Дай мне шанс. История мальчика из дома ребенка

22 Ноябрь 1998 года — февраль 1999 года Возможно, хорошие новости

Приближался конец года. Затянувшееся пребывание Вани в больнице, бесконечная череда все новых и новых обследований все же завершилась. Вскоре мальчика должна была забрать патронатная семья. Новую его маму звали Леной, с мужем она давно развелась и с двумя дочерьми уже много лет жила на скудную зарплату дефектолога интерната. Выбирая Лену, Мария надеялась, что она не только окружит Ваню домашним уютом, заставив его забыть о годах жизни в казенных детдомах, но и поможет ему развить двигательные способности.

Новая Ванина семья, кроме мамы Лены, включала двух “сестер” — тринадцати и семнадцати лет, и “бабушку” — Ленину мать. Жили они в квартире, расположенной на пятом этаже, в доме без лифта. Но Лена была сильной женщиной, воспитанной во времена тотального дефицита, и принадлежала к поколению людей, превращавших все жизненные недостатки в преимущества. Восемь лестничных пролетов стали для Вани отличным тренажером.

Как-то к ним в гости пришла Вика, и Лена стала угощать ее чаем. Пока кипел чайник, Лена переодела Ваню в уличный костюмчик, вывела на лестницу и поставила на верхнюю ступеньку, наказав крепко держаться за перила. Оставив дверь открытой, она присоединилась к сидевшей за столом Вике. Женщины пили чай с пирогом, а Ваня потихоньку спускался вниз. Лена и Вика слышали, как он громко здоровается с соседями и как соседи ему отвечают. К тому времени, как чай был допит, а пирог съеден, Ваня был уже почти внизу, и они быстро нагнали его.

Лена была разительно не похожа на воцерковленных друзей Вики. Энергичная провинциалка, чтобы зацепиться в Москве, она через многое прошла, голодала и экономила каждый грош. Она курила, ярко красилась, разговаривала с шокирующей прямотой и не скрывала своего пренебрежения к богомольцам.

Вика вспоминала: “Поначалу я пришла в ужас, когда Лена при мне довольно резко приказала Ване выпрямиться на стуле и не прихлебывать с шумом из чашки. Но не могла не признать, что она делает это из лучших побуждений, избавляя его от прежних привычек и приучая вести себя, как полагается нормальному домашнему ребенку”.

Несмотря на свое скептическое отношение к религии, Лена не возражала, когда Вика взяла Ваню на воскресную службу. В боковом приделе храма стоял открытый гроб, и в нем лежал старик — в православной церкви покойников отпевают после службы. Ваня спросил Вику, отчего он умер.

— Наверное, болел, — не подумав, ответила Вика. На Ванином лице мелькнул страх.

— Болел? И я тоже болею. Значит, я тоже умру? — всполошился он, и Вике пришлось его успокаивать.

— Ты здоров и проживешь еще очень долго, — говорила она, но мальчику было нелегко забыть воспитательниц из дома ребенка, изо дня в день внушавших детям, что все они неизлечимо больны.

Кое-что в доме Лены смущало Вику, а именно — постоянно включенный телевизор. “Сама я годами не смотрела телевизор, да у меня его и не было. Еще больше мне не понравилось, что мать Лены — Ваня называл ее бабулей — приохотила мальчика к мыльным операм.

Дело в том, что я своими ушами слышала, как Ваня с бабулей в подробностях обсуждают очередной сериал. Я поняла, что Ваня слишком подолгу сидит в четырех стенах, перед телевизором. Разумеется, я не обвиняю в этом Лену. Она делала для него что могла. Беда в том, что Россия, обеспечив его любящей патронатной семьей, так и не позаботилась о его образовании. Близился его девятый день рождения, и я понимала, что ему пора серьезно учиться”.

Впрочем, Вика недооценила решимость Лены смести все препоны на пути Ваниной реабилитации. В первую очередь она хотела снять с него диагноз олигофрении и повезла Васю в психиатрическую больницу № 6. Ваню посадили за стол и дали ему две карточки. На одной была изображена лающая собака, на другой — слон, поливающий собаку водой из хобота. Ваню попросили разложить карточки по порядку и рассказать, что произошло. Он предположил, что слон окатил собаку водой, и собака залаяла. Ответ неверный, сказал психиатр, и порядок карточек должен быть обратным. “Задание было откровенно некорректным, — комментирует Лена, — ведь все люди по-разному воспринимают картинки. Я бы, кстати, разложила карточки в том же порядке, что и Ваня”. И все же ей удалось убедить психиатра изменить Ванин диагноз на более мягкий — олигофрению первой степени.

Сотрудники Марии не оставляли патронатные семьи без внимания. Выясняли, кто в чем нуждается, проверяли, как новые родители справляются с воспитанием детей. Даже помогали с ремонтом квартир и заменой вышедших из строя бытовых приборов.

Присутствие Вани привнесло в семью, состоявшую исключительно из женщин, новую атмосферу. Он на всех без исключения оказывал благотворное воздействие. Мария предполагала, что Ваня проживет у Лены несколько месяцев, максимум — год, пока ему не подыщут постоянную семью. И Лена была об этом предупреждена. Кто же знал, что Ваня с Леной так привяжутся друг к другу, что мальчик станет в семье своим! “Ваня был щедрым на выражение чувств и благодарным ребенком, — вспоминает Мария. — От него исходило столько душевного тепла, что его хватило бы, чтобы растопить полярные льды. Неудивительно, что он покорил сердце Лены”. Прошло всего несколько недель, как Ваня переехал к Лене, а все домашние уже относились к нему как к члену семьи.

Тем временем на другом континенте Ванина история перевернула еще одну жизнь. Социальная служба подвергла сомнению притязания на усыновление Вани, но Пола не сдавалась. Выступая перед церковным советом, она привела доводы, свидетельствовавшие в ее пользу: она много лет работала школьным психологом и накопила значительный опыт обучения детей с ограниченными возможностями, она сама русского происхождения и православного вероисповедания, интересуется русской культурой и понимает ее. У нее масса родственников, так что Ване будет с кем общаться. Наконец, она глубоко убеждена, что справится с ролью приемной матери русского сироты.

Против столь основательной аргументации трудно было возражать. Церковный совет принял решение поддержать Полу, о чем поставил в известность своего представителя в Москве, поручив ему связаться с домом ребенка № 10. Поле оставалось одно — набраться терпения и ждать, но она ничего не могла с собой поделать и вздрагивала на каждый телефонный звонок. И вот, наконец, ей позвонила представительница православной церкви в Нью-Йорке. Новость была настолько ошеломительной, что Пола поначалу даже не поняла, о чем с ней толкуют. “Мальчика нет. Он исчез". — Звонившей пришлось повторить это дважды. Как выяснилось впоследствии, в доме ребенка № 10 какие-то пожилые женщины сообщили американскому представителю, что Вани здесь уже нет. На его вопросы, где же мальчик, они лишь пожимали плечами. Одна из них, правда, добавила, что, возможно, его увезли в Англию.

Пола готовилась к любым сюрпризам, но только не к такому. У нее даже голова закружилась. Представительница православной церкви продолжала что-то говорить, в том числе о том, что в Москве много детей, нуждающихся в усыновлении.

— Мне не нужен никто другой, — с несвойственным ей упрямством заявила Пола. — Я хочу усыновить этого мальчика. Мне нужен только Ваня. Только он, и больше никто.

Пола попросила женщину продолжить поиски.

Как ни поразительно, но Пола ни на миг не усомнилась, что Ваня станет ее сыном. Она не верила, не желала верить в то, что он нашел свой дом в Англии. Она сердцем чуяла, что это пустая отговорка, удобный предлог, чтобы не искать пропавшего ребенка.

Прошло довольно много времени, прежде чем тайна была раскрыта. Пола знала, что в Москве в государственных учреждениях все делается страшно медленно, и ждала вестей по поводу Вани примерно через месяц, к Рождеству. Она и представить себе не могла, что в России под Новый год и Рождество наступает своего рода “мертвый сезон”. При коммунистах Рождество в России не отмечали, праздновали лишь светский Новый год. Но теперь зимние каникулы растянулись почти на две недели. В конце декабря официальная жизнь замирала, и все начинали судорожно готовиться к встрече Нового года. В центре Москвы на каждом шагу стояли елки, увешанные рекламными шоколадками в ярких обертках или другими украшениями, в соответствии с пожеланиями спонсора. Рождество по православному календарю отмечали седьмого января. Но веселье на этом не заканчивалось. Тринадцатого января праздновали старый Новый год — начало года по юлианскому календарю, упраздненному коммунистами. Старого календаря не существовало уже почти целый век, а старый Новый год все еще оставался любимым народным праздником. В результате минуло почти три месяца, прежде чем возобновились поиски Вани — три долгих месяца, которые Пола провела как в аду.

Сэра у себя в Иерусалиме до самого февраля оставалась в полнейшем неведении относительно нового поворота в Ваниной судьбе. Просветила ее Рейчел. То, что она сообщала по электронной почте, звучало так неожиданно, что Сэре пришлось раз десять прочитать текст письма, прежде чем до нее дошел его смысл.

С обычной для юристов осторожностью Рейчел упоминала, что у нее “есть, возможно, хорошие новости”, которые наверняка заинтересуют Сэру. Действительно, поняв, в чем дело, Сэра не удержалась от радостного возгласа. Похоже, нашлась американка, желающая усыновить Ваню. Кажется, она видела его в доме ребенка № 10.

Но тут же в душу Сэры закралось недоверие. Как американке удалось обвести вокруг пальца Адель? Ведь главврач и на пушечный выстрел не подпускала к себе иностранцев. Хотя, вспомнила Сэра, одно время американки вели в доме ребенка музыкальные занятия. Но Ваня тогда был в психушке. Когда он вернулся, музыкальную терапию уже отменили.

Чем дольше Сэра размышляла, тем сильнее ее одолевала тревога. Еще одного, после Линды, разочарования Ване не вынести. “Я думала об американках в кашемире, с которыми пересекалась в Москве. Женщины с идеальными зубами в поисках идеальных детей. Ваня плохо вписывался в эту схему. И вообще, зачем ему ехать в Америку? Жить в семье, не говорящей по-русски, следовательно, не способной оценить его потенциал. Они наверняка дадут ему новое имя. Что-нибудь вроде Дуэйна или Брэдли. Мысли сами переключились на Марию: в департаменте ее заставили дать обещание, что она не будет участвовать в международных усыновлениях. Последние события могли поставить под угрозу дальнейшее развитие ее проекта. В любом случае имя Вани из базы данных на усыновление было удалено. Что же будет? “Возможно, хорошие новости” Рейчел казались мне катастрофой”.

Следующее послание Рейчел напустило еще больше тумана. Женщина, пожелавшая усыновить Ваню, была, как ей удалось выяснить, православной монахиней русского происхождения. Только этого не хватало! Это довольно обеспеченная женщина, живет она не в монастыре, а в собственном доме, в довольно престижном районе. Да уж, поистине, Америка — страна чудес. Чего там только нет — даже монахини-миллионерши!

Все встало на свои места, когда Марии позвонил представитель церкви, сообщивший: некая американка хочет усыновить Ваню, поэтому он посетил больницу № 58 и снял ребенка на видео. Мария терялась в догадках. Как ему удалось проникнуть в больницу, да еще с камерой? Что он сказал Ване? Кто позволил ему тревожить мальчика, который только-только входит в новую жизнь? И что будет с Леной? Кстати, поставили ее в известность о том, что затевается, или не сочли нужным?

Когда Сэра, наконец, просмотрела видеозапись, она пришла в ужас. Это была неприкрытая реклама, в которой Ваня играл роль товара. Милая молодая докторша, представленная как его персональный врач, ужасно нервничала, но мало что говорила по существу. Ваня, вцепившись в ходунки, шел по коридору в направлении камеры. Прирожденный актер, он счастливо смеялся. Затем оператор усадил Ваяю и его лучшего друга играть в шашки. Внимательный взгляд мог заметить, что оба играют белыми.

Потом в кадре возникло лицо главного врача. Тот принялся на все лады расхваливать Ваню: “Его интеллект не затронут. Он очень общительный мальчик”. И уточнил: он надеется, что Ваня найдет хорошую семью и будет ходить в школу. Но тут Ваня, до этого исполнявший роль без слов, испортил всю игру.

— У меня уже есть семья, — ясно и звонко проговорил он. — У меня есть сестра, и она ходит в школу.

Камера переместилась на Ваню. Он широко улыбался. Словно почуяв, что снимавшему хочется услышать что-то еще, он произнес по-английски: “Thank you”. Чуть помолчал и добавил: “Good bye”.

Мария была в ярости. Ее возмущало, что представитель церкви, никого не предупредив, проник в больницу и в присутствии Вани говорил об усыновлении, не дав себе труда навести справки о том, где и с кем сейчас живет ребенок. Но, как ни странно, она испытала и облегчение. Неужели Бог услышал ее молитвы? И в далекой Америке нашелся человек, твердо намеренный подарить мальчику будущее? Теперь надо было сообщить новости Лене, пока та не узнала их от кого-то другого. Мария постоянно напоминала Лене, что Ваня живет у нее временно, но она имела все основания опасаться, что оборот, который приняли события, той категорически не понравится.