Чингисхан

Глава Х НА ШТУРМ ВЕЛИКОЙ СТЕНЫ

Получив известие о дворцовом перевороте, который поколебал власть династии Цзинь, Чингисхан не замедлил принять свои меры. Во главе трёх своих армий он отправился в поход, в результате которого будет нанесён решающий удар по новому правительству императора Удабу. Поскольку хан всё ещё не имел возможности с боем взять имперскую столицу, он развернул перед её стенами заслон из своих войск, который перекрывал выход из города и препятствовал возможному прибытию подкреплений. Потом начал продвижение войск на юг Хэбэя и Шаньдуна по направлению к Хуанхэ (Жёлтой реке).

Жёлтая река, исполинский животворный водный путь, колыбель китайской цивилизации, в течение тысячелетий наносила плодородный лёсс, который население возделывало. Насколько видит глаз, тянутся дамбы, построенные трудолюбивыми китайскими крестьянами. Там, на этих коричневатых почвах, фермеры разводят свиней, возделывают просо, сорго, кунжут, сою — если их не задавили налогами и если страшные разливы реки не уносят их урожай, а иногда и целые деревни. Бассейн Хуанхэ густонаселён, в отличие от севера, где поселенцы поднимают целину.

Кочевников удивила эта разделённая на квадраты, одомашненная, прирученная природа. Им казалось, что земля, которую топчут копыта их коней, изнасилована, а люди, на ней живущие, подобны скоту, который согнали в загоны. Мало кто из кочевников был способен понять осёдлый образ жизни. Всадники Чингисхана пришли грабить и жечь возделанные земли, чтобы вернуть их в природное состояние. Невосполнимые разрушения, регулярные грабежи… Да и как кочевники-скотоводы начала XIII века могли уважать жизнь и имущество китайцев и китаизированных чжурчжэней — людей, история, язык, обычаи которых были им неведомы и которые, укрывшись за своими стенами, осыпали их стрелами? Захватчики находились на завоёванной земле. Они пришли только затем, чтобы грабить. Возбуждённые свирепостью боя, они месяцами шли бок о бок со смертью. И эту ставшую для них обыденной смерть они с лёгкостью, иногда по необходимости, иногда ради пьянящего удовольствия, обращали против своих врагов — ведь она бродит повсюду и подстерегает каждого. Так они подсознательно пытались от неё отделаться.

Чаще всего о нашествии узнавали через слухи. Китайские солдаты-дезертиры, раненые приходили в деревни в поисках пропитания или убежища. Офицеры-рекрутёры оцепляли городки и целые округа, чтобы насильно загонять в армию крестьян. Для тех война была довершением всех бед. Военные не защищали их земли от захватчиков, так как старались удержать только стратегически важные пункты. Отсюда — трагические картины массового бегства земледельцев из своих деревень, которые бродили с малыми детьми и в тщетной надежде на помощь останавливались у внешних стен городов, защищённых гарнизонами.

Обойдя Пекин, захватчики вскоре достигли южной части Хэбэя, провинции Шаньдун, где течение могучей Хуанхэ разделяется на несколько рукавов, которые периодически меняют свои русла. Хан и его люди подошли к торговому городу Цзинань, окружённому озёрами, водными источниками и лесистыми вершинами, благодаря чему он стал местом отдыха знати. Монголы оказались в низменной местности, пересечённой многочисленными речными руслами, преодолеть которые из-за отсутствия мостов было нелегко. Тогда они стали врываться в деревни, чтобы захватить пленных. Крестьяне, не умевшие обращаться с оружием, позволяли взять себя как овец, довольные уже тем, что не разорили их бедные хозяйства и не увели жён и дочерей. Кочевники использовали пленных как носильщиков и рабочую силу. Их заставили ремонтировать мосты, чинить повозки, кормить животных. В течение лета 1213 года кочевые орды прошли через несколько областей страны, повсюду сея смерть и разорение.

Но хуже было то, что монголы, не столь многочисленные, чтобы брать приступом укреплённые города, и не имевшие технических средств, чтобы проламывать массивные городские ворота, использовали толпы пленников в качестве живого щита. Несчастных гнали впереди войск к крепостным воротам и башням, где они с топорами, таранами, лестницами, дубинами и просто палками должны были бросаться на штурм внешних укреплений. Тех, кто отказывался подчиниться, убивали на месте. И это многочисленное людское стадо, трепеща, повиновалось преступным приказам победителей, и каждый становился одним из железных звеньев в этой цепи из «отрядов самоубийц». Со стен штурмуемых крепостей китайские солдаты, иногда под командованием офицеров-чжурчжэней, после тщетных попыток убедить пленников не приближаться, вынуждены были их убивать. Чаще всего противоборствующие стороны сражались на расстоянии, позволявшем узнать противника в лицо. Защитники крепости осыпали стрелами своих соотечественников, иной раз жителей соседней деревни или даже односельчан, под нетерпеливыми взглядами монголов, которые ждали момента, чтобы по трупам заложников броситься на штурм. Монгольский порядок был чудовищно эффективным: беречь свои силы, истощать силы противника.

Летом 1213 года в провинциях Шаньси, Хэбэй и Шаньдун население массово покидало зоны боевых действий. Бежавшие от монголов, потерявшие всё, что имели, крестьяне, мелкие чиновники, ремесленники, разорившиеся из-за прекращения торговли, дезертиры тысячами брели по дорогам. Беглые воины бросали оружие, но оставляли на себе войлочные или кожаные доспехи, чтобы согреться прохладными ночами. Некоторые чиновники с семьями ехали в повозках, а за ними кули несли на бамбуковых коромыслах ценности, которые те смогли взять с собой. Тележки, забитые корзинами, кувшинами и прочей домашней утварью, тянулись за семействами босоногих крестьян в соломенных островерхих шляпах. Тысячи одетых в лохмотья, истощённых голодом и жаждой, обессиленных мужчин, женщин и детей стали бродягами на своей собственной земле. Всё вокруг словно застыло и помертвело.

То была чёрная эпоха в истории Китая, захваченного, ограбленного и истерзанного грубым и беспощадным врагом. Но который уже раз Китай переживал нашествие варваров? Ещё в VII веке поэт Чжан Вэй писал, жалуясь на бедствия войны:

Словно отзываясь на эти слова, спустя примерно шесть веков Чжао Мэнфу, художник и поэт эпохи Юань, замечал:

Поначалу монголы не решались на фронтальные атаки против больших укреплённых городов, обороняемых лучшими войсками. Они ограничивались грабежами, опустошением житниц, поджогами небольших городов. Пока хан пересекал великую Северную равнину, продолжение монгольских степей, его сыновья Угэдэй, Джучи и Чагатай во главе войск, составлявших правое крыло армии вторжения, спускались по западной окраине Хэбэя в сторону Хэнаня к северу от Хуанхэ. Потом они внезапно повернули в сторону южного Шаньси, чтобы появиться в богатой долине реки Фэн. Небольшие провинциальные города Пиньян, Фэнчжу, Синьчжу один за другим переходили в их руки. Крупный город Тайюань на берегах реки Фэн, защищённый глубокими рвами, также был захвачен, а жители его разбежались. Третья монгольская группировка под командованием Джучи-Хасара, брата Чингисхана, вышла из окрестностей Пекина и, преодолев знаменитый проход Шан-хайгуань, достигла области Жэхэ. Монголы опустошили территорию современной Маньчжурии, откуда происходили чжурчжэни.

Удивляет видимая лёгкость, с которой захватчики овладевали теперь уже защищёнными китайскими городами. Китайско-чжурчжэнские гарнизоны должны были бы, по логике вещей, отбить некоторые атаки монголов и нанести им чувствительные потери. Что касается цзинских военачальников, то они допустили очевидную трагическую ошибку. Их чрезмерная вера в стратегию организованного отступления, их иллюзорное чувство безопасности за стенами крепостей привели к роковым для них последствиям, поскольку монголы, избегая прямого столкновения с цитаделями, которые они не могли взять приступом, нашли чрезвычайно эффективный способ компенсировать эту свою слабость. Обходя города, они взялись за сельскую местность, где применяли тактику выжженной земли, чем наносили противнику самые сильные удары. Разоряя фермы, опустошая поля, поджигая дома, разрушая дамбы и ирригационные каналы, чтобы затопить или иссушить возделанные земли, монголы в итоге уничтожили зерновые резервы тех районов, по которым проходили, обескровили деревню-кормилицу, чтобы задушить города. Опустошить землю преимущественно земледельческой страны — значит в короткий срок лишить города продовольствия и превратить их жителей в подобие «рыб на дне котелка». За семь столетий до Мао Цзэдуна монголы знали, «что рыбу можно погубить, лишив её воды».

Похоже, что военачальники-чжурчжэни не всегда оказывались на высоте положения в сложившейся тяжёлой ситуации. Если некоторые из них сражались против захватчиков, то многие, по-видимому, старались прежде всего экономить наличные силы. За несколькими редкими исключениями войска чжурчжэней довольствовались сдерживанием атак противника. К тому же среди них так и не появилась фигура политика или полководца, способного противостоять Чингисхану и его сподвижникам. Китайцы же, многие из которых были мобилизованы в армию чжурчжэнских оккупантов, похоже, уклонялись от их защиты. Страдая от ига чужеземной династии, которая разделила страну надвое, китайцы явно придерживались выжидательной тактики, осознанно или инстинктивно надеясь на падение власти чжурчжэней под ударами монголов. Отсюда их пассивность, нежелание сражаться за иноземцев, правивших из Пекина. Но, видимо, они забыли пословицу, которая гласит: «Когда богомол охотится за стрекозой, позади него прячется иволга».

Тиски, в которые попал пассивный, почти открытый для врага Китай, медленно, но верно сжимались. Пока одна монгольская группировка под командованием брата Чингисхана шла вдоль берега Бохая в направлении Маньчжурии, чтобы ударить по чжурчжэням с тыла, войска самого хана сосредоточились перед столицей династии Цзинь. В апреле 1214 года многие соратники Чингисхана готовы были немедленно идти на приступ могучей имперской цитадели, но их повелитель, считая, что у него недостаточно своих сил для захвата города, предпочитал выжидать. Больше того, он начал переговоры с чжурчжэнскими властями об условиях своего отхода. Это был искусный тактический ход. Пекинский монарх, запертый в столице и не надеявшийся на подмогу, принял предложение противника. Без военных резервов, блокированных на северо-востоке Маньчжурии монгольскими колоннами во главе с Мухали, и без подвоза продовольствия из разорённых сельских окрестностей Удабу мог рассчитывать только на милость победителя. И он согласился на все его требования, включая огромную дань в виде большого количества золотых и серебряных предметов, а также драгоценных шёлковых тканей.

Но Чингисхан потребовал большего: лошадей и жеребцов из императорских конюшен, тысячу самых сильных юношей и самых красивых девушек. Наконец, он пожелал для себя личный подарок — принцессу крови Жигуо, младшую дочь предшественника Удабу. Тяжело нагруженное этими неисчислимыми сокровищами воинство монгольского правителя отступило на север и стало лагерем у порога Китайской империи и на подступах к родным степям. Позади хан оставил отряды, которым было поручено патрулировать местность.

В Пекине воцарилась атмосфера конца царствования. Министры, советники, военачальники обвиняли монарха в трусости, в непростительном слабоволии. Напряжение нарастало. Вытребованная врагом колоссальная дань опустошила государственную казну. Удабу чувствовал, что назревает буря. То ли ему хотелось во что бы то ни стало оказаться подальше от лагеря захватчиков, то ли он опасался мятежа собственных военных? Как бы то ни было, в июне 1214 года, всего через несколько недель после ухода монголов, он оставил пекинский двор и укрылся в Кайфэне. Этот город был защищён бурными водами Хуанхэ, и там можно было попытаться собрать новые войска. Это отступление цзинской верхушки ещё раз доказывает — если здесь требуются какие-то новые доказательства — слабость правящей династии, которая окончательно оставила север страны.

Год спустя имперская столица Пекин пала под ударами монголов. Город, ставший добычей тысяч грабителей, был подожжён, и его агония продолжалась целый месяц.

Защитники Пекина (тогда он назывался Чжунду, то есть Центральная столица) знали, что им отведена роль жертв в арьергардных боях. Удабу поручил оборону города принцу крови по имени Шуцзун и двум военачальникам — принцу Аотуаню и Муян Цзинчжуну. Расположенный в центре узкой долины, через которую проходят все пути, ведущие в собственно Китай, город находится на стыке ландшафтов, отражающих разнообразие природы страны: степные просторы северо-запада, большая равнина Маньчжурии с её континентальным климатом — на севере, и на юге — обширные равнины с более тёплым климатом.

Пекин 1215 года примерно соответствовал той его сегодняшней части, которую до сих пор называют «Внешним городом» (или «Китайским городом»). За его могучими стенами протяжённостью 43 километра с дюжиной монументальных ворот, в кварталах, многие из которых были просто деревнями, проживали сотни тысяч жителей. В центре города находились императорский дворец, здания гражданской и военной администраций, казармы. Это были богатые жилые кварталы, окружённые тенистыми парками, которые славились разнообразием ароматов и красотой своих цветников. Город изобиловал лавками, торговавшими фарфором, лаковыми изделиями, бакалейными товарами, а также харчевнями, чайными заведениями и в то же время — убогими жилищами кули. Всё это создавало особое дыхание города, его душу, которые вскоре были уничтожены чудовищной оргией разрушения.

Узнав, что правители Цзинь оставили имперский город, Чингисхан в январе 1215 года вновь спустился на юг. Свой шатёр он поставил в Лунхутай, а войска придвинул к столице, где к тому времени уже начинался голод. В марте хан вновь предложил имперским властям мир. Но в это время осаждённые сумели провести через монгольские ряды несколько отрядов для заготовки продовольствия, а император из своего укрытия в Кайфэне приказал отправить на помощь осаждённому городу солдат и запасы продовольствия. Военный губернатор юго-востока Хэбэя Ли Цзинь собрал конвой, который должен был присоединиться к другим вспомогательным силам, пришедшим из Шендиня. Там было 39 тысяч солдат, каждого из которых заставили нести на себе около 30 килограммов съестного — помимо того, что было нагружено на повозки.

Узнав об этих попытках чжурчжэней спасти свою столицу, Чингисхан отказался от своих мирных предложений и спешно отправил войска навстречу противнику. Застигнутые врасплох монголами, которыми командовали Шимо Мингань и Шэнь Са, войска Ли Цзиня потерпели жестокое поражение. Согласно китайским источникам, три тысячи монголов столкнулись с тридцатью девятью тысячами цзинских солдат, которыми командовал пьяница, не способный обеспечить в войске элементарную дисциплину. Ли Цзиня взяли в плен, и тысячи его повозок с продовольствием попали в руки монголов. После этого власти Кайфэна, предполагавшие организовать вторую спасательную экспедицию, решили предоставить Пекин его судьбе. В мае монголы, к которым присоединились некоторые китайские отряды, вновь провели несколько успешных операций.

В самом городе из-за отсутствия продовольствия вскоре начался чудовищный голод, в результате которого происходили жуткие сцены каннибализма. Военачальники, командовавшие гарнизоном, Фу Синь и Муян Цзинчжун резко разошлись во мнениях: решиться на отчаянный прорыв и погибнуть с оружием в руках или умереть от голода? Принц Аотуань предпочёл покончить с собой, а его товарищ по несчастью с несколькими домочадцами сумел выйти за стены осаждённого города, оставив в нём имперских принцесс, которым ранее клятвенно обещал, что спасёт их. Прорвавшись, вероятно ночью, через вражеские линии, он добрался до Кайфэна, где был казнён.

После того как их командующий позорно бежал, офицеры капитулировали, послав к осаждавшим извещение о сдаче города. Наконец, в июне 1215 года громадные ворота городских стен императорской столицы были открыты, и город, истощённый, обессиленный поражениями и отчаянием, сдался грубому варвару, пришедшему из глубины степей. Но Чингисхан, не став дожидаться завершения осады, вновь повернул на север, наверняка по причине страшной жары, которая в это время устанавливается на пекинской равнине. А когда столица сдалась, он не выказал ни малейшего намерения вернуться. Впрочем, что ему было делать в этом городе? Согласно обычаю, его часть добычи, так же как и части командующих, знати и каждого простого солдата, была строжайшим образом определена. К чему возвращаться ради безобразного зрелища разграбления покорённого города?

Несмотря на объявленную капитуляцию, победители дали волю своему инстинкту насильников. Монголы, а также вспомогательные тюркско-монгольские отряды и присоединившиеся к ним кидани и китайцы с первого же дня стали истреблять пекинцев тысячами за то, что те не спешили отдавать захватчикам своё добро или не могли понять, чего от них требует пьяная солдатня, либо просто потому, что были побеждёнными… Люди, вооружённые топорами и саблями, сбившись в банды, рыскали по улицам города, врывались в уже разгромленные лавки, чтобы найти продовольствие или спиртное. На всех улицах, в домах зажиточных горожан, в конторах мандаринов были разбросаны обломки утвари, разбитые кувшины, лаковые ширмы вперемешку с нечистотами. Полуголые мужчины спешиваются и начинают грубую ссору из-за куска шёлка, украшений из яшмы, даже из-за какой-нибудь тряпичной куклы или зеркала, а тут же рядом валяются в пыли настоящие сокровища искусства. Старикам перерезают горло, когда они пытаются уберечь своих детей от свирепости грабителей. Женщин швыряют в повозки, доверху нагруженные всевозможными редкостями. Некоторые кварталы разгромленного города были похожи на рынок, который разметало во все стороны взрывом.

Но вскоре победители были вынуждены покинуть город, поскольку тяжёлый дух, исходивший от множества непогребённых тел, становился заразным. Бродячие собаки и полчища крыс брезгливо фыркали на лежавшие посреди развалин вздувшиеся трупы, которые на июньской жаре начинали разлагаться. Сотни тысяч пекинцев как-то выживали на руинах или в предместьях за городской стеной, ставя палатки в тени разрушенных домов, у колодцев с грязной водой. В чудовищной нищете, поразившей всех оставшихся в живых обитателей города, каждый пытался найти утешение и поддержку себе подобных. Люди старались помогать друг другу в беде. Вскоре между городом и округой наладилось сообщение для подвоза древесины, верёвок, соломы, чтобы кое-как чинить разрушенное. Повсюду были слышны плач и стенания.

В течение месяца целые кварталы города были охвачены огнём. Проезжая через разрушенный Пекин несколько месяцев спустя, один хорезмийский посол, направлявшийся к Чингисхану, с ужасом смотрел на груды человеческих костей в некоторых частях города и на кровь жертв, так и не смытую с полов многих жилищ. Эпидемии в городе не прекращались, и несколько человек из хорезмийского посольства заразились, вероятно, тифом.

Чингисхан, получив известие о взятии Пекина его союзником Шимо Минганем, послал туда своего названого брата Шиги-Кутуку и военачальников Онгура и Архай-Хасара с поручением произвести опись всех сокровищ императорской казны. Но ведавший ею чиновник предложил монголам только оставшиеся от неё крохи. Двое монгольских посланцев приняли это подношение, а Шиги-Кутуку отверг его, объявив, что не желает присваивать себе то, что по праву принадлежит его государю. Узнав об этом от своего окружения, Чингисхан похвалил своего брата за преданность и строго отчитал двух других за эгоизм и ненадёжность. Требование абсолютной покорности лично ему, ревнивая забота о своих прерогативах и ненасытная жажда безраздельной власти были главными свойствами личности Чингисхана. Это его стремление к могуществу с покорением Пекина было далеко не исчерпано.

Будучи искушённым политиком, Чингисхан не замедлил воспользоваться успехом своих войск, добившихся сдачи Пекина. Он вскоре послал против Удабу, который укрывался в Хэнани, новую экспедицию. Сам же, оставаясь на севере, в походе участия не принял.

Цзинские власти в Кайфэне пребывали в замешательстве. У них более не было связи с маньчжурским северо-востоком, а другие города Хэбэя сдавались захватчикам. Власть чжурчжэней сохранялась теперь только во внутренних районах Китая, а контроль над окраинными землями был утрачен. Почти повсеместно вспыхивали мятежи. Некоторые командующие войсками провинций использовали создавшееся положение для ослабления своей зависимости от правящей династии.

В апреле 1215 года, когда монголы держали Пекин в осаде, правителям Цзинь внезапно пришлось столкнуться с проблемой массового голода, который поразил Хэнань и гнал с насиженных мест десятки тысяч беженцев. Бежавшие от монголов солдаты устремились на юг вместе со своими семьями, перевозя на примитивных повозках домашний скарб и всё, что им удалось награбить по пути в деревнях. По некоторым свидетельствам, в этот трагический исход были вовлечены миллионы людей. Власти империи из опасения, что толпы этих несчастных придут под стены столицы, приняли решительные меры к их расселению на территории Шаньдуна, подальше от Кайфэна. Но провинциальные власти, которые отвечали за реквизицию нужных для этого земель и оборудование лагерей для беженцев, были продажны. Торговля служебным положением и влиянием, подкупы и хищения — всё это привело к тому, что значительная часть крестьянства была доведена до нищеты, начались вооружённые бунты. Для их подавления были посланы войска. Не менее тридцати тысяч повстанцев погибли от рук императорских солдат. Крестьянские выступления тем не менее продолжались. Двор решил вызвать солдат из Маньчжурии, и те из-за монгольского вторжения были вынуждены отправляться морским путём. Это массовое крестьянское восстание, известное как движение Красных курток, закончилось только в 1223 году.

Воспользовавшись внутренними потрясениями, поколебавшими власть чжурчжэней, подняли голову сися империи Миньяг. Они тоже атаковали позиции чжурчжэней и взяли верх в нескольких столкновениях в Ганьсу и Шэньси. Чтобы остановить продвижение сися, которым удалось одолеть армию в 80 тысяч человек, чжурчжэни послали дополнительные силы.

Борьба одновременно с монголами, сися и внутренними мятежами стала для династии Цзинь изнурительным испытанием. Китайские документы того времени сообщают, что была предпринята массовая мобилизация всех годных к военной службе мужчин в городах и сельской местности. Рекрутёры разъезжали по провинциям в сопровождении вооружённой охраны и зачисляли крестьян и бродяг в войска под имперские знамёна. Постепенно составлялись армейские корпуса, которые позднее были расставлены вокруг Кайфэна: одни — к северу от Хуанхэ, другие — к югу. Солдатам разрешили идти вместе с семьями, надеясь, что это остановит их от слишком скорого дезертирства. Этим спешно набранным войскам не хватало кавалерии и выучки.

В Кайфэне правители Цзинь ещё не чувствовали себя побеждёнными. При дворе обсуждали будущее отвоевание Пекина и даже говорили о возмещении монголами нанесённого ущерба. Но раздоры и соперничество в армейской верхушке ослабляли оборону, и без того ненадёжную из-за слабой выучки солдат. Территория, подконтрольная династии Цзинь, сжималась вокруг императора Удабу, как шагреневая кожа.

После падения Пекина монгольские захватчики прекратили крупные наступательные операции до окончания тёплого сезона, поскольку и людям и животным требовалась передышка. Но с июля 1215 года Чингисхан вновь стал собирать войска. Четыре армейских корпуса были отправлены на юг. В некоторых из них во всё большем числе служили кидани и китайцы. Первая колонна, которой командовал Толун-Чэрби, должна была захватить Западный Хэбэй. Вторая, состоявшая из одних китайцев, направлялась в восточную часть провинции, чтобы овладеть там городом Пинчжу. Третий корпус продвинулся в Шаньси, а последний — десять тысяч монголов под командованием Самухи — должен был пройти по плоскогорью Ордос на территории сися до стен Сяна.

Благодаря союзу Чингисхана с правителем Миньяга его войска в сопровождении конницы сися смогли пройти через их территорию. Армии вторжения были немногочисленными, но хан намеревался проверить оборону чжурчжэней. Одновременно с этим он послал в Кайфэн одного из своих помощников, Аладзана, для переговоров с Удабу. Помимо капитуляции всех городов Хэбэя и Шаньдуна Чингисхан требовал, чтобы Удабу отказался от императорского титула и сохранил за собой только титул правителя Хэнани. Несмотря на страшные воспоминания о нашествии 1213–1214 годов, на разграбление Пекина и сложность ситуации, императорский двор Кайфэна имел смелость ответить решительным отказом на требования хана. Война продолжилась.

В сентябре 1215 года пал город Пинчжу, и вставшие на сторону монголов китайцы под командованием Ши Тянни соединились с армейским корпусом Толуна-Чэрби. После нескольких успешных сражений оба военачальника осадили город Даминьфу, который Ши Тянни взял приступом, заплатив за это своей жизнью. Войдя в провинцию Шаньдун, захватчики приблизились к озеру Дунпинь северо-западнее Цзинаня, но не смогли форсировать Хуанхэ. Их поджидал там и не пропустил Мен Гуган, один из самых отважных военачальников-чжурчжэней. Армии вторжения сразу рассеялись по окрестностям, захватывая небольшие поселения, не щадя при этом ни людей, ни животных. И только зимой, в начале 1216 года, обе армии стали возвращаться на север.

В провинции Шаньси третий корпус монгольской конницы взял несколько небольших городов, но Тайюань сопротивлялся. Восстание Красных курток распространялось вдоль северного течения Хуанхэ. Горели разграбленные деревни. Крестьяне, вечные жертвы китайских войн, лишились всего, что имели. Между тем, когда начался отход монгольских колонн на север, чжурчжэни предприняли контрнаступление. В течение лета 1216 года они вернули под свой контроль многие районы Шаньси и Хэбэя. С большим трудом вновь возделывались заброшенные земли, восстанавливались разорённые города и крепости.

Западнее монгольская армия под командованием Самухи, усиленная отрядами сися, переправилась через Хуанхэ, реквизировав у местного населения джонки. Конница прошла вдоль восточных пределов провинции Шэньси вплоть до Сюидэ, а затем Янаня. Осенью 1216 года монголы переправились через реку Вэй перед Тунгуанем, важной стратегической крепостью, расположенной у слияния рек Вэй и Хуанхэ. Самуха не смог взять штурмом знаменитую крепость. Тогда он ускорил продвижение к югу, затронув соседнюю провинцию Хэнан. Ему наперерез вышли войска чжурчжэней и устроили засаду в нескольких километрах к западу от имперской столицы Кайфэна, но он из неё вырвался. В декабре Самуха, атакованный с нескольких сторон, вынужден был отступить в район между Хуанхэ и рекой Люо, по пути с успехом выходя из ожесточённых столкновений. В январе 1216 года, когда вся местность была скована морозами, его конница по льду перешла Жёлтую реку и подошла к Пиньяню.

Чжурчжэни тоже не сидели сложа руки. Они отправили во вражеский лагерь посланцев, чтобы известить тех, кто был насильно зачислен в монгольское войско, что они будут прощены, если дезертируют. Согласно документам того времени, из шестидесяти тысяч солдат под началом Самухи более десяти тысяч вернулись в армию чжурчжэней и получили обещанное прощение. Вскоре Самухе пришлось отступать, поскольку полки сися вернулись на дорогу в Миньяг.

Тем не менее Самуха свою задачу выполнил. С армией численностью примерно 40 тысяч человек ему удалось пробиться в тыл чжурчжэней и позлить Удабу, пройдя всего в нескольких десятках километров от его императорской резиденции. Он одержал несколько побед над значительно превосходящими силами противника. Впрочем, Самуха некоторое время располагал поддержкой отрядов сися, китайцев, тиджунов, которых набрали среди киданей, а также си и других кочевников, пришедших с границ империи. С ноября 1216-го по январь 1217 года он провёл молниеносную кампанию, за два месяца преодолев 1200 километров по труднопроходимой гористой местности, да к тому же с боями.

Монгольские походы сильно беспокоили двор Цзинь, угрожая трону Удабу. Они доказывали, что операциями с применением глубоких рейдов в тыл противника можно принудить двор в Кайфэне к сугубо оборонительной стратегии.

Но, с другой стороны, показали, что кинжальные удары конницы, столь эффективные в открытом поле, совершенно непригодны для взятия больших укреплённых городов.

Первые набеги монголов в Маньчжурию, огромный регион на северо-востоке Китая, начались в ноябре 1214 года, ещё до осады Пекина. Эта территория площадью около миллиона квадратных километров, ныне принадлежащая Китаю, представляет собой широкую полосу, связывающую Сибирь, Китай и Корейский полуостров. По этому длинному коридору, на западе граничащему с горным массивом Большой Хинган, на востоке — с Малым Хинганом и выходящему к Тихому океану, тянутся обширные степи, обрамлённые с севера тайгой. Населено это пространство племенами, занимающимися скотоводством, собирательством и охотой. Именно оттуда пришли в Китай чжурчжэни, основатели династии Цзинь.

Чингисхан, найдя себе союзника на северо-восточном фланге Китая, поначалу не торопился с завоеванием Маньчжурии, хотя она и могла стать для него богатым источником пополнения поголовья лошадей. Несколько кочевых и полукочевых племён — солоны, нонни, мукри — были не настолько многочисленны, чтобы противостоять монголам. Но в 1213 году, когда Пекин послал солдат для подавления мятежа Елюй Люгэ, хан вмешался в дело. Кидань Елюй Люгэ, обеспокоенный численностью посланных против него императорских войск, обратился за помощью к Чингисхану, и тот поспешил отправить к нему три тысячи всадников под командованием Аншара. При поддержке этих совсем небольших сил киданю удалось изгнать войска под предводительством Ю Ша. Чтобы отблагодарить Чингисхана за военную поддержку, Елюй Люгэ отослал ему всю добычу, захваченную у побеждённых. За это проявление преданности Чингисхан дал ему право именоваться государем Ляо. Взойдя на трон, Елюй Люгэ возвёл на него и свою жену и тут же занялся государственным строительством: учредил гражданскую администрацию и назначил главнокомандующего армией, которого, впрочем, поставил в подчинение военному советнику-монголу.

Пекинские власти разными способами пытались вырвать мятежного военачальника из монгольского влияния. Всё было напрасно. Тогда чжурчжэни решили прибегнуть к силе и поручили полководцу Пусянь Ваньну привести к покорности этого коронованного выскочку на содержании у Чингисхана. От Пусянь Ваньну потребовали реванша за поражение Ю Ша, которое повлекло за собой разрушительные последствия, поскольку часть крепостей Маньчжурии, расположенных в районе устья реки Ялу, на границе с Кореей, попала в руки монголов. Но Ваньну не устоял перед Елюй Люгэ. Опасаясь понижения в звании или даже ареста из-за своего поражения, он отказался подчиняться Пекину. В феврале 1215 года Ваньну объявил о своей независимости от властей Цзинь, после чего, оккупировав некоторую территорию, сделал её своим владением и был признан племенами мукри. Ещё не зная об этом мятеже, пекинский двор послал Ваньну новые инструкции. Но тот, не мешкая, собрал собственную армию и с ней в течение нескольких месяцев опустошал полуостров Ляодунь. Но успехи Ваньну продлились недолго: в начале 1216 года он вынужден был отойти за реку Ялу на территорию той части Кореи, что была данником чжурчжэней.

Тем временем Елюй Люгэ, более успешный полководец-мятежник, использовал в своих интересах трудности династии Цзинь, испытывавшей натиск монголов. Завладев остатками территории, где недавно хозяйничал его злополучный соперник, он стал хозяином части территории современных китайских провинций Ляонин и Цзилин. Окружение Елюй Люгэ подталкивало его к тому, чтобы провозгласить себя императором, но он предпочёл сохранить верность Чингисхану: «Я поклялся быть слугой Чингисхана. Я не нарушу своей клятвы. Короноваться императором Востока значило бы противоречить Небу и противиться воле Неба, а это большое преступление».

Елюй Люгэ прекрасно понимал, что его нынешняя власть опирается исключительно на безусловный союз с Чингисханом. Чтобы узаконить свою лояльность ему, он в декабре 1215 года лично явился в ставку хана. Встретили его там тепло, чему способствовало то обстоятельство, что с собой он привёз внушительное количество шелков и изделий из драгоценных металлов. Мятежный кидань предложил хану собственного сына для службы при монгольском дворе. Чингисхан пожелал узнать результаты последней переписи населения в Южной Маньчжурии (три миллиона человек), чтобы составить представление о возможных резервах своей армии. Потом Елюй Лю-гэ пожаловался на монгольского посланника, который присвоил себе жену побеждённого Ваньну. Хан приказал охране доставить к нему виновного со связанными руками и ногами. Похититель, предупреждённый о распоряжении хана, открылся сопернику Елюй Люгэ, вождю по имени Елюй Сибу. Тот сразу же распустил слух, что союзник хана Елюй Люгэ скончался, после чего велел казнить 300 монголов, сопровождавших мятежного киданя в Монголии. Но троим из них удалось предупредить своего господина. Елюй Сибу был вынужден спасаться бегством. Он взял в плен жену Елюй Люгэ и вскоре провозгласил себя государем Ляо.

Этот заговор против союзника, которого Чингисхан только что взял под своё покровительство, круто изменил ситуацию в Маньчжурии. Пока хан собирался овладеть этим регионом с помощью Елюй Люгэ, произошло событие, заставившее его послать туда войска. Кроме Мухали он послал своего брата Джучи-Хасара. Первый шёл по долине реки Сунгари, второй — южнее, по бассейну рек Люань и Лаохэ. Эта новая экспедиция монголов ещё больше ослабила позиции династии Цзинь, и без того вынужденной защищаться: теперь она была отрезана от огромной северной части подвластной ей территории. И в этот раз Чингисхан всё превосходно спланировал: двор Удабу принял монарха, бежавшего из осаждённого Пекина, а императорские войска были деморализованы.

Две монгольские армии отправились в поход в конце 1215 года. Первая под командованием Джучи-Хасара вышла из Цаган-Нура, поднялась на север, без потерь захватила Линхуань и несколько других городов, потом направилась в сторону Сунгари, по направлению к современному городу Харбину. Из долины притока Амура она прошла на территорию, населённую солонами, которым монголы якобы сразу заявили: «Платите дань или готовьтесь к войне!» Напуганные солоны поспешили обеспечить всадников Джучи-Хасара всем необходимым. Двум кланам было поручено сопровождать монголов по своей территории, а брат Чингисхана получил в подарок дочь местного правителя с приданым в виде чудесного шатра из шкур леопарда. Это примерно всё, что известно о походе Джучи-Хасара, который, приведя в покорность население части Маньчжурии, вернулся в район Керулена.

Что касается Мухали, которого сопровождали несколько нойонов (Монггха Буха, Уер, Шимо Есян и китайцы Ши Тянни и Ши Тянсянь), то он повёл свою конницу в направлении Дадиня. Как обычно, монголы вначале взяли небольшие опорные пункты, чтобы потом блокировать и брать измором крупные города. Военные действия развернулись на подступах к рекам Лаохэ и Шара-Мурэн. К январю 1215 года Мухали уже в значительной мере контролировал западную часть Ляониня. Несколько недель спустя военачальник Аодун укрылся в северной столице государства — городе Бэйцзине, расположенном в верхнем течении реки Лаохэ, к северо-востоку от Пекина. Несмотря на мятеж солдат-киданей, ухудшивший, обстановку в гарнизоне, все попытки монголов штурмовать город оказались тщетными, и Мухали не смог захватить его. Но во время второго военного мятежа Аодун был убит одним из своих офицеров. Тем не менее защитники города держались стойко. Выведенный из терпения столь упорным сопротивлением, Мухали отказался от штурма и решил начать осаду столицы чжурчжэней.

Как раз в это время монголам неожиданно повезло. Двор в Кайфэне послал в Бэйцзинь военачальника, который должен был заменить Аодуна. Ввиду того, что перед южным флангом городских укреплений стояли лагерем монголы, тот был вынужден добираться до места назначения кружным путём. Сев на корабль, он пристал к берегу севернее от Ляодунского залива, надеясь продолжить свой путь по реке Сяолинь. Но вскоре попал в засаду, устроенную одним тюркским военачальником на службе у Мухали, неким Шимо Есяном, и был им казнён. После этого Шимо Есян решился на дерзкую авантюру. Он забрал официальные бумаги, которые вёз с собой несчастный, переоделся и, выдавая себя за нойона, преемника Аодуна, проник в город. Повезло ему и там: его провели к коменданту крепости, который попался в ловушку, сразу же перейдя в распоряжение своего мнимого нойона. Тот под предлогом, что монголы якобы начали отводить свои войска от города, быстро снял сторожевые посты и привёл в расстройство всю систему обороны города. С наступлением ночи он отправил Мухали сообщение и с нетерпением стал ждать дальнейших событий.

Для Мухали не составило никакого труда захватить город Бэйцзинь, оборона которого была дезорганизована его союзником. Комендант крепости, поняв, что его ловко провели, укрылся в Запретном городе (квартал, где во всех пяти столицах государства Цзинь находилась резиденция императора). Мухали хотел любой ценой взять его и живым закопать в землю. В итоге коменданта спас Шимо Есян, который убедил своего командующего принять его к себе на службу. Взятие Бэйцзиня принесло монголам большую добычу, в частности много оружия, что давало возможность экипировать несколько тысяч человек. Северная столица была взята монголами в марте 1215 года, за три месяца до падения Пекина.

В начале весны 1215 года Мухали предпринял ещё несколько нападений на чжурчжэней, и почти все они были успешными. В конце мая он получил приказ Чингисхана отправиться на северо-восток Хэбэя, чтобы поддержать там Толун-Чэрби. Мухали прибыл на место, где продолжались сражения за Гуаньнинь, Синьчжун и полуостров Ляодун. Монгольские армии одержали в них победу. По всему региону к юго-западу от современного города Шэньян происходили стычки, зачастую ожесточённые, которые были подробно описаны в китайских хрониках.

Необычайно упорным было сражение за взятие Цзиньчжу, расположенного неподалёку от Ляодунского залива. Когда в сентябре 1215 года город открыл свои ворота, Мухали и его сподвижники подвели итог своей победы: десятки тысяч чжурчжэней и их союзников были убиты и взяты в плен. Пленники, по-видимому, обременяли Мухали, если только их нельзя было использовать для собственных надобностей. Так, он велел перебить всех жителей Цзиньчжу и Гуаньниня, за исключением каменщиков, плотников и актёров. Отметим здесь столь ранний интерес монголов к актёрам, которые позднее, при династии Юань (1276–1368), основанной Чингизидами, будут выступать на сценах китайских театров.

Взяв под контроль правый берег реки Ляо, Мухали переправился через неё, чтобы овладеть Ляодунским полуостровом на подступах к провинции Шаньдун. Его военачальники, к которым присоединился кидань Елюй Люгэ, провели свою конницу до оконечности этого острого выступа, к Люшену. К концу 1216 года Мухали завоевал почти всю Маньчжурию и стал её наместником. Монгольского владычества избежали территории современных провинций Ляонин, Цзилин, крайний север Корейского полуострова и часть Хэйлунцзяна к югу от Амура.

Корейский император предпочёл признать монгольский суверенитет над этим регионом, но был глубоко потрясён грубостью ханских послов, которые прошли в его дворец прямо со своими саблями и луками и позволили себе коснуться рук самого императора! Как бы то ни было, корейский монарх передал для Чингисхана подношение, правда, скорее символическое: изделия из шёлка, хлопка и — довольно неожиданно — 100 тысяч листов рисовой бумаги самого большого формата. Один примечательный факт: монгольский военачальник, возвращаясь к себе, оставил на месте 40 человек с наказом выучить корейский язык.

В 1217 году Чингисхан Китаем всерьёз ещё не занимался, но ему удалось поставить его на колени. Именно тогда он заявил полномочному посланнику чжурчжэней, намекая на его суверена Удабу: «Теперешнее положение можно сравнить с охотой. Мы перебили всех ланей и других крупных животных. Остался лишь один кролик. Так оставим его!»

Монгольское вторжение в империю Цзинь опустошило Китай, подобно гигантскому цунами. Десятилетие монгольских походов, кочевых набегов, массового истребления людей навсегда врезалось в память китайского народа. Вместе с тем представляется, что страшный удар этой волны по Китаю положил начало медленной эволюции в сознании некоторых кочевых вождей. Эти степняки, ставшие на какое-то время воинами, открыли для себя китайскую цивилизацию. Зрелище густонаселённой страны, так отличающейся от привычных им малолюдных пространств, вид возделанных полей и шумных городов — всё это не могло не поразить их.

Высшие кочевые военачальники пользовались услугами местных коллаборантов, которые — кто добровольно, а кто по принуждению — снабжали их разнообразными сведениями о географии страны и её ремесленных производствах. Победители тесно общались с толмачами, которые знакомили их с новыми словами и новыми представлениями. Монгольские захватчики завязывали бесчисленные контакты с киданями, тюрками и другими когда-то кочевыми народами, но за несколько поколений подвергшимися китаизации. Свидетельство тому — значительное количество военных и гражданских чинов, которые примкнули к победителям. Поэтому трудно предположить, что монгольская верхушка избежала влияния имперского Китая. Несомненно, Китай в каком-то смысле завораживал северных кочевников. Само их стремление проникнуть за Великую Китайскую стену, чтобы отобрать у Китая его богатства, было с их стороны признанием превосходства его цивилизации.

Конечно, мы не знаем, как именно кочевники воспринимали эту страну с очень древней культурой. Нам неизвестны чувства их правителей, их нойонов и их сподвижников при виде китайских чудес. Тем не менее история сохранила сведения об отношениях между высококультурным представителем китайской аристократии Елюй Чуцаем и Чингисханом.

Обстоятельства, предшествовавшие встрече этих двух персонажей, остаются не вполне ясными. Можно представить, какой отбор после взятия Пекина устроили монголы среди тысяч пленников, захваченных в казармах, кабинетах государственной администрации и ремесленных мастерских. В их числе был и Елюй Чуцай. Как на то указывает его имя, он был из семьи аристократов-киданей и служил династии Цзинь. Его далёкие предки, бывшие кочевники, перешедшие на осёдлость и полностью китаизировавшиеся, принадлежали к высшему слою правящего класса в X и XI веках в эпоху правления киданской династии Ляо, которую позднее сменили у власти чжурчжэни. Семья Елюй Чуцая поступила на службу к новым властям, а сам он даже удостоился завидного поста советника императора Удабу. Словом, это был человек, превосходно разбиравшийся в политике и тесно общавшийся с самыми высокопоставленными сановниками режима.

Мы помним, что Чингисхан, маскируя свою жажду добычи и власти, решил напасть на Китай под предлогом мести за своих предков, умерщвлённых по приказу чжурчжэнских властей. Когда к хану привели Елюй Чуцая, он объявил, что тот видит перед собой победителя и мстителя за киданей, лишённых власти чжурчжэнями в 1122 году. Но Елюй Чуцай, не выразив хану никакой признательности по этому поводу, ответил, что три поколения его семьи верно служили династии Цзинь и что ему трудно изменить своё отношение к ней, сменив господина. Это смелое замечание понравилось Чингисхану, всегда придававшему большое значение лояльности подданных, даже если они служили противнику. Елюй Чуцай, высокий ростом и с длинной бородой, которая придавала его внешности благородство, произвёл на него сильное впечатление. Хану импонировала откровенность киданя.

Тот и другой происходили от монгольского корня, и эта общность происхождения, несомненно, объясняет сердечные отношения, которые вскоре завязались между столь разными натурами. Один из них, у которого среди далёких предков, вероятно, были пастухи, поднялся до самых больших высот благодаря своей культуре. Второй, сам бывший коневод и сын мелкого вождя, также прошёл немало ступеней к вершинам власти, правда, совсем иными способами. Эти двое сохранили отношения до конца своих дней.

В 1215 году Чингисхан, которому тогда было уже около шестидесяти лет, приблизил Елюй Чуцая к своему летучему двору в монгольских степях. Бывший советник императора Удабу практиковал занятие, которое наверняка должно было поразить хана, — гадание на раскалённых и растрескавшихся в огне костях. Этот чрезвычайно древний вид гадания имел хождение в Китае эпохи Шань за полторы тысячи лет до Рождества Христова, но, вероятно, существовал уже в эпоху неолита. Он встречается до сих пор у некоторых тюрко-монгольских народов. Рубрук и Рашид ад-Дин упоминают о его бытовании у киданей. Заключается он в следующем: лопаточную кость освежёванного барана, козы или оленя тщательно зачищают, потом помещают в пламя костра, «напряжённо думая» в это время о поставленном вопросе. Далладжи (гадатель по костям) толкует рисунок появившихся на кости трещин в соответствии с известным только ему кодом. Китайцы времён династии Шань часто прибегали к этой гадательной практике, используя для неё также и длинные кости или часть черепашьего панциря. Во многих случаях прорицатель с помощью острого лезвия ножа записывал на кости вопрос, на который ждал ответа. Вероятно, Елюй Чуцай доказал при дворе хана свои способности прорицателя. Помимо этого он обладал некоторыми медицинскими познаниями, которые производили на монголов большое впечатление. Утверждали, что он был способен лечить считавшиеся безнадёжными раны и прекращать эпидемии.

Истинный интеллектуал и чрезвычайно начитанный человек, Елюй Чуцай, несомненно, был сильной натурой, и его большой политический опыт, приобретённый при цзинском дворе, позволил ему проложить дорогу к трону великого хана. Благодаря положению, приобретённому при дворе Чингисхана, он способен был умерить варварские порывы монгольского властелина и его сподвижников. «Вместо того чтобы разрушать города, — говорил он, — надлежит, срыв их укрепления, поощрять их к развитию, ибо они суть источники богатства». Прямо заявляя, что гораздо выгоднее обложить население налогом, нежели притеснять его, используя оружие, Елюй Чуцай, несомненно, опережал своё время. Теперь трудно понять, как такой человек согласился служить Чингисхану. Может быть, его вынудило к этому опасение за свою жизнь или жизнь его близких, оказавшихся в положении заложников? Или же он надеялся убедить монгольского повелителя в справедливости морали, что ему не удалось в цзинском Китае, и стать апостолом некоего «варварского реформизма»?

Китайские источники, сообщающие о встрече монгольского хана с опытным аристократом Елюй Чуцаем, по-видимому, несколько приукрашивают реальные события. Бывший советник Удабу играет роль одновременно двусмысленную и труднообъяснимую. Он, кидань, переходит на службу к чжурчжэням, очевидно, следуя семейной традиции. Потом он предстаёт кем-то вроде наставника Чингисхана, победителя его прежних хозяев. Может быть, он следовал путём Конфуция — реформатора, который провёл половину своей жизни в поисках государя, который согласился бы дать под его управление княжество, где он смог бы применить на практике основы своего учения? Как бы то ни было, после смерти Чингисхана Елюй Чуцай продолжал наставлять его преемника Угэдэя в административных и политических делах. Конечно, ему далеко не всегда удавалось смягчить жестокость методов ведения войны, применявшихся монгольским государем, но он по крайней мере сумел убедить его в том, что и в военном деле существуют какие-то правила и что кочевникам не следует систематически уничтожать государства с осёдлым населением.

Став хозяином Северного Китая и его пятидесяти миллионов жителей, Чингисхан перенял некоторые методы управления, принятые в этой стране. Писцы, секретари канцелярий и толмачи, работавшие на орду великого хана, играли всё более и более важную роль при летучем дворе каганата. Расширение Монгольской империи требовало создания корпуса вестовых и гражданских служащих. После побед огромная добыча целыми караванами доставлялась в Монголию, где конторы счетоводов занимались оценкой и распределением этих внезапно приваливших богатств. Почти все эти бюрократы были уйгурами, киданями или китайцами. Все они в разной степени эволюционировали под воздействием китайской цивилизации и постепенно стали незаменимыми сотрудниками монгольского двора и создали остов будущей администрации Чингизидов.