Денег больше чем у бога. Хедж-фонды и рождение новой элиты

7 БЕЛАЯ СРЕДА

Осенью 1988 года Стэн Дракенмиллер согласился перейти в компанию Soros Fund Management. Друзья не советовали ему вверять свою дальнейшую судьбу в руки Сороса, да и сам Дракенмиллер считал, что его отношения с Соросом продлятся не более года¹. Но тот буквально заваливал Стэна предложениями, называя его гением и предлагая ему возглавить руководство фондом. Однако, судя по биографии Джорджа Сороса, он с трудом расставался с реальной властью, поэтому Дракенмиллер сомневался, стоит ли ему относиться к заверениям Сороса серьезно. За день до вступления в новую должность Большой Босс пригласил Дракенмиллера в свой дом в Саутгемптоне. На лужайке перед домом Стэн встретил сына Сороса, Роберта. «Поздравляю, — сказал тот. — Вы — очередной преемник моего отца, уже девятый по счету»².

Сорос и Дракенмиллер были абсолютно разными людьми. Если Сорос увлекался написанием философских книг, то Дракенмиллер был фанатом американского футбола и любил посещать игры с участием команды Pittsburgh Steelers на стадионе Three Rivers. Но как инвесторы эти двое идеально подходили друг другу. Как и в случае с Соросом, в начале своего пути Дракенмиллер занимался подбором акций. Но, как и Сорос, Дракенмиллер не слишком любил этот род деятельности.

Дракенмиллер начал свою карьеру, работая специалистом по акциям в Питтсбургском национальном банке, но он так быстро продвигался по карьерной лестнице, что не успел овладеть всеми теми приемами, которые большинство экспертов по акциям считают чем-то само собой разумеющимся. Поскольку Дракенмиллер стал директором отдела исследований «всего лишь» в двадцать пять лет, ему не хватило времени для того, чтобы наработать практический опыт анализа балансовых документов корпораций³. Зато его талант состоял в умении комбинировать различные дисциплины. Нюх на акции он совместил со своим невероятным талантом оценивать курсы валют и процентные ставки, который он приобрел, учась в аспирантуре на факультете экономики. В аспирантуру Дракенмиллер поступил еще до того, как осознал, что эта башня из слоновой кости ему не по душе. Как сказал один коллега Дракенмиллера, восхищавшийся его талантом, он понимал рынок ценных бумаг лучше экономистов и знал экономику лучше специалистов по подбору акций — и такое сочетание было способно приносить прибыль. Исследуя акции и регулярно общаясь с руководителями компаний, Дракенмиллер заранее получал сведения о тенденциях в экономической сфере, на основе которых строилось его мнение о ценных бумагах и курсах валют. Следя за экономической ситуацией, он заранее знал о климате, царившем на рынке. Если курс валюты начинал снижаться, он понимал, что стоит покупать акции, продающиеся на экспорт. Если процентные ставки повышались, необходимо было продавать без покрытия акции строительных компаний.

К своему умению чувствовать состояние компаний и экономики Дракенмиллер добавил третий навык: технический анализ. Его первый босс в Питтсбурге любил изучать графики, и хотя большинство специалистов по подбору акций считали данный метод анализа гаданием на кофейной гуще, Дракенмиллер вскоре понял, что этот метод является весьма полезным. Конечно, посредством фундаментального анализа можно было узнать о завышенной стоимости акции или облигации, но когда необходимо было определить момент улучшения рыночной ситуации, на помощь приходили графики. Применяя технический анализ, Дракенмиллер научился улавливать колебания рынка, совместив таким образом трейдерскую ловкость Пола Тюдора Джонса с умением подбирать акции в духе Джулиана Робертсона. Он сумел выжить после краха 1987 года и добился огромной прибыли в последующие годы. Вряд ли можно рассказать что-нибудь подобное о тех менеджерах, которые ранее занимались лишь анализом ценных бумаг — этого нельзя сказать даже о Соросе.

Проработав четыре года в Питтсбургском банке, Дракенмиллер провел презентацию в Нью-Йорке. По окончании встречи к нему подошел один из слушателей, впечатленный его лекцией.

«И вы работаете в банке! Какого черта вы делаете в банке?»

Побеседовав с Дракенмиллером несколько минут, мужчина спросил: «А почему вы не хотите открыть свою фирму?»

У Дракенмиллера не было достаточного капитала, но его собеседник настаивал: «Я буду платить вам десять тысяч долларов в месяц лишь за то, чтобы иметь возможность поговорить с вами»⁴.

Итак, в феврале 1981 года двадцативосьмилетний Дракенмиллер основал Duquesne Capital Management и начал оттачивать свой стиль макротрейдера новой школы, сочетая собственные взгляды на компании и экономику с умением анализировать графики, для того чтобы создать свободный инвестиционный портфель. Через четыре года Дракенмиллеру удалось привлечь внимание компании-основателя взаимных фондов Dreyfus, которая предложила ему взять на себя управление несколькими фондами параллельно с руководством компанией Duquesne; в одном фонде, которым управлял Дракенмиллер, объем капитала вырос на 40 %, превратив молодого менеджера в знаменитость с Уолл-стрит. В 1987 году, когда вышла «Алхимия финансов», посвященная применяемой Соросом смеси фундаментального и технического трейдинга, Дракенмиллер понял, что стиль, которым пользовался «мастер финансов», был похож на его собственный подход к ведению бизнеса. Встретившись за обедом, два бизнесмена тут же ощутили схожесть своего мышления. В конце их первой встречи Сорос в первый раз предложил Дракенмиллеру работу в своей компании.

Когда же Дракенмиллер наконец принял его предложение, ему поначалу казалось, что то насмешливое приветствие, которым встретил его Роберт Сорос, имело под собой все основания. Аналитики, работающие в компании Quantum, в число которых входило несколько бывших «постоянных преемников», всегда конфликтовали с новым претендентом, даже если этот претендент обладал телосложением игрока в американский футбол, который показывали по телевизору каждое воскресенье. В еще более затруднительное положение ставило Дракенмиллера то, что Сорос, казалось, считал его специалистом в области индекса S&P 500, при том, что, помимо операций с ценными бумагами, он также осуществлял операции с облигациями и валютой. Однажды вечером, в августе 1989 года Дракенмиллер прилетел в Питтсбург, где он все еще руководил компанией Duquesne, и обнаружил, что облигации, которыми он владел в компании Quantum, были проданы без его ведома. Дракенмиллер был вне себя от возмущения и тут же позвонил Соросу. Он не мог добиться успеха, работая на босса, который принимал такие решения за его спиной⁵.

«Меня тяготит ваше присутствие, — кричал Дракенмиллер Соросу. — Я напуган и раздосадован, потому что я считаю, что в этих обстоятельствах я не могу работать в полную силу».

«Я хочу уйти из компании», — наконец заявил он.

На этих словах работа Дракенмиллера в Quantum могла закончиться, но вместо этого Сорос совершил один из своих лучших ходов.

«Не уходите, — ответил он. — Лучше уйду я».

Демонстрируя спокойствие (которое казалось поистине удивительным, принимая во внимание тот факт, что Сорос владел большой частью капитала в Quantum), он переехал в Лондой со своей семьей. «Я уезжаю в Европу, — сказал он Дракенмиллеру перед отъездом. — Теперь мы выясним, так ли уж сильно я вам мешал или же вы действительно некомпетентны»⁶.

Через несколько месяцев у Сороса появилась веская причина, для того чтобы испытывать чувство удовлетворения от сделанного им рискованного шага. Берлинская стена пала, и благодаря своему переезду в Лондон Сорос получил столь желанную свободу, которая позволила ему вплотную заняться благотворительной деятельностью в Восточной Европе. Тем временем падение Берлинской стены привело к той неразберихе на рынке, которой Дракенмиллер буквально наслаждался; для него настала пора невероятных прибылей. В 1989 г. его доход составил 31,5 %, в последующие четыре года прибыль составила 29,6; 53,4; 68,8 и 63,2 %. Как сказал о Дракенмиллере один из его коллег, он был как Боб Дилан, который в середине шестидесятых записывал один альбом хитов за другим⁷. Активы компании Quantum подскочили с 1,8 миллиарда до 5 миллиардов долларов, а компания Soros Fund Management основала новые фонды параллельно со своим флагманом, так что к концу 1993 года объем активов, которыми управляла компания, вырос до 8,3 миллиарда долларов⁸.

У Сороса хватило здравого смысла, для того чтобы не упустить свою удачу. Своим тогдашним взрывом негодования Дракенмиллер преподал ему хороший урок, и Сорос старался не мешать его деятельности, нужен был постоянный преемник, и ему посчастливилось найти поистине талантливого человека. В 1990-е годы Сорос выступал в качестве коуча своего молодого партнера; он задавал своему протеже нужные вопросы и давал ему советы, но всегда оставлял за ним право самостоятельно нажать на спусковой крючок. Чтобы иметь возможность ради удовольствия заключать собственные сделки, Сорос оставил себе часть капитала, который позволял ему играть на бирже, но Дракенмиллер жестко контролировал гораздо более крупный фонд Quantum⁹. И если журналисты все еще приписывали успех Quantum Соросу, то отчасти так происходило потому, что сам Сорос не спешил их разубеждать, а кроме того, Дракенмиллер так же сильно ненавидел повышенное внимание, как Сорос его любил¹⁰.

С момента переезда Сороса в Лондон Дракенмиллер стал использовать стиль управления, основанный на подходе его коуча. Он усвоил все принципы, описанные в «Алхимии финансов», и постоянно общался с Соросом на протяжении двух лет; он изучил буквально все, что только можно было изучить о его методах. Применяя практические принципы Сороса, Дракенмиллер вкладывал капитал Quantum в операции по продаже акций, в длинные и короткие позиции. Кроме того, он использовал леверидж для совершения сделок с акциями S&P 500 по фьючерсам, а также с облигациями и валютой. Следуя примеру Сороса, Дракенмиллер общался с менеджерами различных компаний, считая, что актуальные сведения о делах в их фирмах помогут ему на ранней стадии распознать тенденции в экономике. И опять же исходя из методов Сороса, он хватался за предоставлявшиеся ему возможности обеими руками. Самым главным из того, чему ученик научился у своего учителя, было умение собирать все усилия и использовать их, когда наставал нужный момент¹¹.

Вскоре после того как семья Сороса переселилась в Лондон, в результате падения Берлинской стены такой момент как раз настал. Преисполненные радостью немцы из Восточной Германии потоком хлынули на более свободный и богатый Запад. Им нужны были рабочие места и социальные льготы. Связанные с этим расходы, казалось, должны были вызвать большой дефицит бюджета в правительстве Германии. При подобной ситуации дефицит бюджета должен вызвать рост инфляции, в результате которой снизится стоимость валюты. Следуя этой логике, после падения Берлинской стены трейдеры стали поспешно продавать немецкие марки, и курс дойчмарки по отношению к доллару рухнул вниз. Но у Дракенмиллера была другая точка зрения. Ему вспомнился отрывок из «Алхимии финансов», в котором говорилось о случаях дефицита бюджета правительства Рейгана в начале его президентства: вместо ослабления доллара этот дефицит косвенным способом привел к усилению его позиций¹². Причиной тому стала жесткая политика ФРС, которая применялась для снижения негативного влияния бюджетного дефицита. Введение высоких процентных ставок заставило инвесторов хранить свой капитал в долларах, таким образом вызвав укрепление валюты. Дракенмиллер понял, что Сорос действовал бы аналогичным способом. Вследствие недостатка бюджета крупные опытные банкиры Германии начнут поднимать процентные ставки, в результате чего курс немецкой марки начнет повышаться. Поэтому, после того как Берлинская стена была разрушена, Дракенмиллер сразу заинтересовался немецкой валютой и всего за несколько дней приобрел количество марок, эквивалентное двум миллиардам долларов. За последующий год курс марки по отношению к доллару вырос на четверть¹³.

Красота этой операции состояла в том, что она была основана на одном из вариантов принципа Пола Тюдора Джонса: если вы способны понять состояние других игроков на рынке, вы сможете совершать сделки, имеющие низкую степень риска и при этом способные приносить высокий доход. В начале карьеры Джонс специализировался на определении положения частных трейдеров, но Дракенмиллер занимался более крупной и более привлекательной «игрой» — задачей понять состояние правительств мировых государств. В частности, центральные банки могли стать настоящим подарком для трейдера. Часто их намерения были очевидны — например, Бундесбанк не скрывал своего желания бороться с инфляцией — и действия его руководства могли вызвать изменения на рынках. В ноябре 1989 года Дракенмиллер окончательно убедился в намерении Бундесбанка повысить процентные ставки. Одного этого факта было достаточно для создания рыночной тенденции, способной принести ему прибыль¹⁴.

В 1990 году операция с покупкой немецких марок принесла компании Quantum прибыль, равную 29,8 %, но то была лишь генеральная репетиция. Два года спустя Дракенмиллер организовал самую великую аферу за всю свою карьеру, пошатнув валютный порядок Европы и превратив хеджевые фонды в набирающее силу явление мировой финансовой системы.

ОБЪЕДИНЕНИЕ ГЕРМАНИИ НЕ ТОЛЬКО ЗАСТАВИЛО Бундесбанк действовать по чрезвычайно предсказуемому сценарию. В результате этого объединения стало очевидно, что банк не в состоянии быть институтом, обеспечивающим стабильность немецкой марки, и в то же время выступать в роли механизма, устанавливающего курсы обмена валют в Европе. Данная система была основана в 1979 году с целью снижения колебаний валютного курса на территории Европы, что позволило компаниям вкладывать свои средства и заниматься торговлей, не опасаясь того, что невероятные скачки курсов валют разрушат созданные этими фирмами бизнес-модели. На протяжении более десяти лет данный механизм работал хорошо, стабилизируя валюты, но при этом не допуская их объединения. Курсы валют, которыми управляла данная система, могли колебаться в пределах небольшого диапазона, и если подобная гибкость оказывалась недостаточной, страна могла обсудить возможность девальвации со своими европейскими партнерами. Эти правила обеспечивали правительствам государств некоторую свободу в использовании процентных ставок для управления своими экономическими циклами. Благодаря данной системе соблюдался баланс между стабильностью курсов обмена валют и гибкостью процентных ставок.

Объединение Германии привело к нарушению этого компромисса. Оно вызвало появление инфляционного давления внутри Германии, заставляя Бундесбанк поднимать процентные ставки. Но скачки процентных ставок произошли в Германии как раз тогда, когда в других европейских странах наблюдался спад экономики, и им были жизненно необходимы более низкие процентные ставки. Высокие процентные ставки на территории Германии на фоне относительно низких ставок в других европейских государствах привели к тому, что люди стали обменивать свои средства на немецкие марки. В результате курс обмена более слабых европейских валют, в особенности итальянской лиры и британского фунта, находился на уровне нижней границы, установленной механизмом контроля валютных курсов, что могло привести к краху этого механизма. У правительств европейских стран оставалось два варианта действий. Германия могла понизить размер процентной ставки в целях уменьшения объема привлекаемого капитала, а англичане и итальянцы, наоборот, должны были его повысить. Или же центральные банки государств могли развернуть свою деятельность на валютных рынках, продавая марки и покупая лиры и фунты. Если бы действия по корректировке уровня процентной ставки и вмешательству центральных банков в деятельность валютных рынков оказались неудачными, Италии и Великобритании пришлось бы провести девальвацию своей валюты.

Летом 1992 года Дракенмиллер начал анализировать эту напряженную ситуацию. Особое внимание он уделял Великобритании, где молодой управляющий портфелями из компании Quantum Скотт Бессент занимался изучением нестабильного жилищного сектора и, совершая операции на рынке недвижимости, открыл несколько коротких позиций. Бессент сказал Дракенмиллеру, что процентные ставки ипотечных кредитов Великобритании были в основном нефиксированными. Когда Банк Англии поднял ставки, семьи сразу же почувствовали повышение ипотечных взносов. Благодаря этому передаточному механизму, в связи с высокими процентными ставками в Германии Великобритания могла оказаться в особенно затруднительном положении. Если бы Банк Англии поднял ставки с целью защиты позиции фунта в среде механизма контроля валютных курсов, мгновенный удар по людям, выплачивающим ипотечные взносы, вызвал бы резкое снижение уровня потребления в то время, когда в Великобритании и так наблюдался экономический спад.

В данной ситуации Дракенмиллер усмотрел возможность проведения операций, которые вряд ли оставили бы его в убытке. Существовала значительная вероятность того, что британские власти не допустят повышения процентных ставок и таким образом вызовут девальвацию фунта стерлингов. С другой стороны, повышение курса британского фунта по отношению к немецкой марке было маловероятным; поскольку в Великобритании бушевал экономический кризис, Банк Англии определенно не стал бы повышать процентные ставки больше необходимого предела. Решив воспользоваться данной асимметричной ситуацией, Дракенмиллер купил большое количество немецких марок и продал фунты, к концу августа вложив в данную позицию 1,5 миллиарда долларов¹⁵.

В ходе операций по торговле фунтом стерлингов проявились три навыка Дракенмиллера. Прежде всего, его любовь к исследованию ценных бумаг, которая может помочь в выявлении экономических тенденций; подобно Соросу, но в отличие от трио Commodities Corporation Дракенмиллер обращал особое внимание на компании, по которым, по его мнению, следовало судить об изменениях состояния экономики. Во-вторых, торговля фунтом потребовала от него понимания валют и процентных ставок; подобно Соросу, но в отличие от Джулиана Робертсона Дракенмиллер был специалистом по торговле акциями и так же хорошо мог совершать операции с прочими финансовыми инструментами. И наконец, от него потребовалось умение замечать корпоративные факторы, которые обеспечивали возможность совершения сделок с выигрышным соотношением степени риска к прибыли: так же как Пол Джонс, который смог увидеть шанс для совершения асимметричной сделки в ситуации, когда от управляющих фондами в Японии ожидали обеспечения годовой прибыли на уровне 8 %, Дракенмиллер усмотрел возможности, связанные с нестабильностью ставок по ипотечным кредитам в Великобритании. Но следующий этап торговли фунтом стерлингов зависел от другой способности Дракенмиллера. От него требовалось понимание финансовой политики Европы, начиная с того давления, которое существовало вокруг Бундесбанка.

Со времен гиперинфляции, которая стала одной из причин роста могущества Гитлера, немцы высоко ценили стабильность валютного курса. В Соединенных Штатах, согласно закону о деятельности ФРС, эта организация должна поддерживать низкий уровень инфляции и безработицы; в Германии же единственной задачей Бундесбанка являлась борьба с инфляцией. По этой причине было ясно, что первым инстинктом немцев станет отказ от понижения процентных ставок, пока расходы на объединение Германии вызывали дефицит бюджета. И если бы Германия начала жестко отстаивать свою позицию, давление, оказываемое на фунт стерлингов, возросло бы еще больше. Но по крайней мере оставался шанс, что по политическим причинам руководство Бундесбанка смягчит свою позицию. Лидеры европейских государств незадолго до этих событий подписали Маастрихтский договор, который в конечном итоге предусматривал создание единой европейской валюты — евро. Правительство Германии поддержало этот проект. Членам правительства следовало подумать дважды, прежде чем начинать настолько яростную борьбу с инфляцией, что их действия могли привести к нарушению валютного порядка Европы.

Когда Дракенмиллер делал свои первые ставки на фунт стерлингов, было не совсем понятно, перевесит ли ответственность Бундесбанка перед европейскими государствами его традиционно жесткую позицию в борьбе с инфляцией. Но вскоре намерения Германии стали более очевидными. 5 и 6 сентября министры финансов и руководители центральных банков стран, входящих в Европейский союз, встретились в красивом английском городке Бате. Министр финансов Великобритании Норман Ламонт был готов приложить все усилия для создания условий, позволяющих удерживать низкий уровень процентных ставок в Великобритании. Поэтому он, поддавшись на уговоры своих итальянских и французских коллег, которые также боролись с экономическим спадом, несколько раз настаивал на ослаблении валютной политики Германии. Он стучал кулаком по столу и кричал на президента Бундесбанка Гельмута Шлезингера: «Двенадцать министров финансов сидят перед вами и просят вас понизить процентные ставки. Так почему же вы этого не делаете?»

Шлезингер был так потрясен, что сначала просто хотел покинуть встречу. Он ценил независимость Бундесбанка, которую отстаивал на протяжении всей своей карьеры, и был не в состоянии вынести политического давления, особенно со стороны иностранца. Когда Шлезингер наконец успокоился, то заявил, что, хотя он и не планировал понижать процентные ставки, он также не видит причин для их повышения. Ламонт «ухватился» за его слова и процитировал их представителям СМИ так, словно они означали уступку со стороны Шлезингера, несмотря на то что повышения процентных ставок и так никто не ожидал¹⁶.

Настойчивость Ламонта, которую тот похожим образом проявлял на протяжении последующих нескольких дней, привела Шлезингера в бешенство. Президент Бундесбанка чувствовал необходимость исправить сложившееся у участников встречи впечатление о том, что он скомпрометировал независимость своего учреждения. 8 сентября, после встречи руководителей центробанков, которая проходила в Базеле, Шлезингер публично заявил, что он не может дать никаких гарантий относительно размера процентных ставок в будущем. Вместо того чтобы идти на уступки, Германия, напротив, изменит свою валютную политику с целью облегчения жизни своих соседей, он также добавил, что не уверен в возможности фиксированных взаимоотношений между европейскими валютами. И словно желая подчеркнуть свою точку зрения, он высказался по поводу нестабильности итальянской лиры.

Во время выступления Шлезингера в зале находился не кто иной, как Джордж Сорос. Чтобы убедиться в том, что он правильно понял слова президента Бундесбанка, Сорос подошел к Шлезингеру по окончании его выступления. Желая понять, насколько сильно Германия обеспокоена вопросами поддержания гармонии в Европе, Сорос поинтересовался мнением Шлезингера относительно экю, единой европейской валюты, которая предшествовала введению евро. Тот ответил, что ему нравится идея использования единой европейской валюты, но не нравится само название «экю». Он бы предпочел называть ее «марка».

Ответ Шлезингера полностью оправдал ожидания Сороса¹⁷. Бундесбанк поддерживал идею создания единой валюты, но не любой ценой; его первоочередной задачей было поддержание славных традиций немецкой марки как валюты, защищенной от инфляции, и если экономики других стран были не в состоянии переварить те жесткие меры, которые применялись для обеспечения этой защиты, им следовало провести девальвацию. Сорос подозревал, что Шлезингер будет доволен, если его жесткая позиция по поводу инфляции нарушит планы по созданию Европейского валютного союза, поскольку в рамках этого союза будет создан Европейский центральный банк, который станет заменой Бундесбанка¹⁸. Действия всех бюрократических учреждений продиктованы стремлением сохранить себя, подумал Сорос. И Шлезингер, который сделал карьеру, работая в Бундесбанке, безусловно, являлся олицетворением этой тенденции. Находясь в состоянии некоторого возбуждения, Сорос позвонил Дракенмиллеру в Нью-Йорк и рассказал, что вскоре ожидается обвал итальянской лиры. Дракенмиллер быстро открыл позицию против итальянской лиры в дополнение к своей позиции против фунта стерлингов¹⁹.

Когда Сорос вернулся в Нью-Йорк, он позвонил Роберту Джонсону, эксперту по валютам, который в это время как раз увольнялся из компании Bankers Trust и переходил в Soros Fund Management. Сорос был убежден в снижении курса лиры, но его интересовало, что означает это снижение. Возможно, менялись правила игры, принятые между европейскими государствами.

«Что вы думаете о фунте стерлингов?» — спросил Сорос.

«Думаю, мне нужно приехать и повидаться с вами», — ответил Джонсон. Он не хотел продолжать беседу по телефону, потому что в Bankers Trust велась запись его разговоров с трейдерами.

Джонсон взял такси и приехал в неухоженный офис Сороса, который находился в доме № 888 на 7-й авеню. Ковровая дорожка там была приклеена липкой лентой, а у стола Дракенмиллера стояла пара мониторов. Джонсон, Сорос и Дракенмиллер уселись вокруг небольшого стола для проведения конференций.

Сорос попросил Джонсона рассказать, насколько опасно делать ставки против фунта стерлингов.

«Ну, фунт нестабилен, всегда можно остаться в убытке, — ответил Джонсон. — В худшем случае ваши убытки составят полпроцента или около того».

«Можно ли получить прибыль, торгуя фунтом?» — спросил Дракенмиллер.

«В случае если курс фунта выйдет из-под контроля, ваша прибыль составит от 15 до 20 %», — ответил Джонсон.

«Насколько вероятно, что это произойдет?» — настойчиво спросил Дракенмиллер.

«В ближайшие три месяца, — ответил Джонсон, — вероятность составит около 90 %».

Теперь Дракенмиллер и Сорос смотрели уже друг на друга. Они едва могли усидеть на своих стульях²⁰.

«Какую прибыль вы бы могли получить в своем фонде?» — спросил Сорос, имея в виду тот портфель, которым Джонсон управлял в компании Bankers Trust.

Джонсон объяснил, что он бы использовал леверидж для получения преимуществ, которые давала торговля фунтом. Он мог бы увеличить свой капитал в три-пять раз.

«О, боже», — быстро проговорил Дракенмиллер. Его глаза расширились, он напрягся всем телом и вздохнул так, как вздыхает баскетболист перед прыжком к корзине.

«Ну, у них есть только 22 миллиарда фунтов резерва», — продолжал Джонсон, то есть сумма, эквивалентная 44 миллиардам долларов. Компания Quantum могла продавать фунт стерлингов так долго, пока кто-нибудь хотел его купить. Принимая во внимание комментарии, число оставшихся частных покупателей было небольшим, основными покупателями были Банк Англии и другие центральные банки, которые пытались поддержать фунт стерлингов. Поэтому пределом могла быть сумма в 44 миллиарда долларов.

«Может, мы сможем получить около 15-ти из этой суммы», — проговорил Дракенмиллер. Он имел в виду, что он мог бы увеличить свою существующую позицию против фунта стерлингов в 10 раз²¹.

«Как долго, по вашему мнению, они смогут удерживать позиции?» — спросил Сорос.

«Не дольше нескольких месяцев», — дал свою оценку Джонсон.

Затем Дракенмиллер связался по селектору со Скоттом Бессентом и спросил его мнение. Точка зрения Бессента была даже смелее, чем мнение Джонсона. Правительство Великобритании опасается повышать процентные ставки. Выбирая между более глубоким экономическим кризисом и девальвацией фунта, правительство скорее всего примет решение в пользу второго варианта²². Британцы могут допустить падение курса фунта даже скорее, чем того ожидают другие.

Джонсон уехал из офиса Сороса с определенным предчувствием. Он ощущал напряженную энергию, исходившую от этих двух мужчин. Когда наступит подходящий момент, они уничтожат валюту Великобритании²³.

СЛЕДУЮЩИЕ НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ ОБОЗНАЧИЛИ ВОДОраздел во взаимоотношениях между правительствами и рынками. Волна финансовых изменений прошла по всей Европе, демонстрируя, как действия различных групп трейдеров на Манхэттене могут привести к определенным последствиям во всем мире. Дракенмиллер и Сорос были центральными, но не единственными персонажами этой драмы. Другие хеджевые фонды, которые торговали валютой, включая трио фондов Commodities Corporation, присоединились к нападению на прочие слабые валюты европейских государств; точно так же поступили банковские отделы торговых операций и инвестиционные отделы многонациональных компаний. На протяжении 1970-х и 1980-х годов никто даже представить себе не мог, что эти частные «игроки» захватят мощные центральные банки — соглашение в «Плазе», подписанное в 1985 году, закрепляло правительственный контроль над курсами обмена валют. Но с середины 1980-х поток денежных средств через границы увеличился примерно в три раза²⁴. Теперь хеджевые фонды и прочие «игроки» распоряжались крупным объемом «военных запасов», и баланс сил сдвинулся. В августе 1992 года администрация, возглавляемая Джорджем Бушем-старшим, провела спланированную акцию по приобретению долларов восемнадцатью центральными банками. Но сегодня через валютные рынки проходило такое огромное количество частного капитала, что, несмотря на все усилия центральных банков, им не удалось изменить позиции доллара²⁵.

В начале сентября последствия беспомощности центральных банков прокатились по всей Европе. Во время бесед, похожих на ту, что состоялась между Дракенмиллером, Соросом и Джонсоном, трейдеры убеждали друг друга в том, что сегодня валюты, ослабленные спадом экономики, «привязанные» к немецкой марке, являются чрезвычайно уязвимыми. Во вторник 8 сентября, в день, когда Шлезингер заявил, что он не может дать гарантий относительно размера процентных ставок в Германии, волна спекулятивных продаж привела к остановке работы центрального банка Финляндии, заставив правительство отказаться от «привязки» курса финской валюты к экю; в тот день курс финской марки упал почти на 15 %, что принесло трейдерам мгновенную прибыль и подогрело аппетит, направив их внимание на следующую жертву. В среду началась атака на Швецию, которой удалось вернуть капитал обратно в страну путем резкого поднятия процентных ставок до невероятного уровня в 75 %. Затем «электронное стадо» напало на итальянскую лиру. Размер процентных ставок в Италии оставался на уровне 15 %, что в обычных условиях позволило бы удержать капитал внутри страны, но обширный рост валютных рынков изменил «правила игры»: итальянская лира представляла собой асимметричную ставку; эта тенденция буквально «просила» трейдеров встать на свои доски и прокатиться на этой волне. И умные спекулянты почувствовали, что эта волна денег, обрушившаяся на итальянские власти, сведет на нет все усилия, которые они предпринимают, для того чтобы противостоять ей. К пятнице 11 сентября курс итальянской лиры упал ниже минимального уровня, предписанного механизмом контроля валютных курсов. За выходные Италия обсудила официальную девальвацию своей валюты.

Падение курса лиры оказало особенно отрезвляющее действие. Формально Финляндия не участвовала в работе механизма контроля валютных курсов, поэтому она не могла ожидать помощи от других центральных банков Европы. Но с Италией все обстояло иначе: девальвация итальянской валюты показала, до какого состояния рынки могут довести страну, входящую в механизм контроля валютных курсов²⁶. Участие Италии в работе механизма наделяло ее правом получения поддержки от могущественного Бундесбанка, который совершил беспрецедентное вмешательство в экономику Италии и приобрел определенное количество лир, эквивалентное 24 миллиардам немецких марок (15,4 миллиарда долларов), за неделю до девальвации²⁷. Но спекулятивная продажа лиры свела на нет усилия Бундесбанка, и трейдеры в очередной раз получили прибыль.

Даже после падения лиры власти Европы старались прийти к договоренностям относительно нового порядка. В субботу 12 сентября, пока итальянцы обсуждали девальвацию с приехавшими к ним официальными лицами Германии, министр финансов Великобритании Норман Ламонт работал в обычном порядке, как будто ничего не происходило. В тот вечер он принял участие в национальном музыкальном ритуале, посетив последний из «Променадных» концертов ВВС, где он с большим чувством исполнил песню «Правь, Британия»²⁸. Узнав о судьбе лиры, он на следующее утро пригласил своих советников на завтрак с круассанами, но ни он, ни его команда все еще не верили, что они столкнулись с резким кризисом. И действительно, одна британская газета назвала Ламонта «самодовольным». В рамках соглашения о девальвации лиры Бундесбанк пообещал уменьшить размер процентной ставки на один процент. Это действительно могло стимулировать рост курса фунта стерлингов.

Принимая во внимание рассуждения того времени, можно сказать, что бодрый настрой Ламонта не был удивительным. Финансовые аналитики спорили о том, что положение Италии и Великобритании не поддается сравнению: Италия была самым сумасбродным богатым государством в Европе, тогда как во главе Великобритании стояла партия консерваторов, которая изменила показатели развития экономики в стране. Начиная с августа Банк Англии успешно отражал рыночное давление на фунт стерлингов, а 3 сентября он испытал свое новое оружие против «электронного стада». Поскольку хеджевые фонды атакуют валюты с помощью заемных средств, власти Великобритании заявили, что они берут в долг 10 миллиардов экю (7,25 миллиарда фунтов или 14 миллиардов долларов) с целью расширения своих возможностей для защиты фунта стерлингов. В день, когда было сделано данное заявление, произошел резкий скачок курса фунта; торговцы валютой поверили в то, что теперь в распоряжении правительства было оружие, которое позволит ему бороться со спекулянтами²⁹. Сороса и Дракенмиллера это только развеселило: сумма, взятая в долг Великобританией для покупки фунтов стерлингов, была равна сумме, на которую фонд Quantum пытался эти фунты продать³⁰. Но в начале сентября 1992 года никто, кроме людей, работавших в офисах компании Сороса, не мог предположить, что всего лишь один хеджевый фонд со штатом менее 50 человек мог управлять средствами, сопоставимыми со средствами правительства.

Когда в понедельник 14 сентября рынки открылись, оптимизм Ламонта оправдался. Банк Англии потратил 700 миллионов долларов для поддержки валюты; относительно скромное вмешательство банка, дополненное понижением процентной ставки в Германии, позволило слегка повысить курс фунта стерлингов. Но ни Ламонт, ни его советники не смогли понять, что торги, проводившиеся в понедельник, решили судьбу Великобритании. Небольшое увеличение курса фунта соответствовало планам спекулянтов. Ставки против валют, курс которых поддерживается искусственно, можно было проводить в агрессивной манере, так как в худшем случае курс таких валют мог подняться лишь слегка.

Вполне очевидно, что нападение на фунт началось на следующий день. Министр финансов Испании позвонил Ламонту, чтобы спросить, как обстоят дела.

«Ужасно», — ответил Ламонт³¹.

В тот вечер он провел встречу с сотрудниками своего министерства и управляющим Банком Англии Робином Ли-Пембертоном. Они договорились о проведении агрессивной поддержки фунта, которая должна была начаться на следующее утро. И если эти действия не принесут положительного результата, они рассмотрят возможность повышения процентных ставок. По окончании встречи Ли-Пембертон сделал заявление для прессы. Гельмут Шлезингер дал интервью Wall Street Journal и немецкой финансовой газете Handelsblatt. Согласно сообщению новостного агентства о словах президента Бундесбанка, он был убежден, что масштабное выравнивание курсов валют Европы было бы предпочтительнее, чем небольшая коррекция лиры.

Ламонт был шокирован. Слова Шлезингера были равносильны требованию о девальвации фунта стерлингов. Публичные заявления, сделанные им после встречи в Бате, уже спровоцировали атаку на лиру. А теперь немцы собирались напасть на Великобританию. Ламонт попросил Ли-Пембертона немедленно позвонить Шлезингеру, не обращая внимания на его замечание о том, что капризный президент Бундесбанка не любит, когда его отрывают от обеда.

Исполнив указание Ламонта, Ли-Пембертон сообщил, что Шлезингер дал то интервью с условием, что он сможет проверить, какие именно из его слов будут цитироваться, но пока не нашел времени это сделать. Ламонт запротестовал и назвал ответ Шлезингера опасно легкомысленным. Его перепечатанные комментарии уже были во всех новостных лентах; на следующий день следовало ожидать реакции трейдеров в Нью-Йорке и Азии. Шлезингеру нужно было быстро дать опровержение. Ли-Пембертон позвонил в Германию еще несколько раз, но безрезультатно. В пресс-службе Бундесбанка ему объяснили, что цитаты Шлезингера не были «авторизованы», поскольку пока что они не прошли одобрение. Шлезингер сказал, что он посмотрит статью и выпустит соответствующее заявление, когда приедет в свой офис утром. Ламонт был вне себя от ярости, но сделать ничего не мог. «Валютный повелитель» Германии не торопился адаптироваться к миру, где торговые операции совершались круглосуточно.

В тот вечер Ламонт отправился в спальню, сознавая, что следующий день будет непростым. Но он и представить не мог, с какими трудностями ему предстояло столкнуться. Как он вспоминает в своих мемуарах, мысль о том, что на следующий день Великобританию исключат из валютной системы Европы, «просто не приходила мне в голову»³².

ДРАКЕНМИЛЛЕР ПРОЧИТАЛ КОММЕНТАРИИ ШЛЕЗИНгера во вторник днем, находясь в Нью-Йорке. Ему было все равно, авторизованы они или нет: он отреагировал незамедлительно³³. Шлезингер показал, что он будет просто счастлив, если фунт покинет механизм контроля валютных курсов. Бундесбанк не собирался угождать своим слабым соседям путем дальнейшего понижения процентной ставки. Принимая во внимание силы, мешающие экономическому развитию в Великобритании, можно было сказать, что теперь девальвация фунта была неизбежной.

Дракенмиллер вошел в офис Сороса и сказал ему, что пора действовать. Он удерживал свою позицию против фунта, равную 1,5 миллиарда долларов с августа и сделал еще несколько ставок после беседы с Робертом Джонсоном. Теперь настал переломный момент, и Дракенмиллер заявил, что он намерен постепенно увеличивать свою позицию.

Сорос слушал его с озадаченным видом. «Это не имеет смысла», — возразил он.

«Что вы имеете в виду?» — спросил Дракенмиллер.

Сорос ответил, что если новости соответствуют действительности и риск практически минимален, то зачем увеличивать позицию постепенно? Почему бы сразу не увеличить ее до 15 миллиардов? «Бейте в ахиллесову пяту», — посоветовал он.

Дракенмиллер понял, что Сорос прав: этот человек действительно был гением. Дракенмиллер провел анализ, разобрался в политической ситуации и определил подходящий момент для начала торговли, но Сорос оказался единственным человеком, который почувствовал, что настал момент поставить на кон все. В тех случаях, когда вы уверены в своей правоте, для вас не существует такого понятия, как слишком большая позиция. Вы ставите как можно больше³⁴.

Оставшуюся часть вторника Дракенмиллер и Сорос продавали фунт стерлингов всем, кто готов был его купить. Обычно их заказами занимались трейдеры, но в этот раз они сами взяли в руки телефонные трубки в поиске банков, которые согласятся принять их заказ³⁵. Согласно правилам механизма контроля валютных курсов, Банк Англии был обязан принимать предложения о продаже фунта за 2,7780 немецкой марки, то есть по самой низкой цене, разрешенной механизмом, но это требование соблюдалось только в течение биржевого дня. После закрытия Банка Англии поиск покупателей превратился в настоящее состязание, особенно когда всем стало известно, что Дракенмиллер и Сорос продают огромное количество фунтов стерлингов.

Банки, получившие крупные заказы от Quantum, предупредили об этом своих специалистов по торговле валютой, которые вскоре тоже начали продавать фунт, и когда их заявки пошли по всему миру, все поняли, что грядет обвал³⁶. Вскоре курс фунта упал ниже допустимого уровня, и найти покупателей на эту валюту стало почти невозможно³⁷.

В тот же день поздно вечером Дракенмиллеру позвонил Луис Бэйкон. Они побеседовали о том, чем может закончиться вся эта драма, и Бэйкон сказал, что он нашел еще несколько возможностей для обрушения курса фунта стерлингов.

«Правда?» — выпалил Дракенмиллер. Он велел Бэйкону подождать, и через несколько секунд к их разговору подключился Сорос.

«Где вы нашли такой рынок?» — спросил он с яростью в голо-

В ИТОГЕ СОРОС И ДРАКЕНМИЛЛЕР РАЗЪЕХАЛИСЬ ПО домам, наказав своим трейдерам искать способы продажи еще большего количества фунтов. Роберта Джонсона, который в это время спал в своей нью-йоркской квартире, вызвал по пейджеру главный трейдер компании Quantum. Джонсон встал с кровати и тихо перезвонил, боясь встревожить своим разговором жену, которая работала в нью-йоркском отделении федеральной резервной системы. Около двух часов ночи Дракенмиллер вернулся к себе в офис. Он хотел быть на своем рабочем месте к моменту начала торгов в Лондоне, когда Банк Англии будет вынужден возобновить покупку фунта стерлингов.

Скотт Бессент, управляющий портфелями, который ранее работал в Лондоне, приехал в офис вслед за Дракенмиллером. Он увидел могучий силуэт своего босса, стоявшего в своем темном офисе. В тот момент Дракенмиллер снимал пальто, а за его спиной простиралось ночное небо Манхэттена. Офис освещался только лампочкой, вспыхнувшей на телефоне: на проводе был Сорос, и Дракенмиллер нажал кнопку громкой связи.

В комнате раздался лишенный эмоций голос, говоривший с восточно-европейским акцентом. Сорос убеждал Дракенмиллера подстраховаться с помощью левериджа и повторно удвоить объем продаж³⁹.

Когда фондовые рынки Лондона открылись, ожидание поддержки со стороны Банка Англии помогло вернуть курс фунта стерлингов в область допустимых значений, но тем не менее он приближался к нижней границе. Действуя по плану, одобренному Ламонтом в предыдущий вечер, до 8.30 утра Банк Англии дважды проводил сделки, каждый раз покупая по 300 миллионов фунтов. Но данная покупка не оказала абсолютно никакого влияния на ситуацию. Дракенмиллер находился в своем «центре управления» по другую сторону Атлантики, возвещая о своем намерении продать несколько миллиардов фунтов стерлингов, и этот клич заставлял легионы его подражателей также заниматься продажей фунта. Банк Англии продолжал ответные действия, не осознавая, что покупка фунтов, осуществляемая банком, уже не могла ничего исправить. К 8.40 утра банк в общей сложности приобрел 1 миллиард фунтов, но курс британской валюты оставался на прежнем уровне. Десять минут спустя Ламонт доложил премьер-министру Джону Мейджору, что вмешательство Банка Англии не приносит результатов. Для защиты фунта стерлингов Великобритании придется увеличить размер процентной ставки.

К отчаянию Ламонта, Мейджор отказался «дать добро» на повышение процентных ставок. Он нес ответственность за включение Великобритании в механизм контроля валютных курсов. Он боялся, что доверие к нему упадет, если проводимая им политика окажется ошибочной; человек из его же кабинета министров мог стать его соперником. Мейджор заявил, что более свежие данные об экономической ситуации поступят в этот же день, но позже. Он попросил Ламонта не терять надежды на то, что ситуация на рынках в конечном итоге стабилизируется.

Теперь сотрудники центральных банков всего мира были готовы к немедленным действиям. В квартире Роберта Джонсона раздался еще один звонок, на этот раз из нью-йоркского отделения федерального резерва; супруга Джонсона провела остаток ночи, наблюдая за развитием кризиса, даже не зная, что в создании критической ситуации принял участие ее муж. Банк Англии продолжил покупать фунты, поскольку он был обязан это делать согласно правилам механизма контроля валютных курсов. Но банк больше не старался поднять курс валюты; его действия просто обеспечивали ликвидность Дракенмиллеру и его последователям⁴⁰. С каждым часом хеджевые фонды и банки продавали все больше фунтов стерлингов Банку Англии, который был вынужден покупать валюту, девальвация которой казалась неизбежной. Великобритания возглавляла крупный перевод средств от своих настрадавшихся налогоплательщиков к армии трейдеров, раскиданных по всему миру. В 10.30 утра Ламонт снова позвонил Джону Мейджору, пытаясь убедить его повысить процентные ставки.

Пока Ламонт звонил премьер-министру, британские чиновники изо всех сил старались казаться самоуверенными. Заместитель председателя Банка Англии Эдди Джордж не стал отменять свою запланированную встречу с Дэвидом Смиком, финансовым консультантом, который также предоставлял политические сведения Дракенмиллеру и Соросу. Смик приехал в изысканное здание Банка Англии, где его встретил пребывающий в прекрасной форме Джордж, одетый на манер лондонского банкира в клетчатую рубашку и полосатый галстук. «У нас все под контролем», — бодро сказал он: в крайних обстоятельствах, которые вряд ли стоит ожидать, Банк Англии поднимет процентные ставки на 100 %, чтобы избавиться от спекулянтов. Смик удивлялся про себя, неужели Джордж не понимает, какой огромный объем денег обрушивается на Великобританию в данный момент. Начался сход лавины. И возможно, теперь ее уже не удастся остановить.

Смик собрался с духом и спросил Джорджа прямо: «А вас не беспокоит тот факт, что, возможно, ситуация зашла слишком далеко?»

Взгляд Джорджа выдавал легкое волнение. Он собирался ответить, но тут зазвонил телефон. Через минуту напряженного разговора он повесил трубку.

«Мне сообщили, что мы только что повысили процентные ставки на 200 %», — мягко проговорил Джордж — на целых 200 %. Затем он поднялся со своего места, пожал Смику руку и буквально выбежал из кабинета⁴¹.

На этот раз премьер-министр, наконец, удовлетворил просьбу Ламонта, объявление о резком повышении процентных ставок было намечено на 11.00. За несколько минут до назначенного часа Ламонт прошел в свой внешний кабинет в министерстве финансов, чтобы ознакомиться со сводками на экране агентства Reuters. Но даже после объявления о повышении процентных ставок курс фунта не изменился. Линия на экране оставалась абсолютно ровной. Ламонт чувствовал себя как хирург, который смотрит на кардиомонитор и понимает, что его пациент скончался. Осталось только отключить систему жизнеобеспечения⁴².

У Ламонта не было времени обсуждать выравнивание курса фунта стерлингов внутри механизма контроля валютных курсов. Процедура выравнивания потребовала бы длительной координации действий с правительствами европейских государств; но минута за минутой огромный объем средств продолжал переходить от налогоплательщиков к трейдерам. Италии еще повезло, так как ее экономический кризис произошел в пятницу, как раз перед обещавшими передышку выходными. Но теперь у края того же обрыва находилась Великобритания и, к несчастью, была еще только среда. Единственным выходом для Ламонта был односторонний вывод фунта из механизма контроля валютных курсов. Но на это требовалось разрешение премьер-министра.

Связаться с премьер-министром никак не удавалось. Ламонт попросил своих помощников периодически звонить в офис Мейджора и подчеркивать необходимость встречи Ламонта с премьер-министром, но тот все не мог его принять. В конечном итоге Ламонт вместе со своими советниками отправился к Адмиралтейству, красивому зданию эпохи короля Георга, в котором временно располагалась резиденция премьер-министра. Там им пришлось ждать по крайней мере еще четверть часа, пока Мейджор их не принял. Ламонт подсчитал, что каждые пятнадцать минут страна теряет сотни миллионов фунтов, но его начальник выглядел расслабленным, и это вызывало тревогу. Мейджор начал встречу с рассуждений о том, возможно ли еще договориться с Германией по финансовым вопросам, затем добавил, что еще несколько министров европейских стран вскоре присоединяться к их встрече, для того чтобы высказать свою точку зрения. Началась невразумительная беседа. Могла ли Великобритания выйти из механизма контроля валютных курсов, не обижая своих европейских партнеров? Если бы выход произошел, могли ли за этим последовать требования об отставках министров? Стало ясно, что Мейджор поставил себе задачу разделить свою ответственность за кризис с другими людьми, присутствовавшими в кабинете. Позже один из министров прокомментировал: «Мы собрались там, чтобы испачкать свои руки кровью»⁴³. То был расчетливый маневр, и, с точки зрения Мейджора, он позволял ему избавиться от потенциальных претендентов на свой трон. Тем временем Дракенмиллер и Сорос увеличивали свои позиции.

Когда встреча в Адмиралтействе закончилась, решение о выходе Великобритании из механизма контроля валютных курсов, которого хотел добиться Ламонт, так и не было принято. Вместо этого Мейджор настоял еще на одном повышении процентных ставок — в этот раз на 300 % — которое было намечено на следующий день. В ожидании новостей Ламонт снова смотрел на экран Reuters. А курс фунта снова оставался на том же уровне. По другую сторону Атлантики Дракенмиллер и Сорос сидели за своими столами и следили за повышением процентных ставок, считая, что данная мера напоминала приступ отчаяния умирающего человека. Это повышение как раз и стало признаком того, что конец уже близок — и что пора совершить последний удар, который лишит жизни британскую валюту⁴⁴.

Ламонт продолжал предупреждать министров финансов европейских государств о тяжелом положении фунта стерлингов. Его итальянский коллега Пьеро Баруччи сказал Ламонту, что вместо вывода фунта из механизма контроля валютного курса он мог бы приостановить торги на рынках, чтобы выиграть время для обсуждения выравнивания курса валюты. Ламонту пришлось ответить, что современный министр финансов не имеет достаточной власти для того, чтобы приостанавливать деятельность валютных рынков, которые совершают операции непрерывно и по всему миру.

В тот вечер Ламонт созвал пресс-конференцию в центральном внутреннем дворе Государственного казначейства. В 19.30 перед огромным числом телекамер со всего мира он заявил о выходе Великобритании из механизма контроля валютных курсов. Рынки одержали победу, и правительство наконец это осознало.

НА ПРОТЯЖЕНИИ ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ СЕНТЯБРЯ Банк Англии потратил объем резервов, эквивалентный 27 миллиардам долларов, стараясь защитить фунт стерлингов, и большая часть этой суммы была потрачена в течение последнего дня кризиса⁴⁵. После вывода фунта из механизма контроля валютных курсов его стоимость упала примерно на 14 % по отношению к немецкой марке, поэтому можно сказать, что британские налогоплательщики потеряли около 3,8 миллиарда долларов при покупке фунта стерлингов⁴⁶. По другую сторону этой торговли находилась целая армия банков и хеджевых фондов, но основную часть операций проводили хеджевые фонды, и Quantum был, несомненно, самым крупным из них. Ко времени краха фунта стерлингов Дракенмиллеру и Соросу удалось продать фунтов на сумму около 10 миллиардов долларов — меньше запланированных ими 15 миллиардов, но все же огромный объем⁴⁷. От почти 4 миллиардов долларов убытков, понесенных британскими налогоплательщиками, 300 миллионов долларов достались старшему управляющему трио Commodities Corporation Брюсу Ковнеру, 250 миллионов долларов получил Пол Джонс; поговаривали, что семь самых крупных валютных агентств США разделили между собой прибыль в 800 миллионов долларов¹⁸. Но прибыль компании Soros Fund Management превысила 1 миллиард долларов⁴⁹.

Сразу после девальвации фунта стерлингов никто не знал о таком огромном размере прибыли Сороса. Но в октябре итальянский промышленный магнат Джанни Аньелли поведал журналистам, что его вложение в фонд Quantum принесет ему больше прибыли, чем деятельность его автомобильной компании Fiat. На следующий день, в субботу 24 октября британская газета Daily Mail напечатала фотографию улыбающегося Сороса с бокалом в руке под заголовком «Я заработал миллиард, когда произошел обвал фунта». В то утро, когда Сорос открыл входную дверь, его встретила толпа репортеров, и последующие несколько месяцев пресса пестрела сообщениями о его доходах. Говорили, что в 1992 году Сорос увеличил свое личное состояние на 650 миллионов долларов, а один журнал написал, что прибыль, которую Сорос получает за пять минут, равна годовому заработку среднестатистической американской семьи⁵⁰. Еще несколько лет назад люди были просто ошарашены прибылью Майкла Милкена, чемпиона по «мусорным» бумагам, составившей 550 миллионов долларов, но сейчас рекорд Милкена был побит. Сорос стал известен как человек, который «вломился» в Банк Англии, и объектами зависти людей начали становиться хеджевые фонды, заменив собой магнатов 1980-х годов.

Суммарные доходы фондов Сороса были значительно больше, чем могли представить себе посторонние люди. Так же как Пол Джонс, который добавил к своим продажам акций без покрытия во время кризиса 1987 года прибыльную ставку на облигации, Дракенмиллер подобным образом извлек дополнительную прибыль из своей атаки на фунт стерлингов. Когда фунт оказался под давлением, британские рынки ценных бумаг и государственных облигаций тоже оказались под ударом; трейдеры считали, что утечка капитала из Великобритании нанесет ущерб ценам на прочие активы. Но у Дракенмиллера была другая точка зрения. Выход Великобритании из механизма контроля валютных курсов позволит правительству снизить процентные ставки, что приведет к повышению стоимости государственных облигаций, ослабление валюты и понижение процентных ставок окажет положительное влияние на стоимость акций. Продавая фунт стерлингов во вторник и в среду, Дракенмиллер покупал государственные акции и облигации Великобритании. Неудивительно, что ставки Дракенмиллера принесли ему прибыль. В течение последующих двух месяцев цены на обоих рынках оставались на высоком уровне.

Но Великобритания была не единственным объектом внимания Дракенмиллера. В самом начале снижения курса фунта спекулянты начали атаковать французский франк, но на этот раз Дракенмиллер считал, что центральный банк одержит верх над рынками. В отличие от британских домовладельцев, французские семьи не сталкивались с «плавающими» ставками ипотечных кредитов, и французское правительство располагало огромным количеством возможностей для обеспечения своих граждан субсидиями. В результате французам было бы легче, чем британцам, вести борьбу со спекулянтами путем временного повышения процентных ставок. Исходя из этой теории, Дракенмиллер купил огромное количество французских облигаций, стоимость которых взлетела в 1993 году, в результате чего к невероятной прибыли Quantum, равной 69 %, полученной фондом в год торговли фунтом стерлингов, в последующий год добавилась прибыль в 63 %. Но самая большая после обвала фунта операция компании Quantum была также самой осмотрительной. Благодаря Роберту Джонсону, который к тому времени работал в фонде, Quantum продал шведскую крону при игре на понижение перед самой ее девальвацией в ноябре 1992 года, снова получив доход около 1 миллиарда долларов. После той известности, которую торговля фунтом принесла Соросу и Дракенмиллеру, они следили за тем, чтобы никто публично не высказывался об их операциях в Швеции⁵¹.

Триумф макротрейдинга доказал (если дальнейшие доказательства еще требовались), что в гипотезе эффективности рынка имелась масса «белых пятен». Если бы на рынках доминировали рациональные инвесторы, которые стремятся к получению максимальной прибыли, принцип эффективности мог бы превалировать. Но если основной движущей силой на рынке являлись игроки, преследующие иные цели, не стоило ожидать применения принципа эффективного ценообразования. Макротрейдинг являлся основным примером данной точки зрения: правительства и центральные банки явно не пытались максимально увеличить прибыль. В разгар кризиса фунта стерлингов Джон Мейджор эффективно купил фунт у Стена Дракенмиллера по абсурдной цене, причем и продавец, и покупатель знали об этом. Мейджор сделал это по причине, не описанной в работах, посвященных финансовому делу: он хотел заставить своих политических соперников разделить с ним ответственность за девальвацию.

Переворот Дракенмиллера также продемонстрировал, что поддержка курсов валют не обеспечивала стабильности в мире глубоких и ликвидных рынков. На протяжении 1950-х и 1960-х годов, система фиксированных валютных курсов была эффективной, поскольку законы ограничивали перемещение капитала через границу, но сегодня эти средства контроля канули в небытие, пришло время, когда правительствам пришлось смириться с ограничением их власти над деньгами. Правительства могли использовать процентные ставки в целях управления стоимостью своей валюты, снижая скачки валютного курса, либо использовать повышение процентных ставок, чтобы управлять темпами развития своей экономики в целях борьбы с экономическими спадами. Попытки изменения размера процентных ставок для управления и курсами валют, и темпами развития экономики посредством введения гибкой поддержки, такой как механизм контроля валютных курсов, могли привести к негативным результатам: контраст между Соединенными Штатами и Европой наглядно демонстрировал это утверждение. Когда в августе администрация Буша безуспешно пыталась повысить курс доллара, не произошло ничего страшного; курс доллара все равно оставался плавающим, поэтому никто не потерпел убытков. Но с поддержкой курса валюты Финляндии, Италии, Великобритании и Швеции все обстояло иначе; фиксация курсов этих валют делала их мишенью для спекулянтов, которые просто не могли упустить своего шанса, таким образом ставя под удар экономики этих государств. Проявляя приверженность к механизму контроля валютных курсов, правительства европейских государств дали обещание, которое они не могли сдержать. Они «консервировали» движение курсов валют до тех пор, пока мощь, превосходящая силу чиновников, не взорвала эту «консервную банку» прямо им в лицо.

Законодатели не сразу усвоили принципы того мира, в котором присутствовали Дракенмиллер и другие макротрейдеры. И как это происходит после каждого финансового кризиса, первым их инстинктом было проведение проверки рынков, а не стремление извлечь уроки из сложившейся неуклюжей ситуации. В данном случае эти механизмы поддержки валютных курсов были опасны. Через неделю после девальвации фунта, когда под давлением оказался французский франк, министр финансов Франции Мишель Сапин, заявил, что вызывающих все эти неприятности трейдеров нужно казнить с помощью гильотины, как во времена Французской революции⁵². Следующим летом, когда на механизм контроля валютных курсов обрушилась следующая серия ударов, премьер-министр Франции Эдуард Баладур говорил о том, что правительства несут экономическую и моральную ответственность за борьбу со спекулянтами. В Бельгии министр иностранных дел Вилли Клее заявил, что англосаксонские финансисты готовят план раздела Европы⁵⁴.

Сорос принимал все удары, обрушившиеся на его профессию в характерной для себя манере. С одной стороны, он был беспощаднее любого другого игрока на рынке: в то время как банковские отделы торговых операций были вынуждены жить в мире с чиновниками и таким образом с неохотой вступали в жесткий конфликт с правительствами, Сорос не имел подобных ограничений⁵⁴. С другой стороны, ум Сороса воспринимал рынки как диких животных, которые постоянно находятся под угрозой ударов и разрушений и постоянно дестабилизируются. Вскоре после девальвации фунта Сорос встретился с председателем Центробанка Франции Жан-Клодом Трише и, испытывая опасения по поводу дестабилизирующего влияния своих торговых операций, сказал ему, что он не собирается атаковать франк⁵⁵. Вряд ли можно объяснить это заявление самоотверженностью, поскольку специалисты фонда Quantum подсчитали, что франк удержит свои позиции, и компания планировала воспользоваться этим прогнозом ради получения выгоды. Тем не менее инициатива Сороса усилила ту драматичную атмосферу, которая царила после падения фунта стерлингов. Самый великий спекулянт из всех не хотел защищать спекулятивную игру⁵⁶.

Дракенмиллер не разделял опасений Сороса. Британская пресса окрестила день падения фунта «черной средой». Но Дракенмиллер считал, что название «белая среда» было бы более уместным. Великобритания освободилась от гнета высоких процентных ставок, насаждаемых Бундесбанком — освободилась как раз для того, чтобы начать применять политику борьбы с рецессией, в которой она нуждалась. Реакция Лондонской фондовой биржи на девальвацию оправдала ожидания Дракенмиллера: индекс FTSE за два последующих месяца поднялся почти на одну пятую. Точнее говоря, торговые операции Дракенмиллера привели к краху экономической политики британского правительства, но это было не так уж плохо. Высокие процентные ставки, которыми сопровождалось объединение Германии, послужили созданию ситуации, при которой потребовался выход фунта стерлингов из механизма контроля валютных курсов. Правителям Великобритании не удавалось усвоить эту истину до тех пор, пока вместо них ее не усвоил Дракенмиллер.

В том что Джон Мейджор перевел свыше 1 миллиарда долларов средств налогоплательщиков в фонд Сороса, был виноват не только Дракенмиллер. Если кто-то и обобрал страну до нитки, то это был сам премьер-министр, а не спекулянт.

Различия в точках зрения Сороса и Дракемиллера должны были породить споры в сфере экономики. В годы, предшествующие торговле фунтом стерлингов, экономисты спорили о том, что причиной валютных кризисов являлась неудачная экономическая политика: главной бедой была не спекулятивная торговля, а неверные действия правительства. Но в 1990-х годах академические взгляды изменились, перейдя от точки зрения Дракенмиллера к точке зрения Сороса. Согласно новой теории, трейдеры могли атаковать валюты, управление которыми было вполне разумным, и эти атаки могли быть успешными. Невероятный крах фунта стерлингов стал определяющим в этом споре. Дракенмиллер был прав, говоря, что Великобритания сама создала кризисную ситуацию, установив необоснованно высокие процентные ставки. Но когда его собственные торговые операции продемонстрировали власть спекулянтов над правительствами, опасность того, что спекулянты могут покуситься на эту власть, стала очевидной. Раньше трейдеры могли атаковать только те валюты, которые были обречены, исходя из фундаментальных принципов экономики, но теперь они обладали силой, достаточной для нанесения ударов по стабильным валютам. Когда французские политики пожаловались на то, что хеджевые фонды заключают в себе опасную и чрезмерную власть, их опасения не были абсолютно необоснованными.

Какой бы большой ни была эта опасность, но количество действий, предпринимаемых для ее снижения, было небольшим. Ужесточение мер, направленных на борьбу со спекулянтами, — их казнь на гильотине, как выразился министр финансов Франции — успокоило бы волны потоков капитала через границы, на которых «катались» спекулянты, и означало бы возврат к Бреттон-Вудскому соглашению 1944 года о послевоенной валютной системе и восстановление методов управления капиталом. Большинство государственных деятелей смотрели на такую перспективу с ужасом. Если свободная торговля товарами и услугами приносила прибыль, свободные потоки капитала, безусловно, оказывали положительное влияние на экономику по этой же причине. Как торговля позволяла предприятиям по производству автомобилей располагаться в тех странах, которые больше всех преуспели в автопроизводстве, так и потоки капитала через границы «приносили» небольшие накопленные средства туда, где их можно было вложить наиболее продуктивно. Кроме того, методы управления капиталом могли показаться непрактичными и сомнительными для человека с интеллектом. Через неделю после кризиса фунта стерлингов Испания и Ирландия попытались смягчить атаки спекулянтов на их валюту путем ограничения свободы банков на проведение операций с ними. Вскоре были найдены способы для обхода этих средств управления капиталом.

Если отказаться от методов управления капиталом, оставался еще один способ для предотвращения атак спекулянтов на национальные валюты — отменить эти валюты. «Спекуляция может быть очень болезненной, — сказал Сорос в одном интервью в самом начале падения фунта стерлингов, — единая европейская валюта заставит таких спекулянтов, как я, перестать заниматься коммерческой деятельностью, но я был бы счастлив пойти на такую жертву»⁵⁷. В итоге объединение валют Европы состоялось в 1999 году, но не все государства усвоили урок. Развивающиеся экономики Азии и Латинской Америки продолжали применять политику поддержки валютных курсов, что в последующее десятилетие создало массу возможностей для деятельности хеджевых фондов.