Дай мне шанс. История мальчика из дома ребенка

10 Июль — октябрь 1996 года Зелен виноград

Когда в субботу в половине восьмого утра затрезвонил будильник, Вике хотелось одного: залезть с головой под одеяло и зажмуриться. Ночью было до того жарко, что она почти не спала. Бабушкина квартира располагалась под самой крышей, и летом находиться в ней было невозможно. Но тут Вика вспомнила, что в восемь должен прийти муж Сэры. Он позвонил несколько дней назад и попросил съездить с ним в Филимонки и повидаться с Ваней. Откровенно говоря, Вике совсем не хотелось туда возвращаться. Она все еще не могла забыть тягостную процедуру, в результате которой Наташа отказалась от своих родительских прав. Представитель агентства по усыновлению сказал, что для завершения юридических формальностей потребуется примерно шесть месяцев, так что до конца года вытащить Ваню из интерната не получится. Вика боялась, что столько он не выдержит. И не знала, какие еще шаги предпринять.

Когда позвонил Алан, первым побуждением Вики было отказаться. Но он говорил так вежливо и почтительно, что она не рискнула сказать “нет”. Вика всегда считала журналистов людьми исключительно грубыми и агрессивными, располагавшими целым арсеналом способов добиваться своего. Она сказала: “Если заедете за мной домой, я согласна”. Он ответил, что будет в восемь. Оставалось полчаса, а Вика все еще лежала в постели.

К счастью, бабушка уже хлопотала на кухне. Пришлось по-быстрому убирать постель и складывать диван, который Вика делила с бабушкой. Она крикнула, что надо заварить чаю покрепче и приготовить что-нибудь из еды. На столе, кроме миски с кусковым сахаром и тарелки с весенним луком, лежала только пачка вафель.

Вика достала коробку с ботиночками, которые ей передала для Вани одна из прихожанок церкви. Никакой еды для пикника не оказалось, поэтому она решила, что попросит Алана остановиться по пути возле магазина и купит все необходимое. Загудел домофон, Вика нажала кнопку, и Алан стал подниматься. На каждом этаже его лаем приветствовали собаки.

Отперев дверь, Вика призадумалась. Кто, скажите на милость, поверит, что этот высокий и худой мужчина — ее двоюродный брат, если внешность выдавала в нем стопроцентного англичанина? Вместо майки, какую обязательно надел бы в жаркую субботу москвич, на Алане была клетчатая рубашка с длинными, закатанными по локоть рукавами.

— Вы готовы? — спросил он.

— Не совсем. Проходите, выпейте с нами чаю и познакомьтесь с моей бабушкой.

Вика усадила Алана за стол. Краем глаза она поглядывала на гостя, стараясь догадаться, какое впечатление на него произвели их тесные апартаменты. Уж не в замке ли он вырос? По-русски он говорил с аристократическим акцентом, а кожаные с дырочками туфли блестели как новые. Повисло напряжение, но он не предпринимал ничего, чтобы его разрядить. Разливая чай, Вика так нервничала, что промахнулась мимо чашки, и на столе образовалась лужица. Неужели этот человек сумел так очаровать ее, разговаривая по телефону? Сейчас ему явно хотелось поскорее отсюда сбежать.

Алан встал из-за стола:

— Я везу ящик с апельсиновым соком и немного винограда из супермаркета. По дороге мы можем купить что-нибудь еще.

Вика схватила коробку с ботинками и торопливо попрощалась с бабушкой, напомнив, чтобы не забыла почитать Библию.

Уже в машине Вика обратила внимание на большой черный фотоаппарат, вероятно профессиональный, который лежал на заднем сиденье.

— Вы не сможете пронести фотоаппарат в психушку. Если там узнают, что вы журналист, беды не оберешься. Не то что вас, и меня больше на порог не пустят.

— Но мне необходимы снимки. Нет фото, нет статьи.

Вика поняла, что без осложнений не обойдется. Она объяснила, что просто так ворваться к детям нельзя. После визита пианиста Сергея персонал интерната утроил бдительность. Дело в том, что Сергею удалось незаметно заснять происходящее в психушке на видео, и материал был показан по российскому телевидению. Директор пришел в ярость и в наказание вдвое урезал зарплату сотрудникам. Путь в детское отделение подсказала Сергею именно Вика, но, к счастью, об этом никто не знал. Она отлично понимала, что афишировать свое знакомство с Сергеем ей вряд ли стоит.

Поездка продолжалась в неловком молчании. Правда, движение на дороге было оживленным — люди уезжали из города на выходные.

Вика заговорила, лишь когда они поравнялись с рынком. Она провела Алана мимо многочисленных ларьков, торговавших водкой, джин-тоником в банках, сигаретами и сникерсами, к прилавкам с овощами и ягодами.

Приближаясь к крестьянского вида женщине, Вика сразу “положила глаз” на ее огурчики, лук и свеклу. Отдельно стояла единственная пластмассовая коробка с черной смородиной. Ягоды были большие и сочные, как раз такие, как надо Ване, подумала Вика. Алан сказал, что заплатит сам, и после несерьезной попытки поторговаться сунул женщине столько денег, сколько Викиной бабушке хватило бы на неделю.

Алан спросил Вику, не купить ли ей булочку, и она, не подумав, показала на чебуреки, которыми торговал грузин с римским носом и стоявшими дыбом усами:

— Может быть, вот это…

В ту же минуту ей стало совестно — получилось, что она выпросила чебурек. Да еще продавец подмигнул ей и похотливо усмехнулся, открыв рот, полный золотых зубов, окончательно вогнав Вику в краску.

Забрав покупки — сладкую булочку, два чебурека и бесценную черную смородину, — они вернулись к машине, и здесь им бросился в глаза рекламный щит с надписью “Fast Food”. Вике еще не встречалось это английское словосочетание. Без всякой задней мысли она спросила:

— Это что, еда, которой вы питаетесь в пост?

Алан приветливо улыбнулся:

— Учитывая количество постных дней в православном календаре, такой бизнес принес бы кучу денег.

Пока они ходили по рынку, атмосфера несколько разрядилась. Алан спросил, чем Вика занимается, и она сказала, что работает секретарем в финской строительной фирме, а по вечерам изучает Новый Завет. Занятия иногда затягиваются до полуночи. Так что на работе она появляется не в лучшей форме, да еще без конца отпрашивается, чтобы съездить к Ване. Кажется, ее начальник начинает терять терпение.

— Так зачем же вы навещаете Ваню?

— Меня об этом еще никто не спрашивал, — ответила Вика. — А вы уверены, что ваша статья поможет ему? Что вы собираетесь написать?

— Пока не знаю. Обычно я не делаю сентиментальных репортажей. Британская пресса не занимается помощью отдельным людям, она провоцирует скандалы. Сначала я подам сигнал, а там посмотрим, какая на него будет реакция.

— Что это значит?

— Это значит, что мы посмотрим, какой будет резонанс.

За пределами Москвы машин стало меньше, и теперь по обе стороны дороги тянулись поля. Вика еще раз подумала, как было бы хорошо взять Ваню на пикник. Вот уж он будет счастлив.

Но вот они выбрались из автомобиля. Вике показалось, что природа затаила дыхание. Солнце скрылось, ветер стих, даже птицы умолкли и попрятались. Наверное, будет дождь. Ворота, несмотря на взбучку, полученную охранниками за Сергея, стояли открытыми. Однако Вика рано успокоилась. Не успели они войти в здание, как перед ними выросли два плечистых охранника в солнцезащитных очках, как будто прыгнувшие сюда прямиком из голливудского боевика. Вика испугалась: как же пробраться наверх, да еще с иностранцем в придачу? Однако она не выказала своего страха, напротив, небрежно бросила на ходу, что они идут к главному врачу, благо его имя она помнила твердо. Алан разумно молчал, и охранники их пропустили.

Появились и другие признаки того, что охранники теперь не последние люди в больнице. Единственное стеклянное окошко в двери детского отделения было забито куском фанеры, словно завершая изоляцию детей от внешнего мира. Вика решительно постучала в дверь, и несколько минут спустя к ним выглянула воспитательница.

— Без разрешения нельзя.

— Я к Ване! — Вика не собиралась сдаваться. — Я постоянно к нему хожу. Директор меня знает.

— Теперь у нас другие правила.

— Я всю неделю названивала, чтобы получить разрешение. Не моя вина, что у вас телефон не работает.

— Ну ладно. — Викин напор подействовал. — Пятнадцать минут.

Вонь от мочи и экскрементов в жару была еще ужаснее. Вика провела Алана в комнату с белым кафелем и попросила подождать.

— Я должен взглянуть на комнату, где детей держат в клетках. Мне надо все увидеть своими глазами.

— Не надо, прошу вас. Это покажется им подозрительным. Делайте, как я говорю, или нас выгонят.

Вика отправилась за Ваней. Воспитательница следовала за ней по пятам. Вика спросила, нельзя ли ей погулять с Ваней:

— Ему нужен свежий воздух.

Воспитательница и слышать ничего не желала:

— Вы что, не видите, что собирается дождь? А вдруг он у вас промокнет?

Когда она ушла, Алан заметил:

— Как летний дождь может повредить ребенку? На самом деле ему вредит круглосуточное пребывание в кровати.

Вика поставила Ваню на коленки в кресле около окна, чтобы он смог посмотреть на двор, и сама села рядом. Снаружи не было никакого движения, разве что бегали бродячие собаки. Упали первые капли дождя, и Вика, протянув руку между прутьями, показала эти капельки Ване.

— Дождь… Помнишь, это дождь?

Однако Ваню больше заинтересовала коробка с черной смородиной. Как ни трудно ему было, он все же брал ягоду за ягодой и отправлял их в рот, наслаждаясь кисло-сладким соком.

Дождь превратился в ливень, с которым не в силах были справиться водосточные трубы и канавы.

Ваня отвернулся от окна и посмотрел на Вику. Голос снова вернулся к нему:

— Как Андрей?

— Отлично. Но он очень скучает по тебе.

— Передай, что я думаю о нем. Когда его привезут?

— Не знаю, Ваня. Не знаю, когда вы снова увидитесь. — Вика не могла сказать ему правду о том, что Андрей никогда не появится в интернате. Она лишь повернулась к Алану: — Вы, конечно, знаете, что Андрея увезут в Америку, — произнесла она по-английски.

— Да, конечно. Его усыновляет одна семья во Флориде.

— А ведь он тоже мог бы тут оказаться. Правда, вряд ли выжил бы.

Вика рассказала Алану о том, что это Ваня научил Андрея говорить. Без Вани он бы пропал.

Выложив на столе дорожку из черной смородины, Вика попросила Ваню поделить ягоды. Мальчик медленно, словно засохший цветок после полива, возвращался к жизни. Он выпрямил спину, а предлагая ягоды Алану и Вике, не забывал говорить “пожалуйста".

— Видите, какой умный мальчик.

— Да… Собственно говоря, он ничем не отличается от моего сына.

Воспитательница принесла миску с жидким овощным супом и кусок хлеба и поставила миску перед Ваней.

— Покормите его, раз уж вы здесь. А потом вам все-таки придется уйти.

Вика спросила, нельзя ли им покормить и девочку, кроватка которой стояла рядом с Ваниной. Получив согласие, пошла за ребенком.

— Это Света, — сказала она, пристраивая малышку на колени Алану. — Ее надо кормить, а то Ваня говорит, она совсем перестала есть.

Ложкой Вика приоткрыла Свете ротик, чтобы влить немного супа, но девочка сморщилась, словно от боли, и отвернулась.

— Может быть, суп слишком горячий? — проговорил Алан. — В качестве отца я давно знаю, что сначала надо подуть на ложку.

— В качестве дипломированного физика я не нуждаюсь в повторении элементарных истин.

Заинтересовавшись спором папы и физика, Света как будто обрела аппетит.

В конце концов Алан сообщил, что у него родилась идея статьи.

— Два маленьких мальчика живут в доме ребенка. Они близки как братья. Но судьба не щадит их дружбу. Одного безжалостно бросают в психушку в российской глубинке, а второй обретает свободную жизнь во Флориде. История о двух мальчиках — вот как это надо подать. Даже редактор с каменным сердцем не откажется от такого материала. Но, Вика, мне все равно нужна фотография. Без хорошей фотографии ничего не выйдет.

Алан хотел было встать и удивился, обнаружив, что все еще держит на коленях Свету. Он тотчас понял, что она описалась, намочив ему брюки.

— Вика, мне необходим аппарат, — заявил он. — Надо сфотографировать Ваню.

— Нет, у нас из-за этого возникнут проблемы, — твердо стояла на своем Вика.

— Вика, Вика, — пропищал Ваня, но они его не слышали.

— Вы не понимаете, что такое пресса. Без подходящей фотографии я не смогу напечатать материал о Ване.

— А вы не понимаете, как трудно сюда проникнуть. — Вика помахала ложкой в подтверждение своих слов. — Чуть что, и они захлопнут дверь у меня перед носом.

— Ладно. Я приехал, чтобы что-нибудь сделать для него, а не сидеть в луже мочи.

Алан и Вика обменялись поверх Светиной головы не самыми нежными взглядами.

— Вика, Вика, дядя Алан! — На сей раз Ваня был услышан. Алан и Вика повернулись к Ване, удивившись, что он запомнил английское имя. А Ваня сиял и показывал на окно: — Дождь кончился. Теперь вы возьмете меня погулять?

Хотя воспитательница и приказала им уйти после обеда, но в коридоре никого не было, и они, подхватив Ваню, понесли его вниз. Обычно воспитательницы, покормив детей, устраивали себе перерыв. Единственным человеком, который повстречался им на пути, был Алеша — подросток с крестом на шнурке от ботинок.

— Здравствуй, Алеша! Рада тебя видеть. Мы с Ваней идем во двор.

— Я с вами.

Умытый дождем мир блестел и переливался. Избавившись от нестерпимой вони детского отделения, все с наслаждением глубоко вдохнули свежий воздух. Они пробирались по руинам когда-то огромной церкви из красного кирпича. Над фундаментом поднялась высокая трава. Вокруг здания росли деревья, пряча его от чужих глаз. Над листвой возвышалась лишь розовая колокольня с лишенными стекол окнами.

Рядом с церковью был заброшенный яблоневый сад. Алеша вытер досуха скамейку, на которую посадили Ваню. Пока малыш привыкал к солнечному свету, Вика достала ботиночки и обула мальчика.

— Неужели у них тут нет обуви для детей? — спросил Алан.

— Он постоянно в постели. Ни у кого из здешних ребят нет обуви. У них и одежды нет. Их одевают, только когда кто-нибудь приходит.

Вика подняла Ваню и, поддерживая под мышки, поставила на землю. К ним подскочил Алеша и стал держать мальчика с другой стороны. Они хотели, чтобы Ваня сделал хотя бы несколько шагов по посыпанной песком тропинке, но, увы, как и предполагала Вика, эксперимент не удался. Ване были нужны постоянные упражнения, не говоря уж о кинезотерапии, а не помощь доброхотов от случая к случаю.

На глаза Алану попалась крепкая хибарка, пристроенная сбоку разрушенной церкви. Выкрашенная желтой краской, под солидной крышей, с двумя новыми замками и лаконичной вывеской над входом: “МОРГ”.

— Это и вправду морг? — спросил Алан у Алеши.

— Да… Это я ношу туда мертвецов.

— Часто?

— Еще бы… Несколько раз в неделю. И из детского отделения тоже, — с удовольствием пугал он посетителей грозной правдой из жизни психушки.

— Ну и дела, — проговорил Алан по-английски, чтобы мальчики его не поняли. — Значит, единственное, что гарантировано детям, — это место в морге, и им напоминают об этом каждый раз, когда они выходят во двор.

Алан сказал, что пойдет в машину за фотоаппаратом, и у Алеши загорелись глаза.

— У вас есть машина? А можно мне с вами?

К возвращению Алана Ваня, надышавшийся воздухом, чуть порозовел и стал немного похож на себя прежнего. Однако журналисту это пришлось не по душе.

— Эй, Ваня, — проговорил он, глядя в видоискатель. — Не надо улыбаться. Мне нужно, чтобы у тебя было грустное лицо. Нам надо взбудоражить чувства читателей “Дейли телеграф”. А как мне это сделать, если ты улыбаешься?

Вика засмеялась:

— Он улыбается, потому что ему с нами хорошо.

— И что вы предлагаете, чтобы он опять стал печальным?

— Ничего. Я же не хочу, чтобы он страдал.

— Вика, вам фатально не хватает знаний о действии средств массовой информации. Дайте-ка мне виноград.

— Он не очень спелый. У Вани разболится живот.

— Отлично. Вот, Ваня, возьми виноградину.

Ваня взял ягоду, с готовностью положил ее в рот и надкусил. Однако виноградинка оказалась кислой, и лицо мальчика скривилось в гримасе. Алан щелкнул затвором.

— Отлично. Я знал, что ты сможешь. А теперь выплюнь ее.

Алан повернулся к Вике:

— Думаю, это сыграет на душевных струнах некоторых читателей. Дело сделано. Пожалуй, пора домой.

Полчаса спустя они уже сидели в машине. Вика вдруг поняла, что зверски проголодалась, и предложила немедленно съесть чебуреки. Однако Алан решил отъехать подальше от психушки и остановился возле березовой рощицы. Под деревьями росли прелестные желтые цветы с лиловыми верхними лепестками. Земля еще не высохла, и они не стали выбираться наружу, а просто открыли дверцы и принялись за чебуреки, запивая их апельсиновым соком.

Алан предложил Вике сигарету, которую она с удовольствием закурила.

— Вы меня развращаете.

— Нет, это вы меня развращаете. Я не должен вмешиваться в ваши дела. Я не должен ввязываться в благотворительность.

— Тогда зачем вы ввязались?

— Сегодня утром я задал вам тот же вопрос, а вы промолчали. Ну и я тоже не отвечу.

— Но вы же напишите о Ване? Вы — наша единственная надежда.

— Сделаю, что смогу. Но я не могу писать о Ване, пока не закончатся выборы и в Москве не перестанут взрываться автобусы. Придется ему подождать.

Алан включил радио и постарался поймать новостную волну.

Опять Вике показалось, что ее надежды рушатся. Неужели этот журналист не понимает, чего ей стоит каждая поездка в Филимонки? Она рассердилась на него. Будь у нее деньги на автобус, выпрыгнула бы из машины и добралась домой сама.

Не пожелавший брать на себя никаких обязательств журналист и молодая девушка, затеявшая крестовый поход за вызволение Вани из ада, бросили в мокрую траву окурки и, погруженные каждый в свои мысли, заторопились в Москву.

Прошли сутки, а Вика все еще чувствовала себя обиженной безразличием журналиста к Ваниной судьбе. Ей не терпелось узнать, собирается ли он писать статью. Несмотря на поздний час, она решила позвонить Алану. Он опять стал очаровательным английским джентльменом и сказал, что еще долго не сможет забыть Ваню, потому что от его блокнота до сих пор смердит вонью психушки. Он уже успел переговорить с редактором. Тот предвидел бурную реакцию добросердечных читателей и боялся наплыва телефонных звонков.

— Но это же хорошо! — воскликнула Вика. — Может быть, кто-нибудь из них захочет усыновить Ваню?

Алан ответил, что газета вовсе не желает оказаться вовлеченной в судьбу мальчика, да им и сотрудников не хватит отвечать на читательские звонки. Как бы там ни было, Алан уговорил редактора поставить материал в один из августовских выпусков, когда с новостями бывает негусто.

Вика положила трубку. Неужели Алан так и не понял, насколько важно выиграть время? Каждый день, проведенный Ваней в интернате, буквально высасывал из него жизнь. Ее одолевало отчаяние. Снова она одна против целого мира…

Однако Алан все же написал статью и до публикации показал ее Вике. Вика не согласилась только с одним его выводом. Алан утверждал, что таким подросткам, как Алеша, суждена ранняя смерть, тюрьма или пожизненное содержание в психушке.

— Вы не правы. Вера в Бога дает Алеше силы, которых нет у его приятелей. Его ждет другая судьба.

В середине августа статья Алана появилась в газете под заголовком “Сироты, брошенные Матерью-Россией". Ее сопровождало несколько жутких фотографий: мальчик в смирительной рубашке, дети с синдромом Дауна в манеже без единой игрушки. Рядом напечатали снимок: радостно улыбающийся Андрей с выгоревшими на солнце волосами. Он прижимал к уху пластмассовую трубку, как будто разговаривал по телефону со своей будущей семьей во Флориде. И тут же, подчеркивая контраст, фотография обритого наголо Вани: сдвинув брови, он смотрел прямо в объектив, словно спрашивал: “Почему я здесь? Чем я заслужил такую участь?” Лишь очень дотошный читатель мог бы заметить, что у него чуть раздута щека, за которой пряталась кислая виноградина.

Британцы, естественно, не остались равнодушными к публикации. Одна женщина выразила твердое намерение усыновить Ваню. Но радость Вики была преждевременной. Сэра объяснила ей, что из-за отсутствия соответствующего соглашения между Великобританией и Россией процедура международного усыновления невероятно сложна. Итак, Ванины шансы были практически равны нулю. Но он об этом не знал и по-прежнему ждал своего ангела-хранителя.

В октябре Вику уволили. Она снова и снова прокручивала в голове события последних месяцев. Да, она немало сделала для Вани. Но все ее усилия ни к чему не привели. Она хотела перевести его в детский дом, где он мог бы учиться, но его туда не приняли. Она уговорила Наташу отказаться от родительских прав, чтобы ребенка усыновила приемная семья, но оказалось, что все гораздо сложнее, чем она предполагала. Она привезла журналиста, чтобы он собственными глазами увидел, в каких условиях живут несчастные дети, и он написал честную статью, но и это ничего не изменило. Ваня продолжал медленно угасать.

Безрезультатная борьба измотала Вику. Она молилась, чтобы Бог послал ей сил, и тут вдруг ей пришло в голову, что в трагической судьбе Вани виновата вовсе не она. Не она родила его на свет. Не она отдала его под опеку государства. Не она отправила его в психушку. Она могла только горевать, что ничем не может ему помочь. “Я билась головой об стену. Меня охватило чувство, что я ничего не значу в этой жизни. У меня опустились руки”.

Оставалось последнее. Надо было съездить в дом ребенка и признаться, что все ее старания ни к чему не привели. Они там тоже расстроятся, ведь, как ей казалось, они тоже переживали за судьбу Вани. Вика заставила себя вылезти из постели, заварила крепкий чай, положила в чашку три ложки сахара и, подойдя к телефону, набрала знакомый номер. Довольно долго никто не брал трубку. Наконец, Вике ответил тихий голос, почти полностью заглушаемый помехами.

— Адель, это вы?

Голос на том конце провода что-то прошелестел.

— Адель, — почти крикнула Вика, — мне надо поговорить с вами о Ване.

— Ну конечно! Все замечательно устроилось, правда? — отозвался голос.

Вика нахмурилась. О чем это Адель?

Помехи усилились, и Вика разобрала всего несколько слов. Ей послышалось или Адель в самом деле сказала: “Он здесь… Он вернулся”?

— Кто? Кто вернулся?

Вика сползла на пол.

— Ваня здесь. Вернулся в дом ребенка. Его сегодня утром привезли, — продолжала Адель. — Совсем недавно. Ну, сами увидите. Мы вас ждем.

Меньше часа потребовалось Вике, чтобы добраться до дома ребенка № 10. В коридоре ей никто не встретился, зато ее оглушил громкий крик, эхом метавшийся между стенами. Вика двинулась на этот крик. Голос вроде знакомый… Но нет, с чего бы Ване так кричать? Между тем невидимый ребенок прямо-таки заходился в истерике. Навстречу Вике вышла женщина в белом халате.

Она осуждающе посмотрела на Вику:

— А, это вы! Может, хоть вы объясните, что происходит. Он говорит, что хочет обратно в интернат! А вы утверждали, что ему там плохо.

Вика прислушалась. Да, это Ваня. Он громко вопил:

— Хочу домой!

— Где он?

— В шестой группе. Адель поехала за Валентиной Андреевной. Может, она разберется, что с ним.

Вика помчалась в шестую группу. У Вани горели щеки, из глаз безостановочно текли слезы, а сам он извивался на руках незнакомой воспитательницы, показывая на потолок и крича: “домой, домой, домой!” Вике еще не приходилось видеть его в таком состоянии. Ваня был до того не в себе, что даже не заметил ее появления. Вокруг него столпились растерянные сотрудницы дома ребенка. Они вообще не привыкли, чтобы дети так активно выражали свое недовольство.

Впрочем, скоро все разъяснилось. В дверях появилась Валентина Андреевна. За ней робко пряталась дрожащая от ужаса Адель — как всегда, больше всего ее пугала необходимость нести ответственность за скандал. Стоило Ване увидеть любимую воспитательницу, как он буквально прыгнул к ней на руки и крепко прижался к ее груди. Тишина была восстановлена. Валентина Андреевна величаво, как океанский лайнер, раздвинула толпу и унесла Ваню наверх, в тот единственный “дом”, который он знал. Вся боль и мука прошедших девяти месяцев вылилась в отчаянную мольбу: он хотел оказаться “дома”, с Андреев-ночкой. Для любого другого ребенка тихая комната для неизлечимо больных стала бы последним местом, куда он мог всей душой стремиться. А для Вани, вырвавшегося из тюремного режима психушки, вторая группа была родным домом.

То, на что Вика потратила все душевные силы, совершенно неожиданно стало реальностью. Но как это случилось? Вике требовалось объяснение, но Адель была настолько переполнена эмоциями, что обращаться к ней не имело смысла. Тогда Вика принялась расспрашивать сотрудниц дома ребенка.

— Вышел новый закон, — сказала заместительница Адели.

Ее коллега кивнула:

— По новому закону малолетнего пациента можно вернуть в дом ребенка для дальнейшего лечения и уточнения диагноза.

— А что стало с другими детьми? — спросила Вика. — Их тоже вернули в дома ребенка?

— Нет, только Ваню. Остальных перевели в интернат номер тридцать.

Детское отделение в Филимонках было ликвидировано. Тамошнему директору потребовались помещения для бомжей.

Вика пыталась постичь смысл происшедшего, опираясь на отрывочную информацию. Очевидно, что закрыть детское отделение начальство вынудило привлечение общественного внимания к творившимся в Филимонках безобразиям. Всех детей перевели в интернат № 30, расположенный на задворках Москвы, где лежачие дети содержались в условиях, напоминавших Филимонки.

Но один вопрос оставался без ответа. Каким образом Ване удалось избежать общей участи? Всем было известно, что прежде такого не случалось. Никто не слышал, чтобы дети когда-либо возвращались в дом ребенка.

— Чудо, чудо, — шептала Адель.

По пути домой Вика наконец-то поняла природу веры. “Ужасным летом 1996 года мне был преподан урок. Даже когда не остается надежды, надо продолжать верить и делать все, что от тебя требуется. Когда Бог видит, что твои силы исчерпаны, Он отвечает на твои мольбы. Возвращение Вани в самом деле было чудом”.