Далече от брегов Невы

«Греция восстала»

Позднее, в 1833 году, составляя план своих автобиографических записок, Пушкин наметил важнейшие события. Среди них значилось: «Кишинёв. — Приезд мой из Кавказа и Крыму — Орлов — Ипсиланти — Каменка… — Греческая революция».

Первое, о чём услышал Пушкин, вернувшись в Кишинёв, были оживлённые толки о греческом восстании. Об этом говорили повсюду, споря и дополняя друг друга, сообщая всё новые и новые подробности.

Греческое восстание началось, можно сказать, в самом Кишинёве, где жила семья покойного молдавского господаря Константина Ипсиланти и где в это время гостил старший сын его Александр.

Александр Ипсиланти — генерал русской службы, потерявший руку при Лейпциге, находился по болезни в долгосрочном отпуску. Пушкин познакомился с ним у Орлова, где тот часто бывал.

Орлов сочувствовал делу греков. К тому же у него были далеко идущие планы. Ещё летом 1820 года он писал Александру Раевскому: «Ежели б 16-ю дивизию пустили на освобождение, это было бы не худо. У меня 16 тысяч под ружьём, 36 орудий и 6 казачьих полков. С этим можно пошутить. Полки славные. Все сибирские кремни. Турецкий булат о них притупился». Речь шла об освобождении греков. Помочь грекам освободиться. А там «пошутить» и с Петербургом. Повернуть свою дивизию (и не только её одну) против царя и его правительства.

Встречая Александра Ипсиланти у Орлова, Пушкин не подозревал, что этот молодой худощавый грек с резкими чертами лица возглавляет тайное общество греческих патриотов «Филики этерия» и здесь, в Кишинёве, готовит восстание против поработителей своей родины — турок. Упрекая Инзова за то, что он своевременно не слал «сведений о происходящем в самом Кишинёве», Каподистрия замечал, что они особенно важны потому, «что Александр Ипсиланти там начал свои первые действия. Оттуда он послал нарочных с тайными предписаниями по всей Греции».

Незадолго до возвращения Пушкина, 22 февраля, «безрукий князь» (так называли Александра Ипсиланти) с братом и двумя слугами тайно перешёл по льду Прута русско-турецкую границу и, выйдя на турецкую сторону, где его ждали двести вооружённых всадников, объявился в главном городе Молдавии — Яссах.

Там на следующий день он выпустил своё знаменитое воззвание «В бой за веру и отечество», в котором призывал всех греков всеми доступными им средствами принять участие в войне за освобождение и возрождение отечества.

Греки восстали! И где — у самых границ Российской империи! Волна революций, захлестнувших Европу, докатилась и сюда.

Настроение у Пушкина было приподнятое. Он поспешил навестить о случившемся Василия Давыдова. «Уведомляю тебя о происшествиях, которые будут иметь следствия, важные не только для нашего края, но и для всей Европы. Греция восстала и провозгласила свою свободу». Письмо было длинное, восторженное, со всеми подробностями и описанием событий. «Греки стали стекаться толпами под его трое знамён, из которых одно трёхцветно, на другом развевается крест, обвитый лаврами, с текстом сим знаменем победиши, на третьем изображён возрождающийся Феникс. — Я видел письмо одного инсургента[3]: с жаром описывает он обряд освящения знамён и меча князя Ипсиланти, восторг духовенства и народа и прекрасные минуты Надежды и Свободы…»

Знамёна Ипсиланти и его меч были торжественно освящены в Яссах в церкви Трёх святителей.

Возращаясь из Каменки через Одессу, Пушкин и там слышал, как вели себя местные греки, узнав о восстании: «Восторг умов дошёл до высочайшей степени, все мысли устремлены к одному предмету — к независимости древнего отечества. В Одессах я уже не застал любопытного зрелища: в лавках, на улицах, в трактирах — везде собирались толпы греков, все продавали за ничто своё имущество, покупали сабли, ружья, пистолеты, все говорили о Леониде[4], о Фемистокле[5], все шли в войско счастливца Ипсиланти».

Пушкин писал всё это Давыдову и, как бы возвращаясь к «демагогическому спору» о полезности тайных обществ, добавлял: «Должно знать, что уже тридцать лет составилось и распространилось тайное общество, коего целью было освобождение Греции». И что общество это «ныне торжествует».

Сведения Пушкина были не совсем точны. Тайную организацию с невинным названием «Филики этерия» или «Филики гетерия», то есть «Дружеское общество», учредили в Одессе осенью 1814 года три грека-патриота: небогатый купец, приказчик и студент. Первые два года «Этерия» действовала только в России, а затем проникла в турецкие владения — придунайские княжества Молдавию и Валахию, в Италию и в саму Грецию. И всюду вербовала многочисленных членов среди живущих там греков.

Тайное общество готовило восстание. Нужен был руководитель. Сперва обратились к графу Каподистрии. Грек-патриот, русский министр, человек значительный, всеми уважаемый, пользующийся расположением царя. Но Каподистрия отказался. Он считал, что греки не готовы к восстанию.

Тогда обратились к Александру Ипсиланти. Хоть он ещё молод, но боевой генерал, храбро сражавшийся в рядах русской армии, имеет военный опыт. Ипсиланти согласился возглавить «Этерию». Своё решение начать не в Греции, а в Молдавии, объяснял он так: «Мои приметы были даны во все части Греции и меня подстерегали как на Адриатике, так и на Чёрном море и в Архипелаге. Вот причины, вынудившие меня начать в этой стране».

Восстание, или этерия, как его попросту называли, сперва началось в Молдавии, а вскоре и на юге Греции — в Морее, на полуострове Пелопонесе, и оттуда распространилось на всю страну.

Своё письмо к Давыдову Пушкин кончал словами: «Важный вопрос: что станет делать Россия».

Греки и все им сочувствующие надеялись, что Россия окажет помощь этерии. Но получилось иначе.

Начав свой поход, Ипсиланти обратился с письмом к царю.

Александр I находился в это время на конгрессе в Лайбахе и пребывал не в лучшем настроении. Там его и застало письмо Ипсиланти.

Прочитав его, царь был возмущён и напуган. Бесконечная цепь революций в Европе, восстание Семёновского полка в Петербурге, а тут ещё и греки!

«Этот безумец, который, вероятно, и сам погибнет и вовлечёт в свою гибель много жертв, — писал царь об Ипсиланти министру Голицыну, — у них нет ни пушек, ни средств, и вполне правдоподобно, что их раздавят. Нет сомнения, что толчок этому повстанческому движению был дан тем же центральным управляющим парижским комитетом… Ипсиланти в письме ко мне открыто заявляет, что он принадлежит к тайному обществу, основанному с целью освобождения и возрождения Греции. Но все тайные общества в конечном счёте приводят к парижскому центральному комитету».

Хитрый, лицемерный, Александр верил, или притворялся, что верит, будто всеми революциями в Европе заправляет какой-то мифический парижский комитет.

Не желая ссориться с Австрией и Англией, а также и по ряду других соображений, Александр побоялся поддержать греков и приказал Каподистрии сообщить им об этом.

И тут же, как ни странно, вдруг вспомнил о Пушкине. Из Лайбаха в Кишинёв полетел запрос. Каподистрия запрашивал Инзова. «Несколько времени тому назад, — писал он Ивану Никитичу, — отправлен был к вашему превосходительству молодой Пушкин. Не имея никаких известий о его службе и поведении, желательно, особливо в нынешних обстоятельствах, узнать искреннее суждение ваше, милостивый государь мой, о сём юноше. Повинуется ли он теперь внушению от природы доброго сердца, или порывам необузданного воображения».

Инзов не замедлил ответить Каподистрии. «Секретное. Апреля 28-го дня 1821. Кишинёв. Милостивый государь, граф Иван Антонович! На почтеннейший отзыв вашего сиятельства от 26-го апреля я приемлю честь уведомить вас, милостивый государь, что присланный ко мне из С.-Петербурга коллежский секретарь Пушкин, живя в одном со мной доме, ведёт себя хорошо, и при настоящих смутных обстоятельствах не оказывает никакого участия в сих делах».

Почему Каподистрии, а следовательно царю, в столь тревожных обстоятельствах пришёл на ум Пушкин?

В Петербурге и Москве ходили упорные слухи, что Пушкин бежал к восставшим грекам и сражается под их знаменами. Собиратели слухов — полицейские агенты (они имелись повсюду) — донесли об этом по начальству. Так дошло и до царя. Надо сказать, что эти слухи имели под собой основания.

Возвратившись из Каменки, Пушкин писал Дельвигу: «Недавно приехал в Кишинёв и скоро оставляю благословенную Бессарабию — есть страны благословеннее». «Пиши ко мне, — просил он брата, — покаместь я ещё в Кишинёве». «Не скоро увижу я вас, — предупреждал он Гнедича, — здешние обстоятельства пахнут долгою, долгою разлукой».

Полицейские агенты умели читать между строк.