Дай мне шанс. История мальчика из дома ребенка

21 Август — сентябрь 1998 года Сила зажженной свечи

В августе Алан перевез семью в Иерусалим, однако мыслями и чувствами Сэра все еще оставалась в Москве. “Помню первые недели в Иерусалиме. Я выгуливала привезенную из Москвы собаку по оливковым аллеям местного парка, а сама все думала о Ване, который томится в доме ребенка. Я смотрела на своих детей, которые целыми днями носились на велосипедах и быстро загорели на жарком солнце, а перед глазами вставало мертвенно-бледное лицо Вани, напрасно ждущего, что придет кто-нибудь и выведет его во двор погулять. Пока мои сын и дочь привыкали к свежей питте и крупным черным маслинам, Ваня питался серыми порошковыми омлетами. Друзья клятвенно обещали навещать его, но я-то знала, что каждый из них может стать жертвой дурного настроения Адели и будет навсегда изгнан".

Сэра представила, как Ваня вместе с ними включается в иерусалимскую жизнь. В Москве она ни за что не позволила бы себе подобных мыслей. Какую бы любовь она ни испытывала к Ване, она никогда не думала о его усыновлении. Более того, всю свою энергию она направила на помощь Марии и другим энтузиастам, убежденным, что дети должны воспитываться в семье, а не в государственных учреждениях. Но теперь, вдалеке от Москвы, Сэра все острее ощущала свою ответственность за мальчика.

Каждый день она звонила в Москву. Опасность того, что Ваню вместе с пятилетними детьми отошлют в интернат № 30, никуда не девалась: малейшая задержка с оформлением документов, необходимых для его участия в проекте Марии, — и Адель спровадит его в интернат, просто потому, что ей так проще. Новости из дома ребенка были неутешительными. В последнем телефонном разговоре с заместительницей Адели та нахваливала интернат № 28 — дескать, там лучшие в Москве условия, вот бы устроить туда и Ваню.

— А сами вы там были? — поинтересовалась Сэра. — Может, там и лучше, чем в других местах, но он опять окажется под замком.

К счастью, в доме ребенка осталась женщина, ради Вани готовая на все. Вера — та самая сотрудница, что два года назад сопровождала Ваню в психушку, держала связь с Марией, которая объясняла ей, как надо действовать. Вера горела желанием помочь Ване и выполнила все инструкции Марии. Сэра позвонила Вере домой, и та с гордостью сообщила, что министерские чиновницы — те самые женщины, которые так препятствовали усыновлению Вани, — согласились на участие мальчика в патронатной программе. Это было чудо. Еще четыре дня напряженного ожидания — и дом ребенка получил вожделенную путевку.

Рейчел сдержала обещание и постоянно навещала Ваню. Сэра настоятельно советовала ей улыбаться охранникам и не забыть поблагодарить их за преподнесенный ей на прощание подарок — поэтический сборник.

Наконец-то Сэра нашла время пролистать книгу и внимательно изучить посвящение. Это был изрядно зачитанный и явно любимый томик стихов Евтушенко, популярного в 1960-х годах поэта, чьи выступления в свое время собирали целые залы. Подписал его Виталий — старший охранник, который всегда вел себя крайне официально и не разрешал Сэре уводить Ваню за ворота. Оказалось, Виталий мог быть совсем другим человеком. Его послание было исполнено благородства и доброты. Он благодарил Сэру за заботу о российских больных детях “в условиях экономического кризиса в России” и высоко оценивал ее усилия по поиску для Вани семьи и лучшей жизни. Листая на ближневосточном солнце пожелтевшие страницы, Сэра ощутила искреннюю симпатию к охранникам. Инженеры и даже научные сотрудники, в Советской России занимавшие довольно высокое положение, они в одночасье оказались выброшенными на обочину жизни. Водоворот перемен прибил этих людей к крыльцу дома ребенка, а об их новом социальном статусе свидетельствовала выданная им дешевая форма.

Но Рейчел так и не удалось передать дарителю благодарность от Сэры. Когда на следующий день она пришла в дом ребенка, охранник едва поздоровался с ней. Разговаривать он был не в настроении и очень неохотно пропустил ее внутрь.

Рейчел ждала в коридоре. Минут через пятнадцать вышел врач и сказал, что она не вовремя. Еще через несколько минут в коридоре появилась маленькая нескладная фигурка в комбинезончике и красной рубашечке. Мальчик глядел перед собой не по возрасту серьезно.

Присмотревшись к ней получше, он вдруг закричал:

— Рейчел!

— И добавил: — Я не еду в Англию.

Знаю, кивнула Рейчел. В Лондоне она встречалась с Джорджем, и ей сразу бросилось в глаза, как он опечален. Собственно, именно это она и хотела сказать Ване, но не смогла вспомнить, как это будет по-русски. В голове вертелось только одно слово: “мутный”. Но она рассчитывала, что Ваня ее поймет. Он слушал ее очень внимательно. “Ты ведь помнишь, как он это умеет: замирает и весь собирается, как будто предчувствует, что сейчас узнает что-то важное. От него мало что ускользает”, — писала она Сэре.

Ваня интересовался, какая жизнь его ждет, если он попадет в проект Марии — например, будет ли у него брат? Рейчел ответила, что, скорее всего, у него там будет большая семья. Потом они стали играть. Ваня запирал Рейчел в шкафу и отходил. Его веселило, когда она принималась притворно хныкать. Потом его позвали обедать, и Рейчел сдала его с рук на руки молодой женщине с кислым лицом, которая сделала вид, будто не узнает ее. Дети, как всегда, сидели по местам, напоминая маленькие манекены.

Солнце било в окна, и текст на экране монитора делался неразличимым. Сэра встала, закрыла ставни и вернулась к письму Рейчел: “Думаю, в доме ребенка будут скучать по Ване. По его громкому голосу, по его неуемному любопытству ко всему на свете, по его жизнелюбию, которым он словно озаряет этот мрачный дом. Дети здесь делятся на две группы — обидчиков и обиженных. Боюсь, это заведение не внушает мне теплых чувств. Ну, а Ваня пока ждет перевода в проект Марии”.

Сэра пробежала глазами оставшуюся часть письма, посвященную нараставшему в Москве кризису. Рейчел писала о бесконечных терпеливых вереницах вкладчиков перед закрытыми дверями банков, о безобразной сцене, которую наблюдала своими глазами: две пожилые женщины затеяли драку за место в очереди в обменный пункт. Сэра включила круглосуточный канал телевизионных новостей. Москва. Толпы осаждающих банки людей, отчаянно пытающихся спасти свои сбережения. Похоже на начало революции. Сэра смотрела на столичные потасовки, когда зазвонил телефон. Это был Алан. Его срочно посылают в Москву, сказал он. Улетает дневным рейсом. Сэре стоило немалого труда не удариться в панику. “Мы всего десять дней пробыли в Иерусалиме. У меня почти совсем не осталось денег, не было разрешения на жительство в Иерусалиме, я не знала здешних правил дорожного движения и даже Кэтрин в школу не смогла бы отвезти. Но, утешала я себя, по крайней мере, Алан будет в Москве, когда Ване придет время знакомиться с патронатной семьей”.

В новостях только и говорили что о финансовом крахе. Россия была на грани банкротства. Рубль стремительно обесценивался. В банках не было денег, и они просто-напросто закрывали двери. Видеокамера показывала пустые полки магазинов. Люди сметали все подряд, пока деньги не превратятся в ничего не стоящие бумажки. На улицах собирались пенсионеры, злобно потрясали кулаками и, размахивая красными флагами, клеймили мошенников-капиталистов, укравших их сбережения. И тут Сэру обожгла ужасная мысль. Мария с ее программой патронатных семей не может не пострадать в этом кошмаре. Не исключено, что она не сможет взять новых детей. И Ваня останется в доме ребенка № 10.

Сэра не находила себе покоя долгих четыре дня, пока Алан, наконец, не выкроил время и не побывал у Марии. Ее намерения насчет Вани не изменились. Она сказала Алану, что мальчик останется в доме ребенка еще на три дня, но не больше — до седьмого сентября. Однако, согласно требованиям министерства, прежде чем стать участником программы, ребенок должен пройти врачебное освидетельствование. Поэтому Ване предстоит на сорок дней лечь в Морозовскую больницу. Конечно, это невесело, но Мария твердо обещала, что в больнице Ваню будет наблюдать врач, работающий в их программе. Впрочем, Ваня с ним уже знаком — они виделись во время первой встречи мальчика с Марией. Да и у нее будет больше времени, чтобы подобрать ему подходящую семью.

С началом кризиса у программы появились серьезные финансовые трудности. Команда поддержки проекта начала заготавливать на зиму картошку и консервы. Но это было бы еще полбеды. Гораздо хуже было то, что в Московском департаменте образования с Марией стали говорить совсем по-другому. Ей приходилось снова и снова доказывать, что ее проект нужен.

Неутомимая труженица, Мария была еще и убежденной христианкой. Даже кризис в ее понимании обретал мистическое наполнение. Это не просто испытание для отдельных людей, говорила она Алану, это в первую очередь великое испытание для всего российского народа, который Бог избрал служить лишь Ему ведомой цели: “Нам снова предстоит бродить по пустыне в поисках Земли обетованной. Только преодолев все трудности, мы достигнем Нового Иерусалима”.

Алан навестил Ваню как раз в тот день, когда мальчик покидал дом ребенка. Ваню одели как для прогулки, но, как всегда, никто ему ничего не объяснил, и он буквально засыпал Алана вопросами.

— Ты повезешь меня к Марии? — спросил он журналиста.

— Нет. Мария сама приедет за тобой.

— Я буду ужинать на кухне, как в прошлый раз? Алан тяжело вздохнул:

— Понимаешь, Ваня, в чем дело… Ты не сразу поедешь к Марии. Сначала тебе придется побыть в больнице.

Ваня во все глаза смотрел на Алана, переваривая новую информацию.

— Это в какой больнице, в той же самой? Мне опять будут делать операцию? Я больше не хочу на операцию!

Он побледнел и зашмыгал носом.

— Нет, Ваня, нет. Это совсем другая больница. Помнишь доброго доктора Зайцева? Ты познакомился с ним у Марии. Он работает в этой больнице. И будет сам тебя лечить.

Несмотря на все огорчение, Ваня не забыл спросить, как там Сэра и их дети и даже сотрудники “Телеграф”. Алан поднялся уходить, и тут Ваня сказал:

— Я все время буду думать о тебе.

— И я буду думать о тебе. И обязательно узнаю у Марии, как у тебя пойдут дела.

Алан покинул дом ребенка — он уже и так опаздывал на самолет в Израиль.

До вечера Ваня ждал машину, и напрасно. Лишь на следующий день Мария прислала за ним социального работника. Последовал короткий обмен документами, и семилетнее Ванино пребывание в доме ребенка № 10 закончилось. Бесспорно, он вносил светлую нотку в будни персонала, умел вызвать у воспитательниц улыбку, но все же они вздохнули с облегчением — его пребывание в этих стенах стало обременительным. Но теперь все беспокойства остались в прошлом. Сотрудница Марии несла его пустыми коридорами, и Ваня твердо смотрел вперед. Никто из воспитательниц не вышел помахать ему на прощание рукой, и Ваня ни разу не оглянулся.

Благодаря чуду электронной почты Сэра регулярно получала сводки из Москвы и была в курсе всего, что происходило с Ваней. С помощью Марии он перенесся в совсем иной мир, не имевший ничего общего с тем миром пренебрежения и обид, который окружал его на протяжении всей его семилетней жизни. Мария запросила координаты всех, кто навещал Ваню, и известила их, где он теперь находится. Ее немного смущал тот факт, что в Ваниной судьбе слишком активное участие принимали иностранцы, но тем не менее она и Рейчел попросила проведать его в больнице. Для Рейчел в этом были свои плюсы — Ваня лучше всех учил ее русскому языку.

Он и персонал больницы совершенно собой очаровал. Доктор Зайцев, пораженный Ваниной сообразительностью, называл его не иначе как “профессор” — это мальчика, которого воспитатели дома ребенка поспешили причислить к слабоумным!

Мария продолжала рапортовать об успехах Вани, но тон ее писем становился все мрачнее. Виной тому было нестабильное положение в России. Мария боялась возвращения коммунистов.

Размышляя о будущем Вани и других попавших под ее опеку детей с ограниченными физическими возможностями, она не могла не ощущать груза ответственности, который взвалила себе на плечи. Она строила свою стратегию на том, что лет через пятнадцать, когда ее патронатные мамаши постареют и уже не смогут заботиться о своих подопечных, в России постепенно сложится гуманная система заботы о таких детях. Дефолт нанес жестокий удар по этим планам, поставив под сомнение будущее несчастных детей. Будучи убежденной противницей международного усыновления, Мария с явной неохотой, но все же начинала подыскивать им приемные семьи за границей.

Сэра никогда не верила в силу молитвы, но под влиянием Марии отправилась в старую часть Иерусалима, в храм Гроба Господня, и зажгла свечи — одну за программу Марии, другую за Ваню. В Иерусалиме много церквей, по крайней мере по одной на каждую христианскую страну, и Сэра взяла за правило ставить свечки в каждой из них. Она просила о помощи русским, армянам, эфиопам, немцам, сирийцам и коптам. Она до того привыкла к этому, что во время краткого визита в Англию, зайдя в Солсберийский кафедральный собор, стала оглядываться в поисках свечек, не сразу, к стыду своему, вспомнив, что англиканская церковь обходится без свечей. Молитвы здесь принято записывать на бумаге. Сэра заполнила листок с молитвой за Ваню и опустила его в ящик.

А с Ваней все еще не было никакой определенности. В Морозовской больнице он провел пятьдесят дней, после чего его направили в санаторий. Вскоре Рейчел сообщила неприятную новость: Ване опять придется лечь в больницу — скорее всего, пятьдесят восьмую. Упражнений, предписанных врачами, в доме ребенка никто с ним не делал, и теперь не исключена повторная операция на коленях. “Что за идиотская система! — возмущалась в ответном письме Сэра. — Ребенка оперируют, а в детском доме не только не считают нужным навещать его в больнице, но даже не интересуются результатами лечения! А ведь в каждом из этих заведений есть и штатная массажистка, и врач-физиотерапевт! Они просто ничего не делают! И им даже не стыдно за свое безделье!”

В больнице № 58 все необходимые упражнения с детьми выполняли матери, по ходу дела освоившие основы лечебного массажа. Сэре припомнилось, что и матери Вани, и матери Эльвиры в свое время внушали, что они должны отказаться от своих малышей, потому что не смогут обеспечить им уход, который может гарантировать только государственное учреждение.

Пока Ваня мотался по больницам, Мария не теряла времени даром и нашла для него двух потенциальных патронатных матерей. Первая из этих женщин жила без мужа, с двумя дочерьми-подростками, и работала дефектологом в интернате. У второй была полная семья и двое почти взрослых сыновей. Окончательный выбор Мария решила предоставить Ване.

Была и третья кандидатура, но ни в Москве, ни в Иерусалиме о ней пока не подозревали.

Пока Мария, распустив сотрудников по домам, села поздно вечером — это было ее любимое время — за стол и погрузилась в размышления о достоинствах двух вероятных кандидаток на роль патронатной матери для Вани, еще одна женщина, в другой части света, в американском городе Бетлехеме, штат Пенсильвания, тоже сидела за кухонным столом, читая и перечитывая церковный информационный бюллетень. Этот бюллетень она получила накануне в Русской православной церкви Святого Николая. Одна супружеская пара привела на службу свою приемную дочь — девочку, привезенную из России, из дома ребенка № 10. Именно этой паре принадлежала заметка в бюллетене, касающаяся не их дочери, а другого ребенка. В разделе “Важное” они рассказали о мальчике с диагнозом “детский церебральный паралич”, с которым случайно познакомились в Москве. Мальчик умный, веселый и добрый, писали супруги, но абсолютно лишенный будущего. “Он до того смышлен, что бросать его на произвол судьбы просто стыдно”. Авторы заметки призывали прихожан церкви подумать об усыновлении русского ребенка.

Женщину звали Пола Лагутски. Решение взять ребенка пришло к ней мгновенно, удивив ее самое своей непреклонностью. Она жила в большом ломе, какие обычно возводят на ранчо, дом приобрел ее отец, безногий инвалид, за которым последние четыре года его жизни она ухаживала. Мальчику здесь будет хорошо.

Пола уже семнадцать лет работала школьным психологом. Ни мужа, ни детей у нее не было. Она чувствовала, что действительно сможет многое сделать для ребенка. Ее так и подмывало броситься к телефону и набрать номер супругов, написавших в бюллетене о мальчике. Но она одернула себя: надо хорошенько все обдумать. Что скажут люди? Вдруг начнут перешептываться: кем, мол, она себя возомнила? С чего она взяла, что способна обеспечить мальчику достойную жизнь? Усыновление ребенка — огромная ответственность, и она не имеет права рисковать.

Две недели Пола мучилась сомнениями. Пыталась в деталях представить, как изменится ее жизнь, если в нее войдет приемный сын. Сейчас у нее вполне комфортная жизнь — хорошая работа, множество друзей, не меньше родственников, сплоченная община единоверцев. Приняв мальчика с трудным прошлым, она будет вынуждена отставить все это на второй план. Зато поможет ребенку… Тем более среди прихожан их церкви есть русскоговорящие. И все же в первую очередь следует убедиться в поддержке близких.

Пола начала осторожно прощупывать почву. Обзвонила всех своих друзей. Один из приятелей, с которым они вместе учились в средней шкале и в колледже, постоянно соперничая друг с другом, привел ей такую аргументацию: “Ты работаешь с детьми, имеющими отклонения в развитии. Ты живешь на ранчо.

У тебя русские корни. Мальчик у тебя просто обязан почувствовать себя как дома. Пола, прочь сомнения!"

Пола еще ни разу не видела Ваню, даже на фотографии, но она постоянно думала о нем. Он ей даже приснился. Во сне она попала в комнату, тесно заставленную детскими кроватками. В одной из них стоял маленький мальчик. Он посмотрел прямо на нее и спросил: “Будешь моей мамой?”

С этого дня желание усыновить ребенка перевесило ее сомнения. Пола позвонила супругам, сообщившим о Ване в бюллетене, и они горячо одобрили ее решение. Еще раз рассказали, какой Ваня умный и ласковый мальчик. Тогда-то она впервые услышала его имя — Ваня, уменьшительное от Иван. По-английски Джон. Эти же люди объяснили Поле, как выйти на посредника, который сотрудничал с Русской православной церковью и поддерживал связи с православной церковью в Америке. Но начинать надо было со звонка в административный центр православной церкви в Нью-Йорке.

Пола волновалась, набирая нью-йоркский номер, и, как выяснилось, не зря. Ответившая ей женщина, вникнув в суть дела, остудила энтузиазм Полы. Церковь, сказала она, не приветствует неполные семьи, так что, скорее всего, ей будет отказано. У них, к сожалению, имеется печальный опыт. Не так давно они помогли одинокой женщине стать приемной матерью, но результат оказался плачевным и для нее, и для ребенка. Просьбу Полы рассмотрят, но с учетом этого обстоятельства.

“Почему из-за одного неудачного случая должны страдать все дети?” — с горечью думала Пола, кладя трубку.