Дай мне шанс. История мальчика из дома ребенка

5 Март — июнь 1996 года Сверхчеловеческий подвиг

Сэре понадобилось три недели, чтобы узнать, куда отправили Ваню.

“Это была непростительная ошибка”, — сказала Сэра через десять лет, вспоминая свои тогдашние действия.

“Мне следовало проявить большую бдительность, но в то время на меня навалилось слишком много всего. Я пыталась проникнуть в замкнутый мир отверженных детей. Чем больше домов ребенка я посещала, тем больше росло мое недоумение. Я не понимала, в чем смысл существования учреждений, в которых няни и воспитатели проявляют поразительную слепоту к страданиям малышей, отданных под их опеку. Даже не имея медицинского образования, я чувствовала, что эти учреждения не спасают детей, а губят их. Ребенка, родившегося с физическими недостатками, пусть даже незначительными, или попросту задержавшегося в развитии, система безжалостно отправляла на дно общества с ярлыком “инвалид". Чем больше я обо всем этом думала, тем яснее мне становилось: больны не дети, больна система.

Ситуацию прояснил ряд мелких событий. После Рождества мне позвонила Стефания Вуд, жена британского посла. После детского праздника в посольстве остался торт, и она попросила отвезти его в детский дом. Естественно, я повезла его в дом ребенка № 10 — к нескрываемой радости воспитательниц, не отрывавших от него жадных взглядов. Разумеется, я понимала, что идея Стефании побаловать несчастных ребятишек вкусным тортом — наверное, ей виделись довольные мордашки, перемазанные шоколадом, — не имела ни малейших шансов воплотиться в жизнь. Торт, конечно, съедят воспитательницы во время своего долгого послеобеденного перерыва. Вернувшись домой, я попыталась поделиться своим возмущением с Аланом, но он сказал, что воспитатели работают за гроши, которых едва хватает на общественный транспорт, а радости они заслуживают не меньше, чем все остальные люди.

— Не об этом речь, — отрезала я. — Как бы мало им ни платили, они должны в первую очередь думать о детях.

Одновременно благотворительная группа понемногу налаживала контакты с первыми стихийными российскими объединениями, в которые входили люди, убежденные, что система детских домов в корне порочна и необходимо поощрять родителей к воспитанию детей в семье. Эти бескорыстные и прозорливые люди, практически не имея средств, в каких-то совершенно убогих помещениях открывали специализированные детские сады, куда принимали детей с ограниченными возможностями и более серьезными расстройствами. Естественно, этим замечательным людям требовалась поддержка, так как от государства они не получали ровным счетом ничего.

Как-то раз я разговорилась с русской няней одной своей соседки. Наши дети катались на коньках в парке имени Горького, а мы их ждали. Эта удивительно достойная и здравомыслящая женщина вызывала к себе невольное уважение. В тогдашней России все, начиная с президента, занимались не своим делом: в стране творился такой хаос, что работа стала делом случая. Эта женщина работала няней, а могла бы быть ведущей на телевидении. Она уже прошла жесткий отбор, но на последнем этапе была отвергнута из-за искривленных зубов, на исправление которых у нее не было денег. Подобно многим другим талантливым женщинам, получившим блестящее образование, но не сумевшим найти работу по специальности, она согласилась присматривать за детьми в семье иностранцев, где ей неплохо платили. Очевидно, она уже слышала обо мне и знала, чем я занимаюсь. И в лоб спросила, зачем я делаю пожертвования в детские дома. Всем известно, вразумляла она меня, что няни и воспитательницы работают там не за зарплату, а за возможность безнаказанно красть. Если на кухню привозят мясо, персонал забирает его себе, а детей кормит картошкой с хлебом. То же самое происходит с бельем. Оно исчезает через заднюю дверь. Вся эта система насквозь прогнила, и, поддерживая ее, я делаю только хуже.

Слова няни полностью совпадали с моими собственными наблюдениями. Я уже не сомневалась: будущее детей зависит от развития негосударственных детских организаций.

Мою точку зрения разделяли и остальные члены нашей благотворительной группы. Однако по мере того, как крепла наша репутация, на нас все более косо стали поглядывать наши попечители из Международного женского клуба. Эта организация, созданная при посольствах, требовала безоговорочного уважения к бюрократической иерархии. А наша благотворительная группа стала действовать слишком “профессионально”.

Теперь-то я понимаю, что их раздражала наша непочтительность к системе дипломатической иерархии, вернее, к замшелым чиновничьим нравам. Одна из лидеров нашей группы, талантливая двадцатичетырехлетняя женщина-психолог, не состояла в браке — какое безобразие! — со своим партнером. Могу себе представить, что об этом думали высокие начальники. К тому же они были просто не в состоянии оценить ту работу, которая проводилась от их имени, то есть от имени Международного женского клуба.

Должна признаться, мне было гораздо проще иметь дело с русскими энтузиастами, которые в сырых подвалах занимались с детьми-аутистами, чем с дамами из Международного женского клуба. Несправедливые упреки, беспочвенные обвинения… Гроза копилась долго, а потом грянул гром. Состоялось заседание, на котором в довольно редкой для дипломатов форме наша группа была заклеймена как “подлежащая удалению раковая опухоль” и исключена из Международного женского клуба. К счастью, для нас это не имело никакого значения. Мы все так же продолжали заниматься благотворительностью и прошли официальную регистрацию. Однако все это заняло немало времени”.

В конце марта Сэра приехала в дом ребенка № 10 по приятному поводу. Для Ани, энергичной и умненькой девочки, очаровавшей американского врача, было доставлено инвалидное кресло-коляска. Правда, процедура доставки заняла целых девять месяцев, но… хорошо то, что хорошо кончается. Аня удивленно наблюдала, как российские врачи из британской благотворительной организации собирают драгоценное средство передвижения и подгоняют к сиденью подушки. Наконец Аню усадили в кресло-коляску, и через несколько секунд она уже отлично управляла ею. Она ездила вперед и назад, поворачивала вправо и влево, запрокидывала голову и от души смеялась. Вокруг толпились воспитательницы. Они изумленно таращили глаза и хлопали в ладоши. Девочка, которая всю свою жизнь провела сидя на стуле или в уголке манежа, у них на глазах неожиданно превратилась в настоящего ребенка.

Без предупреждения Аня рванулась на свободу. Она выехала из комнаты, в которой проводила двадцать четыре часа в сутки, и помчалась по коридору. Ковер кончился, начался линолеум, и коляска покатила еще быстрей. Восхищенные наблюдатели, смеясь, бежали за девочкой. Вот немного потеплеет, и Аня сможет вместе с остальными ходячими детьми гулять во дворе, а не сидеть одна в группе. Однако Сэру неотступно терзала мысль, что для спасения Ани от уготованной ей участи одной коляски недостаточно. Вот если бы у коляски выросли крылья, и она унесла Аню туда, где девочка могла бы развить свои способности!

Глядя на счастливое детское личико, Сэра ощутила уколы совести. Она уже во второй раз приезжала в дом ребенка в связи с доставкой коляски, и каждый раз ей не хватало времени, чтобы подняться к Ване во вторую группу.

Адель, по обыкновению, не показывалась иностранцам на глаза. Перепрыгивая через две ступеньки, Сэра побежала вверх по лестнице. Едва она распахнула дверь, как сразу поняла — что-то произошло. Комната казалась пустой и безжизненной. Андрей сидел на своем обычном месте и с несчастным видом раскачивался взад-вперед. Стул рядом с ним пустовал.

— Где Ваня? — спросила Сэра.

Услыхав знакомое имя, Андрей дернул головой, но, не увидев своего друга, вновь погрузился в молчаливое отчаяние.

Время было обеденное, и воспитательница принесла поднос с мисками.

— Где он?

Воспитательницу вопрос застал врасплох.

— Кто — он?

— Ваня.

— А, Ваня. На него пришла путевка. — Она говорила так, словно Ваня принадлежал далекому прошлому, словно не он совсем недавно одним своим присутствием оживлял мертвящую атмосферу этой комнаты. — Его перевели в интернат.

— В какой интернат?

— Откуда мне знать.

Воспитательница отвернулась, чтобы взять бутылочку для Маши. С тех пор как сломалась лошадка-качалка, Маша постоянно находилась или в зафиксированных ходунках, или лежала в кроватке.

Сэра опустилась около Андрея на колени, и он посмотрел на нее пустым взглядом. Сэра погладила его по плечу.

— Ты скучаешь по Ване.

— Ваня, — едва слышно произнес малыш. Жестокая система разлучила двух мальчиков, которые были близки как братья.

— Андрея переведут туда же, куда и Ваню? — спросила Сэра.

Наступила очередь Маши получить свой обед. Похоже было, что воспитательница кормит не ребенка, а животное. Наклонившись над Машей, она держала бутылку в вытянутой руке, проявляя меньше нежности, чем фермер, кормящий теленка или ягненка. Воспитательница не смотрела на ребенка и не говорила ни слова. Потом повернулась к Сэре:

— Не знаю. Зависит от того, где будет свободное место.

— Но ведь Андрей без него пропадет!

— Ну и что?

На этом воспитательница поставила в их разговоре точку. Пока Сэра шла по коридору и спускалась по лестнице, она никого не встретила. Из-за закрытых дверей кабинетов дефектологов, логопедов, массажистов слышался звон посуды и доносились голоса. Ее все сильнее одолевала ярость. Они же совсем не работают с детьми! К каждой группе была прикреплена только одна воспитательница, в обязанности которой входило менять колготки и кормить двенадцать детей. И ни одна из этих ленивых женщин не помогала им во время обеда. А где в этот “счастливый” день пряталась Адель? В доме ребенка были и другие малыши, нуждавшиеся в креслах-колясках, однако ни одной из воспитательниц даже в голову не пришло составить список. Есть уникальная возможность изменить детишкам жизнь к лучшему, а никто и пальцем не шевельнет. Сэра знала: чтобы собрать денег на такую же коляску, одна пожилая женщина в Уэльсе напекла несколько дюжин кексов и продала все вещи с чердака. А здешний персонал только и делает, что пассивно принимает подарки.

Сэра с силой толкнула дверь. На улице было холодно, но уже ощущалось приближение весны. Снег почти совсем сошел, и во дворе появились лужи. На липах набухли почки, которые скоро превратятся в листья. После долгих зимних месяцев природа просыпалась. Настала весна, а там и лето не за горами. И только в доме ребенка ничего не двигалось с места. Эти дети обречены на вечную зиму.

Сэра подходила к воротам, когда услышала за спиной шаги. С удивлением она узнала Адель. Медицинский колпак съехал ей на ухо, и тонкие туфли мгновенно промокли.

— Сэра! Сэра! Мне надо с вами поговорить. Пожалуйста, пойдемте в дом.

“Как странно, — подумала Сэра, — Адель сама зовет меня. Наверное, следила за мной из окна. Что ей нужно?”

Адель привела Сэру в свой кабинет и заперла дверь. В углу была свалена куча старых вещей — никому не нужные обноски.

— Эту одежду отвезут в интернат, — сказала Адель. — Понимаете, там у детей и такого нет. И у Вани тоже нет. Это страшное место.

Адель говорила сбивчиво, но в конце концов Сэра все поняла. Ваню перевели в Филимонки, в психоневрологический интернат для взрослых. Получив отчет Веры о том, куда отправили Ваню, Адель испытала приступ раскаяния и послала на разведку свою дочь. Вернувшись, дочь рассказала о том, что происходит в интернате. Адель слушала ее, не веря своим ушам. Ваню держат голым. Он в ужасном состоянии. Плакал и просил дочь Адели забрать его обратно в дом ребенка. Но это еще было не самое страшное.

— В интернате дочь говорила с одной девочкой. И та рассказала, что недавно на автобусе приезжали какие-то мужчины. Они кому-то заплатили… и эту девочку…

Договорить до конца у нее не было сил, но ее интонация не оставила у Сэры никаких сомнений по поводу того, что сделали с девочкой.

— Вы хотите сказать, что мужчины вступили в сексуальную связь с этой девочкой?

Адель кивнула. Она схватила ручку и стала что-то быстро писать на листке бумаги.

— Вот адрес. Вы должны это сделать, — сказала она, протягивая Сэре листок.

Не говоря ни слова, Сэра кивнула. Адель отперла дверь и выпустила ее. Оказавшись на улице, Сэра развернула листок. На нем было написано: “Пастухов И. А. 15.3.90. Психоневрологический интернат № 5. Филимонки. Автобус № 611 от станции метро “Юго-Западная”. Потом загородный автобус № 420”.

Вот куда отправили Ваню. В интернат для душевнобольных, до которого надо добираться двумя автобусами. Внизу Адель приписала: “Вернуть в дом ребенка № 10”. Вот такой приказ. Не навестить мальчика, не передать ему кое-какую одежду, а вызволить его из интерната для взрослых. Но как она — иностранка, не знающая здесь ничего, — должна это сделать? Какие, по мнению Адели, у нее для этого есть возможности?

“Если бы Адель попросила меня всего лишь навестить Ваню, — вспоминает Сэра, — я бы немедленно бросилась в интернат. Но вытащить его оттуда было выше моих сил. Я могла организовать посещения врачей, добыть деньги на операции, установить контакт между российскими самодеятельными организациями и западными специалистами, но объявить войну бюрократии — это было немыслимо. Я даже не знала, с чего начать. Ощущала себя персонажем сказки, которым помыкает ведьма, загримированная под милую старушку, и которому предстоит совершить сверхчеловеческий подвиг.

Бумажка, которую мне дала Адель, — продолжает Сэра, — лежала у меня на столе, и вскоре она оказалась погребена под стопкой других, более реалистичных проектов.

Если бы Адель с самого начала подала голос против бюрократов, мобилизовав в свою поддержку людей, которые успели узнать и полюбить Ваню, — Вику, меня, Валентину Андреевну, — многих страданий можно было бы избежать. Но этого не случилось. Она была до мозга костей советским чиновником, привыкшим беспрекословно подчиняться приказам вышестоящих начальников и не оспаривать их ни при каких обстоятельствах, даже если их решения оборачивались роковыми последствиями. Беда была в том, что Адель выросла во времена Сталина, когда людей приучали держать собственные мысли при себе.

Забирая у нее записку с адресом, я еще не подозревала о существовании Вики, как и она — о моем.

Поэтому Сэра, парализованная невыполнимостью поставленной перед ней задачи, не знала, что Адель дала то же поручение и Вике, которая со всем пылом молодости бросилась спасать мальчишку.