Чингисхан

Глава II СЫН СТЕПЕЙ

Единственный предположительно прижизненный портрет Чингисхана ныне находится в историческом музее Пекина в коллекции старинных картин, изображающих императоров династии Юань, которая правила Срединной империей в 1279–1368 годах. Её основатель хан Хубилай принимал в своём дворце известных венецианских купцов семейства Поло. В этой галерее официальных портретов почётное место занимает изображение деда Хубилая, собирателя степных кочевников, которого монгольские государи почитали как «Великого патриарха» (Тайцзу) династии Юань.

Этот портрет создателя Монгольской империи, исполненный китайским живописцем, бесспорно, недалёк от исторической достоверности, хотя в нём, как и во всей китайской живописи, присутствует стилизация. Все более поздние портреты — персидские миниатюры Тебризской школы, работы китайских и европейских художников — всего лишь плод фантазии их авторов. Некоторые портреты представляют монгольского хана в облике персидского государя или даже одетым в европейский костюм, как какой-нибудь западный монарх.

Остановимся перед этим прямоугольником из шёлковой ткани, на котором нарисован тушью и слегка тронут гуашью портрет монгольского завоевателя. Его массивное тело вполне соответствует типу телосложения, характерному для современных монголов. Сказался ли возраст на облике властителя? Лицо полное, выражение решительное, нос довольно длинный и не очень широкий, рот чётко очерчен. Волосы, почти прямые брови, усы и борода — с проседью. Если судить по морщинам на довольно высоком лбу, ему можно дать лет пятьдесят, но нельзя исключить и вероятность того, что художник намеренно хотел представить властителя в самом величественном виде и потому несколько состарил, возможно даже удлинил ему бороду, чтобы сделать похожим на мудрого старца, ибо известно, что в Китае уважают людей, обременённых годами, а стало быть, и опытом. Ухо, выступающее из-под шапки, имеет удлинённую мочку, что считается признаком мудрости, ибо, согласно традиции, такова была форма ушей у Будды.

На голове Тэмучжина шапка из светлого меха, сзади доходящая ему до шеи — так в ту пору было принято у кочевников. Халат его запахнут направо — по китайской моде. Эта подробность имеет значение, поскольку, подобно тому, как европейцы полагали, что только «дикари» украшают голову перьями, китайцы были убеждены, что мужчины, запахивающие свою одежду налево (как бы наизнанку), не могут претендовать на звание «цивилизованных» людей. По их понятиям, уже то, что кочевники, обитавшие за Великой стеной, застёгивали свои одежды как китайские женщины, было свидетельством их варварских нравов. Можно предположить, что придворный художник, желая польстить своей модели или понравиться заказчику портрета, исправил эту деталь в одежде хана. Но можно также допустить, что сам хан, зная китайские обычаи через постоянные контакты с китайскими или китаизированными советниками и военными специалистами, к концу жизни одевался на китайский манер.

Согласно немногочисленным свидетельствам очевидцев, монгольский завоеватель был высокого роста и крепкого телосложения, у него были редкие волосы с проседью и «кошачьи глаза». Эти подробности, датируемые 1222 годом, то есть за пять лет до смерти повелителя, вполне соответствуют портрету, хранящемуся в пекинском музее. Одно лишь с трудом поддаётся объяснению — «кошачьи глаза» Чингисхана. Значит ли это, что они были круглые и жёлтые, как у кошки? Или же речь идёт о том, что он редко моргал? Проверить это невозможно. Как бы то ни было, хотя живописец и придал взгляду хана особое выражение, глаза у него самые обычные, с характерной для народов Дальнего Востока монголоидной складкой.

Эта картина составляет часть целой серии официальных портретов императоров. То есть это заказная работа, а подобный жанр вплоть до наших дней не допускает каких-либо художественных вольностей. Пекинский портрет Чингисхана на первый взгляд кажется маловыразительным. Безжизненный и застывший, он напоминает антропометрические снимки из полицейских досье. И всё же, если присмотреться внимательнее, во взгляде хана можно различить выражение силы, властности и даже суровости, которое несколько смягчается спокойной уверенностью в себе. Простота одежды, отсутствие украшений или знаков власти придают ему особое достоинство. Можно подумать, что это портрет какого-нибудь конфуцианского мудреца. В сущности, это живописное произведение больше говорит нам о некоторых сторонах жизни китайского общества той эпохи, нежели о самом Чингисхане.

Громадная сфера, часто закрытая плотным слоем густых облаков. Шар, на котором можно более или менее отчётливо увидеть океаны и моря, светлые или тёмные пятна континентов с их причудливыми очертаниями. Там и сям складчатые, иногда малозаметные полосы — горные цепи, извилистые нити больших рек… Такой можно увидеть планету Земля с Луны. Никаких следов человечества, никаких видимых признаков его работы.

И всё же, если инопланетные астрономы рассмотрели бы Землю внимательно, то могли бы и без оптических приборов различить Великую Китайскую стену: начинаясь от Жёлтого моря, она тянется вдоль тихоокеанского берега и доходит до пустыни Гоби в Центральной Азии. Эта гигантская стена — единственное творение рук человеческих, видимое с такого расстояния невооружённым глазом. Словно каменный дракон, окружающий своими мощными кольцами значительную часть китайской земли, которая его вскормила, это грандиозное архитектурное сооружение в течение двух тысячелетий остаётся неподвластным времени. Согласно данным хроник, стена была построена примерно за два века до новой эры всего за 12 лет по распоряжению основателя династии Цинь. В ходе работ, размах которых сравним лишь со строительством грандиозных пирамид египетских фараонов, сотни тысяч крестьян, согнанных с полей, нашли свою смерть у подножия этого «самого длинного кладбища в мире».

Хотя знаменитый император-тиран сыграл, несомненно, решающую роль в возведении Великой стены, в сущности, он лишь соединил многочисленные оборонительные укрепления, построенные за два века до него, в эпоху Воюющих царств. Так, в хронике «Чжу ли» («Обычаи Чжу») сообщается, что к концу IV или началу III века до н. э. уже была поставлена задача, «относящаяся к строительству укреплений, ремонту башен и стен, как внутренних, так и внешних». Другая хроника, «Шуцзин» («Книга летописей»), упоминает принца Лю, который ещё в XI (?) веке до н. э. воодушевлял своих воинов такими словами: «В одиннадцатый день цикла я пойду на варваров сю… Приготовьте сваи и доски, так как в одиннадцатый день цикла мы возведём земляные укрепления». Итак, китайские военачальники за несколько веков до новой эры строили укрепления из земли, утрамбованной в деревянной опалубке, со временем стали применять каменные блоки и кирпич, а в распоряжении основателя империи Цинь были уже каменщики самой высокой квалификации.

Великая стена, столь протяжённая, что никакая фотография не может представить её во всю длину, тянется на шесть тысяч километров, если учесть и её ответвления. Из-за отсутствия своевременного ремонта (императорская казна чаще всего была пустой) многие укрепления превратились в руины — скорее под воздействием стихий, нежели от вражеских приступов. Вплоть до династии Мин, прекратившей своё существование в 1644 году, китайцы тратили много сил на новое строительство и постоянное восстановление стены. В течение нескольких веков Великая стена служила физической и географической границей между Китайской империей и варварским миром степных народов.

Один только факт, что одна из самых передовых стран своего времени построила и содержала подобную систему укреплений, многое говорит об угрозе, исходившей от кочевников. То, что многие поколения китайских императоров, полководцев и инженеров пытались ценой разорительных расходов и подневольного труда сотен тысяч подданных укрыться за рвами, стенами с зубцами и бойницами, заставляет задуматься о мощи этих презираемых, но опасных варваров, которые были предками Чингисхана.

Долгое время было принято считать кочевников Центральной Азии — гуннов, татар, монголов, тунгусов и других — неким единым целым, смутной человеческой массой, внезапно появлявшейся из бескрайних, продуваемых ветрами степей. Их единственным языком был язык сабель, их единственным занятием — грабёж. Их дикие орды, накатывавшиеся мощными и внезапными волнами, превращали плодородные земли цивилизованного мира в пустыню. Истоком этих азиатских кочевников была некая неопределённая, безымянная даль, необозримая пустота, не имевшая ни внешних пределов, ни культуры; ни храмов, ни городов; ни государств, ни законов, — адская страна смерти и отчаяния. Действительность же, более сложная, чем это представлялось, заслуживает того, чтобы приглядеться к тем пространствам, что породили монгольских завоевателей.

Центральная Азия, в течение многих веков неведомая ни европейцам и китайцам, ни персам и арабам, долго оставалась одной из наименее известных частей земной поверхности. Западный мир в античную эпоху не имел никаких сведений об этом регионе, который был своего рода terra incognita, а летописцы Древнего Китая зачастую его просто игнорировали, считая глубоко варварским. Между VII и VIII веками появляются некоторые сообщения об этих краях от китайских паломников-буддистов, а позднее от мусульманских путешественников. В Средние века, в эпоху правления государей Чингизидов, pax mongolica[6], установленный Чингисханом и его последователями, способствовал расширению контактов между разными частями света. Первопроходцы пересекали Центральную Азию, некоторые из них оставили удивительные описания, например фламандец Гийом де Рубрук, официальный посланник французского короля Людовика Святого, итальянцы Мариньолли, Одорико де Порденоне, Плано Карпини и самый знаменитый из них — венецианский купец Марко Поло. Средневосточные авторы, такие как Рашид ад-Дин и Джувейни, сохранили для нас драгоценные свидетельства о монгольских нашествиях и их последствиях.

Этот азиатский регион долго не подпускал к себе людей с запада ввиду множества препятствий как физического, так и политического свойства. В результате сложного раздела империи Чингизидов Центральная Азия замкнулась в себе, и для того чтобы достичь дальневосточных земель, использовались уже не караванные пути, а морские экспедиции. Этот гигантский регион накрыла ночь, продлившаяся почти четыре столетия. Потом редкие группы миссионеров-иезуитов стали отправляться в Монголию, миссионеров-капуцинов — в Тибет. И только в XIX и XX веках для изучения центра Азии стали снаряжаться научные экспедиции. Благодаря любознательности и упорству исследователей, а также экспансии европейцев вглубь азиатского материка (важную роль в этих исследованиях сыграла Российская академия наук) в географических атласах стирались последние белые пятна на картах этой части континента.

Дольше других оставался закрытым для иностранцев Тибет. В 1740 году несколько поселившихся там капуцинов были высланы властями Лхасы и вынуждены искать убежища в Китае. Даже в XIX и XX веках, когда перед исследователями отступали последние тени на земной поверхности, Тибет упорно сопротивлялся любопытству европейцев. Русские Пржевальский, Певцов, Грум-Гржимайло, швед Свен Хедин, британец Кэри, французы Бонвало, Анри Филипп д’Орлеан, Гренар и другие, более поздние и менее известные путешественники, в частности госпожа Лафюжи, столкнулись с запретом на въезд в священный город. Для того чтобы в него проникнуть, редкие смельчаки, переодетые паломниками и знакомые с обычаями тибетцев, проявляли чудеса упорства. Это можно сказать о миссионерах Габе и Юке (1846) и парижанке Александре Давид-Неэль. Лондону удавалось внедрять в индийские торговые и паломнические караваны своих наполовину исследователей, наполовину тайных агентов, а в 1904 году полковник Янг-хазбенд смог войти в Лхасу, правда, во главе армейской колонны. Тогда как Дютру де Рен и миссионер Рейнхард за попытку проникнуть в эти запретные места поплатились жизнью.

Территория Центральной Азии, состоящая из горных массивов и высоких плато, представляет собой гигантский геологический комплекс, здесь берут своё начало крупнейшие азиатские реки — Хуанхэ, Янцзы, Меконг, Иравади, Ганг, Инд, Амударья, Сырдарья, благодаря которым возникли и развились осёдлые цивилизации Востока. Горные цепи, составляющие этот комплекс, — Алтай, Каракорум, Тянь-Шань, Памир, Гималаи и другие, — тянутся в основном с востока на запад. Здесь находятся самые высокие пики планеты, возникшие в результате геологических процессов: столкновения больших континентальных плит — сибирской на севере и индийской Гондваны на юге — с древними массивами, когда образовались складки альпийского типа, изменившие ландшафт Тянь-Шаня и Памира. Эрозия, усиленная суровостью резко континентального климата, привела к образованию долин. На границе Тибета, в районах Тянь-Шаня и Алтая, рельеф достаточно выражен, тогда как в Центральном Тибете, Восточном Туркестане и Монголии простираются обширные плато.

Суровости рельефа соответствуют пустынные и однообразные ландшафты. Тысячелетия морозов, дождей, ураганных ветров, разрушив края скалистых образований, накопили в долинах значительные массы измельчённого геологического материала. В некоторых местах во время бурь тучи пыли закрывают солнечный свет. Это пресловутый лёсс, как называют его геологи и географы. У тюрок он обозначается словом топрак (земля, почва), а у китайцев — хуан ту (жёлтая земля). Осадки превращают пыль в жидкую грязь, но под палящим солнцем она становится твёрдой, как камень. Эта жёлтая или буроватая пыль совершенно лишена влаги. Толщина её слоя в Северном Китае может достигать от 15 до 100 метров. Когда в предгорных районах подземные воды поднимаются на поверхность, земля становится чрезвычайно плодородной. Таковы земледельческие районы Северного Китая, монгольские степи, оазис вдоль берегов Тарима. Но на плато, постоянно продуваемых ветрами, почвенный слой слишком тонок, чтобы быть плодородным. Так, в Туркестане существуют зоны зыбучих песков, где ландшафт являет собой призрачную картину, которая поражала многих, кто шёл с караванами. В других местах вода, стекающая с гор, испаряется иногда всего за несколько часов, оставляя лишь редкие пятна безжизненной растрескавшейся земли.

Таковы условия в самой Монголии, этом обширном регионе, не имеющем естественных рубежей и чётких границ. На севере — бассейны нижнего течения великих сибирских рек Иртыша, Енисея и Амура и горные хребты. В центре — хребты, покрытые лесом: Кангай на западе и Хэнтэй, переходящий в Яблоновый хребет в Восточной Сибири. Территория эта возвышается до 1500 метров и нигде не опускается ниже 500 метров над уровнем моря. Вся её южная полоса представляет собой бесплодные степи, пересекаемые пустынными участками, — говь (отсюда топоним Гоби). Китайцы называют её Ханхай — «высохшее море», так как на сотни километров там можно увидеть только пески и камни.

Путешественники практически одинаково описывали эти безводные пустынные ландшафты, эти нескончаемые каменистые склоны гор, вершины которых часто бывают покрыты снегом. Так, Марко Поло, побывавший в Монголии, сообщал: «Лоп — большое поселение на границе пустыни, которая называется пустыня Лоп… Она столь обширна, что говорят, за целый год её не пересечь из конца в конец верхом на лошади. А там, где у неё наименьшая ширина, чтобы пересечь её, требуется месяц. Это сплошь песчаные холмы и долины, и там не найти никакого пропитания».

Конечно, венецианец, побывавший в Монголии, несколько преувеличил размеры пустыни Гоби, но и швед Свен Хедин в 1900 году рассказывал нечто подобное: «Щемящая пустота. К северу от Лобнора дюны придают пейзажу некоторое разнообразие, и отдельные сухие деревья говорят о том, что когда-то на этих ныне мёртвых землях существовала жизнь. Здесь же, напротив, абсолютное однообразие. Здесь вечно царила безжизненность. Никакого изменения ландшафта и никаких следов растительности. Поверхность земли гладкая, как паркет. Всё покрыто ровным одеялом из затвердевшей глины, которая некогда находилась под водами озера».

Суровый климат соответствует ландшафту. Азиатские сезонные муссоны, приносящие на континент благодатную влагу, Центральной Азии не достигают. В Улан-Баторе, столице современной Монголии, находящемся на широте Парижа, летом жара, как в Сахаре, а зимой морозы, как в полярной зоне. В июне жара достигает 45 градусов по Цельсию, а в январе температура понижается до 30 и даже до 50 градусов мороза. Бывает, что последний снег выпадает в мае или начале июня, а холодный сезон иногда начинается уже в июле. Францисканский монах итальянец Плано Карпини, выехавший в апреле 1245 года из Лиона, отметил, что климат в Центральной Азии «удивительно непостоянный»: «В разгар лета, когда другие страны страдают от сильной жары, там грохочет страшный гром и молнии поражают людей. Летом же случаются и снегопады. Там свирепствуют такие леденящие ветры, что бывает трудно сесть на лошадь».

Свен Хедин сделал подобные наблюдения в канун XX века: «Солнце поднимается, жара усиливается, оводы кружат тучами. Мучения, которые доставляют эти мухи, порой становятся невыносимыми… После ночного перехода и люди и животные совершенно вымотаны. Я валюсь в тень первого повстречавшегося тамариска и засыпаю, пока жгучее солнце не начинает печь мне голову. Днём температура достигает +40 градусов в тени». Это сообщение от июля 1900 года. Две недели спустя шведский землепроходец отмечает: «14 августа. Ночью температура опустилась до минус 3,2 градуса. Заледеневшая земля в начале перехода твёрдая, но постепенно размягчается, а после полудня — это уже страшная трясина».

Это климат, для которого характерны резкие перепады температур. В течение значительной части года дни стоят ясные, но зимы нескончаемы. Более или менее благоприятное время — осень: небо ясное, ветер несильный, ночные заморозки слабые, а днём солнце щедро раздаёт своё тепло. Но очень скоро возвращаются зимние холода, и свирепые ураганные ветры, словно одержимые какой-то страстью разрушения, обрушиваются на скудную степную растительность.

И всё же эти гигантские степи, простирающиеся почти непрерывно от пределов Маньчжурии до ворот Европы, не всегда бесплодны. Когда землю не сковывают морозы и не иссушает безжалостное солнце, она покрывается ярким растительным ковром. Всюду, где есть вода, возникает жизнь. По берегам больших рек Онон, Керулен и Орхон или рядом с небольшими потоками, изредка появляющимися в тундре, появляется растительность.

Лесистые зоны, продолжения великой сибирской тайги, отличаются наибольшим растительным разнообразием. Здесь растут ели, сосны, лиственницы, берёзы, осины, ивы, в тёплое время года на склонах сопок, которые монголы называют кангай, появляются дикие цветы бесчисленных видов: незабудки, мальвы, аквилегии, ломоносы, ирисы, горечавка, ревень, дикие пионы, рододендроны. Здесь обитают и многие дикие животные: лоси, медведи, рыси, косули, маралы, которые широко представлены в монгольской мифологии. Водятся также пушные звери: белки, росомахи, куницы, соболя, мех которых высоко ценится, и даже снежные барсы. Выше по склонам на каменистых участках растут шиповник, жимолость и низкий кустарник. В полупустынных зонах растительность встречается реже, это в основном дикорастущие злаковые.

На высокогорных плато, которыми начинается уже Тибет, растительность более скудная, из животных встречаются дикие ослы, кролики, дикие степные собаки. Это также места обитания яков — быков с длинной шерстью, которая хорошо защищает их от морозов. По болотам гнездятся водоплавающие птицы, привлекающие хищников, для которых они излюбленная добыча.

Но настоящее лицо Монголии — степь. Там, где есть какое-то количество влаги, простираются обширные равнины, пригодные для выпаса скота. Они покрыты такими травами, как луговик, лебеда, полынь. На каменистых террасах встречаются «проволочная трава», акация «верблюжий хвост» и луковичные растения: дикорастущие тюльпаны, лук, чеснок. Летом степь на несколько недель покрывается удивительным многоцветным ковром. Там пасутся пугливые стада газелей и антилоп-сайгаков, а также диких баранов с загнутыми рогами, которые, по свидетельству Гийома де Рубрука, использовались для изготовления кубков. Там же можно встретить низкорослого дикого верблюда (хавтгай), дикого осла и знаменитых небольших монгольских лошадей, родственников тарпана, описанного русским путешественником и натуралистом Николаем Ивановичем Пржевальским. Монголы первоначально охотились на них ради мяса, а позднее стали использовать как верховых и вьючных животных.

В этих местах обитает множество птиц: серые куропатки, жаворонки, дрофы, а также степные орлы, луни и пустельги, которых монголы приручают и используют для охоты. Марко Поло упоминал также о прирученных львах, леопардах, волках и орлах, но непохоже, чтобы монголы использовали этих животных для охоты.

«Да будет тебе также известно, что у Господина есть хорошо приручённые леопарды, которые годятся для охоты на дичь. Есть ещё большое количество приручённых волков, весьма пригодных для охоты. Ещё есть много львов крупнее тех, что из Вавилонии, очень красивой масти, они покрыты вдоль туловища чёрными, жёлтыми и белыми полосами. И они обучены охотиться на кабанов, диких быков, медведей, диких ослов, оленей и других крупных и сильных животных… Перед началом охоты с этими львами их привозят в закрытых повозках, и каждого сопровождает небольшая собачка. Есть также множество орлов, обученных охотиться на волков, лис, косуль и ланей, и они добывают их много. Те орлы, что обучены добывать волков, очень крупные и сильные, и нет такого волка, который смог бы от них спастись».

Упоминаемые здесь львы — это, очевидно, тигры, а волки, обученные для охоты, — похоже, плод воображения мессира Поло, который спутал их с собаками, используемыми для травли дичи.

Итак, эти суровые земли далеки от того, чтобы считаться необитаемыми. Уже в доисторические времена там появились стоянки человека, в частности недалеко от озера Байкал. В этих негостеприимных местах сложились небольшие племенные сообщества. В дальнейшем они объединились в союзы, которым предстояло создать гигантскую империю.

В этом суровом, почти враждебном человеку мире родился тот, кому суждено было стать Чингисханом.

«Предком Чингисхана был Бортэ-Чино (Голубой Волк), рождённый Небом, что наверху, согласно небесной воле. Его супруга Гоа-Марал (Дикая Лань). Он пришёл сюда из-за моря. Когда он поставил свою юрту у истока реки Онон у (горы) Бурхан-Халдун, родился (у них) Бата-Цагаан. Сыном Бата-Цагаана был Тамачи; сыном Тамачи был Хоричар-Мэргэн. Сыном Хоричар-Мэргэна был Ууджим Буурал…»

Так начинается «Сокровенное сказание монголов», эпическая летопись, повествующая об основателе Монгольской империи и его преемниках Чингизидах.

Как повествуют барды монгольских степей, основателями рода, к которому принадлежал Чингисхан, были волк и лань. Это животные-тотемы, изображения которых, отлитые в бронзе, часто встречаются в многочисленных стоянках, обнаруженных на территории Сибири. Волка считают своим легендарным предком многие тюркско-монгольские народы. Совокупление волка с ланью может показаться странным, поскольку последняя в действительности является добычей этого хищника, но в данном случае, очевидно, речь идёт о символическом союзе мужских качеств волка — силы и смелости — с женскими достоинствами лани — быстротой и грацией. Здесь присутствует та символическая связь хищника и травоядного, которую исследовал тюрколог Жан Поль Ру в своём труде «Верования тюрок и монголов». Среди других мифов о происхождении предков Чингисхана можно отметить легенду, которая связана одновременно и с животной, и с солярной символикой: от союза волка и лани родилась женщина по имени Алун-Гоа, она была оплодотворена солнечным лучом, который, войдя через дымовое отверстие в юрте, коснулся её чрева. Из него-то и вышли предки Чингисхана.

Будущий Чингисхан родился в простой войлочной юрте. Монгольская хроника сообщает, что новорождённый появился на свет, зажав в правой руке сгусток крови. Согласно тюркско-монгольским поверьям, то была примета будущей воинской славы. Существует предание, что отец мальчика, Есугей, назвал первенца Тэмучжином в память об одном татарском воине, который носил это имя: он победил его незадолго до рождения сына. Можно удивиться тому, что Есугей пожелал дать своему сыну имя побеждённого противника, но, по верованиям степных воинов, побеждённый враг передавал свою силу победителю. Кроме того, по-видимому, Есугею хотелось лишний раз вспомнить об одном из своих боевых подвигов. Слово «Тэмучжин», возможно, восходит к тюркско-монгольскому темур (железо) и значит «кузнец». Вопреки некоторым легендам ничто не позволяет утверждать, что Тэмучжин был в молодости кузнецом, но возможно, что такое значение его имени соответствует шаманистской символике. Как показал Ру, в представлениях монголов существовала связь между металлургией и шаманом, который, как считалось, «управляет огнём и железом».

Тэмучжин родился в год свиньи у подножия одинокого холма на правом берегу реки Онон (к востоку от озера Байкал за северо-восточными пределами современной Монголии, на территории нынешней Российской Федерации), где было стойбище его семьи. Нельзя с полной определённостью сказать, что это был именно год Свиньи. Известно, что у монголов, как и у китайцев, год разделён на 12 лунных месяцев, каждый из которых обозначен зодиакальным знаком какого-либо животного. Но расхождения между системами календарей и сообщениями китайских и мусульманских хроник не позволяют делать уверенных заключений. Поэтому год рождения Тэмучжина определяют между 1150 и 1167 годами. Востоковед Поль Пеллио склоняется к последней дате, ориенталист Рене Груссе в итоге остановился на 1150 годе, как и немецкий монголовед Вальтер Хайсих и российский учёный Мункуев. Есть основания принять именно эту дату. Что касается даты смерти Чингисхана, то в этом мнения исследователей сходятся: китайские хронисты, авторы «Юань ши» («Истории династии Юань»), точно определили её — август 1227 года.

Отец новорождённого был главой клана кият, относившегося к обоку (роду) Борджигин. Согласно сообщениям некоторых хроник, он происходил от первых правителей дочингисовой эпохи, то есть был царской крови, но ясности в этом вопросе нет. Он участвовал в сражениях с соседними племенами, как собственно монгольскими, так и татарскими. Вероятно, в результате одного из таких сражений он получил прозвище баатур, то есть Богатырь. Будучи главой небольшого рода, Есугей-баатур примкнул к некоему Тогорилу, который провозгласил себя владыкой (онг-хан) племени керэитов. Тот, желая скрепить военный союз, сделал Есугея своим анда, кровным братом. Обряд побратимства состоял в том, что его участники выпивали несколько разведённых в кислом молоке капель крови друг друга. Этот братский союз сыграет решающую роль в судьбе Тэмучжина.

Несмотря на кровные узы с владыкой керэитов, Есугей не смог подчинить себе соседние кланы. Его супруга Оэлун из племени хонгиратов также была благородного происхождения. В сопровождении слуг и некоторого числа приверженцев Есугей и его жена кочевали в степях верхнего течения рек Онон, Керулен и Туул.

Как повествует «Сокровенное сказание монголов», Есу-гей встретил свою будущую супругу при самых романтических обстоятельствах. Однажды во время соколиной охоты он встретил всадника из племени меркитов, который вёз в своё становище молодую женщину, сидевшую в повозке. Есугей тут же почувствовал влечение к красавице. Позабыв о своих охотничьих намерениях, он галопом помчался к семейной юрте и поднял своих братьев Нукана Тайши и Даритая в погоню за четой, которая была ещё видна в степной дали. Те же быстро догадались о цели преследователей. Молодая женщина, поняв, что сопротивление бесполезно, отговорила своего жениха от намерения защищаться и предложила ему спастись бегством. Меркит исчез за горизонтом, и трём мужчинам не составило никакого труда остановить повозку и пленить красавицу Оэлун. Покорившись обстоятельствам и смирившись со своей участью, она согласилась стать женой Есугея-баатура.

Нравы в те времена были жестокие, и сражения, завязывавшиеся из-за похищения женщин или угона скота, уносили много жизней кочевников-скотоводов. По-видимому, Оэлун была верной и любимой женой Есугея. Кроме Тэмучжина она родила ему троих сыновей — Хасара (Тигра), Хачиуна, Тэмуге — и дочь Тэмулун. От другой жены у Есугея было ещё двое сыновей — Бектер и Бэлгутэй.

Как жили дети Есугея? Достаток семьи был довольно скромным, основным источником существования служило скотоводство, которым занимались все члены рода. Дети с малолетства пасли стада, собирали съедобные дикие плоды и ягоды. Большие облавы на диких животных требовали выносливости, ловкости и хорошего владения навыками верховой езды. С юных лет Тэмучжин и его братья учились распознавать съедобные растения, следить за скотом, пасущимся вокруг юрт на территории рода, признанной обычаем, доить кобылиц, взбивать их молоко, готовить мясо — основную пищу кочевников.

Тэмучжин, по-видимому, был крепкого телосложения и преуспевал в занятиях, требовавших силы и умения. Особенно в верховой езде — единственном способе передвижения кочевников. Когда ему исполнилось девять лет, отец решил подыскать ему невесту, чтобы упрочить положение семьи и рода.

Монголы были экзогамны, то есть подыскивали себе пару из другого клана, у которого не было с ними общих предков, и полигамны. Гийом де Рубрук писал об этом так: «По поводу их браков: жён здесь все только покупают, отчего иные девушки достигают довольно зрелого возраста, прежде чем выйти замуж, так как родители держат их при себе в ожидании покупателя. Они соблюдают запреты на браки между родственниками первой и второй степени родства. Но они могут жениться одновременно и последовательно на двух сёстрах. Вдовы у них никогда не выходят замуж повторно, так как считают, что все, кто служит им в этой жизни, будут служить и в жизни будущей. Поэтому они думают, что вдова после своей смерти непременно вернётся к своему первому мужу. Отсюда происходит такой их постыдный обычай: бывает, что сын женится на всех жёнах своего умершего отца, за исключением собственной матери».

Плано Карпини в своей «Истории монголов» подтверждает это сообщение Рубрука о брачных обычаях монголов: «Каждый мужчина имеет столько жён, сколько может содержать: у одного их сотня, у другого пятьдесят или десять, или меньше, или больше. Татарам разрешается брать в жёны всех женщин своей семьи, кроме матери, дочери и единоутробной сестры, а сёстры от того же отца и других его жён исключения не составляют. Младший брат имеет право взять в жёны вдову старшего; если он этого не делает, то это право переходит к какому-либо другому мужчине в семье… После смерти мужа вдове трудно снова выйти замуж, если её пасынок отказался жениться на мачехе».

Широкое распространение полигамии в монгольских племенах даёт основание предположить, что многие мужчины оставались холостяками, поскольку заметного перевеса женщин в численности не наблюдалось. Полигамия в значительной мере определялась достатком мужчины: только богатые могли позволить себе содержать нескольких жён. Связано это было также с социальным статусом, имущественными интересами семьи, а также служило одним из средств поддержания лояльности подданных и союзников.

Есугей, предварительно получив нужные сведения от своих близких, возможно, что и от жены, решил объехать соседние юрты, чтобы подыскать невесту для своего старшего сына. Хроника повествует, что по пути ему встретилась стоянка хонгиратов — племени, из которого происходила Оэлун. Главе этого племени по имени Дай-Сечен (Дай Мудрец) Есугей рассказал о цели своего посещения. На самом деле у Есугея, вероятно, были сведения о принявшем его хозяине, и он явился к нему не случайно.

Дай Мудрец радушно принял Есугея и, увидев Тэмучжина, сказал: «У твоего сына огонь в глазах и светлый лик». Затем рассказал свой последний сон: белый кречет, держа в клюве солнце и луну, сел ему на руку. Для него этот сон — предвестие счастливой встречи, а кречет — не кто иной, как Тэмучжин. Расхваливая всеми признанную красоту женщин племени хонгират, он представил гостю свою дочь, которую собирался выдать замуж. Эту десятилетнюю девочку звали Бортэ, что значит «небесная синь». Синего цвета был и сказочный волк, считавшийся первым предком Тэмучжина. Автор хроники добавляет, что девочка была красива, что «лик её светел, а в глазах огонь».

На следующий день Есугей попросил Бортэ в жёны своему сыну. Дай Мудрец выставил одно условие: он принимает предложение, но Тэмучжин должен пожить некоторое время в его становище. Очевидно, он хотел проверить, чего стоит его будущий зять. Есугей согласился, предупредив только: «Мой сын боится собак, не напугай его собаками».

Просватав сына Тэмучжина, Есугей поскакал к себе в становище. В пути его настигла трагическая судьба.