Дневник (1918-1919)

Ревтрибунал

В полдень нас повели на революционный трибунал. Комиссар уже давно проинформировал судей о нас, и приняли нас далеко не как подсудимых. И тут сложилось у меня впечатление, что этим трем людям просто хотелось в группе незнакомых интеллигентных людей немного поговорить и узнать, что в мире делается. Председатель трибунала, мужчина лет под пятьдесят, задавал вопросы, но совсем не того характера, которые задают подсудимым. Расспрашивал о Каменце, интересовался тем, где В.Винниченко, которого он якобы хорошо знал. Спрашивал и о других наших деятелях. Говорил на чистом украинском языке, и по всему видно было, что не раз в жизни его путь перекрещивался с деятельностью Революционной украинской партии (РУП), УСДРП и «Спілки». Слышалось в его словах недоверие к украинскому движению, мол, «мелкобуржуазное движение, и цели его не удовлетворят трудящихся масс».

Дипломатический паспорт профессора импонировал всем членам трибунала, а председатель удовлетворенно прочитал вслух французскую, немецкую и другие визы и расспрашивал, что в мире делается. Заседание ревтрибунала закончилось. Попрощавшись с нами, напоследок выразили сожаление, что не могут они нас освободить, потому что нас, видимо, арестуют по дороге в Киев деникинцы и многое из наших слов смогут узнать. Возвращая нам наши документы, отдал мне мое удостоверение из киевской «губчека» о том, что я был освобожден из Лукьяновской тюрьмы. Он советовал дорожить этим документом как можно больше: «Для нас он значит, что вы сидели, но были выпущены, то есть — лицо не вредное, а для деникинцев больше будет значить; что вы сидели, то есть — не большевик». Он при этом хитро улыбнулся. Узлы наши никто из них не осматривал.

В сопровождении комиссара пошли мы снова на старое свое место. Поев немного, мы с профессором заснули в сарае, потому что на улице было очень душно, солнце пекло и мухи кусали.

Проснулись под вечер от гомона голосов где-то у самой стодолы. Как раз в эту минуту вошел к нам и хозяин. Через щели в стенах стодолы было видно, что делается на огороде, откуда слышались голоса. Под самой стодолой несколько большевиков вкапывали в землю колеса трехствольной пушки, лафет примащивали к забитым в землю кольям. На высокой груше, растущей недалеко от стодолы, кто-то уже сидел и что-то кричал тем, кто был у пушки.

Увидев, к чему оно идет, я и профессор решили, что было бы нам лучше куда-то «улизнуть». Хозяин сказал нам, куда идти на Киев. С его слов мы поняли, что находимся не в Фастове, а в селе Офирна, а через реку — другая Офирна. Итак, из этой Офирны нам надо через кладку перебраться на ту сторону реки, а на горе будет уже железная дорога.