Дай мне шанс. История мальчика из дома ребенка

3 1994–1995 Ананасы и павлины

Это может показаться странным, но никто в доме ребенка даже не подумал рассказать Сэре о существовании Вики, а Вике — о Сэре. Сэра ничего не знала о российских волонтерах, хотя в то время, когда она начала посещать дом ребенка № 10, Вика уже несколько месяцев была там почти своей. Их познакомил Ваня, но лишь позже, когда оказался в смертельной опасности и вдали от дома ребенка.

Шел 1994 год. Железная дисциплина советского времени давала сбои, открывая перспективы, невозможные при социализме. Наверное, поэтому никто не препятствовал Вике посещать дом ребенка, хотя Адель подозревала, что, если кто-нибудь об этом проведает, ее ждут неприятности.

“Совсем не задолго до тех событий я стала христианкой и искала смысл жизни, — вспоминает Вика. — Получила диплом физика. Работы не нашла и записалась на курсы изучения Нового Завета. Батюшке я не сказала, что работаю волонтером в детском доме. Боялась, что он меня не благословит. Он предпочел бы, чтобы я работала в приходе, может, даже в самой церкви. Но я верила, что христиане должны делать что-нибудь полезное для общества, и продолжала бывать в доме ребенка. Эти свои посещения я хранила в тайне. Я подружилась с одной из воспитательниц и в ее смену ходила к детям. Меня не выгоняли, но и особой радости не выказывали. Моя подруга работала с грудничками в первой группе, и я очень привязалась к одной малышке, которую звали Маша. На нее все махнули рукой. Ей еще и года не исполнилось, а ее уже зачислили в инвалиды и поставили диагноз “олигофрения”. Но я понимала, что ей просто требовалась материнская любовь. У нее было такое умненькое личико. И она пыталась разговаривать”.

Пока Вика возилась с Машей, она сама стала объектом внимания со стороны кудрявого мальчика, который как-то заглянул в приоткрытую дверь первой группы. Вика его не забыла. “Он придумал свою игру. Заглядывал в комнату и исчезал, когда его звали к себе. Он хотел, чтобы я обратила на него внимание, но ему нельзя было покидать свою комнату. Это строго-настрого запрещалось”.

Подруга Вики сильно горевала, что ничем не может помочь детям. От нее требовалось лишь кормить их и менять им подгузники. Порядками, принятыми в доме ребенка, не предусматривалось, чтобы между детьми и воспитателями возникала взаимная привязанность Малышей постоянно переводили из одной группы в другую, заставляя привыкать к новым лицам. Но хуже всего была "сортировка” маленьких обитателей дома ребенка на больных и здоровых. Больных отсылали во вторую группу. Как-то раз подруга Вики, кивнув на дверь второй группы, сказала: “Там обреченные дети”. Вика сначала даже не поняла, о чем она: “Мне показалось, что она бредит”. Вскоре подруга исчезла.

Однажды, явившись проведать детей, Вика узнала ужасную новость: Машу перевели во вторую группу. Кошмарное впечатление от обстановки комнаты, в которой теперь предстояло жить Маше, Вике не забыть никогда: “Там стояла тягостная тишина, как в больнице, в палате для умирающих, Маша стала стремительно терять с таким трудом приобретенные навыки, замкнулась в молчании — а мы так радовались, когда она наконец-то начала лопотать. В первой группе она научилась брать ручками игрушки, сама жевала, хотя и медленнее других детей. Она даже пользовалась ложкой. Но воспитательницам второй группы не хватало терпения. Они говорили, что им некогда с ней возиться, и стали совать ей в рот бутылку. Да еще и привязывали ее к стулу так, что она не могла пошевелиться. “Какой смысл с ней заниматься? — сказала мне как-то одна из них. — Толку все равно не будет. Она и в четыре года будет такая же, как сейчас. Безнадежный случай”.

На всю группу был всего один ребенок, нарушавший общую кладбищенскую атмосферу, — кудрявый мальчик, назвавшийся Ваней. Он запомнил мое имя и, когда я приходила, спрашивал: “Ты к Машке пришла?” И улыбался мне. Не понимаю, как он мог улыбаться в таком страшном месте”.

Вика вспоминает, как настойчиво он просил ее вывести его за пределы группы. Он сразу догадался, что она ходит с Машей во двор, и поставил себе целью тоже побывать на улице. Однако Вика не соглашалась, считая, что нужна ему меньше, чем Маше.

Ваня ждал, когда они вернутся с прогулки, и просил:

— Вика, погуляй и со мной.

Но она не хотела оставлять Машу без присмотра. И все же однажды, взглянув на его огорченное личико, сдалась. Вика взяла его на руки, и ребенок счастливо засмеялся.

В тот день солнце пряталось за плотными облаками и было пасмурно. Уже на улице, по тому, как Ваня прикрыл ладошкой глаза, Вика поняла, что он не привык к солнечному свету. Как будто всю жизнь провел с завязанными глазами, и вдруг повязка неожиданно спала. При виде детской площадки он завопил от радости.

Вика решила совместить приятное с полезным и заодно провести с мальчиком небольшой урок. Они подошли к липе. Ваня во все глазенки смотрел на шершавую темную кору и светло-зеленые листочки.

— Вот, Ваня. Это липа. Видишь, у нее листья в виде сердечка? Летом они становятся липкими…

Вика помогла Ване дотянуться до листочка. Малыш был буквально зачарован.

Потом она оглядела двор:

— Ты знаешь другие деревья? Покажи мне.

Ваня молчал. Тогда Вика принялась подсказывать: елка, дуб, клен. И вдруг осознала: он просто не понимает, о чем она. Вику охватил ужас.

Когда-нибудь Ваня пойдет в школу. Он должен знать названия деревьев и цветов. Вике пришлось посадить его на землю, а самой обойти двор в поисках цветов. Но здесь росла лишь редкая сорная трава.

Обернувшись, она увидела, как Ваня тянется ручонкой к единственному золотому пятнышку в тени дерева. Вика сорвала цветок и дала его Ване. Он держал желтое чудо за стебелек и разглядывал иголочки лепестков.

— Это одуванчик. Похож на солнышко, правда?

— Солнышко, — повторил Ваня. — Что такое солнышко?

Всего три слова — и Вике открылась страшная правда. Для Вани мир “снаружи” был другой планетой, которой он совсем не знал, потому что никогда не бывал “снаружи”. Ему было известно только то, что находилось в помещении второй группы.

“Я была в замешательстве, — рассказывала Вика. — Стала показывать на все, что нас окружало, а в ответ — тишина. Ваня понятия не имел о небе, об облаках, которые собирались над нами, о траве, на которой мы сидели, о висевших рядом качелях, о воротах, которые отделяли его от всего остального мира. В отчаянии я пыталась найти хоть что-нибудь знакомое ребенку. И только грязно-серая “волга”, стоявшая перед входом, пробудила его память — машинка. Один раз ему довелось поиграть с машинкой.

Вика поставила перед собой почти невыполнимую задачу. С чего начать обучение?

— Начнем с цветов, — решительно объявила она.

Оставив Ваню сидеть на траве, она опять отправилась на поиски чего-нибудь яркого.

Тучи становились все темнее, в воздухе повисла гнетущая духота. Вика нашла один красный мак, а в песочнице — синее ведерко. На землю упали первые капли, но Вика продолжала поиски. Неожиданно прогремел гром. Небеса как будто раз веры иск, и хлынул дождь. Вика бросилась обратно к Ване. Обежала здание и увидела, что Ваня стоит на коленках, запрокинув головку и вытянув руки. На его лице, по которому текла вода, было выражение истинного счастья.

Он был похож на ребенка из пустыни, впервые в жизни попавшего под дождь. Но ведь этот мальчик жил в России, где дождь не такая уж редкость! И если он не знал, что это такое, то лишь по одной причине: маленьких обитателей дома ребенка никогда не выпускали во двор.

Вика подбежала к Ване, подхватила его на руки и стала танцевать вместе с ним, разделяя его радость:

— Это дождь, Ваня, это дождь!

— Дождь, — повторял он, откидывая назад голову, чтобы полнее насладиться новыми ощущениями. — Я люблю тебя, дождь!

Вот когда Вика поняла, что Ваня нуждается в помощи не меньше маленькой Маши. Этот мальчик развивался без чьей-либо поддержки, чудом научился говорить в мире, где царила могильная тишина, — и никому не было до этого никакого дела. В пять лет он не знал, что такое лето и зима, сколько ему лет, в каком городе он живет. А если он не знал даже таких элементарных вещей, то конечно же не мог учиться в школе.

Лишь одна воспитательница разделяла тревоги Вики — Валентина Андреевна. Единственная из всех она не придерживалась общего мнения, что дети с физическими недостатками обязательно слабоумные. Свои убеждения о преимуществах домашнего воспитания она вынесла из семьи и была ярой противницей большевистских идей о совместном содержании детей в домах-коммунах. Валентине Андреевне не хватало профессиональных знаний, но инстинктивно она понимала потребности Вани лучше, чем все специалисты дома ребенка № 10, которых никогда не посещали сомнения в целесообразности того, что дети-инвалиды должны жить отдельно от остальных.

Никто из специалистов даже не задумывался о том, что с детьми из второй группы надо работать. Этих детей они уже “списали”. А вот Валентина Андреевна разучивала с Ваней детские песенки и стихи Чуковского, Маршака и Барто, которым раньше учила собственных детей. Ей доставляли удовольствие словечки, выдумывать которые Ваня был мастак. “Ну, что сегодня твой любимчик Ваня изобрел?” — интересовался у нее муж, когда она приходила домой. Несмотря на тяжелые смены — воспитатели работали сутками, — Валентина Андреевна заставляла Ваню стоять, держась за стенку, и даже ходить. Другие воспитательницы надевали на него подгузники, а она терпеливо приучала его к горшку.

Через некоторое время Вика взяла за правило приходить в дом ребенка в дни дежурств Валентины Андреевны, которая, как и все остальные, работала в режиме “сутки через трое”. Ее муж, полковник Российской армии, раньше служил в госпиталях по всему Советскому Союзу. Потом он вышел в отставку, и ей пришлось подумать о заработке в дополнение к его мизерной пенсии. Так она попала в дом ребенка. Конечно, платили тут мало, работа была тяжелая, но Валентина Андреевна всегда придерживалась собственных жизненных принципов и старалась, чем могла, облегчить жизнь детям.

Однажды в конце декабря Валентина попросила Вику приехать до дневного сна, намекнув, что придумала кое-что необычное:

— Это будет сюрприз для Вани.

Четыре дня спустя, когда Вика, как всегда опоздав, появилась во второй группе, она обнаружила, что Ваня уже не спит. Он сидел в кроватке, а Валентина Андреевна, разбудившая его пораньше, вынимала из сумки аккуратный коричневый пакет.

— Вика, ну наконец-то! А то я уж волноваться начала, — сказала Валентина Андреевна. — Очень тебя прошу, посиди с детишками. Понимаешь, у нас с Ваней важное свидание. — Ваня был так взволнован, что едва мог усидеть на месте. Валентина Андреевна повернулась к нему: — Смотри, что я тебе принесла. Полночи провозилась.

Она развернула бумагу и достала рубашку цвета хаки. Встряхнула ее за плечики и показала мальчику. У Вани никогда не было собственной одежды.

— Смотри — это армейская рубашка. Мой муж — полковник. У него три звезды. Но тебе пока хватит и одной, как у майора.

На рубашке было два нагрудных кармана, ряд медных пуговиц и, самое главное, на плечах — погончики с блестящей пятиконечной звездочкой на каждом, подтверждающей Ванино звание.

Валентина Андреевна надела на мальчика рубашку и аккуратно застегнула пуговицы. У Вани загорелись глаза.

Потом она достала из сумки хорошенькие брючки с острой стрелкой.

— Это брюки моего внука. Он из них вырос. — Валентина Андреевна помогла Ване натянуть брюки на слабенькие ножки и извлекла из сумки подтяжки. — А это — подтяжки моего мужа. Но я их подогнала под твой размер. — Завершил костюм зеленый галстук, также появившийся из сумки. Наконец Валентина Андреевна расчесала непослушные кудри мальчика. — Каков красавец! Богатырь! — Она прижала Ваню к груди. — Здравия желаю, товарищ майор!

— По вашему приказанию прибыл, товарищ майор! — подхватила Вика и отдала Ване честь.

Конечно же Ваня не знал, кто такой майор, однако ему понравилось, как он теперь преобразился. Так впервые в жизни Ваня получил красивую одежду.

Из дома Валентина Андреевна захватила бумагу и ручку. Она положила перед мальчиком чистый лист, а в пальчики ему вложила ручку:

— Будем писать приказы солдатам.

Обе женщины отступили на шаг, чтобы полюбоваться Ваней. Смотрелся он на диво привлекательно.

В эту минуту в комнату вошла, как всегда, встревоженная Адель, старательно не глядевшая в сторону Вики.

— Стулья! — тревожным шепотом сообщила она. — Стульев не хватает. Праздник начинается.

Адель не сразу узнала малыша, сидевшего за столом с ручкой в руке.

— Вы только посмотрите! Боже мой! Вылитый курсант академии! — Она захлопала в ладоши. — А вырос-то как!

Повосхищавшись еще немного, Адель ушла, унося с собой пару стульев.

Валентина Андреевна открыла свой секрет. Она собиралась взять Ваню на новогодний праздник.

И там Ваня должен был спеть песенку, которой она его научила, — “В лесу родилась елочка”.

— А Андрея с Машей тоже возьмем? — спросил Ваня.

— Вторую группу не приглашали, — ответила Валентина Андреевна, — но мы с тобой все равно придем. Ну, ты собираешься или нет?

Валентина Андреевна взяла мальчика под мышки, поставила на пол, и они зашагали к двери. Валентина Андреевна вела его за руку, чтобы второй рукой он придерживался за стену. Шли они ужасно медленно: сначала Ваня передвигал одну ножку, потом подтягивал к ней вторую. До них донеслись звуки аккордеона, игравшего русскую плясовую, и Ваня до того разволновался, что ему на мгновение изменили силенки. Он хотел опуститься на пол и поползти, но Валентина Андреевна не позволила.

— Майоры не ползают, — твердо сказала она. Ваня смотрел на нее, умоляя взять на руки, но Валентина Андреевна была непреклонна. — Если хочешь на праздник, иди сам.

Вика с порога наблюдала за их медленным продвижением. Валентина Андреевна больше всего была похожа на строгую, но добрую бабушку, которой у Вани никогда не было. Пусть она не обладала специальными знаниями, зато у нее был бесценный родительский опыт, и весь его она щедро отдавала мальчику, на которого профессиональные врачи и педагоги махнули рукой.

Наконец они одолели коридор и вошли в небольшой зал, предназначенный для торжественных случаев. Здесь царил праздник. В углу стояла высокая, почти до потолка, елка, украшенная золотой и серебряной мишурой. Пыльные кактусы на подоконниках были закрыты пахучими еловыми ветками. Дети сидели на расставленных рядами деревянных лакированных стульчиках, раскрашенных черным, золотым и красным.

Воспитательниц было не узнать. На аккордеоне играла подруга Адели, светловолосая актриса, одетая в светло-голубое платье с блестящей серебряной вышивкой — костюм Снегурочки. Громоздкий инструмент не мешал ей бабочкой порхать по залу. Сотрудницы постарше, казалось, с трудом сдерживались, чтобы не пуститься в пляс. Уперев руки в боки, они притоптывали каблуками, разом сбросив лет по двадцать.

Музыка стихла. Воспитательницы заозирались, ища Адель, но ее нигде не было. Тогда Снегурочка взяла бразды правления праздником на себя.

— Кто хочет рассказать стихотворение? — спросила она.

Со стула поднялась маленькая девочка с большим белым бантом в волосах и пролепетала несколько строчек.

— Молодец! — похвалила ее Снегурочка. — Кто еще нам что-нибудь покажет?

Дети молча сидели на своих стульчиках.

И тут вперед вышла Валентина Андреевна:

— Есть и еще артист. Ваня хочет выступить.

Воспитательницы удивленно переглядывались, пока Валентина Андреевна помогала Ване подойти к елке. Очевидно, у всех промелькнула одна и та же мысль. Неужели этот мальчик из второй группы? Откуда у него такая замечательная форма? Валентина Андреевна устроилась на стуле, а Ваню посадила к себе на колени.

— Ваня споет песенку “В лесу родилась елочка", — объявила она.

Все замерли в ожидании знакомой песенки, однако Ваня решил созорничать. Его номер оказался полной неожиданностью.

Дети захихикали. Ваня заулыбался, счастливый, что сумел произвести впечатление на аудиторию, и продекламировал последние строчки:

Воспитательницы засмеялись. Валентина Андреевна смутилась:

— Ваня, что еще за котик? Мы же договорились, что ты будешь петь про елочку.

Валентина Андреевна покраснела — ведь она сама научила Ваню шуточному стишку про котика. Но ей и в голову не могло прийти, что мальчик вздумает рассказывать его на празднике.

Это было экстраординарное событие. Инвалид, обреченный на молчание, явившийся без приглашения, стал звездой на ежегодном празднике! Ему удалось развеселить и взрослых, и малышей, тогда как “нормальные” дети тихонько сидели на своих стульчиках и не проявляли никакой инициативы. Беспомощный мальчик продемонстрировал уникальный талант — быстро сходиться со всеми, кого встречал на своем пути. Разумеется, он и сам не понимал, что своим неожиданным выступлением рушит устои, на которых зиждилась вся система работы дома ребенка, основанная на разделении детей на больных и здоровых, обучаемых и необучаемых, на тех, кто имеет потенциал, и тех, кто обречен. Воспитатели, весело смеявшиеся над Ваниной шуткой, в каждодневной работе слепо следовали официальным указаниям и не могли разглядеть способности мальчика. Адель, как ни странно, была не так зашорена, как они, но она не чувствовала в себе сил прийти Ване на помощь.

Десять дней спустя — снова дежурила Валентина Андреевна — во вторую группу ворвалась негодующая Адель. Почему Ваня до сих пор здесь, возмущалась она, когда ему пора быть на комиссии. Слово “комиссия” пугало обеих женщин. В ее состав входили врачи из психиатрической больницы № 6, которые осматривали детей в возрасте четырех лет и производили освидетельствование, определявшее всю их последующую жизнь. По неизвестным причинам Ваня два года подряд пропускал осмотр. Но теперь, когда ему вскоре должно было исполниться шесть лет, откладывать больше было нельзя.

Валентина Андреевна одела мальчика и хотела накормить его, но Адель не позволила. Больше всего ее страшило, что она заставляет комиссию ждать. Она не дала даже причесать ребенка.

— Некогда, — отмахнулась главврач, подхватила Ваню и устремилась вместе с ним прочь.

Валентина Андреевна вышла за ними в коридор. Адель буквально бегом бежала вперед. А ведь совсем недавно Ваня в майорской форме горделиво шел этим самым коридором, готовясь всех удивить на новогоднем празднике. Но сегодня его тащили, как беспомощную куклу. Он не отрываясь смотрел назад, на свою Андреевночку, застывшую на пороге комнаты Она протянула к нему руки, но дверь зала, куда несла его Адель, уже захлопнулась. Хотя Валентина Андреевна знала Ваню лучше всех остальных воспитателей и врачей дома ребенка, у нее был не тот статус, чтобы ее допустили к участию в заседании комиссии.

В зале вместо праздничной елки и других атрибутов праздника стояли в ряд четыре стола, за ними сидели пять женщин в белых халатах.

Адель усадила Ваню на стул перед комиссией и отошла к дальней стене. Увидев сразу столько чужих людей, Ваня напрягся. Страх почти парализовал его. Волосы его были в беспорядке, несколько вихров упали на лоб, остальные стояли торчком. Он переводил взгляд с одной женщины на другую, пытаясь уловить в их глазах хотя бы намек на дружелюбие. Потом повернулся к Адели, но та была занята самоваром — заваривала чай для членов комиссии.

Заместительница Адели держала в руках толстую медицинскую карту Вани и вслух зачитывала выдержки из истории болезни. Родился шестимесячным, был реанимирован, диагноз — детский церебральный паралич, мать — алкоголичка, лишена родительских прав через полтора года после рождения ребенка.

Прежде чем она закончила, одна из сотрудниц больницы № 6 вышла из-за стола и, не говоря ни слова, принялась щелкать пальцами: перед Ваниным лицом, над его головой и за головой. Потом повторила то же еще раз. И еще.

Заместительница главврача продолжала читать свой отчет. Несмотря на регулярные сеансы массажа, мальчик так и не научился ходить.

И тут Ваня не выдержал:

— На Новый год я тут ходил.

Члены комиссии удивленно переглянулись. Но заместительница Адели заявила, что это чепуха. На самом деле он не может ходить самостоятельно.

Председатель комиссии попросила одну из своих коллег осмотреть ноги мальчика. Та завернула ему штанишки и стала его ощупывать. Потом стала поднимать и опускать ему ножки. На его крики она не обращала внимания. И вынесла вердикт: мышечный тонус отсутствует, сухожилия напряжены. Ходить ребенку не суждено.

После этого поднялась пожилая женщина и поинтересовалась, почему в истории болезни нет ни одной записи логопеда. Она предложила Ване несколько тестов. Положила перед ним несколько картинок и попросила рассказать о них.

На первой картинке была береза. Как называется это дерево, спросила Ваню логопед.

— Липа, — ответил он, вспомнив единственное дерево, которое видел в своей жизни.

Следующую картинку он тоже узнал. Это была матрешка. Однако вопроса: “Из чего сделана матрешка?* — он не понял. Подумал и сказал:

— Я играл в матрешки с Андреем.

Потом было еще хуже. Ему показали светофор и спросили, на какой цвет можно ехать или идти. Но Ваня никогда не видел светофоров. Он же никогда не бывал за пределами дома ребенка.

Не узнал он и буханку хлеба, потому что ни разу не видел целую буханку. Дальше шли ананас, муравей, репа, кремлевские башни, удочка и, наконец, павлин.

Потом женщина убрала картинки и спросила:

— Какой сегодня день недели?

— Сегодня день Андреевночки, — ответил Ваня Ей этот ответ явно не понравился.

— А завтра? — спросила она.

— Завтра Настин день, — ответил он и прибавил, что потом будет Танин день.

— В каком городе ты живешь? — был последний вопрос.

И опять Ваня долго молчал, прежде чем ответить:

— Я живу здесь, в доме ребенка.

— Где он находится?

— Здесь.

На этом экзамен закончился. Члены комиссии начали обсуждение. Посыпались термины: “необучаемость”, “выраженная дебильность”, “имбецильность”, “общее недоразвитие речи”. Глава комиссии, по-видимому, стремилась побыстрее покончить с рассмотрением этого случая. Она приказала Адели унести Ваню. Адель отошла от стола с кипящим самоваром, подхватила Ваню и, понимая, что его судьба уже решена, осмелилась выступить в его защиту.

— Он знает много песен и стихов, — робко проговорила Адель. — Может рассказать, если вы позволите.

Однако никто не обратил на ее слова внимания. Члены комиссии уже листали историю болезни следующего ребенка.

Миновало две недели, а Вика понятия не имела о визите комиссии и вынесенном Ване приговоре. Она была занята приготовлениями к празднованию православного Рождества, которое в России приходится на седьмое января. Едва переступив порог второй группы, она заметила, что у Валентины Андреевны заплаканные глаза. И только тут узнала ужасную новость. Валентине Андреевне ее сообщила воспитательница, у которой она принимала дежурство:

— Вам уже сказали, куда переводят вашего любимчика?

По лицу Валентины Андреевны было понятно, что ей ничего не известно.

— На него пришла путевка. В интернат для тяжелых.

Валентина Андреевна призналась Вике, что не может оправиться от потрясения. Ее страх передался и Вике.

— Но ведь там его совсем не будут учить! Как можно так поступить с ребенком?

— Его отправляют в страшное место, — подтвердила Валентина. — Уже прислали путевку. И мы ничего не можем сделать, чтобы его спасти. Слишком поздно.

“Я ответила, что кое-что сделать могу, — вспоминает Вика. — Тут же пошла к Ване и взяла его из кроватки. Он очень обрадовался, увидев меня. Думал, мы будем играть, но потом заметил, что я расстроена. Ничего не сказал, когда я поднесла его к окну. Я показала ему на небо.

— Небо, — повторил он.

— А на небе Бог. Как надо говорить Богу?

— Как?

— Боженька, помоги мне. И Он пришлет тебе ангела-хранителя, чтобы тот присмотрел за тобой.

— Боженька, помоги мне, — повторил Ваня”.

Следующие несколько недель Вика постоянно навещала Ваню. Это было ужасно — знать о его участи и быть не в силах ему помочь. Вскоре Ваня и сам догадался, что его ждет что-то очень плохое. Каждый раз, когда Вика уходила, он с тревогой спрашивал ее:

— Ты еще придешь ко мне? Вика, ты придешь?