Дневник (1918-1919)

Самостийность или соборность? (Фельетон)

Политическая конъюнктура Восточной Европы зрителю, — может, немного фантасту, — напоминает давно прошедшее, знакомое. Литературная польская легенда связывает будущее Польши как независимого государства с предсказанием Вернигоры, этого кобзаря или лирника с Украины, с Киевщины: «Как напьются турецкие кони воды из Горыня, тогда восстанет снова Польша». Такой смысл этого пророчества. Фантастическая мысль, странная параллелизации однако… из Горыня кони турецкой кавалерии во время мировой войны воду таки пили. И на политическом горизонте появляются старые, старые знакомые, которых или хоронили, или же на самом деле похоронили.

Современное «смутное время» распухшей Московии не предвещает ничего хорошего для этого государства, и более чем возможно, что на Востоке Европы рядом с ней должны, как и в далеком прошлом, выступить еще и другие факторы.

Польша в 1920 году в вооруженной борьбе разбивает красных и независима от Москвы; Турция в 1923 году пробует всей Европе диктовать условия… Имя Украины — забытое, стертое из памяти политиков — опять что-то начинает им говорить…

Колесо истории возвращается и попадает снова в то положение, которое было несколько веков назад. Но разве это так? Приходят ли в этом старом новые изменения, новые ноты, новые цвета?.. И хоть по-прежнему в Польше шляхта «королями помыкает» и даже убивает своего главу державы, но уже не управляет она державой самовластно. Новые сословия становятся у руля, и перед демократической Польшей открываются пути, которые недоступны были Польше 17-го века. И Москва не та. Вместо свежего, здорового своей первобытной некультурностью государственного организма, сильного недифференцированностью своего общества, перед нами агонизирует в анархии великая, преждевременно состарившаяся держава. Насколько был бесславный период «эллинства» во времена Ивана Калиты — настолько же позорный век «эллинизма» при последних Романовых. И в разных концах бывшей «великой неделимой» звучат слабые еще, но живые и свежие голоса разбушевавшихся народов, и «от молдавана до финна» все стремится отделиться и жить своей жизнью. Итак, на наших глазах еще должно выкристаллизоваться из этого всего то, что еще окутано туманом, зреет и кристаллизуется.

И Украина воскресла. И тоже странное предсказание этого воскресения слышится в словах поэта: «Скажу: не безразлично мне, как Украину злые люди усыпят лукаво, и в огне, её обворовав, разбудят…» Обворованная, голодная, окровавленная — проснулась и Украина. Какая-то неведомая закономерность заключается в том, что на Востоке Европы вновь появляется древнее сообщество государств, составляющую часть которого с неизбежностью должна образовывать Украина.

Но какую роль должна играть она, какое значение будет иметь эта роль — тяжело сейчас угадать. Мы же, собственно, не знаем, что мы теперь представляем собой как нация; какова наша сила, какой ее диапазон. Мы были свидетелями большого бурления, больших проявлений героизма, больших падений и измен. А во что это все выльется?

Опять, как прежде, должны мы жить с соседями, данными нам всеми предыдущими историческими событиями. Какой путь в борьбе за наше державное существование мы выберем, где будем друзей искать, в ком из соседей самого страшного врага будем видеть? — Опять перед нами те же вопросы. Будет ли на них и тот же самый ответ, как когда-то был?..

Да, собственно, ответа и не было какого-то одного, а разные бывали ответы и разными путями ходила наша политика, и если бы история нас учила — многим мы бы воспользовались из опыта прошлых веков. С кем из соседей и против кого? Кто самый страшный? Были времена, когда лучший политик земли нашей, великий галичанин, гетман Сагайдачный, для блага народа украинского на Москву ходил, польскую династию на московский престол сажал и кровью украинского казака Речь Посполитую Польскую в минуты страшной для нее опасности спасал… Были времена, когда — наоборот — в Москве спасения от Польши искали и царю московскому отдавались, считая московского «гаспадина» лучшим, чем польский «пан».

Такими тернистыми путями шла Украина к своей независимости и соборности своих земель. Ни с Польшей, ни с Москвой ничего не достигнув, мы и в Турцию несчастливо за помощью обращались.

Доборолась Украина тогда, под лозунгами независимости и соборности, до «Руины». Не было в нашей нации единого мнения, единой воли, а потому и единой ориентации, и Левобережье уничтожало Правобережье во имя одной только «соборности», отказавшись от «самостийности», которой следовало Правобережье. Нужен был гений Мазепы, чтобы идею «самостийности», до которой дорос уже Хмельницкий, поставить главной целью национальной политики. Нужны были и международные условия другие, чтобы можно было распространять ориентацию не только на своих ближайших соседей. Но было уже поздно, и годы 1654, 1709 и 1876 — это, собственно, печальные этапы нашей национальной жизни, которая пошла по пути только «соборности», по пути ориентации на Москву. Гений Шевченко, останавливаясь на давних событиях, на нашем прошлом, со страшной, неумолимой жестокостью приговорил к вечным мукам душу несчастной девушки, которая неосознанно одобрила ориентацию Хмельницкого, перейдя ему, с полными ведрами, путь:

Слова, обращенные к поляку — «Подай руку казаку и сердце чистое подай» и призыв к восстановлению тихого рая, может, наивными покажутся только тем, кто не знает или не понимает той чрезвычайной объективности, с какой поэт обдумывал все пути украинской политики и в «Иржавце» апробировал зависимость даже от Крыма, чтобы только не от Москвы… и с каким презрением или сарказмом говорит поэт современным ему полонофобам:

Не так еще сильна Турция в эту минуту, чтобы ее сейчас в орбиту нашей политики вовлекать, планы нам на том строить, но… посмотрим, как настойчиво требовала она участия хотя бы и советской, но все же Украины, на разных конференциях, где судьба Черного моря решалась, и как пышно праздновала она соглашение с Советской Украиной…

А с Москвой и Польшей нам уже за эти бурные пять лет пришлось много пережить.

И странное дело. Все те же старые лозунги — «самостийность» и «соборность», и снова те же самые ошибки. Страшный максимализм, разрешенный разве только тому, кто действительно ничего не имеет и поэтому ничего не потеряет. «Голый, мол, грабежа, а мокрый дождя не боятся».

Без единого союзника, без всякой охоты с кем-то из соседей идти на уступки, правительство Директории ведет войну на три фронта: с белой Москвой, красной Москвой и Польшей, одновременно ничего не имея против войны и с Румынией. За Москвой — традиция державная, традиция военная, вся военная промышленность. За Польшей — целая Антанта и традиция державности в Галиции. А у нас? Решительность политиков, которая скорее подходит военным, и осмотрительность военных, которая подошла бы лучше политикам.

Ни один народ на протяжении последнего 19-го века не отвоевал себе независимость, если за ним не стояла какая-то посторонняя военная сила. Мы же не умели использовать никакой силы.

Ни один народ, который освободился, не получил этой чужой помощи даром, а мы малейший шаг наших политиков к взаимопониманию — позорным словом «продажа» клеймили.

И снова «Руина» как следствие борьбы за независимость и соборность. Судьба не уготовила нам того, чего никто никогда не имел, и к чему другие народы шли почти веками… Вспомним возрождение Германии, Италии, Сербии, Румынии. Какой это тяжелый путь, путь уступок, оскорблений. Та же родина Гарибальди — Ницца и до сих пор под Францией, и никому из народов не случилось достичь и независимости, и соборности сразу, в одну минуту, а всем приходилось выбирать извилистый, тернистый путь к этому идеалу каждой нации…

Да, Руина! И снаружи, в державном измерении, и внутри, в нашем обществе. И снова Левобережье, только уже не Днепра, а Збруча — воюет против Правобережья и наоборот.

Если воссоединение Галиции с Великой Украиной было действительно результатом «несгибаемого намерения» обеих наших земель, как говорилось в договоре, подписанном 1 декабря 1918 в Фастове, а не позорным фарсом, то существование двух правительств, которые вели отдельную политику и входили в соглашение с взаимочуждыми факторами, направленную против политики одного из правительств — было если не предательством надежды, то максимумом безумия. Одно-единственное правительство могло определять тактику. Одно-единственное правительство могло, по тактическим причинам, отдать и половину земель своего народа, хотя бы и на более длительное время, с тем, чтобы иметь в эту минуту только один, а не два или три фронта и чтобы тем сохранить свою державность. И история дает нам много подобных образцов. С этой точки зрения нет «измены», нет «продажи», а есть только несчастье — большое или, может, даже просто страшное. Правительство монолитной нации, не отказываясь от идеи соборности земель своей нации, чтобы сохранить государственную независимость своего народа, имеет право, согласно всем законам нравственной ответственности, делать такие эксперименты над телом своей державы. На нем одном лежит ответственность, и в том его и честь, и в том его и несчастье.

Полковник Богун под Берестечком, чтобы сохранить регулярное войско от разгрома, вывел его, пробиваясь через своих, через деморализованные неорганизованные массы повстанцев. Этим и только этим был обеспечен Белоцерковский договор с Польшей. Чтобы сохранить свою армию, и бельгийское, и румынское, и сербское правительства бросали целую свою территорию, если того требовали обстоятельства. Это тогда, когда нация или держава имеет один центр, одно ответственное перед ней правительство. Но когда нация терпит, позволяет, чтобы в такие важные минуты у нее было два центра, два правительства, да так еще, что одно из них сводит работу другого на нет, и когда интересы целого народа или его большинства попираются во имя интересов какой-то части, то при таких условиях, действительно, либо одно из этих правительств — группа предателей, честолюбивых авантюристов, либо то, что думало, что называло себя единой нацией — таки нацией не является.

Теперь, на руинах нашей кратковременной государственности, и под оккупацией находясь, и маясь по чужим землям, украинское общество, интеллигенция нашей нации — должно над тем всем думать и размышлять и свой приговор недавнему прошлому таки дать. Действительно ли уже так нам не нужна та самостийная Украина, как думал Панейко^{505} — душа соглашения галицкого правительства с Деникиным 7 ноября 1919, — если она будет при своем рождении без Галиции? И должен ли в эту минуту украинский народ отказаться от идеи самостийности из-за судьбы Галиции и восхищаться вместе с Панейко, Петрушевичем, Студинским и Щуратом идеей соборной тюрьмы в «Евразийской империи»?

Наша общественность, соборной Украины интеллигенция, должна раз и навсегда решить этот вопрос: что важнее — или независимость, хотя бы и без соборности, или соборность, хотя бы и без независимости!…

А когда этот вопрос будет решен, тогда будет ясна тактика и сегодняшнего дня. Будет ясно и то, с кем из соседей идти сегодня вместе и против которого в первую очередь, чтобы дойти до важнейшего в жизни народа — до независимости. И тогда ясно станет нам самим: или мы нация, или так только — либо «варшавский мусор», либо «грязь Москвы» и способны только «у соседей быть навозом, тягловым скотом в поездах их быстроходных».

«ТРИЗУБ», № 46, от 26 сентября 1926г. Париж