Дебют четырех коней. 1946-1947

Документ 2

Несмотря на то, что большие сражения весны-лета 1946 года прошли мимо меня, нельзя сказать, что мы сидели сложа руки и бездельничали. Мой полк, выведенный на пополнение и переформирование после продлившейся, казалось, ровно две вечности мясорубки под Днепропетровском — к февралю в составе подразделения осталось не больше 25 % от положенной по штату техники, а общая боеспособность упала до нуля — активно тренировался, осваивал новую технику.

Изначально нас перебросили под Смоленск, видимо планируя использовать в наступлении в Белоруссии, однако до этого в итоге так и не дошло. Большое наступление на Западной Украине вынудило бошей по собственной воле очистить «Белорусский балкон» дабы не угодить в очередное окружение.

Так или иначе, лето 1946 года стало для меня одним из наиболее приятных за последние… А я даже и не знаю сколько лет. Вероятно, с самого начала войны на долю вашего покорного слуги не выпадало столь спокойного и приносящего как физического, так и морального удовлетворения времени.

Сначала была война во Франции, где буквально каждую летнюю кампанию мы были вынуждены обороняться, метр за метром оставляя территорию своей страны. Потом — год в лагерях Советского Союза, которые, что бы о них не говорили разные «историки», были совсем не похожи на концентрационные лагеря фашистов. Подготовка к новой войне, и новые бесконечные отступления.

Этим же летом мой полк, стоящий в резерве, получил давно желаемую передышку, что в купе с хорошими новостями, поступающими с фронта, создавало непередаваемую атмосферу уверенности в победе. Если уж командование может себе позволить держать в тылу полнокровный тяжелый танковый полк прорыва и при этом успешно наступать по всем фронтам, значит дела у бошей действительно уже хуже некуда.

Тем не менее, нельзя сказать, что эти месяцы прошли в праздности. В полк поступили новые машины, получившие индекс КВ-4М, с более мощным двигателем, лучшей оптикой и рацией, а также дополнительно экранированным лбом и установленными заводским образом противокумулятивными сетками. В те времена именно ручное противотанковое оружие — поскольку у немцев бронированных машин становилось меньше с каждым месяцем — виделось советским офицерам самой главной опасностью. Подобные же экраны — сначала изготовленные кустарно, а потом и появившиеся в заводском исполнении — стали естественной реакцией на новую угрозу.

Командование в кой это веки расщедрилось — и это не упрек русским генералам, французские были еще хуже — на топливо и боеприпасы для учебы, поэтому все лето мы провели в учениях и стрельбах. Натаскивали новичков, подтягивали вернувшихся из госпиталей ветеранов. Последних было много, советская военная медицина того времени, как я понимаю, была одной из лучших и ставила обратно в строй больше половины раненных, поэтому недостатка в подготовленных кадрах мы не испытывали.

В первых числах августа меня вызвали в Москву. Было волнительно, среди наших ходили слухи о том, что де Голль с американцами требовали от советского правительства возможности забрать всех служащих во Французском легионе собственно французов, поскольку набранные колониальные дивизии остро нуждались в опытных сержантах и офицерах, которых Дакарским сидельцам взять было особо не откуда.

Слух этот с одной стороны породил понятное оживление среди скучавших по родному языку бойцов, а с другой — вызвал определенное раздражение. Среди тех, кто сражался с бошами в течение последних лет — пусть даже под чужим для нас красным флагом — авторитет дуумвирата Рейно — де Голль был не слишком высок. Нет, с одной стороны их уважали за несгибаемую решительность воевать с бошами до последнего и не сдаваться, не смотря ни на какие военные неудачи. С другой стороны, очень уж эти неудачи были тяжелы, чтобы их так просто можно было простить.

Поэтому далеко не все мои танкисты горели желанием менять ряды победоносной Красной Армии, которая активно гнала немцев на запад на сомнительную возможность повоевать под командованием американцев. Последних — тогда еще это не было очевидно, но с высоты прожитых лет сейчас понятно, что это были первые проблески начавшейся уже холодной войны — советские газеты ко всему прочему нещадно критиковали за «варварские бомбардировки» и применение «оружие массового поражения» по гражданским целям. Особенно это касалось уничтоженных городов Японии, все же до призывов к защите немцев — учитывая то, что они успели натворить во время короткой оккупации западных областей СССР — советская пропаганда к тому времени еще не дошла.

В итоге оказалось, что меня вызвали в Москву для вручения ордена в ознаменование того вклада, который французский легион сделал в общий успех последних наступательных операций. Поскольку ситуация с подчинением граждан Франции была достаточно неоднозначна, награждение выглядело мероприятием во многом политическим. Впрочем, с другой стороны, вряд ли мог бы найтись человек, считавший, что офицеры Французского легиона на самом деле этих наград не заслужили[3].

Награждение планировалось в самом Кремле — главном сосредоточии власти красной империи. Не буду подробно расписывать всю церемонию, тем более, что ее уже не раз упоминали в своих книгах писатели куда более талантливее меня. Скажу только, что мне лично достался орден Ленина — одна из самых высоких наград СССР. Причем вручил мне ее сам Сталин, именно тогда я единственный раз увидел вблизи русского лидера.

Ну а уже в конце августа нас перебросили в Литву, где планировалось новое наступление с целью выхода красной армии на государственную границу и переноса боевых действий на коренные территории Германии.

Мой полк был передан в состав Первого Прибалтийского фронта, упиравшегося своим правым флангом непосредственно в Балтийское море. Основной задачей поставленной Ставкой на нашем направлении был выход к Неману на всем его протяжении и при возможности — занятие плацдармов на левом — немецком — берегу реки, для облегчения дальнейшего продвижения на юг и запад. В том, что это продвижение будет, никто уже не сомневался.

Второстепенной задачей, доведенной до меня командиром 51-й армии, генерал-лейтенантом Крейзером — мой тяжелый танковый полк имел армейское подчинение хоть и действовал в основном совместно с 61-м стрелковым корпусом — было окружение группировки, защищающей Мемель, с тем, чтобы эти войска не смогли улизнуть на левый берег Немана. Укрепленный Кёнигсберг представлялся нам тогда достаточно мощной крепостью, и было понятно, что чем меньше опытной пехоты будет его оборонять, тем нам в дальнейшем будет проще.

План был достаточно прост и незамысловат, и в основном строился на полнейшем преимуществе красной армии как в технике, так и в личном составе. Качественно и количественно. Лобовым ударом от города Шауляй на юг мой полк должен был прорвать оборону вермахта, выйти к мосту через Неман близ Тильзита и по возможности не дать его уничтожить. После чего повернуть направо и ударом вдоль реки отсечь обороняющиеся на побережье немецкие войска от путей к отступлению.

Если бы мне предложили подобный план где-нибудь году в 1941, я бы, пожалуй, посчитал такое прожектерство полнейшим безумием. В те времена о глубоких прорывах в тыл немцам мы могли только мечтать. В конце же 1946 года расклад сил был уже совсем иными. Как говорили русские, глядя на очередную партию сдавшихся в плен бошей: «не тот уже немец пошел».

С этим было достаточно сложно не согласиться. Небольшое количество ветеранов, прошедших войну с самого ее начала, было в обилии разбавлено едва вошедшими в возраст юнцами и мужчинами, чей возраст уже подходил к седьмому десятку. Такие на первый взгляд полнокровные части имели весьма сомнительную боевую ценность и по всем параметрам уступали пехоте когда-то железным катком прошедшей по всей Европе, Африке и Ближнему востоку. Однако я опять отвлекся.

Само наступление в Прибалтике началось 18 сентября. В этот раз все было достаточно стандартно: артиллерийская подготовка, несколько залпов реактивных минометов, удары с воздуха — немецких истребителей видно не было, и советские штурмовики чувствовали себя в воздухе совершенно вольготно — и наконец, после того как передний край обороны вермахта стал больше похож на лунный пейзаж, в дело вступили мои танкисты.

Странное дело, отметил я тогда, почти полностью исчезли обычные для таких моментов нервы. Я хоть и воевал с самого первого дня этой охватившей всю планету мясорубки — семь долгих-долгих лет — однако до этого всегда отправляясь в атаку на вражеские окопы изрядно переживал. Тут же сам поймал себя на мысли, что абсолютно спокоен. Война окончательно перешла из категории подвигов и превозмоганий в категорию работы. Пусть сложной, опасной и кровавой, но вполне привычной. Знакомой «от» и «до».

Впрочем, и легкой прогулкой война все равно не стала. Оборонительную линию немцы в тех краях сумели построить крепкую, с опорой на природные преграды. Полоса наступления в пределах которой предстояло оперировать моему полку была примерно 4 километра в ширину. Слева она упиралась в достаточно крупное озеро, справа были остатки какого-то небольшого водохранилища, дамба которого была разрушена толи нашими бомбардировщиками то ли самими немцами. Большая часть воды ушла, однако показавшееся дно водоема при этом оказалось изрядно заиленным и для техники полностью непроходимым.

Защищались немцы[4] яростно. Как будто задались целью опровергнуть наше к ним немного снисходительное отношение. В первой же атаке полк потерял на минах и от противотанковой артиллерии шесть машин, из которых две сгорели дотла. Боши подпускали наши танки на близкое расстояние и били из пушек в основном по гусеницам и каткам. В лоб их седисятипятки мои КВ-4М не брали, а борта опытные танкисты умели не подставлять.

Тем не менее, не смотря на сопротивление, мы достаточно уверенно продвигались вперед. К концу 1946 года взаимодействие родов войск в красной армии уже было доведено до идеала, и приданный нам тяжелый гаубичный полк отрабатывал заявки буквально в течении нескольких минут. Два раза пришлось вызывать штурмовики, чтобы достать спрятанную за деревьями и складками местности немецкую артиллерию. Летуны также отрабатывали на А+[5].

И все же, не смотря на умелое и упорное сопротивление с самого начала было понятно, что бошам не удержаться. Красная армия перешла в тот день в наступление сразу не нескольких участках, поэтому ожидать подкреплений нашим оппонентам было не откуда.

Первую линию окопов пехота из 344-й стрелковой дивизии, смогла занять уже к обеду. Вторя линия пала еще быстрее: удачно отбомбившиеся Ил-10 накрыли парой точных попаданий сразу два орудия Pak-40, вокруг которых строилась немецкая противотанковая оборона на левом фланге, что позволило прорваться вдоль берега озера Рекива вообще без потерь в технике. Ну а когда немецкие солдаты на центральной позиции поняли, что их правый фланг прорван, то вместо контратаки — уверен, что в 1941 году боши обязательно попробовали бы нас отбросить, даже не смотря на почти неуязвимые для них танки — принялись беспорядочно отступать. А то и просто сдаваться.

Мой полк, однако, пленными заниматься не стал, для таких дел есть идущая следом во втором эшелоне пехота. Вместо этого, сходу преодолев оборону на третьей линии — тут сплошных окопов не было, а отдельные узлы без каких-либо серьезных противотанковых средств остановить лавину тяжелых танков были совершенно не способны — мы рванули по шоссе вперед, вырываясь на открытое пространство и угрожая тылам группы армий «Кенгсберг».

За первый же день наступления 71-й отдельный танковый полк смог продвинуться на целых десять километров вглубь немецкого построения, освободив селение Баубай и создав предпосылки для развитие этого успеха на следующий день.

Ночь прошла беспокойно — около трех часов нас пытались бомбить какие-то залетные немецкие самолеты, однако учитывая строго соблюдавшуюся светомаскировку, особых результатов боши достичь не смогли. Да и в целом в отличии от прошлых лет особой активности от летунов противника видно не было, что просто поразительным образом сказывалось на «простоте» ведения боевых действий. Когда не нужно каждую секунду ожидать прилета «подарков» с неба, воевать оказалось гораздо проще. Жаль, что подобный комфорт удалось познать только на седьмой год войны.

19 сентября мы с самого утра продолжили движение по дороге в сторону Тильзита. Местность в этих краях была испещрена многочисленными озерами, мелкими реками и каналами, что внушало определенные опасения. Слишком уж легко было перекрыть единственную подходящую для движения тяжелых танков дорогу. Даже одна хорошо замаскированная батарея в условиях, когда пехота начала отставать и уже не могла поддерживать взятый нами темп, вполне могла задержать целый полк на несколько часов, а то и на день.

Однако, не смотря на опасения, в первую половину дня удавалось продвигаться на юг практически без сопротивления. По дороге нам встречались остатки разбитых днем ранее частей, отступающих, а то и откровенно бегущих в надежде сохранить свои жизни. При виде колонны тяжелобронированных КВ боши чаще всего тут же просто сдавались в плен, не желая испытывать судьбу и играть со смертью в кошки-мышки.

Кто-то пытался сбежать, логично предполагая, что на пятидесятитонной машине гоняться по кустам за отдельными солдатами мы не станем. Таких мы провожали пулеметными очередями в спину и просто двигались дальше, не забывая, впрочем, сообщать о немецких недобитках двигающейся за нами на своих двоих пехоте.

На более-менее крепкий заслон мы нарвались только близ городка Кельме, что примерно в сорока километрах от Шауляя. Тут надо признаться, что мы — и я в первую очередь как командир полка — сами виноваты. Расслабились, почувствовав свою силу и слабость противника. И, как водится в таких случаях, нарвались на подготовленную засаду.

Не знаю, кто командовал немцами в том бою[6] однако встречу он нам подготовил весьма качественно. А главное, что высланная за час до этого вперед воздушная разведка никаких признаков немецкой активности на данном участке не зафиксировала. Поэтому, когда идущий головным танк вздрогнул от попадания в борт снаряда, а потом рванул огнем от детонации боеукладки, это стало для всего полка полнейшей неожиданностью.

Я тут же скомандовал своим танкистам съезжать с простреливаемого насквозь шоссе в кювет, а мотопехоте — спешиваться и прикрывать бронированные машины от возможных неприятностей. Кои, как обычно бывает в таких ситуациях, сразу же и воспоследовали.

Обочины дороги оказались заминированы, и буквально через две минуты после начала столкновения полк потерял уже три машины безвозвратно — как потом оказалось, у немцев тут откуда-то взялась полубатарея тяжелых 88-миллиметровых Pak.43, которые вполне уверенно пробивали даже лобовую броню КВ-4 с расстояния в 600–700 метров, про борта и говорить нечего.

По штату 1944 года отдельный тяжелый танковый полк прорыва имел в своем составе три батальона по 18 машин, плюс одна командирская — то есть пятьдесят пять КВ-4, несколько легких Т-50 в роте разведки, пару тягачей, взвод ЗСУ на базе Т-34, машины обеспечения и батальон мотопехоты. Все это составляло довольно внушительную силу, которая, не смотря на потери предыдущих боев, была вставшему в заслон немецкому батальону половинной численности — о количестве бошей мы правда узнали несколько позже — явно не по зубам.

Уже на третьем выстреле мои парни засекли противотанкистов и сосредоточенным огнем — спасибо рациям, установленным в каждом танке за возможность комфортного управления в бою — 107-мм танковых орудий за несколько залпов подавили вражескую полубатарею. Одновременно в работу включились ЗСУ-шники, косящие из своих 37-миллиметровок жидкий осенний подлесок подобно исполинской невидимой жатке. Дальше в дело пошла спешившаяся мотопехота и уже через час достаточно хлипкий немецкий заслон был сбит, что, впрочем, обошлось полку достаточно дорого. Четыре сгоревших машины, три подбитых, тридцать два человека убитых и два десятка раненных разной тяжести.

20 сентября 71-й танковый закончил в городке Крыжкалнис. В городе квартировал один пехотный батальон и кое-какие части, набранные из местных коллаборационистов, которые начали разбегаться, как только мои танки показались на окраине населенного пункта. Можно сказать, что сопротивление и здесь враг оказал достаточно символическое, от налета редких на восточном фронте «Фоке-Вульфов» парой часов ранее наши потери оказались больше чем при штурме целого города.

На этом боевой путь полка в рамках данного наступления был окончен. Мы свою миссию выполнили, проложив дорогу наступающим за нами частям. К сожалению, за мощь двигателей тяжелых машин приходилось расплачиваться низким моторесурсом и даже сотня километров, проделанная полком за три дня, стала достаточно серьезным испытанием для стальных монстров. Вернее, для их горячих сердец, требующих после такого спринта дополнительного обслуживания.

22 сентября передовые части красной армии вышли к Тильзиту — мосты через Неман оказались взорваны, поэтому сходу захватить предмостное укрепление на левом берегу не удалось — а 25 сентября части 51-й армии вышли к Балтийскому морю южнее Мемеля, поймав в кольцо три немецкие пехотные дивизии, не успевшие убежать из города.

Ну а 4 октября стал примечательным днем для всех бойцов Прибалтийских и Белорусских фронтов. Наши — пишу эти строки спустя двадцать лет после описываемых событий, но все равно считаю тех, с кем прошел с боями сотни километров сначала на восток, а потом обратно на запад своими — войска в этот день вышли на довоенную границу СССР на всем ее протяжении. В руках противника остался только небольшой кусочек земли, расположенный на южной стороне Карпат, до которого добраться оказалось достаточно сложно.

Впрочем, и советскому Закарпатью оставалось находиться под оккупацией совсем не долго. Его освободили уже в самом начале 1947 года.