это Веснин! — сказал штурман.

Они опять замолчали, будто каждый из них на какое-то время ушел в себя, чтобы остаться наедине со своими мыслями. Потом Алеша сказал:

— Надо вылетать туда. На перевал. Дотемна мы успеем все обшарить и вернуться назад.

— Какие еще поступят распоряжения? — зло спросил командир.

Алеша и не думал реагировать на его замечание. Злится? Злится-то он не от хорошей жизни. И сам, небось понимает, что другого выхода нет. Ждать? Чего ждать? Если бы все было нормально, Роман уже сел бы. Или тут, или на точке Димова. А его нигде нет. Ни здесь, ни там.

— Надо вылетать, — повторил Луганов.

Командир поднял одну из телефонных трубок:

— Метео? Что на перевале?

Долго слушал, и Алеша видел, как перекатываются желваки на его скулах. Потом, бросив трубку, командир сказал:

— От этих кретинов ничего толком не добьешься. Лепечут что-то о внезапном залпе пурги, которого они не ожидали. Штурман, скажи, чтобы приготовили машину. Я пока свяжусь с управлением… Ты полетишь с нами, Алеша?

— Да. А сейчас надо идти к Инге.

Инга сидела все там же, медленно, маленькими глоточками потягивая горячий кофе. Когда Алеша присел за стол, она сказала:

— Креста на тебе нет, Алеша. Бросил и ушел. А я вот уже третью чашку… Почему до сих пор нет Романа? По-моему, уже время.

— Погода, — неопределенно ответил Луганов. — Погода над перевалом.

— Он что, вернулся назад?

— Наверное…

Инга отодвинула от себя чашку, подалась к Луганову:

— Алеша!

Он вытащил сигарету, щелкнул зажигалкой. Сигарета сразу зажглась, а он продолжал щелкать зажигалкой, сосредоточенно глядя на вспыхивающий и гаснущий язычок пламени. Потом он увидел, что у него дрожат пальцы. Зажав сигарету в зубах, он поспешил убрать руки. Но от Инги не ускользнуло ни одно его движение. Она еще ближе наклонилась к нему и опять сказала:

— Алеша!

Но голос ее был теперь совсем другим. «Она сейчас заплачет», — подумал Луганов. И с неестественным оживлением, совсем не вязавшимся с той тревогой на лице и в глазах, которую ему не удавалось скрыть, он быстро заговорил:

— Ты чего? Ты чего, спрашиваю? Посмотрите-ка на нее, побелела, как снег! Вот уж никогда не думал, что ты такая неврастеничка! Роману рассказать — не поверит… Чего, говорю, запаниковала?

— Где Роман? — не слушая, о чем говорит Луганов, спросила Инга. Алеша заметил, как у нее сразу, в одно мгновение, пересохли губы. — Где Роман, Алеша?

Он деланно улыбнулся и хлопнул себя по карману:

— Вот здесь. Вытащить и положить на блюдечко?.. Харги-марги, ори-мори — Роман Веснин, встань передо мною, как лист перед травою. Алле-гоп!..

Инга действительно заплакала. Негромко, но как-то надрывно, словно ее тревога выплеснулась через край.

— Не паясничай! Не делай из себя шута! Ты думаешь, я ничего не вижу в твоих глазах?

— Что ж ты там видишь?

Алеша опять улыбнулся, но лучше бы ему было не улыбаться: уж очень его улыбка смахивала на гримасу.

— Что случилось с Романом? Почему, когда я спросила: «Он вернулся назад?», ты ответил: «Наверное». С ним потеряли связь?

— «Что случилось с Романом?» — голос у Алеши глухой, точно он сказал откуда-то издалека. — «Где Роман?» Почему ж ты не спрашиваешь, где Ольга, что случилось с Ольгой? Или я чурбан, для которого…

Она не дала ему договорить. Взяла его руку и приложила к своему лбу.

— Прости меня, Алеша, прости. Все это как-то само, без меня. Ты должен понять. Ну прости, слышишь? И скажи мне все, умоляю тебя.

— Хорошо. Но возьми себя в руки… С Романом оборвалась связь, когда он был над перевалом. Никто ничего не знает. Лично я уверен, что он сел на вынужденную. А рация вышла из строя. Только и всего…

— Сел на вынужденную? На перевале?

— Он мог спланировать в долину. Он мог сесть в каком-нибудь ущелье, забитом снегом. Он мог… Ты что, не знаешь Романа?.. Командир отряда и штурман собираются сейчас вылетать. К нему, к Роману. Я тоже полечу с ними. А ты пойдешь к диспетчеру. Мы сразу сообщим, как только… Ты чего вскочила? Куда заторопилась?

— Я полечу с вами. Вы должны взять меня с собой. Иначе я сойду с ума…

Он на минуту представил Ингу, ожидающую первой весточки с борта самолета. Только на минуту, не больше, но за это время перед ним промелькнула картина, какую он не хотел бы увидеть наяву. Инга мечется взад-вперед по длинному коридору, прислушивается к легкому скрипу каждой открывающейся двери и, заломив руки, спешит навстречу диспетчеру, который, избегая ее взгляда, проходит мимо. Диспетчер еще ничего не знает, а ей кажется, что он и избегает ее взгляда только потому, что уже знает все. Ей закричать бы, заголосить, а она, прислонившись к стене, начнет облизывать пересохшие губы и будет молчать, словно раздавленная несчастьем… Потом опять будет метаться и ждать, ждать и метаться…

«Нет, она действительно сойдет с ума, — подумал Алеша. — Ее нельзя оставлять одну… Но никто ведь не разрешит взять ее в самолет, что совершенно исключено».

Так что же делать?..

— Ты не полетишь, — твердо сказал Луганов. — Ты не должна лететь. Ведь может случиться, что Роман все-таки прилетит, а как же тогда? Кто встретит Ольгу? Ей ведь надо будет рассказать, почему меня здесь нет, да и Роман станет нервничать, не найдя тебя на аэродроме… Нет-нет, Инга, ты должна остаться.

— Хорошо, я останусь, — согласилась Инга. — Я буду встречать Романа и Ольгу.

Она даже просветлела, уцепившись за эту мысль: Роман ведь действительно может неожиданно вернуться. Роман — это не какой-то зеленый пилотяжка, он бывал и не в таких переплетах. Роман — это Роман»

Чем ближе они подлетали к перевалу, тем сильнее Алешу охватывала тревога. Он гнал ее прочь, он не хотел поддаваться чувству, которое сломило бы его волю, но ему трудно было бороться с собой, и он все чаще ловил себя на том, что начинает испытывать ощущение, похожее на страх перед чем-то неотвратимым. «Откуда это? — спрашивал он себя. — Предчувствие? Или просто взвинченные нервы? А может быть, и то и другое?»

Он сидел в кабине между командиром отряда и летчиком, а штурман устроился чуть позади, прислонясь к перегородке. Механик Романа, который упросил командира взять его с собой, стоял за кабиной, грызя мундштук без сигареты. Он все время молчал и, даже когда командир обращался к нему с каким-нибудь вопросом, отвечал не сразу, будто смысл этого вопроса доходил до него с большим опозданием. Он, наверное, ни о чем другом, кроме своего самолета, не вернувшегося вовремя на аэродром, думать не мог. «Парень совсем обалдел», — сказал командир Луганову.

Они вышли к перевалу прямо у Седла — так летчики называли что-то похожее на коридор между двумя скалами, возвышавшимися над цепью каменных глыб и холмов Уральского хребта. Все, кто летал на легких самолетах, хорошо знали это место, потому что оно позволяло набирать высоту на добрых триста метров меньше той, которая требовалась для перелета через горы. А триста метров высоты, когда почти над самым хребтом лежат тяжелые облака — это совсем не мало…

Недавно пролетевшая над перевалом пурга забила снегом ущелья, засыпала оголенные холодными ветрами черные валуны, и теперь вся цепь гор казалась похожей на холмистое плато с пологими склонами. Только в глубоких провалах, над которыми нависли уродливые скалы, темнели нагроможденные друг на друга огромные камни. И именно в эти провалы, чем-то напоминающие дантов ад, вглядывался Алеша. Он и боялся туда смотреть, и в то же время не мог оторвать от них взгляда. Почему-то казалось, что если катастрофа случилась, то только там, внизу, в одной из этих страшных пропастей, и больше нигде. Может быть, так казалось потому, что обманчивый вид белого плато, лежащего под самолетам, внушал какое-то доверие и невольно наводил на мысль: если бы возникла необходимость сесть, это не трудно было бы сделать и вот тут, между вот этими валунами, и вот там, на пологом подъеме к Седлу, и дальше, где кончается спуск в ущелье…

Алеша, конечно, понимал, что все это бред, нигде здесь посадить машину нельзя, но отрешиться от мысли, что искать Романа надо только на дне какой-либо пропасти, он не мог. К тому же он видел, что хотя и командир, и штурман, и механик, продолжающий с отчаянием грызть свой мундштук, и посматривают на каждый клочок заснеженных гор, все же и они главным образом вглядываются в темные провалы.

— Делай вираж вокруг Седла, — сказал командир летчику. — С радиусом километров десять. Потом будем увеличивать.

По мере того как они все дальше и дальше удалялись от Седла и ничего не обнаруживали, в каждом из них появлялась надежда. Они еще не решались высказывать ее вслух, но это было видно по тому, что нервное напряжение, царившее до сих пор в самолете, заметно спало. Правда, они все продолжали угрюмо молчать и со стороны могло показаться, будто ничего в их настроении не изменилось. Механик все так же грыз свой мундштук, Луганов по-прежнему до боли в глазах вглядывался в каждую темнеющую под самолетом точку, лицо командира выражало такую же тревогу. И все же какая-то невидимая черта между отчаянием и надеждой была перейдена. Вот командир мельком взглянул на Алешу, тот перехватил его взгляд, и в глазах того и другого пробежало что-то похожее на улыбку. Они словно хотели сказать друг другу: «Видишь, их тут нет. Значит, Роману удалось уйти от перевала и он благополучно сел на каком-нибудь пятачке… Ты согласен? Не пройдет и часа, как мы его увидим где-нибудь под горушкой, это уж точно…»

Потом командир повернулся к механику, коротко кивнул: «Держись!» Он этого не сказал, нет, сказать этого он не решался, потому что пока и сам не был ни в чем уверен, но ему хотелось, чтобы та искорка надежды, которая родилась в нем, зажглась и в душе этого отчаявшегося человека…

Прошел еще час, и надежда опять сменилась отчаянием.

Роман не мог так далеко улететь от Седла. Если бы у него было все в порядке с мотором, он сумел бы дотянуть до базы геологов. Но там его нет. И здесь тоже нет. Случись катастрофа на перевале или вблизи него, они должны были бы обнаружить хотя бы следы этой катастрофы…

Еще через полчаса летчик сказал:

— Командир, горючего остается в обрез. И время…

Да, время. В горах сумерки наступают быстрее. Командир видел, как заметно темнеют вершины и как сгущаются тени в глубоких ущельях. Он приказал:

— Давай на точку Димова. Там заночуем. — И к Луганову: — Слушай, Алеша. Мы сделаем так: утром вызовем еще пару машин, наметим квадраты и снова начнем искать. А Димова попросим организовать своих людей — и тоже в горы. Мы их найдем. Слышишь? Я почему-то уверен, что ничего страшного не случилось. Ну самолет-то, может, и поломали, а сами… Ты ведь хорошо знаешь Романа…

Ночь подходила к концу.

Никто не спал.

Алеша сидел у полыхающей печки и, казалось, бездумно глядел на огонь. Над столом, на котором лежала большая карта, склонились командир отряда, штурман и Димов. Геолог говорил:

— Одну партию мы пошлем вот сюда, в это ущелье. Возможно, вы не увидели их из-за тени, падающей от утеса… Человека четыре уйдут к Седлу — пусть там обшарят каждый метр. Пожалуй, и я пойду туда…

— Кто-то там, за дверью! — вдруг крикнул Алеша и вскочил. Вскочил так стремительно, что скамеечка с грохотом отлетела от печки. — Я открою.

Он распахнул дверь и увидел человека в длинной тяжелой шубе, заиндевевшей на морозе. За спиной у человека висело ружье, в руках — лыжные палки, на голове — что-то похожее на малахай, тоже заиндевевший, как и шуба.

Войдя в избу, человек сбросил свой малахай, снял шубу и, поставив к стене палки, молча двинулся к печке.

Димов спросил:

— Откуда ты, Фатьяныч?

Человек присел на корточки, подержал руки у огня, потом опять встал.

— Беда, начальник, — сказал он. — Большая беда… А ты пошто не спишь в такой поздний час, начальник? Прослышал о беде иль нет?

— Говори, — приказал Димов. — Говори, Фатьяныч, не тяни.

— Дык что ж говорить-то теперь, — угрюмо сказал Фатьяныч. — Поздно говорить-то… Спустился я с вечера в Кедрову падь, што за Когтем-горой, ты, начальник, чай, знаешь ее… Федька Фролов там на той неделе куда сколь зайчишек набил… Ну вот… Спустился я, значит, в энту падь, иду себе, на лыжах-то иду, сам понимаешь. Иду, следы зайчишкины разглядываю. Мать честная, следов-то там! Ну, думаю, Федька не сбрехал, будет пожива!.. Вобче-то Федька трепло, ему верить — сам знаешь, начальник…

Луганов шагнул к Фатьянычу, взглянул на него бешеными глазами. Тот попятился к Димову, подняв, словно защищаясь, темные от морозов и ветров руки.

— Ты што? Ты што, паря, глядишь так-то? Я те чем обидел-то?

— Что ты видел в пади? — крикнул Алеша. — Ну? Димов сказал:

— Не надо кричать, Алеша. Фатьяныч не совсем здоров. Забыть все может. — И к Фатьянычу: — А потом что случилось, Фатьяныч? Какая беда стряслась в Кедровой пади?

Фатьяныч с минуту помолчал, собираясь с мыслями. И вдруг, жалко улыбнувшись, сказал:

— Чуть было не запамятовал. Люди там, начальник. Люди. В Кедровой пади-то… Мертвые все. В Коготь-гору ударились. Страшно, начальник. Мертвые, понимаешь? Я их там рядышком положил. Один маленько живой был. Поднял его, хотел нести, а он баит: «Больно…» Ёнгу какую-то все звал. Потом и он богу душу отдал. Тогда я его рядышком с теми, с другими. Женка там одна… Ну, бедолага! Как глянул на нее — сердце зашло. Снежком я ее прикрыл, начальник. Оно ведь вон какая стужа, живой — и то закоченеет… Да ты не бойся, я всех найду, я туда, в Кедрову падь, дорогу знаю…