Дай мне шанс. История мальчика из дома ребенка

28 Март 2007 года Снова вместе

До сих пор чудесную историю Вани рассказывали люди, в 1990-х годах принимавшие непосредственное участие в его судьбе, — Вика и Сэра. Ну и конечно же сам Ваня. Моя роль заключалась в том, чтобы собрать их рассказы и составить из них связное повествование. Ваня улетел в Америку, но наш рассказ о нем еще не окончен. Пора мне выйти из тени и пролить свет на то, о чем не знали даже самые близкие Ване люди.

Меня всегда изумляло, что этот необыкновенный ребенок, слабый и беззащитный, не пожелал стать жертвой жестокой государственной системы воспитания сирот и заставил многих людей сострадать себе. В 2007 году я завершил свою долгую журналистскую карьеру, у меня неожиданно появилось свободное время, и я захотел узнать, что же сталось с Ваней. Настала пора снова встретиться с ним, но уже в Америке.

В марте 2007 лада Сэра и я подъехали к одноэтажному дому я Америке, все еще укрытому толстым снеговым одеялом. Это вам не Санта-Барбара — настоящая или выдуманная, — а Бетлехем в штате Пенсильвания.

У двери стоял, удерживая равновесие с помощью костылей, красивый молодой человек со сверкающими белизной зубами и довольно строгой стрижкой. Сэра никак не могла остановиться и все время повторяла: “Привет, Ваня!" — как много лет назад в доме ребенка № 10. Лицо молодого человека выражало крайнее удивление — восемь лет минуло с тех пор, как с ним в последний раз здоровались по-русски и называли Ваней. Теперь он был Джоном Лагутски, учеником средней школы и лидером команды скаутов.

Его мать Пола радостно встретила нас, и через несколько минут мы уже чувствовали себя так, словно были знакомы всю жизнь. Славянские корни Полы давали себя знать — одна из комнат дома была оформлена в ярком стиле русского фольклора.

Мы сразу поняли, что Джон и Пола очень близки. Когда мы спросили их, какой им помнится первая встреча в аэропорту, оба одновременно воскликнули: “Это было ужасно!” — и рассмеялись.

Через три месяца после приезда в Америку Джон научился свободно говорить по-английски и так же быстро забыл русский язык. Странно было слышать, как он говорит на другом языке. Правда, у него сохранилась привычка, делать паузу, подбирая правильное слово. Вспоминая страшные условия в Филимонках, он подыскивал слова, чтобы описать голые матрасы, на которых он лежал двадцать четыре часа в сутки. “Они были из… — пауза, — искусственной кожи”.

Он говорил о клеенке, которой застилали матрас из пенопласта.

Каждый день Джон садит в школу ив автобусе Больше остальных предметов ему нравится история, а вот математика дается с трудом — слишком поздно он начал постигать ее азы.

Попивая чай со льдом, мы в первый раз услышали историю Полы. Историю о том, как в сентябре 1998 года она прочитала в церковном бюллетене сообщение семейной пары, удочерившей малышку из России, перевернувшее всю ее жизнь.

Наконец-то мы получили ответ на вопрос, как Пола узнала о Ване. Оказывается, те люди, что в июле вышли из дома ребенка № 10 со своей новой дочкой и наткнулись на Сэру, сидевшую с Ваней на скамейке, были потрясены историей мальчика. Он не шел у них из головы, и они ощущали потребность хоть что-то предпринять. Их заметка в бюллетене произвела сильнейшее впечатление на Полу.

Две недели Ваня провел с Полой в Москве. Он показался ей очень хрупким ребенком, готовым расплакаться из-за любого пустяка.

По мере того как она узнавала о прошлой жизни мальчика, она понимала его страх опять остаться без мамы. Чего он только не делал, чтобы заслужить любовь своих прежних двух “матерей”! Но в Англию его не взяли, а с патронатной семьей остаться не разрешили. Подобно всем отвергнутым детям, мальчик привык возлагать ответственность за свою судьбу на себя самого. После того как от него отвернулись сразу две матери, он стал винить в этом себя.

Когда мы спросили Джона, какое у него сохранилось самое страшное воспоминание о доме ребенка № 10, он ответил что это лицо Адели, склонившейся над ним в тот день, когда Линда не приехала в суд. Милые черты пожилой женщины исказила какая-то ведьмовская гримаса, а слабый голосок звучал зловещим карканьем, как будто она вдруг превратилась в Бабу-ягу: “Они за тобой не приехали. Ты навсегда останешься тут".

Пола не имела ни малейшего представления о перенесенной Ваней травме. Проблема заключалась в том, что мальчик оказался совершенно не подготовленным к кардинальной перемене в своей жизни. На протяжении девяти месяцев, пока Пола собирала документы, никто не удосужился отвести Ваню в сторонку и сказать ему, что он поедет в Америку. На самом деле это не так удивительно, как может показаться. У Марии, официальной Ваниной опекунши, не было никаких контактов с Полой, пока та не прилетела в Москву. Ей была неизвестна даже дата ее прибытия. Учитывая многочисленные препятствия, которые чинили официальные лица, и предательство Линды, психологи, работавшие в проекте Марии, считали, что лучше ничего не говорить Ване, пока усыновление не станет несомненным фактом. Но свершившимся фактом оно стало лишь к тому времени, о котором идет речь.

Между тем человек, сделавший для спасения Вани больше всех, вообще не участвовал в триумфальной кульминации. Мы, конечно, говорим о Вике. Она ни разу не встретилась с Полой, и Поле не пришлось узнать от нее историю Ваниной жизни. Причина была простой: стояло лето, и Вика увезла ребенка на дачу, дышать свежим воздухом, а телефона там не было.

У Вики даже не было возможности попрощаться с Ваней, обнять его и пожелать ему удачи — как и у ее подруг, которые много времени проводили с мальчиком Когда Ваня исчез из Москвы, для Вики он как будто умер.

Пола оставалась в Москве две недели, пока длилось окончательное оформление документов, и все это время Ваня пребывал в состоянии сильного душевного смятения, без конца плакал и изводил Полу капризами. Профессиональный детский психолог, Пола справилась с Ваниным кризисом, на что другие приемные родители, возможно, оказались бы не способны. Она упорно сражалась за вновь обретенного сына, но лишь по приезде в Пенсильванию Ваня окончательно убедился, что больше от него не откажутся. В один прекрасный день он пришел в дом со двора, где играл, и сказал Поле: “Ты моя любимая мама”.

Два дня мы провели с Джоном и Полой, вспоминая прошлое. Многие из этих воспоминаний отзывались в сердце Джона болью, что неудивительно. К тому же его мучили некоторые оставшиеся невыясненными вопросы.

Джон не скрывал, что тяжело перенес расставание с Леной. Память о тех драматичных событиях и легла в основу написания предыдущих глав. Мы сказали Джону, что в своих болезненных переживаниях он не одинок. В душе Лены тоже надолго осталась незарубцевавшаяся рана, хотя ее воспоминания о совместно проведенных месяцах совсем не похожи на Ванины. Лена чувствовала себя преданной. Но, несмотря на разлуку, Ваня все еще занимает свой уголок в ее душе.

На второй день Ваня стал задавать более конкретные вопросы о своей жизни в России. Ему хотелось постичь смысл того, что с ним произошло.

Почему, недоумевал он, Адель, которая производила впечатление совсем не злой женщины, позволила отправить его в интернат? “Наверное, боялась коммунистов”, — предположил он.

Его волновало, что сталось с его родителями. “Из документов вроде бы следует, что они злоупотребляли алкоголем”, — как можно мягче проговорил он. Ване было известно, что у него есть старший единоутробный брат Денис и сестра Ольга 1985 года рождения. Когда он покидал Россию, она находилась в детском доме.

Был и еще один вопрос. Джону стоило немалого труда задать его, а нам — так же мучительно трудно на него ответить. “Почему Вика, узнав об ужасных условиях в психушке, — спросил он Сэру, — не сообщила об этом в полицию?” Вежливость не позволила ему спросить прямо: почему вы немедленно не забрали меня оттуда? Почему на целых девять месяцев бросили меня в этом страшном месте?

Одно лишь это яснее ясного доказывало, что он уже стал американцем. Джон не сомневался, что заявления в полицию о дурном обращении с ребенком достаточно, чтобы мгновенно мобилизовать все спасательные службы, которые тут же вышлют ему на помощь вертолеты и автоматчиков. Как объяснить ему, что в том, как с ним обошлись в России, не было ничего противозаконного? Такова обычная судьба детей с диагнозом “олигофрения”.

Признаюсь, необходимость дать Джону подробный ответ на этот болезненный вопрос и побудила меня написать эту книгу. Чтобы узнать о его семье, пришлось по старинке стучаться в разные двери.

Перед нашим отъездом Сэра решила, что пора вновь соединить людей, которые были так близки десять лет назад. Она достала мобильник и набрала московский номер. Ей ответил бодрый, веселый голос, и Сэра сказала: “Здесь кое-кто хочет с тобой поговорить*.

— Вика, это Джон.

Больше он не мог вставить ни слова. Его оглушил неостановимый поток русских слов. Понадобилось некоторое время, чтобы Джон взял себя в руки и несколько раз повторил: “Вика”, — пока в трубке не воцарилось молчание. Тогда он медленно произнес по-английски то, что не нуждается в переводе ни с одного языка: “Вика, я очень тебя люблю”.