Далече от брегов Невы

«Я посетил Бахчисарая в забвеньи дремлющий дворец»

Бахчисарай открылся с вершины высокого утёса. Он лежал далеко внизу, в глубокой впадине между двух гор, образуя пёстрый амфитеатр, который омывала узкая речка Чурук-Су.

Бахчисарай… Недавняя столица крымских ханов, потомков татар-завоевателей. Разбойничье гнездо, откуда крымские ханы, подвластные Турции, совершали набеги на русские земли, Украину, Польшу — убивали, грабили, сжигали селения, угоняли скот, уводили в полон тысячи жителей, связав их крепкими сыромятными ремнями.

Сочная зелень садов, ярко-голубое, как восточная лазурь, небо, круглые купола мечетей, стройные очертания белых минаретов и тёмных тополей…

Приблизившись к городу, увидели его своеобразие: среди садов и тополей теснились подслеповатые домики из глины, щебня, дикого камня. Они стояли уступами, начиная от скал и спускаясь в долину на берега Чурук-Су, составляли узкие, извилистые переулки и улочки, стиснутые глухими стенами.

Блеск Бахчисарая: оживление, шум, пёстро одетые всадники на резвых конях, бряцание оружия, воинственные клики, караваны верблюдов, иноземные послы — всё миновало, ушло в прошлое. Заштатный городок Таврической губернии — Бахчисарай был дремотно тих. Лишь время от времени тишину нарушали резкие голоса муэдзинов, которые, стоя на минаретах, призывали правоверных к молитве.

Несколько большей живостью отличалась в будние дни узкая, длинная главная улица, мощённая неровными камнями. Она шла от въездных ворот до ханского дворца — Хан-Сарая. По обеим сторонам её стояли татарские лавочки. Здесь были и кофейни, и постоялые дворы, называемые ханами, и цирюльни, и кузницы. В лавочках торговали всякой всячиной, начиная от обуви и блестящих стальных ножей и кончая снедью и фруктами. Причём лавочки эти не имели дверей — только проёмы. Продавец находился внутри, а покупатель на улице, снаружи. На ночь проёмы закрывались крышками на петлях, которые днём откидывались наверх.

Обувь и ножи изготовляли тут же. И всякий мог видеть, как, сидя с поджатыми ногами на широкой скамье в своём домике, башмачник шьёт сапоги и туфли из мягкой козловой кожи — сафьяна, окрашенного в яркие цвета, а кузнец, стоя у вертящегося каменного колеса, шлифует и точит ножи, обдавая себе бороду тучей искр.

Главная улица кончалась у Хан-Сарая. Он стоял за мостом через мутную Чурук-Су. Охраняли его старые солдаты из инвалидной команды, расквартированной в городе. По приказу начальства именитым особам во дворце отводились комнаты для ночлега и постоя.

Через главные ворота въехали на просторный двор, по правую сторону которого тянулся ханский дворец, по левую — возвышалась ханская мечеть с двумя минаретами, за нею строения, предназначавшиеся некогда для дворцовой стражи. В глубине за двором, против ворот, начинался ханский сад. Он взбирался на гору четырьмя террасами, соединёнными каменной лестницей.

После чёткой стройности петербургских дворцов, приземистый Хан-Сарай с черепичной покатой крышей, маленькими окнами, гладкими белыми стенами, кое-где украшенными восточным орнаментом, казался странным, непривычным, как непривычен для европейского глаза прихотливый восточный наряд.

Дворец состоял из нескольких зданий разной величины и неодинаковой высоты. Он не однажды терпел от пожаров и военных действий и не однажды отстраивался.

Его облик менялся в течение трёх столетий.

Татары-кочевники сами зданий не строили и в случае необходимости прибегали к помощи иноземных мастеров. Так случилось и на сей раз. Хан-Сарай возводили и украшали итальянские, персидские и турецкие мастера. Парадное крыльцо дворца — лёгкий портал с навесом — строил итальянец Алевиз Фрязин Новый. Так его звали на Руси. Алевиз — было его имя, Фрязин — означало, что он генуэзец, Новым он значился потому, что за несколько лет до него прибыл на Русь ещё один мастер и тоже Алевиз.

Алевиз Фрязин Новый попал в Крым случайно. В 1500 году великий князь московский Иван III вызвал из Италии «серебряных, пушечных и стенных» мастеров для украшения Кремля, постройки соборов и других надобностей. Путь в Москву лежал через Крым, и крымский хан Менгли-Гирей задержал мастеров в Бахчисарае на целых полтора года.

Парадная дверь, ведущая во дворец (её называли «железная»), с затейливым узором, со следами позолоты и раскраски, была чрезвычайно искусно выкована из железа. Она имела вверху две арабские надписи. Местный мулла, седобородый старец в чалме и халате, перевёл их так — первую: «Владеет сими вратами основавший здешнюю область высочайший Хаджи-Гирея хана сын Менгли-Гирей хан. Да удостоит господь Менгли-Гирея вкупе с отцом и матерью его блаженства в сей и будущей жизни»; и вторую: «Соорудить сии великолепные врата повелеть соизволил владетель двух морей и двух областей Хаджи-Гирея сын, Менгли-Гирей, султан, сын султана. Девятьсот пятьдесят девять». Цифра обозначала время изготовления «железной двери». Оно равнялось 1503 году по европейскому летосчислению. Менгли-Гирей хан, известный тем, что отдал Крым под власть Турции, велел построить дворец в саду в начале XVI века.

Огромный ключ повернулся в замке. Железная дверь скрипя отворилась. Путешественники вошли в Бахчисарайский дворец.

Пушкин приехал в Бахчисарай больной. То ли сказалась усталость от трудной дороги и непривычно долгой поездки верхом, то ли вымочил дождь и был холодный ночлег, — лихорадка вернулась. Хотелось скорее добраться до места, напиться горячего и улечься в постель. Но побывать в Бахчисарае — и не увидеть дворца…

За железной дверью оказался выложенный мрамором внутренний дворик с двумя мраморными фонтанами.

Романтическое предание о том из них, что стоял против двери, Пушкин слышал ещё в Петербурге. Рассказывали, будто один из Гиреев влюбился в юную пленницу, привезённую в его гарем. Девушка вскоре умерла. И безутешный хан воздвиг в память о ней мраморный фонтан, который как бы оплакивал бесценную потерю. Вода лилась из самого сердечка открытого мраморного цветка, как слёзы из глаз, переливалась из чашечки в чашечку и никогда не иссякала. «Я прежде слыхал о странном памятнике влюблённого хана. К** поэтически описывала мне его, называя la fontaine des larmes[2]. Вошед во дворец, увидел я испорченный фонтан; из заржавой железной трубки по каплям падала вода».

Старый солдат объяснил, что «каплица» (так назвал он фонтан) ранее стояла в саду, но для пущей сохранности светлейший князь Потёмкин велел перенести её сюда, под крышу.

Двери из коридора нижнего этажа вели в божницу — домовую мечеть, в ханскую канцелярию, зал совета и суда.

Цветные стёкла витражей умеряли лучи солнца, циновки скрадывали шаги, мраморный бассейн с водомётом давал свежесть и прохладу.

Зал совета и суда был велик. Здесь заседал диван — совет хана, назначались сроки войн и набегов, судили врагов и пленников, делили захваченную добычу. Десятая часть награбленного приходилась на долю хана. Её продавали тут же, в одном из помещений дворца.

В торжественные дни хан сидел в этом зале на оранжевых сукнах в отороченном соболем золототканом халате и в собольей шапке, украшенной согруджами — пышным султаном из перьев, скреплённых драгоценным алмазом. Кругом стояла стража. А перед ханом раболепно теснились мурзы, улемы, беи, военачальники, придворные, муллы.

Случалось, укрывшись в тайнике, устроенном в стене зала, хан подслушивал разговоры своих приближённых, стараясь разгадать их коварные замыслы.

Послов принимали во втором этаже, в специальном Посольском зале, где хан полулежал на диване, опираясь на подушки и надменно взирая на стоящих перед ним на коленях посланцев разных стран.

Личные комнаты хана тоже находились на втором этаже. После присоединения Крыма к России, к приезду Екатерины II, некоторые из этих комнат были переделаны для удобства императрицы. Потёмкин приказал, чтобы при переделках «сохранён был вкус, в котором всё построено», но приказ не выполнили. Правитель Тавриды генерал Каховский, нимало не смысля ни в искусстве, ни в реставрации, считал главной чертой восточного стиля «всевозможную пестроту». Прежнюю прекрасную роспись дворца нашёл он слишком бледной и поручил своему подчинённому Де Рибасу исправить «промахи» иранских мастеров, дав для этой цели солдат, беглых крестьян и несколько умельцев-владимирцев. Путешествовавшая тогда по Крыму англичанка леди Кревен писала, что в жизни не видела «такого количества разных оттенков золота и серебра», как во вновь отделанном Бахчисарайском дворце. Щедро пущенные по потолку, стенам и дверным косякам серебро и позолота буквально слепили глаза. К тому же на стенах появились ярко намалеванные виды Стамбула, скачущая татарская конница, муэдзины на минаретах, призывающие к молитве, райские девы — гурии, ублажающие в раю праведников.

Немым укором безвкусной новизне служили нетронутые уголки дворца, такие как маленькая комната второго этажа, сохранившая свой прежний облик. От золочёной резной решётки тончайшей работы, наложенной на красный лак потолка, веяло подлинным Востоком. Вокруг стен тянулся низкий атласный диван. На мраморном камине и в простенках стояли прекрасно вылепленные цветы, вазы с фруктами. Сквозь разноцветные радужные стёкла окон был виден ханский сад…

«Я обошёл дворец с большой досадою на небрежение, в котором он истлевает, и на полуевропейские переделки некоторых комнат. NN почти насильно повёл меня по ветхой лестнице в развалины гарема и на ханское кладбище, но не тем в то время сердце полно было: лихорадка меня мучила».

Пушкин медленно обходил заброшенные покои, ещё не зная о том, как глубоко они затронут его воображение, что пройдёт немного времени и он силой своего гения оживит их, населит, вернёт из небытия. NN — Николай Раевский — заставил осмотреть и гарем и ханское кладбище.

Гарем — четыре его строения — был почти разрушен. Время не пощадило жилище ханских жён. Лишь кое-где сохранились густые деревянные решётки балконов, сквозь которые юные затворницы с тоской взирали на недоступный, потерянный для них мир.

На ханском кладбище, за мечетью, среди деревьев, под белыми мраморными надгробиями, украшенными орнаментом и испещрёнными арабскими надписями, покоились многие властители Крыма. В изголовье каждой гробницы, на столбике, увенчанном мраморной чалмой, значилось имя хана и год его смерти. «…Война была ремеслом знаменитого Крым-Гирей хана 1183». То есть 1769 год.

В ханском саду рдели пышные тяжёлые розы, поспевали виноград и груши. По заросшим дорожкам ковыляли старые солдаты с трещотками в руках, отгоняя прожорливых птиц, прилетавших клевать плоды.

Через несколько лет Пушкин просил Дельвига: «Растолкуй мне теперь, почему полуденный берег и Бахчисарай имеют для меня прелесть неизъяснимую? Отчего так сильно во мне желание вновь посетить места, оставленные мною с таким равнодушием? или воспоминания самая сильная способность души нашей, и им очаровано всё, что подвластно ему?»

Это писалось после. А теперь Пушкин без сожаления покидал Бахчисарай. Впереди его ждал Симферополь и конец путешествия. Далее надлежало отправиться в Кишинёв, где пребывал ныне Инзов, назначенный наместником Бессарабии.

Проведя ночь в Бахчисарайском дворце, путешественники назавтра в полдень были уже в Симферополе.

В Симферополе генерал Раевский «пристал» в доме профессора химии Дессера, француза-эмигранта, друга знаменитого Лавуазье, кончившего свои дни на гильотине.

Хотя Симферополь уже восемнадцать лет был официальным центром Таврической губернии, города как такового ещё не существовало. Было татарское селение Ак-Мечеть с некоторыми атрибутами русского губернского города. Грязные, узкие, немощёные улицы, на которых не могли разъехаться две телеги, множество мечетей, глухие каменные ограды и стены домов, обращённых окнами во двор, и вблизи от них новые казённые строения на площади, казармы, присутственные места, дома чиновников. Описывая речку, протекающую через Симферополь, — узкий мелкий Салгир, который в летнюю пору почти совсем пересыхал, — один путешественник заметил, что «утки ходят поперёк оного». Грибоедов назвал Симферополь «дрянным городишком».

Но в «дрянном городишке» Пушкина ожидал приятный сюрприз. Молодой энергичный таврический губернатор Александр Николаевич Баранов оказался петербургским знакомцем Пушкина. Они часто встречались на Фонтанке в квартире братьев Тургеневых. Петербургский Баранов, друг политического учителя Пушкина вольнодумца Николая Тургенева… Этим всё было сказано.

Пробыв в Симферополе несколько дней, сердечно распростившись с Раевскими и Барановым, Пушкин получил подорожную, заплатил прогоны за почтовых лошадей, сел в свою коляску и в сопровождении Никиты отправился в неизвестную ему Бессарабию. Никита приехал с дамами Раевскими, которые уже гостили под Симферополем, и пригнал сюда коляску своего барина.

«Баранов, симферопольский губернатор, уведомляет нас, что Пушкин — поэт был у него с Раевским, и что он отправил его в лихорадке в Бессарабию», — сообщал Вяземскому Александр Иванович Тургенев, старший брат Николая Ивановича.