Чингисхан

Глава XII ИСЛАМ В ОГНЕ

Пока его орхоны гонялись за хорезмшахом Мухаммадом, Чингисхан в своей череде завоеваний сделал паузу. В середине 1220 года он решил разбить летний лагерь в Мавераннахре, в оазисе Насаф. Там монгольские кочевники, а также вспомогательные отряды из тюрок, всё более многочисленные в армии Чингисхана, отдыхали и восстанавливали силы, ведь они почти непрерывно воевали уже больше года.

Тысячи кочевников рассеялись по обширной территории, поставив свои юрты в соответствии со строгим порядком, регламентирующим традиционную клановую иерархию. Пленников заставили выполнять самые разнообразные работы: охранять скот, собирать топливо, обрабатывать шкуры для изготовления тёплой одежды в преддверии зимы. Основная работа приходилась на уход за домашними животными, поскольку в этих далёких от их степей землях, где население питалось в основном хлебом, гречихой, баклажанами, абрикосами, монголы не пожелали отказаться от своей привычной пищи, и если вино, взятое из окрестных погребов, удостоилось их признания, то каждодневным питьём по-прежнему оставалось кобылье молоко.

Кочевники сравнивали взятых в качестве добычи местных лошадей со своими, более низкорослыми степными таки. Примеривали трофейные сёдла, оценивали качество холощения жеребцов местными мастерами. Среди трофеев были сотни верблюдов, которых монголы стали ценить всё больше и больше, используя в качестве вьючных животных в засушливых зонах Северной Азии. Это животное, которое может питаться колючками и твёрдыми стеблями, в течение веков выручало скотоводов засушливых зон. К тому же самки верблюда способны давать по несколько литров молока в день. В зависимости от физического состояния и условий местности верблюд может пройти за день от 30 до 50 километров, а его способность выживать без воды вошла в легенду. Монголы интересовались, как хозяева верблюдов их дрессируют, в каких укрытиях содержат, как подвязывают им хвосты, как лечат их стёртые загривки и горбы, удаляя гангренозные места.

С наступлением темноты летний лагерь в Мавераннахре становился похожим на стойбище в монгольских степях. Люди собирались вокруг костров, в которых жгли арголь — топливо кочевников Центральной Азии: тибетцы и монголы, которые в горах, степях и пустынях не могут найти древесину, используют в качестве топлива то, что лежит под ногами, — высохший навоз домашних животных. Отец Юк, которому довелось жить в этих негостеприимных местах в конце XIX века, с наивным увлечением рассказывает о постоянных поисках арголя, без которого невозможно ни согреться, ни приготовить пищу: «Каждый брал мешок, и мы ходили в разные стороны в поисках арголя. Тот, кто никогда не жил кочевой жизнью, с трудом может представить себе, что такого рода занятие порою способно доставить удовольствие. А между тем, когда повезёт найти где-нибудь в высокой траве арголь, подходящий по размеру и сухости, чувствуешь какое-то радостное возбуждение — одно из тех неожиданных ощущений, которые доставляют мгновения счастья».

Вокруг костров, которые кочевники разжигали с помощью огнива — кремня, стального лезвия ножа и пучка пакли, — мужчины развлекались стравливанием собак, игрой в кости, а неподалёку, в стороне, кто-то ласкал грудь красивой персидской невольницы. То были редкие часы досуга, во время которых воины вспоминали своих жён и детей, оставшихся в степи. Бывали и минуты печали, когда вспоминались братья по оружию, погибшие на этой чужой земле, по которой они скачут уже год, нигде надолго не задерживаясь.

Иногда устраивали состязания в борьбе между кланами. Выполнив традиционные жесты, похожие на те, что у степных борцов приняты до сих пор, голые по пояс противники оценивают друг друга. Наблюдая за соперником, они ходят кругами и подбирают приём, которым можно сбить его с ног и бросить на землю под крики зрителей. Иногда внезапно разыгрывались сцены насилия. Из-за украденного ножа, из-за понравившейся женщины, из-за какого-нибудь пустяка мог начаться обмен оскорблениями, резкими, как удар хлыста. Непристойная брань заменяла всякие доводы в споре. И вот уже шли в ход дубинки и ножи, противники готовы были перерезать друг другу глотки или выбить зубы. Их подбадривали криками, наблюдая за сварой и не рискуя вмешаться, поскольку это было запрещено обычаем и ясаком.

Стычки быстро утихали, и жизнь вновь вступала в свои права. Жизнь с пиршествами, когда наедались козлятиной, запечённой на раскалённых камнях, или варёной бараньей требухой с тяжёлым запахом. Всё это поглощалось на открытом воздухе: летнее тепло позволяло. А потом, согласно правилу «пыль вытирают, а масло слизывают», наступал черёд хмельных напитков. Появлялись бурдюки с выдержанным спиртом или виноградным вином, выменянным или отобранным у кого-то в округе. Некоторые пили целыми кубками — ведь вино согревает сердце. Иногда какой-нибудь вождь клана или простой слуга становился акыном, которого слушали собравшиеся вокруг костра. Мешая в зависимости от настроения диалекты и говоры, акын декламировал отрывок из эпопеи или пел не совсем непристойную песню о сгорающих от страсти любовниках. В такие минуты эти черноволосые коренастые мужчины умолкали, потому что импровизатор в засаленных одеждах возносил к безмятежному небу Мавераннахра свою трогательную песнь.

Хвалебные, эпические, колыбельные, любовные песни или речитативы сопровождают монгола во всех его перемещениях. Некоторые из них сохранились до наших дней, например горловое пение, при котором один певец исполняет два речитатива одновременно, подобно тому, как волынщик извлекает из своего инструмента одновременно звуки высокой и более низкой тональности. Считается, что этот необыкновенный способ пения, особенно его вариант, изначально появившийся в Восточной Монголии и некоторых районах Сибири (например, в Туве), возник из желания имитировать шум бурных потоков, завывание ветра в барханах и крики некоторых таёжных птиц.

Из музыкальных инструментов монголы использовали барабаны, дудки, рожки, свирели и некое подобие скрипки. Одна очень старинная легенда приписывает монголам изобретение скрипки. Один кочевник, женатый на молодой красивой женщине и страстно увлечённый верховой ездой, днями напролёт скакал на лошади. Обидевшись на его постоянное отсутствие, супруга подрезала жилы на ногах его коня, чтобы муж не отлучался надолго. Обезумевший от горя мужчина оплакивал несчастное животное и помог ему в предсмертные минуты, нежно его лаская. Растянув волосы его длинного хвоста, он стал играть на них, как на струнах, извлекая жалобные звуки, в которых слышалась глубокая скорбь его и его коня. С тех пор головка грифа монгольской скрипки (моринхур) неизменно вырезается в виде головы лошади. У этого инструмента две струны из конского волоса, четырёхугольный корпус с кожаной верхней декой и деревянной нижней, фигурные резонаторные отверстия. Похоже, что изначально этот инструмент (шанаган-хуур) был чем-то вроде ковша для кумыса, на который натягивали струны.

Акыны аккомпанировали себе на таких музыкальных инструментах, импровизируя песни и речитативы и как бы перевоплощаясь во всех героев, о которых пели. Подобно средневековым европейским трубадурам, некоторые из акынов выступали при дворе, другие были странствующими артистами, которых приглашали на праздники и свадьбы. Несомненно, Чингисхан слышал в Мавераннахре эпические сказания, воспевающие его победы. Спустя восемь столетий в некоторых песнях по-прежнему упоминаются подвиги великого хана.

Чингисхан пробыл в оазисе Насаф до осени 1220 года. Потом он велел собрать табуны лошадей, верблюдов, стада, которые паслись по окрестностям, и грузить крытые войлоком повозки. Армия снова отправлялась в поход. Первая её цель, разведанная лазутчиками, находилась в 200 километрах к юго-востоку.

Город Термез у слияния рек Амударьи и Сырдарьи в наши дни находится на территории Узбекистана, недалеко от границы с Афганистаном. Термез отказался капитулировать, и монголы решили его штурмовать. После одиннадцатидневной осады они ворвались в город, и, как обычно, началось массовое истребление жителей. Рассказывали, что монголы вспарывали животы людям, которых заподозрили в том, что они проглотили жемчужины или драгоценные камни, чтобы не отдавать их врагу.

После Термеза армия хана вошла в Бактрию (историческая область на сопредельных территориях Узбекистана, Таджикистана и Афганистана между горной цепью Гиндукуш на юге и Ферганской долиной на севере. — В. З.), в ту её часть, что ныне расположена на севере современного Афганистана, в город Балх (Бактры). Этот город, известный более трёх тысяч лет, был когда-то центром зороастризма. В VI веке до н. э. он был захвачен персидским царём Киром Великим. Двумя столетиями позднее его захватил Александр Македонский и женился на местной принцессе Роксане. Века спустя город вошёл в состав иранской империи Сасанидов, при которых получил распространение буддизм, пришедший по Шёлковому пути. В городе были также великолепные архитектурные памятники эпохи раннего ислама. Позднее городом владели Газневиды. В начале XIII века в Балхе процветало ремесло, в его окрестностях — земледелие. Когда Джэбэ подошёл к Балху во время погони за шахом Мухаммадом, местные власти объявили его открытым городом, признав верховенство монголов. Тем самым город был спасён от разорения.

Ибн аль-Асир пишет, что Балх сдался Чингисхану и уцелел. Персидский историк Джувейни утверждает, что, хотя капитуляция и была принята Чингисханом, тот, по своему обыкновению, разделил мирных жителей на сотни и тысячи, и «потом их порубили». Осенью 1222 года Чингисхан, вновь проходя через Балх, якобы приказал добить всех оставшихся в живых. «И всюду, где ещё уцелели стены, — отмечает Джувейни, — монголы их обрушивали и вторично избавляли этот край от всяких следов культуры». Даосский монах китаец Шань Шун, который проходил по тем местам осенью того же года, подтверждает слова историка: «Мы прошли через большой город Балх. Недавно его жители восстали против хана и были изгнаны из города. Но мы ещё слышали на улицах лай собак». По описанию Шань Шуна, Балх превратился в город-призрак. Вероятно, он действительно был объявлен открытым городом, но какой-то инцидент вызвал массовые убийства и изгнание жителей.

Города Хорасана, которые сдались монголам, в целом, по-видимому, сохранились, но те, что отказывались подчиниться или запирали городские ворота в знак недружественного нейтралитета, были разграблены и опустошены. Разрушение ирригационных каналов имело самые тяжёлые последствия для земледельческих оазисов. Водохранилища, цистерны, плотины и шлюзы, создававшиеся упорным трудом многих поколений, были разрушены, поля и сады затоплены, каналы быстро занесены песком. А ведь в оазисах Хорасана, как и во всех других, без воды существование городов было невозможно.

Город Ниса стал добычей зятя Чингисхана, Тохучара, — того самого, что едва не поплатился головой за участие в несанкционированном грабеже. В итоге он был прощён и вновь получил высокий пост. Говорят, что в распоряжении Тохучара было два десятка камнемётов. Их подвели к стенам городских укреплений, и большие камни сеяли в городе смерть и страх, а тем временем сапёры при поддержке осадных башен приблизились к глинобитным стенам. Такого рода вылазки могли продолжаться неделями, а то и месяцами, если бы у осаждающих не было своих людей в осаждённом городе или если бы они не прибегли к хитрости, чтобы проникнуть за кольцо укреплений. Защитники города заделывали бреши в стенах или сооружали возле них заслоны из камней и песка, повозок и брёвен. Примерно через две недели монголам удалось прорваться в город, и началась его трагедия. Монголы заставляли жителей привязывать себя друг к другу, собираться в тысячи и выходить за пределы укреплений, где лучники стреляли в них, словно по мишеням. Тех, кто был только ранен, добивали саблями. Согласно данным персидских источников, было убито 70 тысяч человек.

В ноябре 1220 года наступил черёд Нишапура. Город был знаменит своими памятниками архитектуры IX века, а также изделиями из керамики, украшенными геометрическими или зооморфными узорами (некоторые — с китайскими мотивами). Тохучар бросил своих людей на приступ, но стрела, выпущенная со стены, смертельно его ранила. Его воины сняли осаду, но из мести разорили деревни в окрестностях города.

Несколько месяцев спустя, в феврале 1223 года, четвёртый сын Чингисхана Тулуй во главе 70-тысячной конницы (по большей части набранной в соседних провинциях) двинулся к Мерву (древнейший город Средней Азии, стоявший на берегу реки Мургаб в юго-восточной части Туркменистана, в 30 километрах к востоку от современного города Мары). Когда-то столица древней Маргианы, в Средние века город принадлежал Сасанидам, позднее был завоёван арабами. При Сельджукидах Мерв переживал экономический и культурный подъём, символом которого может служить украшенный бирюзовыми изразцами купол мавзолея султана Санджара. Защитники Мерва были уверены в своих бастионах, когда 25 февраля 1221 года монголы во главе с младшим сыном Чингисхана Тулуем подошли к воротам города. В сопровождении пяти тысяч всадников Тулуй шесть дней осматривал крепость, прежде чем решиться на штурм. Осаждённые сделали две вылазки, но обе были отбиты. Тогда градоправитель, получив от монголов заверение, что они не прибегнут в отношении жителей к насилию, объявил о сдаче города.

Тулуй не сдержал своих обещаний. Жителям дали четыре дня и четыре ночи на то, чтобы оставить город. Монголы отобрали из них 400 ремесленников и некоторое число детей в качестве рабов. Остальных порубили и закололи. Чтобы поскорее управиться с этим кровавым делом, несчастных распределили по боевым объединениям, каждый воин которых должен был убить холодным оружием от трёхсот до четырёхсот человек! Джувейни утверждает, что наиболее ревностно эту страшную работу исполняли крестьяне ближних селений, которые ненавидели жителей Мерва. В окрестностях города десятки тысяч крестьян прятались в пещерах, пытаясь спастись от чудовищной монгольской бойни. Ибн аль-Асир говорит о семистах тысячах убитых, тогда как Джувейни, допуская явное преувеличение, сообщает, что некий Изз ад-Дин Насаба «с помощью нескольких человек в течение тринадцати дней и тринадцати ночей подсчитывал людей, убитых в городе. Считая только тех, которых нашли, и исключая тех, что были убиты в пещерах и гротах, а также в деревнях и пустынях, они дошли до числа более миллиона и трёхсот тысяч».

Из Мерва отпрыск Чингисхана направился к Нишапуру, у стен которого был убит зять великого хана Тохучар. Здесь монголы вновь показали своё военное превосходство. На этот раз город пал под градом камней и снарядов с горящей нефтью. По-видимому, защитники города располагали какими-то противоосадными орудиями. Персидские источники говорят о нескольких сотнях таких орудий, что опять-таки кажется чрезмерным преувеличением. Тем не менее известно, что были попытки начать с Тулуем переговоры об условиях сдачи города, но он их отверг. Общий штурм начался 17 апреля 1221 года, а два дня спустя в стенах образовались широкие проходы. На следующий день город был взят. Как и в Мерве, монголы вывели в поле всех жителей, затем, чтобы отомстить за смерть Тохучара, было приказано «сровнять город с землёй, чтобы на его месте можно было пройти с плугом, и в знак отмщения не оставлять в живых даже кошек и собак».

В этой массовой бойне якобы принимала участие и вдова Тохучара. В городе опять взяли в плен 400 ремесленников, которых отправили в Монголию. Всё остальное население Нишапура было истреблено. Как и в Термезе, жителям, которые подозревались в том, что проглотили драгоценные камни или жемчуг, вспарывали животы. Отрубленные человеческие головы складывали большими грудами: отдельно — мужские, отдельно — женские и детские.

«Последним (из городов) пострадал Герат», — пишет Джувейни, который, впрочем, не оставил описания штурма этого города. Историки В. Бартольд и д’Оссон считают, что в этот раз Тулуй пощадил мирное население. Иранец Джувейни, который принимал участие в войне против монголов недалеко от Герата, говорит о восьмимесячной осаде города и истреблении всех его жителей. Здесь очевидная путаница, поскольку Герат монголы осаждали дважды. Сей-фи, который родился в Герате, сообщает в своём труде «Тарих-наме-йе Харат» («История Герата»), что Тулуй осаждал город восемь дней, велел перебить наёмников из местного гарнизона, но отпустил жителей, перед тем как идти на осаду города Талакан в Хорасане. Но некоторое время спустя в Герате произошло восстание, которое стоило жизни малику (правителю), назначенному монголами, и шахна, резиденту хана. Как следствие этого двойного убийства, монгольскому военачальнику Элжигидею было поручено разорить город. По-видимому, во время этой второй осады Герата его жители и были истреблены. Сейфи говорит о 1,6 миллиона убитых, а Джувейни даже о 2,4 миллиона. Вероятно, тогда же город был сильно разрушен и в нём не осталось «ни людей, ни хлеба, ни пищи, ни одежды».

Бамиан, расположенный на высоте 2500 метров над уровнем моря, в античную эпоху был перевалочным пунктом Великого шёлкового пути на участке между буддийским центром Каписа и зороастрийским городом Балхом. Там останавливались караваны, находились склады дорогих товаров, предметов роскоши. Этот город был одним из наиболее значительных очагов древней культуры. Начиная с IV века в его окрестностях были построены наскальные монастыри, в отвесной скале изваяны и раскрашены в яркие цвета две фигуры Будды — 37- и 55-метровой высоты, служившие предметом поклонения паломников. В этом удивительном месте под названием Шахре-е Гольгола (Город слухов) до сих пор возвышаются эти гигантские Будды, самое знаменитое из сокровищ империи хорезмшахов[17]. Вокруг небольших долин Какрак и Аджар крестьяне и ремесленники создали очень динамичный город — Бамиан. С приходом Чингисхана его существование прекратилось на целых три столетия. До сих пор названия некоторых соседних мест напоминают о нашествии монголов: Дашт-е Ченгиз (Пустыня Чингиза), скала Тахт-е Татар (Татарский Престол).

Во время одной из атак на Бамиан был убит стрелой Мутуген, сын Чагатая. Потеря внука вызвала у Чингисхана такую ярость, что, как рассказывают, он ринулся на врага с саблей наголо, даже не надев на голову шлем. Смерть молодого знатного монгольского воина привела к очередному массовому истреблению людей, которое монголы практиковали с таким ужасающим однообразием.

Это событие послужило поводом к возникновению одной, явно апокрифической, легенды. Поскольку смерть Мутугена случилась в отсутствие его отца Чагатая, который в то время воевал в других местах, Чингисхан решил скрыть от него потерю сына. Но несколько дней спустя, когда все сыновья были при нём, хан сделал вид, что упрекает их в непослушании. Чагатай особенно рьяно стал оправдываться, и Чингисхан вдруг спросил, готов ли он подчиниться любому его приказу. Когда тот ответил утвердительно, хан бросил: «Так вот, твой сын Мутуген убит, я тебе запрещаю горевать по нему'!»

Согласно одной афганской легенде, город Бамиан был захвачен монголами из-за предательства местной принцессы Лала-хатун. Строптивая, жестокая и честолюбивая девушка решила отомстить своему отцу, который собирался выдать её замуж против её воли. Она обдумывала свою месть вплоть до того дня, когда стало известно о подходе к городу монголов. Она послала в их сторону стрелу с запиской, в которой сообщила, как отрезать крепость, возвышавшуюся над долиной, от источников воды. После взятия города Чингисхан приказал забросать девушку камнями — вопреки афганской поговорке «Сабля не сечёт нежную шею».

После смерти шаха Мухаммада власть в державе хорезм-шахов перешла к его сыну Джалал ад-Дину. Более энергичный, чем его отец, отважный и бесстрашный, этот человек намеревался организовать активное сопротивление захватчикам. Он собрал войска — около шестидесяти тысяч солдат, к которым добавил тюркских наёмников, — и окружил город Газни, расположенный в 150 километрах к югу от Кабула.

Монголы рискнули взять крепость штурмом, но вынуждены были отступить, потеряв больше тысячи человек. Тогда Чингисхан приказал своему приёмному брату Шиги-Кутуку идти на Газни. Тот, не располагая количеством всадников, достаточным для столкновения с хорошо укрепившимся противником, применил военную хитрость. Перед сражением он велел изготовить несколько сотен кукол в человеческий рост. Их посадили на лошадей и пустили эту соломенную кавалерию против одного из флангов позиции Джалал ад-Дина. Противник был уверен, что на него идёт резервная конница монголов, и некоторые военачальники заговорили о том, что надо спешно отходить. Но Джалал ад-Дин решил драться, и был прав. Всадники Шиги-Кутуку попытались атаковать, но были осыпаны градом стрел и отступили. Мусульманские полки стали их преследовать. Впервые монголы потерпели поражение на земле ислама. Говорят, что мусульманские воины, превзойдя монголов в жестокости, загоняли гвозди в ушные отверстия всех пленных.

Когда Чингисхан получил сообщение о том, что произошло в Парване, он ни минуты не мешкал: сел на коня и со свежими подкреплениями поскакал в сторону Газни. Согласно некоторым источникам, всадники во главе с Чингисханом безостановочно скакали двое суток. Почувствовав голод и усталость, надрезали вену на шее своих лошадей и выпивали немного крови, чтобы не тратить время на остановку и приготовление пищи. Своего приёмного брата Чингисхан горько упрекнул в том, что он допустил тактическую ошибку. Потом, собрав все имеющиеся силы, он дошёл до Газни. Тем временем в лагере Джалал ад-Дина начались раздоры между тюркскими наёмниками и местными формированиями. В конце 1221 года Джалал ад-Дин вынужден был отойти на восток. Его план состоял в том, чтобы переправиться через реку Инд и дойти до Пенджаба (территория современного Пакистана).

24 ноября, когда Джалал ад-Дин был уже на берегу этой реки, он вдруг увидел преследовавшие его передовые монгольские отряды. Поскольку путь к отступлению был отрезан рекой, ему ничего не оставалось, как вступить в бой. Но войска его сильно поредели, а возможность маневрирования была ограниченна. Вскоре он уже сражался, находясь в центре каре из семисот или восьмисот воинов, которые защищали его плотной стеной. Монгольские всадники постепенно стали прорывать ряды соратников Джалал ад-Дина, и он решился на дерзкий прорыв. Вскочив на коня, он рассёк и свои, и монгольские ряды и галопом помчался прямо к берегу текущей неподалёку реки. Монголы видели, что он от них уходит, но Чингисхан приказал взять его живым. Джалал ад-Дин, воспользовавшись короткой заминкой преследователей, направил коня к крутому берегу реки, подстегнул коня и после невероятного прыжка — авторы летописей говорят о расстоянии 20 футов, то есть примерно семь метров — оказался в водах Инда, а враги только его и видели. Вскоре он нашёл убежище у делийского султана.

Чингисхан, увидев, как беглец прыгнул в реку верхом на лошади, якобы приказал немедленно прекратить преследование. Указав рукой на всадника, которого стремительно уносило течение реки, он поставил всем в пример этого отважного человека, сумевшего заставить его, Чингисхана, воинство глотать пыль. Наверняка он, знающий толк в верховой езде, был поражён редким талантом Джалал ад-Дина как наездника и тем, как блестяще он нашёл выход из безнадёжного положения. Люди из свиты Джалал ад-Дина также бросились в реку, чтобы уйти от врага, но Чингисхан приказал изрешетить их стрелами. Его милосердие не было безграничным.

Чингисхан пересёк территорию современного Афганистана с востока на запад. Почему он не продолжил свой победоносный поход в сторону индийского субконтинента? Быть может, ему недоставало нужного количества судов для переправы войска через Инд? Но на этом участке течения реки её можно было переплыть с помощью кожаных поплавков. Или у него были другие планы? Как Александр Македонский в 326 году до н. э., как Тимур в конце XIV века, Чингисхан совершил всего несколько коротких набегов на землю Индии. Были ли тому причиной тяжёлые для степняков климатические условия этой страны? Как и Александр Македонский, Чингисхан предпринял свои рейды в разгар лета. В Пенджабе муссонные дожди обычно продолжаются с июня по сентябрь, когда Инд и его могучие притоки ещё полноводны от таяния снегов и случаются большие разливы. Известно, что монгольский рейд в Мултан в 1222 году был труден из-за сильной жары. Во время этого вторжения под началом Бала-нойона на территорию современного Пакистана были опустошены некоторые поселения в окрестностях Лахора, неподалёку от современной границы с Индией.

Весной 1222 года Угэдэй наконец захватил Газни. Жители, по обыкновению, были перебиты или высланы, городские укрепления разрушены. Наступил черёд Герата, жители которого, уверовав в окончательное поражение монголов после разгрома Шиги-Кутуку Джалал ад-Дином, открыто напали на монголов, несмотря на разногласия среди командующих по поводу своевременности такого решения. В июне 1222 года один из военачальников Чингисхана истребил значительную часть населения города, после чего отошёл на несколько километров, позаботившись о том, чтобы скрыть истинное количество своих войск. Эта уловка позволила ему вернуться в Герат, куда многие жители, бежавшие из своих разрушенных домов или скрывавшиеся в пещерах близ города, после ухода врага успели вернуться. Тогда монгольские полчища вновь напали на этот несчастный город, уничтожив всё, что ещё уцелело от прежнего погрома.

Этот трагический эпизод парадоксальным образом даёт основание предположить, что массовые убийства и разрушения в ходе монгольского нашествия, возможно, не были столь планомерными и тотальными, как это утверждают персидские авторы. Например, известно, что жители Мерва, узнав о поражении монголов в Парване, торжествовали, как в своё время гератцы, и, высыпав на улицы города, поносили нового градоправителя, назначенного монголами, и обвиняли его в сотрудничестве с захватчиками. Бывшие военачальники, оставшиеся верными Джалал ад-Дину, ворвались в резиденцию губернатора и убили его. Горожане заново отстраивали свои разрушенные жилища, восстанавливали общественные здания, приводили в порядок укрепления, а потом занялись очисткой от песка ирригационных каналов и починкой шлюзов, чтобы вернуть к жизни огороды и сады, окружавшие город. В город Балх после ухода захватчиков также, по-видимому, вернулась какая-то часть его жителей, которые сразу же принялись за свои повседневные дела. Но и в Мерв, и в Балх монголы отправили новые войска для уничтожения тех, кому в своё время удалось бежать из города или укрыться в соседних пещерах и кто оказался в положении «поселенцев» на собственных разорённых землях.

Если монголы назначали людей из местной знати градоправителями Мерва, то это значит, что какое-то число жителей в городе ещё оставалось. Поиск влиятельных коллаборантов можно объяснить только тем, что город мог помогать монголам в снабжении войска или даже предоставлять им временный приют. К тому же если в Мерве произошли народные восстания против захватчиков, они не могли возникнуть на пустом месте. Можно предположить, что проявления сопротивления, пусть и спорадические, имели место во многих регионах империи хорезмшахов. Но какой захватчик не оставил на покорённой им земле более или менее глубоких ран?

В своей «Совершенной истории» Ибн аль-Асир, упоминая проход монгольских войск по землям ислама, с горечью писал: «События, о которых я поведаю, настолько ужасны, что в течение многих лет я избегал упоминать о них. Нелегко сообщать о том, что на земли ислама и на мусульман обрушилась смерть. Увы, я бы предпочёл, чтобы моя мать не рождала меня на свет. Если вам однажды скажут, что с тех пор, как Всевышний сотворил Адама, земля никогда не знала подобного бедствия, то поверьте, ибо это истинная правда… Нет, до скончания времён никто никогда не увидит подобной катастрофы».

Буря, пронёсшаяся над восточной частью мусульманского мира, приняла эстафету от той, что с падения Иерусалима в 1099 году бушевала на Ближнем Востоке. Нашествие Чингисхана было первой волной того мощного прилива, который через 25 лет накроет Багдад и Дамаск. «Атакованные монголами на востоке и франками на западе, мусульмане никогда не были поставлены в столь опасное положение. Спасти их может один Всевышний», — писал Ибн аль-Асир, когда франки пошли на союз с монголами, чтобы взять мусульманский мир в тиски.

К концу 1222 года Чингисхан оставил Хорасан, переправился через Амударью, вновь прошёл по Мавераннахру и стал лагерем между Бухарой и Самаркандом. В Бухаре, которую он разорил за два года до того, он впервые приблизил к себе кое-кого из побеждённых. То ли на него произвёл впечатление какой-то изящный орнамент на керамическом изделии, то ли он нашёл время спешиться и посетить мечеть? В сущности, нам неизвестны его истинные мотивы. Как бы то ни было, но достоверно установлено, что хан пожелал услышать кое-какие разъяснения, касающиеся той самой арабо-персидской цивилизации, которую он недавно разворошил концом своей сабли. Как человек военный, в архитектуре городов Востока он мог оценить только потерны, мерлоны[18] и бойницы. Как завоеватель, в сарацинских садах и полях он видел только места для своего лагеря и пастбища для своих коней.

Конечно, в какой-то степени хан был знаком с культурой державы хорезмшахов. Среди его военачальников, писарей и толмачей, среди местной знати, готовой к сотрудничеству с завоевателем, было много мусульман — тюрок и иранцев, — которые в той или иной мере могли познакомить его с культурой этой страны: особенностями местных нравов, одежды, кухни, ремёсел и религии, со множеством подробностей, которые могли вызвать его интерес.

Так, в Самарканде Чингисхан пожелал присутствовать на молитве в мечети. Когда он попросил кратко изложить ему основные принципы ислама, ему представили авторитетных богословов. Была ли у них хотя бы робкая надежда обратить в свою веру этого кочевого монарха, который вёл войну против их народа? Маловероятно. Но, во всяком случае, он принял хатиба и имама, которым было поручено просветить его, с уважением и одобрил основные предписания Корана. Мусульманский символ веры шахада, провозглашающий единство Бога и объявляющий Мухаммеда его пророком, неплохо согласовывался с его собственной верой в Тенгри — бога Неба тюрко-монгольских кочевников. Но мусульманский обычай паломничества в Мекку, как считает Груссе, удивил Чингисхана: «поскольку Тенгри присутствует повсюду», ему было непонятно, как может существовать какое-то особое святое место. Похоже, что Чингисхан признал ислам, вернее, то, как он себе его представлял. Несомненно, он видел в этой открытой им для себя вере новую частицу некоего обширного конгломерата религий, в котором раньше ему были знакомы буддизм и несторианство керэитов и найманов.

Хотя Чингизидов обвиняли в том, что их правление построено на насилии, но при этом нередко упоминали их большую веротерпимость. Она была не индивидуальным свойством натуры Чингисхана, но характерной особенностью монгольских народов. В противоположность великим империям Византийской, западноевропейским и мусульманской, в основе которых лежала государственная религия, Монгольская империя была этого лишена. Чингисхан был убеждён, что обладает особыми полномочиями на управление миром, полученными от Тенгри, но был далёк от всякого религиозного экуменизма. Однако непомерное честолюбие, несомненно, побуждало его к попыткам заменить шаха, потерявшего трон, как «повелителя правоверных». В Бухаре хан встретит двух тюрок, которые занимали высокие административные посты в столице Хорезма Ургенче. Одного звали Махмуд Ялавач, второго, его сына, Масуд. Оба чиновника старались убедить хана в выгодах хорошо налаженного управления, показывали преимущества успешного земледелия, строительства зернохранилищ, постоянных торговых обменов и регулярных налоговых поступлений в казну. То были основы организации всякого осёдлого общества. Это соответствовало тем доводам, которые приводил хану, вернувшемуся из китайского похода, Елюй Чуцай. Чингисхан, как это ни удивительно, согласился с соображениями двоих бюрократов и приставил их к интендантам (даругаси), управляющим провинциями. Их опыт был поставлен на службу главам Бухары, Самарканда, Хотана и Кашгара, то есть своего рода сатрапам крупных городов Хорезма.

После тех значительных разрушений, которые были результатом его приказов, — в частности, в Бухаре и Самарканде, куда он входил со своими войсками, — решение хана выглядит по меньшей мере неожиданным. Чем объяснить такой резкий и полный разворот? Что касается доводов в пользу сдержанности и щедрости, то он слышал их из уст служившего ему советника-киданя, и непохоже, что он придавал им какое-нибудь значение в пору завоевания Хорезма. И всё же Чингисхан вернулся к рекомендациям Елюй Чуцая. Чтобы согласиться на такой крутой поворот — словно попытку выкупить пролитую кровь, — у него было два вероятных мотива. Первый из них — намерение частично приглушить многочисленные свидетельства свирепости, которые ему предъявляли. Историки, например Рене Груссе и Владимирцов, признают, что хан пролил много крови, но при этом не проявлял бесполезной жестокости, а делал это по чисто военным соображениям. Китайские, а также, и особенно, арабские, персидские и русские летописцы, возможно, преувеличивали зверства монголов. Здравый смысл и взвешенность решений вовсе не кажутся чуждыми натуре Чингисхана.

Второе предположение полностью не исключает первого, а именно: люди из окружения Чингисхана постепенно подводили его к раскаянию в совершённых злодеяниях. Благодаря некоторым своим сподвижникам из китайцев и киданей, например Елюй Чуцаю, а также иранцев и даже монголов, хан признал, что возможны другие, отличные от его собственных способы управления. После долгого сопротивления и нерешительности он постепенно стал склоняться к принятию тех принципов, что ему советовали. «Встречи в Бухаре», видимо, дали ему возможность перейти к «более мирной» политике. То не была история Дьявола, который, раскаявшись, внезапно повернулся к Богу в попытке вернуть пролитую кровь. Перемена, вероятно, стала результатом долгого процесса, созревшего только к концу жизни завоевателя.

Какие последствия имело монгольское нашествие для исламизированных стран Среднего Востока? Сведения, приводимые на этот счёт авторами-мусульманами, разумеется, недостаточны и необъективны. Называемые ими цифры потерь ужасают. Из-за отсутствия переписи населения в отдельных местностях мы не знаем о том, сколько было жителей в средневосточных городах до их захвата монголами. Археологические раскопки в соответствующих местах не позволяют утверждать, что в городах, опустошённых в XIII веке, было так много жителей, даже если допустить, что монголы могли перебить и крестьян, пришедших в города, чтобы спастись от врага за их стенами. Так, хотя эти города и восстанавливались после нередких в Иране землетрясений, по сохранившимся фундаментам, остаткам исчезнувших укреплений, жилищ и других зданий удалось установить, что Самарканд, Балх, Герат и соседние с ними города не могли быть очень густонаселёнными.

В итоге об этих реальных, предполагаемых или преувеличенных массовых убийствах мы знаем не так много. Одно можно сказать с достаточной определённостью: первая опустошительная волна монгольского нашествия, которая словно туча саранчи в течение более десятилетия обрушивалась на разные районы Мавераннахра, Ферганы, Хорасана и Тохаристана, нанесла этим землям глубокие раны, следствием которых стало другое, более продолжительное бедствие — упадок земледелия. На высокогорных плато Ирана и Афганистана, где недостаточно пресной воды, земледелие зависит в основном от искусственного орошения через систему каналов, в том числе подземных. Бегство крестьян от монгольских войск, массовые убийства, следовавшие за взятием городов, приводили к полному (в разных местах по-разному) или частичному запустению ирригационных сетей, и — как следствие — земли пересыхали и становились бесплодными. Без ирригации огороды и поля не могли прокормить города.

Современный историк Льюис утверждает, что если в Мавераннахре и Хорасане последствия монгольского завоевания были катастрофическими, то в других регионах удар был смягчён тем, что местные власти предпочитали быстро покориться захватчикам, а также в силу того, что на засушливых по большей части землях Среднего Востока не было обширных пастбищ, что не давало кочевникам возможности задерживаться там надолго. Итак, возможно, что в одних местах разрушения были почти катастрофическими, в других — менее серьёзными. В конце XIII и в XTV веке Марко Поло и арабский историк Ибн Батута отмечали, что некоторые города так и не поднялись после разрушения их монголами, в то время как другие процветали. В Иране нашествие степных кочевников привело к сдвигу от осёдлого образа жизни к кочевому. Земледельческие поселения вытеснялись становищами кочевников-тюрков. Уже с XII века арабские географы и историки писали о том, что тюркские кочевники ставили в Иране свои чёрные шатры. Монгольское нашествие ускорило этот процесс, и в некоторых случаях сами иранцы, давно перешедшие на осёдлость, например бахтияры в горах Загроса, возвращались к кочевничеству. Примерно до 1000 года тюркские народы преобладали в значительной части Монголии. Сюнну, тукю, кыргызы, обосновавшиеся в высокогорных регионах Азии, с завистью поглядывали в сторону Китая и стран Среднего Востока. Но в XIII веке тюркские племена были оттеснены монголами, объединёнными Чингисханом, на периферию собственно Монголии. Некоторые из них ушли в Сибирь, к озеру Байкал, другие мигрировали в западном направлении. Постепенно Хорезм, Мавераннахр, иранские, иракские и даже египетские земли были затронуты миграцией тюркских этносов. После падения последнего хорезмшаха и расчленения державы Джалал ад-Дина остатки хорезмийской армии двинулись на Сирию, где в то время правила династия Айюбидов. В 1244 году хорезмийские тюрки почувствовали себя достаточно сильными, чтобы овладеть Дамаском, а в июле того же года — отнять у франков Иерусалим. Это продвижение тюркских популяций на запад повсеместно сопровождалось исламизацией. При Тимуридах, потомках Чингисхана, этот процесс привёл к тюркизации и исламизации монголов Мавераннахра и Ирана.

Наконец, отметим первые признаки прагматизма у кочевников-завоевателей. Они не замедлили извлечь для себя выгоду, используя людей и административную структуру завоёванных стран. Проводя молниеносные военные кампании, монголы поначалу явно не стремились к планомерной и длительной оккупации территорий. Их армия нашествия, предназначенная для скоротечных наступательных ударов, была недостаточно многочисленна, чтобы её можно было разделить на гарнизоны, разбросанные по огромной территории. Однако уже при Чингисхане захватчики-степняки вербовали среди местных военных и гражданских людей, готовых с ними сотрудничать. Первые зачислялись либо по собственной воле, либо по принуждению в монгольские войска в качестве наёмников. Вторые под нажимом или из оппортунистических соображений шли служить врагу секретарями канцелярии, писарями или толмачами. В своё время кидани, побеждённые чжурчжэнями, охотно предлагали победителям свои услуги. Персидский историк Джувейни упоминает одного киданя, который при монголах стал баскаком (губернатором провинции) в далёкой Бухаре.

Начиная с завоеваний Чингисхана, в Туркестане появились монгольские даруга (наместник, пристав или надсмотрщик), которым поручались надзор над местными жителями и властями и реквизиции в пользу победителей (провиант, тягловый скот и т. п.). Современный американский монголовед Бьюэл считает, что должность даруга монголы переняли у киданей, которые помогали им управлять зарождающейся империей. Но среди чиновников, готовых сотрудничать с монгольскими управляющими, присланными в Самарканд, Бухару, Хотан, было немало и мусульман. После смерти Чингисхана сыновья персидского составителя летописей Рашид ад-Дина служили монголам, занимая высокие посты в администрации провинций. И, вероятно, только в годы правления сына Чингисхана Угэдэя была создана настоящая налоговая служба, в обязанности которой входило обложение податями подвластного населения. И только после завершения в 1279 году завоевания Хубилаем Китая монголы ввели своё постоянное управление. За пределами района Пекина, в котором находилось правительство империи под прямым управлением монголов, они сохранили существовавшую до них администрацию, во главе которой поставили чиновников-монголов, а также киданей и тюрок.