17 Январь — май 1998 года Империя наносит ответный удар

Британская комиссия по усыновлению собиралась девятого января, но прошла неделя, а Сэра все еще не получила от Линды никаких известий. Она так нервничала, что каждый телефонный звонок заставлял ее едва ли не подпрыгивать на стуле. И вот поздним вечером, сняв трубку, она услышала знакомый голос, прерываемый рыданиями.

— Линда, это вы? Что случилось?

— Да, да, это я.

Линда плакала и плакала, и это могло означать только одно: новости хуже некуда. В конце концов Сэре удалось вытянуть из Линды несколько более или менее внятных слов.

— Меня поддержали. Члены комиссии дали согласие на усыновление.

— Так это же прекрасно! А вы плачете!

— У меня гора упала с плеч! Но я все никак не могу успокоиться. Знаю, что веду себя глупо.

Линда рассказала Сэре, что они с дочерью отпраздновали это событие, открыв бутылку хереса, хотя еще не было шести часов, и выпили за счастливое событие. Ване, правда, придется подождать еще пару месяцев, но теперь он точно на пути в Англию.

— Линда, я немедленно всех обзвоню. Вика будет в восторге. Она молилась за вас.

Еще час Сэра не отрывалась от телефона. Вика сказала, что на следующий день собирается навестить Ваню в больнице, однако обе решили, что не стоит ничего ему говорить, пока не поставлена последняя печать на документах.

Единственным человеком, который не выразил никакой радости, был адвокат Григорий. По телефону его голос звучал угрюмо и холодно:

— Хорошие новости. Но у меня сейчас тяжелое время. Эти твари меня обложили. Они хотят меня уничтожить.

Сэра не поняла, о чем он, но догадалась, что говорить с ним по телефону бесполезно, и напросилась назавтра к нему на прием.

“Должна признаться, что, столкнувшись с процессом усыновления в России, я оказалась совершенно неподготовленной. Я недооценивала роль министерств, департаментов, баз данных и судов, с которыми имел дело Григорий. Мне было ясно одно: он попал в беду. Тогда я сделала то, что сделала бы на моем месте любая женщина, то есть рассказала обо всем Алану и попросила его пойти к Григорию вместе со мной.

Офис Григория располагался в недрах бывшего советского министерства. Собственно, поначалу у адвоката даже не было своего кабинета, и только со временем он сумел устроиться в приемной какого-то начальника. От его вида мы пришли в ужас: он совсем опустился, был небрит, под глазами мешки”.

Кивком головы Григорий пригласил Сэру и Алана сесть по другую сторону стола.

— Итак, что происходит? — спросил Алан.

Григорий сунул ему в руки газету.

— Меня хотят уничтожить. Придумывают всякие истории для прессы.

— Кто?

— Бабьё из министерства. Ополчились на меня за то, что я хотел сделать этот бизнес чистым.

Сэра и Алан с изумлением прочитали статью, в которой прямым текстом говорилось, что Григорий наживается на усыновлениях. Вместо того чтобы заботиться о бездетных семьях, он якобы берет с несчастных иностранцев, которые отчаянно хотят иметь детей, десятки тысяч долларов. В статье упоминался и Ваня, так что автор наверняка ознакомился с материалами Алана, опубликованными в “Телеграф”.

— Послушайте, Григорий, это правда, что с иностранцев, которые хотят стать приемными родителями, вы берете за услуги тысячи долларов? Вы не можете быть одновременно благотворителем и бизнесменом!

Из кабинета начальника появилась секретарша и стала протискиваться к двери. Сэра и Алан придвинулись ближе к столу.

— Мне же нужно зарабатывать деньги, — сказал адвокат. — Я должен платить аренду. — Он обвел рукой помещение с умирающим цветком на краю стола. — Я даже секретаря не могу себе позволить. К тому же мои гонорары смехотворны по сравнению с тем, что зарабатывают американские агентства.

Раздражение как будто оживило его, и он вновь обрел адвокатский апломб. Григорий объяснил, что статья — всего лишь одна из акций кампании, инициированной бюрократами, являющимися составной частью системы усыновления. Эти бюрократы, сказал он, регулярно получают деньги от зарубежных агентств. И вот, ощутив угрозу со стороны независимого Григория, участники этих доходных взаимоотношений решили его устранить.

— Поймите, — горячился Григорий, — речь идет не только о Ване. Я работаю ради всех сирот России и ради всех тех бездетных пар, которые не могут себе позволить платить агентствам огромные суммы.

Сэра сочувствовала Григорию, однако для нее гораздо важнее было определить положение Вани. Если Григорий ввяжется в войну с министерством, сумеет ли он добиться благополучного исхода в Ванином деле?

Никаких проблем, ответил Григорий. Принят новый закон об усыновлении — впрочем, он сам, работая помощником депутата, участвовал в его разработке. Ведьмы из министерства не смогут ему помешать. Он расправил плечи, откинулся на спинку кресла и дал Сэре и Алану слово, что выиграет дело. Ему нужны лишь документы из Англии.

Сэра напомнила ему, что в Англии положительное решение уже принято, на что Григорий, сделав рукой нетерпеливый жест, ответил, что это только начало.

Из ящика стола он достал отпечатанный лист бумаги и перечислил наименования пятнадцати документов, которые ему должны прислать из Англии.

— Будь они у меня на руках, Ваня был бы уже на свободе.

В течение следующих недель кампания против Григория набирала обороты. Ему предъявлялись все более абсурдные обвинения. В одной статье, например, говорилось, что он продавал грудных детей прямо с самолета. Другая статья была озаглавлена: “Россиянки продавали своих младенцев в США за 10 тысяч долларов”. Все московские журналисты вдруг заделались экспертами в оценке стоимости российских детей — и, как назло, как раз в это время в Америке произошло несколько трагических случаев, получивших широкий резонанс. Приемная мать до смерти забила двухлетнего мальчика; в самолете, летевшем в Нью-Йорк, супружеская пара, обозленная непослушанием приемных дочерей, принялась их лупить, вызвав гнев остальных пассажиров. Доверчивый читатель в Москве и других городах России мог сделать вывод, что во всем этом виноват один Григорий.

Для выяснения того, почему у Григория появилось так много врагов, хватило пары телефонных звонков. Еще в феврале, заканчивая работу по оформлению документов для усыновления Андрея, Григорий решил создать себе рекламу. Он созвал пресс-конференцию и осудил чиновников, занимающихся усыновлением детей в семьи иностранцев за взятки. Он также обвинил их в создании особой базы данных на здоровых детей — он назвал ее “золотым фондом”, — которых они предлагают тем, кто посулит больше денег. Себя он позиционировал как борца за права российских бездетных семей, которые мечтают усыновить ребенка, но не могут платить за это столько, сколько платят американцы.

Григорий, возможно, был прав, когда говорил о противозаконных платежах, но, засунув в улей палку и растревожив пчел, он неверно оценил баланс сил между независимым юристом и чиновничьим аппаратом. Задетая за живое мстительная бюрократия не стала терять время даром и тут же перешла в наступление. Он и сам представляет интересы потенциальных зарубежных усыновителей за деньги, обличающе возопили чиновники, забыв упомянуть, что суммы гонораров Григория были несоизмеримы с требуемыми агентствами по усыновлению в США. Кроме того, против него выдвинули еще тысячу разных обвинений — до кучи.

Теперь, по прошествии времени, очевидно, что надо было забрать у Григория дело об усыновлении Вани. Но кто вместо него взялся бы вести это дело за плату, которую могла осилить Линда? У Сэры и Алана не было на примете больше никого.

Лишь в марте прибыл курьер, доставивший пакет для Григория. Пакет был утешительно увесистым. И таким драгоценным, что Сэра робела, открывая его. Сев за обеденный стол, она осторожно сняла пластиковую упаковку, и у нее в руках оказалась скрепленная красной ленточкой пухлая пачка документов с красной печатью на каждом. Прежде ей не приходилось видеть ничего подобного — словно она перенеслась в действие “Холодного дома” Диккенса. Аккуратно, по одной, она пролистнула все восемьдесят страниц — на каждой красовались подписи и штампы. В конце концов она добралась до бумаги, скрепленной печатью Министерства иностранных дел со львом и единорогом, с указанием суммы в шестьдесят два фунта стерлингов. Это было подтверждение правомочности всех документов. Больше всего на свете Сэре хотелось схватить все эти подписи и печати, поехать в дом ребенка и сунуть их под нос Адели. Вот вам доказательство того, что Ваня едет в Англию! Впрочем, она быстро опомнилась. Адель подождет. Первым делом надо ехать к адвокату.

Прошла неделя. От Григория, забравшего пакет документов, не было ни слуху ни духу. Но Сэра не слишком волновалась — стопроцентно уверенная в британской системе законодательства, она не сомневалась, что документы в полном порядке. Потому-то для нее стало шоком, когда Григорий позвонил с сообщением, что побывал в министерстве и у них серьезная проблема. Сэра попросила его немедленно приехать.

Первым делом Григорий взял ножницы. Сэра в ужасе смотрела, как он собирается перерезать красную ленточку.

— Григорий, так нельзя. Это же официальные документы.

— Надо.

Щелкнули ножницы, и ленточек стало две.

Распаковывая досье, Григорий объяснил, что министерские чиновники отказались рассматривать документы под тем предлогом, что они переплетены одной ленточкой, следовательно, по их мнению, являются одним документом. Григорий пытался спорить, но это было бесполезно. Документы следует разделить, переплести по отдельности, заверить у нотариуса и на каждом проставить апостиль.

— Но Линде придется потратить на это половину всех собранных денег! Каждая бумажка стоит шестьдесят два фунта!

Красная ленточка, которая должна была стать для Вани нитью Ариадны, валялась на полу.

— Это еще не все, — продолжил адвокат. — Они говорят, что документы неправильно переплетены. Передайте Линде, чтобы предупредила нотариуса: концы ленточек необходимо прочно закрепить на документе сургучной печатью. Если концы будут болтаться, документы не примут.

— Григорий, вы шутите. Вы уверены, что с вами не играют в какие-то игры?

Сэра вспомнила свидетельство об обследовании семьи — полстранички текста, — которое получила ее американская подруга. На его составление социальный работник потратил от силы полдня. Почему же в министерстве приняли тот документ и отвергли этот, явившийся результатом восьмимесячных проверок?

Но и на этом сюрпризы не кончились. Григорий разделил документы на две кучки и попросил принести мусорное ведро.

— Вот эти документы не нужны. Их можно выкинуть, — сказал он, подавая Сэре внушительную стопку бумаг, выглядевших вполне солидно, во всяком случае, на каждой стояла печать. — Зато нам нужны еще четыре документа.

Григорий дал Сэре список этих документов.

Первым в списке значилось подтверждение того, что агентство, занимающееся делом с английской стороны, имеет право на эту деятельность.

— Конечно же оно имеет на это право! Тамошнее расследование было санкционировано местным советом. Совет не станет обращаться в агентство, которое не имеет права заниматься этим делом! — Сэра внимательно посмотрела на Григория. — Вы уверены, что министерские дамы не пытаются отправить Ванино дело, скажем так, в долгий ящик?

Он не ответил.

Едва ушел Григорий, Сэра позвонила Линде. Когда они беседовали последний раз, та плакала от радости, что все наконец-то закончилось. А теперь Сэра вынуждена была сообщить ей, что документы, собранные с таким тщанием, отвергнуты министерством. Сэра очень старалась, чтобы у Линды не создалось впечатление, что ей придется начинать все по новой, но все равно хлопот предстояло много. Положив трубку, Сэра подумала, что у чиновниц из министерства могут быть только две серьезные причины для отказа. То ли они вымогают взятку, то ли — жуткое предположение — настолько бессердечны, что нарочно саботируют усыновление Вани, лишь бы насолить Григорию.

Наутро Сэра проснулась с мыслью, что у нее полно срочных дел. Отказ принять документы приостановил процедуру Ваниного усыновления, и ей необходимо было съездить в дом ребенка. К счастью, она получила из Флориды несколько фотографий Андрея, в том числе ту, на которой он, совершенно счастливый, гладил зверей в зоопарке. Вынув из золоченой рамки семейную фотографию, Сэра вставила в нее снимок Андрея. Соседка принесла ей массу детских вещей, и Сэра грузила их в машину, когда поя вилась ее новая подруга Рейчел, тоже “жена”, но еще и юрист по профессии. Ей очень хотелось посмотреть на дом ребенка.

Несмотря на то что наступил апрель, в Москве сильно похолодало и выпал снег. Они подъехали к дому ребенка и увидели детей из Ваниной группы, которые играли во дворе.

“Я говорю “играли”, но играть-то они как раз не умели. Дети просто бесцельно передвигались по двору под присмотром Дуси, пожилой воспитательницы, которая постоянно выпрашивала у новых охранников сигареты. У Вани, недавно вернувшегося из больницы, вид был невеселый. Его усадили в коляску, но он все время сползал из нее в снег. Как всегда, первым делом Ваня сообщил главное: “Я замерз”. Я поставила его на ноги и стала ходить с ним, чтобы он согрелся. Рейчел поспешила к остальным детям, но Дуся демонстративно, словно та заразная, увела их подальше. Ваня попросился посидеть в автомобиле, и я оставила их вдвоем с Рейчел, чтобы он пока поучил ее русскому языку”.

Сэра решила подмаслить Дусю. Судя по всему, Ване было суждено пробыть у нее в группе еще несколько месяцев. Но тут Дуся заговорила сама:

— Ну все, всех врачей он прошел. Так что все готово.

— Как же так? — поразилась Сэра. — Это ведь быстро не делается.

— Еще как делается! Не он один, все получили направление в тридцатый интернат.

Сэра застыла в недоумении:

— Но его усыновляют! Он едет в Англию.

— Вот про это ничего не знаю. Я другое слышала. Его переводят в тридцатый интернат. Вместе с остальными.

Сэра бросилась вверх по лестнице. Надо срочно переговорить с Аделью. Она уже снимала сапожки, когда охранник вдруг раскричался на воспитательниц за то, что пускают в дом неизвестных людей. “Я поняла, что он имеет в виду меня. Странно, ведь он уже много раз видел меня здесь. Потом он потребовал, чтобы я расписалась в книге посетителей”.

Появилась заместительница Адели. Адель в отпуске, сообщила она. Будет не раньше чем через месяц. Никаких особых инструкций насчет Вани и его предполагаемой отправки в интернат она не оставила.

— Почему же вы не известили нас, что с усыновлением есть сдвиги? — с укором спросила Сэру заместительница.

Опять ее упрекают в безответственности! Но она была уверена, что адвокат звонил в дом ребенка и рассказал, что в Англии дело решилось положительно. Оказывается, здесь никто ничего не знал. Собраны почти все документы, объяснила Сэра. Осталось внести в них некоторые коррективы, и Ваня отправится в Англию.

Возвращаясь к машине, Сэра кипела от ярости. Адель, видите ли, уехала в отпуск и не оставила никаких инструкций. Ясное дело — как всегда, увиливает от ответственности. А без нее “Ванина проблема” будет решена очень просто — его, пока она будет отдыхать, просто-напросто увезут в интернат № 30. В отсутствие Адели воспитательницы открыто называли Ваню “тяжелым” и жаловались, что устали от него. На его явный прогресс после пребывания в больнице № 58 никто не обратил внимания. Им не терпелось от него избавиться.

Ваня до того очаровал Рейчел, что она позволила ему посидеть за рулем. Потом они пошли провожать его через заснеженный двор, и он не скрывал огорчения, что приходится вылезать из машины. Сэра вела его за руку, и вдруг Ваня сердито сказал ей, что она держит его слишком крепко и ему больно: мальчик уже понял, что с теми, кто не работает в доме ребенка, можно свободно говорить обо всем.

Рейчел показала ему, как лепить и бросать снежки, — никому из воспитателей даже в голову не пришло, что и этому тоже детей надо учить. Но тут Ваня заметил Веру, которая шла им навстречу, и настроение у него сразу же испортилось.

— Зачем ты сказала, что я еду в интернат, если я туда не еду? — спросил ее Ваня таким тоном, словно разговаривал с ровесницей.

Потом он повернулся к Сэре:

— Я еду в Англию?

— Да, едешь.

— И больше не вернусь, нет?

Ваня понятия не имел, что такое Англия, но твердо знал, что там лучше, чем в его родном городе.

На снегу лежали мешки с пожертвованиями, и Ваня настоял на том, чтобы помочь внести их в дом. Он на все был готов, лишь бы походить на простого посетителя.

Они доставили Ваню в группу, и Дуся попросила Сэру и Рейчел ненадолго остаться и присмотреть за детьми. Едва за ней закрылась дверь, как дети словно с цепи сорвались, стали носиться по комнате и сбрасывать с полок игрушки. Но, заслышав шаги воспитательницы, мгновенно расселись по своим местам, явно боясь ее гнева. Дуся принесла обед — что-то серое, напоминающее яичницу, и зеленый горошек. Каждый получил по крошечному кусочку черного хлеба. Ваня попросил Сэру проводить его в туалет, и она пришла в ужас от того, как мальчик истощен. У него не было ягодиц. Чтобы он рос и набирался сил, его нужно было правильно кормить. Дима, которого Адель не отпустила в Голландию, выглядел совершенно несчастным. Дети, оставшиеся без строгого ока Дуси, все время его задирали. “Уже вернувшись домой, я все не могла избавиться от изумления, в очередной раз вызванного Ваней. Силе духа этого мальчика мог бы позавидовать и взрослый. Еще я отметила, что он стал отлично говорить, — вспоминает Сэра тот не самый счастливый день. — Как же мне хотелось забрать его домой и накормить до отвала!”

2 апреля 1998 года

Через две недели произошло событие, утвердившее Сэру в ее худших подозрениях относительно трений Григория с чиновниками. Адвокат позвонил и сказал, что нуждается в ее помощи в связи с одним из российских документов. Речь шла о справке из министерства, подтверждающей, что Ваня не менее шести месяцев находился в списке на усыновление. Это означало, что российский гражданин имел возможность подать заявление на его усыновление до того, как это сделают иностранцы. Обычная бюрократическая закорючка.

— Как правило, министерству требуется две недели, чтобы ответить на запрос. Не могли бы вы им позвонить и ласково попросить ускорить процесс?

Иначе это будет тянуться до скончания века. Кстати, на носу майские праздники.

— А разве вы сами не можете это сделать?

— Лучше, если это сделаете вы, — стоял на своем Григорий. — Скажите, что вы родственница Линды, например ее двоюродная сестра.

— Двоюродная сестра, которая вдруг оказалась в Москве?

Флетчеры имели твердое намерение в мае прилететь в Москву и привезти недостающие документы. Если Григорий их получит, то появится слабая — невероятно слабая — надежда, что процесс усыновления завершится, пока они будут в Москве.

Сэра позвонила в министерство. Ответившая ей дама, судя по всему, была в курсе Ваниных проблем. Может быть даже, чиновницы в конце концов сжалились над ребенком, над которым вновь нависла угроза психушки. Однако голос дамы звучал спокойно и равнодушно, тогда как Сэра перешла на просительный тон.

— Мне известно, что документ должен быть готов к первому мая, но первого начинаются праздники. Не могли бы вы подготовить его немного раньше? Это нам очень помогло бы.

— Об этом не может быть и речи, — отрезала чиновница. — Документ будет готов по окончании майских праздников. Попробуйте позвонить одиннадцатого;

— Но тогда адвокат получит его в следующем месяце! Это слишком поздно.

— Что ж поделаешь.

В отчаянии Сэра предприняла еще одну попытку:

— Но ведь это всего лишь подтверждение того, что ребенок включен в список. Самый простой документ. Я бы очень просила вас подготовить его на этой неделе. Буду рада приехать сама и забрать его. Я живу в Москве.

Голос из холодного сделался ледяным.

— Это невозможно. Я не имею права нарушать официально установленные правила.

Сэра чувствовала возмущение и обиду. В голове у нее теснились не самые приятные мысли. Почему этой женщине так нравится быть недоброй? Почему Григорий просил, чтобы звонила она? Неужели между ним и этими тетками в министерстве идет открытая война? Телефонный разговор убедил Сэру в одном: кто-то наверху саботирует Ванино усыновление.

21 апреля 1998 года

На следующий день Сэра и Рейчел вновь поехали навестить Ваню. Зима отступила, день был солнечным и теплым. Малыши из Ваниной группы копошились в небольшом загончике. Воспитательница Дуся с трудом втиснулась туда же и понуро сидела, прислонившись к загородке, с совершенно измученным видом.

Пока одна пожилая женщина следила за дюжиной трехлеток, другие взрослые здесь же, во дворе, наслаждались весенним солнышком. Три охранника сидели на крыльце, курили, разгадывали кроссворды и слушали радио. Каждый месяц им меняли форму. Сегодня на них красовались новые головные уборы — похожие на флотские, с ленточками сзади.

Едва Сэра и Рейчел подошли к площадке, малыши потянулись к ним с криками: “Мама, мама!” Сэра взяла на руки девочку и передала ее Рейчел. Сама она занялась Анастасией, малышкой с синдромом Дауна, которая сама, без чьей-либо помощи, училась говорить. Дуся сердито посмотрела на них: остальные дети тоже стали проситься на руки. Сэра с Рейчел потихоньку удалились в дом.

Был вторник, и в доме ребенка сновало множество женщин, которые несли малышей на благословение к священнику. Они выходили из всех дверей, дом ребенка только что получил пополнение в лице отказных малышей из роддомов, и они заняли места, освобожденные старшими детьми, отправленными в детские дома и интернаты. Это было великое переселение малого народа, в которое должен был попасть и Ваня.

Сэра хотела показать Рейчел вторую группу, где Ваня провел несколько лет, но путь им преградила незнакомая пожилая дама. Сэра сказала, что принесла мазь “алоэ вера” для слепого мальчика Толи, у которого на лице появились какие-то высыпания. Дама ответила, что Толю вместе с остальными отправили в интернат.

Около входной двери они столкнулись с Верой. Со времени последнего визита Сэры она вела себя энергично и вовсю командовала водителем старенькой “волги”, который возил ее по московским учреждениям, где она собирала документы и подписи для Вани. Наконец-то лед действительно тронулся.

— Рейчел!

Ваня был в самом конце коридора. Как ни странно, он с первого раза запомнил ее имя. Его только что благословили в часовне, однако, в отличие от остальных детей, он получил не одну конфетку, а целых две горсти сладостей.

Сэра спросила начальника службы охраны, можно ли ей взять Ваню на прогулку. Громким голосом, чтобы все слышали, что он выполняет свою работу, он ответил:

— Детей с территории дома ребенка уносить запрещено. — И добавил шепотом: — Нас проверяют. Инспектор. Даже форму проверяет.

Любопытно было узнать, что если дети выглядят как оборванцы, то хотя бы дресс-код охранников соблюдается со всей строгостью.

Под конец визита, когда Сэра сидела и кормила Ваню яблоками — Линда просила пичкать его витаминами, — она вдруг подняла голову и увидела церковных волонтеров, собравшихся вокруг привлекательного молодого священника, похожего на Леонардо Ди Каприо с бородой. С хоругвью в руках он повел процессию вокруг дома ребенка. Сзади к ним пристроились сотрудницы приюта. Приближалась Пасха, и это был традиционный крестный ход. Естественно, детей в это действо не вовлекли.

В начале мая участились телефонные звонки от взволнованной Линды. Она говорила с английским кинезотерапевтом, и тот сказал, что Ванино состояние может быстро ухудшиться, если он уже месяц как выписался из больницы, а в доме ребенка с ним никто не занимается. Линда сообщила, что в середине мая приедет в Москву и привезет с собой мужа и сына. Они останутся недели на две с половиной и постараются разобраться в происходящем. В другое время муж не может отлучиться с работы.

Хотя для Сэры это было чрезвычайно неудобно — каникулы у сына Уильяма, приезд ее собственных родителей, — она на все согласилась. Надо было получить визы, найти турагента, подыскать им жилье и быть в их полном распоряжении, чтобы переводить и возить по Москве.

“Я бы все сделала, лишь бы Ваню усыновили, а времени оставалось катастрофически мало, — вспоминает Сэра. — Дом ребенка был готов избавиться от него при малейшей возможности. А главное, Алан получил новое назначение, и летом мы покидали Москву. Оставалось всего три месяца. Мне и думать не хотелось, что до истечения этого срока Ванина судьба так и не решится”.

В день, когда прилетели Флетчеры, в Москве лило как из ведра. Сэра заехала в дом ребенка — убедиться, что охранники не станут препятствовать Флетчерам, назавтра собиравшимся забрать Ваню — по принятому здесь выражению — с территории.

Адель сидела у себя в кабинете. С ней была заместительница, недавно перекрасившая волосы, из-под белого халата у нее выглядывала юбка со смелым разрезом. “Окинув меня взглядом с ног до головы, — вспоминает Сэра, — она сказала, что я немного располнела. И добавила, что зря я так напрягаюсь — дескать, у меня из попы пар валит. Я ответила, что беспокоюсь по вполне понятным причинам: усыновление должно состояться, пока Линда в Москве, а в министерстве намеренно затягивают дело.

— А вы скажите им, и они все сделают, — наивно произнесла Адель.

Кстати, я обратила внимание, что заместительница ведет себя с Аделью так, словно та слегка тронулась умом. Каждое произнесенное мной слово заместительница повторяла Адели, как будто с одного раза та была не в состоянии постичь, о чем я толкую. Однако обе выразили удовлетворение по поводу приезда Линды и пообещали предупредить охранников*.

Когда Сэра вошла в Ванину группу, мальчик, как всегда, издал радостный вопль. Рискуя разволновать ребенка, она сказала:

— Завтра к тебе приедет мама.

Ване хотелось кричать об этом всему городу. Он схватил свои ходунки и буквально вылетел из группы, спеша разнести добрую весть по всему дому ребенка:

— Завтра приезжают моя мама, мой папа и мой брат!

Мысленно он уже ощущал себя свободным.

Ему хотелось, чтобы об этом узнали все воспитательницы. Ни у кого не спрашивая разрешения, он обошел весь приют — наносил ему своего рода прощальный визит. Это было поистине экстраординарное событие — прежде ни один ребенок не осмеливался самочинно вырваться за двери группы. Проходя мимо кабинета Адели, он крикнул:

— Дайте мне колбасы!

Увидев в кладовой нянечку, дерзко потребовал у нее шоколадку. Та недовольно скривилась, но ему это было уже все равно.

Потом он повел Сэру в группу, где раньше жила Аня — девочка, получившая инвалидное кресло-коляску. К несчастью, ее уже отправили в интернат, навсегда разлучив с Ваней. Дежурная воспитательница присматривала за десятью беспомощными малышами, включая Машу, которую перевели сюда из второй группы. Ее ножки отощали и не гнулись — свидетельство полного пренебрежения персонала к здоровью ребенка. Ее тоже ожидала скорая отправка в интернат, где она вряд ли сумеет долго протянуть.

Потом Ваня поднялся на второй этаж, в свою бывшую группу. Ступеньки были слишком узкими для ходунков, но он все равно шел сам и победил лестницу. Наверху его встретила старшая воспитательница. Во вторую группу нельзя, строго заявила она, потому что там идет ремонт. Ваню это ничуть не смутило. А мы в спальню, сказал он. Туда тоже нельзя, не сдавалась воспитательница, но Ваня сделал вид, что не слышит ее, и как ни в чем не бывало двинулся вперед. Сэра — за ним.

Ваня показал, где он обычно сидел. Столик все еще стоял на прежнем месте. Хотя время сна еще не наступило, все детишки лежали в кроватках. Воспитательницы не было ни видно, ни слышно.

Мальчику захотелось зайти в третью группу, где он никогда не был. Сэра постучала в дверь, но ответа не последовало.

— Она не слышит, — пояснила старшая воспитательница. — Глухая.

Сэра толкнула дверь, за которой обнаружился “божий одуванчик” лет восьмидесяти и дюжина двухлетних малышей. Все жаждали любви и общения, а воспитательница их даже не слышала. Только что отужинав, они громко выпрашивали хлеба. И старушка, как могла, утешала малышню.

Старушка вызвала в Сэре искреннюю симпатию. Она выглядела интеллигентной дамой, для которой настали трудные времена. Ваню она приняла с радостью. Он с лаской смотрел на малышню, но все же не мог скрыть счастья, оттого что навсегда прощается и с большими, и с маленькими обитателями дома ребенка.

“Воспитательница дала ему конфетку, и мне тоже — и я почувствовала себя девочкой. Одна хрупкая старушка приглядывала за детьми, а внизу два охранника, три водителя и котельщик — не говоря уж о целом сонме женщин в белых халатах — беззаботно болтали о всяких пустяках”.

Сэра не могла больше здесь оставаться:

— Пойдем, Ваня.

Он решил сам спуститься по лестнице, но я боялась, как бы он не поскользнулся и не сломал себе шею накануне прибытия приемной семьи, так что подхватила его на руки и снесла вниз.

Линда приехала в Москву с мужем Джорджем и пятнадцатилетним сыном Филипом. Сэра почти сразу почуяла в ней какую-то перемену. В первый вечер за ужином Линда радостно болтала, в основном о своих внуках. Вскоре позвонила ее дочь: что-то случилось с одним из детей и ей срочно понадобилось посоветоваться с матерью. За год, прошедший после, предыдущего визита Линды в Москву, ее дочь родила четвертого ребенка и была беременна пятым. Похоже, Линда каждый день сидела с внуками. Она спросила, не сможет ли Ася приехать с Ваней в Англию и присмотреть за ним, пока она будет на работе. Пусть остается сколько захочет. Сэре стало ясно, что Ване определено положение в кругу внуков. Пупом земли для Линды ему определенно не быть.

Наутро Сэра повезла Линду с семьей в дом ребенка № 10 для великого воссоединения. В последний раз Ваня видел Линду больше года назад, но, увидев ее снова, закричал от радости. Линда, напротив, вела себя сдержанно, так что первым Ваню подхватил на руки и прижал к себе Джордж. Мальчику уже стлали, как его зовут, и Ваня придумал для него имя — папа Жора. Адель на встречу не явилась, зато ее заместительница позволила Флетчерам взять Ваню из дома ребенка на целый день.

"Оглядываясь назад, я понимаю, что это была ошибка, — вспоминает Сэра. — Ни один социальный работник не рекомендовал бы будущим приемным родителям проводить с ребенком больше одного часа в день, особенно в чужом городе и не зная местного языка. Но в доме ребенка № 10 не оказалось специалистов, которые могли бы их предупредить, а Линда оказалась совершенно неподготовленной к расширению своей семьи в чужой для нее и пугающей обстановке.

Час спустя Ваня уже сидел на коленях у Джорджа на кухне Сэры и Алана и с удовольствием уплетал картофельные крокеты с бобами. В первый раз в жизни он получил нож, чтобы резать картошку, и призывал всех смотреть, как хорошо у него получается. Почти восемь лет он прожил как Оливер Твист — ему не разрешалось ничего просить, и он должен был смиренно глотать, что дают. Зато теперь он знал, что открывается новая страница его жизни. Он довольно властно потребовал: “Дайте мне еще хлеба”. Его не наказали. Наоборот, он получил свой кусок и твердое напоминание, что надо говорить слово “пожалуйста”. Линда сидела в конце стола и время от времени морщилась, в общем, явно не выглядела счастливой. Она никак не могла решить, то ли у нее начинается простуда, то ли это обострение аллергии.

Настали счастливые дни. С самого утра Ваня при полном параде усаживался возле главного входа и нетерпеливо поджидал, когда за ним приедет его новое семейство.

С каждым часом его поведение менялось в лучшую сторону. Он не терял даром времени, обучаясь приличным манерам и знакомясь с бытом обычной семьи. Его удивило, почему в гостиной нет кроватей. Раньше никто не интересовался его мнением, а теперь ему приходилось быстро решать, какой сок выбрать: апельсиновый или яблочный. Ему не потребовалось много времени, чтобы подружиться с собакой, и он с удивлением смотрел, как шалят дети его возраста. Например, девятилетняя дочь Сэры исчеркала в пиццерии все меню, и Ваня восторженно воскликнул:

— Кэтрин хулиганка! Я бы тоже хотел быть хулиганом!

Весь последний год Линда учила русский язык — как известно, очень трудный, и, несмотря на все свои старания, практически не понимала Ваню. Ей переводили каждое слово, но ее хмурое лицо красноречиво свидетельствовало, что она чувствует себя выключенной из общей беседы.

Через каких-нибудь пару дней в Москве вместо зимы воцарилось лето. На четвертый день визита Флетчеры отправились осматривать Москву. Возле фонтана напротив Большого театра Ваня спросил, нельзя ли ему встать из коляски и опустить в воду руку? Это самое обычное, действие наполнило Ваню таким восторгом, что Линда подошла к нему и тоже села на край фонтана.

На следующий день Ваня впервые в жизни открыл для себя подмосковную природу. Они устроили пикник на берегу Москвы-реки. Пока взрослые болтали о своем, Ваня сидел необычно притихший, внимательно рассматривая разные цветы, трогая нежную травку и острые еловые иголки. Потом все пошли прогуляться, и Ваня умудрился посидеть на плечах у всех имевшихся в наличии мужчин. Поглядывая на всех с высоты, он что-то напевал себе под нос и выглядел совершенно счастливым.

Наконец кто-то с ужасом обнаружил, что уже пять часов, и Ваня опаздывает в дом ребенка. В автомобиле все молчали и были напряжены, тем более что по дороге к Москве кое-где пришлось постоять в пробке. Время от времени слышался лишь тоненький голосок Вани: “Правда, еще далеко? Правда, еще очень-очень далеко?” Ему не хотелось возвращаться в свое безмолвное царство. Каким вопросом изводил бы взрослых любой другой ребенок? “А мы скоро приедем? А когда мы приедем домой?”

Все понимали, конечно, что позднее возвращение Вани вызовет в доме ребенка переполох, но того, что им устроили, никто не ожидал! Заместительница директора не ушла домой и уже готовилась звонить в милицию и заводить дело о похищении ребенка. Сэра, разумеется, извинилась, но в душе не могла не разъяриться на людей, которые со спокойной совестью отправили мальчика умирать в психушку, а теперь учинили форменный скандал из-за пикника.

Назавтра Линда и Джордж отправились вместе с Григорием и Нелли, переводчицей из “Телеграф", выяснять, что задерживает усыновление Вани. Им было назначено явиться в два часа в кабинет госпожи Морозовой, которая отвечала за все дела об усыновлении в столице. Никто не сомневался, что на этой стадии бюрократы, наконец, угомонятся, ведь перед ними предстанет обычная английская дружелюбная семья с небольшим доходом, которая хочет, чтобы у несчастного ребенка был уютный дом. Линда привезла новую пачку документов, переплетенных в соответствии с выданными ранее указаниями и снабженных всеми необходимыми печатями.

Ваня остался ждать ее у Алана и Сэры. Это был один из самых замечательных дней в жизни мальчика. Алан попросил его помочь приделать новую ручку к двери в кладовку. Сначала ему доверили выбрать ручку, потом подходящие шурупы. От радости у Вани аж дух захватило — ему разрешили обследовать шкафчик, в котором хранились ящички с шурупами, гвоздями и прочими нужными в хозяйстве вещами. Потом он с удовольствием, правда не без посторонней помощи, вскарабкался на стремянку и принялся орудовать доверенной ему отверткой. Когда все было готово, он сказал Сэре: “Посмотрите, что мы сделали. Теперь дверь открывается”. Отличный день.

Вернулась Линда. По выражению ее лица все догадались: ничего хорошего она не узнала. Она даже не поздоровалась с Ваней и не пожелала слушать о его последних достижениях. Визит к чиновникам произвел на нее самое пагубное воздействие.

— Знаете, Сэра, что они сказали? Что своим звонком вы только все испортили. Вот так.

Это были единственные слова, произнесенные ею, прежде чем отправиться в постель.

Подробности Сэра узнала позже. Приехали они вовремя, но секретарша усадила их на жесткие стулья в коридоре перед кабинетом госпожи Морозовой и велела ждать. Минуты шли, и Линда стала выражать недовольство. Она рассказала Нелли о трудностях, которые им пришлось преодолеть. Целых два года они экономили буквально на всем, вытерпели у ни тигельные придирки местных властей, их бесконечные вопросы — вплоть до самых интимных, чтобы освободить комнату для Вани, продали некоторые ценные для них вещи, включая видеозаписи соревнований по регби, которые коллекционировал Джордж. Ради поездки в Москву Джордж использовал свой отпуск, который собирался провести совсем иначе. Они и Филипа с собой притащили, хотя его это путешествие нисколько не интересовало. Зная, что будет отсутствовать две недели, она отменила сеансы физиотерапии для нескольких постоянных пациентов, подвергнув риску свою репутацию — еще неизвестно, не переметнутся ли они к другому специалисту.

Полчаса спустя дверь кабинета открылась и появилась “сама королева” — госпожа Морозова — в синем костюме, белой блузке и с шелковым шарфиком от фирмы “Гермес”. Ее пальцы были унизаны золотыми кольцами.

Прическа была в идеальном порядке.

Она взглянула на посетителей, узнала Григория и изменилась в лице. Что-то рявкнула в его сторону, развернулась на каблуках и ушла по коридору прочь.

Нелли, смущаясь, перевела: госпожа Морозова отправилась обедать, и им придется ее подождать.

Линда кипела. Она спросила Нелли, почему эта женщина считает, что имеет право так обходиться с ними? Неужели она не понимает, что они совершили неблизкий путь ради мальчика, которому грозит гибель в психушке? Почему она так бессердечна?

У них было довольно времени, чтобы обсудить эти вопросы. Прошел час, прежде чем госпожа Морозова появилась вновь. Пышно обставленный кабинет российского чиновника — полированный письменный стол красного дерева, под стать ему горка, огромный телевизор в углу, стеклянное блюдо с шоколадом на кружевной скатерти — произвел на Нелли неизгладимое впечатление. Впечатляющий контраст с ее собственной каморкой в московском офисе “Телеграф”.

Госпожа Морозова даже не подумала извиниться за свое долгое отсутствие. Григорий спросил, получила ли она справку-подтверждение, отправление которой Сэра пыталась ускорить еще месяц назад.

Госпожа Морозова заявила, что не нуждается в посредниках при выполнении своих обязанностей. Чтобы преподать урок Григорию и его клиентам, она нарочно замедлила процесс. Более того, новое досье, присланное из Англии, тоже никуда не годится. Британские власти понятия не имеют, как собирать досье по требуемому стандарту. В свое время она посоветует им переделать несколько документов. Махнув рукой — хищно сверкнули драгоценности на пальцах, — госпожа Морозова сделала знак, что аудиенция окончена.

Григорий никогда не забудет свои впечатления от той встречи: “Морозова стремилась морально раздавить Линду. Она хотела полностью выбить из нее желание усыновить ребенка из России”.

Униженные, они покинули кабинет. Линда злилась на Григория. Почему он не остановил грубиянку? Как может быть, что документы, добытые с таким трудом и стоившие таких денег, не годятся? Она была вынуждена говорить через переводчика, и это лишь усиливало ее раздражение. Выйдя из здания, они молча разошлись в разные стороны. Григорий отправился в сторону метро, а Флетчеры и Нелли сели в поджидавший их автомобиль.

Несмотря на перенесенное унижение, двумя днями позже Линда собралась с силами и организовала вечеринку в честь дня рождения своего мужа. Приглашены были все — Алан, Сэра и Кэтрин, Нелли из офиса “Телеграф” и даже собака. Ваня сидел рядом с Линдой на диване, а она счастливо улыбалась всем и раздавала куски липкого, сладкого торта, украшенного светящимися зелеными и оранжевыми цветами. Она разрешила Ване сделать ей корону из мишуры, которую нашла в коробке с рождественскими украшениями. “Ваня устраивает праздник в честь дня рождения своего папы”, — объявила она.

Казалось, что в тот день Ваня, наконец, обрел свое место в жизни. Он с довольным видом сидел за кофейным столиком, окруженный своей новой семьей и друзьями, ел вилкой торт, пил чай из чашки и обменивался со взрослыми шутками. Глядя на него сейчас, никто не заподозрил бы, что этот ребенок с младенческого возраста жил в сиротском приюте. Вдруг, не меняя интонации, он объявил: “Вы знаете, а я плакал. И слезы растеклись по полу. А я знаете что сделал?”

— Что ты сделал, Ваня? — спросил кто-то ласково.

— Я прыгнул, как кошка. Я выпрыгнул прямо из кроватки. Потом включил воду на полную катушку. Подставил попу под струю и вымыл себя.

“Взрослые с неодобрением зашушукались и поскорее отвлекли Ваню от туалетной темы, — вспоминает Сэра. — Но сейчас, мысленно возвращаясь к тому эпизоду, я понимаю, что мальчика мучили воспоминания о пребывании в Филимонках, где его часами заставляли лежать в собственных нечистотах.

Самым большим его желанием было тогда выбраться из кроватки и вымыться”.

Чаепитие закончилось, и Нелли с Филипом стали учить Ваню ходить на костылях, которые Линда привезла ему из Англии. Через некоторое время он устал и начал упрашивать, чтобы ему разрешили включить видеомагнитофон и посмотреть, как его друг Андрей гуляет по зоопарку во Флориде. Взрослые взглянули на часы. До времени возвращения Вани в дом ребенка № 10 оставался еще час.

После вечеринки дела приняли плохой оборот. Назавтра Линда пожаловалась Сэре, что Ваня стал агрессивным и задирает Филипа. Сэра вызвала Энн, которая недавно приехала в Москву, сама была приемной матерью и возглавляла группу поддержки приемных родителей в Британии. Линда поделилась с ней своими проблемами. Ваня неуправляем, с его вспышками раздражения невозможно мириться. Она не знает, какое влияние его выходки окажут на внуков. Первый раз на Ваню жаловались. А Ваня между тем растопил сердце Нелли, которая заставляла трепетать от страха целые поколения корреспондентов “Телеграф”. Он часами сидел у нее на коленях, пока она с нежностью учила его водить мышкой, работая на компьютере. Еще прежде мама Сэры рассказывала ей, как учила Ваню пользоваться пылесосом и как быстро он запомнил слово “Гувер”. За две недели он выучил двадцать семь английских слов и фраз.

Утром пришел редакционный автомобиль, чтобы, как всегда, отвезти Линду в дом ребенка за Ваней. Девять часов, а она все еще не показывалась. Десять часов. Мысль о том, что Ваня сидит на стульчике у входа, ожидая новых радостей, ожидая женщину и мужчину, которые просили называть их мамой и папой, была Сэре невыносима. Уильям и Кэтрин, ее дети, очень полюбившие Ваню, стали просить маму самой съездить за ним, однако ответственность за Ваню лежала на Линде, и Сэра не имела права вмешиваться.

Наконец, в одиннадцать часов появилась Линда и села завтракать. Она сказала, что совершенно измучена, ей требуется отдых, а потому она решила посвятить день приобретению сувениров. О Ване не было произнесено ни слова.

На другой день Линда повела Ваню в обувной магазин и купила ему новые крепкие ботинки. Практические вопросы она решала без труда, однако с каждым днем вела себя с мальчиком все холоднее, все чаще одергивала его и использовала любой предлог, чтобы оставить его с Сэрой или сотрудниками “Телеграф”, ссылаясь на то, что неважно себя чувствует. Джордж, которому вообще-то нравилось называться папой, понял, что с Линдой происходит что-то не то, и тоже поумерил демонстрацию своих чувств к Ване.

Вика, у которой недавно родился ребенок, все же нашла время и силы и устроила чаепитие, пригласив, кроме Линды, и своих друзей, навещавших Ваню в больнице. Все они в один голос отмечали Ванины успехи и наперебой говорили, какая это открытая, любящая натура. Как ни странно, на Линду их слова произвели действие, обратное ожидаемому. От Сэры не укрылась ее нервозность. Она даже заподозрила, что расточаемые Ване похвалы лишь заставляют Линду острее ощутить отсутствие в ее собственном сердце тепла к этому мальчику.

Но вот наступил день расставания. Флетчеры приехали в дом ребенка. Роль переводчика взял на себя Алан, потому что рядом с Сэрой Линда, похоже, чувствовала себя неуютно — может быть, немного ревновала к тому взаимопониманию, которое давно установилось между ней и Ваней. Прощаясь, Линда сказала, что любит Ваню и вернется, когда назначат день суда, чтобы увезти его в Англию, в новую жизнь. Ване не терпелось побольше узнать о комнате, которую для него приготовили. Он все приставал к Линде с расспросами. Особенно его занимало, есть ли там ночник и разрешат ли ему самому включать и выключать его. В первый раз за много дней Линда обняла Ваню. Все ушли, а он остался — вместе со своими надеждами.

Усаживаясь в машину, которая должна была везти все семейство в аэропорт, Линда впервые улыбнулась. На коленях у нее лежали два кремовых торта — сувениры из России.

Все последние дни Сэру так и подмывало напрямик спросить Линду: “Вы уверены, что Ваня действительно вам нужен?” Ей казалось, что мальчик ее раздражает. Однако она промолчала. Теперь, оглядываясь назад, она размышляет: “Я все силюсь понять, почему ничего тогда не сказала, хотя ее поведение становилось все более неприемлемым. Она продолжала утверждать, что не отступится и обязательно усыновит Ваню, но ее поступки свидетельствовали об обратном. И потом, ей пришлось отчаянно бороться, чтобы добиться того, чего она добилась. Но главным для меня было другое. Единственной альтернативой усыновления для Вани была смерть в психушке. Возможно, поэтому я и не проронила ни звука. Линда была его единственным спасением”.

Загрузка...