Денег больше чем у бога. Хедж-фонды и рождение новой элиты

16 «КАК ЖЕ ОНИ МОГЛИ ДОЙТИ ДО ТАКОГО?»

Однажды вечером в четверг, в марте 2008 года, Джеймс Чэйнос вышел из своего офиса в центральной части Манхэттена и отправился на встречу с Карлом Бернстайном, одним из журналистов, инициировавших Уотергейтский скандал. Чэйнос ощущал определенную профессиональную близость с корреспондентами, ведущими собственные расследования. Он управлял хедж-фондом под названием Kynikos Associates. Эта организация специализировалась на том, что раскапывала информацию о финансовых проблемах компаний, а затем играла на понижение и срывала хороший куш, как только на рынок просачивались дурные вести и стоимость акций резко снижалась. В 1980-х и 1990-х годах, когда на рынке доминировали «быки», короткие продажи относились к малоприбыльным сделкам, и Чэйнос напоминал скорее корреспондента, который с помощью своих расследований пытается пробиться из мрака неизвестности и окраин журналистского мира на первые полосы газет. Однако 2000-е годы, когда на рынках царила низкая активность, стали для него звездным часом. Чэйнос был одним из первых, кто раскусил энергетическую компанию Enron с ее мошенническими схемами. А в 2005 году он шокировал весь мир, заявив, что страховой гигант AIG имеет все признаки компании Enron. В 2007 году доходность фонда составила более 30 %, в основном за счет коротких продаж акций кредитно-финансовых институтов, которые с трудом признавали убытки после сдувания ипотечного пузыря¹. В марте 2008 года, когда такие монстры, как Citigroup и Merrill Lynch, один за другим сообщали о многомиллиардных убытках, у Чэйноса было немало поводов для торжества.

Тем вечером в час пик, когда Чэйнос пробирался сквозь толпы людей на Манхэттене, у него зазвонил сотовый телефон. На дисплее высветился номер: это был звонок из Bear Stearns — банка, у которого сложились непростые отношения с хедж-фондами. После того как Bear Stearns потерпел огромные убытки на ипотечном рынке, его устойчивость стала вызывать серьезные опасения. Поэтому целый ряд известных фондов закрыли свои маржинальные счета, которые они держали в этом банке для финансирования своих операций. А поскольку Bear Stearns взял кредиты под залог активов, хранящихся на этих счетах, доступ к новым финансовым ресурсам был для него фактически закрыт. У руководителей банка возникло подозрение, что хедж-фонды сговорились о коротких продажах его акций, а чтобы атака была еще более эффективной, они неожиданно закрыли свои маржинальные счета.

Чэйнос ответил на звонок, продолжая идти по Медисон-авеню.

«Привет, Джим, это Алан Шварц».

Чэйнос понял, что с ним говорит исполнительный директор Bear Stearns.

«Привет, Алан», — ответил он.

«Джим, мы очень дорожим твоей компанией и благодарны, что ты остался с нами. Не мог бы ты подъехать завтра утром на студию CNBC, на программу Squawk Box, и заявить, что ты по-прежнему являешься клиентом банка, хранишь там деньги, доверяешь нам и уверен, что все у нас в порядке».

Чэйнос задумался. Bear Stearns не раз выступал с публичными жалобами на спекулянтов, играющих на понижение, а теперь первое лицо банка обращается к одному из них за помощью. Кролик просит питона о защите!

«Алан, а откуда мне знать, как у вас идут дела? Неужели у вас действительно все в порядке?»

«Джим, утром в понедельник мы отчитаемся о рекордной прибыли».

«Алан, ты что, из меня инсайдера сделать хочешь? — воскликнул раздраженно Чэйнос. — Я тебя не просил давать мне эту информацию, и в любом случае она не кажется мне такой уж верной. Насколько я понимаю, клиенты выводят средства со своих счетов, и денег у вас становится все меньше».

«Да, в некотором роде ты прав, но у нас все будет хорошо».

Чэйнос отказал Шварцу в его просьбе. Учитывая, что Чэйнос был самым заметным инвестором на Уолл-стрит, играющим на понижение, его публичное заявление могло бы повысить доверие к Bear Stearns. Однако он не собирался рисковать собственной репутацией и поручаться за банк, который мог в любой момент пойти ко дну. Кроме того, на следующий день, в семь часов утра, Чэйнос улетал в отпуск на Багамы. Он продолжил свой путь, и вскоре дошел до ресторана Post House, сразу за Мэдисон-авеню, где отужинал вместе с Бернстайном и пятью партнерами из Kynikos.

Предложение Шварца с самого начала возмутило Чэйноса, а на следующий день возмущение переросло в безудержную ярость. В половине седьмого утра в пятницу, когда в эфир вышел выпуск Squawk Box, поползли слухи, что ФРС ведет переговоры о спасении Bear Stearns. После того как хедж-фонды закрыли свои маржинальные счета, доверие к банку резко упало и началось традиционное бегство вкладчиков. Накануне вечером Шварц прекрасно знал, что его банк обречен, и, несмотря на это, пытался заманить Чэйноса на телевидение. «Этот чертов ублюдок пытался меня подставить», — вспоминал позднее Чэйнос².

По разговору между Чэйносом и Шварцем можно понять, насколько изменились отношения между банками и хедж-фондами. Еще в 1994 году Bear Stearns потопил один непокорный хедж-фонд под названием Askin Capital, доведя его до банкротства и захватив добрую часть принадлежащих ему активов. В 1998 году Bear Stearns подписал смертный приговор другому хедж-фонду — Long-Term Capital Management, отказавшись покрывать его убытки и участвовать в плане спасения, предложенном ФРС. Однако в 2008 году все перевернулось с ног на голову. Смертный приговор был подписан уже самому Bear Stearns, реальная власть перешла к хедж-фондам, а по Уолл-стрит ходили зловещие истории о том, как фонды злоупотребляют ею. Автор одной статьи в Vanity Fair, ярко живописующей фиаско Bear Stearns, разделяет представление о том, что банк стал жертвой заговора хедж-фондов. Ссылаясь на неподтвержденные источники, он пишет о том, как в следующее воскресенье после банкротства главари шайки собрались за завтраком, чтобы отметить кончину Bear Stearns и наметить план очередной атаки — на этот раз на Lehman Brothers. Один из топ-менеджеров Lehman Brothers якобы слышал, что завтрак состоялся в Four Seasons Hotel и спекулянты заказали себе салат «мимоза» и несколько бутылок шампанского «Кристаль» за 350 долларов, желая выпить за свою победу³.

Хотя история скорее всего была выдумана ради красного словца, Комиссия по ценным бумагам и биржам провела расследование по факту этих обвинений и не привлекла никого к ответственности⁴. Кроме того, только очень доверчивые люди могут поверить в то, что такой завтрак мог состояться. Если руководители хедж-фондов вступили в тайный сговор против Bear Stearns, то, очевидно, они нарушили закон. Какой резон им был выдавать себя, устраивая встречу сразу же после банкротства и публично празднуя свой успех?⁵

Но даже если слухи о преступном сговоре были преувеличены, нет сомнений, что хедж-фонды играли на понижение курса банковских бумаг и Lehman Brothers действительно стал их следующей мишенью. Доля коротких позиций по акциям Lehman Brothers возросла до 9 %, а это означает, что почти каждая десятая акция заимствовалась и продавалась игроком на понижение. С начала года цена на акции Lehman Brothers упала более чем на 40 %, и встревоженные лидеры компании были вынуждены перейти в контрнаступление. Они обвинили хедж-фонды в безответственной политике, суть которой сводилась к двум действиям — «врать и продавать», а Ричард Фалд, генеральный директор Lehman Brothers, всегда настроенный по-боевому, фактически объявил им войну. «Я не оставлю от спекулянтов и мокрого места. Для меня это дело чести», — поклялся он на годовом собрании компании⁶.

Фалд приложил все усилия, чтобы убедить федеральные власти помочь ему в решении этой проблемы. Он просил их ограничить короткие продажи акций Lehman Brothers, например путем возврата некогда отмененного правила «ап-тика», согласно которому спекулянты не могли совершать короткие продажи во время падения курса. В апреле Эрик Сирри, один из руководителей Комиссии по ценным бумагам и биржам, потребовал от Фалда конкретных доказательств того, что деятельность хедж-фондов представляет опасность и такого рода меры оправданы. Но чем Фалд мог доказать, что фонды вступили в тайный сговор против Lehman Brothers?

«Дайте мне хоть что-нибудь, имя или другие факты», — требовал Сирри.

Но Фалд так и не ответил ему. Его заместители засыпали Комиссию докладными записками, повторявшими в основном слухи о том, что трейдеры охотятся на Lehman Brothers. Однако вы никогда не докажете факт сговора, если у вас нет возможности вызывать подозреваемых на допрос. По мнению Фалда, у комиссии была такая возможность, и, требуя доказательств от руководства Lehman Brothers, она перевернула все с ног на голову.

Отчаявшись найти правду в Вашингтоне, Фалд обратился к Джиму Крамеру, влиятельному гуру с телевидения. Он пригласил его на завтрак и стал выведывать информацию о возможном сговоре игроков на понижение.

«Почему бы вам просто не назвать мне имена тех, кто распускает о нас дурные слухи?» — раздраженно спросил Фалд.

«Поверьте, я не знаю таких людей», — возразил Крамер⁷.

В конце мая в нью-йоркском центре «Тайм-Уорнер» проходила одна авторитетная конференция по инвестициям. Управляющий хедж-фондом по имени Дэвид Айнхорн, который многих раздражает своей мальчишеской внешностью, выступил перед огромной аудиторией и открыл своей речью новый виток в кампании против Lehman Brothers. Это был тот самый Дэвид Айнхорн, компания которого Greenlight Capital играла на понижение курса акций Chemdex и раздутых акций других доткомов. Теперь же Дэвид выбрал очень удачный момент для своего выступления, в котором он доходчиво объяснил причины плачевного состояния Lehman Brothers. По его словам, банк при составлении балансового отчета утаил имеющиеся у него проблемы: Он владел рискованными облигациями, обеспеченными долговыми обязательствами, на 6,5 миллиарда долларов, однако на конец первого квартала стоимость этих ценных бумаг, согласно официальному отчету, снизилась только на 200 миллионов долларов. Учитывая резкое падение на кредитных рынках, такое изменение было несущественным и не могло не вызывать подозрений. Тем временем руководство банка устроило телефонную конференцию для инвесторов и признало убытки по так называемым активам третьего уровня, точную стоимость которых определить довольно сложно. Однако вскоре они взяли свои слова обратно и сообщили о прибыли. И опять Айнхорн потребовал объяснений. Ведь если Lehman Brothers скрывает истинный масштаб своих проблем, то последствия такого обмана были бы катастрофическими — и не только для акционеров, но для всей финансовой системы. Действуя словно прокурор, пытающийся упечь в тюрьму злодея, Айнхорн призвал регуляторов оказать давление на Lehman Brothers и заставить его признаться во всех убытках, прежде чем налогоплательщику придется оплачивать их из своего кармана.

«Последние несколько недель Lehman Brothers только и делает, что жалуется на спекулянтов, — не без сарказма отметил Айнхорн. — Когда руководящий состав делает такие заявления, это первый признак того, что он пытается отвлечь инвесторов от серьезных проблем».

На следующий день после выступления Айнхорна курс акций Lehman Brothers упал почти на 3 % и в дальнейшем продолжил снижаться. Менеджеры компании делали все возможное, чтобы дискредитировать Айнхорна и отбить его атаку, однако рынок был настроен против них. В июне Lehman Brothers отчитался об убытках за второй квартал — они составили 2,8 миллиарда долларов. Некоторые комментаторы благодарили Айнхорна за то, что он заставил банк раскрыть истинное положение дел⁸. Но в то же время у многих возник вопрос, а доброе ли дело он сделал? «Его доводы не лишены оснований, однако сейчас не время высказывать их, — заявил один финансист с Уолл-стрит, рассуждая о кампании Айнхорна. — Два года назад он мог бы стать героем. Но если он потопит Lehman Brothers сейчас, то в качестве поручителей придется выступать нам, налогоплательщикам».

В ЭТОТ МОМЕНТ ОЖИВИЛИСЬ НЕ ТОЛЬКО ИГРОКИ НА понижение. За год до описываемых событий, спустя неделю после «квонтового землетрясения», Джордж Сорос пригласил Джулиана Робертсона, Джима Чэйноса и еще несколько «тяжеловесов» отобедать с ним в его поместье в Лонг-Айленде. За обедом, состоящим из филе полосатого окуня, фруктового салата и печенья, компания обсудила экономические перспективы. Все гости сошлись на том, что полномасштабная рецессия маловероятна, однако Сорос был с ними совершенно не согласен и вскоре вернулся к стратегии активного инвестирования⁹. После ухода Стэна Дракенмиллера он доверил большую часть своего состояния внешним управляющим. Сейчас же, в возрасте 77 лет, он опять взял бразды правления в свои руки.

К концу 2007 года его фонд показал рекордную прибыль — 32 %, и в списке людей, с самыми высокими доходами того года, Сорос занял второе место в своей отрасли. Все было как в старые добрые времена. Другие макротрейдеры тоже чувствовали себя неплохо, извлекая прибыли из лопающегося кредитного пузыря в развитых странах и продолжающегося роста в развивающихся экономиках. Макрофонды совершали короткие продажи на рынках стран «золотого миллиарда», а также играли на понижение доллара. В то же время они вкладывали деньги в развивающиеся рынки, нефтяные фьючерсы и некоторые другие товары. За 18 месяцев до июня 2008 года прибыльность макрофондов, согласно данным Hedge Fund Research, составила в среднем около 17 % — совсем неплохой показатель в период финансового кризиса.

Дутая самоуверенность хедж-фондов нашла проявление в новом витке «активизма»: они скупали крупные пакеты акций разных компаний, а затем требовали от них изменения стратегии. В течение первых недель 2008 года бывший хоккеист Фил Фальконе, управляющий фондом Harbinger Capital, который годом ранее сорвал большой куш, играя на понижении субстандартной ипотеки, стремительно ворвался в газетный бизнес. Он приобрел 4,9 % акций New York Times а затем потребовал ввести в состав правления четырех приспешников. New York Times владел долями в баскетбольной команде Boston Red Sox, гоночной команде NASCAR, нескольких региональных газетах и телевизионных каналах, и по мнению Фальконе, пришло время избавиться от этого непрофильного мусора и создать новый бренд газеты для сети Интернет. В марте семья Сульцбергер, которая владела контрольным пакетом голосующих акций New York Times, уступила Фальконе два места в правлении. В ответ на это Фальконе увеличил свою долю до 19 %. В апреле Артур Оке Сульцбергер-младший, председатель Times Company, косвенно признал, что на него оказывается давление. Он взял слово на годовом собрании акционеров и торжественно заявил, что «эта компания не продается». Вопреки мрачным слухам, пока еще не весь Нью-Йорк перешел под контроль хедж-фондов.

Вспышка активности хедж-фондов была отмечена и в Лондоне. Здесь наиболее заметной фигурой стал Крис Хон, который управлял Children’s Investment Fund — хедж-фондом с благотворительным уклоном. Часть своей прибыли Хон направлял в благотворительное подразделение, которое финансировало проекты помощи нуждающимся детям и программы по борьбе со СПИДом. Однако Хон легко совмещал высокие идеалы с жесткими методами борьбы. В 2005 году он приобрел долю акций Deutsche Borse, компании, которая владеет немецкой фондовой биржей, и добился отставки ее исполнительного директора, заявив ему буквально следующее: «Мои позиции настолько непоколебимы, что я могу ввести в наблюдательный совет Микки Мауса в паре с Дональдом Даком»¹⁰. Спустя два года Хон уговорил владельцев голландского банка ABN AMRO продать свое детище трем заинтересованным лицам, а летом 2008 года успешно реализовал еще один план — приобрел 8,7 % акций американской железнодорожной компании CSX и потребовал ввести своих представителей в правление. Руководство CSX отбивалось, как могло. Оно убедило своих сторонников в конгрессе вызвать людей Хона в один из комитетов для дачи показаний.

Затем компания возбудила иск в Нью-Йоркском суде, обвинив Хона в нарушении правил раскрытия информации Комиссии по ценным бумагам и биржам. Руководство также обратилось к рядовым акционерам с призывом отразить эту злостную атаку британцев на стратегическую инфраструктуру Америки. Наконец, в июне 2008 года компания CSX, пытаясь настроить своих людей на боевой лад и сбить их с умеренных позиций, провела годовое собрание прямо на железнодорожной станции. «Мы уже два раза спасли вас от варваров», — заявил один акционер на собрании, которое проходило в огромной палатке¹¹. Однако далеко не все отвергали Хона. Как ни пытались менеджеры CSX отложить голосование и всеми правдами и неправдами добиться нужного для себя результата, в середине сентября его кандидатам удалось получить четыре места в правлении.

О широком радиусе действия хедж-фондов свидетельствуют также их набеги на развивающиеся рынки. Типичным примером является их деятельность в Казахстане, стране, занимающей огромное пространство в Евразии. Большинство финансистов с Уолл-стрит знают о ней лишь по фильму «Борат». Благодаря огромным нефтяным запасам экономика Казахстана росла на 8–9 % в год и характеризовалась активным сальдо торгового баланса. Поэтому можно смело ставить на национальную валюту страны, ожидая ее укрепления по отношению к доллару. Весь вопрос в том, как извлечь выгоду из такого роста. Владея огромными запасами нефти, правительство не испытывало потребности в заемных средствах; следовательно, иностранцам, скупающим суверенные облигации, делать здесь было нечего. Хедж-фонды, обозначившие свое присутствие в 2003 году, смогли обойти это препятствие. Вместо скупки суверенных облигаций они стали выдавать кредиты непосредственно казахстанским банкам, получая рычаги влияния на курс национальной валюты и выдавая кредиты по более высокой процентной ставке. К такой уловке они прибегали во всех частях света. В итоге к 2008 году чуть ли не каждая вторая компания в мире — от бразильских экспортеров кофе до украинских молочных ферм — была должником хедж-фондов. Киев, столица Украины, стала для них настоящей «горячей точкой». Неудивительно, что стоимость номера в их любимом городском отеле составляла 800 евро за ночь.

Конечно, такое кредитование развивающихся рынков вызывало много неудобных вопросов. Чтобы извлечь прибыль из укрепления национальных валют, хедж-фонды были вынуждены идти на кредитные риски, одалживая деньги экспортерам кофе, молочным фермам и т. п. Они вели себя как традиционные коммерческие кредиторы, фактически беря на себя роль банков. Между тем возможностей проверять состоятельность потенциальных заемщиков у них было гораздо меньше, чем у обычных банков. Российские компании второго уровня теперь могли брать кредиты напрямую у хедж-фондов, зная, что никто не будет проверять их балансы или выяснять способы возврата ссуды в случае банкротства. Хедж-фонды могли спокойно выдать кредит под залог молочного стада, пасущегося на другой стороне земного шара, хотя даже мысль о том, что их представители могли заявиться в украинское село и забрать оттуда живой скот, казалась нелепой. Однако в пьянящей атмосфере середины 2000-х годов это никого не волновало. Хедж-фонды были движущей силой в мире финансов, и они по определению не могли ошибаться. Традиционные банкиры и привередливые кредитные инспектора казались пройденным этапом. Даже кризис субстандартных кредитов, который выявил крайне неэффективное управление рисками в банках, никак не сказался на этом представлении.

В самом начале кризиса, в апреле 2007 года, Джим Чэйнос посетил одно совещание в Вашингтоне. Группа регуляторов из Германии обратилась к нему с вопросом: «Так что вы все-таки думаете о хедж-фондах и финансовой стабильности?». Чэйнос ответил, что немцы копают не там, где нужно: «Не мы должны вызывать у вас беспокойство, а банки!» — заявил он им¹². Прошло немногим более года, и события, произошедшие в середине 2008 года, полностью подтвердили слова Чэйноса. Bear Stearns пошел ко дну; Lehman Brothers отбивал одну атаку за другой, Fannie Мае и Freddie Mac, две национальные кредитные организации, созданные в свое время по инициативе государства, с угрожающей быстротой теряли деньги. Хотя за деятельностью Fannie Мае и Freddie Mac следил специально созданный государственный орган, обе компании оказались на волоске от гибели и в любой момент могли рухнуть на руки налогоплательщиков. Тем временем никем не контролируемые хедж-фонды охотились за новыми жертвами — от New York Times до Казахстана — и умело обходили расставленные мины.

Но на горизонте появились новые угрозы. Мир становился все сложнее.

К ЛЕТУ 2008 ГОДА ПОЛ ТЮДОР ДЖОНС ПЕРЕНЕС СВОЮ быстро растушую фирму в огромный особняк, раскинувшийся на просторной лужайке, в нескольких километрах от Гринвича. Элегантность нового офиса сочеталась с показной пышностью; он выглядел изысканно и в то же время вызывающе — под стать своему хозяину. Из холла, оформленного в приглушенных тонах, наверх вели две изящные винтовые лестницы. Полы выложены мрамором, на стенах висели старинные ковры, столы украшены декоративными резными ножками. В кабинете Джонса можно было увидеть рога оленя и великолепное чучело медведя. «Что еще можно подарить большому медведю на пятидесятилетие?» — гласила надпись на именной табличке. Вход в кабинет Джонса охраняла большая фреска, писанная в зеленовато-голубых тонах и изображающая кровожадную акулу с зубами убийцы. На одной из стен его апартаментов в деревянные панели были вделаны шесть огромных экранов, каждый из которых транслировал таблицу с биржевой статистикой и новости от кабельных каналов. К оконной раме была приклеена страница, вырванная из желтого блокнота. Очень неразборчивым почерком на ней была выведена надпись, которую Джонс адресовал сам себе: «Всегда следи за трендовым рынком».

В конце июня прошлого года Джонс уверился в том, что на рынке наметилась тенденция к снижению. В апреле индекс S&P 500 резко возрос. Рост продолжился и в мае. Однако, по мнению Джонса, речь шла об «отскоке дохлой кошки». В США был надут один из крупнейших кредитных пузырей в истории, и Джонс внимательно изучил все прецеденты, имевшие место в прошлом — в Японии в 1989 году, в США в конце 1920-х, в Швеции в 1990-х. Он тщательно проанализировал изменения биржевого курса в эти периоды, пытаясь найти подсказки, которые помогли бы спрогнозировать поведение современного рынка. Наконец, 28 июня в воскресенье в 3:05 ночи он со словами «Эврика!» отправил нескольким коллегам электронное сообщение. «Я не люблю выступать в роли паникера, — было написано в строке темы. — Однако при сравнении НЕДЕЛЬНОГО графика S&P с ДНЕВНЫМ срезом индекса DJIA 1987 года мне становится тревожно»¹³.

Некоторым инвесторам рассуждения Джонса, вероятно, показались бы слишком сложными и запутанными. Прежде всего он отметил, что в 1987 году падение на рынке облигаций стало настоящим кошмаром для акционерных компаний, поскольку более высокие процентные ставки должны были неминуемо сократить поток инвестиций в фондовый рынок. По расчетам Джонса, рост цен на нефть в первой половине 2008 года оказал такой же эффект: из-за инфляционного давления, создаваемого дорогой нефтью, ФРС была вынуждена повышать процентные ставки, выкачивая ликвидность из рынков активов. Обнаружив такую аналогию, Джонс ощутил настоящий прилив адреналина. Рынки 1987 и 2008 годов «до жути похожи», восклицал он в своем письме: «Тот же сюжет, только разные герои». Джонс даже осмелился оспорить знаменитые слова Франклина Рузвельта о страхе: «Меня серьезно беспокоит бесстрашие, царящее на рынке опционов, — писал он, — инвесторам следует опасаться собственного бесстрашия, ведь чем выше возносит нас оптимизм, тем больнее будет падение». Наконец, Джонс отметил тот факт, что индекс Dow Jones Industrial Average закрылся на минимальном уровне за последние 250 дней, и это произошло в тот момент, когда среди инвесторов преобладали «бычьи» настроения. «За всю историю индекса в XXI веке такой ситуации мы еще не наблюдали; даже в 1987 году не было такого», — сообщил Джонс в своем электронном письме. В завершение ко всему недельный график индекса S&P 500 выглядел точь-в-точь как дневной график Dow Jones Average до краха 1987 года; если наложить один график на другой, можно увидеть практически полное совпадение. А это о чем-то говорило! Совпадение графиков двух разных индексов за разные периоды времени выглядело настолько убедительным, что Джонс почувствовал, как земля уходит из-под ног. «Боже милостивый, я вдруг понял, что нас ожидает самый неприятный третий квартал за всю историю», — вспоминал позднее Джонс¹⁴.

В следующие два месяца Джонс продолжал свое историческое расследование. Рассматривая график S&P, он усматривал в нем то признаки рецессии 2001 года, то падение 1987 года. Но какие бы аналогии ни проводил Джонс, его экономический прогноз оставался крайне негативным, и в конечном счете важен был не столько анализ графиков, сколько интуитивная догадка, которая навела его на такой анализ. Важными были те диспропорции на рынке, которые заметил и интуитивно осознал Джонс. В кредитный кризис финансовая система с высоким уровнем кредитования напоминает канатоходца во время шторма. Канат сильно раскачивается, и гимнаст может в любой момент потерять равновесие и сорваться с высоты. А ведь он наверняка не умеет летать.

Всю свою долгую карьеру Джонс шел именно к этой развязке. Он видел, как с 1980-х годов закредитованность экономики растет в геометрической прогрессии, и часто признавался в дурных предчувствиях. В период увлечения доткомами в конце 1990-х он написал письмо Алану Гринспену, председателю ФРС, убеждая его ужесточить маржинальные требования к биржевым трейдерам и тем самым замедлить приток денежных средств, с помощью которых надували технологический пузырь. Через несколько лет после этого, в середине 2000-х, Джонсу стал регулярно звонить один высокопоставленный чиновник из ФРС и расспрашивать о рисках, которым, по его мнению, подвержены рынки. И каждый раз Джонс обращал внимание на то, что одни долги обеспечиваются другими долгами. Никто не знает, какая часть пирамиды даст трещину, однако чем выше пирамида, тем вероятнее ее обрушение. Нет сомнений, что компания Tudor сама была частью этого шаткого здания. В конце каждого года Джонс задерживался в офисе вместе с президентом Tudor, Марком Далтоном, обсуждая размер премий для сотрудников компании. В один из таких дней Джонс взглянул на Далтона и спросил: «Можете ли вы представить, что будет, если финансовая система однажды рухнет? Что, если весь этот огромный маховик, частью которого мы являемся, однажды остановится?» — «Я даже не хочу об этом думать», — ответил Далтон¹⁵.

В ПЯТНИЦУ 12 СЕНТЯБРЯ 2008 ГОДА, ОКОЛО 6 ЧАСОВ вечера к зданию Федерального резерва Нью-Йорка подъехала колонна роскошных автомобилей темного цвета. Это были главы ведущих банков Уолл-стрит. Гостей встречали Хэнк Полсон, секретарь казначейства, Тимоти Гейтнер, президент Федерального резервного банка Нью-Йорка, и Кристофер Кокс, председатель Комиссии по ценным бумагам и биржам — американское правительство собственной персоной. Темой совещания стала судьба Lehman Brothers, активы которого продолжали стремительно сокращаться после майской речи Дэвида Айнхорна. Представители правительства намеревались четко заявить о том, что не выделят на спасение Lehman ни одного цента из бюджетных средств. Полсон, представляющий позицию государства на совещании, полагал, что он уже достаточно рисковал деньгами налогоплательщиков. Именно он одобрил выделение бюджетных средств на спасение Bear Stearns, а также ипотечных гигантов Fannie Мае и Freddie Mac. Недаром Джим Баннинг, республиканец от штата Кентукки, обвинил его в том, что он «ведет себя как министр финансов Китая». На взгляд Полсона, ситуация с Lehman Brothers давала прекрасную возможность раз и навсегда распрощаться с прошлым. Банкиры получат один полезный урок: каждый из них должен нести ответственность за свои собственные ошибки. Конечно, если Lehman Brothers пойдет ко дну, реакция рынков будет негативной. Однако секретарь казначейства и его коллеги верили, что игра стоит свеч. Кроме того, Lehman Brothers уже несколько месяцев ходил по лезвию ножа, и партнеры с биржи, вероятно, успели подготовиться к его возможному банкротству. Правительство попытается найти частного покупателя для Lehman Brothers; но если это ему не удастся, то оно отойдет в сторону, будучи уверенным, что крах банка не станет причиной хаоса¹⁰.

Если бы Полсон и его коллеги взглянули бы на мир глазами хедж-фондов, они бы не пошли на эту роковую встречу, которая стала отправной точкой для самого глубокого финансового кризиса после 1930-х годов. Команда Полсона стала жертвой той же ловушки, в которую в 1992 году попал Банк Англии: они рассматривали вероятность различных сценариев, как это обычно делают политики, но никто из них не задал традиционный вопрос трейдера — а каким был бы выигрыш в том или ином случае? С точки зрения политика, крах Lehman мог породить, а мог и не породить хаос. Но, выбирая оптимистический сценарий, вероятность которого равна 50 %, мы неизбежно идем на риск, особенно если желаем преподать банкам урок ответственности. С точки зрения трейдеров, все эти расчеты были весьма наивными; если вероятность оптимистического сценария, согласно которому на рынке будет царить штиль, равна 50 %, то хаос практически неминуем. Представители любого хедж-фонда, будь то в Лондоне или на Уолл-стрит, провели бы один мысленный эксперимент. В условиях штиля активность на рынках была бы слабой, а во время хаоса они напоминали бы жерло вулкана. Если бы трейдеры играли на понижение против всего, что находится в их поле зрения, то в первом случае они ничего бы не потеряли, но во втором случае смогли бы сорвать хороший куш. Осознав, что речь идет о несимметричной игре, каждый рационально мыслящий хедж-фонд сделал бы ставку на коллапс и стал бы агрессивно работать в этом направлении. А с такими ставками коллапс был бы неизбежен.

Пол Тюдор Джонс без особого труда пришел к этому заключению. И ему не нужно было вдаваться в детали и узнавать, сколько компаний и учреждений готовы к крушению Lehman Brothers. Позднее Джонс отмечал: «Вы знали, что Lehman Brothers станет началом для глобальной рецессии. Вы прекрасно знали об этом»¹⁷. Все понимали, что Lehman Brothers был частью сложной, запутанной цепочки взаимосвязанных сделок. Все понимали, что закредитованность финансовой системы превысила все мыслимые и немыслимые пределы. А явная символичность крушения Lehman Brothers повергла бы всех в трепет. Lehman Brothers был почтенным институтом, который пережил Великую депрессию и мировые войны. Его крах стал бы наглядным подтверждением того, что в этом мире нет ничего безопасного. «Тогда каждый бы мог сказать: «О, Господи, а если бы я отдал в залог собственного сына, этого бы им было достаточно?» — воскликнул Джонс. — Последствия были бы настолько ужасны, что люди сначала стреляли бы в вас, а уже затем задавали вопросы, — продолжал он. — Возникшие вопросы породили бы панику и хаос на финансовых рынках»¹⁸.

Слухи о банкротстве Lehman начали просачиваться в воскресенье около полудня. Хотя многие хедж-фонды были готовы к плохим новостям и соответствующим образом сформировали свои портфели, вскоре стало ясно, что и они не могли чувствовать себя в полной безопасности. Американские фонды слишком поздно осознали, что лондонское отделение Lehman Brothers, подчиняясь английским законам, будет вынуждено объявить банкротство. Это означало, что счета хедж-фондов, которые по американским нормам могли быть обособлены и находились бы в безопасности, теперь будут заморожены. Адвокаты хедж-фондов, отдыхавшие в своих загородных домах в Хэмптоне, сломя голову примчались в офисы, пытаясь судорожно понять, по каким законам будет решаться судьба их активов в Lehman Brothers — по английским или американским. Они засыпали вопросами сторонних консультантов, установив их телефонные номера на быстрый дозвон. В хедж-фонды, в свою очередь, звонили охваченные паникой инвесторы, желая выяснить, какому риску они подвергаются. Никто не мог объяснить, что происходит, и это только усугубляло массовую истерию. К вечеру люди начали сознавать масштабы надвигающегося цунами. Эрик Розенфельд, партнер фонда Long-Term Capital, который пережил очень болезненный крах собственной компании, позднее вспоминал о том, как впервые узнал о банкротстве Lehman Brothers. Он услышал новость по радио, когда ехал на автомобиле: «Я не верил своим ушам. Я был потрясен. У меня перехватило дыхание. Как же они могли дойти до такого?»¹⁹

Когда в понедельник открылись торги, Пол Тюдор Джонс пережил такую гамму чувств, которую в тот день, вероятно, не испытывал ни один человек. С одной стороны, его собственный портфель был отлично сбалансирован. Он видел, как приближается волна кризиса, и к закрытию торгов, когда индекс S&P 500 упал на 4,7 %, Джонс уже восседал на ней верхом. С другой стороны, это был худший день в его карьере. Еще на прошлой неделе фонд Tudor пытался вывести остатки своих активов из Lehman Brothers, однако запрос был принят слишком поздно. В итоге 100 миллионов долларов, которые фирма держала на счетах лондонского филиала Lehman Brothers, были заморожены²⁰. Tudor списал всю сумму в убыток, однако на фоне других бед, свалившихся на него, эта проблема казалась пустячной.

Tudor совершил ошибку, которая оказалась такой же грубой, как и просчеты Полсона по поводу судьбы Lehman Brothers. Он позволил своей команде менеджеров по кредитованию новых рынков сформировать гигантский портфель кредитов, выданных компаниям развивающихся стран. Банки в Казахстане и России, молочные фермы на Украине — все они были клиентами Tudor, и на них приходилась значительная часть активов во флагманском фонде компании, зарегистрированном на Британских Виргинских островах. Так же как Брайан Хантер, управляющий фонда Amaranth, руководство Tudor считало это направление очень перспективным. Путем кредитования развивающихся рынков извлекали прибыль из укрепления национальных валют. Кроме того, высокие процентные ставки по ссудам с лихвой компенсировали все кредитные риски. Другие хедж-фонды буквально гурьбой рванулись в эти страны. Они проявляли высокую активность на валютном рынке и рынке ссудного капитала, получая хорошие барыши. Это побуждало руководство Tudor выделять дополнительные средства на реализацию данной стратегии. Однако как только Lehman Brothers потерпел крах, стал понятен истинный уровень рисков на развивающихся рынках. Неожиданно для всех легендарные банки в США потеряли доступ к финансированию, а банки в Казахстане и России столкнулись с очень серьезными проблемами. Стоимость портфеля кредитов, выданных компаниям развивающихся стран, упала на две трети, что обошлось Tudor более чем в 1 миллиард долларов²¹.

Самым неприятным для такого трейдера, как Пол Джонс, было осознание того, что с этими позициями он оказался в ловушке. Ранее, спекулируя на фьючерсах, он всегда знал, что оставляет себе большое пространство для маневра. Он никогда не формировал такие позиции, из которых бы он не мог свободно выйти, если они начинали приносить ему убытки. Однако кредиты, выданные на развивающихся рынках, были совершенно неликвидны. После того как Lehman Brothers объявил о банкротстве, никто не хотел иметь в своем портфеле кредитные активы, по какой бы цене их ни предлагали. Поэтому избавиться от них было практически невозможно. «Я понимал, что наш портфель, сформированный на развивающихся рынках, выглядит просто удручающе, и я ничего не мог с этим поделать… Это были худшие минуты всей моей жизни», — вспоминал позднее Джонс²². Испытывая мучения и ощущая собственную беспомощность, он вспоминал о том, что ему доводилось читать о той единственной катастрофе, которая по масштабу могла сравниваться с нынешней. «Я всегда говорил себе: боже мой, как же эти парни в 1929 году могли все потерять? Неужели все тогда были такими тупыми? Ведь для этого нужно быть полным дебилом! А в тот день я подумал: боже милостивый. Теперь я понимаю, какие муки пришлось испытать тем парням в 1929 году. Они ведь не просто сидели сложа руки, ожидая возобновления роста. Они просто не могли сбросить то, что было у них на руках»²³.

Потери Джонса от кредитования развивающихся рынков превысили его прибыли от основного портфеля. За год, предшествующий краху Lehman Brothers, фонд Tudor вырос на 6–7 %, что было впечатляющим результатом на фоне ощутимого падения на фондовом рынке. Однако к концу года стоимость Tudor снизилась на 4 %, и это несмотря на то, что Джонс прекрасно видел, как сгущаются тучи²⁴. Tudor был вынужден ввести ограничения на движение своих средств, временно уменьшив доступ инвесторов к капиталам. Получив суровый урок, Пол Джонс пообещал изменить профиль компании и сосредоточиться на ликвидных рынках, в которых он разбирался лучше всего. Эпоха «генераторов прибыли», «альфа», судя по всему, доживала свои последние дни.

БАНКРОСТВО LEHMAN BROTHERS ЗНАМЕНОВАЛО крах современной модели инвестиционного банка. Lehman Brothers и его конкуренты занимали миллиарды долларов на рынках краткосрочного капитала, а затем тратили эти деньги на приобретение активов, которые было сложно продать в течение короткого периода времени. Когда разразился кризис, краткосрочное кредитование мгновенно прекратилось. Все понимали, что инвестиционные банки могут столкнуться с недостатком ликвидности, а страх, как известно, обладает силой самоисполняющегося пророчества. Чтобы предотвратить массовый вывод денег, государство застраховало вклады в коммерческих банках, пытаясь успокоить вкладчиков, а Федеральная резервная система предоставила доступ к программам срочного кредитования. Однако у инвестиционных банков такой подстраховки не было. Они считали себя неуязвимыми и действовали соответствующим образом.

Следующей жертвой эффекта домино стал Merrill Lynch, инвестиционный банк, известный своим «громоподобным стадом» — почти 17 тысяч фондовых брокеров. В те самые выходные, когда решалась судьба Lehman Brothers, Джон Тэйн, глава Merrill Lynch, судорожно метался по городу между Нью-Йоркским федеральным банком и офисом Кена Льюиса, своего коллеги из Bank of America. После серии переговоров, которые завершились в 1:00 ночи в понедельник, Тэйн согласился уступить Merrill Lynch почти задаром. Примерно за год до этого руководство Merrill Lynch отказалось от сделки с Bank of America, который предлагал 90 долларов за акцию. Теперь, когда модель инвестиционного банка оказалась несостоятельной, Merrill Lynch был готов немедленно заключить сделку по цене 29 долларов за акцию. Один из старожилов Уолл-стрит униженно отдавал себя в руки коммерческого банка с Мэйн-стрит. Как писали в одной газете, это было равнозначно тому, как если бы Wal-Mart купил бы Tiffany.

Теперь, когда Bear, Lehman и Merrill потерпели крах, два оставшихся инвестиционных банка, Morgan Stanley и Goldman Sachs, оказались под жестким прессингом. Все на Уолл-стрит знали, что из-за склонности к краткосрочному финансированию вкупе с высокой долей заемных средств эти банки были беззащитны перед бегством вкладчиков, а на канале CNBC с экрана не сходил текущий курс акций Morgan и Goldman. Трейдеры назвали это «дежурством у постели умирающего»²⁵. Проблемы со страховым гигантом AIG только усугубляли и без того сложную ситуацию. Гарантируя выплаты долга через кредитные дефолтные свопы, AIG оставил себя беззащитным перед возможным дефолтом всевозможных облигаций. Это был сумасшедший риск, ведь трейдерам была дана возможность совершать самые амбициозные операции под защитой компании с хорошей капитализацией, и они чувствовали себя совершенно неуязвимыми. Когда же в разгар кризиса, спровоцированного крахом Lehman Brothers, вероятность дефолта выросла в разы, многомиллиардные убытки AIG по кредитным дефолтным свопам были неизбежны. В четверг 16 сентября правительство было вынуждено спасать страховщика, предоставив ему кредит на баснословную сумму — 85 миллиардов долларов.

На следующий день слухи о том, что неразбериха в AIG может негативно повлиять на состояние Morgan Stanley, стали одной из причин резкого падения акций компании — на 42 % к середине дня. Хедж-фонды, уже не чаявшие выбраться из ловушки, в которой они оказались по вине Lehman Brothers, дружно требовали от Morgan Stanley вернуть им их активы. Джон Мак, генеральный директор Morgan Stanley, обрушился на спекулянтов, которые якобы вступили в тайный заговор и пытаются потопить банк. Это было повторением той борьбы, которую пытались вести с хедж-фондами Bear Stearns и Lehman Brothers в дни собственного кризиса.

Примерно в это же время Кен Гриффин, управляющий директор Citadel, пытался рассчитать вероятность краха своего хедж-фонда. Он пытался создать компанию, похожую на Morgan Stanley или Goldman Sachs, и поэтому был подвержен тем же проблемам, что и они. Соотношение между заемным и собственным капиталом компании составляло 10 к одному. Конечно, это не 30 к одному, как у многих инвестиционных банков с их активной политикой заимствования, но в то же время гораздо выше, чем у хедж-фондов, нормой для которых считалось однозначное число²⁶. А поскольку Citadel выпустил небольшое количество пятилетних облигаций, по его долговым обязательствам стали активно заключать кредитные дефолтные свопы. В связи с этим у трейдеров могли возникнуть опасения по поводу ликвидности компании²⁷.

Гриффин быстро составил дерево вероятностей. По его оценке, шансы на выживание Morgan Stanley были равны 50 %. В случае краха Morgan вероятность того что Goldman последует за ним, составит 95 %. Если же рухнет Goldman, то Citadel обанкротится почти со стопроцентной вероятностью, поскольку из-за вынужденных продаж имущества Morgan и Goldman стоимость активов Citadel упадет в разы. С учетом вероятности каждого из этих событий шансы Citadel на выживание составляют около 55 %. «Это был действительно плохой день. Было горько сознавать, что весь двадцатилетний труд может пойти прахом и все зависит от судьбы одной-единственной компании, на которую вы не имеете ни малейшего влияния», — вспоминал позднее Гриффин²⁸.

Но даже если фонд Citadel был отчасти подвержен тем же проблемам, что и инвестиционные банки, его реакция на кризис была несколько иной. Летом, следуя тем же путем, что и Lehman Brothers, руководство Morgan и Goldman пыталось убедить регуляторов ввести ограничения на короткие продажи их акций. Было странно слышать подобное требование в устах этих двух компаний. Ведь Morgan и Goldman сами играли на понижение, поскольку их собственные трейдеры желали держать как короткие, так и длинные позиции. Оба банка даже успешно оказывали первичные брокерские услуги, финансируя и осуществляя короткие продажи от имени хедж-фондов. Однако в эти сумасшедшие дни, которые наступили после банкротства Lehman Brothers, ни Morgan, ни Goldman уже не могли вести себя как раньше. В среду, когда курс их акций рушился на глазах, руководство обеих компаний не выпускало из рук телефоны. И к концу дня сенаторы от штата Нью-Йорк Чак Шумер и Хилари Клинтон обратились в Комиссию по ценным бумагам и биржам с требованием выполнить просьбу Morgan и Goldman и запретить короткие продажи их акций.

В четверг Кристофер Кокс, председатель комиссии, выразил сомнение по поводу того, стоит ли оказывать помощь банкирам, но его никто не поддержал. «Или вы спасете их прямо сейчас, или они исчезнут с лица земли, пока вы предаетесь размышлениям», — настаивал секретарь казначейства Хэнк Полсон²⁹. Примерно в 13:00 управление по финансовым услугам в Лондоне объявило месячный запрет на короткие продажи 29 финансовых организаций, дав понять, что государство сделает все возможное для спасения крупнейших компаний. Три десятка трейдеров в торговом зале Goldman радовались этой новости так, словно бы они были пехотинцами, получившими спасительную помощь с воздуха. Они вскочили с мест, приложили руки к сердцу и стали подпевать государственному гимну США, который кто-то поставил по системе громкой связи³⁰. Позже этим же вечером Комиссия по ценным бумагам и биржам пошла еще дальше, чем Лондон, — запретила короткие продажи акций около 800 финансовых компаний.

Если для Morgan и Goldman этот запрет стал глотком свежего воздуха, то хедж-фонды восприняли его как прямую атаку государства, которая могла подорвать их жизнеспособность. Из-за изменившихся правил игры акционерные инвестиционные фонды потеряли миллионы долларов. «Мы участвовали в шахматном турнире, и вдруг в самый разгар матча нам велят играть в регби», — жаловался один подопечный фонда Tiger, а заявление о том, что запрет был введен для защиты финансовой системы, было, по его мнению, притянуто за уши, поскольку в список попали самые разные корпорации — от интернет-инкубаторов до розничных сетей³¹. Но даже если правительство пыталось сбить спесь с хедж-фондов, инвестиционные банки не могли чувствовать себя в безопасности. Вскоре они снова приступили к лоббированию. В докризисные времена Morgan и Goldman были счастливы тем, что не имеют статуса депозитного банка и освобождены от надзора Федеральной резервной системы. Теперь они изменили свою позицию на диаметрально противоположную. Банки потребовали включить их в сферу ответственности ФРС, желая получить гарантированный доступ к ее программам срочного кредитования. И вечером в воскресенье 21 сентября Morgan и Goldman добились желаемого. ФРС взяла их под свою защиту, и теперь они уже не чувствовали себя беспомощными.

Что касается Citadel, то официально он считался хедж-фондом и не мог иметь такого же доступа к программам срочного кредитования ФРС. Мало того, правительство нанесло Citadel болезненный удар: запрет на короткие продажи обошелся ему очень дорого. Citadel владел огромным портфелем конвертируемых облигаций, который он хеджировал за счет коротких продаж. Фонд исходил из того, что облигационные опционы были недооценены по сравнению с соответствующими акциями. Из-за запрета на короткие продажи хеджирование новых конвертируемых активов стало невозможным. В результате спрос на конвертируемые облигации резко упал, и Citadel потерпел катастрофические убытки³². К концу сентября выяснилось, что стоимость основных фондов упала за месяц на 20 %, и по мере сокращения собственного капитала компании неизбежно возрастал коэффициент финансовой зависимости. Фонд Citadel был создан в 1990 году практически с нуля, и за эти годы превратился в компанию стоимостью 15 миллиардов долларов, со штатом, насчитывающим 1400 сотрудников. Теперь же встал вопрос о его выживании.

Гриффин собрал своих заместителей, чтобы обсудить дальнейший план действий. Если он сократит долю заемных средств путем продажи конвертируемых активов, то конкуренты поймут, что фонд находится на грани отчаяния и собирается сокращать свой портфель. В случае бездействия у него рано или поздно кончатся деньги, и он не сможет среагировать на маржин-колл. Гриффин и его команда обратили внимание еще на одну опасность. Если у партнеров возникнут сомнения по поводу судьбы Citadel, они наверняка снизят оценочную стоимость его деривативных контрактов и будут выкачивать из фонда средства до тех пор, пока его казна не опустеет. Именно так брокеры поступили с Askin Capital, Long-Term Capital и практически со всеми организациями, терпящими крах.

В первые недели октября Citadel был вынужден вести войну на два фронта. Он сбрасывал активы, которые не были связаны с его основными стратегиями, и за счет этого увеличивал долю собственного капитала, стараясь ничем не выдать своего плачевного состояния. Фонд также ликвидировал деривативные контракты с другими фирмами, в некоторых случаях заменяя их на валютно-обменные контракты. Валютные операции не обременяли их так сильно, как брокеров и банки³³. Когда не было возможности ликвидировать деривативные контракты, Citadel искал утешение в том, что считалось одним из его основных преимуществ — в отделе обработки информации, оснащенном самыми современными технологиями. В отличие от многих хедж-фондов Citadel активно пользовался вычислительными ресурсами, программами по управлению данными и финансовыми моделями, чтобы ежедневно отслеживать динамику стоимости каждого деривативного контракта, приобретенного у банка. Ведь чем лучше понимаешь реальную стоимость актива, тем сложнее конкурентам играть на понижение. Такого рода преимущество составляло гордость и славу Citadel. Вспомним обещание, данное руководством Long-Term Capital, — обойтись без отдела обработки документации и создать второй Salomon, но только без всякой ерунды. Один сотрудник Citadel пошутил, что Long-Term Capital сделал все с точностью до наоборот. Отдел обработки документации Salomon приносил реальную пользу, а вот партнеры из LTCM натворили немало ерунды.

Вычислительные ресурсы Citadel увеличивали шансы Гриффина на спасение компании. Однако основное преимущество фонда было связано со структурой заемного капитала. В отличие от инвестиционных банков, у которых львиная доля заимствований приходилась на краткосрочные кредиты, финансовый отдел Citadel действовал более осмотрительно. Он тщательно анализировал структуру активов в своем портфеле, рассчитывая, сколько времени может уйти на реализацию каждого вида актива, а затем исходя из этого формировал портфель кредитов так, чтобы сроки кредитов были пропорциональны срокам реализации активов. Иными словами, Citadel брал сверхсрочные кредиты ровно на такую сумму, на которую он мог продать активы в столь же сжатые сроки; тем самым поддерживался баланс между труднореализуемыми активами и сомнительными кредитами. Кроме того, Citadel выпустил облигации с пятилетним сроком обращения. Этот шаг, совершенно не свойственный хедж-фондам, был вызван их склонностью к долгосрочным заимствованиям. Команда Гриффина брала также банковские ссуды, фиксированная ставка по которым составляла один год. Даже во время кризиса, когда происходили массовые продажи по сниженным ценам, Citadel не должна была угодить в смертельную ловушку. По крайней мере в теории все обстояло именно так.

Однако на практике сложно было сохранять былую уверенность. Citadel планомерно готовился к кризису, однако не учел его масштабов, и никакими мерами невозможно было отгородиться от того, что происходило вокруг. Другие хедж-фонды, которые были не столь осмотрительны при кредитовании, столкнулись с маржинальными требованиями и были вынуждены сбрасывать конвертируемые облигации и другие активы. Из-за таких масштабных продаж Citadel пришлось терпеть дополнительные убытки. Слухи о том, что фонд может потерпеть крах, распространялись с немыслимой скоростью. У Citadel проблемы с соблюдением маржинальных требований! ФРС вызвала партнеров Citadel, чтобы выяснить, каким рискам они подвергаются! Представители ФРС действительно обзвонили весь Уолл-стрит, прося банки воздержаться от требований немедленного погашения кредитов. Однако сложно сказать, помогли ли эти звонки в деле спасения Citadel или только породили ненужные слухи. В течение нескольких октябрьских дней рядом с воротами Citadel Center можно было видеть припаркованный автомобиль канала CNBC. Началось дежурство у постели очередного умирающего.

Утром в пятницу 24 октября, молодой помощник Гриффина по имени Дэн Дюфрен отправился на вокзал, откуда он добирался на работу. Вскоре после того, как он вышел из дома, ему позвонили из нью-йорского отделения одного европейского банка. Будучи главой финансового отдела Citadel, Дюфрен поддерживал связь со всеми банками, которые финансировали операции фонда.

«Привет, Дэн, — поздоровался звонивший. — Знаешь, сейчас по всей Европе ходят слухи, что чиновники из ФРС сидят в вашем чикагском офисе и пытаются помочь вам в реализации активов».

Дюфрен решил взять такси. Ему не хотелось обсуждать возможную кончину Citadel в переполненной электричке.

«Я слышал от наших людей в Лондоне, что все это правда», — продолжал голос в трубке. «Разве? Поверь мне, это не так. Ты ведь сам знаешь, с какой скоростью разносятся сплетни».

Дюфрен заверил своего коллегу, что все это очередные слухи. Он говорил с ним около 10 минут, но стоило только повесить трубку, как раздался новый звонок. И снова ему пришлось опровергать те же самые слухи. Когда Дюфрен добрался до своего кабинета в центре Citadel, ему пришлось ответить еще на два звонка. Коллега Дюфрена, Джеральд Бисон, в этот день рано пришел в офис, и европейские трейдеры засыпали его вопросами с пяти часов утра.

Дюфрен и Бисон заподозрили, что во всем виноваты финансовые журналисты, и начали сами связываться со знакомыми, убеждая их в обратном. Им пришлось обзвонить практически все лондонские банки. Однако слухи распространялись так быстро, что Citadel не успевал их опровергать.

Через некоторое время Джеймс Форис, вице-президент Citigroup по операциям на рынках капитала, заказал телефонный разговор с Кеном Гриффином. Согласно слухам, которые дошли до Фориса, Гриффин лично посещал контору ФРС в Вашингтоне, прося их о помощи. Кредитные дефолтные свопы по облигациям Citadel продавались по ужасающе низким ценам. Эти сигналы были еще более тревожными, чем накануне банкротства Lehman Brothers.

Набрав номер Citadel, Форис ждал ответа около минуты. Наконец, Гриффин взял трубку и начался разговор.

«Бьюсь об заклад, вы звоните мне по одной из трех причин. Хотите узнать, жив ли я. Или вам интересно, остались у нас хоть какие-нибудь деньги…»

На этом Форис прервал его:

«Я звоню вам для того, чтобы предложить помощь. Если вам нужно ликвидировать портфели, и вы нуждаетесь в том, кто может сделать это, не привлекая внимания, то мы к вашим услугам».

«Мы потеряли кучу денег, — признался Гриффин. — Но с ликвидностью у нас все в порядке».

Поскольку Citadel придерживался стратегии долгосрочного финансирования, маржинальные требования не представляли для него проблемы. А благодаря внутренним системам, отслеживавшим точную стоимость всех активов компании, банки вели себя менее агрессивно при попытке сбить цены. Кроме того, Citadel продал немало активов, чтобы увеличить объем денежных средств. По сравнению с Bear Stearns или Lehman Brothers фонд пытался более активно сдержать рост доли заемных средств.

Форис пытался понять, достаточно ли всех этих мер.

«Слухи дорого обходятся вам, парни», — заметил он.

«Знаю. Понятия не имею, как с ними справиться», — признался Гриффин.

Люди поверили, что Citadel собирается ликвидировать свой портфель конвертируемых облигаций. А из-за угрозы срочной продажи стоимость ценных бумаг упала, что усугубило и без того сложную ситуацию, в которой оказался Citadel. Каждый раз, принимая звонок от встревоженного партнера, глава Citadel терпеливо опровергал слухи. Но как ни успокаивала команда Гриффина паникеров, слухи продолжали расти, приобретая все более истеричный характер.

«Нужно подключить средства массовой информации и рассказать все, что ты думаешь о происходящем», — посоветовал Форис.

«Даже и не знаю, какой форум для этого подойдет», — ответил Гриффин. Меньше всего ему хотелось устраивать телефонную конференцию, которая только подтвердила бы худшие опасения рынка. Bear Stearns, и Lehman Brothers проводили такие конференции, но много ли пользы они им принесли?

Форис вспомнил, что Citadel выпустил облигации с пятилетним сроком обращения. Компания могла бы организовать телефонную конференцию для держателей облигаций. Это не должно было дать повод для паники или вызвать подозрений.

Мало того, проведение конференции в таком формате придаст дополнительный вес заявлениям, которые на ней прозвучат. Ведь если Гриффин попытается обмануть держателей облигаций, то он будет иметь дело с регуляторами. Поэтому заверения Гриффина будут убедительны.

«А это неплохая идея», — признал Гриффин. Он повесил трубку и вызвал к себе заместителей³⁴.

Утром в половине одиннадцатого утра круг доверенных лиц Гриффина собрался возле электронной доски. Кто-то набросал на ней несколько тезисов, которые должны были изложить представители Citadel. Гриффин пожелал, чтобы большую часть конференции говорил Джеральд Бисон, главный операционный директор, на которого был возложен огромный объем ответственности. На доске была сделана еще одна пометка: «Говори медленно».

«Сколько телефонных линий у нас будет?» — спросил кто-то. Когда крупные компании вроде «Кока-Колы» проводят квартальные конференции со своими инвесторами, они обычно заказывают около 250 линий. Однако облигациями Citadel владела лишь небольшая группа.

«Пятьсот», — осмелился предположить кто-то из присутствующих.

«Тысяча», — возразил Бисон.

Конференция была назначена на 15:30, однако начать ее вовремя не было ни малейшей возможности. Тысячи абонентов пытались дозвониться — трейдеры, инвесторы, финансовые журналисты. Это была кульминация дежурства у постели Citadel, самой крупной финансовой драмы после краха Lehman Brothers. В нескольких торговых залах Уолл-стрит конференцию транслировали по громкоговорителю. Она открылась с опозданием на 25 минут, поскольку организаторам пришлось заказывать дополнительные линии. Тем, кто пытался дозвониться, приходилось слушать грохочущую музыку в стиле техно.

Наконец, Бисон начал свое выступление. Да, это правда, что стоимость двух флагманских хедж-фондов Citadel упала на 35 %.

Однако до проблем с ликвидностью компании еще далеко. С финансированием у нее все в порядке. Она еще не освоила кредитную линию на 8 миллиардов долларов. Поэтому для банкротства нет никаких предпосылок. Адам Купер, главный консультант Citadel, держал перед Бисоном табличку, напоминая, чтобы он говорил медленнее. «Неурядицы — это слишком слабое слово для той чудовищной ситуации, за которой мы сейчас наблюдаем», — заявил Бисон, не преминув подчеркнуть, что Citadel выживет, несмотря ни на что. «Мы добьемся процветания в новой финансовой эре», — добавил Гриффин, стараясь говорить как можно более уверенным тоном. Через 12 минут конференция была завершена.

Гриффин оторвался от телефона и отправился в здание муниципалитета на встречу со своими сотрудниками. Бисон весь оставшийся день отвечал на звонки репортеров. Он пытался донести до них одну и ту же мысль. Благодаря своей активной политике Citadel смог увеличить объем денежных средств. Все его кредитные линии были обеспечены. И хотя правительство, спасая Morgan Stanley и Goldman Sachs, оставило хедж-фонды один на один с кризисом, банкротство Citadel совершенно исключено.

На следующей неделе автомобиль CNBC покинул свой дежурный пост за воротами здания Citadel Center. Пожар был потушен — по крайней мере до поры до времени³⁵.

В ТЕЧЕНИЕ ПОСЛЕДУЮЩИХ НЕДЕЛЬ CITADEL ПРОДОЛЖИЛ терпеть убытки. К концу года два его флагманских фонда пережили катастрофическое падение: их стоимость упала на 55 %. За 9 миллиардов долларов, которые испарились за считанные дни, можно было купить две таких компании, как Long-Term Capital. И хотя никто в этом не признался, унижение, которому подвергся Citadel, могло служить наглядной иллюстрацией того, как работает весь финансовый сектор. Инвесторы, рисковавшие своим капиталом вместе с Гриффином и получавшие прибыли в течение многих лет, теперь несли беспрецедентные убытки. И такой исход был неизбежен. Тем не менее финансовая система не была дестабилизирована и никто не потребовал от налогоплательщиков бросать Citadel спасательный круг. Этот случай показывает, что, когда на рынках царит паника, коммерческим компаниям с высокой долей заемных средств и активами на миллиарды долларов не всегда требуется государственная поддержка. Разумное управление ликвидностью может легко заменить плечо ФРС. Инвестиционные банки, созданные еще в старые добрые времена, выстроили целые замки, используя в качестве фундамента краткосрочные ссуды; когда грянул кризис, все их сооружения рухнули, словно карточные домики. Гриффин, как и все представители хедж-фондов, отличался крайней осторожностью, прибегал к заимствованиям более осмотрительно и в меньшей степени полагался на краткосрочные кредиты. И когда настал момент истины, Citadel смог выжить. Выяснилось, что неожиданная выскочка, подражавшая Goldman, была меньшим злом для финансовой системы, чем сам Goldman, не говоря уж о Bear Stearns или Lehman Brothers.

Опыт Citadel неоценим для всей индустрии хедж-фондов. Еще до краха Lehman в сентябре хедж-фонды чувствовали себя как на минном поле, а после начала паники беды посыпались на них одна за другой. Все их стратегии базировались на коротких продажах, а правительство неожиданно запретило этот вид операций. Они формировали свои портфели на основе заемных средств, и вдруг источники финансирования оказались недоступны, поскольку брокеры не желали делиться своим капиталом. К концу 2008 года большинство фондов потерпели убытки; почти 1500 из них разорились; немало титанов вдруг обнаружили, что их репутация безнадежно испорчена. И все же в самый сложный период хедж-фонды доказали свою состоятельность. В 2008 году индустрия хедж-фондов сократилась в целом на 19 %, в то время как падение индекса S&P 500 превысило этот показатель в два раза. И в отличие от традиционных и инвестиционных банков, ипотечных агентств и прочих организаций, хедж-фонды не переложили свои убытки на плечи налогоплательщиков или общества.

Однако в разгар кризиса этот факт остался почти незамеченным. Когда на рынке хедж-фондов лопнул пузырь, участникам было не до размышлений над стратегическими вопросами. Титаны взлетели так высоко, что все зачарованно следили за их падением. Еще в первой половине 2008 года Фил Фальконе, управляющий фондом Harbinger Capital, отчитался о прибыли в 43 % и вел охоту на New York Times, а в сентябре из-за краха Lehman и запрета ФРС на короткие продажи он потерял за одну неделю более 1 миллиарда долларов. В феврале 2007 года один из «генераторов альфа-прибыли» под названием Fortress был торжественно преобразован в публичную компанию после того, как сколотил целое бумажное богатство на 10,7 миллиарда долларов для своих хозяев, летавших на личных вертолетах. В декабре 2008 года стоимость активов Fortress сократилась на треть, и компания была вынуждена уволить два десятка своих инвестиционных менеджеров. В 1999 году Джон Меривезер и Майрон Шоулз, ветераны Long-Term Capital, основали по новому хедж-фонду, и в течение нескольких лет дела у них шли прекрасно. К концу 2008 года обе компании оказались на краю пропасти. На конец 2008 года падение Children’s Investment Fund составило 42 %, а его управляющий Крис Хон, похоже, вместе с деньгами утратил и остроту ума. «Если честно, быть всегда на плаву — это довольно сложная штука», — заявил он таким тоном, как будто сделал удивительное открытие³⁶.

Инвесторы, ошеломленные этими неудачами, отчаянно пытались спасти свои деньги. Хотя падение хедж-фондов было гораздо менее глубоким по сравнению с индексом S&P 500, клиенты ожидали от них роста при любом состоянии рынка, так, словно бы они были волшебниками, которые не просто управляют рисками, а чудесным образом устраняют их. Даже макрофонды, которые спустя несколько месяцев после краха Lehman потеряли лишь крохотную часть своих былых барышей, не смогли уберечься от этого шторма. Им пришлось в срочном порядке решать проблему с выплатами на сумму 31 миллиард долларов, поскольку в эти дни все требовали друг от друга денег. В ответ хедж-фонды прибегли к такому же средству, что и Tudor, — они поймали инвесторов в ловушку, приостановив квартальные выплаты и отрезав все пути для вывода денег. Иногда инвесторы сами были рады побыть в роли заключенных. Ограничения на движение капитала помогли избежать массовых продаж по сниженным ценам, которые бы привели к катастрофическим последствиям. Одновременно с этим были приостановлены выплаты бонусов. В другие времена такие ограничения были бы признаны незаконными. Говорят, что один известный хедж-фонд заставил заплатить инвестора штраф за досрочный выход, а затем не вернул ему ни вложенных средств, ни денег, уплаченных за штраф. В довершение ко всему он продолжил платить бонусы своим менеджерам.

Чем крупнее хедж-фонд, тем наглее и высокомернее ведут себя управляющие, а между тем именно крупные фонды зачастую несли самые большие потери. Когда ликвидность резко упала, «генераторы альфа-прибыли» не знали, как закрыть свои убыточные позиции. На начало 2008 года хедж-фонд Farallon во главе с Томом Стейером управлял 36 миллиардами долларов, а в 2009 году его средства сократились до 20 миллиардов. Тем временем небольшие, но проворные хедж-фонды, которые по прежним меркам Стейера и в подметки ему не годились, часто выходили из кризиса с минимальными потерями. Согласно расчетам Rock Creek Capital, фонда фондов с очень здравомыслящим руководством, среди хедж-фондов, стоимость активов которых не превышала 1 миллиард долларов, падение в 2008 году было относительно умеренным — 12 %. По сравнению с этим фонды, владевшие активами на сумму от 1 до 10 миллиардов долларов, упали на 16 %, а их конкуренты с активами более чем на 10 миллиардов долларов — на 27 %.

И все же, несмотря на все убытки, хедж-фонды каким-то непостижимым образом смогли выжить в кризис. Они отталкивали и привлекали одновременно, вызывали зависть и вожделение. Они мастерски овладели любимой игрой современного капитализма — безудержной охотой за деньгами. В ноябре 2008 года, спустя два месяца после столпотворения на рынках, пять магнатов, возглавляющих хедж-фонды, были вызваны в конгресс для дачи показаний. Все предвкушали показательную порку. Ожидалось, что миллиардеры получат хорошую взбучку за то, что они сделали с экономикой. Однако во время заседания прозвучали слова, которых никто не ждал. Демократ Илайджа Каммингс, член палаты представителей от штата Мэриленд, рассказал о реакции своего соседа, когда тот узнал о предстоящем слушании. Это был не упрек, не обвинение и даже не проявление сочувствия. Это был простой вопрос, заданный с некоторым благоговением: «Интересно, какие чувства возникают при виде пяти смертных, у которых денег больше, чем у Бога?»³⁷.