День славы к нам идет

ПИСЬМО ЖАНА

«Верден. 10 октября 1792 года.

Дорогие мама, папа, Поль и Николетта!

Я пишу вам из освобожденного Вердена. Враг сдал его без боя, так же как и Лонгви, и уже пересек границу, покинул нашу территорию. Жители встретили нас ликованием, песнями, музыкой. Над окнами домов развевались флаги… Сколько событий, сколько впечатлений! Но начну все по порядку…

Мы двигались походной колонной. Идти с тяжелым ранцем за спиной утомительно, и в конце дня мы чуть не падали от усталости. Некоторые новобранцы натерли ноги, стали прихрамывать, и унтер-офицер разрешил им сесть в повозку. Ночевали мы в деревнях, небольших селениях… Еда солдатская грубая, но вкусная, особенно после того как прошагаешь целый день по бесконечной дороге… Мы черпали ложкой похлебку из общего котла. Кроме похлебки, получали увесистый ломоть хлеба и кусок вареного мяса. Это называется порцией. Все это запивали чистой холодной водой. Крестьяне относились к нам хорошо, спрашивали о короле, о том, куда и зачем мы идем, желали нам удачи, чтобы мы поскорей остановили и разбили неприятеля… Некоторые бойкие ребята из нашего батальона любезничали с крестьянскими девушками…

Я уже работал на кухне, не раз был часовым. Должен признаться, что стоять одному в ночной темноте, хоть и с ружьем, страшновато! Кругом такая непроницаемая мгла… Что-то скрипнет, и кажется, кто-то подкрадывается к тебе, хочет напасть сзади… Но теперь я привык и спокойно несу караульную службу по ночам…

В некоторых деревнях мы задерживались на один-два дня. И командиры использовали это время, чтобы продолжить наше обучение. Мы стреляли в цель, маршировали. Военные упражнения не всем сразу удаются. Но меня и Пьера наш сержант похвалил… Нас называют «маленькими солдатами». Оттого, вероятно, что мы самые молодые в батальоне. Здесь есть добровольцы, которым по 18–20 лет, но немало стариков, которым больше тридцати… А одному даже за сорок… Кое-кто из них в свободное время, тайком от командиров, спешит в деревенский трактир, чтобы распить бутылочку красного вина. Мы же с Пьером предпочитаем съесть темную солдатскую галету, запивая ее вкусным густым молоком…

Нам приходилось ночевать и в палатках. В дождливую погоду в них холодно и сыро. Дождь нудно и монотонно шуршит по полотну… Чтобы согреться, мы жгли в палатке на жаровне угли. Но от дыма было трудно дышать.

В одном городке, неподалеку от лесистых Арденн, мы провели три дня. Здесь Пьеру не повезло: он опоздал на вечернюю перекличку и был арестован за это на сутки, отведен на гауптвахту. Меня бог пока миловал…

Двадцать восьмого сентября нас расквартировали в одном селении вблизи гор. Нам сообщили, что мы в резерве (ты, папа, верно предсказал), что уже целую неделю недалеко отсюда, на холме Вальми, где деревушка со старой мельницей, армия генерала Келлермана ведет затянувшееся сражение с пруссаками. И действительно, мы постоянно слышали гул артиллерийской канонады.

Погода испортилась. С утра до вечера и ночью моросил дождь. На следующий день мы покинули деревню. Шли в промокшей насквозь одежде, с трудом передвигая ноги в грязи… Канонада усилилась. Унтер-офицеры подбадривали нас, говорили, что армия Келлермана насмерть стоит на холме Вальми, отражает артиллерийским огнем, картечью беспрерывные атаки прусской пехоты…

На привале мы разожгли костры, чтобы хоть немного обсушить одежду. Последние дни с едой стало плохо. Пьер жаловался, что у него от голода подвело живот, и мы вспоминали, как лакомились жареным гусем, которого подарила тетушка Мадлен, когда, плывя в лодке по Сене с Полем и Маркизой в деревню, к бабушке Агнесе, отдыхали на берегу… На этот раз нам дали по краюхе солдатского хлеба и немного полусгнивших овощей…

Наверное, это были самые тяжелые дни в моей жизни. Но скоро распространился слух, что прусская армия, не сумев сломить сопротивление Келлермана, начала отходить от Вальми, отступать на северо-восток, к границе. Что у неприятеля много убитых и раненых, много больных дизентерией, или «прусским поносом», как здесь говорят. Об этом «поносе» столько рассказывают смешных и забавных историй…

Нам сказали, что батальон должен влиться в армию Келлермана, который, одержав победу при Вальми, преследует отступающих пруссаков. Настроение наше сразу улучшилось, все повеселели, никто уже не обращал внимания на скверную погоду, серое сумрачное небо, затяжные дожди, скудный рацион. Все радовались победе и жалели лишь о том, что не смогли принять участия в сражении. Но наш сержант сказал, что у нас все еще впереди, что, хотя непосредственная угроза Парижу устранена, война продолжается и нам еще представится немало возможностей для того, чтобы отличиться, проявить мужество и храбрость…

Я уже знаю, какие события произошли у вас в Париже. Командир батальона, собрав нас, сообщил, что вместо Законодательного собрания избран Конвент и что провозглашена Республика! Мы стали кричать «ура!» и обнимать друг друга. Итак, у нас Республика! И нет больше монархии, нет королевской власти…

Обо мне не беспокойтесь. Я помню вас всех и люблю. Передайте большой привет от солдата Жана Левассера тетушке Мадлен, а также Памеле, Доминику и Мишелю, если он еще в Париже. Пьер Танкрэ всем вам кланяется.

На этом я заканчиваю письмо, потому что спешу на вечернюю перекличку. Опаздывать нельзя, и я не хочу угодить, как Пьер, на гауптвахту…»

…Для Жана и Пьера начиналась новая жизнь. Перед ними словно открылась дверь в будущее, и они с надеждой переступили порог. Оба друга не расстанутся, не разлучатся. Много испытаний выпадет на их долю. Волонтеры девяносто второго года, они будут защищать революцию, Республику, пройдут трудными дорогами войны. Настанет день, и они вернутся в Париж, встретят там тех, кого оставили. Но все это — совсем уже другая история.