Чингисхан

Глава XV ТОТ, КТО КОВАЛ ИМПЕРИЮ

Когда Чингисхана, сумевшего объединить монгольские племена, не стало, огромная часть Евразии всё ещё переживала потрясения от нашествия кочевников. Их свирепые волны прокатились от сибирской тайги до берегов Инда, от побережья Тихого океана до Чёрного моря. Упорство и честолюбие Чингисхана, его бесспорные способности вождя и стратега позволили ему стать политическим и военным гением. Под его управлением отряды скотоводов превратились в стремительную и непобедимую конницу, разрозненные и враждовавшие друг с другом племена объединились под одним знаменем. Пастухи, бороздившие вместе со своими стадами степи, образовали грозную конфедерацию, заставлявшую дрожать от страха государства Дальнего и Среднего Востока и восточных регионов Европы.

Но человек, сумевший выковать эту империю, до сих пор остаётся малоизученным историческим персонажем. Китайские летописи, мусульманские, армянские, грузинские, русские хроники, повествующие о человеке, начавшем монгольское завоевание, неточны, зачастую недостоверны, и потому на них не следует всецело полагаться. Что касается «Сокровенного сказания монголов», то, как мы это не раз видели, оно слишком часто преувеличивает свершения Чингисхана и его сподвижников, чтобы его можно было считать настоящим историческим источником. Его авторы, по заказу расточавшие похвалы властелину, участвовали в создании пропагандистского сочинения или, во всяком случае, весьма приукрашенной истории, воспевающей славные подвиги и политические успехи завоевателя. Они писали об исключительном герое, гордом аристократе степей, который умел храбро сражаться на поле боя, а в тени своего шатра вынашивать хитроумные планы устранения соперников и укрепления своей власти. Плано Карпини, армянский автор Хетум и даже Жуанвиль, косвенный свидетель монгольского нашествия, каждый по-своему отмечали, что монгольский суверен учредил строгую систему правосудия и заложил основы определённого социально-политического строя.

В противоположность им авторы, которые были свидетелями нашествия кочевых орд на их родину, единодушны в осуждении насилий и бесчинств, творимых воинством Чингисхана на покорённых землях. Было бы утомительно вновь пересказывать описания осаждённых, а затем сожжённых городов, пленных, зарезанных наёмниками или угнанных в Монголию. Арабские летописцы называли Чингисхана Бичом Аллаха. Ибн аль-Асир (1160–1223) гневно обличал захватчиков: «Среди самых известных в истории трагедий обычно упоминают избиение Навуходоносором сынов израилевых и разрушение Иерусалима. Но это ничто в сравнении с тем, что ныне происходит. До конца времён мир не увидит подобной катастрофы». Эта устрашающая картина нашествия орд Чингисхана веками сохранялась в коллективной памяти народов.

Итак, грубый варвар, главарь банды грабителей? Восточный деспот, снедаемый непомерным честолюбием и одержимый губительным политическим проектом? Искушённый государственный деятель, у которого цель оправдывает средства? Мудрый завоеватель, твёрдо решивший обеспечить монгольским народам место под солнцем? Ловкий диктатор-оппортунист, оседлавший завоевательную волну? Портрет человека, выковывавшего Монгольскую империю, может обретать самые разнообразные черты, но никогда не получит окончательного завершения.

В XX веке историки нередко предлагали более спокойный образ Чингисхана, существенно снижая пафос обличений его свирепости. Несмотря на всё, что известно о разорённых городах, угнанном в неволю или перебитом монголами населении, они склонны отмечать в завоевателе некоторое чувство справедливости, верность данному слову, а также настоящую душевную широту, необходимую для перехода от варварства к цивилизованному поведению.

Так, в 1935 году Фернан Гренар, биограф Чингисхана, писал: «Он бы согласился с Монтенем, говорившим, что «великое достижение человека — прожить жизнь кстати»… Он пылко отдавал всего себя той роли, которую исполнял. <…> Он любил жизнь ради неё самой и не мучился поисками её смысла. Он наслаждался ею со спокойной радостью, не увлекаясь извращёнными изысками, не поддаваясь смутным страстям. <…> Ревниво защищая своё достояние и свои права, он был щедр к другим… Он осознавал своё величие и масштабы своей славы, не впадая при этом в высокомерие или тщеславие».

Несколькими годами позже русский монголовед Б. Я. Владимирцов писал: «Чингисхан предстаёт перед нами как воплощение степного воина с его практическими и грабительскими побуждениями. Только исключительная сила воли позволяла Чингисхану обуздывать эти инстинкты, брать над ними власть ради достижения высших целей. <…> Чингисхан неизменно отличался щедростью, великодушием и гостеприимством. <…> Но его привыкли изображать как жестокого, коварного и грозного деспота… Он всегда воздерживался от актов бессмысленной дикости. <…> Чингисхан не мог и не хотел быть простым убийцей… что не мешало ему время от времени совершать разрушения… когда такая мера диктовалась военной необходимостью».

Рене Груссе также рисует довольно привлекательный портрет монгольского хана. Полагая, что кровавые эпизоды его завоеваний были следствием «скорее жестокости среды, особенно характерной для монгольского ополчения, нежели прирождённой свирепости», он подчёркивает, что массовые убийства были частью самой «системы войны», которую кочевники вели против осёдлого населения. Не ставя под сомнение сведения о грабежах и убийствах, практиковавшихся завоевателями, автор «Степной империи» рисует её основателя как человека «трезвого ума, здравомыслящего, необыкновенно уравновешенного, умеющего слышать собеседника, верного в дружбе, щедрого и доброжелательного при всей его суровости, обладающего талантами правителя, если только подразумевать управление кочевым населением, а не осёдлыми народами, особенности хозяйствования которых он плохо понимал… Наряду с варварскими и жестокими чертами мы находим в нём бесспорно возвышенные и благородные побуждения, благодаря которым персонаж, «проклятый» мусульманскими авторами, приобретает человеческие качества».

Луи Амбис, в основном соглашаясь с мнением Груссе, добавляет (1973): «Чингисхан никогда не отправлялся в поход без того, чтобы взять с собой одну из своих жён. Он был человеком спокойным и очень солидным, не увлекающимся, сдержанным и утверждал свою власть так естественно, что её редко кто оспаривал. Он интересовался верованиями побеждённых им народов, не проявляя восторгов перед каким-либо из них, полагая, что все моральные правила хороши и ни одно из них не лучше прочих… Таковы были причины его успеха и возвышения. Никогда никто не достигал такого могущества с меньшей, чем у него, гордыней».

Наконец, тюрколог Жан Поль Ру пишет в своей «Истории тюрок», что «ни у Чингисхана, ни у его людей нет ни особой тяги к убийствам, ни изощрённого садизма. Это просто великолепно организованные варвары, которые применяют определённую систему вплоть до её крайних последствий. Они воюют, поскольку для них естественно быть либо убийцей, либо жертвой. <…> Их поведение можно сравнить с механизмом, запускающим взрыв атомной бомбы; они не боятся ответных насильственных действий, так как у них нет городов. Без какой-либо особенной злобности они преследуют прежде всего свои интересы».

Можем ли мы согласиться с Рене Груссе в том, что Чингисхан был человеком «трезвого ума» и «необыкновенно уравновешенным», или с Владимирцовым, считавшим, что монгольский повелитель «отнюдь не отличался кровавой жестокостью», или с Амбисом, который характеризовал его как «человека спокойного, солидного, не склонного к увлечениям»? Такого рода снисходительность по отношению к завоеваниям монгольского хана удивляет, ибо последствия их были чрезвычайно тяжёлыми. Г. В. Вернадский оценил человеческие потери от походов кочевников за пределы Монголии во многие миллионы убитых.

Сведения из доступных в наши дни первоисточников не дают возможности чётко охарактеризовать, не говоря о том, чтобы описать и понять, личность Чингисхана. Для каждого поворота его земного пути может появиться какая-нибудь новая информация, дополняющая этот сложный, противоречивый образ.

Он, бесспорно, был из тех натур, к которым приложимо английское выражение self made man (человек, сделавший себя сам). Хотя он и претендовал на принадлежность к одному из знатных родов, нет оснований признавать за ним «царское» происхождение. Его отец Есугей был баа-тур (храбрец), создавший собственный клан борджигинов, состоявший из его родственников и небольшого числа преданных ему людей. Он предпринимал более или менее успешные рейды против татар и чжурчжэней. Тэмучжину мало помог авторитет отца, который умер, когда он был ещё ребёнком, и смерть которого повлекла за собой упадок созданного им клана.

Семью спасла Оэлун, вдова Есугея, которая не покладая рук вела домашнее хозяйство. Следует подчеркнуть особую роль Оэлун в жизни Чингисхана. Она не отреклась от своего старшинства даже в ту пору, когда её сыновья, и в первую очередь старший, обрели могущество и славу. При любых обстоятельствах она бесстрашно позволяла себе осуждать их неправильное поведение, даже когда за ними стояли свирепые соратники. Около 1206 года, когда Чингисхан заподозрил своего брата Джучи-Хасара в интригах против него и велел его арестовать, Оэлун вмешалась, и, как сообщает «Заповедная история монголов», Чингисхан сказал тогда: «Я боюсь матери, перед ней мне бывает стыдно». Причиной такого сыновнего послушания могли быть твёрдая воля и власть матери или убийство сводного брата Бектера. Как бы то ни было, Чингисхан боялся её всё время, пока она была жива.

По совету своей жены Бортэ Чингисхан принял решение окончательно порвать со своим другом детства Джа-мухой. Мы помним, как он, обеспокоенный поведением своего анда, пошёл за советом к матери, но Бортэ вмешалась в разговор и убедила мужа оставить своего соратника. Возможно, именно благодаря Бортэ будущий хан смог возвыситься уже вполне самостоятельно, став при этом открытым соперником Джамухи.

Другой описанный ранее эпизод также свидетельствует о том внимании, с которым Чингисхан относился к мнению женщин: накануне его похода против империи хорезм-шахов Есуй попросила его решить вопрос о преемнике. И Чингисхан, разгромивший татар и керэитов, завоевавший империю Цзинь, согласился с доводами своей наложницы. Больше того, он публично объявил, что ценит её слова — те, с которыми ни один из его близких не осмеливался к нему обратиться!

Существует мнение, что у Чингисхана были сотни женщин. Судя по некоторым не поддающимся проверке рассказам, он якобы даже скончался в объятиях одной из наложниц, которая поднесла ему отравленный напиток. Одна из позднейших хроник (датируемая XVII веком) даёт понять, что отравительницей была Кёрбелджин, пленённая супруга правителя государства Си Ся. В первой редакции этой хроники говорится, что хан, разделив с нею ложе, заболел и вскоре умер. О какой болезни идёт речь? Здесь можно только делать предположения. Согласно второй версии, красавица Кёрбелджин, «поместив себе во влагалище маленький шип, уколола им уд властелина, после чего убежала и бросилась в Хуанхэ». Но этот мотив «кусачего влагалища», часто встречающийся в фольклоре разных народов, в том числе сибирских, столь же малодостоверен. Несмотря на своих многочисленных наложниц, великий хан всегда сохранял привязанность к Бортэ.

Чингисхан был тесно связан со своим семейным кланом. Тем не менее, даже если не возвращаться к эпизоду убийства его сводного брата, следует напомнить, что у него были стычки, с Джучи-Хасаром, в котором он видел соперника, и что он без видимых на то оснований опасался и своего сына Чагатая. Но за этими редкими исключениями он полагался на свою родню всецело.

Своих первых безродных приятелей он сделал соучастниками, а позднее и боевыми соратниками. Джэлмэ, Мухали удостоились почестей и богатства. Чингисхан был верен преданным ему людям и делил с ними свою славу. Если ему противоречили даже из благих побуждений, он мог выказать недовольство, но ему случалось проявлять и снисхождение. Однако, столкнувшись с предательством, он был неумолим. Все эти черты создают образ упрямого и грубого деспота, следующего одной догме, которую он редко ставил под вопрос, — прав один только он. Но не следует видеть в нём некую монолитную фигуру. Несомненно, это человек сильный, властный, честолюбивый, ревниво отстаивающий свои интересы и свою правоту, но в то же время надёжный и способный на великодушие. Он мог простить серьёзнейшие упущения, а мог разгневаться по пустякам. Он проявлял снисхождение к Тогорилу, престарелому вождю керэитов, который вёл с ним двойную игру. И он же был способен отдать приказ перебить вражеский гарнизон, вся вина которого состояла в том, что он выполнил свой воинский долг.

Став великим ханом, Чингисхан окружил себя советниками и слугами. Вместе с боевыми соратниками и наложницами они составляли его летучий двор. К нему то и дело являлись на приём писцы-уйгуры и кидани, многочисленные восточные купцы, паломники, китайские оружейники, художники или просто путешественники. Чингисхан, заинтересованный в открытии караванных путей, охотно общался с иноземцами, расспрашивал об их обычаях и верованиях, о странах, через которые они прошли. Много было сказано о веротерпимости Чингисхана и его преемников, которые благосклонно относились к проповедникам всех религий. Но эта веротерпимость, возможно, скорее выражала их религиозное безразличие. Представляется также, что Чингисхан умел добывать сведения о странах, в которые намеревался вторгнуться. Накануне каждого очередного завоевания монголы широко использовали всякого рода тайных осведомителей, шпионов и вербовщиков.

Персидские и китайские художники изображали на своих миниатюрах и картинах Чингисхана в обстановке изысканной роскоши, но о том, как он одевался на самом деле, достоверных свидетельств очень мало. На его единственном считающемся подлинным портрете он изображён облачённым в простое одеяние. Возможно, он и носил халаты из драгоценной парчи, когда стал хозяином империи, протянувшейся от Тихого океана до Каспия, но наверняка сохранял при этом повадки искусного охотника, человека, привыкшего к физическим нагрузкам на открытом пространстве. В результате своих многочисленных набегов и походов Чингисхан стал обладателем огромной добычи, и есть свидетельства, что к тому времени, когда он достиг высшей власти, его шатры ломились от сокровищ, привезённых со всех концов света. Но он не был похож на человека, одержимого жаждой материальных благ. Он оставался кочевником, для которого единственным настоящим богатством было то, что можно было легко увезти с собой.

Так как знатное происхождение мало помогло Тэмучжину в его борьбе за место под солнцем, он вынужден был навёрстывать упущенное за долгие годы неудач и бедствий. Уже в юности он пришпоривал коня в погоне за конокрадами, угнавшими его жалкий табун, и бросал вызов судьбе, добиваясь своих целей. Не раз он умело выжидал, чтобы вовремя нанести удар.

В то время как его семья находилась в тяжёлом положении и её преследовала месть со стороны племени тайджиутов, он нашёл себе «приёмного отца» в лице вождя керэитов Тогорила. Подарок, который он преподнёс своему покровителю, позволил ему считать его своим эчиге (отцом). Польщённый Тогорил стал помогать своему молодому подопечному. Тэмучжин верно служил своему сюзерену, но получал и свою долю добычи. С течением лет Тогорил уступил будущему хану часть своей власти и богатств.

Позднее Чингисхан действовал заодно со своим другом и союзником Джамухой. Но, разойдясь с ним, увёл у своего бывшего побратима немало сторонников. В 1206 году наш честолюбивый авантюрист добился признания своей власти и был провозглашён ханом. Эта «легализация» подтвердила его новые полномочия, но в то же время поставила в положение узурпатора. Ведь его соперник Джамуха был провозглашён гурханом, то есть главным ханом.

Чингисхан сумел воспользоваться клановыми и семейными распрями найманов и победить их. Потом он выступил против меркитов, татар и тайджиутов и всех их разбил, после чего стал первым человеком в Восточной Монголии. И только когда его позиции стали достаточно прочными, он взялся за своих внутренних врагов — монгольскую знать, оспаривавшую законность его власти. Постепенно он устранил со своего пути чересчур честолюбивого Джамуху и принцев Тайджу и Сача-Беки. Где с помощью силы, где хитростью он умел вовремя пресекать все попытки лишить его власти.

В борьбе со степной знатью Чингисхан поначалу опирался на своих верных соратников Боорчу, Кичлика, Джэбэ и других, зачастую людей низкого происхождения. Некоторые из них, до того как стать его военачальниками, были простыми пастухами, но в сражениях показали себя бесстрашными бойцами. Чингисхан наверняка очень скоро понял, что честолюбие — лучший стимул для действия, что преданность примкнувших к нему простолюдинов будет подкрепляться их собственной выгодой.

В течение долгих двадцати лет он собирал под своими знамёнами монгольские племена. И только после того как был провозглашён ханом, приступил к организации управления своим огромным владением. В этом человеке ощущаются незаурядная властная воля, стремление подчинить себе всё вокруг, но наряду с этим — умение сплотить народ, как он сплотил свою армию. Чтобы управлять своей подвижной империей, своим улусом, он издал кодекс законов (ясак), которым определил формы организации монгольского общества и основные черты его национальной идентичности. Этот кодекс, основанный на обычном праве монгольских кочевников, регламентировал и отношения с завоёванными странами.

Ясак значит запрет, заповедь, правило, и основной смысл его может быть выражен одной формулой: «Запрещено неповиновение закону и хану». По крайней мере, в теории это уже не просто право сильного, поскольку варварству были поставлены определённые ограничения. Например, всякое правонарушение должно было подтверждаться свидетельствами, незначительные проступки карались штрафами, и существовала шкала наказаний. Ясак подтверждал важность таких добродетелей, как честность, гостеприимство, верность, уважение родственных связей, трезвость. Принятый в 1206 году, этот кодекс способствовал установлению в монгольском обществе строгой дисциплины.

Эти дисциплина и порядок, характерные для Монголии начала XIII века, служили предметом удивления и восхищения для иноземных путешественников. Так, Плано Карпини с некоторой долей наивности отмечал: «Татары самый покорный своим вождям народ, они подчиняются им даже больше, чем наши клирики своим иерархам. Они бесконечно их почитают и никогда им не лгут. Между ними не бывает столкновений, противоречий или убийств. Отмечаются только малозначительные кражи. Если кому-нибудь из них случается потерять свою скотину, тот, кто её нашёл, не спешит присваивать её себе и даже часто возвращает её владельцу».

Нечто подобное писали многие путешественники, и даже мусульманин Абулгази: «Под властью Чингисхана вся страна от Ирана до Турана пользовалась таким спокойствием, что можно было пройти с востока на запад с золотой пластиной на голове, не опасаясь какого-либо нападения».

Таким образом, можно считать, что разработка и принятие при Чингисхане ясака ознаменовали начало периода стабильности у кочевников Центральной Азии. Строгое исполнение предписаний ясака принесло порядок и дисциплину в монгольское общество, до этого находившееся в состоянии глубокой анархии.

Чингисхан последовательно применял стратегию устрашения и террора. Недостаточно многочисленные, чтобы подавить множество очагов сопротивления, и не готовые вести изнурительную войну против партизанских выступлений, монголы часто применяли показательные массовые расправы над побеждёнными. Уничтожение гарнизонов и резня мирных жителей применялись ими для предотвращения возможного вооружённого сопротивления и ради сбережения собственных воинских контингентов. Разве эта стратегия превентивного террора так сильно отличается от той, что лежала в основе решения об атомной бомбардировке японских городов?

Всякая характеристика монгольского завоевания неизбежно сопряжена с двумя вопросами, на которые доныне нет исчерпывающего ответа. Почему произошло это внезапное нашествие на обширные пространства Азии? Каким образом кочевники смогли овладеть огромными территориями и включить их в одну из самых больших в истории империй?

Между кочевниками и осёдлым населением обычно существует что-то вроде «ничьей земли», которую можно пройти за несколько дней, но кочевники редко на это решаются. Превратности жизни скотоводов, климатические изменения, ускоренный рост численности кочевых племён, конфликты между ними могут приводить к значительным их перемещениям на другие территории и земли с осёдлым населением. К кочевым народам часто бывает применима «теория домино» — когда одни из них гонят впереди себя другие, менее многочисленные, менее сильные или более мирные.

Вспомним, что вторжения кочевников начались ещё в III тысячелетии до н. э. Киммерийцы вторглись в Ассирию и Урарту, хетты из Анатолии распространились по Ближнему Востоку. В Центральной Азии происходили циклические выбросы кочевого населения в соседние земли: тохаров — в китайский Туркестан, сюнну, а позднее гуннов — на пространство между Амударьёй и Каспием, эфталитов — в Индию. Прототюркские, прототунгусские и протомонгольские кочевники многократно подходили к крепостям Китая и других государств Востока. Античная Европа также перенесла удары кочевых волн: аваров, аланов, вестготов, вандалов, славян — в Германии; германцев — в Галлии; кельтов — в пределы Римской империи. Саксы, галлы, англы, викинги, сарацины одни за другими вторгались в Европу и Африку. Народы, прежде них перешедшие к осёдлому образу жизни, называли их «варварами» и считали только самих себя носителями цивилизации.

Таким образом, завоевания кочевников имеют долгую историю. Они шли из Центральной Азии на запад, а также в сторону Индии и Китая. К XIII столетию большая часть Китая, Индии, Ирана, Арабского Ближнего Востока и Европы в основном находилась в стадии развитой цивилизации, основанной на земледелии, ремёслах и торговле.

Но от Маньчжурии на востоке и до центра Европы (в Венгрии) протянулась длинная полоса земель, малопригодных для возделывания, — полоса степей. И на её пространствах жили, как и тысячу и две тысячи лет до того, многочисленные кочевники: тюрки, монголы и тунгусы. Внутри того, что принято называть Средневековьем, сохранялись зоны архаичного образа жизни. Между китайцами империи Цзинь и монголами Чингисхана, между иранцами империи хорезмшахов и киргизами существовал огромный разрыв в развитии. Житель Пекина за белокаменными стенами мог перемещаться между многочисленными рынками по сотням заполненных повозками городских артерий. А в это время монгольский пастух ставил в степи юрту и пас своих овец.

У крестьян Китая и земледельцев Среднего Востока, конечно, жизнь была нелёгкой: архаичная агротехника, природные бедствия, поборы владельцев земли и государственные налоги и повинности. Но кочевников, обитателей бескрайних степей, влекли крупные города, опоясанные стенами. И в Пекине, и в Бухаре, и в Самарканде они с вожделением заглядывались на сокровища, собранные в царских дворцах, резиденциях градоправителей, в магазинах и житницах. Даже в небольших городах их ожидала возможность захватить — словно самоцветы в ларце — зерно, фураж, ткани, драгоценности и женщин.

Чтобы объяснить причины монгольского нашествия, некоторые климатологи выдвинули гипотезу, согласно которой в эпоху Чингисхана в евразийских степях сократилось количество осадков, что привело к оскудению пастбищ. В этих условиях кочевники якобы прибегли к другим способам восполнения жизненных ресурсов: охоте, рыбной ловле и войне. Другие учёные, напротив, полагают, что в начале XIII века климат благоприятствовал степной растительности. Следствием этого был значительный прирост поголовья скота, который позволил монголам обеспечить своих всадников верховыми и вьючными лошадьми в количествах, достаточных для долгих завоевательных походов.

Согласно гипотезе русского историка Воробьёва, в эпоху Чингисхана торговые пути из Европы в Азию и обратно переживали упадок, отчего монгольские племена терпели ущерб, поскольку обычно они получали коммерческую выгоду от контроля над различными маршрутами Великого шёлкового пути. Выплаты китайцев монголам (в частности, в результате заключения между ними в 1147 году договора) показывают, что кочевники просили у Китая уже не как обычно ремесленные изделия, но и продукты земледелия и, что ещё более удивительно, крупный и мелкий рогатый скот. Это даёт повод предположить, что монголы испытывали серьёзные трудности с продовольствием и, следовательно, их нашествия были порождены хозяйственными нуждами. Словом, здесь можно говорить об империализме в его самом классическом понимании.

Не следует также забывать о многовековом антагонизме между кочевниками и осёдлым населением. Последнему всегда приходилось сдерживать «дикарей», оберегая от их набегов своё имущество и возделанные поля. Но помимо этой «битвы за пространство», возможно, у тех и других существовало неосознанное, но глубокое желание навязать противнику свой образ жизни. Монголы не только грабили и убивали крестьян и горожан, но и насильно заставляли оставшихся в живых «быть такими, как они сами». Когда они захватывали город или страну, то разделяли семьи, рассеивали жителей, превращая их в свою прислуту, становились хозяевами ремесленников, музыкантов, актёров, которых использовали по своему усмотрению, тем самым дробя сложившиеся структуры оседлого общества. Политику депортаций и рассеивания осёдлых народов практиковали не только монголы, она сопровождала и другие кочевые нашествия. Но несомненно, что она приобрела более жестокие формы при Чингисхане и его преемниках.

Оседлые народы, когда они побеждали кочевников, также старались навязать им собственный образ жизни. Взятых в плен кочевников превращали в слуг, прикрепляли к земле или запирали в пространстве, ограниченном городскими стенами. Помимо непосредственного интереса осёдлых жителей такая практика дробления социальной кочевой структуры имела более глубокую мотивацию. Во все времена осёдлые народы испытывали стойкое отвращение к кочевникам. Прежде всего к отдельным их представителям или небольшим группам — бродячим торговцам, комедиантам, бездомным и бродягам всякого рода, а также к целым популяциям, живущим обособленно или слабо контролируемым властями. Таковыми были казаки южнорусских областей, которых царские власти пытались записать на службу в пограничных фортах; кочевники банжара в Индии, лишённые земельной собственности; европейские цыгане, презираемые и изгоняемые из городов; «вечные жиды», которых запирали в гетто. Впрочем, этот антагонизм между осёдлыми и кочевниками сохраняется и в наши дни, чему есть множество примеров: североамериканские индейцы, запертые в резервациях; цыгане, оттесняемые в специально отведённые для них места; горные племена Юго-Восточной Азии, вынужденные жить в особых лагерях; принуждаемые к осёдлому образу жизни скотоводы Эфиопии.

Стойкая неприязнь между осёдлыми и кочевниками, равно как и крайняя жестокость нравов эпохи отчасти объясняют то истребление поверженных врагов, которое практиковали монгольские захватчики. Между тем лишь немногие из историков задавались вопросом о действительных масштабах массовых убийств, о которых сообщают арабские и персидские авторы. Современный историк Бертран Льюис (в книге «Ислам в истории») ставит под сомнение если не боевые потери, то по крайней мере апокалипсические опустошения, совершавшиеся монголами, обращая внимание на то, что страны Востока якобы довольно быстро оправились от разрушительных последствий кочевого вторжения и что противостоявшие монголам силы располагали гораздо более мощными средствами умерщвления. Этим соображениям можно противопоставить тот факт, что если мировые военные конфликты затрагивали в основном индустриальную среду и относительно слабо — сельскую местность, то кочевые нашествия XIII столетия ударили по экономике, основанной на поливном земледелии, особенно самом хрупком и уязвимом — оазисном, восстановить которое было нелегко из-за отсутствия технических средств и необходимых продовольственных запасов. К этому добавим, что, согласно переписям, проведённым китайскими властями в XIII веке, и оценкам современных демографов, после того как монголы пересекли ворота Великой стены, императорский Китай претерпел значительное сокращение населения.

Специалист по истории Центральной Азии Оуэн Латимор выдвигает свою гипотезу причин монгольских завоеваний. Согласно ей, Чингисхан, признанный верховным правителем различных монгольских этносов, отказался закрепиться в Северном Китае. Если бы он прочно там обосновался, то в Центральной Азии возникла бы обстановка безвластия и освободившиеся от контроля хана племена не преминули бы отложиться от него, как только он воцарился бы в Пекине. Стратегия хана, по мнению исследователя, заключалась в следующем: создать в монгольских степях достаточно мощное объединение племён, устранить китайскую угрозу с помощью превентивных походов против государств Си Ся и Цзинь и, наконец, вернуться в Центральную Азию, чтобы подчинить ещё сохранявшие самостоятельность племена. Это позволило бы ему не допустить появления у него за спиной противника накануне похода для окончательного завоевания всего Китая, на что ему не хватило времени.

Наконец, для объяснения причин монгольского нашествия можно предложить ещё одну гипотезу. Чингисхану потребовалось 20 лет на то, чтобы подчинить своей власти степные племена. Он оказался во главе хорошо обученного и полностью управляемого конного воинства. Единство монгольских народов было ещё совсем недолгим и слишком хрупким, чтобы хан мог себе позволить оставить своих военачальников без дела. Точно так же любое набирающее силу коммерческое предприятие должно расширяться, если оно намерено сохранить свои прибыли и рынки. «Ударная сила» Чингисхана была практически обречена на новые сражения. Объединяя кочевые племена, хан противостоял хаосу и разделению. Чтобы не пятиться назад, ему необходимо было перенести хаос вовне. Монгольская военная машина в том виде, в каком её выковал Чингисхан, под угрозой распада, племенной фрагментации не могла не начать завоеваний, которые были единственным выходом из внутренних распрей.

Имперский замысел Чингисхана, возможно, поначалу не был ясен ему самому, но в его руках было орудие, с помощью которого он мог его осуществить, и он сумел им вовремя воспользоваться. Если нам известны географические границы завоеваний Чингисхана, то мы мало знаем о пределах его власти. Вряд ли можно утверждать, что кочевые племена Монголии составляли единую нацию, населявшую обширную территорию этой азиатской страны. Скорее, можно говорить о некоем объединении племён, нежели о централизованном государстве. Ко времени завоеваний Чингисхана монгольская нация находилась ещё в стадии становления. Монгольские этносы, выступавшие под началом одного хана против населения других стран, едва ли осознавали свою принадлежность к единой «нации». Монгольская идентичность, латентно существовавшая со времён Хабул-хана, несомненно, проявилась с окончанием межклановых распрей и в ходе борьбы с иноземными народами. Монгольский «национализм» очень скоро принял характер «этнического шовинизма». Это подтвердилось, когда Китай оказался под властью монгольской династии Юань. Монгольский империализм, нарождавшийся при Чингисхане, вполне сформировался, только когда Чингизиды перешли на осёдлый образ жизни. «Верхом на лошади завоёвывают империю, но не управляют ею», — гласит китайская пословица.

Ко времени смерти Чингисхана было ещё невозможно определить значение монгольского завоевания для стран Дальнего и Среднего Востока. Монгольская династия, воцарившаяся в Пекине, просуществовала 90 лет (1279–1368). В Центральной Азии Чингизиды вскоре замыслили другие завоевания как на востоке, так и на западе. Пользуясь инерцией динамики, генерированной Чингисханом, монгольская армия сначала двинулась на непокорённые районы Китая, а в 1236 году — на европейские княжества и королевства. В годы правления Угэдэя, сына Чингисхана, монгольские армии торжествовали победу над всеми европейскими противниками. Рязань, Москва, Суздаль, Ярославль и Тверь пали под ударами монголов. Южная Русь, Подо-лия, Волынь, Силезия, Галиция были захвачены и разграблены. 9 апреля 1241 года объединённые польско-немецкие ополчения потерпели жестокое поражение под Лигницем, а в июле того же года монгольские авангарды подошли к воротам Вены. В 1242 году монголы прошли по Трансильвании и Венгрии, и их конница достигла берегов Адриатики. Кочевая волна Чингизидов на этом не остановилась. Весь Китай был покорён в 1279 году и оставался в оккупации до 1368 года. На Среднем Востоке Тимур (1336—1-405) создал обширную империю. Дольше всего монгольская волна просуществовала на Руси. Только в XVI веке в царствование Ивана Грозного славяне окончательно избавились от этого ига. Стоит также вспомнить, что признаки монгольского ханства сохранялись в Южной России вплоть до конца XVIII века.

Начиная с эпохи Чингисхана «монгольский мир» позволил заново открыть караванные пути, что привело к заметному увеличению торговых связей между Дальним Востоком и Западом. Предметы роскоши, оружие и животные перемещались по дорогам Центральной Азии. Благодаря веротерпимости монголов первые европейские миссионеры сопровождали итальянских купцов, отправлявшихся закупать шёлк, а торговцы Среднего Востока поставляли ткани и драгоценности. Помимо Вильгельма де Рубрука, Плано Карпини, Марко Поло, историка Рашид ад-Дина, назовём также доминиканского монаха Юлиана Венгерского и итальянского купца Поголотга. В 1254 году Рубрук даже встретил в Каракоруме, тогдашней монгольской столице, парижского ювелира Гийома Буше, который изготавливал для хана Мункэ, внука Чингисхана, фонтан, бьющий кумысом.

Этот человек довольно скоро стал легендой. Ему отводят место то в пантеоне великих героев, то в преисподней. То он представляется гениальным стратегом и восточным деспотом, одержимым жаждой власти и крови, то суровым, но справедливым правителем, который смог завоевать место под солнцем для своего народа, едва вышедшего из тёмного варварства, или же властителем, умевшим обращаться с саблей столь же непринуждённо, сколь и с веером.

Для европейцев, особенно для русских, которые терпели татарщину в продолжение почти трёх веков, монгольский хан — воплощение духа зла. Если фигуры Александра Македонского и Наполеона окружены ореолом славы, то Чингисхан остаётся варваром, на котором несмываемым пятном лежит пролитая им людская кровь. Коллективная память народов сохранила именно такой его образ, и даже авторы романов о монгольском завоевателе, как правило, к нему строги. Так, Брэм Стокер в своём знаменитом фантастическом романе сделал кровожадного вампира графа Дракулу прямым потомком Чингисхана.

История Чингисхана глубоко затронула Монголию и в течение восьми веков после его смерти находит отклик в сердцах потомков подданных великого хана. Погребён он был со всеми почестями, достойными его положения, и сразу же стал почитаться чем-то вроде полубога, покровителя монгольских народов. В XIII веке монгольскому клану даркат было поручено охранять место захоронения Чингисхана под названием «Восемь Белых Шатров» в Эджен-Хоро в Китае, где был установлен кенотаф.

В этом священном месте четыре раза в год проводилась торжественная церемония в память о Чингисхане. Согласно некоторым источникам, гроб с его прахом якобы хранился в большом шатре. Реликвии, связанные с покойным, и среди них платье Кёрбелджин, женщины, якобы убившей Чингисхана, были распределены по восьми выбранным местам, но они пропали примерно полтора столетия тому назад во время восстания мусульман в провинциях Ганьсу и Шэньси (1856–1873) против маньчжурской династии, правившей тогда в Китае.

В 1939 году националистическое правительство Чан Кайши, опасаясь, что японские войска, оккупировавшие часть территории Китая, захватят и этот регион, спрятало некоторые из реликвий (включая парадные шатры) в подземные хранилища. Японцы с целью настроить монголов против китайцев обещали им воздвигнуть в Ванчжэмяо храм в честь Чингисхана. Этот проект не осуществился из-за поражения японцев в 1945 году. Вскоре после захвата в 1949 году власти коммунистами Мао Цзэдуна новое революционное правительство построило в Эджен-Хоро «дворец Чингисхана», в котором хранятся знаменитые шатры. Позднее с благословения коммунистической партии, старавшейся сыграть на национальных чувствах монгольского меньшинства, проживающего на китайской территории, церемонии в память о великом хане возобновились. В 1962 году 800-летие со дня рождения степного героя вполне официально отмечалось как в Монгольской Народной Республике, так и во Внутренней Монголии (автономном районе КНР).

Идеологические расхождения между Китаем и Советским Союзом положили конец этому многовековому культу. Во времена Хрущёва Москва без обиняков заявила, что поклонение Чингисхану имеет «националистический», следовательно, антимарксистский характер. Речь шла об официальном почитании монарха-завоевателя. Монгольская столица Улан-Батор, стараясь сохранить тесные отношения с Москвой, поспешила присоединиться к доводам Кремля. В 1965 году Великая пролетарская культурная революция в Китае также ополчилась против культа Чингисхана, и его мавзолей был превращён в ангар.

В конце 1980-х годов китайские власти реабилитировали Чингисхана. Дворец великого хана был перестроен: его ступени ведут к трём сверкающим куполам, которые символизируют три больших войлочных шатра, а внутри фреска, выполненная в стиле, соединяющем элементы традиционного восточного искусства и социалистического реализма, иллюстрирует основные вехи эпопеи монгольского национального героя. Различные реликвии продолжают оставаться предметом почитания. Это седло, якобы принадлежавшее Чингисхану, конская сбруя, лук и другие экспонаты. Этот кенотаф, считающийся символом китайско-монгольской дружбы, относится к числу достопримечательностей постмаоистского Китая. Теперь уже не повторяют прежние характеристики Чингисхана как «грабителя», который «причинил народу неисчислимые беды». Комиссия по делам нацменьшинств теперь считает, что он относится к тем многим национальным героям, которые творили историю страны. Будь они тибетцы, монголы или ханьцы (собственно китайцы) — всех их помещают в один большой плавильный котёл, в котором народный Китай выплавил социализм. И Чингисхан вновь становится предметом народного почитания, например во время брачных церемоний склоняются перед его портретом или портретом его сына Угэдэя.

2 июля 1994 года в возрасте девяноста трёх лет скончался от рака некий Очир Укият. Он был известным мастером традиционных ремёсел и заместителем председателя Провинциального собрания Внутренней Монголии и потому имел право на официальные похороны. Поскольку его считали последним прямым потомком Чингисхана в тридцать втором поколении, он был похоронен вблизи мест, посвящённых его знаменитому пращуру.