Чингисхан

ИЗ ЖИЗНИ МИРОЗАВОЕВАТЕЛЯ

Испокон веков главными персонажами истории народов были и поныне остаются властители, а среди них — в особенности те, кто свою власть не унаследовал от предков, а добыл самостоятельно и утвердил на обширном пространстве. Такой отбор героев закономерен, поскольку власть есть прежде всего насилие, а оно не только сопровождает всю историю человечества, но и служит, согласно широко распространённому убеждению, и внутри сообществ, и между ними основным генератором её движения. Поскольку среди всех видов насилия самым радикальным, болезненным и «эффективным» всегда была война, в первые ряды главных действующих лиц попадают полководцы-завоеватели, наиболее полно и выразительно олицетворяющие само понятие власти. Самые же удачливые из них становятся предметом массового поклонения, почти обожествления.

Так, культ Александра Македонского сложился ещё в античную эпоху и дожил до наших дней. Два тысячелетия спустя, уже в совершенно иных условиях, появился схожий с ним культ Наполеона Бонапарта, которому в национальной исторической мифологии современных французов, как и в картине мира немалого числа приверженцев западной цивилизации в других странах, отведена роль главного героя Нового времени. Недаром гробница Наполеона в парижском соборе Дома инвалидов почитается во Франции как национальная святыня. Под тот и другой культ давно подведены массивные квазинаучные фундаменты. Тому и другому полководцу, в придачу к их незаурядным военным дарованиям, приписывают самые разнообразные таланты, как действительные, так и мнимые. Они оказываются и мудрыми законодателями, искушёнными дипломатами, пытливыми и щедрыми покровителями наук и искусств, не говоря уже об их, по-видимому, не подлежащей сомнению отчаянной храбрости.

Согласно известному афоризму, приписываемому обычно Артуру Дрекслеру, «историю пишут победители». Александр Македонский и Наполеон Бонапарт в европейской шкале исторических величин парадоксальным образом признаны воплощением самой идеи военной победы, хотя первому из них не суждено было ни самому воспользоваться плодами своих завоеваний, ни передать их по наследству, а второй и вовсе был в итоге разбит на поле боя и окончил свои дни изгнанником. Последнее обстоятельство, впрочем, обеспечило ему особые симпатии множества почитателей по всей Европе, включая Россию, и стало сюжетом изрядного числа произведений поэтов-романтиков. Как бы то ни было, хотя история Европы знала многих великих полководцев от Юлия Цезаря до Георгия Жукова, статус сверхзвёзд достался двум вышеназванным.

Подобное положение среди героев истории ряда стран и народов Азии занимают Чингисхан и Тимур, он же Тамерлан (Тимур Хромой по-персидски); Запад также признаёт их в этом качестве, но с оговорками, особенно серьёзными в отношении Чингисхана. Для многих он пусть даже личность из ряда вон выходящая, но благоговейного почитания не заслуживающая. Он представляется в основном как ненасытный властолюбец, жестокий деспот, предводитель диких варварских орд, разоривших множество городов и селений в странах высокой культуры и погубивших сонмы ни в чём не повинных людей. В лучшем случае его называют орудием Провидения, Бичом Божьим. В обыденном сознании европейцев его имя стало нарицательным как синоним восточного деспота.

Больше того, оно нередко используется для характеристики того или иного государственного деятеля, по каким-либо причинам пользующегося на Западе дурной славой. Его, например, любят поминать, когда речь идёт о некоторых важнейших персонажах российской истории от Ивана Калиты до Иосифа Сталина, — преимущественно тех, с чьей деятельностью связаны рост и укрепление Российского государства. Уподобление их Чингисхану — один из самых востребованных стилистических приёмов у авторов, подверженных стойкой русофобии. Он у них в ходу уже не одно столетие. Так, Карл Маркс в своём неоконченном эссе «Разоблачения дипломатической истории XVIII века» (1856–1857) утверждал, в частности, что «Пётр Великий сочетал политическое искусство монгольского раба с гордыми стремлениями монгольского властелина, которому Чингисхан завещал осуществить свой план завоевания мира». Тезис об угрозе Европе, исходящей от варварской, «рабской» России, этот мыслитель в дальнейшем не раз повторял в своих трудах и речах.

Впрочем, такое мнение разделяло немалое число авторов и в самой России. Достаточно вспомнить знаменитые «Философические письма» П. Чаадаева или работы историка-марксиста М. Покровского, который считал Московию если не прямым продолжением, то, по меньшей мере, наследницей Золотой Орды. Подобные взгляды свойственны и некоторым идеологам так называемого «евразийства». В наши дни тезис о наследовании Россией и её народами государственных традиций Золотой Орды, восходящих к Чингисхану, стал одним из краеугольных камней теоретического фундамента западной русофобии. Что касается других государственных деятелей неевропейского мира, не угодивших западным идеологам, то чаще всего с Чингисханом сравнивают основателя КНР Мао Цзэдуна, а правителей вроде Пол Пота, Саддама Хусейна, Муамара Каддафи, Роберта Мугабе и им подобных относят к категории «маленьких чингисханов».

В этом можно увидеть одно из характерных проявлений европоцентризма и впечатляющий пример пресловутых «двойных стандартов», применяемых не только в информационных войнах, но и в оценке исторических явлений. Обличая непомерное честолюбие, жестокость и подозрительность Чингисхана, к тем же самым качествам у Александра Македонского относятся довольно снисходительно, как бы подразумевая, что это простительные слабости великого человека, малозначащие в сравнении с его беспримерными подвигами. Такого же рода противоположные презумпции идут в дело и при оценке мотивов, побудивших отправиться одного из этих двух завоевателей в поход на Восток, а другого — против соседних стран. Принято считать, что Чингисхан повёл свою конницу и примкнувшие к нему отряды других кочевников в земли, где было чем поживиться, главным образом ради захвата богатой добычи. С этим трудно поспорить, если исходить из объективной оценки самого хода событий. В сущности, почти все набеги и многие нашествия кочевников в Средние века затевались если не для захвата земель, годных для выпаса скота, то ради грабежа, который при известных обстоятельствах оставался единственным средством обеспечить выживание племени или рода — почти таким же, как охота львов на копытных — для существования прайда. Но эти побуждения нередко понимают просто как варварскую жажду разбойного хищнического обогащения и садистского глумления над жертвами. Например, польский автор Витольд Родзиньский в своей «Истории Китая» приписывает Чингисхану такие слова, якобы сказанные им ближайшим соратникам: «Счастье — это победить своих врагов, гнать их перед собой, отобрать их имущество, наслаждаться их отчаянием, насиловать их жён и дочерей»[1]. Как же не признать извергом рода человеческого того, кто способен на подобные откровения!

Совсем по-другому трактуют на Западе побуждения, увлёкшие Александра Македонского с его воинством в поход на Восток. Обычно в этом случае ссылаются на несколько разных причин, по большей части самого благородного свойства: от заявленного самим будущим завоевателем намерения завершить начатое его покойным отцом Филиппом дело — отомстить персам за разрушенные ими почти за полтора столетия до того городские укрепления Афин и освободить томящихся под персидским гнётом малоазийских греков до стремления изучить неведомые страны и народы, а заодно отвратить их от варварских нравов и обычаев и по возможности приобщить к передовой эллинской цивилизации. Самые начитанные и осведомлённые почитатели Александра небезосновательно ссылаются на проблемы во взаимоотношениях между разными греческими государствами и их коалициями с Македонией, молодой и крайне честолюбивый царь которой с помощью побед за пределами греческого мира собирался упрочить свою гегемонию внутри него. Но гораздо реже и как бы мимоходом и скороговоркой упоминают о едва ли не самом мощном из всех импульсов, спровоцировавших у Александра и его сподвижников острую «охоту к перемене мест», — о пылком стремлении вволю пограбить богатейшие города громадной империи Ахеменидов, несметные сокровища которой дразнили их воображение. Большинство участников многолетнего изнурительного и опасного похода эту свою заветную мечту худо-бедно исполнили. А их ослабевший от бесконечных военных тягот, от забот, страхов и подозрений, равно как и от беспутств и бесчинств, но всё ещё неугомонный вождь испустил дух в Вавилоне, откуда собирался было продлить свои завоевания уже в западном направлении, и всё его достояние разорвали на части передравшиеся между собой его преемники (диадохи).

Вопрос об устремлениях, подпитывавших отвагу величайших из полководцев и их воинов, побуждает вспомнить и воззвание молодого генерала Наполеона Бонапарта к солдатам накануне его первой итальянской кампании в 1796 году. Текст этого обращения часто цитируется с некоторыми лексическими разночтениями, поскольку, вероятно, в начале своей головокружительной карьеры у Наполеона ещё не было обыкновения заранее готовить свои «исторические» фразы (вроде «Солдаты, с высоты этих пирамид на вас смотрят сорок веков» — во время похода в Египет) и письменно их фиксировать для потомства, а сама эта речь пересказывалась разными свидетелями. Что касается содержания обращения, то оно до сих пор принималось большинством исследователей за подлинное. Суть его заключена в следующих словах: «Солдаты, вы голодны и полураздеты… Я поведу вас в самые плодородные земли, какие только есть под солнцем. Богатые провинции, полные роскоши города — всё это будет в вашем распоряжении. Солдаты, перед лицом таких возможностей разве изменят вам отвага и честь!» Стоит ли говорить, что его солдаты не преминули такие возможности использовать, как они это делали потом в течение почти двух десятилетий во многих странах, и особенно ретиво — там, где встретились с непонятным для них сопротивлением местных жителей, — в Испании и России. Что же касается дележа добычи, то и сам их предводитель, как и Александр Македонский, и — в чём убедится читатель этой книги — Чингисхан, ни о себе, ни о ближайших сподвижниках не забывал.

Таким образом, в оценке психологических мотиваций дорогих им героев-воителей, с одной стороны, и Чингисхана — с другой, европейцы склонны следовать древнему принципу Quod licet Jovi, non licet bovi («Что позволено Юпитеру, то не позволено быку»). В российском обиходе, преимущественно бюрократическом, в минувшем столетии получил хождение более лаконичный, но почти также загадочно звучащий аналог этого правила: «Надо различать!»

Столь же строги европейцы и в суждениях о полководческом даре Чингисхана. Принято считать, что большинство его военных успехов было следствием либо необыкновенно удачного для него стечения обстоятельств, либо неподготовленности противников, разрозненности их сил, несогласованности действий, либо привычки монголов воевать «не по правилам», которая давала им заведомое преимущество перед воевавшими «правильно». Все эти соображения вполне обоснованны, но не надо забывать, что речь всё же идёт о военачальнике, под знамёнами которого были покорены страны от Японского моря до Каспия. Ни одному завоевателю в истории ни до, ни после него не удавалось подчинить силе своего оружия такие громадные территории с населением, в десятки раз превышавшим число всех жителей его собственной страны вместе с примкнувшими к нему племенами и народностями. Автор одного из самых известных средневековых сочинений о монгольских нашествиях иранский государственный деятель и историк Алаоддин Джувейни (1226–1293) назвал свой труд «Историей Мирозавоевателя» («Тарих-е Джахангошай»). Вероятно, в подражание этому звучному прозвищу, которое автор нашёл для Чингисхана, позднее появилась пара похожих на него по составу и имеющих то же значение персидских мужских имён: Джахангир и Аламгир. Первым из этих имён был наречён правивший в первой четверти XVII века в Индии шах династии Великих Моголов, внук её основателя Захероддина Бабура (мать которого была из рода Чингизидов). Второе имя носили внук Джахангира, более известный как Аурангзеб, и правнук последнего Аламгир II. Из этих трёх государей один Аурангзеб добился заметных военных успехов, но они в гораздо меньшей степени соответствуют его имени, нежели победы Чингисхана — его прозвищу, придуманному Джувейни. Впрочем, из всех великих полководцев Востока сравнение с Чингисханом выдерживает только Тамерлан, тоже монгол по рождению, но выходец из Средней Азии.

Этих двух деятелей роднят не только монгольское происхождение и громкие военные победы, но многое в их судьбах, начиная с имён, данных им при рождении. В обоих именах — Тэмучжин и Тимур — присутствует корень, означающий по-монгольски «железо», что, по всеобщему мнению, как нельзя более соответствует коренным свойствам их натур. Оба дожили примерно до семидесяти лет. Оба с юности упорно добивались власти в своих родных местах и, обретя её, перешли к внешней экспансии. У того и другого был свой alter ego, соратник и одновременно соперник (у Тэмучжина — его побратим Джамуха, у Тимура — эмир Хусейн), от которого оба они в своё время избавились. Оба после смерти были удостоены торжественных похорон. Правда, место последнего упокоения Чингисхана, в отличие от гробницы Тамерлана в Самарканде, до сих пор остаётся неизвестным. Но это как будто бы существенное различие никак не меняет общего для них, как и для всех других воителей и властителей, итога их тернистого земного пути, который можно обозначить известным латинским выражением Sic transit gloria mundi («Так проходит слава мирская»).

Упомянутые выше и некоторые другие устойчивые особенности восприятия личности Чингисхана массовым сознанием, которые в наши дни относят к категории стереотипов мышления, сложились в странах Европы, а также в Китае, Иране, Средней Азии и на Кавказе, по-видимому, главным образом под воздействием наследственной памяти о бедствиях эпохи монгольского нашествия и владычества, подготовленных и начатых этим деятелем и продолженных его потомками. В течение многих поколений эти представления подкреплялись мотивами большого числа преданий, произведений фольклора, литературы, искусства, записок купцов, миссионеров, путешественников, дипломатов и т. п.

Наряду с этим во многих странах эпоха Чингисхана и сам этот исторический персонаж изучались компетентными историками, этнологами, археологами, географами, культурологами, и знания о предмете хотя и медленно, но неуклонно расширялись. В востоковедении сложилась отдельная дисциплина — монголоведение. Всё это стимулировало общественный интерес к явлению, в той или иной мере оказавшему воздействие на ход истории едва ли не большинства народов Евразии. За два последних столетия заметно росло число разного рода сочинений о Чингисхане и его биографий, а вместе с ними множилось разнообразие представлений и мнений о нём.

Предлагаемую читателю книгу французского журналиста и востоковеда Мишеля Хоанга можно считать удачным опытом исторической реконструкции образа этого персонажа на основе доступных в наши дни первоисточников и данных современного монголоведения. Труд этот, бесспорно, относится к жанру исторических сочинений, но его концепция и стиль, сочетающий в себе простоту и ясность слога с выразительностью и драматизмом описаний, наверняка привлекут широкий крут читателей. М. Хоанг игнорирует якобы «художественные» приёмы, к которым нередко прибегают авторы научно-популярных сочинений и исторических романов, чтобы «оживить» сюжет: например, вымышленные занимательные эпизоды, придуманные диалоги действующих лиц и т. п. Всякий раз, когда автор говорит о каком-либо конкретном факте или событии, он или прямо ссылается на соответствующий источник, или опирается на сведения, содержащиеся в нескольких источниках. Он часто цитирует разнообразные тексты, благодаря чему описания событий выигрывают в достоверности, а суждения автора звучат более убедительно. При этом текст книги не выглядит перегруженным справочным материалом, поскольку автор умело вплетает его в ткань повествования.

Особо следует отметить строгую беспристрастность автора в характеристике явлений и персонажей. Он лишь показывает основные их черты, оставляя за читателем право судить о них самостоятельно и делать собственные заключения. Когда тот или иной затронутый в книге вопрос допускает различные толкования, автор излагает наиболее известные гипотезы.