День славы к нам идет

БЫЛА ЯСНАЯ НОЧЬ…

И вот наступило 10 августа 1792 года — день восстания, о котором говорилось в постановлениях секции Кенз-Вен и других революционно настроенных секций.

В ночь на десятое Сент-Антуанское предместье не спало. Бодрствовало и предместье Сен-Марсо. Весь Париж был охвачен волнением. Народ готовился к штурму Тюильри. Санкюлоты, члены столичных секций, федераты-добровольцы, прибывшие из разных городов, батальоны национальной гвардии рабочих окраин — все они, объединив свои силы, решили низложить Бурбона. Покончить раз и навсегда с королевской властью, существовавшей во Франции на протяжении тринадцати веков, считавшейся священной и неприкосновенной. Восстание 10 августа было подготовлено и осуществлено народом, секциями Парижа. Робеспьер, Марат, Дантон и другие видные деятели Якобинского клуба, честные, преданные идеалам революции якобинцы присоединились в этот решающий момент к восставшим, оказали им всемерную поддержку…

Светился огнями в ту ночь и Тюильрийский дворец. Защитники трона — дворяне, рыцари святого Людовика, швейцарская стража, поддерживавшие короля национальные гвардейцы, гренадеры, жандармерия — рассчитывали удержать замок, отразить натиск повстанцев. А король, испуганный и озабоченный, с покатым лбом и тройным подбородком, в небрежно надетом парике, и королева, возбужденная, взволнованная, в темном платье, с волосами, поседевшими год назад, после неудачного бегства и задержания в Варение, с бледным лицом и покрасневшими от слез глазами, надеялись, что хранившие им верность войска сумеют оградить их от неистовства вооруженных толп, этого дикого, разнузданного сброда… Людовик XVI и особенно Мария-Антуанетта, любимая дочь австрийской императрицы Марии-Терезии, возлагали большие надежды на 80-тысячную армию коалиции, состоявшую главным образом из пруссаков и австрийцев, которой командовал герцог Брауншвейгский. Она приближалась к границам Франции, готовясь к вторжению в эту страну, охваченную революционной смутой…

Еще вечером к Жану пришел Пьер. Его куртка была расстегнута, пряди рыжеватых волос прилипли к вспотевшему лбу.

— На улице страшная духотища. Повсюду люди. Никто, видать, не собирается расходиться по домам. Шумно, как днем…

— Я был уверен, что ты придешь, — сказал Жан. — Ждал тебя.

— Как у вас тихо и спокойно… Я не привык к тишине: мачеха почти каждый день ругается с отцом. Вот и сегодня…

— Пьер, у вас разорван рукав, — сделала замечание Николетта.

— Ерунда! Стоит ли обращать внимание на разорванный рукав или оторванную пуговицу, когда, того и гляди, могут оторвать голову…

— Что ты говоришь, Пьер! — ужаснулась Франсуаза. — Кто может оторвать голову? Чью?

— Это я так… К слову пришлось. Пойдем, Жан…

— Куда это вы собрались так поздно?

— Мы погуляем, мама. Если я задержусь, не беспокойся. Завтра наш праздник… Одну ночь перед праздником можно и не поспать.

— Какой еще праздник? Что-то я не припомню…

— Праздник проводов короля…

— Не выдумывай… А то не пущу. Поль уже спит. И мы с Николеттой скоро ляжем…

Друзья вышли на улицу. Была теплая, ясная ночь. Луна поднималась над Парижем. От ее призрачного света звезды, высыпавшие в небе, казались бледными, словно притушенными… Многие окна домов Сент-Антуанской улицы освещены. Возле дверей, у подворотен — вооруженные граждане. Проходят и проезжают пикеты национальной гвардии.

— Идем к церкви, — сказал Жан. — Там все узнаем…

— Который теперь час?

— Наверное, скоро полночь.

— Где бы раздобыть пику? Или, на худой конец, обыкновенную дубину? Не идти же нам против короля с голыми руками…

— Обойдешься без пики… Да тебе с ней и не управиться. Она такая длинная…

Подходя к церкви Воспитательного дома, они услышали далекий басовитый удар колокола. Первый. За ним второй, третий… Понеслись тревожные, призывные звуки набата.

— Как думаешь, где звонят? — спросил Пьер.

Жан пожал плечами.

Это подал свой могучий голос большой бронзовый колокол монастыря Кордельеров на левом берегу Сены, вблизи Нового моста. В церкви монастыря с 1790 года помещался народный клуб Кордельеров, где выступали с речами члены этого клуба — Дантон, Марат, Демулен и другие известные революционеры. Вот уже несколько дней в монастыре был расквартирован батальон марсельцев, покинувший казарму на Антенском шоссе, чтобы быть в центре Парижа. Без четверти двенадцать звонари по личному приказу Дантона начали бить в колокол.

И почти сразу загудели колокола других церквей.

— Вот здорово! Как в деревне… Помнишь, Жан? Сначала чуть свет прокричит один, самый горластый, и неутомимый петух, и тут же в ответ ему заголосят другие…

Теперь начали трезвонить и колокола Сент-Антуанского предместья — церквей святой Маргариты и Воспитательного дома. Грозный набатный гул плыл в эту светлую, ясную ночь над Парижем, призывая к восстанию. Так повелось издавна — набат поднимал народ на борьбу. Разбуженная ударами бронза колоколов ревела, распространяя звуковые волны, будоража сердца людей, взявших в руки оружие…

При звуках набата на главной Сент-Антуанской улице и в примыкавших к ней длинных и глубоких тупиках все пришло в движение. Стоявшие у своих домов жители возбужденно, громко заговорили, заторопились и, шаркая башмаками, зашагали по мостовой, потянулись отовсюду, из глухих улочек и мрачных тупиков, к церкви Воспитательного дома, месту сбора повстанцев предместья.

Санкюлоты кричали:

— Начинается! Начинается!

— Дело пойдет!

— К оружию! К оружию, граждане!

— Долой Бурбона!

— Да здравствует народ!

Застучали барабаны. Не умолкал рев колоколов. Проскакал патруль. Заржала напуганная шумной толпой лошадь. Какой-то бледнолицый человек в красном, заломленном назад колпаке заиграл на флейте… Прошла группа граждан с горящими факелами. Трепетало белесое пламя, бесполезное в эту лунную ночь. И так все хорошо видно… Серебряное сияние луны, мерцание далеких звезд сливались с желтоватыми огнями в окнах, озаряя все вокруг каким-то странным, зыбким светом.

У церкви толпился народ. Невдалеке стояли национальные гвардейцы из батальона предместья.

Жан увидел Сантера. В мундире и треуголке с кокардой, он держал в поводу своего любимого арабского жеребца Счастливчика, покрытого красным суконным чепраком, и объяснял что-то обступившим его патриотам. Гладкая шерсть коня лоснилась, золотисто переливалась в лунном свете.

Левассер и Танкрэ подошли поближе, чтобы услышать, что говорит пивовар.

— Мы не готовы сейчас выступить, — убеждал он своим рокочущим басом собравшихся, поглаживая шелковистую гибкую шею Счастливчика, который нервно вздрагивал и нетерпеливо перебирал стройными ногами. — Я жду батальоны секций Монтрей и Сицилийского короля. Когда они подойдут, у нас будет три батальона. Тогда мы двинемся к замку… Я не могу рисковать, дорогие граждане… Лучше мне самому погибнуть, чем подвергнуть вас риску. Придется подождать. Наберитесь терпения… Мы столько ждали этого дня, столько приложили усилий, чтобы он наконец наступил! Лучше как следует подготовиться к атаке, чем поспешить и провалить все дело. А если мы не захватим дворец, если сторонники и защитники короля разобьют нас, то под угрозой окажется наша революция. Мы потеряем все, что завоевали. Прусская и австрийская армии войдут в Париж и вместе с роялистами устроят нам Варфоломеевскую ночь… Скоро, скоро уже должны появиться батальоны Монтрей и Сицилийского короля…

— Послушай, Жан, о каком он еще короле говорит? Разве мало нам Капета? С одним Бурбоном хлопот не оберешься…

— Чудак! — засмеялся Левассер. — Так называется секция… Сицилийского короля… А на самом деле никакого короля там нет. Просто название.

— А где она, эта секция?

— Недалеко отсюда, на нашем берегу.

— А другая?

— Секция Монтрей тоже тут, в предместье. По соседству… Давай поговорим с Сантером…

И, взяв Пьера за руку, Жан протиснулся к пивовару, поздоровался с ним.

— И ты здесь… Молодец! Кто это с тобой?

— Друг мой Пьер.

— Танкрэ, — представился Пьер. — Сын лодочника.

— Сын лодочника и сын столяра, — улыбнулся командир батальона секции Кенз-Вен. — А я пивовар, сын пивовара. Прекрасная компания! Что вы поделываете?

— Ждем, — сказал Жан. — Как и все…

— И мы пойдем вместе со всеми, — добавил Пьер.

— Я так и думал. Вы славные ребята! Только будьте осторожны. Вам еще рано драться наравне со взрослыми… Но придет и ваш черед. И очень скоро. Родина призовет вас под знамена революции. А пока назначаю вас… назначаю вас… тебя, Жан, моим адъютантом, будешь выполнять мои поручения. Держись около меня, далеко не отходи. А ты, Пьер, будешь барабанщиком. Эй, Жак! — крикнул пивовар. — Дай барабан этому парню…

— Но я никогда не стучал в барабан, — сказал в замешательстве Танкрэ.

— Ничего, научишься. Бей в него вместе с другими барабанщиками. И все будет хорошо…

Национальный гвардеец, по имени Жак, подошел к Пьеру, держа военный барабан, желтый, с двумя голубыми ободками, стянутыми веревкой. Он повесил ему на шею ремень, установил высокий барабан, почти касавшийся колен Пьера, немного наискосок и вручил две деревянные палочки. Танкрэ ударил по туго натянутой, будто литой, беловатой коже, и раздались глубокие, гулкие звуки, вылетевшие из пустого барабанного чрева…

— Везет же тебе, Жан! Ты адъютант, а я всего-навсего барабанщик… А что это такое — адъютант?

— Я и сам толком не знаю, — признался Левассер.

Возле церкви становилось все многолюднее. Только и слышалось со всех сторон: «Сколько можно ждать? Когда в путь?» Но ни один батальон еще не прибыл.

— Пойдем к Доминику, — предложил Жан.

— Где наш доблестный гвардеец?

— Где же ему быть, как не среди солдат национальной гвардии? Видишь — вон они…

Отыскать негра не составило труда. Он был так заметен… Стоял как монумент. В полной экипировке, при сабле.

И вот «монумент» дрогнул и устремился им навстречу.

— Друзья! Как я рад, что снова вижу вас! О Пьер, какой красивый у тебя барабан! Я очень люблю, когда барабанят. Душа радуется, эти звуки волнуют… Хочется веселиться, танцевать, петь!.. Это во мне, наверно, говорит кровь предков. Ведь они — выходцы из Африки…

— Из Африки? — поразился Жан. — Вот бы где еще хотелось мне побывать!

— Тебя-то только там и не хватало! — насмешливо произнес Пьер. — Но, Доминик, выходит, твоя настоящая родина не Мартиника, а эта самая Африка?

— Мартиника тоже родина, я там родился. Но первая родина — Африка…

— Разве может быть у человека две родины?

— Случается… Моих предков работорговцы привезли на корабле с «черным грузом» очень давно, лет полтораста назад. Первые колонисты начали тогда осваивать остров, выжигать леса, удобрять землю пеплом. Они нуждались в рабочей силе… Да, друзья мои… А все-таки как это прекрасно быть барабанщиком!

— Я предпочел бы быть просто солдатом, — сказал Пьер. — Но мне вместо ружья всучили этот здоровенный барабан. Ну что ж… Раз так надо, я не возражаю. Буду стучать палочками. До тех пор, пока не сломаю их или пока не прорвется кожа. Но она такая прочная, как кожа у слона… Доминик, не выгляжу ли я смешно с этой пузатой штукой на животе? Как будто у меня два живота…

— Что ты… Выглядишь превосходно! Правда, Жан?

— Я бы не сказал…

Пьер пропустил обидные слова мимо ушей.

— Жалко, что меня не видит сейчас Памела… Бедняжка!.. Она одна-одинешенька… И скорее всего, не спит. Эти дьявольские колокола кого угодно разбудят… Она проснулась, сидит на кровати. Или подошла к окну… А вдруг ей страшно?

— Моя хозяйка не из пугливых, — сказал негр. — Видели бы вы, как она скачет верхом!

— Как бы мне хотелось, чтобы Памела была сейчас с нами!

— Нет, пусть уж лучше она скучает одна, но не выходит на улицу. Когда людей так много и у них столько оружия — это опасно. Завтра, вернее, сегодня мы овладеем замком, и Памела пойдет на прогулку, будет радоваться вместе со всеми нашей победе…