Дневник (1918-1919)

1918 ГОД

Вчера я был у Андрея Васильевича Никовского и там застал Д.В.Марковича^{126}. Оба они наседали на меня, чтобы я печатал свои мемуары. Маркович, который когда-то слышал, как я кое-что из них читал, наговорив мне много комплиментов, требовал, чтобы я обязательно сейчас же сдавал их в печать. А я доказывал им, что этого сделать я не могу вот по каким причинам. У меня есть конспективно написанные воспоминания со дня моего рождения (1861) до 1885 года, которые можно было бы сейчас печатать, но они сами по себе не имеют никакого общественного интереса. Затем достаточно у меня чего-то вроде дневника, начиная с 1907-го года. Здесь есть много интересного по внутренней истории украинского движения, но печатать его я не считаю возможным при жизни. Невольно в этом писании я являюсь «цацей», а будучи по натуре подобным Гоголевскому Собакевичу, всех или почти всех своих знакомых или сотрудников обрисовал «бяками». Мне даже несколько раз приходила мысль бросить все то писание в печку. Потому что зачем оно? Например, я описываю Гринченко^{127}, Грушевского, такими, как я их знал, понимал со всеми их недостатками, которых я не мог спокойно переносить. Но для истории украинского возрождения это не имеет никакого значения и, может, как раз их недостатки, то чрезмерное тщеславие, славолюбие, упрямство и были тем импульсом, заставлявшим их работать, и в результате они провели колоссальную работу по сравнению с работой, которую сделали скромные, мягкие, бесполезные наши деятели.

Так я себе думаю, но вот Никовский и Маркович настаивают, чтобы я то все сейчас печатал. Но печатать все-таки я не решаюсь, а писать дальше буду, потому что мне уже давно хочется снова взяться за свой дневник.

Я перестал его писать почти четыре года назад, когда началась война, а с ней и травля всего украинского и меня лично. Я боялся, чтобы писание мое не попало в руки жандармерии и не наделало бед людям, которых я упоминаю. Правда, я и все свои мемуары писал так осторожно и так неполно, что и наполовину они не похожи на действительность. Например, я нигде и намека не делаю на нашу организацию Т.У.П., а о съездах, об общем собрании говорю, как о собрании гостей у меня на праздниках. Когда я, бывало, кому-то читал свои мемуары, то мне постоянно говорили, что надо писать все чисто откровенно и сразу же отсылать все это во Львов на сохранение. Когда российская армия заняла в 1914 году Львов, то я то и дело вспоминал те советы друзей и радовался, что не послушал их, потому что российское правительство арестовало бы, а может, и сослало бы всех тех украинских деятелей, о которых я упоминал. Если правительство цеплялось к членам Научного общества^{128}, списки которого оно обнаружило в Галиции, то что оно делало бы людям, которые организованно заботились о культурно-национальном возрождении Украины?

В конце 1913 года я ездил во Львов выручать Грушевского из того тяжелого положения, в которое он попал, благодаря своему характеру, о чем я в свое время и записал в своих мемуарах. Не знаю, каким образом это дошло до ушей охранки уже в форме сведений, что я ездил на совещание к Фердинанду в Конопишт^{129}. В бумагах охранки Ефремов нашел целое дело, из которого видно, что меня постановили арестовать. Но им не удалось сделать этого, потому что я, чувствуя это, не жил в Киеве, а когда приезжал, то не прописывался, а порой и не ночевал у себя дома. Зимовал я в Финляндии, Петербурге, Москве, а летовал на Херсонщине, где пристав каждый раз, когда его спрашивали обо мне, отвечал, что меня нет и просил меня на время выехать из села, чтобы он не попался на лжи. Как-то в Кононовке меня допрашивал пристав, говоря, что ему поручено установить мое «местожительство». Я ответил ему, что вот теперь я в Кононовке, и здесь мое «местожительство»; потом я поеду в Киев — там у меня свой домик и местожительство, потом поеду в Перешоры на Херсонщине, там у меня имение и местожительство; наконец могу поехать в Алупку, там у меня есть дача, а значит — и там мое местожительство. Такое обилие «местожительств» в 1906 году спасло меня от высылки административным порядком в Нарымский край, что хотел сделать полтавский губернатор Катеринич, как мне рассказывал его знакомый В.М.Леонтович^{130}.

Не знаю, смогу ли я когда-нибудь описать то, что происходило в эти четыре года, когда я не записывал; скорее всего, что теперь, так между прочим, по ходу буду кое о чем вспоминать, потому что во время войны ничего особенно интересного не было пережито. А вот я очень жалею, что не записывал ничего уже после начала революции. Хотя я и не принимал непосредственного участия в строительстве державы нашей^{131}, но с 25 октября 1917 года я сидел в Киеве и виделся со многими общественными деятелями, и больше всего я узнавал о событиях от сыновей своих, потому что Левко был все время членом Малой Рады^{132}, а Петрусь — старшим чиновником по особым поручениям при премьер-министре. Но я фактически не мог тогда писать, потому что почти все время я болел своей давней болезнью — неврастенией желудка и выздоровел (не знаю надолго ли?) только после выезда из Киева большевиков. Теперь я чувствую себя совсем здоровым, имею интерес ко всему и снова берет меня охота записывать то, что я переживаю, что наблюдаю в общественной жизни Украины, в центре которой я находился с 1900 года, то есть со времени моего переезда в Киев.

Вчера был на праздновании годовщины «Н.Рады» в тесном кругу редакционном. Все разговоры вращались вокруг прихода немцев в Украину, вокруг нового кабинета министров. Все высказывались, что лучше было бы, если бы немцы взяли все в свои руки и сами посадили министров, потому что наши порядок не наведут и не восстановят покой в нашей молодой державе. Наше правительство, во главе с Грушевским, думало опираться на сельскую бедноту, на наших большевиков, считая, что они — сила, на которой можно построить государство. Недавно я, будучи у Грушевского, доказывал ему, что Украину нужно строить на среднем землевладельце, который имеет от 15 до 150 десятин земли, потому что это есть самый надежный, самый здоровый элемент в деревне. Крупные землевладельцы и горожане — чужие нам: или русские, или поляки. Вот, за поляками Грушевский не видит и наших мелких собственников; желая уничтожить польское землевладение на Украине, он впадает в крайность — в социализацию земли, идет вместе с эсерами, которые хотят отобрать (безвозмездно) всю землю у всех, даже у самых мелких, владельцев и передать ее государству, у которого уже хлеборобы будут брать в аренду по трудовой норме. Это вызывает недовольство в слоях, имеющих более 10-15 десятин земли, и радует сельскую бедноту, потому что как будто достигает ее идеала равенства. Но это равенство погубит наше государство, потому что крестьяне, живя на мелких наделах, не смогут развить сельскую промышленность, но и не дадут работника для фабричной, потому что им жалко будет терять ту, хотя и мизерную, независимость в своем собственном хозяйстве, в результате наши горожане и крестьяне будут вынуждены покупать все за границей, не имея хлеба на вывоз даже в свои города, потому что на таком мелком хозяйстве будет то, о чем крестьяне говорят: «что Иван сделал, то Иван и съел». Благодаря тому закону о социализации, теперь в селе начался большой раздор, который тормозит сев: у помещиков все разграблено или отобрано в распоряжение комитетов, и они не имеют возможности сеять. Средние крестьяне боятся сеять, потому что голытьба, у которой самой нет чем и что сеять, говорит: «сейте, сейте, а посмотрим, кто будет собирать». Немцы, для которых важно, чтобы земли были засеяны, заставляют крестьян возвращать помещикам награбленное, чтобы те имели возможность сеять и высылают сельских большевиков в их шахты, чтобы они не мешали севу. А правительство наше — наоборот, поддерживает большевиков и комитеты и запрещает возвращать награбленное помещикам, говоря в своих универсалах, что все это принадлежит народу. Вот из-за чего все, кто хочет покоя, желают, чтобы немцы взяли власть и навели порядок. Но вопрос — захотят ли немцы взять власть, пока не прояснятся их дела на Западном фронте. Они теперь, забрав всю армию с русского фронта, предприняли наступление на Францию и хотят отрезать ее от Па-де-Кале и изолировать от Англии, но удастся ли им это? Англо-Саксонская раса упрямая, как бульдог, видя, что ей грозит опасность утратить Британскую империю, наверняка соберет все свои силы и не поддастся-таки Германии. Действительно, британской империи грозит судьба России, если победит Германия. Стоя на почве «самоопределения», Германия оторвет Индию, Египет, Канаду, Буров, Ирландию, как оторвала от России Польшу, Остзейщину, Финляндию, Украину и т.д. А если победят «союзники», в Германии они ничего особенного сделать не могут. Ну, пусть разобьют ее снова на независимые королевства, герцогства такой величины, что, по словам Гейне, некоторые в мокрую погоду целиком прилипнут к сапогам, но через какое-то время, при благоприятных условиях, все эти державки вновь сбегутся в одно сильное государство, ибо то все — один народ, с одним языком. А британская империя и русская — разнонародные, это, как справедливо высказался Грушевский, «тюрьма народов», в которой заключены были разные нации; вот, если Германию разгромят, тогда всем этим народам, нациям, которые отделились, будет конец! Как только германское войско будет разбито, как только исчезнет репутация его непобедимости, то сразу же московское войско двинется на Украину «воссоединять» Россию. Россия готовит теперь армию, будто бы против немцев, а в действительности она ее готовит против Украины, потому что без нашего сахара, пшеницы, железа, угля, без Черного моря, она обойтись не может и при первой возможности она пойдет завоевывать Украину. Сейчас, пока на Украине немцы, об этом и речи не может быть, а когда немцы уйдут, то тогда Москва под руководством Милюкова^{133}, или Маркова 2-го^{134} (потому что Муравьев вряд ли вернется), уничтожит все, что будет свидомого на Украине, и заведет такое обрусение, которого не знала самодержавная Россия, и она так будет истреблять все украинское, как когда-то англичане истребляли все ирландское и таки уничтожили язык, но не добились своего — не уничтожили патриотизма ирландского. Мы чувствуем себя теперь, как на станции при власти «товарищей» — неизвестно, придет ли поезд, а если придет — удастся ли влезть в вагон и т.д. Неизвестно, будет ли украинская держава, может вновь будет звучать: «Не было, нет и не будет». Надо пользоваться этим моментом и наживать как можно больше культурных ценностей — книг всяких, школ, просвещения, чтобы углубить сознание в массах, чтобы труднее было нас уничтожить, если немцев разгромят на Западном фронте.

Сегодня приехал из-за границы А.Ф.Скоропись и успокоил меня, сказав, что дела немцев на Западном фронте вполне хорошо идут, и о котле, о котором здесь говорят, не может быть и речи. Если так, то нечего бояться, что немцы уйдут с Украины и оставят нас на съедение москалям и ляхам. Наверное, скоро они возьмут здесь всю власть в свои руки и во всем наведут порядок. Теперь на Украине все классы так распустились, что никто ничего не делает, а только роют против украинского правительства. О городах и говорить нечего, они все враждебно относятся к украинской державе и готовы привечать большевиков, лишь бы восстановить целостность России. В селах беднота тоже против украинского правительства, потому что оно воюет с большевиками, которые стоят за бедный народ. На днях я был с Садовским^{135} на его хуторе на житомирском шоссе. Там два человека пришли к нему за советом — куда жаловаться, что земельный комитет, деля помещичью землю, не дал им земли за то, что они были в украинских казаках и воевали против большевиков, то есть шли против народа. Хутор Садовского подчистую разграбили большевики и чехи^{136}, когда отступали на левый берег, а местные мужики разобрали все, что было в доме: посуду, белье и т.п. Теперь, когда пришли немцы и пошел слух, что будут карать за грабеж, люди сносят все, говоря, что они попрятали у себя, чтобы никто не порастащил, а пока немцев не было, то они молчали.

На днях в Киев приезжала депутация в 200 душ с Полтавщины, которую послал съезд мелких собственников, организованный Шеметами^{137}, и который проходил в Лубнах, количеством в несколько тысяч душ. Двое из них, арендаторы моей жены, ночевали у нас три ночи. Один из них имеет 80 десятин земли, а второй — 120. Много интересного рассказывали о теперешней крестьянской жизни. Пока не было немцев, то зажиточным крестьянам жизни не было. Эта босота, эта «пролетария» издевалась над ними, отбирала и землю, и скот и даже деньги, «Поверьте, — говорит один из арендаторов, — мы в гумнах и под мельницами ночевали, потому что в доме опасно было».

Когда пришли немцы, тот грабеж было прекратился, а когда Ц. Рада объявила, что «поворота назад не будет», что земельный закон не отменят, то земельные комитеты снова взялись за свое и теперь не дают хозяевам сеять и сами не сеют, потому что нечем; награбленные семена они перекурили на самогон или распродали, скот тоже перевели. Депутация ходила ко всем министрам, в Ц. Раду, но никто не хотел их принять и выслушать. В конце концов принял их министр юстиции Шелухин^{138}, а затем и министр земледелия Ковалевский. Как рассказывают наши арендаторы, Шелухин очень благосклонно к ним отнесся, а Ковалевский стал их упрекать, что они идут вместе со своими врагами, с крупными землевладельцами. А мы, говорят дядьки, ответили, что мы идем вместе с совестливыми людьми, с честными…

— А мы, — говорит министр, — мошенники что ли?

— Да кто вас знает? Мы вас не знаем, а партия, на которую вы опираетесь, та действительно состоит из мошенников и воров, худших людей в деревне. Та «пролетария», из которой состоит партия социалистов-революционеров и селянская спилка^{139} — это все люди, которые до революции были конокрадами, ворами и арестантами.

— За такие ваши слова, — говорит министр, — вы будете отвечать перед партией!

— Что же они нас будут поджигать, что ли? Если так, то мы пойдем в подданство к немцам, потому что мы не согласны, чтобы у нас отбирали землю, которую мы мозолями приобрели. И действительно руки у них словно из старого, корявого дерева.

Говорят, что депутация эта произвела большое впечатление на правительство. Эсеры уже подводят эсдеков, чтобы они подняли в Ц. Раде вопрос о неприкосновенности участков менее 40 десятин, потому что им неудобно идти самым против себя, а они будут голосовать за эсдековский законопроект. Посмотрим, что получится. По моему мнению, нужно сейчас разрешить свободную продажу земли, установив какой-то максимум, больше которого нельзя покупать, а большие имения обложить таким налогом, чтобы им было невыгодно существовать. Тогда земля быстро парцеллируется, перейдет в руки тех, кому она действительно нужна, кто ею дорожит и любит ее, а та «пролетария» уйдет на фабрики и заводы, потому что все равно всем нельзя заниматься хлебопашеством. Государство может платить землевладельцам долгосрочными облигациями, а с крестьян брать часть денег сейчас, наличными, тогда в казну потекут мужицкие деньги, которые спрятаны сейчас по сундукам и закопаны в бутылках в земле. Тогда в казне и деньги будут, и Украина будет иметь хлеб на продажу. А если раздать землю даром, то от хозяйства будет такой же толк, как и от железной дороги, когда товарищи бесплатно ездили по ней, и они ее так развалили, что потом и за деньги нечем было ездить, пока немцы не починили. Лучше всего было бы сейчас же возобновить деятельность крестьянских банков, которые наряду с частными покупателями быстро мобилизовали бы землю в крестьянские руки, потому что крупные землевладельцы теперь охотно сбывали бы ее, потому что все уверены, что еще лет несколько совсем нельзя будет хозяйничать с нашими крестьянскими большевиками, т. есть, с сельскохозяйственными рабочими.

Александр Филаретович (Скоропись-Йолтуховский. — Ред.) говорит, что немцы очень недовольны нашим правительством, которое не может навести порядок в государстве, и ищут человека, который взялся бы организовать новое правительство, человек должен быть широко известен на Украине, естественно с порядочной хорошей репутацией; немцы думают, что парламентаризм надо отложить лет на пять-десять, пока народ не станет сознательным, а сейчас должно быть министерство, которое правило бы республикой самодержавно. Если такое правительство не сложится, то очевидно немцы посадят своего генерал-губернатора, какого-нибудь Гальц-атамана, а может и принца какого-нибудь «Дурацкого Вида»^[45]. Я советую Александру Филаретовичу согласиться на должность диктатора, а я помогу ему сформировать министерство, но он отказывается, потому что имеет репутацию германского агента, а потому не может пользоваться доверием к себе украинского общества, даже бывшие друзья смотрят на него с подозрением. Он настаивает и все уговаривает меня взяться за организацию такого правительства, но я решительно отказываюсь вот по каким причинам: 1) Я не хочу или, лучше сказать, по малодушию, не решусь взять власть из рук немцев, потому что это значит стать против всех слоев общества и народа. Я признаю, что это надо сделать, но у меня для этого мало духа, не хватит смелости. 2) Я — крупный землевладелец и аграрную реформу буду делать (по мнению всех) в интересах своего класса; 3) Я не привык публично выступать и т.д., и т.п. Одним словом, я к этому совершенно не способен, я слишком принципиальный, мягкий и т.д., а для этого надо быть без этих изъянов, или минусов.

Везде, везде поговаривают, что немцы вот-вот разгонят Ц. Раду и возьмут власть в свои руки. Говорят, что Ц. Рада уже сбежала в Полтаву, что ее обороняют только синежупанники, то есть пленные, другие говорят, что — наоборот, пленные идут вместе с немцами, а за Ц. Раду стоят только Сечевые стрельцы — пленные галичане. Публика так привыкла к сенсациям, что уже сама их придумывает; она так распустилась, что уже не может жить будничной жизнью, ежедневным трудом — все надеется на какие-то чрезвычайные новости. Меньшинства не могут примириться с мыслью, что нет уже «единой, неделимой» дорогой России, а вместо нее какая-то «шовинистическая» Украина, которая пытается их «насильственно украинизировать». Село не знает никакой власти, потому что об украинском правительстве ничего не ведает и не слышит и со страхом смотрит, как наползает немец, который отбирает оружие и заставляет возвращать награбленное, а может вернет даже крепостное право. Большевики принесли с севера «на штыках свободу и равенство», вот-вот должны были установить и усадебное равенство, а «буржуазная» Рада позвала немцев и не дала большевикам создать рай на Украине, которую выдумали буржуи. Городской пролетариат и крестьянин, у которого меньше 10 десятин земли — все большевики, все враждебно относятся к Ц. Раде. Вот по каким причинам: народ мечтал все время о мире; когда большевики одержали верх над Керенским, то всем солдатам сказали — «Хватит воевать, мирись сам, братайся!», а Ц. Рада говорила, что надо еще согласие союзников и не хотела распускать армию с фронта.

Испокон веков народ жаждет земли, и большевики, как только получили власть, тотчас объявили, что вся земля, все имения с живым и мертвым инвентарем принадлежат народу и немедля их надо забрать у господ, а Ц. Рада, хотя и говорит то же самое, но откладывает, требуя, чтобы это было сделано по закону. Очевидно, что большевики стоят за бедный народ, а Рада — за господ, а потому Рада и «буржуазная». Хотя Ц. Рада, желая привлечь к себе крестьянство и весь пролетариат, в универсалах и объявляла то же самое, что и большевики, а все-таки за ней осталась репутация «буржуазной». Теперь, кажется, уже раскрываются глаза у пролетариата. При власти большевиков здесь и в Великороссии оказалось, что рай они создать не могут, а рядовые большевики — то просто грабители, которые грабят и деньги, и хлеб и у бедноты, в то время как Ц. Рада твердо стоит за социализацию земли и за все достижения революции, хотя немцы эти чувства и не разделяют. Когда фельдмаршал Эйхгорн^{140} издал приказ, чтобы крестьяне не мешали экономиям сеять, то Ц. Рада подняла шум, который неизвестно еще чем закончится. Вернее всего тем, что немцы скажут нашему правительству: «Пошли вон, дураки!»

Характерно, что все враги украинской государственности, например, кадеты, агитируют против немцев, говоря, что они грабят, будут эксплуатировать, сделают из Украины свою провинцию и т.д., а когда разнеслась молва, что немцы, забрав хлеб, уйдут отсюда, то это известие напугало кадетов, потому что все-таки немцы лучше большевиков, которые грабили деньги, даже приватные, собирались «социализировать» и дома. Все они надеются, что англо-французы разобьют немцев и восстановят «великую Россию», а поляки надеются, что те же англо-французы построят Польшу от Гданьска до Одессы, т.е. по давнему польскому идеалу — од можа до можа![46] А крестьяне, как я уже говорил, притихли и со страхом смотрят на немцев, но этот страх, видимо, быстро рассеется, его развеют наши немецкие пленные — синежупанники, когда разойдутся по домам. Недавно заходил ко мне один из пленных, по фамилии Ворона. Он родом из Березовой Рудки, возле Кононовки, служил в армии в Новогеоргиевске вместе с моим дворником Иваном Пасишником. Когда я как-то послал им украинских книг, то этот Ворона прислал мне благодарность, подписанную группой солдат, о чем я, кажется, записал в своих мемуарах, потому что письмо то чрезвычайно характерно, и я его сохранил, вычеркнув подписи и город, чтобы письмо не наделало беды, если попадет в жандармские руки. Когда зашел ко мне этот Ворона, то я нарочито начал высказывать свои опасения по поводу прихода сюда немцев. Но он горячо меня успокаивал — «Не бойтесь, — говорит, — это наши друзья, сваты, они нам беды не сделают, а пользы много! Они научат, как хлеб делать, как привести в порядок державу, потому что они самые мудрые и самые совестливые люди в мире. А если вы говорите, что они по дороге грабят, то это не они виноваты, а наши порядки: людям надо есть, а наше правительство никаких запасов по дороге не сделало, и они вынуждены реквизовать фураж и продовольствие. Я в плену сначала был очень враждебно настроен против немцев, условился с товарищами не работать на работах, но когда нас немцы побили до полусмерти, то мы увидели, что надо работать, потому что у них ленивых нету; там такой порядок, такой лад, что я буду просить отца, чтобы и младших братьев послать на работу в Германию. В селах — электричество, а улицы такие, что хоть яйцо покати — не разобьется, а вот в Киеве можно ноги повыкручивать. Земля у них плохая, а должна родить и родит втрое лучше, чем наша, самая лучшая в мире земля, и все то делает трудолюбие и культура. Я думаю, что и нам не земля нужна, а такая школа, как в Германии, чтобы дети учились в ней до 16 лет и выходили полностью образованными людьми. Вот и пророк наш Шевченко сказал, что когда-нибудь немцы нас научат и истории и доведут до ума истинно так, ибо я только в Германии изучил нашу историю… Не бойтесь немцев, — закончил разговор Ворона, — правда, нам трудно будет приучаться к немецким порядкам, но потом мы сами будем их благодарить».

Я с большим интересом и удовольствием слушал Ворону, потому что я постоянно, приводя старую поговорку — «Папа, лезет черт в дом. — Ничего, лишь бы не Москва!» — всем говорил, что наш черт, т.е., немцы сделают из нас через 50 лет чехов, самых культурных людей среди славян. — «Но посмотрите, как чехи их ненавидят!» — из раза в раз говорят германофобы. Да, ненавидят их и эсты, и латыши, но они под баронским господством стали самыми культурными из народов России, а их близкие родственники финские племена: мордва, чуваши, черемисы и т.п. под московским господством до сих пор идолопоклонники. Наши, т.е., русские карелы — дикие люди, а те же финны под шведской культурой стали совсем европейцами. Пусть, мы будем ненавидеть, бороться с немцами, но мы в этой борьбе переймем от немцев и оружие для борьбы, т.е., культуру, а от кацапов за 260 лет что мы переняли? Сделались ворами, пьяницами и матерщинниками, чуть ли не вконец загубили свою культуру, испортили язык, а положительного ничего не приобрели, даже ненависти к кацапу не выработали в себе. При всякой борьбе нашей интеллигенции за свои национальные права наш народ то и дело переходил на сторону Москвы: так было при Мазепе, так было и при большевиках. Скажут мне, что Мазепа^{141} по теперешней терминологии был «буржуй», а царь Петр кого поддерживал в государстве? Демократ Гордиенко^{142} это понимал и хоть ненавидел «буржуя» Мазепу, но все-таки уговорил запорожцев выступить против деспота Петра. Царь Петр и большевик Муравьев совершенно одинаковые обращения писали к украинскому народу, только царь говорил, что он будет защищать бедный народ от «своекорыстной старшины», а Муравьев писал, что пришел освободить украинский народ от «буржуазной Рады», а по сути они одинаковые деспоты-централисты московские.

Александр Филаретович не дает мне проходу: все доказывает, что мне все же надо взяться за организацию правительства, хоть и из немецких рук, потому что иначе немцы обратятся к элементам совсем нежелательным или даже враждебным нам, потому что с этим правительством они не могут навести порядок и покой на Украине. Он говорит, что надо себя принести в жертву на благо украинской державы, что история меня оправдает, а украинское общество знает меня, доверяет мне и будет целиком на моей стороне. Но общество, говорю, знает, что с моим именем связывается контрреволюция, что я не сторонник социализации, которую завело или заводит наше правительство. Александр Филаретович на это отвечает, что все знают, что контрреволюция неизбежна, и лучше, если она будет делаться моими руками, чем чужими, потому что держава тогда останется украинской. Но я все-таки упираюсь, отговариваясь своим нездоровьем и малодушием; наконец, начали мы составлять возможный кабинет из желательных людей. Из нынешних министров я бы ничего не имел против Прокоповича, Шелухина, Климовича^{143}; против Ткаченко, пересадив его как эсдека на министра труда, а на министра внутренних дел пригласил бы В.К.Королива, которого я давно знаю как человека умного, честного и решительного, а на эту должность теперь нужен смелый человек, который бы не боялся проявить всю «полноту власти». На министра торговли — Никовского, железнодорожного — С.Шемета. Ну, а что делать с Грушевским? Его же нельзя иметь в оппозиции, потому что это значит иметь против себя огромное количество людей и ко всем трудностям добавить еще и борьбу за его личность. Легче всего разрешил этот вопрос Левко, который был при нашем разговоре, сказав, что Грушевского надо повесить на Ц. Раде вместо украинского герба. Но это можно, даже должно, записать в мемуарах, но сделать этого — не сделаешь. Надо бы для него придумать какую-нибудь почетную должность, например гетмана, но каковы будут его функции? С Парламентом надо было бы немного подождать, а потом созвать Совет из представителей земских и городских самоуправлений и наделить их правами и обязанностями законодательной Ц. Рады, но это сделать тогда, когда все успокоится, утихнет и в селах, и в городах. Думается, что моя аграрная программа — ограничение частной собственности 200-300 десятинами, в зависимости от сельскохозяйственных условий губернии и распродажа оставшейся земли крестьянам, успокоила бы село, потому что землевладельцы получили бы облигации, а крестьяне — землю, заплатив какую-то часть денег наличными, тогда и в казне государственной были бы деньги, и их не нужно было бы раз за разом печатать, вконец обесценивая их. В городах надо, не раздражая меньшинств, твердо вести дело украинизации державы. Все это так легко писать, а взяться за осуществление — нет духа! Целый век человек жил под землей, копаясь там, что-то и как-то делал, и вдруг говорят тебе вылезать на ясный свет на широкий простор, где надо ожидать откровенную борьбу и тайную интригу, колоссальное напряжение нервов и тяжелый труд, одним словом, как прадеды наши говорили — «до булавы — надо труда и головы», а я свою голову не считаю настолько способной и ненавижу борьбу, а люблю покой, мир и тишину.

Долго я размышлял, проводя ночи без сна, наконец согласился, но, опасаясь, чтобы немцы с австрийцами не поделили Украину, поставил Александру Филаретовичу такое условие, что мы будем иметь дело только с германцами, а австрийцы должны убраться с Украины, а причитающийся хлеб они получат. На этом согласились, и он пошел договариваться с немцами. Поздно вечером он приходит и говорит, что немцы не могут принять это условие, потому что это значило бы объявить войну Австрии. Если так, то это похоже на то, о чем рассказывал В.Писнячевский^{144}, приехав из Одессы. Ему говорили австрийцы, очень солидные люди, что они заранее договорились с германцами, которые возьмут себе Северо-Восточную Украину, а австрийцы — Юго-Западную. Таким образом, никакой независимости в действительности у нас не будет, а возможно, что Украина будет разделена, как я и предсказывал. Австрийцы (понимай — поляки) заберут себе Правобережную Украину с Одессой, а немцы, столковавшись с кацапами — Левобережную т.е. Донецкий бассейн. При таких условиях брать на себя организацию кабинета министров я решительно не считаю возможным.

Нынешнее правительство с Грушевским во главе позвало немцев и австрийцев, так пусть же оно и отвечает перед историей.

Говорят, что немцы заставили премьера^{145} загладить впечатление, которое произвели досадные для них дебаты в Раде по поводу распоряжения Эйхгорна, что Голубович и сделал, но как-то очень невнятно. Что касается аграрной реформы, то правительство согласно не трогать участки менее 40 десятин и сделать некоторые изменения в кабинете. Петрусь от имени премьера сделал мне предложение занять место министра земельных дел, М. Леонтовичу — торговли и промышленности, Д.И. Дорошенко — внутренних дел, а Скорописю — иностранных, но они не сговариваясь, отказались, не знаю, чем мотивировали свой отказ другие, потому что я с ними об этом не говорил, а я сказал, что на 40-ка десятинах не соглашусь, я твердо стою на земском и думском цензе, т.е., 150 дес. в центральной Украине, а в степной — 250, хотя это можно и уменьшить до 200 десятин.

Немцы стали мягче в обращении с нашим правительством; рассказывают, что они теперь озабочены тем, чтобы можно было без пререканий и неприятностей побольше вывезти хлеба с Украины. Возможно, что это — результат событий на западном фронте. Кажется, получается так, как у того кузнеца с лемехом, из которого в конце концов вышел пшик. Сначала немцы думали сделать прорыв на Амьен и отрезать треугольник с английской армией (лемех), затем сузили до Альбера (чересло), затем к Армантьё (исток), затем до Ипра (шило) и в конце концов, пожалуй, закончится пшиком. В банке мне сказали, что в связи с этим и курс немецкой марки вдруг сильно упал. Страшновато становится, а тем временем поживем — увидим! Видимо, в связи с этим немцы отклоняют всякие предложения по изменению нашего правительства. Говорят, что отклонено предложение инженера Демченко^{146}, малоросса, который мостил киевские улицы и на этом построил себе несколько огромных домов, который с сахарозаводчиками и финансистами поляком Щемтовским и евреем Добрым^{147} являются представителями крупной буржуазии на Украине. Отклонено предложение крупноземельной аристократии с князьями Голицыным^{148} и Кочубеем^{149} во главе, потому что оба эти течения ориентируются на «великую, единую и неделимую». Делегату от мелких землевладельцев, Володе Степанковскому^{150}, сказали, что еще не известно, какую силу имеет это общественное движение. Надо заметить, что все три эти течения — монархические и просят у немцев хоть Гогенцоллерна^{151} какого-нибудь, или пусть Габсбурга^{152}, но с приданым, с Галицией и Буковиной, чтобы и назывался он гетманом Этосторонней, Потусторонней Украины, Галиции и Буковины. Две первых группы держатся конспиративно, а партия демократов-хлеборобов^{153} созывает на 28 апреля съезд, в крупнейшем в Киеве зале, надеясь на приезд большого количества людей сочувствующих, если те не побоятся, потому что «пролетария» таки пугает «буржуев»: Например, Шемета, который ходил с хлеборобами по министрам, «пролетария» спалила до основания, а когда он в Пирятине хотел созвать маленький подготовительный съездик хлеборобов-собственников, то председатель крестьянского союза прилюдно ему сказал: «У меня есть ребята такие, что по одному моему слову просто убьют вас на том съезде и все! Так что, только попробуйте созвать». При такой свободе собраний надо быть героем, чтобы ехать на съезд.

Сегодня приехал В.К.Винниченко, которому мы страшно обрадовались. Он как уехал из Киева в первые дни наступления большевиков, так с тех пор и слуху о нем не было. Говорили, что большевики его расстреляли, — были такие, кто это видел своими глазами, — другие рассказывали, что он уже сошел с ума, что у него прогрессивный паралич и т.п. Оказалось, что он несколько дней скрывался в Святошино, а потом поехал в Крым, но свернул с того пути и отправился в Бердянск, где и пересиживал все время среди большевиков. Там его и ограбили и не раз хотели расстрелять, хотя он там проживал по паспорту городского учителя. При всем том большевистская пресса, — а он там читал только ее, — произвела на него очевидное воздействие, потому что теперь он все говорит о необходимости заведения государственного социализма, об уничтожении денег и введении трудовых единиц[47] и прочей галиматье. Доказывает, что это все можно легко сделать, и большевики сделали бы, если бы им не мешали. Жалеет, что Ц. Рада перед приходом большевиков не передала власть своим большевикам и левым эсерам. Я, зная, что Винниченко не может спокойно вспоминать фамилию Грушевского, смеясь, говорю ему, пусть он объединится со своим единомышленником Грушевским, потому что и тот говорил, что надо переизбрать Ц. Раду, выбросить из нее буржуазные элементы, установить советскую власть и теперь говорит, что Украина должна быть «оплотом социализма», что нужно твердо проводить социализацию земли и т.д., тогда и у нас будут свои Ленин и Троцкий^{154}. Но тогда говорю, и против Вас будет такое возмущение в интеллигентно-буржуазных кругах, как против Грушевского, которого некоторые его знакомые не могут спокойно вспоминать. Как-то после собрания Общества содействия науке и искусству, на которое не пришел Грушевский, надо было сообщить ему об избрании новых членов, но ни у кого не было желания идти к нему, а я охотно согласился сообщить ему, так В.М.Леонтович, после собрания, когда мы остались вдвоем, говорит мне: «Я удивляюсь, как у Вас есть желание видеться с таким мерзавцем!» А когда я запротестовал против таких эпитетов по отношению к Грушевскому, говоря, что нельзя так ругать человека за то только, что он других убеждений чем мы, то Леонтович раздраженно, аж дрожа и как-то подскакивая, воскликнул: «С какой охотой я бы его по морде, по морде; всю бороду ему повыдергивал бы…» На это я, смеясь, говорю, что Вы все время за глаза так бахвалитесь, а как встретитесь, то расцелуетесь, так как Вы — известный любитель целоваться. — «Ни за что!» — ответил Леонтович.

Но через несколько дней он, встретившись с Грушевским, не решился выказать ему свое возмущение против него и расцеловался! А когда я заметил, что получилось так, как я говорил, то Леонтович ответил: «Но я так холодно его поцеловал, что он второй раз не полезет целоваться».

Три дня назад я выехал как представитель «Старой Громады» с комиссией по благоустройству могилы Т.Г.Шевченко.

Комиссия состояла из представителей губернского земства — председателя Петлюры, члена Снижного^{155}, архитектора, специалиста по укреплению провалов, лесовода, садовода, комиссара могилы В.К.Королива^{156}, — всего из десяти душ, а в Каневе еще примкнули к нам член уездной управы и городской голова. Там мы советовались о том — как обустроить могилу, сколько земли прирезать вокруг могилы, сделав ее государственной, как овраги надо закрепить, где развести парк, куда сделать выезд на гору, откуда провести воду, где поставить летние бараки для приезжих и т.д.

Всю дорогу на могилу и обратно мы обсуждали факт разоружения немцами наших пленных-синежупанников, политическое положение Украины и выражали по этому поводу свои соображения. Все были уверены в том, что немцы разгонят Ц. Раду и захватят власть в свои руки, а когда Шеметы соберут импозантный съезд мелких собственников-демократов, то немцы передадут им управления Украиной. Когда мы, возвращаясь из Канева, подъезжали к Киеву, то капитан обратил наше внимание на то, что на пристанях вместо украинских флагов висят везде немецкие, сердце как-то сжалось тревожно и мы все замолчали, а когда мы сошли на берег, то тут уже узнали, что Ц. Рада и министры арестованы, но никаких подробностей не знали. Когда я увидел большую толпу вокруг Ц. Рады, то вышел из трамвая и подошел к эсеру Стасюку^{157}, единственному моему знакомому, который там был, и он мне на мой вопрос с досадой коротко ответил, что с помощью Шеметов осуществилась немецкая оккупация, и тогда мне стало как-то легче на душе. Дома от Льва и Владимира Кирилловича (Винниченко. — Ред.) я узнал, что арестован только военный министр, а Раду на заседании лишь обыскали и отобрали оружие, у кого было. Произошло это все, как говорится, вот по каким причинам. Неожиданно кто-то похитил из дома финансиста Доброго, о котором я уже говорил, как о представителе крупной буржуазии, который был в товарообменной комиссии, и возникло подозрение, что этот арест произведен по приказу министра внутренних дел Ткаченко. Затем, в некоторых частях города были нападения и убиты несколько человек немцев; немцам донесли, что военный министр Жуковский^{158} и Центральная Рада агитируют против них. Тогда Эйхгорн издал приказ о создании немецких полевых судов, которые будут судить за все уголовные и политические правонарушения, а украинскому суду остаются мелкие и гражданские дела. Этот приказ очень возмутил всех членов Ц. Рады и они на закрытом заседании постановили обратиться в Берлин с протестом против вмешательства здешнего немецкого командования в украинские внутренние дела. Во время этого заседания в зал ворвались немцы, обыскали членов Ц. Рады и забрали протокол заседания.

А тем временем с Шеметовским съездом украинских хлеборобов-демократов случилась такая оказия. Киевская организация Всероссийского союза земельных собственников, узнав из газет о том, что на 29-е в Купеческом собрании назначен съезд хлеборобов-демократов, назначила на это число и свой съезд в Киеве, в цирке, приняв все меры, чтобы съехалось как можно больше крупных землевладельцев и позаботившись — всякими правдами и неправдами, — о том, чтобы переманить к себе тех, кто приехал на украинский съезд. Это им удалось как нельзя лучше из-за темноты и несознательности наших крестьян, и в результате на съезде всероссийской (или, как они назвались, «всеукраинской») организации собралось, говорят, до 8 тысяч народу, которые постановили сбросить Ц. Раду; отменить все универсалы о земельной собственности и выбрали и рукоположили на Софийской площади гетмана — придворного царского генерала Павла Скоропадского, потомка бывшего гетмана «Насти»^{159}, который уже должен сформировать кабинет министров и с помощью немцев разогнать Ц. Раду. Получается, что дело обстоит гораздо хуже, чем мне сказал Стасюк, потому что теперь нет уверенности, что украинская государственность удержится.

Вчера вечером начали осуществляться планы «Всероссийского союза земельных собственников» ^{160}. По немецкому приказу Сечевые стрельцы (около тысячи человек), охранявшие Ц. Раду, должны были перейти в Лукьяновские казармы, а помещение Ц. Рады заняли нанятые Скоропадским русские офицеры, ими же были заняты все министерства, они разъезжают по городу, арестовывают министров, их товарищей и крупных чиновников, в числе других, в одном автомобиле вместе с министром почт Сидоренко^{161} арестовали и моего Петруся, которого через некоторое время немцы выпустили. На допросе Петрусь демонстративно не хотел понимать русского языка, а потому его допрашивали на французском языке, пока не нашли офицера, который мог говорить по-украински. Никаких газет нет, говорят — все конфисковано. Все социалистические фракции Ц. Рады собрались на совещание и решили отозвать универсалы о земельной собственности, оставить нетронутыми 50 дес., а остальное выкупить за деньги, распустить Ц. Раду и обратиться к немцам с просьбой не давать власть Скоропадскому, потому что он придерживается русской ориентации, а передать власть свидомой украинской буржуазии, которая заботилась бы об организации украинской державы. Говорят, что германский уполномоченный Мумм^{162}, выслушав делегацию, будто бы обратил особое свое внимание на то, что Скоропадский — русской ориентации, но ничего утешительного не сказал, отговорившись тем, что они по приказу из Берлина не могут вмешиваться во внутренние дела Украины, делая вид, будто этот переворот сделали сами украинцы без участия немцев; между прочим, Мумм заметил, что они давно намекали и даже прямо говорили премьеру Голубовичу, что не потерпят социалистических экспериментов, которые проводит украинское правительство, но на это не было обращено никакого внимания, и вот теперь ясно видно, что социалистическое правительство не опиралось на жизненную почву, не имело никакой поддержки в массах, а витало в фантастических мечтах и теперь пало от легкого напора мелких землевладельцев. К вечеру по городу был расклеен и разбросан такой манифест (Грамота) Скоропадского^{163} на русском и безграмотном украинском языке:

Говорят, что Скоропадский никак не может сформировать кабинет из украинцев, потому что ни одна украинская партия не хочет работать под Гетманом; с Шеметами он разошелся из-за инцидента со съездом, а немцы тем временем не соглашаются на кабинет из русских, потому что боятся русской ориентации. Сегодня, узнав об этом, к главному немецкому войсковому генералу Гренеру^{164} ездила депутация от эсдеков (Винниченко), от социалистов-федералистов^{165} (С.Ефремов), от соц.-революционеров (Салтан)^{166} и Макаренко^{167} от самостийников, по вопросу — нельзя ли сбросить Скоропадского и организовать деловое украинское министерство. Гренер ответил, что уже поздно, что они давно говорили Голубовичу, что надо вести другую земельную политику и не враждовать с немцами, а Ц. Рада подняла вместе с Голубовичем шум против первого приказа Эйхгорна, хотя с Голубовичем немецкое правительство советовалось по поводу этого приказа, и он ничего против него не имел. В конце концов, Гренер посоветовал войти в контакт со Скоропадским и работать вместе с ним, а Голубовичу и Грушевскому лучше было бы поехать на отдых на какой-нибудь немецкий курорт, потому что здесь они не могут быть уверены в безопасности своей жизни, потому что против них все так возмущены. Не знаю, как себя чувствует Грушевский; думаю, что ему теперь должно быть очень тяжело. Есть слух, что даже на него было нападение, что какой-то стрелец, или русский офицер, ударил его на автомобиле штыком, но не попал, а только прорвал рукав шинели, в которой был Грушевский, а Марию Сильвестровну^{168}, говорят, немного ранил.

Во всем этом деле Грушевский переполитиканствовал, по поговорке — «на всякого мудреца — довольно простоты». Я доказывал ему, что надо строить государство на среднем земельном собственнике, потому что беднота — элемент ненадежный и не поддержит Ц. Раду в тяжелый час, как не поддержала в борьбе с большевиками. Я говорил ему, что наверняка крупные землевладельцы, опираясь на немцев, разгонят Ц. Раду — «Разве, — говорю, — Вы хотите в конце концов отойти от политики с красным флажком в руках?» На это он в сердцах мне ответил: «Это эсдеки с Вашим сыном отошли с красным флагом, не желая поддерживать нынешней политики Рады^[49]; они требуют твердой власти, репрессий, хотят подписывать смертные приговоры, но чтобы исполняли их мы. Вот скоро соберутся на съезд представители союзов и тогда выяснится — стоит ли село за социализации земли или за частную собственность, тогда такую земельную политику и поведет Ц. Рада». Но эсеровское правительство съезда союзов не созывало, не доверяя им, а вместо того Ц. Рада решила созвать на 12 мая Всеукраинское учредительное собрание^{169}, в котором было бы 75% соц.-революционеров и большевиков, потому что те выборы приурочивались именно к тому времени, когда на Украине начали брать верх большевики.

Но теперь уже того собрания не будет, потому что настроение крестьян проявилось на съезде землевладельцев разгоном Ц. Рады и министерства и выбором почти самодержавного гетмана.

Все наши социалисты, начиная с соц. федералистов и до социалистов-демократов, которым упала с неба в руки украинская власть, систематически везде опаздывали. Когда самочинно, по инициативе Михновского, началась организация украинской армии, наши социалисты решительно выступили против нее и взяли под свою защиту Оберучева, который всеми силами боролся с идеей украинской армии. Потом уже само правительство озаботилось организацией армии, но приступило к этому тогда, когда вся армия была уже охвачена большевизмом. Одним словом, опоздали. Армия требовала немедленного мира, а Ц. Рада все тянула, пока большевики не обратились к каждому солдату с приказом — мирись, и не приступили к мирным переговорам. Тогда и наше правительство пошло на мир и подписало его, хотя большевики и не согласились на германские предложения, зато теперь все обвиняют украинцев за измену всем союзникам и Великороссии.

Так же опоздало наше правительство и с социально-экономическими реформами, все никак не могло догнать большевиков и снискать расположение сельской бедноты, а потому должно было обратиться к немцам за помощью против большевиков и против своей бедноты, которая шла за большевиками. Вернувшись из Житомира, Ц. Рада, вместо того, чтобы искать опору в среднем землевладельце, все-таки думала опереться на сельскую бедноту и подтвердила земельный закон о социализации всей земли. Но немцы решительно стали на сторону земельных собственников, т.е., такой формы землевладения, которая существует у них, и которую они считают лучшей. Несколько раз они предупреждали правительство, чтобы оно изменило свою аграрную политику, но правительство все стояло на социализации, а Грушевский в своих статьях в «Народной Воле»^{170} даже демонстративно отстаивал социализацию земли и доказывал, что Украина должна быть «оплотом» социализма. Так, будто эта социализация земли имеет что-то общее с социализмом. А когда власть оказалась в руках крупных землевладельцев во главе с гетманом Скоропадским, то теперь наши социалисты, отрекшись от социализации земли, бегают к немцам, чтобы вырвать власть у Скоропадского и сохранить хотя бы украинскую государственность, но немцы им на эти старания говорят: «Zu spät» т.е. уже поздно. Вчера и сегодня В.К.Винниченко и Левко с утра до вечера были на совещаниях с соц.-фед.^{171}, все уговаривают их взять портфели уже хоть от гетмана Скоропадского, потому что иначе их заберут неукраинцы. Но несомненно ничего из этого не будет, потому что Скоропадский объявил свободную продажу земли, т.е., вернул всю землю предыдущим владельцам, а с.-фед. думают ограничиться 50-ю десятинами. То есть, опять опоздают и уже и Скоропадский их не захочет взять в кабинет.

Надо заметить, что я снова заболел от этих событий и три дня лежал, а сегодня, услышав, что Н.П.Василенко назначен премьером, пошел к нему на разведку. Он рассказывал мне, что вчера целый день уговаривал с.-ф-ов взять портфели в министерстве, но они упорно отказываются, чтобы не запачкать свое имя. Я, — говорит Василенко, — доказывал им, что не надо бояться грязи и навоза, если вы хотите посадить какое-то плодоносящее дерево или цветок, но они упираются, и поневоле я должен обратиться к кадетам.

— Но что будет с Украиной? — спрашиваю.

— Не беспокойтесь — Скоропадский и я твердо стоим на том, чтобы везде проводить украинизацию, правда, не резко.

— Но Вы, — говорю, — кадет, Вы будете тянуть в единую неделимую.

— Если обстоятельства сложатся так, что Украина должна будет объединиться с Великороссией, то это соединение я мыслю, — говорит Василенко, — только на федеративных началах и только тех, кто мыслит так же, я буду набирать в кабинет, если соц.-фед. откажутся принять участие.

С.-федералисты таки отказались, и Василенко сформировал кабинет кадетско-октябристский, в котором есть два-три украинца, или лучше сказать, малоросса, а с такими людьми разве можно строить украинскую державу? Естественно, что с первых же дней этого кабинета будет видно, что ничего общего с Украиной он иметь не будет, а это может повлечь страшные последствия. Говорят, что Грушевский, который бежал к Сечевым стрельцам в Луцкие казармы, уже благословил их на восстание против немцев. Крестьяне хвастаются, что они уже хлеба немцам не дадут, а соц.-революционеры, видимо, по инициативе Грушевского призовут «крестьянский союз» на восстание против немцев и начало аграрного террора против помещиков, которые на основе гетманского манифеста будут возвращаться в свои имения. Возможно, что немцев будут тайком убивать поодиночке, а немцы будут массами расстреливать крестьян и начнется такое, что в конце концов приведет на Украину вновь большевиков; уже сейчас некоторые из соц.-революционеров откровенно говорят, что надо позвать большевиков на помощь против немцев. А сегодня я слышал даже такую байку о причине разгона Ц. Рады. Будто Грушевский и Ц. Рада вошли в сношения с Лениным, чтобы вместе ударить по немцам, вот из-за чего немцы и разогнали Ц. Раду. Не знаю, чем закончится совещание всех украинских социалистических партий, которое продолжается вот уже несколько часов в Украинском клубе. Там должны решить — как относиться к гетманскому правительству — то ли бойкотировать его, то ли принимать участие в работе в канцеляриях и в администрациях, а может поднимут также вопрос и о восстании, потому что нашим социалистам хватит ума думать и над этим вопросом. Молодежи я не удивляюсь, но никак не могу поверить, чтобы Грушевский — старый такой, казалось бы, мудрый человек, — мог благословить на восстание. Неужели он не понимает, что это приведет наш край к полной руине, и может до прихода Москвы, а в результате снова к разделу Украины между Москвой и Польшей.

Оказалось, что на совещании постановили принять портфели в гетманском правительстве в том случае, если гетман будет только президентом и созовет парламент. Наметили министров и список их повезли к немцам, которые, наверное, опять скажут «Zu spät», так как они, очевидно, считают гетманство Скоропадского переходной ступенью к какому-нибудь Гогенцоллерну и, пожалуй, это будет лучший выход, потому что свои не смогут построить державу; непременно для этого нужен «варяг». Но своего короля немцы теперь не могут поставить, потому что Австрия потребует себе всю правобережную Украину. А если немцы победоносно закончат войну на западном фронте, то они с Австрией смогут сделать то же, что сделали в 1866 году при Садове, после войны с Данией за Шлезвиг; тогда они вместе с Австрией завоевали Шлезвиг, а когда Австрия захотела и себе кое-что из того, немцы разбили и ее. Пометка 20. V. 1918г.: Г. Гасенко^{172}, приехав из Берлина, рассказывает, что там ходит такой политический анекдот. Карл после обеда приглашает Вильгельма сыграть в карты, а Вильгельм отвечает: — Сейчас война, некогда играть в карты, а после войны мы с тобой сыграем в «66», намекая на 1866-й год т.е., то, о чем я писал 2. V. 1918г.

Соц.-фед.-ты разрешили, чтобы их члены вошли в теперешний кабинет без всяких условий и ограничений, но уже поздно, так как все портфели уже розданы. Все теперь видят, что держава украинская гибнет, что она попала в руки русских кадетов-октябристов, которые ее тянут к «единой, неделимой России», но уже поздно ее спасать. Еще на второй день после выбора гетмана Саша Шульгин^{173} прибежал к нам взволнованный с известием, что уже два украинца — Василенко и Леонтович, — согласились войти в кабинет, который формирует Н.Н.Устимович^{174} по поручению гетмана. На это я ответил: «Таки нашлось хоть два разумных человека».

— А я, значит, дурак, потому что я отказался, — говорит Саша, — войти в кабинет своего дядюшки.

Я ответил на это, что считаю необходимым, чтобы украинцы заняли все места в кабинете, таким образом взяли бы дело в свои руки, а гетман остался бы президентом Республики. Но наши партии, как начали совещаться и торговаться, так и без них кабинет сформировался. Теперь они ищут виновных в гибели украинской державы. Теперь и все социалисты пришли к тому убеждению, что украинскую державу погубили соц.-революционеры с Грушевским во главе, приняв закон о социализации.

— Но почему же вы, эсдеки, — говорю Винниченко, — голосовали за социализацию, а не вышли демонстративно?

— Меня, — говорит он, — тогда уже не было, а фракция наша совершила ошибку, обсуждая этот вопрос уже под обстрелом Киева большевиками, рассчитывая этим привлечь на свою сторону крестьянство.

— Хорошо, — говорю. — Я полностью оправдываю политику Ц. Рады. Перед большевистским нападением она вынуждена была делать все, чтобы не потерять свой авторитет, а вернувшись из Житомира, чтобы спасти державу, надо было немедленно издать универсал следующего содержания: Ц. Рада до сих пор опиралась на сельскую бедноту и городской пролетариат, и о них только и заботилась, но они не только не защищали Ц. Раду, а еще и помогали большевикам в борьбе с ней, потому Ц. Рада решила отменить земельный закон, отказаться от социализации и опереться на среднего землевладельца, который имеет от 10 до 150 десятин земли и издала бы соответствующий закон о выкупе латифундий. Тогда у крупных землевладельцев не было бы поддержки зажиточных крестьян, и они не смогли бы устроить тот переворот, который устроили сейчас, опершись на немецкую силу.

Масса слухов ходит по Киеву самого разнообразного содержания. Говорят, что кадеты разорвали отношения с англо-французами, потому что те уже поддерживают русских большевиков и вошли в контакт с немцами, чтобы те объединили вновь Россию хотя бы и с гогенцоллерновским императором во главе. Говорят, что финансово-торгово-промышленная партия в Германии не против, потому что ей так удобнее обоих использовать, и будет гарантия, что не пропадут деньги, вложенные в росс. бумаги, а военная партия заботится о создании украинской державы, чтобы не возродилась на страх Германии вновь большая, сильная Россия. Говорят, что кадеты вошли в гетманское правительство с намерением отсюда начать собирание России. И действительно, Василенко, приехав в октябре прошлого года из Петрограда, говорил, что теперь Россию может собрать только юг, потому что север т.е. Великороссия, совсем развалился, деморализовался. Злые языки говорят, что Василенко пошел в гетманский кабинет, потому что очень хотел быть министром, но возможно, что он тоже взялся за формирование кабинета как раз с надеждой восстановить «единую неделимую Россию», потому что он всегда был федералистом русской ориентации и сознательным противником независимой Украины, потому что по его мнению Украина не удержится суверенной между такими соседями, как Великороссия и Польша и будет захвачена той или другой, или обеими. По поведению немцев непонятно, чего они на самом деле добиваются — то ли единой России, то ли разбитой на небольшие государства. Я ни разу ни от кого не слышал, чтобы немцы говорили о «единой России», а о воссоздании Украины говорят очень много немцев значительного положения. Но они не хотят социалистической Украины, поэтому и сбросили эсеровское правительство и поставили буржуазное, а поскольку свидомой украинской буржуазии нет, так они составили кабинет из людей, которые называют себя украинцами, потому что Василенко, Лизогуб^{175}, Чубинский^{176}, Соколовский^{177}, Гижицкий^{178}, Кияницин^{179} называют себя украинцами, но русской федералистской ориентации, хотя они такие украинцы, что и украинского языка не знают.

Вчера на «понедельнике» у меня был С.П.Шелухин^{180}, бывший министр в кабинете Голубовича. Много интересного рассказал он о том кабинете. Оказалось, что у.с.д. (украинский социал-демократ) Ткаченко, министр внутренних дел, организовал охранку, набрав служащих из бывшего царского «охранного отделения»; что эта охранка с непонятной целью похитила Доброго и перевезла его в Харьков; что условия мира с Великороссией Грушевский с эсерами и эсдеками выработали втайне от эсефов и ни Шелухин, ни Прокопович, ни Чоповский^{181} так и не видели тех условий, а тем временем делегация уже выехала в Курск. Возможно, отсюда и пошли слухи о том, что Грушевский хочет войти в соглашение с Лениным, чтобы изгнать немцев. Эсефы, возмущенные таким поведением, и решили выйти из кабинета, как раз накануне переворота. Шелухин говорит, что он решительно стоял на том, что надо эсефам войти в кабинет Скоропадского. Он говорил, что если ступица не наша, то надо хоть вставить свои спицы, тогда колесо будет наше, что «не надо бояться запачкаться, когда мать тонет в луже», но социалисты-федералисты все-таки не позволили своим членам войти в гетманское правительство, а теперь уже раскаиваются и всем членам своей партии разрешают войти в кабинет, но там уже все места заняты. Вообще, наши эсефы, как и русские кадеты, это самая слепая партия. Она из Демократически-Радикальной^{182} перекрасилась в революционный защитный цвет и не хочет считать себя буржуазной, а хочет быть социалистической, вот это и меня от нее отвернуло, а в Д.-Р. я был со дня ее начала. Потом пришел Д.И. Дорошенко и рассказал, что он, будучи давно знаком со Скоропадским, в тот день был приглашен на завтрак к гетману. Скоропадский сожалел, что Дорошенко не было в Киеве, когда формировался кабинет, а то бы он пригласил его взять какой-нибудь портфель; в конце концов сказал, что поговорит с премьером Лизогубом, нельзя ли заменить кого-нибудь. Говорил, что он будет решительно отстаивать самостийную, независимую Украину и никакой русской ориентации не допустит, при этом обратился к своей свите, которая завтракала вместе с ним, со словами, что он уверен в том, что все присутствующие уже через три месяца будут говорить по-украински. Гетман очень сожалеет, что украинские партии уклонились от участия в его правительстве, а между тем он намеревается держаться демократического направления, думает выкупить латифундии и парцеллировать их среди крестьян. Вообще, дела обстоят не так страшно, как думалось сначала, но эсеры, очевидно, замышляют-таки какое-то восстание, потому что распространяют по селам апокрифический манифест гетманский, в котором говорится, что он, будучи сам помещиком, будет защищать интересы обиженных помещиков, а крестьян будет наказывать за те убытки, которые они причинили помещикам, захватив землю и разворовав инвентарь. Такой манифест может действительно возмутить крестьянство, и оно начнет вырезать помещиков и немецких солдат, которые их защищают; в результате немцы будут жестоко расправляться с крестьянством, и кто знает, к чему это все приведет; во всяком случае это приведет только к разрушению Украины, к ее ослаблению, которым воспользуется тот из соседей, кто будет сильнее.

Есть слух, что немцы, подозревая Дорошенко в симпатиях к Австрии, не разрешают ему портфель иностранных дел. Очень жаль, потому что Дорошенко намеревался протянуть Шелухина на судебного министра, а А.И.Лотоцкого^{183} на министра по делам религии, а это было бы очень важно в интересах отделения нашей церкви от великорусской. А немцы все говорят, что они не вмешиваются в наши внутренние дела. Мне передавали разговор с одним немецким дипломатическим агентом. На упрек, что немцы по договору обещали только помогать Украине освободиться от большевиков, а они разогнали Ц. Раду и свергли правительство, немец ответил, что Ц. Рада и бывшее правительство тоже были большевистскими, и для блага и спокойствия Украины нужно было ее освободить и от этих внутренних большевиков! А между тем это освобождение, кажется, спокойствия не принесет, по крайней мере, не скоро оно наступит. На 12-е мая, как известно, было назначено (Всеукраинское. — Ред.) Учредительное собрание, а перед ним съезды эсдековские и эсеровские. Кроме того, был созван съезд крестьянского союза; и на эти съезды уже начинают съезжаться люди. Немцы обыскивают приезжих на вокзале и на пристани и всех делегатов отправляют обратно по домам, а комитет крестьянского союза, говорят, арестовали. Очевидно, это не должно успокоить село, а наоборот. У Грушевского, говорят, очень воинственный настрой, и он все шушукается с эсерами, намереваясь-таки поднять мятеж, организовавшись где-то на юге, под защитой якобы австрийского правительства, которое вовсю кокетничает со свергнутым правительством. На днях приезжал австрийский посол Флейшман^{184} к Винниченко, А.Шульгину и другим и выражал им сожаление по поводу того, что немцы совершили coup d'état^[50], и симпатии австрийцев на стороне социалистического правительства, а с Грушевским, говорят, австрийцы ведут какие-то конспирации.

Вчера я был у В.М.Леонтовича, который настроен теперь очень бодро. Опасность для украинской державы его не волнует, потому что его давний знакомый Лизогуб заверил его, что никакой русской ориентации быть не может, что весь кабинет твердо стоит на независимости Украины, и Леонтович абсолютно верит в искренность Лизогуба, потому что экономический интерес нашей буржуазии лежит не в объединении с Россией, а в отдельной независимой Украине. Правда, есть опасность, что Украина долго будет только территориально украинской, а национально будет общероссийской, потому что украинские партии отказались участвовать в кабинете, но Скоропадский и в этом смысле не теряет надежд и хвалится, что он быстрее, чем Винниченко и Голубович украинизирует Киев. Как быстро меняются в зависимости от обстоятельств и наши идеалы! Еще не так давно мы только мечтали о территориальной автономии Украины, как о далеком идеале. Мы мечтали о своем сейме, в котором будут господствовать общероссы В.Шульгин^{185}, с одной стороны и В.Короленко^{186}, с другой, а потом, со временем, по мере демократизации избирательного права украинская стихия должна была бы понемногу вытеснять русскую и в конце концов Украина воскресла бы. Теперь, после экспериментов социалистического украинского правительства вновь приходится все надежды возлагать на украинскую стихию, которая со временем из территориальной Украины сделает-таки национальную.

Несколько дней назад в Киев приехал с секретарем Шмидтом^{187} известный немецкий экономист, председатель немецко-украинского общества проф. Рорбах^{188}, который давно уже проводит в немецкой прессе идею о необходимости в интересах Германии построить независимую украинскую державу. Они проводили отдельные совещания с эсерами, с эсдеками и эсефами, знакомились с мировоззрением и надеждами каждой партии, желая получить как можно больше информации об Украине. По рекомендации А.Ф.Скоропися они обратились и ко мне, а я их пригласил к себе на «понедельник», созвав людей всяких направлений, которые еще не виделись с ними на партийных совещаниях. Рорбах и Шмидт уверяли нас, что немецкое правительство не имеет никаких намерений снова восстанавливать «единую, неделимую», так как хорошо понимает, что для Германии в этом таится наибольшая опасность в будущем. Через 40 лет население «единой» достигло бы 300 миллионов, а Германии — только 80, так что Россия раздавила бы Германию, которая со своей территории не смогла бы уже прокормить свое население. Германии необходимо раздробить Россию и войти в тесные отношения с Украиной, тогда Германии не страшна коалиция Англии с Францией и Великороссией, потому что они не смогут так блокировать Германию, чтобы она не получала себе хлеба с Украины, самой плодородной страны бывшей России. На это мы заметили:

— Если так, то зачем же немцы передали власть на Украине людям, которые тянут к «единой»?

Рорбах это объясняет так. Эсеровское правительство со своей социализацией земли было совершенно невыносимо для немецкого правительства; его надо было убрать — и заменить несоциалистическим, но обязательно украинским. Немецкое командование, состоящее из фонов и баронов, завязало здесь в хорошие личные отношения с людьми своего класса — с русской аристократией, которая и выдвинула Скоропадского как украинского аристократа на Главу правительства, а он заверил немцев, что создаст самостийную украинскую державу, потому что сам все время мечтал об этом — он украинизировал корпус, которым командовал, стал затем во главе вольного казачества, которое организовалось на Киевщине и т.д. Немцы, видя до сих пор в Украине только социалистов, которые и в Германии им ненавистны, очень обрадовались Скоропадскому и помогли ему захватить власть. Скоропадский, говорят, искренне принялся за строительство Украины и думал с помощью украинского черносотенного помещика Устимовича сформировать кабинет, но никто из украинцев в его кабинет не захотел идти, тогда он поручил Н.П.Василенко набирать хоть из неукраинцев, таких, которые будут стоять твердо на украинской державности. Но оказалось, что таких неукраинцев нет, и все новые министры начинают вытеснять украинский элемент из министерств; всех комиссаров губернских и уездных заменили бывшими исправниками и приставами; одним словом, пошла полная реакционная русификация, подготовка к объединению с Россией. Мы доказывали Рорбаху, что нужно как можно быстрее этот кабинет заменить новым, но он сомневается, возможно ли это сделать сейчас, потому что это значит, что надо создать кризис власти, на что немецкое командование не пойдет, а возможно постепенно частично заменять наиболее нежелательных министров украинцами. Прежде всего, говорит Рорбах, надо посадить своего министра иностранных дел, чтобы кто-то чужой не испортил отношений Украины с другими государствами. Затем нужен свой министр культа, который быстро сделал бы автокефалию церкви, независимость ее от Москвы, тогда духовенство не тянуло бы к «единой, неделимой». На это Винниченко, как эсдек, заметил, что для нас это не имеет значения, потому что народ наш вовсе не клерикальный и т.д., но Рорбах доказал ему, что все-таки лучше, если будет свое родное духовенство, со своей, а не московской ориентацией. Затем нужны свои министры образования и судебных дел, а остальные пока что могут быть и чужие, лишь бы у них не было явного стремления к Великороссии. Надо как можно скорее взяться за парцелляцию больших земельных участков и передать их из чужих рук в свои крестьянские, но это может делать и неукраинский министр, лишь бы был истинный демократ.

— Итак вам, — говорит Рорбах, — сейчас надо провести этих четырех министров, и я попробую поговорить с местными генералами, а если не смогу их убедить, то, может, мне это удастся сделать уже в Берлине.

Наши социалисты, естественно, опять отнеслись отрицательно к этим компромиссным предложениям, они все надеются, что немцы вынуждены будут убрать этот кабинет с гетманом во главе и снова позвать к власти социалистический кабинет. До сих пор крестьяне съезжаются на съезд; их не пускают в Киев, арестовывают, высылают домой, а они все-таки собираются на совещания то здесь, то там и выносят резолюции, в которых не признают ни гетмана, ни его кабинет, зовут народ к восстанию, но организованному, в какое-то определенное время, назначенное центральным комитетом. В «Киевской Мысли» напечатано, что бывший министр земельных дел эсер М.Н.Ковалевский за день до переворота получил 5 миллионов марок за хлеб, которые никуда не передал. Ходят слухи, что он эти деньги взял для эсеровской партии, и на эти деньги теперь ведется организация восстания. Все возможно! Тем более, что эсеры имеют моральную поддержку в лице Грушевского. На днях я встретил Марию Сильвестровну и посоветовал Михаилу Сергеевичу выехать за границу, потому что политическая карьера его уже закончена, а жить здесь ему опасно, потому что, может, опять какой-то фанатик-москвофил бросится на него. А она ответила мне, что есть уверенность в том, что немцы уже не долго будут господствовать здесь, а когда я на это заметил, что если немцев здесь не будет, то нагрянет к нам Москва, то она ответила: «Ну, может, с тем мы как-то управимся». Очевидно, у эсеров есть надежда на то, что они выгонят немцев и вновь захватят власть в свои руки. Пустая надежда! Революция закончилась, наступила общая усталость и теперь надо заботиться о том, чтобы реакция не пошла слишком глубоко и не потянула далеко назад и не привела нас вновь к «царю-батюшке». Нам надо держаться немца, как репей кожуха, потому что судьба наша тесно уже связана с Германией.

Когда Рорбах сказал, что немцы, после того как наведут порядок, выведут из Украины войска, то я ответил ему:

— Нельзя выводить из Украины немецкие войска, пока украинская держава не станет на ноги; лет через 50, когда мы станем совсем культурными людьми, тогда мы уже не будем нуждаться в немцах, а сейчас я хотел бы, чтобы немцы нам и своего принца поставили королем, так он скорее наведет порядок, чем наш гетман. На это Рорбах ответил, что все германские прогрессивные партии будут решительно против, если бы Вильгельм действительно захотел посадить нам короля, потому что немцы не хотят, чтобы на них жаловалась вся Европа.

Ходит масса слухов, но все они ненадежные. Говорят, что гетман, не зная каким образом навести порядок, решил податься в отставку, но неизвестно, кому он будет подавать прошение — то ли Эйхгорну, то ли Вильгельму? А на селе, говорят, действительно неспокойно: убивают помещиков и тех хлеборобов, которые ездили на выборы гетмана, жгут панские усадьбы, пасут скот на озимых хлебах, посеянных на панских землях, чтобы не досталось немцам хлеба. Говорят, что немцы, обеспокоенные этими волнениями, думают сменить кабинет, сформировав новый из более популярных лиц с национальной стороны, чтобы хотя бы интеллигентные украинские круги удовлетворить. Сегодня был у меня В.Липинский^{189} и говорил, что гетман вызывает на завтра к себе Михновского, видимо, поручит ему сформировать кабинет. Межпартийная организация СУП^{190}, т.е., союз украинских партий уже составила список министров, который должен представить гетману Михновский. Липинский пришел ко мне с просьбой взять на себя портфель земельных дел и я решительно отказывался, но он доказывал мне, что на моем имени помирятся и крупные землевладельцы, зная, что я не допущу полного ограбления, согласятся и крестьяне, зная меня из моих статей в «Раде» как врага латифундий; я уверял, что широкие круги совсем меня не знают, а знают разве что украинские интеллигентные кружки. Липинский уверяет, что меня широко знают как автора «Бесед»^{191}, которые разошлись в сотнях тысяч экземпляров, и как издателя «Рады», которая на протяжении девяти лет была единственной украинской ежедневной газетой, в конце концов я сказал, что если мое имя действительно поможет добиться нового кабинета, то я согласен себя выставить, но наверное из-за плохого здоровья я не смогу быть министром и передам портфель по возможности кому-то более способному, чем я. Но мне не верится, чтобы немцы полностью заменили этот кабинет, скорее всего, они сделают, как говорил Рорбах, т.е., будут по одному постепенно заменять нежелательных министров. Есть слух, что они таки согласились портфель иностранных дел дать Дорошенко. Сегодня слышал, что Скоропадский должен ехать с визитом к Вильгельму^{192}, это хорошо, потому что это еще больше его скомпрометирует в общероссийских кругах и теснее свяжет его с Германией. Говорят, что помещичьи круги, которые посадили его на гетманство, уже недовольны его украинской ориентацией, его требованиями от своего окружения обучиться украинскому языку за три месяца под страхом лишиться своих должностей; они надеялись, как и кадеты, что он будет тянуть к объединению с Россией, а он то ли искренне, то ли под немецким давлением подчеркивает, что всеми силами будет работать над построением самостийной украинской державы.

Позавчера было открытие клуба в новом помещении. Старейшины пригласили на этот праздник немецкое и австрийское командование, а когда встал вопрос — приглашать ли гетмана, то большинство старейшин высказалось против, но получилось так, что гетман сам набился, вызвав к себе председателя клуба. Может и так, а может сторонники гетмана нарочно так сделали, чтобы таки был гетман на открытии. Об этом празднике передаю сведения по газете «Видродження»^{193}.

Вообще впечатление от вечеринки было какое-то кислое, хотя всех порадовали слова гетмана о том, что он стоит на почве «самостийной независимой Украины», о чем он говорит везде, всем, а тем временем его кабинет ведет русско-реакционную политику.

Я снова ездил с комиссией на могилу, но, видимо, из наших стараний по крайней мере этим летом ничего не выйдет, потому что до сих пор не выяснилось, как к нашим проектам отнесется гетманский кабинет с Лизогубом во главе. Хотя, может, Лизогуб и отнесется благосклонно, потому что он еще при самодержавном правительстве, будучи председателем Полтавского губернского земства, говорил, что «Кобзарь» всегда будет его настольной книгой, что он очень уважает Шевченко, который был личным другом его отца и даже из ссылки переписывался с ним.

По дороге мы слышали много всяких невероятных слухов о боях крестьян с немцами. Под Каневом давно уже немцы окружили польский корпус^{199}, перешедший еще при самодержавном правительстве из Польши в Россию, чтобы его обезоружить. До разгона Ц. Рады крестьяне помогали немцам, а теперь они уже начали поддерживать поляков, которые заявили им, что они воюют с немцами «за вашу и нашу свободу», на этой почве, говорят, случались у крестьян столкновения с немцами, но немцы в конце концов голодом вынудили поляков сдать оружие. То же самое происходит и вокруг Золотоноши с целым рядом сел: они, окопавшись, не хотят сдавать оружия, а немцы окружают их со всех сторон артиллерией. Говорят, что в той местности крестьяне убили поодиночке больше десятка немцев и не хотят выдать ни виновников, ни оружия. Рассказывают, что зажиточные крестьяне стоят за гетманское правительство, потому что оно разогнало земельные комитеты и вернуло им землю, которую захватила «пролетария», а беднота проводит против них «аграрный» террор — поджигает, убивает из-за угла, портит посевы, немцы же пытаются навести порядок, обезоружить бедноту, арестовывают виноватых, вот из-за чего беднота и враждует против немцев. Кроме того, немцы вывозят из сел хлеб, и он страшно дорожает, и беднота должна голодать, потому что теперь купить ей негде. Спілка и эсеровская организация поддерживают своей агитацией этот боевой настрой бедноты и подстрекают ее к партизанской войне. Не знаю, чем это все закончится, но для меня ясно, что многие крестьяне пострадают. Мой управляющий из Перешор пишет, что австрийское командование отбирает у крестьян награбленное помещичье имущество и «где находят награбленное, применяют к тем телесное наказание, увеличивая его по количеству и цене награбленного». Вг. Окнах, на границе с Подольской губернией, в 20-ти верстах от Перешор, когда крестьяне отказались выдать оружие и убили несколько немцев, то привезли артиллерию и крестьяне были «сильно наказаны» но как именно, о том управляющий еще не узнал. Хотя у меня ни в Перешорах, ни в Кононовке крестьяне ничего не ограбили и «наказывать» их никто не будет, но мне совсем не хочется туда ехать. Я не был там в самый разгар большевизма, то как-то неловко ехать туда теперь, когда возобладала реакция. Хотя у меня с крестьянами всегда были хорошие отношения, но в такие заостренные моменты, как сейчас и 1905-й год, они считали меня своим врагом, как человека, принадлежащего к враждебного им классу — помещиков. Правда, и в Перешорах, и в Кононовке есть несколько мужиков из более зажиточных, которые и в самые сложные времена были со мной в хороших отношениях, приезжали ко мне, расспрашивали, советовались о том, что оно теперь делается и что с того будет. Я говорил им, что всякая революция, как говорил мой учитель истории Смоленский, идет по такой схеме: есть монархия «быть по сему», наступает революция, которая, сбросив монарха, объявляет республику, а при дальнейшем развитии, республика переходит в «режьпублику» т.е. из монархии уже делается анархия, а затем вновь возвращается монархия — и «быть по сему» т.е. начинают бить розгами по старой даме^[52]. Стало быть, я их предупреждал, что если революция приведет к анархии, то беспременно вернется монархия и наступит реакция; я уговаривал их, предостерегал, отводил от крайних анархических поступков, чтобы потом они не были биты. Они мне верили, потому что в 1905 году я их так же предостерегал, и их не били, как соседних крестьян. А когда петроградское большевистское правительство, а за ним и Ц. Рада узаконили тот грабеж, который совершили везде крестьяне, то и перешоряне и кононовчане перестали мне верить, и я сам начал сомневаться в том, как бы не отобрали земли безвозмездно. Но все-таки я их утешал и сам утешался тем, что между нами не получилось никаких эксцессов и земля перешла к ним по закону, принятому правительством. Они все же считали, что большевистский закон лучше, потому что Ц. Рада оставила за землевладельцами усадьбы, сады, виноградники и т.д., а большевики все это передали народу.

Думаю, что у нас со временем установятся хорошие отношения, потому что ни они мне, ни я им ничего огорчительного не сделали, но все-таки не тянет уже меня в деревню, и я охотно все распродам, как только можно будет делать купчие; оставлю себе усадьбу для дачи и кусочек земли вокруг нее.

Когда произошел переворот, то все социалисты были уверены, что это ненадолго, что на селе поднимется восстание, и тогда немцы вынуждены будут снова позвать в правительство социалистов. К тому же, исходя из сообщений, которые присылал берлинский посол Севрюк, была надежда на левые партии в Рейхстаге, которые будут протестовать против переворота. Севрюк так был в этом уверен, что не хотел покидать посольство и сдавать свой пост, несмотря на неоднократные приказы Василенко, который перед Дорошенко был временным министром иностранных дел. Теперь вместо соц.-революционера Севрюка послом в Берлин едет кадет барон Ф. Р. Штейнгель^{200}. Вместо резкого, нетактичного мальчишки-революционера едет солидный, даже по внешнему виду авантажный, умеренный и весьма тактичный, деликатный барон. Но все его плюсы будут нам минусом, потому что Штейнгель, горячо убежденный сторонник единой неделимой, в Германии попадет в дипломатические круги, настроенные так же, как и он. До войны он, имея многих украинцев в своих друзьях, а потому чувствуя себя украинцем, принадлежал к украинской организации Тов-ва украинских прогрессистов, хотя вместе с тем был и деятельным членом кадетской партии, но таких кадетов в нашей организации тогда было немало: Полторацкий^{201}, Вязлов, Василенко, Чепурковский^{202}, Уляницкий^{203}, Лозинский^{204} и многие другие, менее деятельные. Во время войны, когда в украинских кругах начала проявляться «пораженческая» тенденция, некоторые из наших кадетов, твердо стоявшие на лозунге — «до победного конца», начали протестовать против германофильской направленности ТУПа, а среди них горячее, энергичнее всех выступал Штейнгель, который в конце концов, возмущенный, вышел из общины, обвиняя украинцев в измене России, в сепаратизме и проч. Когда российское правительство перешло в большевистские руки, Штейнгель, говорят, стал мягче в отношениях к украинцам и снова стал говорить о федеративной России и называть себя украинцем. Когда немцы пришли освобождать Украину от большевиков, то Штейнгель страшно этим возмущался и считал это несчастьем для нашего края. Когда мы как-то встретились с ним на улице, то он, показывая на немецкий эшелон, с грустью сказал: «Пропала Россия». А когда я ответил на это старинной поговоркой: «Пусть хоть черт из болота, лишь бы не Москва», то он ответил, что он имеет в виду Россию, «конечно, не прежнюю, самодержавную, а свободную федеративную» и в ответ на это, услышав от меня, что я предпочитаю быть лучше под немецким королем, чем в федерации с Москвой, возмущенный отошел от меня.

И вот теперь этот горячий русский патриот будет защищать в Берлине интересы «самостийной» Украины. Когда я об этом сказал Василенко, который назначил Штейнгеля, то он ответил: «Политические обстоятельства так сложились, что мы, т.е., кадеты украинские, теперь все стали самостийниками». Не знаю!

Все эти нынешние самостийники — Лизогуб, Ржепецкий^{205}, Гутник^{206}, Колокольцов^{207}, которые говорят публично, что экономический и политический интересы заставляют их теперь строить независимую Украину, систематически по министерствам проводят русификацию и вытесняют все украинские элементы. Говорят, что теперь украинские служащие удержались только в министерствах Дорошенко и отчасти у Василенко. Возмущенные такой ситуацией украинские партии составили такой меморандум^{208} и должны понести его гетману и немецкому командованию, а также разослать в немецком переводе членам Рейхстага:^[53]

Меморандум этот, очевидно, никакого влияния не окажет ни на гетмана, ни на немцев здешних, ни на берлинских, потому что составлен он очень не впечатляюще «неубедительно», как говорится. Гетман, женатый, говорят, с Эйхгорном на родных сестрах, на дочерях бывшего невероятно реакционного министра Дурново, опираясь на немецкое командование, чувствует себя совершенно спокойно и продолжает окружать себя генералами и бюрократами, скомпрометированными даже при бывшем самодержавном правительстве громким взяточничеством как напр., товарищи министров Воронович^{209}, Палтов и многие другие, занимающие меньшие должности, которые с успехом добиваются всяких концессий и проч.

Немецкое командование чем дальше, тем больше относится презрительно к украинцам, не способным ни защитить себя от кацапов — большевистских банд, ни навести какой-то порядок; одним словом, как они о нас говорят, держава — без обозначенных границ, народ без интеллигенции, интеллигенция без своего языка, а правительство без головы. Впрочем, теперешним правительством немецкое командование довольно и не считает его безголовым, потому оно и не социалистическое, а главное такое послушное, что беспрекословно позволяет вывозить все, что немцам нужно; что оно русификаторское — то это немцев не волнует, и на это они не обращают внимания.

Я уже писал, что австрияки затевают среди украинцев какую-то интригу. Рассказывал мне Саша Шульгин, бывший министр иностранных дел, что австрийский посол Флейшман несколько раз был у него и все говорит о симпатиях Австрии к независимой Украине, к бывшему социалистическому правительству и жалуется, что Германия хочет восстановить, — конечно, под своей протекцией, — единую неделимую Россию в ущерб Австрии и, само собой — Украине, а переводчик Флейшмана, галичанин-украинец говорит, якобы по секрету, что Австрия очень заинтересована в том, чтобы Украина выбрала гетманом или Королем Габсбургского принца Вильгельма, которого галичане зовут Вышиваным Василем^{210}, потому что он, живя в Коломые, постоянно ходил в вышитой сорочке и говорил по-украински. И странно, что Шульгин в нерешительности — какая ориентация для Украины выгоднее: германская ли, или австрийская! А вчера я слышал, что этот Вильгельм теперь стоит с австрийской армией в Александровске на Днепре и туда стягивают свою армию Болбочан^{211} и Натиев^{212}, которые возмущены немцами за то, что они не допустили украинцев занять Крым и повернули украинскую армию назад от Перекопа. Рассказывают, что армия та быстро пополняется возмущенными против немцев за разоружение стрельцами и синежупанниками, которые съезжаются в Александровск со всей Украины, и скоро должны там объявить Вышиваного Василия Гетманом Украины в границах, занятых австрийцами. Австрийцы распространяют слухи, что германцы разбиты на французском фронте, что они теперь тайком забирают туда с Украины войска, а когда их останется немного, то тогда легко будет с ними справиться. Что в этом есть какая-то правда, я делаю вывод вот из чего. Сын моего товарища А.Ф.Волошина^{213}, Костик, ученик 7-гo класса, вступил во время большевистского нападения в армию и до сих пор воевал с большевиками, а теперь вернулся. Я выразил Александру Федоровичу свою радость по поводу того, что Костик закончил войну благополучно, будучи только легко ранен, и уже теперь будет заканчивать гимназию. На это Ал. Фед. ответил с грустью, что Костик должна снова возвращаться в армию, что ему приказано (по секрету) через 10 дней прибыть в Александровск. А на мой вопрос — «Почему по секрету и что это значит?» Ал. Фед. ответил незнанием, очевидно, связанный словом держать это все в тайне.

Ох, страшно, как бы Украину снова не вернули в Руину.

Немцы устроили переворот так легкомысленно, без знания действительного положения и отношений классов на Украине, что возмутили против и себя весь простой народ, всю украинскую армию и всю свидомую украинскую интеллигенцию, даже социалистические меньшинства настроены против них. А за ними только чужие на Украине крупноземельные помещики и русская интеллигенция; и то не вся, потому что в большинстве она англо-французской ориентации. В такой ситуации Украина из друга Германии превратилась в ее лютого врага, как только дела германцев ухудшатся на западном фронте, то в Украине может подняться против них восстание, которое тайно будет поддерживать Австрия, которой важно, если и не посадить своего короля на Украине, то хотя бы Одессу урвать себе с кусочком по Буг, если нельзя будет по Днепр.

Но, к счастью для Украины, сегодня есть в газетах известие, что немцы снова прорвали французский фронт и взяли много пленных. Это известие наверняка остановит восстание на Украине, а тем временем немцы, разобравшись, может, выбросят из правительства врагов украинской государственности и пополнят кабинет министров украинским элементом и тем успокоят хоть украинскую интеллигенцию, которая тогда перестанет агитировать против немцев и не будет сочувствовать восстанию.

Вчера был у меня художник Ф.С.Красицкий^{214}, внук Т.Г.Шевченко, который на днях вернулся со своей родины Звенигородщины, куда ездил за продуктами для своей огромной семьи. Царское правительство во время войны безосновательно преследовало Красицкого за то, что он был (правда, номинальным) редактором «Л.Н. Вестника»^{215} и якобы имел близкие отношения с Грушевским, тогда как Красицкий никакого отношения к политике не имел. На допросе Красицкому ставили в вину то, что он работал вместе с Грушевским и издателем «Рады» Чикаленко на отделение Украины от России и в конце концов приговорили его к высылке в Вятку, и только заступничество художников, имевших высокие связи, спасло его от той кары. Правда, Красицкий всегда был убежденным врагом России и очень обрадовался, когда Украина стала независимым государством. Он радовался приходу немцев, которые должны были освободить Украину от большевиков и помочь построить собственную державу. Теперь, после переворота и поездки домой, Красицкий стал ярым врагом немцев. Он рассказывает, что новое правительство, поставленное немцами, вернуло на селе обратно старые царские порядки; звенигородским уездным старостой поставили самого отъявленного взяточника бывшего станового — пристава Машира, который в прежние времена собственноручно бил крестьян плетью^[54]. Крестьяне, вначале так дружелюбно настроенные к немцам, теперь считают их своими заклятыми врагами и затаили против них большую злобу, которая когда-то прорвется. Красицкий, который любит все обобщать, философствовать, с уверенностью говорит: «Украина — это страна, о которую поломала зубы уже не одна держава. Завладела ею когда-то и Литва и сама пропала, так же из-за Украины погибла и Польша, а на наших глазах — и Россия; собственно, Украина повалила Россию, потому что она первая начала агитировать за федерацию и автономию, за украинизацию армии. Эти слова Красицкого напомнили мне моего учителя Смоленского^{216}, он 40 лет назад говорил об этом и предсказал, что Украина когда-нибудь развалит Россию, которая только внешне кажется единым сплошным монолитом. Наверное, Красицкий, когда учился в Одесской художественной школе и иногда бывал у Смоленского, слышал от него эти предсказания и теперь уже сам предсказывает далее, что Украина и Германию развалит. Ну, это уже далеко Красицкий заходит в предсказаниях, а то, что германцы вместо друга в лице украинцев приобретут себе врагов, то это правда. Крестьяне и армия украинская и левая интеллигенция уже готовы с большевиками объединиться против немцев, а поставленное немцами правительство и те круги, из которых оно взято, только притворяются немецкими друзьями, пока Великороссия в большевистских руках, а когда там у власти станут кадеты или черносотенцы и если пошатнется положение немцев на западе, то они решительно соединятся с Великороссией и выступят открытыми врагами Германии. Во вчерашнем номере «Н.Рады» есть выдержки из речи влиятельного одесского кадета, которые я привожу здесь, вырезав из «Н.Рады». «О чем молчат киевские кадеты? В Одессе народ более говорливый, чем в Киеве и то, что умалчивает наш хитрый земляк Д.Григорович-Барский^{217} в Киеве, выкладывает весьма доверчиво одесский деятель Сергей Штерн. В «Вильном житти»^{218} находим отрывки из признаний кадетской газеты «Одесский листок»^{219}:

«Любовь к родине, к измученной, истерзанной, насильно расчлененной России и оплеванной, униженной и разбитой, но все же великой России — вот ключ к этому, на первый взгляд, загадочному явлению».

«Вы говорите о нарушении идеологии партии, об укреплении позиции независимости Украины, но перед нами задания иного характера. Мы видим Россию, разрезанную на отдельные части, у нас имеются нити к их воссоединению и сплочению и, если это собирание русской земли должно начаться в Киеве, если приходится перескочить через барьер внешней самостийности, то можно ли перед этим остановиться?»

Самостийность — это тот барьер, который кадетам кажется самым легким, чтобы прийти к единой неделимой России. И действительно, с большевиком бороться трудно и опасно, а украинцев стоит только обмануть самостийностью и будет «единая». «Собирание русской земли» начинается в Киеве, и конечно только истинно-русской.

Надели ли кадеты перчатки при их черной работе?

«Путь к власти — это путь тернистый, усеянный колючими шипами, но члены партии народной свободы храбро пошли на политическую Голгофу! Стиснув зубы, затаив в душе кровное унижение, подавив естественную брезгливость, пошли на черную работу, на укрепление хотя бы части бывшей России, на создание таких условий, которые дали бы нам впоследствии возможность возвысить на мирном конгрессе свой голос в защиту единой, великой России».

То, чего кадет переварить не может: должен идти с немцами — «Единственный трагический для партии вопрос — это вопрос об ориентации. Партия, возглавляемая Милюковым, партия духовных и культурных исторических связей с Францией и Англией, партия, жившая Лондоном и Парижем — и вдруг Вена и Берлин… Не трагедия ли это? Но бывшие союзники поймут, что есть священная обязанность перед родиной, перед грядущим поколением. Когда нет России, то не может быть никакой ориентации. Создается великая Россия, тогда можно будет «позволить себе иметь внешнюю политику».

Ясно, что все русские партии на Украине, начиная от самых правых черносотенцев, до эсеров, а особенно кадеты, все время мечтают о восстановлении великой единой России. А восстановленная Россия, значит, вместе с Украиной когда-нибудь разгромит Германию, собравшись снова в какую-то коалицию, и таким способом сбудутся предсказания Красицкого. Меня удивляет, что Германия, казалось бы, такая дальновидная, не видит, что поддерживая русских на Украине, передавая им в руки власть, сама своими руками восстанавливает Россию, враждебную ей державу, которая когда-нибудь наделает ей много бед, а может, и действительно развалит ее. Хочется верить, что немцы, разобравшись, посадят чисто украинское, но не социалистическое правительство и, таким образом, помогут создать дружественную себе Украинскую державу. А нынешнее правительство мечтает о том, что из Киева начнется вновь «собирание Руси», как об этом говорил мне Василенко, вернувшись осенью из Петрограда после разгрома большевиками правительства Керенского, в котором он был товарищем министра народного просвещения.

Вчера встретил на улице агронома К.Мациевича^{220}, который был в кабинете Винниченко товарищем министра земельных дел и вышел из-за того, что не признавал социализации земли. На удивление и он стал страшным врагом немцев. Когда у нас зашел разговор о восстании, которое, говорят, назначено на 25-е, и я выразил уверенность, что все закончится спокойно, потому что удачный прорыв французского фронта отобьет у повстанцев всякую надежду на успех, то Мациевич заметил:

— Неужели Вы верите в тот прорыв, в те известия газетные? Я уверен в том, что это наступление — это предсмертные конвульсии германцев, это они сделали последние усилия, которые не дадут никаких результатов, как и наступление на Амьен, и скоро им уже крышка, скоро американо-англо-французы разобьют их, тогда они и с Украины будут вынуждены убраться.

— А тогда большевики нас задушат, — говорю.

— Австрия этого не допустит, защитит нас. Вообще нам выгоднее держаться Австрии, потому что тогда к нам примкнет Галиция и Буковина, в которой уже есть политически воспитанные люди, которые и нас научат державному разуму.

— А я думаю, что если немцы вынуждены будут уйти с Украины, то и их союзница Австрия должна будет спасать себя от раздела, тогда уже нами будут распоряжаться англо-французы с русскими, которые уничтожат все, что напоминает об Украине, тогда и школы не будет украинской, тогда и за разговор украинский будут наказывать, как когда-то поляки, тогда наверное и переселят, перетасуют, перемешают украинское население с великорусским, как это делали англичане в Ирландии.

— Неужели Вы серьезно так пессимистично видите? — спрашивает Мациевич.

— Да, — говорю.

На том мы и разошлись.

Вообще теперь среди своих знакомых и друзей я уже почти не встречаю людей, которые были бы доброжелательно настроены к немцам, даже много стало таких, кто относится к ним с ненавистью. Я думал, что это будет лет через 50, когда мы уже переймём немецкую культуру, когда сделаемся европейцами, тогда у нас появится желание освободиться от опекунов, а если они будут угнетать, тогда появится и ненависть к ним, а получается, что немцы уже теперь возмутили против себя все слои украинского населения. Плохо!

А я с малых лет, зная немцев из соседних колоний на Херсонщине, привык с уважением относиться к ним. Я не видел там немцев-воров, беспробудных пьяниц или лентяев. Мало того, наши воры редко отваживались воровать у немцев, потому что они жестоко расправлялись с ворами, говорят, что даже живыми в землю закапывали. Когда я сравнивал наших крестьян с немецкими, всегда мне казалось, что только немцы смогли бы из нашего народа сделать культурных людей. Не помню в каком году, но во всяком случае после революции 1905 года, я, возмутившись как-то некультурностью нашего народа, под каким-то впечатлением написал П.Я. Стебницкому письмо, в котором развивал мысль, что народ наш под московским гнетом погибнет, и единственным спасением для него был бы приход сюда немцев, которые сделали бы из него то, что сделали из эстов, латышей или чехов т.е. культурных людей. П.Я., страшный германофоб, не желая держать это письмо у себя, но жалея его уничтожить, возвратил его мне в 1915 году, а я где-то спрятал его. Тогда я писал это и не думая и не гадая, что оно может когда-нибудь сбыться. Когда дочь моя, Галя^{221}, вышла замуж в Лозанне за вюртембержца Зигмунда Келлера, то в письме к ней я искренне благословлял этот союз, говоря, что я всегда считал самым прочным союз Украины с Германией, потому что наши интересы настолько совпадают, что все враги украинства всегда уверяли, что украинское движение ведется на германские марки. Не помню, в каком году орган московской буржуазии «Утро России»^{222}, который велся тогда под руководством известного Рябушинского^{223}, напечатал статью, в которой доказывал, что все движение украинское ведется на немецкие деньги, и даже газета «Рада» издается на деньги из того же источника. Прочитав это, я, как издатель «Рады», послал через адвоката редакции «У. России» заявление, что если она не возьмет свои лживые слова обратно, то я подам на нее в суд. Не имея естественно никаких доказательств, которые бы подтверждали «ту клевету», редакция через несколько дней напечатала опровержение своих слов. Интересы Германии настолько связаны с Украиной, что если бы Украины не было, то Германия должна была бы ее выдумать, отсюда происходит и вся клевета, что украинское движение поддерживали немцы. Правда, Бисмарк^{224}, как гениальный политик, в своих мемуарах наметил план воссоздания Киевской державы как способ ослабить великую Россию, которая впоследствии может разгромить Германию, но тогда еще не пришло время для этого, и Бисмарк, чтобы обезопасить себя, заключил союз с Австрией, а затем — и с Италией. А тем временем мысль, запущенная Бисмарком, оживила и окрылила надежды украинских патриотов. Когда мы падали духом, впадали в безнадежность, то самые оптимистичные среди нас успокаивали, говоря:

— Пусть Москва как хочет нас угнетает, но все-таки не погубит, а когда-нибудь по плану Бисмарка придет немец и спасет нас.

Теперь, когда пришли немцы, я был уверен, что они через несколько десятков лет сделают из нашего народа культурных людей, а теперь боюсь, что немцы не смогут долго у нас удержаться, потому что нет ни одного класса, ни одного слоя населения, который относился бы к ним с симпатией. А весь этот вред они причинили себе тем, что посадили нам правительство, чуждое и враждебное украинской державности, которому никто не верит и не ждет от него добра ни с социальной, ни с политической стороны.

На днях приехал Скоропись и пошел на прием к премьеру Лизогубу, чтобы ознакомить его со своей работой на Холмщине и посоветоваться о дальнейшей работе, но Лизогуб его не принял, а отправил к товарищу министра Вороновичу, который ему назначил аудиенцию через три дня. Когда в назначенный срок Алекс. Филаретович появился у Вороновича, так тот, узнав, что Скоропися назначило комиссаром правительство Голубовича, сказал, что вместе со всеми комиссарами и он увольняется и должен будет сдать должность старосте, который будет назначен в Холмщину. Перед тем, как побывать у Вороновича, Ал. Фил. встретился с Муммом и в разговоре с ним о теперешнем правительство сказал, что сейчас проводится политика, ориентирующаяся на «единую», а потому наверняка это правительство уволит его как самостийника германской ориентации, Мумм ответил, что это невозможно, потому что это правительство очень деловое, тактичное и вовсе не ориентируется на Москву, но все-таки просил его зайти после аудиенции у т. министра. После своего увольнения Александр Филаретович зашел к Мумму и когда тот узнал, что Скоропися действительно уволили, даже не расспросив и не ознакомившись с его деятельностью, то был поражен и, подойдя к телефону, хотел сейчас же предпринять против этого какие-то меры, но Скоропись просил его подождать, пока сообщение о его освобождении не будет напечатано в газетах, потому что сейчас это выглядело бы, что Скоропись пошел и пожаловался немцам на правительство. Вернее всего, что правительство, посовещавшись, назначит Скоропися старостой на Холмщину, и на том инцидент и закончится. Но гораздо лучше было бы, если бы правительство уперлось и не захотело назначать Скоропися, зная его давно из русской прессы как предателя России, который организовывал в Германии лагеря пленных и воспитывал их врагами России, агитаторами за независимую Украину. Может, тогда начались бы неурядицы между гетманским правительством и немецким командованием, ибо Скоропись имеет много сторонников среди украинофилов немцев, которые считают необходимым восстановить Украину, потому что видели, какие результаты дала его бескорыстная работа в украинских лагерях в Германии. Может, увольнение Скоропися приведет к тому, что немцы наконец удостоверятся в том, что правительство, поставленное ими, поувольняло украинских комиссаров и вообще чиновников не потому, что они социалисты, а исключительно из-за того, что они искренне заботились о создании украинской державы, потому что немцы знают, что Скоропись никакой не социалист, а щирый украинский националист, который считает, что для воссоздания Украины пока что в первые годы даже совсем не надо никакого народовластия и ничего не имеет против так называемого «просвещен. абсолютизма» т.е. нынешней германской конституции.

Теперь, когда гетманское правительство показало себя с социальной и национальной стороны настоящей черной реакцией, настало время, чтобы украинские умеренные, так называемые буржуазные элементы встречены были бы с радостью всеми слоями украинского населения, потому что они в правительстве были бы левыми и являлись бы борцами с правыми элементами, с той черной реакцией. Но захотят ли немцы устранить это такое выгодное для них правительство и заменить его щирым национальным, которому интересы Украины не будут такими безразличными, как теперешнему кадето-октябристскому? Сомневаюсь.

Вчера приходил ко мне Н.И. Михновский и говорил, что хлеборобско-демократическая партия уговаривает С.У. П., т.е., Союз украинских партий, куда входят кроме нее еще эсеры, самостийники и трудовики, послать еще делегацию к Эйхгорну и доказать ему, что это кадетско-октябристское правительство проводит политику обрусения, собирания Руси вокруг Киева, что оно вредно не только украинским, но и германским интересам. Говорит, что эту делегацию он организует по совету Любарса, немца-украинофила, который близко стоял в Германии к украинским лагерям, а теперь служит в Киеве при германской комендатуре. Но я думаю, что и от этой делегации пользы не будет, как и от предыдущих, потому что снова говорю, это правительство выгодно немцам, а о мечтах кадетских они осведомлены хорошо, потому что кадеты это не скрывают и печатают в газетах резолюции своих съездов, в которых громко говорится, что они считают нужным таки держаться Антанты. Вот, привожу вырезку из позавчерашних «Последних новостей»^{225}.

Михновский говорит, со слов Любарса, что до сих пор ходили делегатами молодые люди от левых партий, а теперь пусть пойдут люди солидные от умеренных партий; но у нас и умеренные партии называются социалистами, как эсефы «соц. самостийники». Михновский решительно требовал, чтобы я шел, потому что Любарс на этом настаивает, но я решительно отказался, потому, что я не принадлежу ни к какой партии, а значит в делегации был бы не избранным какой-то партией, а кооптированным делегатом. А что Любарс вспомнил меня, так это потому, что познакомившись в плену с Петрусем, слышал, что он сын помещика, издателя украинской несоциалистической газеты, что и сказал мне Любарс, когда нас познакомили в клубе. У этого Любарса Скоропись узнал, что немцы задумали для поднятия сельского хозяйства на Украине издавать в каждой губернии агрономический еженедельник и опросили своих провинциальных комендантов — на каком языке должен печататься этот еженедельник. Коменданты, расспросив своих знакомых, очевидно, помещиков и местных немцев колбасников и торговцев, сообщили, что язык должен быть русский; может, они и крестьян спрашивали, а те, думая, что немцы хотят на немецком издавать, сказали тоже, что по-русски, а скорее всего, что крестьяне, которых спрашивали, и не знают, что уже есть газеты и книги печатные на том языке, на котором они говорят, и что тот язык называется украинским. Скоропись настаивал, чтобы Любарс повлиял, чтобы эти еженедельники печатались на украинском языке, но Любарс думает, что можно будет добиться только того, чтобы параллельно с русским был и украинский язык. Но я боюсь, что переводы на украинский язык будут делать какие-то галичане и в результате действительно русский текст будет более понятен крестьянам, чем украинский и, после анкеты читателей, немцы будут издавать на одном русском языке, потому что это значительно снизит расходы на издание, которые, при теперешних ценах, будут немалые.

Я просил Скоропися направить немцев в т-во «Агроном»^{226}, которое издает «Ріллю»^{227}, то, может быть, «Агроном» возьмется руководить изданием этих еженедельников по районам.

Если бы правительство было в украинских руках, то это все легко сделалось бы, а теперь, когда министром земельных дел — Колокольцов, который не признает украинского языка, даже, как говорят, насмехается над ним, дело национальное обстоит почти так же, как при самодержавном правительстве.

Вот только что узнал, что немцы послали гетманскому правительству по поводу увольнения Скоропися ноту, и правительство тотчас же ответило, что это недоразумение, и виной этому товарищ министра Воронович, а правительство и в мыслях не имело вмешиваться в дела Холмщины, которая немцами еще не передана украинскому правительству. Пожалуй, инцидент на этом и закончится и это правительство таки останется и будет дальше вести политику собирания Руси. Восстание, на которое надеялись эсеры, не выгорело, правда, местами до сих пор имеет место аграрный террор — жгут и убивают не только крупноземельных панов, а и мелких панков, но заметно, что народ уже устал и хочет покоя, а главное, что село резко разбилось на два враждебных стана — бедноту и зажиточных, — и не выступает уже одним фронтом, а потому немцы легко его обезоруживают и обесхлебливают. На западном фронте немецкие дела тоже идут хорошо: вот-вот возьмут Париж, так что им нечего заботиться о том, чтобы у них любой ценой были особенно хорошие отношения с украинским крестьянством, они теперь (…) на свою силу и так «обнаглели», что заботятся только о том, чтобы вывезти с Украины больше хлеба, сала, шкур, мыла и всяких продуктов.

Вчера, узнав от министра иностранных дел Д.И. Дорошенко, что гетман предложил Михновскому занять должность его личного секретаря^[55], но Михновский колеблется, я поспешил к Шемету, у которого живет Михновский, чтобы уговорить его, чтобы он не отказывался от той должности, потому что я давно говорю, что Михновскому надо было занять пост министра двора. Оказалось, что я уже опоздал: Михновский говорит, что прежде чем отказаться, он собрал совещание из представителей всех партий, входящих в СУП, и на этом совещании было решено, что Михновскому не следует принимать ту должность, потому что она зависит лично от самого гетмана, и он может через какое-то время и уволить Михновского и таким образом он, не сделав ничего для Украины, посрамит себя на века, потому что ему будет поставлено в вину то, что он пошел на услужение к гетману в то время, когда правительство гетманское вело обрусительную политику. На это я заметил, что он мог бы влиять на ту политику, если бы выгнал из гетманского окружения тот русский элемент, который сейчас наставляет гетмана на сближение с Россией. — «Но я совсем не хочу играть роль вышибалы при гетмане, — заметил Михновский. — Я — человек общественный и хочу вместе с другими украинцами работать в украинском правительстве».

Михновский, очевидно, все же надеется, что ему поручат составить кабинет или дадут какой-то портфель, потому что гетман говорил С.Н.Шемету, что вскоре должны произойти какие-то изменения в кабинете.

В разговорах о гетманском перевороте выяснились два интересных факта, которых я не знал. По словам Кушнира^{228}, за некоторое время до переворота майор Гассе, который служит при здешний немецкой комендатуре, предлагал эсефам устроить переворот с помощью немцев и отобрать власть у эсеров, но эсефы не согласились: я об этом предложении слышал от Никовского, но в то время ходило столько всяких слухов, вероятных и невероятных, что я не придавал этому серьезного значения. А Михновский рассказал, что он, узнав о предстоящем перевороте и договорившись с самостийниками, обратился к эсеровскому комитету с предложением провести реконструкцию правительства. Распустить Ц. Раду и передать власть комитету из тридцати душ, в котором должно быть только 20% социалистов, и отменить универсал о социализации земли, сформировать новый деловой кабинет, в который социалистов входило бы не более 20, и выбрать кого-то диктатором, а через шесть месяцев созвать парламент, которому и передать власть. Михновский говорит, что эсеры вроде бы и ничего не имели против такого переворота, но никак не могли помириться на личности диктатора, тем паче, что они никак не верили в то, что немцы их сбросят, однако подробностей про это не захотел рассказать и закончил так: «После этой попытки еще раз вмешаться в политику я решил навсегда от нее отказаться и выехал из Киева, чтобы меня не выслали организаторы переворота 29 апреля, то есть крупноземельные паны, как меня уже высылали эсдеки Винниченко и Петлюра».

— Как, когда Вас высылали? — спрашиваю.

— Вы не были тогда в Киеве, поэтому не знаете, что меня выслали в сентябре те два уважаемых пана эсдека за то, что я, милостивый государь, начал еще в апреле организовывать украинскую армию, то есть толкал украинский народ на тропу милитаризма, что противоречит эсдековский программе.

— Но мне не верится, чтобы Винниченко высылал Вас, — говорю.

— Это факт, милостивый государь! Они оба обратились к командующему тогда Киевским округом Оберучеву, сказав ему, что если он не хочет мятежа в военных сферах, то есть не хочет украинизации воинских частей, то пусть вышлет Михновского с Украины, и Оберучев, связавшись с Керенским, перевел меня на Румынский фронт, где я таки свое дело делал, и только благодаря мне на этом фронте украинская армия до конца боролась с большевиками.

— Это, — говорю, — невозможно, чтобы Винниченко просил Оберучева…

— Факт, милостивый государь! Оберучев говорил об этом атаману Ровинскому^{229}, а потом сказал это и перед Полуботковским полком^{230}, после чего богдановцы^{231}, написав на знамени — «Да здравствует Михновский», пошли к Ц. Раде с манифестацией, чтобы растерзать Винниченко и Петлюру. Я, узнав об этом, с трудом уговорил их вместо «Михновский» написать на флаге «Грушевский» и не трогать Винниченко и Петлюру, потому что все вина тогда упадет на меня. А когда перед Ц. Радой к ним вышли Винниченко и Петлюра, то они подняли такой шум, крича — «Позор Винниченко и Петлюре! Долой их!», что те моментально спрятались. Так что, милостивый государь, я смело могу сказать, что я спас для Украины этого писателя, которого я, по правде сказать, считаю безнравственным писателем.

— Ну, это как на чей взгляд, — говорю.

— Да. Но если бы эти уважаемые эсдеки не выслали меня тогда, я, милостивый государь, такую бы армию организовал, что черта с два большевикам удалось бы побывать на Украине.

— Напрасно Вы так думаете, — говорю. — Пришло бы время, и та армия тоже стала бы большевистской, потому что, как Саксаганскому говорил один мужик — «Знаете, у большевиков лозунги лучче, чем у украинцев». Уж насколько донцы организованы, обособлены от «иногородних» городских рабочих, но и те поддались этим заманчивым лозунгам. А Финляндия? — разве можно наш народ по национальному сознанию равнять с финнами, а между тем и там воцарились большевистские лозунги.

— Я, милостивый государь, могу Вам рассказать целый ряд примеров, когда массы солдатские, а потом, на Пирятинщине — и крестьянские, — при моем споре с большевиками принимали мою сторону, а не большевистскую, потому что я, милостивый государь, сам большевик, но в национальном смысле.

— Никакие, — говорю, — даже большевистские национальные лозунги не перевесили бы социальных, и мне очень жаль, что Вас тогда выслали, как Вы говорите, потому что тогда Вы сами в этом убедились бы.

— Ну, пусть так, я не хочу больше с Вами спорить о том, что было бы, но факт тот, что меня тогда, милостивый государь, вы-сла-ли украинские эсдеки так же, как когда-то высылало самодержавное правительство…

— А теперь, — говорю, — после переворота 29 апреля тот же Винниченко говорил в моем доме Вашему другу Лукиянову: ищите Михновского, привезите его скорее, говорят, что он лично в хороших отношениях со Скоропадским, пусть Михновский становится у власти, потому что он хоть национальное наше государство сохранит, а за социальную сторону мы с ним потом будем бороться.

— Да. Я знаю, украинские эсдеки, эсеры и даже так называемые социалисты-федералисты, но в скобках — пассивные, милостивый государь!, — хотели бы, чтобы я пошел на должность к гетману, повыгонял бы от него русский элемент, обратил политику на национальную тропу, а тогда они кричали бы: долой негодяя Михновского, который укрепляет на Украине самодержавно-гетманский строй. Нет, покорно благодарю, меня уже окрестили столыпинцем, будто бы это я советовал украинцам идти вместе со Столыпиным».

— Так это так и было, — говорю.

— Когда, где?!

— В 1907 году на съезде Туповской организации, в помещении редакции «Рады» на Подвальной.

— Я никогда к Туповской организации не принадлежал и на таком съезде не был… — Но присутствующий здесь же Ф.П.Матушевский подтвердил, что он был, хотя организация только на том съезде назвалась ТУП.

— Не помню, может и был, но агитировать за Столыпина я не мог..

— Вы упрекали, — говорю, — организацию за то, что она блокируется с кадетами и возможно, что сгоряча сказали, что лучше уже со Столыпиным идти вместе, чем с кадетами, потому что от того скорее можно добиться своей школы, чем от кадетов; а когда никто с Вами не согласился, то Вы вышли и с тех пор перестали бывать на съездах организации и начали в Харькове агитировать против нее.

— Не помню, но допускаю, что я сказал, что предпочитаю идти со Столыпиным, чем с кадетами, потому этих господ я считал и считаю злейшими врагами нашими, но это не значит, что я агитировал за Столыпина. Если меня, милостивый государь, украинцы считают собакой, то я предпочитаю, чтобы меня так и называли, и не должны меня называть верблюдом, зайцем или каким-то другим зверем.

На том разговор наш и закончился, но он еще раз показал мне, как тяжело с этим человеком разговаривать, и не дай Бог еще и работать вместе, а быть в кабинете под его премьерством просто невозможно.

Вчера в 10 ч. дня произошел такой страшный взрыв на артиллерийских складах^{232}, что чуть ли не во всем городе повылетали стекла с той стороны, которая выходит на Печерск, а на Зверинце повалились почти все дома. В газетах пишут, что это случилось от самовозгорания, а Петрусь говорит, что бывший комендант Киева Ковенко^{233} давно предупреждал гетманское правительство, что на службу в военные мастерские принимают всё великороссов, среди которых большинство большевиков, а это может угрожать большой опасностью для города. Когда Скоропись, думая подорвать репутацию этого кабинета, рассказал об этом Бринкману^{234}, помощнику Гофмана^{235}, тот заметил, что украинские большевики мало чем отличаются от великорусских, а значит то же самое могли сделает и украинцы. Вообще у немцев Лизогуб и его кабинет пользуются большим доверием. Очевидно, Лизогуб таки «ловкий» человек! Октябрист, аристократического происхождения и воспитания, промотавшийся предводитель дворянства, он готов всякому правительству служить, чтобы было с чего жить. По минимальному цензу служил председателем Полтавского земства, но он все время хлопотал, грезил о губернаторстве и, наконец, во время войны был управителем какой-то канцелярии при Великом князе Николае Николаевиче^{236} на Кавказе, а после революции, когда организовалось украинское правительство, то он через И.Л.Шрага, своего товарища детских лет, просился на должность директора департамента внутренних дел в социалистическом министерстве Винниченко и вот после переворота в гетманском правительстве этот человек уже стоит во главе кабинета в роли премьера.

А всему виной Грушевский, который слепо верил эсерам и больше никого не хотел слушать. Я уже записал, как я его предупреждал, что надо изменить социалистическое направление на мелкобуржуазное, чувствуя, — правда, без реальных данных, — что правительство Голубовича долго не продержится, потому что политика Ц. Рады решительно никого не удовлетворяла, и я почти каждый день перед переворотом 29 апреля говорил всем, записывал в дневник предсказания, что немцы разгонят Ц. Раду и возьмут всю власть в свои руки, а может, и своего короля посадят.

Скоропись из своих бесед с местными немецкими генералами понимал, что немцы, недовольные политикой украинского правительства, приступят к формальной оккупации Украины и должны будут разделить ее с австрияками, а в конце концов, когда по окончании войны немцы уйдут с Украины, то Австрия поделится ею с Москвой, как когда-то поляки поделились по Андрусовскому договору^{237}. Скоропись пробовал об этом говорить с эсерами и с Голубовичем, но тот и внимания не обратил на эти предупреждения, тогда пришлось просить Д.В.Антоновича, чтобы он собрал совещание эсдеков вместе с министром внутренних дел Ткаченко, но сей государственный муж из этого совещания эсдеков со Скорописем вывел только такую консеквенцию, что Антоновичу хочется снова попасть в министры. Наконец Скоропись решил поговорить с Грушевским, но разговор и с ним ни к чему не привел, потому что все они были тогда ослеплены своей властью и, как Грушевский писал в «Народ. Воле», верили в германский державный разум, который якобы высоко их всех ставит. Когда Скоропись выразил Грушевскому свои соображения, основанные на беседах с немцами, по поводу оккупации и раздела Украины, то Грушевский принял это несерьезно, с какой-то благодушно-иронической миной, как это он и всегда делал в тех случаях, когда считал себя безмерно умнее того, с кем разговаривал. Он с высоты своего величия самоуверенно ответил: «Благодаря нашим усилиям (очевидно, через будущего зятя своего Севрюка) уже Рейхстаг задал перца здешнему командованию, и Эйхгорн должен на днях полететь за свои приказы, которые противоречат универсалам и распоряжениям Ц. Рады», на предупреждение Скоропися «что будет катастрофа» закончил свой ответ словами: — «Посмотрим, что нам история покажет!», а 29-го, то есть через три дня история показала, чья была правда. Очевидно, Грушевский при всей своей, можно сказать, гениальности, глядя в далекое будущее, не видел у себя под ногами того, что видели все, и лучше было бы, если бы он писал историю, а не делал ее. А.Ф.Скоропись рассказывает еще об одной интересной вещи, которую стоит записать, потому что она имеет огромное значение для Украины, а тем временем о ней нигде не упоминается. Как известно, мирное соглашение было подписано в Бресте 9 февраля, и когда дня через три в Брест приехал Скоропись, то он застал там Севрюка, Любинского^{238} и К^о, а среди них и Железняка^{239}, которого привез туда с согласия гр. Чернина^{240} под фальшивым паспортом Савицкого как своего подручного, известный политический мошенник, буковинский парламентский депутат Василько^{241}. Скоропись, считая Железняка платным австрийским агентом, не захотел с ним поздороваться, чем, очевидно, отвернул от себя и Севрюка и Любинского и К^о, потому что все они — эсеры, считающие Железняка отцом эсеровской партии. А когда Скоропись заявил Севрюку, что хотя его и прислал в Брест Совет министров для помощи, но видя здесь в качестве советника Железняка, к которому он относится, как к «политической сволочи», он считает себя здесь лишним. Севрюк ответил на это, что хоть Железняк о нем (Скорописе) высказался точно так же, но все же он просит Скоропися остаться в Бресте, потому что они с Железняком вслед за Василько выезжают по важным делам в Вену. — «Очевидно, из нас двоих кто-то действительно сволочь, — ответил Скоропись, — и в интересах дела, Вам стоило бы выяснить это».

18-го февраля галичанин Косаревич рассказал Скорописю, что он, как переводчик с немецкого языка, был с Любинским возле аппарата Юза, по которому Севрюк из Вены сказал Любинскому, что он должен подписать дополнительный протокол^{242}, по которому граница Холмщины может быть при необходимости передвинута на восток и просил согласия на это Любинского, что тот и сделал. Тогда Скоропись доказал Косаревичу, что ему, как галичанину, это дело должно быть очень важно, потому что теперь граница идет на Перемышль, а если ее можно будет передвинуть на восток, то она скорее всего пойдет по Бугу, то есть к востоку от Львова, и просил его сейчас же надавить на Любинского, чтобы тот свой голос по этому делу передал Венским украинским парламентским кругам^{243}, но Любинский ответил Косаревичу, что Севрюк сам хорошо разбирается в этом деле, и он полностью может ему довериться. Сам Скоропись не хотел говорить об этом с Любинским, ибо тот по своей амбициозности принял бы это за желание со стороны Скоропися поучать его. Скоропись считает, что это дело с Холмской границей провернул в интересах Австрии Василько с помощью Железняка, к которому наши делегаты, почти все эсеры, относились с благоговением и с безграничным доверием.

Вчера Александр Филаретович снова виделся с Бринкманом и в разговоре с ним вновь доказывал ему, что этот кабинет все-таки надо распустить, потому что он и враждебен украинской государственности, и совсем не такой деловитый, как это кажется немцам и, например, он до сих пор не выработал законопроекта аграрной реформы, которая так нужна для успокоения населения, и когда зашла речь об аграрной реформе по существу, то он вкратце рассказал о моем проекте установления максимума земельных участков в размере земского ценза по районам. Бринкман заинтересовался им и спросил — кто автор этого проекта и, узнав, что он мой, записал себе это, сказав, что надо будет собрать обо мне широкие сведения из разных источников. Гетманское правительство издало указ или закон, по которому всякому разрешается покупать столько земли, чтобы у него было не более 25 десятин, а государственный банк будет скупать землю в неограниченном количестве и распродавать крестьянам на тех же основаниях, т.е., не более 25 десятин на хозяина. А между тем никаких мер не принимается, чтобы заставить крупноземельных собственников распродавать свои имения. Говорят, что землевладельцы, напуганные революцией, охотно будут сбывать свои земли. Отчасти это так; после революции 1905–1906 годов много земель помещичьих перешло через банк к крестьянам, без всякого принуждения со стороны государства, так оно, видимо, будет и теперь, а все-таки какое-то принуждение надо сделать, потому что как раз самые крупные землевладельцы не сбывали своих имений после той революции, и не будут сбывать и после этой великой русской революции. Собственники поменьше, или средние, в основном сидят в селе, сами заправляют своим хозяйством, поэтому во время погромов они собственными глазами видят, как разрушают их добро, а порой и сами едва спасаются от смерти. Естественно, что эти люди не хотят уже сами и детям своим не желают переживать эти ужасы и сбывают свои имения. А крупноземельные помещики больше проживают в столицах или за границей, они не подвергаются такой опасности для жизни своей во время крестьянской революции, а тем временем эти их большие имения дают им, так сказать, ценз на всякие придворные звания и должности, которых не дает капитал денежный или вложенный в промышленность, а потому крупноземельные собственники без принуждения со стороны государства не будут продавать свои имения, и их надо заставить это сделать или принудительным выкупом, или постепенным налогом. Прежде всего надо установить какую-то норму владения, на которой благоприятнее всего вести интенсивное культурное хозяйство, и которая самая полезная для государства и которой государство должно помогать всеми способами. Я думаю, что такой нормой может быть тот ценз, который был установлен для выборов в земство и в Государственную Думу — в средней Украине — 150 десятин, а в степной — 250. Поместья выше этой нормы уже сами делятся на фольварки, фермы, размером от 150 — до 250 десятин, а потому их надо парцеллировать принудительно. Если все земли выше установленной нормы принудительно выкупить и парцеллировать, то будет разрушено много хозяйств, имеющих большую ценность государственную. Скажем, в каком-то имении есть порода лошадей, или скота, или овец, имеющих государственное значение и, например заводы украинского скота Кочубея, Деконского, Остроградского, Нани и других, для которых 150 или 250 десятин — очень малый участок земли, естественно, выкупать и парцеллировать эти имения по установленной норме нельзя. Очевидно, надо шире это поставить, постановив, что все культурные хозяйства, имеющие государственное значение, не парцеллировать. Но кто должен определять государственное значение этих имений и не найдется ли их так много, что нечего будет принудительно выкупать? И не будет ли здесь, при нашей общей деморализации, больших злоупотреблений? По моему мнению, рациональнее будет заставить землевладельцев парцеллироваться постепенным налогообложением следующим образом. Облагаются, скажем, имения на Полтавщине от 1-ой до 150 десятин, кроме^[56] земского волостного и уездного налога, государственным налогом, например, по рублю с десятины. Поместья, имеющие от 160 до 300 десятин, то есть вдвое больше нормы — по два рубля с десятины; поместья, имеющие втрое больше нормы — то по три рубля и т.д. Значит, поместья в 1500 десятин — по 10 руб. с десятины, а поместья в 15 000 десятин, то есть, в сто раз больше нормы — по 100 руб. с десятины. Чем культурнее хозяйство, тем больший налог оно вынесет; потому что оно имеет большую прибыль, чем малокультурное, и таким образом эти хозяйства не будут принудительно уничтожены, а парцеллируются или уменьшатся по количеству десятин в первую очередь имения наименее доходные и те большие имения, которые сдаются в аренду, потому что они не получат такой арендной платы, которая покрыла бы государственный, волостной, уездный и губернский земские налоги. Естественно, что надо было бы покупку ограничить 25-ю десятинами и еще запретить покупать иностранцам, чтобы случайно Браницкая и другие поляки не пораспродавали свои латифундии полякам из Польши. Вообще если надо будет, этот проект можно разработать детально в законопроект.

Воспользовавшись тем, что Бринкман заинтересовался земельным проектом, Скоропись передал ему список министров, который мы недавно вместе с ним и Львом составили. На премьера мы намечали 1) Шелухина, он же министр юстиции, на внутренних дел — 2) Ротмистрова^{244}, который в Полтавском губ. земстве, можно сказать, давно руководил всем, даже и Лизогубом, как А.М.Грабенко^{245} Херсонским губ. земством. На образование — или оставить 3) Василенко, если немцы будут требовать только замены некоторых или Прокоповича, если согласятся на полностью новый кабинет. На министра финансов оставить 4) Ржепецкого, которого немцы считают выдающимся финансистом. На министра культуры 5) — Страшкевича^{246} (или В.Чеховского^{247}), торговли 6) — В.М.Леонтовича, 7) военного — Грекова^{248}, хотя я решительно против великоросса и предпочитал бы уже Михновского, который организовал с успехом Полуботковский и Богдановский полки. Пищевых дел — 8) Ф.Г.Шульгу^{249}, который заведует одесским округом, здоровья — 9) Галина^{250}; почты — 10) Сидоренко; морского — 11) Билинский^{251}, контролер — 12) Стебницкий или Лотоцкий, а на министра земельных дел Скоропись решительно выдвигает 13) меня. Но я сказал, что если немцы сделают предложение только мне одному, то я откажусь, потому что считаю, что необходимо теперь войти по крайней мере троим вместе, тогда в министерстве была бы хоть половина наших людей, потому что кроме министра иностранных дел 14) Д.И. Дорошенко я считаю и Василенко не чужим. Если бы судебным министром вошел Шелухин, а внут. дел — Ротмистров, земельных — я, то тогда нас было бы в кабинете пятеро, а Ю. Ю. Соколовский, теперешний пищевой министр, и культа — Зеньковский^{252} тоже не враги нам, то мы бы в Совете министров всегда брали бы верх и не допустили бы того обрусительно-реакционного курса, который ведется теперь на всех парах во всех министерствах кроме Дорошенко и отчасти Василенко.

А если бы вошел только я один, то правительственный курс был бы тот же, чего я не смог бы перенести, а потому лучше и не идти туда одному.

Вчера, на «понедельник», п. В.Липинский, которого назначили послом в Вену, привел ко мне свою дипломатическую миссию, состоящую из двух советников: Токаржевского^{253}, украинца-католика, как и сам Липинский, и полтавского помещика Полетики^{254}, потомка знаменитого Григория Полетики, автора «Истории Русов», а также секретаря — Беленького^{255}, харьковского помещика; кажется все люди уважаемые, умные, свидомые украинцы, а под руководством Липинского, которого я считаю после Грушевского одним из самых талантливых украинцев, наверняка скоро будут хорошо разбираться в польско-украинских отношениях. На короткое время забежал с заседания мирной комисии^{256} и С.П.Шелухин, который постоянно жаловался на 3-й универсал, который связывает ему руки в деле определения государственных границ, потому что универсал тот составлен на принципе самоопределения населения и это закрывает от нас дорогу на Каспий, а главное — отрывает от нас Крым и тем парализует наше господство над Черным морем, открывая и подвергая опасности все наши черноморские берега. Всю вину за этот универсал Шелухин возлагает на Грушевского, о котором он не может без крайнего возмущения вспоминать. Затем пришел С.Шемет и рассказал о результатах, которых достигла делегация, ходившая к Эйхгорну, которую организовал Михновский. Я уже писал, что я отказался в ней участвовать, так как был уверен, что никакой пользы от нее не будет. Когда Михновский пошел к Эйхгорну на рекогносцировку, то узнал, что делегацию должен принять Гренер, начальник штаба Эйхгорна, а сам превосходительство их принять не может. Там же дали им понять, что представителям политических партий без уведомления гетмана не годится входить в какие-то официальные беседы с немецким командованием и наконец назначено им на 5 часов вчерашнего дня время аудиенции. После этого делегаты решили уведомить о своих действиях гетмана, но посланный к нему Михновский узнал, что немцы уже уведомили гетмана. Когда делегация рассказала Гренеру, что нынешнее правительство тянет к единой неделимой, заводит везде обрусение, сбрасывает с должности интенсивных свидомых украинцев и заменяет их кацапами, то Гренер ответил, что делегация ошибается, потому что правительство это осознанно стоит за независимую украинскую государственность, никакого давления специально на украинцев не оказывает, а если арестовывает или убирает с должностей, то только интенсивных социалистов, которые агитируют в народе и препятствуют умиротворению в крае, восстановлению покоя. На этот рассказ Шемета Шелухин заметил, что немцы народ аккуратный, им нужны не слова, не голословные нарекания, а факты, делегация же никакого фактического материала не подала немцам, а потому и результаты получились отрицательными.

На это Шемет ответил, что делегация вынесла из разговоров с Гренером такое впечатление, что немцы искренне заботятся о построении самостийной украинской державы, но не национальной, а территориальной; национальный момент, очевидно, они считают вопросом внутренним и не таким важным и необходимым элементом государственности, потому что бывают отдельные независимые государства с одним и тем же государственном языком, например, Англия и Соединенные Американские Штаты. И немцы не замечают разницы между русским и украинским языками, что и подтверждают здешние немцы, которые знают оба языка и уверяют, что между ними гораздо меньше разницы, чем между прусским и швабским диалектом одного немецкого языка. Из этого видно, что немцы никакого значения не придают обрусительной политике этого правительства, преследованию свидомых украинцев, им главное, чтобы это правительство не мешало поддерживать спокойствие, вывозить все, что им нужно, а к объединению Украины с Россией они сами надеются не допустить.

Когда делегация доказывала, что обрусение ведет к объединению, то Гренер успокаивал их, что это невозможно, но также невозможно каждый месяц менять министерство, потому что это дезорганизует власть, не позволяет установить спокойствие в молодом государстве.

Скоропись вчера сказал мне, что Бринкман хотел бы со мной познакомиться, но ко мне приехать с визитом считает невозможным, потому что он лицо правительственное, а потому назначает мне рандеву в ресторане Гранд-Отель, где он в час завтракает.

Я ответил на это, что не считаю возможным идти на это свидание, потому что оно выглядело бы, будто я ищу сближения с ним, желая получить портфель министра земельных дел, о чем намекал Бринкман Скорописю. Если ему хочется познакомиться со мной, то я очень буду тому рад и с радостью приму его в доме, где я безвыездно живу. Скоропись уговаривал меня пойти, но я решительно отказался, говоря, что немцы привыкли уже, что к ним лезут все, кто хочет примоститься к правительству, а немцы держат себя свысока, как «победители», я же этого тона органически переносить не могу.

Когда сегодня Скоропись пришел в Гранд-Отель один, то немец был удивлен, а когда узнал, что я отказался прийти, то даже возмутился, говоря, что украинцы хотят строить свое государство, а не хотят входить в контакт с немцами; никакой силы у них нет, она есть у нас — у немцев, значит это им, а не нам, немцам, надо искать ту силу. В.Шемет считает, что надо было пойти, что надо хоть по одному входить в кабинет, а Скоропись просто даже рассердился на меня. Мне же кажется, что я по-другому не мог сделать. В лучшем случае мне было бы предложено взять портфель министра земельных дел, но я один решительно не считаю возможным туда идти. Дела обстоят вообще так плохо, что немцы только вид делают, как они довольны этим кабинетом. Хлеба это правительство не может им добыть; при Голубовиче они вывезли 4 миллиона, а при гетмане всего 800 000 пудов. Немцы говорят, что те 4 миллиона они получили не потому, что правительство Голубовича было деловитым, а потому, что тот хлеб был на интендантских складах, и его дало бы любое правительство. Но в действительности это не так. Теперь на селе такое настроение, что хлеба у крестьян и добыть нельзя. При социалистическом правительстве они давали хлеб, потому что у них его было много и своего, и отнятого по помещичьим экономиям; теперь, боясь, что этот награбленный хлеб у них будут отбирать безвозмездно, они его прячут, закапывая в землю, скармливают скотине и всеми способами переводят. Мне рассказывали лубенские казаки-хлеборобы, что у них «пролетария» забрала пшеницу по 1 руб. 50 коп. за пуд и кормила ею лошадей, потому что овес распродали по 20-30 рублей за пуд. И крестьяне теперь страшно возмущены немцами за то, что они поставили гетмана, который сразу же вернул панам землю, которую крестьяне уже поделили было между собой, и считали, что она достанется им даром. Сначала, когда немцы вошли в Украину, то крестьяне их встречали со страхом, но не враждебно, а там, где большевики въелись в печёнки, забирая хлеб для Великороссии, то и с радостью. При эсеровском правительстве крестьяне, увидев, что немцы не вмешиваются в крестьянские отношения с помещиками, в захват панской земли, даже стали по-приятельски относиться к немцам. А после переворота, когда немцы начали методично принуждать крестьян возвращать награбленное, сдавать оружие, то отношение к немцам резко переменилось. Теперь редко в каком селе разоружение обходится без боя и без кровопролития. В газетах об этом запрещено писать, вообще теперь цензура свирепствует не меньше чем при самодержавном строе и запрещает писать не только о боях, которые идут между крестьянами и немцами, но и об арестах, которые теперь производятся так же широко, как и в 1906 году, когда наступила реакция. Вместо прежних социалистических комиссаров Лизогуб поназначал губернскими старостами бывших исправников, а уездными — приставов, даже прославленных взяточников и держиморд, которые рвут и мечут, мстя за все, что они претерпели во время революции. Организовав банды казаков или милиции из зажиточных крестьян, они секут, бьют, расстреливают тех крестьян, кто были деятельными большевиками. А когда большевистски настроенное село оказывает вооруженное сопротивление, то тогда приходят немцы с пушками и двумя-тремя выстрелами заставляют крестьян сдавать оружие, а если те не сдают и не выдают вожаков, то поджигают село снарядами. В Золотоношском уезде, возле села Буромки^[58], крестьяне даже окопались и, зная, что немец «не принимает штыкового боя», заострили колья и думали штыковым ударом одолеть немцев, но после пулеметного огня, потеряв около 150 человек убитыми и тяжело ранеными, были вынуждены разбежаться куда глаза глядят и теперь живут в лесах, в хлебах^[59], возвращаясь только по ночам в село за пропитанием. То же самое происходит на Звенигородщине, Таращанщине и во многих местах, а мелкие стычки с немцами — так те случаются ежедневно везде по всей Украине. Крестьяне-большевики вырезают не только мелких панков, потому что панов нет на селе, но и других крестьян, кто побогаче; вообще творится что-то неподобное, что, видимо, приведет Украину к руине. Во многих местах повреждены железные дороги, на двух дорогах устроены катастрофы с военными немецкими поездами; рассказывают, что немцев-солдат, которые остались живы, убивали чем попало. Кроме киевского артиллерийского склада, взорваны также склады в Харькове, Кременчуге, Окнице, Одессе и еще где-то, а тем временем от тех взрывов пострадала масса невинного народа, который ни в коем случае не держится за руку немецкую или гетманскую. Говорят, что те восстания, тот террор не всегда стихийный, а что из эсеровской партии выделилась террористическая группа, которая ведет агитацию в селах и городах среди большевистски настроенных масс темного народа. Разве можно в такой ситуации мне в единственном числе входить в кабинет? Некоторые друзья говорят, что мое имя примирило бы многих с этим правительством, меня знают и уважают в широких кругах общественности. Но если я войду один, то я не смогу изменить политики этого правительства, и только, так сказать, своим именем благословлю все то, что это правительство производит, а правительство это перегибает палку в другую сторону, оно такое же большевистское справа, как эсеровское правительство было большевистским слева. Если бы войти втроем, как я уже говорил, тогда действительно, может, можно было бы остановить эту анархию, этот террор, что ведет к руине и возможно, что национально сознательные элементы подняли бы голос и остановили бы большевистские элементы. Вчера я встретился с бывшим корреспондентом «Рады» Д.Головчуком из села Номорники[60] из-под Жмеринки. Он очень интеллигентный человек, хотя закончил только сельскую школу, но много читал и сам учился. Теперь он заправляет в селе «Просвітой», потребительским и кредитным товариществами, которые сам и организовал. Хотя он имеет только одну десятину земли, но решительно стоит не только против социализации, но и против передела земли, потому что тогда, как он говорит, и мне не будет где хлеба купить; теперь я себе покупаю хлеб у зажиточных крестьян, а если переделить землю между всеми, тогда уже ни у кого не будет хлеба на продажу. Нашему мужику не земля нужна, а хорошая «школа». Характерно, что то же самое говорил мне и пленный Ворона — «нам не земля нужна, а такая школа, как у немцев». Так вот этот крестьянский пролетарий говорит мне: «Если бы гетманское правительство решительно стояло за независимую Украину и вело политику национальную, то я его благословлял бы, несмотря на его черносотенство с социально-экономической точки зрения». Очевидно, есть на селе элементы, которые национальный момент ставят выше социального. Этот самый Головчук говорит: «Нам надо сейчас своего Столыпина, который сказал бы социалистам-революционерам: вам нужны великие перевороты, а нам — великая самостийная Украина!» Если бы новый, или обновленный кабинет взял бы яркий национальный курс и провел бы аграрную реформу хоть такого рода, как предлагаю я, то возможно, что понемногу все успокоилось бы и не было бы опасности, что крестьяне-большевики сожгут весь помещичий хлеб, а теперь они угрожают сжечь и свой, чтобы не достался немцам. Может, это они только пугают, а что помещичий хлеб они могут сжечь, то об этом и говорить нечего, а тем временем город и немцы могут рассчитывать только на тот помещичий озимый хлеб, потому что он посеян прошлой осенью на хорошо обработанных землях, а на посеянный крестьянами весной хлеб на своих и помещичьих землях рассчитывать нельзя, потому что с весны стояла сильная засуха, которая больше всего отражается на плохо обработанных и засеянных вручную посевах. Если действительно крестьяне сожгут помещичий хлеб, то одним крестьянским хлебом население Украины не прокормится, а о вывозе за границу и думать нечего!

Вчера в книжном магазине рассказывал какой-то господин с техническим значком на картузе, что в той части Черниговщины, что еще занята большевиками, люди просто гвалт кричат от грабежей и молят Бога, чтобы быстрее пришел немец и освободил их, приобщив к гетманщине, а здесь, уже ближе к Киеву, крестьяне просят Бога, чтобы вернулись большевики и спасли их от немцев и от гетманского правительства, которые и грабят, и издеваются над ними. Вообще, по всей Украине более бедные элементы, та самая «пролетария», тоскуют по большевикам и были бы рады, если бы те обратно вернулись… Тогда снова вернется к крестьянам земля панов и богатеев, вновь наступит их право. Одна золотоношская баба говорила: «Вот как придут большевики, и как вернется снова наше право, то теперь уже не так люди будут делать, а по кусочку их, по шматочку (показывает пучками, как будут щипать), чтобы не сразу подыхали, чтобы знали, как накликать немцев на нас. Всех, всех с младенцами надо их искоренить, чтобы и семени панского не было!» А в Харьковской губ., как рассказывает Саксаганскому другая баба, но более милосердная, увидев помещичью семью, говорила: «Бомбой их, бомбой, тех панов проклятых!» Левко рассказывает, что когда бориспольцы услышали из Киева эти взрывы, то сразу начали распускать слухи, что в Киев подошло четыре корпуса большевиков с чехословаками, разбили под городом немцев, а теперь уже громят сам город, и слухи эти отражались на физиономиях в зависимости от социального положения человека: беднота, та самая «пролетария», не могла скрыть и не скрывала радостного выражения на лице, а «буржуазы» понурились, загрустили, потому что кому охота быть порванным «на кусочки, на шматочки», как говорила та баба.

Армия украинская, которая вместе с немцами воевала против большевиков, теперь стремится к союзу с большевиками против немцев. Я уже писал, что немцы не пустили украинскую армию в Крым, а части, которые туда пробились, завернули обратно на Перекоп, а затем направили их против донских большевиков, а теперь — увидев в них симпатию, или склонность к большевикам, разоружили их, а те раздобыли оружие у австрийцев и теперь, говорят, идут столкновения между этой украинской армией и немцами. Вообще положение Украины скверное со всех сторон: внутри ширится руина, анархия, с внешней стороны тоже плохо, потому что никто на нас не обращает внимания, никто с нами не считается, потому что никакой силы у нас нет. Румыния забрала себе и украинские уезды Бессарабии, а у нас нет силы отобрать их, даже крымчане имеют больше войск, чем Украина, и смело забирают себе и порты наши, и степи, населенные преимущественно украинцами. А организовать армию без помощи немцев у нас нет возможности, говорят, что это наше внутреннее дело, в которое они не могут вмешиваться, но это они только говорят так, потому что поняли, что если бы у нас была своя армия, то она восстала бы против них как теперь восстают гайдамацкие курени, которые еще недавно вместе с ними очищали Украину от большевиков, как восстают даже немецкие воспитанники синежупанники, которые вернулись из плена рьяными германофилами, а теперь стали горячими ненавистниками немцев, которые их обезоружили, распустили по домам и после этого смело устроили переворот, зная, что у социалистического украинского правительства нет никакой армии; нет никакой организованной силы, кроме тысячи сечевиков-галичан, с которыми легко справиться. В результате в межклассовой борьбе крупноземельная буржуазия с немецкой силой одолела сельскую бедноту, как человек хитростью одолевает слона или медведя. А с внешней стороны получилось так, как говорится, что пригласили немца помочь нам отбиться от брата, который 260 лет угнетал нас, немец охотно пришел, помог, а потом сам сел на место изгнанного и теперь угнетает нас, да еще и делает вид будто не он, а это мы сами между собой не помиримся, буржуазия, мол, с социалистами и большевиками борются. Он вошел в близкий контакт с польско-еврейско-русской буржуазией и помещиками, передал им формально власть, закрасив ее в украинский самостийницкий цвет, а сам что хочет, то и делает! Мне рассказывал один доброжелательный к нам еврей, что еще до большевистского нападения польские и русские помещики предпринимали при дворах Вены и Берлина всяческие усилия, чтобы немцы вмешались в украинские дела и восстановили здесь мир и порядок, а когда Ц. Рада позвала немцев, то эта буржуазия с Добрым во главе собрала огромную взятку, которую распределила между влиятельными кругами Берлина и Вены. Говорят, буржуазия, опасаясь, что наше эсеровское правительство пойдет и дальше вслед за большевиками, охотно давала деньги на то, чтобы немцы сбросили это правительство и завели у нас немецкий порядок. А то, что правительство наше пошло бы вслед за большевистским — то это факт, потому что еще, кажется, до Рождества Винниченко рассказывал, что Грушевский очень испугался за свое имущество, когда узнал, что Ткаченко разрабатывает законопроект, по которому правительство должно отобрать в казну 15–20% всего частного имущества. Очевидно, об этом знала городская буржуазия и, опасаясь, что и ей будет то же, что и помещикам, у которых безвозмездно отняли землю, поспешила помочь своим товарищам по несчастью и собрала немалые деньги на подарок влиятельным людям, которые навеки освободят их от такого грабежа и издевательства, которое совершали на Украине русские большевики, содрав с украинских городов несколько десятков миллионов рублей.

В назидание потомству я прилагаю здесь вырезку с частью речи большевистского вождя Муравьева в Одессе, в газете «Киевская мысль» от 5 марта (20 фев.) 1918 года. Примерно в те же числа, а может раньше, эта речь была напечатана и в «Новой Раде», но почему-то самые интересные места были пропущены, поэтому привожу эту знаменитую речь по-русски, т.е., в оригинале.

Долго еще после исхода из Киева большевиков, когда кто-нибудь приносил какие-то печальные известия, я вынимал из шуфлядки речь Муравьева и начинал громко читать, говоря, что после того, что говорил и делал на Украине Муравьев с большевиками, не может быть ничего страшнее и печальнее. Теперь это все забылось и, грешным делом, если допекут немцы, порой думаешь, что, может, лучше было при большевиках, что, может, как-то пережили бы ту болезнь и таки Украина была бы, а теперь кто его знает, что еще будет?!

Вчера, на «понедельнике», у меня разговоры крутились всё вокруг тех погромов и восстания, которые теперь широко разлились по Украине. И удивительно, что все рассказывают или слушают об этом со злорадным выражением: «так, мол, тебе, проклятый немец, и надо, устраиваешь обрусительно-черную реакцию, так не получишь хлеба, и много твоих солдат уже никогда не увидят своей родной страны!» А чем виноваты те бедные Иоганны и Михели, которых послали сюда изгонять большевиков и помогать украинцам строить свою державу? Зачем на них натравливают наших темных крестьян, зачем проповедуют аграрный террор; говорят, для того, чтобы обратить внимание германского правительства и рейхстага на то, что здесь происходит. Но зачем же для этого творить руину, зачем убивать ни в чем не повинных немецких солдат; если хотите обратить внимание немецкого правительства, то берите сами бомбы и бросайте в Мумма, Эйхгорна, в Гренера, или в кого другого, кто действительно виновен и рискуйте сами своей жизнью, а не подбивайте темный народ, сами оставаясь в безопасном месте, на то, чтобы его расстреливали, жгли ему дома и вообще творили на Украине руину. Если бы бомба задала бы немного жару тем превосходительствам, то это действительно обратило бы внимание не только немцев, но и всего мира на то, что творится на Украине, и, может, повернуло бы немецкую политику с этого реакционно-обрусительного пути. Когда вчера об этом зашла речь, то оказалось, что уже организуется какая-то беспартийная национальная террористическая организация, которая должна устраивать террористические акты против отдельных лиц наших руководящих кругов, чтобы отбить охоту занимать посты в этом правительстве^[61].

Но террор как система никогда не давал положительных результатов, а приводил к еще большей реакции, так же будет и здесь. Будут объяснять появление его тем, что на Украине большевизм, не имея той силы, которая есть у Ленина и К^о, принял старую бессильную форму протеста, с которой надо бороться тоже террором. Бедная Украина! Не доросли мы еще до своей государственности, нет у нас людей с государственным умом, а вся интеллигенция наша состоит из политических младенцев, которые еще не имели жизненного опыта. Д-р Галин рассказывал вчера, что когда он был на днях у Гренера как член делегации, состоящей из двенадцати нарочито подобранных седых людей, то в разговоре с этим немцем ясно увидел, какие мы все мальчишки в политическом смысле по сравнению с ним. На все обвинения делегации в адрес этого правительства в тяготении к единой России, Гренер логично и наглядно доказал, что это, возможно, будет только в том случае, если немцев разгромят англо-французы. На все обвинения в преследовании украинцев ответил решительно, что борьба ведется с социалистами, агитаторами, а не с украинцами и доказал это фактами, а делегация никаким фактическим материалом не запаслась и не могла доказать, что Гренер ошибается; в ответ на обвинения в том, что правительство призывает на должности исключительно не украинцев, доказал, что среди свидомых украинцев нет административно-практических людей, потому что царское правительство не пускало их на ответственные должности, а желая все-таки иметь в министерствах украинское большинство, гетман приглашал украинцев в кабинет, но они, соблюдая чистоту социалистических принципов, не захотели пойти. На прощание, когда делегация выразила надежду, что планы гениального Бисмарка по поводу строительства Украины таки осуществятся теперешним немецким правительством, то Гренер как бы немного иронично ответил, что это возможно только тогда, когда и украинцы проявят хоть немного бисмарковского ума.

Теперь, говорят, организуется посылка делегации в Берлин, в эту делегацию, как и в предыдущую, входят делегаты от таких партий и организаций: от с.-эфов, от социалистов самостийников, от трудовиков, от хлеборобов-демократов и от железнодорожной организации.

Сегодня приехал делегат Венского парламента Лонгин Цегельский^{257}, с которым я хорошо знаком еще со Львова; его отец, священник, проживает с начала войны и до сих пор в Киеве, привезенный сюда российским правительством как заложник. Молодой Цегельский рассказывал, что галицкое общественное мнение насчет отношения к гетманскому правительству разделилось на два почти враждебных лагеря. Известный буковинский депутат Василько и его приспешники горячо и упорно агитируют, наверное, за деньги, против Скоропадского и выдвигают на должность гетмана или короля украинского Василя Вышиваного, о котором я уже писал, и, очевидно, эта вся агитация, которая ведется здесь за него, исходит из правительственных австрийских кругов. Австрийские агенты и здесь доказывают, что Скоропадский с немцами ведут к объединению с Россией, и что Австрия к нему не благоволит, а искренне хотела бы отстроить украинскую державу. Галицкие парламентские круги — напротив, стоят полностью за германскую ориентацию, говоря, что нам выгоднее держаться с немцами, потому габсбургская династия издавна склонна к измене, лживая, искренне преданная католичеству, а потому будет в Украине поддерживать поляков и скорее всего, что она замышляет приобщить к Австрии правобережные губернии, где преобладают польские помещики, которые наверняка и хлопочут об этом перед австрийским правительством.

Представители галицких парламентских кругов ездили в Берлин, чтобы разведать германские планы по Украине и их ближайшую политику. Кюльман^{258} заверял их, что Германия искренне стоит за построение украинской державы, и что переворот 29/IV вовсе не свидетельствует об изменении германской политики в Украине. Переворот произошел из-за того, что социалистическое правительство не могло и не хотело навести порядок на Украине, нерадиво выполняло обязательства свои перед Германией т.е. не заботилось о сборе хлеба для немцев, а теперь сложился во главе с гетманом вполне солидный и деловитый кабинет, который ведет к установлению спокойствия в Украине. А на замечания галицких парламентариев, что это правительство не украинское и ведет к объединению с Россией, Кюльман ответил, что по сведениям, которые он получил от германского командования на Украине, это правительство вполне украинское, и это видно и из речей Лизогуба и Ржепецкого, которые они часто произносят.

Либо Кюльман неверно осведомлен о состоянии дел на Украине, либо он обманывал галичан так, как здешние немцы обманывают представителей наших партий, успокаивая их, что они не ведут к объединению с Россией, а между тем похоже на то, что немцы действительно, как заверяют австрийцы, ведут к восстановлению старой России, но без западных провинций, которые отойдут к ним.

Почти десять дней прожил я на плавучей земской даче «Чайка»^{259}, у могилы Т.Г.Шевченко. Хорошо там жить: прекрасный воздух, чудесные купания на бархатном песчаном пляже, которых нанесло почти по всему Днепру так, что через месяц и воды не будет, а все русло будет грандиозным пляжем. Хорошо было бы, если бы государство выкупило весь незастроенный и не засаженный деревьями правый берег Днепра, облесило его, а где удобно для поселков — распродало бы мелкими участками с условием застроить и засадить деревьями их, потому что сейчас на этих берегах образуются оползни, и они размываются дождями; борозды превращаются в огромные пропасти, из которых весенняя и дождевая вода несет в Днепр глину, камни, песок, которыми заносится фарватер и образуется везде уже слишком много пляжей, на расчистку которых для прохождения пароходов затрачиваются ежегодно огромные деньги… Проводить лето на даче гораздо приятнее, чем в Перешорах или в Кононовке: здесь никто у тебя не рубит деревья, не ворует фрукты, не травит посевы, не запахивается в твою землю — вообще нет никаких неприятностей от работников и крестьян, которые то и дело случаются, если проживаешь на своей собственности, к которой я утратил уже всякий вкус и от которой избавлюсь при первой возможности. Вместе со мной проживали на «Чайке» экс-министры Голубович, Шаповал, бывший командующий армией Павленко^{260}, а недалеко от «Чайки» на даче Беляшевского проживает Винниченко, который написал сейчас очень хорошую драму из современной жизни, про период большевистского нападения на Украину. Драма эта, может, и имеет много недостатков с литературной стороны, но производит тяжелое впечатление, однако, как часто у Винниченко, в бочке меда есть ложка дегтя, которую нам вместе удалось уменьшить до чайной ложечки. Под этим дегтем я имею в виду выведенного в драме помещика, который при большевиках подделывался под пролетария, а когда пришли немцы, то злорадствовал, что теперь пришел конец ненавистной «самостийной Украине» тогда как в действительности угроза существованию независимой Украины появилась только месяца через три после прихода немцев на Украину, то есть уже после переворота 29 апреля.

Много страшно интересного рассказывал о закулисной жизни эсеровского кабинета Н.Шаповал. Я наседал, чтобы он все это записал для потомства; он обещал, но я не уверен — сделает ли он это, а я тем временем не решаюсь что-то записать из его рассказа, потому что боюсь напутать и, может, невинно кого-нибудь очернить перед историей. Вообще среди социалистов, как теперь оказалось, мало было людей безупречно чистых.

Голубович рассказал Винниченко о том, как распределили те 5 миллионов, которые захватил Ковалевский, но я помню только, что большую цифру передали Комитету крестьянского союза, не меньшую сумму — комитету эсеровской партии, также немалую цифру ассигновали газете «Боротьба»^{261}, которая уже не выходит после того, как в конторе ее во время обыска немцы нашли большую сумму денег в немецких марках, но самая интересная ассигновка — это М.С.Грушевскому лично 250 тыс. рублей в качестве компенсации за сожженный большевиками дом. И неужели он будет настолько неосмотрительным, что возьмет эти деньги?! Хотя всем известно особое пристрастие М.С.Грушевского к деньгам, однако все, кто был на «Чайке», уверены, что он так дорожит своим именем перед историей, что не решится взять те 250 000 рублей. Если же он не устоит и возьмет эти деньги, то навеки себя опозорит — перед потомками.

Вчера я слышал от нескольких человек, что М.С. купил на имя сестры своей Анны Сергеевны^{262} книжный магазин напротив клуба «Родина»^{263}, на Владимирской улице, в котором будет торговать в основном своими книгами, чтобы не платить комиссию другим книжным магазинам. Вполне возможно, потому что М.С. при всех своих незаурядных по ценности чертах, обладает массой мелкомещанских черт, которые неприятно поражают даже обычных, не идейных людей и допускают возможность всех тех обвинений, помещенных в напечатанной в 1913 году во Львове анонимной брошюрке^{264}, направленной против Грушевского.

Вчера на «понедельнике» снова разговор крутился вокруг списков нового кабинета. Вернулись из Берлина Мумм и Гренер, как говорят, с приказом организовать национальный украинский кабинет, и вот публика сейчас начала как пасьянс составлять кабинеты; кажется, нет свидомой украинской семьи, которая не составляла бы свой кабинет, либо не обдумывала другие списки. В еврейские газеты, говорят, попало уже два черносотенных списка — один Трепова^{265}, второй кн. Кочубея и три украинских — Марковича, Михновского и Стебницкого. Говорят, что и моя фамилия фигурирует где-то в трех списках, даже в черносотенном кочубеевском. Сам я этого не читал, потому что из-за забастовки типографских рабочих не все газеты выходят, кроме того, на «Чайке» мы не каждый день могли достать газету, хоть каждый день к пароходу кто-то из нас выходил купить или выпросить у пассажиров прочитанную газетку. Присутствующие на «понедельнике» рассказывали, что Д.В.Марковичу гетман будто бы по согласованию с немцами поручил сформировать кабинет, но никого из эсефов не было здесь, чтобы подтвердили эту новость. Вообще эсефы меня вроде как бойкотируют, по крайней мере лидеры их — С.А.Ефремов и А.В.Никовский, оттого, очевидно, что я их резко упрекал за то, что они не позволили взять портфели своим членам в гетманском правительстве и таким образом кабинет сложился из чужих, даже враждебных нам людей. Я до сих пор придерживаюсь той мысли, что соц. ф-ты, которых я часто называю социалистами-журналистами, больше всего виноваты в том, что сейчас происходит. Они, переименовавшись из радикалов-демократов в социалистов, перекрасились в защитный социалистический цвет, однако никто их социалистами не считает, а все трактуют эту партию как буржуазную. Такими их считали и немцы, когда рекомендовали, или разрешили гетману сформировать кабинет, куда входили бы в количестве пяти лиц и социалисты-федералисты, но они упорно блюли чистоту социалистического своего названия, решительно отказались и, как известно, сначала запретили своим членам вступать в гетманское правительство, потом, передумав, разрешили, затем, возмутившись против гетмана, вновь запретили, вообще вели себя, как политические младенцы. С.А.Ефремов лично очень хороший человек, хороший литературный критик, но никакой политик, он, можно сказать есть «совесть» украинская как Короленко — русская, но во всяком случае не политик, а тем более, не дипломат. Он не заглядывал вперед, да и не видел впереди ничего, а только обдумывал и принимал то, что произошло вчера. Когда все общество возмущалось против Оберучева за то, что он землю рыл против украинизации армии, Ефремов выступил в «Новой Раде» с горячей защитой Оберучева. Так же горячо он отстаивал Керенского против украинцев, а потом — против большевиков; точно так же теперь Ефремов выступил против гетманского правительства и влиял на решение своей партии не принимать портфелей и таким способом правительство попало в руки таких самостийников как Лизогуб, Ржепецкий, Гутник и другие. Я резко упрекал Ефремова и Никовского за эту их политику, а потому они избегают меня и с того «понедельника», на котором был Рорбах, т.е., с 12 мая, уже не заходили ко мне и вот таким образом разрываются у меня приятельские отношения с людьми, с которыми я был в лучших, самых близких отношениях много лет. Так же перестал ко мне заходить Влад. Ник. Леонтович, но я не могу понять, по каким причинам, потому что он полностью разделял мои мысли о необходимости украинцам войти в гетманское правительство и вообще теперь у нас не было, кажется, никакого несогласия в политических взглядах. Возможно, что причина здесь в том, что я его не позвал к себе тогда, когда у меня был Рорбах. Но я в этом не виноват, потому что у него в то время был испорчен телефон, и я попросил Никовского пригласить его ко мне. Но Никовский не пригласил и на мой вопрос ответил, что они с Марковичем решили не приглашать Леонтовича, потому что тот близок к гетману и внес бы диссонанс в наш разговор с Рорбахом. На это я ответил, что я как раз и внес тот диссонанс, потому что я выразил Рорбаху желание вместо гетмана иметь в Украине королем какого-нибудь Гогенцоллерна, а Леонтович не мог бы внести диссонанса, потому что я как раз и думал Рорбаху показать украинскую буржуазию, то есть помещиков, и специально пригласил Шеметов и Леонтовича, и мы втроем как раз и были бы представителями класса, с которым Рорбах еще не виделся, потому что он был на совещании только с социалистическими группами. Думаю, что это недоразумение выяснится, когда я увижусь с ними обоими, но как-то мне не хочется первому к ним идти. А.И.Лотоцкий рассказывал, что по инициативе Игоря Кистяковского^{266} организуется грандиозное правительственное издательство, которое уже имеет и ротационки и запасы бумаги для издания в большом количестве наших классиков. О необходимости правительственного издания наших классиков я еще в ноябре прошлого года слышал на собрании «Старой Громады»^{267}, которая и взялась за издание классиков и уже издала Котляревского. Богдан Кистяковский^{268} упрекал тогда винниченковское правительство, что оно занято исключительно политикой, совсем не заботится о нашей культуре; между тем надо наибольшее внимание обратить на эту сторону, потому что правительства могут меняться, поэтому надо сейчас пользоваться возможностью пустить в народ украинские книги в большом количестве и по небольшой цене, и это уже будет такой плюс, который скажется в народной жизни. Очевидно, эту идею Богдан вдолбил своему брату Игорю, который, будучи теперь возле власти, начал ее осуществлять. Дай Бог успеха!

На этом же «понедельнике» был и П.Я. Стебницкий, который только что приехал из Петербурга уже навсегда в Киев. Из разговоров с ним выяснилось, что и он думает так же как и я об отношении украинцев к гетманскому правительству и даже писал Ефремову, что надо обязательно входить в кабинет, но письмо то не дошло, а если бы и дошло, то Ефремов и К^о все равно своей политики не изменили бы, потому что они теперь уже и не каются, видя, как тяжело восстановить покой на селе, как тяжело остановить разруху и аграрный террор, который ведется везде по Украине. Из-за того, что земля возвращена помещикам, эсефы уверены, что немцы таки обратятся к ним, и поскольку Любара, маловлиятельный немецкий офицер, советует им быть готовыми взять власть в свои руки, поручить Марковичу договориться с гетманом по составу нового кабинета. Характерно, что Д.В.Маркович, в первые дни после переворота так страшно кочевряжился против гетмана и резко оппонировал мне, когда я уговаривал всех не отвергать предложения гетмана и входить в кабинет, теперь этот самый Маркович часто, говорят, бывает у гетмана как гость и даже как родственник, потому что гетман Иван Скоропадский женат был на известной Насте родом из Марковичей.

Но все надежды на смену кабинета не имеют никаких оснований. Скоропись виделся с Муммом и с Гренером после их возвращения из Берлина и у него создалось такое впечатление, что в Берлине соглашаются с политикой здешних немцев и довольны этим кабинетом, потому что он, как я уже не раз говорил, очень удобен для немцев. В разговоре с Гренером выяснился и взгляд немцев на украинский язык. Когда Скоропись жаловался на это правительство, обвиняя его в бездействии, то Гренер посоветовал наплевать на него, а делать дело с помощью немцев, а когда Скоропись уже в n+1-й раз заметил, что причина всех беспорядков, всей анархии на селе заключается в том, что правительство это неукраинское, то Гренер ответил:

— Мы уже решительно убедились, что никакого языка украинского нет, а есть только диалект, который горстка интеллигенции взяла за литературный, а ни народ, ни городское население этого языка не понимают. Вы посмотрите — по всем министерствам, по всем канцеляриям люди, вместо того, чтобы делать дело, сидят над диксионерами и учат никому не понятный язык. Это все равно, что у нас взять, скажем, ольденбургский диалект и заставить всех немцев писать и говорить на этом наименее понятном в Германии диалекте».

Но все же Скоропись полагает, что немцы не думают объединять Россию, а твердо стоять на том, что надо построить независимую Украинскую державу, хотя бы только территориальную. А тем временем у нас у всех уже появляются сомнения и неуверенность в этом. Чехословаки с денежной помощью Антанты уже захватили в свои руки всю сибирскую магистраль и уже доходят до Волги; говорят что следом за ними идут японцы, которые должны захватить северо-восточную Московию; то же самое должны сделать англо-французы с северо-западной через Мурман. Большевики, видя это, вроде бы уже договариваются с немцами, чтобы они их защитили от Антанты, которая, говорят, уже объявила русским царем Михаила^{269}. Если это правда, немцы охотно отзовутся на приглашение большевиков, как отозвались на приглашение нашего правительства, а затем обманут их так же, как и украинцев.

Но как-то не верится, чтобы японцы так далеко отходили от своей базы, чтобы англо-французы смогли выделить какую-то значительную армию для захвата Петербурга и чтобы немцы забрали Московию, потому что у них и войск лишних не так много, чтобы им занимать голодную страну, из которой они ничего не смогут получить; это не то, что Украина — житница Европы, из которой немцы надеялись набрать себе хлеба вдоволь! А забрав Московию, немцам пришлось бы еще кормить тот голодный московский народ, поэтому очевидно им нет никакой выгоды вмешиваться в дела московского правительства.

Сегодня был Г.В.Гасенко и принес новость, в которую я не очень верю. Он рассказывает, что в Александровске[62] немцы окружили дивизию Натиева, в которой набралось до 30 000 человек, и поставили ей такие условия: или идти на охрану границы с Московией, или сдать оружие и разойтись по домам. Самого Натиева, говорят, нет в дивизии, но там сидит австрийский эрцгерцог Вильгельм, т.е. Василь Вышиваный, который уговаривает дивизию не слушаться немцев, а требовать, чтобы сбросили Скоропадского, назначили национальный украинский кабинет и определили срок — когда должно быть созвано учредительное собрание. Говорят, что такие же требования ставит и капитан Шинкарь^{270}, стоящий во главе повстанцев на Киевщине. Немцы колеблются, не хотят применять решительные меры, т.е. пушки, против эрцгерцога и надеются уладить дело миром, но, очевидно, и им придется делать какие-то уступки; может, слухи о кабинете Д.В.Марковича и других, которые множатся теперь особенно интенсивно, имеют своим источником вот эти переговоры с Шинкарем и дивизией Натиева.

А тем временем кровь льется. Сегодня рассказывал мне один газетчик как достоверное известие, что на ст. Ольшаница крестьяне застигли врасплох, окружили гетманский карательный отряд, состоящий из исключительно офицеров, который после грандиозной попойки спал крепким сном, и вырезали больше сотни душ. Озлобление против этих отрядов, действительно, у крестьян огромное; мне рассказывали на могиле Шевченко, что это офицерьё, из которого состоят карательные отряды, обращается с населением даже в городе Каневе хуже всяких татар в старину: бьют, грабят, насилуют женщин и пьют, и пьют все, что добудут, а что же они творят на селе? В качестве иллюстрации прилагаю вырезку из «Одесской мысли»^{271}, в которой местная цензура не всё выбросила.

К немцам крестьяне не относятся так враждебно, как к этим «помещичьим сынкам», как их они называют, потому что немцы милосерднее, умереннее и безмерно трезвее, а потому крестьяне редко-редко где убивают немцев, а помещиков и их детей просто истязают. Вчера к моим квартирантам Требинским приехала англичанка, которая была гувернанткой в польской помещичьей семье под Таращей. Она, вся нервно дрожа, рассказывала, как пришли крестьяне из другого села, схватили помещика и его сына и живым им отрубали ноги, руки, выматывали кишки… что-то такое страшное, о чем читалось только во времена Хмельницкого и Гайдаматчины, когда простое убийство считалось «снисхождением». Мне рассказывал поляк землемер Чайковский, что когда он юношей ехал в 1863 году из Киева на подводе, которая приехала за ним, то кучер, на вопрос о новостях, рассказывал, что везде в окрестности по приказу начальства режут господ, поляков[64]. Ну, а что с нами будет?

— Та про вас говорят, что вы хорошие паны, то вам будет снисхождение.

— А какое именно?

— Не будут мучить, а сразу голову к порогу!»

Вот такое «снисхождение» и я заработал у своих крестьян, а потому и не хочется мне ехать в деревню, а сделав некоторые свои дела, опять поеду проживать на «Чайке».

Слухов, слухов самых противоречивых — масса! Куда ни зайдешь, кто ни придет, то разговор начинается словами: — «Слышали новость?» Розалия Яковлевна^{272}, которая приехала на пару дней из Канева и бегает по делам целый день, вечером рассказывает новости. Вчера она говорила, со слов Антоновички^{273}, что Муха Антонович^{274} совещается где-то с представителями партий по поводу того, что завтра немцы должны объявить «единую, неделимую». Откуда эти слухи? — неизвестно; Скоропись, который виделся на днях с Гренером и Муммом, говорит, что эти слухи безусловно ложные. Между тем ходят слухи, что Милюков часто бывает у влиятельных немцев и ведет с ними переговоры. Гасенко, который служит теперь чиновником по особым поручениям при министре иностранных дел и имеет знакомства среди немцев, рассказывает, что Милюков договаривается с немцами, чтобы восстановить под их протекторатом «Россию» без Польши, Балтии и Финляндии, которые отходят к Германии, а если нельзя будет обойтись без компенсации Австрии, то пусть тогда границей будет Днепр, то есть та самая граница, которая уже была установлена между Москвой и Польшей в Андрусове, по которой Правобережная Украина отошла к Польше, а Левобережная с Киевом — к Московии. Эти слухи отразились и в прессе, вырезку из «Видродження» здесь прилагаю, хотя в ней говорится о переговорах Милюкова несколько иначе.

Вчера прибежал к Скорописю взволнованный Меленевский (Басок)^{279} и просил его предупредить Мумма, что здесь организовались русские офицеры, скупают любое оружие и автомобили, видно, готовятся к какому-то выступлению внутри Украины, в то время как Антанта организует наступление извне. А «артельный» Левицкий рассказывает из «надежных» источников, что Антанта уже объявила войну Украине. Скоропись ответил ему на это, что это было бы со стороны Антанты признанием независимости Украины, чего она не сделает, считая Украину «взбунтовавшейся» российской провинцией.

А Меленевскому ответил, что немцы очень хорошо осведомлены о том, что делается на Украине, и если это правда, что есть такая русская офицерская организация, то определенно она существует с согласия немцев, и ничего здесь сделать нельзя.

С другой стороны, ходят упорные слухи, что должны-таки быть какие-то изменения в кабинете. Бывший комиссар Одесского округа А.С.Комирный^{280} рассказывал мне, что Лизогуб, действительно, подал было прошение об отставке, но Гетман не принял прошение; Колокольцовым тоже очень немцы недовольны и определенно он пойдет в отставку; Комирный говорит, что ему предлагают должность товарища министра внутренних дел, но он колеблется, потому что там все должностные лица — бывшие чиновники департамента полиции, которые ненавидят все украинское и могут его скомпрометировать. Например, директор департамента Аккерман^{281}, когда ему подали какую-то бумагу, написанную по-украински, высказался так: «Я не понимаю этого собачьего языка!» В киевских газетах цензура выбросила об этом сообщение, а одесская пресса напечатала, и министр должен был провести расследование, которое ничем не закончилось; хотя, как говорит Комирный, оказалось, что Аккерман действительно так сказал, но он тогда был «в пьяном виде».

Д.И. Дорошенко смотрит оптимистично на будущее и говорит, что об объединении с Московией не может быть и речи, наоборот кабинет вскоре изменится в пользу укрепления украинской державы, то есть должны войти в него украинские элементы. Поживем — увидим! А между тем, все украинское общество с какой-то тревогой прислушивается ко всяким слухам, смертельно опасаясь воскресения России, т.е. воссоединения Украины с Московией.

Сегодня забегал Шемет, который как суконный фабрикант приехал из села на съезд мануфактурщиков и услышал от фабрикантов, близко знакомых с немцами, что вскоре должен быть какой переворот; точно так же этих фабрикантов эти же немцы предупреждали и перед гетманским переворотом.

Что должно означать это, и какой должен быть переворот — не понимаю.

Говорят, что будет объявлена оккупация, но что толку об этом оповещать на весь мир, когда в действительности у нас давно уже фактическая оккупация, потому что немцы что хотят, то и делают, а гетманское правительство — это только приказчики, слуги немецкие.

Может, переворот этот связан с Милюковым, который под немецкой охраной выехал в Берлин.

Дивные дела делаются: офицер, которого министерство послало в Жлобин помочь больному проф. Ф.К. Вовку^{282} добраться до Киева, не получил немецкий пропуск. Ученик Вовка Алешо^{283}, посланный за телом умершего, не может получить разрешение от немцев, чтобы привезти тело самого выдающегося ученого Украины, (…)^[65], а Милюкову дают даже охрану для поездки в Берлин. Милюков ходатайствует перед немецким правительством, чтобы разрешено было на Украине созвать съезд представителей всех четырех Дум и выбрать правительство, само собой, что Украине они теперь «любезно» предложат автономию, а Россия должна быть построена на федеративных или конфедеративных началах, только без провинций, захваченных немцами, а потом, когда то российское правительство оперится, то оно такую федерацию и автономию пропишет, что аж душно будет!

В Берлине Милюков найдет поддержку у своего большого друга, украинского посла барона Штейнгеля^[66] и может, действительно что-то получит, если немцы, испугавшись восточного фронта, поспешат взять под свою протекцию и Московию. Немцам легко будет сбросить большевистское правительство, потому что оно само уже еле-еле держится; немного труднее будет справиться с отрядами Алексеева^{284}, Дутова^{285}, Колчака^{286}, Семенова, которые воюют против большевиков вместе с чехословаками, на деньги Антанты и явно не захотят подчиниться правительству, которое будет в союзе с Германией; разве что кадетский папа, Милюков, уговорит их, или снова станет германофобом, если шансы Антанты будут выше немецких, тогда он снова войдет в союз с Антантой, как давний англофил; у дипломатов все возможно! ибо у них девиз: хоть круть — верть, хоть верть — круть!

Позавчера Розалия Яковлевна уехала в Канев, а вчера в 4 часа дня неожиданно приехала Дуня, кухарка Винниченко, и спросила — где Розалия Яковлевна. По ее встревоженному, очень взволнованному лицу я сразу заметил, что что-то случилось неожиданное, и у меня моментально в голове мелькнула мысль — не убили ли бандиты Винниченко, потому что все обитатели дачи Беляшевского каждую ночь ожидали нападение бандитов на свою дачу, и я сразу же спросил — что с ним?

— Их привезли сюда, и я с ними приехала… — Тогда мне пришло в голову, что Винниченко привезли раненого, иначе он приехал бы ко мне.

— Он ранен? — спрашиваю.

— Нет, их арестовали.

— Как, кто арестовал?

Дуня начала сбивчиво рассказывать, что В.К. пошел с Зайцевым^{287} гулять на берег Днепра, а затем его, окруженного может, десятью, офицерами привезли на дачу и до двух часов делали в квартире обыск. Среди офицеров Дуня узнала одного, который дня за два до обыска приходил на дачу с женой, и, назвавшись беженцем, спрашивал, кто живет на этой даче и просил продать яиц.

Потом повели В. Кирилловича на пристань, но по дороге они зашли на «Чайку» и там сидели до вечера, когда должен прийти пароход, а потом повезли в Киев и по дороге Винниченко сказал ей, чтобы она ехала к нам и сообщила Розалии Яковлевне, что его повезли на Подвальную, №14.

Я тотчас же побежал к Н.П.Василенко и рассказал ему все, что знал, и просил принять меры, чтобы освободить Винниченко, заверяя, что он никакого участия в политике не принимает, а сидит и пишет и даже никаких отношений с крестьянами не имеет. Василенко ответил, что он сейчас должен ехать на обед к Гетману, где будет и Лизогуб, так что он будет говорить там об этом.

— Да Вы, — говорю, — просто поднимите шум, скажите, что Вы так взволнованы, что не можете и за обед садиться, потому что это скандал для кабинета, ведь это всеевропейское событие.

— Ну, положим…

— Как положим? Это же не обычный обыватель, а первый Премьер Украинской державы, о котором читал весь мир, а не только вся Европа.

— Ну, хорошо. Я буду говорить с Гетманом, а после обеда, если будет не поздно, и вы еще не будете спать, то я заеду к вам известить о результатах.

От Василенко я побежал поговорить по телефону с Д.И. Дорошенко. Тот тоже сказал, что сейчас будет у Гетмана и примет все меры, чтобы освободить Винниченко, если его арестовали не немцы. Затем я зашел к В.В.Садовскому^{288}, чтобы тот подал эту новость в «Рабочую газету»^{289}, но не застав его, оставил записку. Когда я вернулся домой, то застал у нас Розалию Яковлевну.

Оказывается, что когда она приехала утром в Канев, то там ее встретил Ярослав Стешенко^{290}, дал ей письмо от Влад. К. и рассказал все, что знал об аресте, и Роз. Яковлевна с первым же пароходом, через полчаса уехала обратно в Киев, а приехав, поехала на Б. Подвальную, но там ничего не узнала, но видела, что из того помещения вышли два немецких офицера. К сожалению, Скоропися не было дома, и мы не могли отправить его сразу же к немцам; он пришел уже поздно ночью и обещал утречком поехать к Гренеру и напомнить ему, что когда Винниченко, после переворота, ведя переговоры с немцами вместе с представителями всех партий, спросил Гренера — «Когда новое правительство будет нас арестовывать, то к кому нам обращаться, у кого искать помощи?», то Гренер ответил: — «Веі uns»^[67]. Розалия Яковлевна тоже решила завтра утром поехать к Гренеру, а тем временем поехала в типографию «Рабочей газеты», чтобы дать сообщение об аресте Винниченко, но потом оказалось, что наши предсказания оправдались, и цензура то сообщение не пустила в печать.

Поздно вечером приехал Василенко в очень веселом послеобеденном настроении и рассказал, что он перед обедом рассказал гетману об аресте Винниченко, что очень взволновало всех министров, и Игорь Кистяковский и Бутенко^{291} выразили уверенность в невиновности Винниченко и просили освободить его на поруки всего кабинета, потому что очень хорошо понимали, что этот инцидент будет только во вред кабинету и спокойствию в государстве. Гетман сразу же послал начальника своего штаба, генерала Стеллецкого^{292}, сказав, что он, гетман, никаким обвинениям против Винниченко не верит, что повторил дважды. О результатах Василенко обещал известить на следующий день.

Но ночью, около 3-х часов, когда я услышал звонок, то сразу решил, что это звонит Влад. Кириллович. Действительно, это был он, утомленный событиями и двумя бессонными ночами, а потому мы не расспрашивали подробности, а я скорее уложил его спать.

На следующий день В.К. рассказал все в мельчайших подробностях.

5-го утром он, часов в 9, как обычно босиком, пошел на прогулку к Днепру, где встретился с П.Зайцевым, который тоже живет на даче Беляшевского, и разговорился с ним на злободневную тему — т.е. о возможности нападения бандитов, и, увидев группу каких-то военных людей, заметил — «Ну, чем мы можем поручиться, что вот эта банда не подойдет к нам и, наставив револьвер, не будет требовать от нас денег?» И действительно, как только та группа подошла к ним, то каждый из них вынул по револьверу и, окружив Винниченко и Зайцева, начали требовать, чтобы они назвали свои фамилии. Влад. Кир. спросил, на каком основании они это требуют, тогда старший вынул бумажку, в которой говорилось, что «ротмистру Особого отдела Гетманского Управления, Майбороде, предоставляется право арестовывать всех, кого он найдет нужным». А когда Влад. Кир. назвал себя, то ответил: — «Вас-то нам и нужно» и все вместе повели обоих арестованных на квартиру и начали обыск. Обыскивали все так тщательно, что понаходили во всех десяти, что ли, тайниках 1500 рублей, которые Розалия Яковлевна частями попрятала, ожидая нападения грабителей. Нашли и револьвер, который дал Влад. Кирилловичу В.К.Королив, уезжая с «Чайки»; револьвер тот был спрятан в толстой книге «Птицеводство», в которой, как в альбоме, было вырезано место для револьвера. Забрали письма, блокноты, рукопись последней пьесы, которую В.К. назвал «Между двумя силами», недавно написанный детский рассказ, но неприятно то, что забрали рукопись статьи о государственном капитализме, о тех трудовых единицах, о которых я упоминал, когда записал приезд Владимира Кирилловича из Бердянска, после отхода из Киева большевиков.

Во время обыска был с Майбородой такой многозначительный разговор. В.К. говорит ему:

— Хорошо, что Вы пришли днем, потому что если бы это было ночью, я бы не поверил, что вы явились с политическим обыском, я был бы уверен, что это нападение грабителей, которых мы здесь ожидаем каждую ночь и я бы отстреливался и, может, ранил бы, или убил несколько душ.

— Да, мы это знаем. Ваше положение было бы выгодное: Вы были бы в доме и Вам видно бы было нас, а нам Вас не видно бы было. Но не беспокойтесь, мы бы поступили иначе: в случае Вашего вооруженного сопротивления, мы бы подожгли Вашу дачку и Вы вынуждены бы были выскочить, тогда бы мы Вас свеженького, готовенького расстреляли бы.

Говорил это он с каким-то смаком и при том будто уже о заранее обдуманном вопросе; видно, что они не пожалели бы Винниченко ни как человека, ни как писателя. И это видно и со слов одного офицера, который потом сказал тихонько:

— Хорошо, что у Вас не нашли много денег, потому что если бы их было много, то кто знает — остались бы Вы живы.

Вот в каких руках жизнь не то что обычного обывателя, а даже бывшего премьер-министра и выдающегося писателя, а обывателей грабит и убивает милиция в Киеве почти каждый день. В два часа дня повели В.К. на каневскую пристань.

Но против «Чайки» В.К. уговорил Майбороду оставить его под стражей в этой гостинице до прихода парохода, то есть до десяти часов вечера, Майборода согласился и оставил его там под охраной одного офицера, который целый день спал, будто не обращая внимания на Г.В., который смог написать письмо Розалии Яковлевне и быть в окружении жителей «Чайки».

Когда садились на пароход, то Майборода сказал:

— Если вы дадите слово, что не будете бежать, то мы не покажем виду, что Вы арестованы, а будем ехать с Вами вместе, как частные пассажиры.

Винниченко ответил, что не считает нужным бежать, но и арест не считает позорным для себя и отдает себя во власть Майбороды, чтобы тот вел себя, как ему удобнее. По дороге на пароходе, один из офицеров, который говорил по-украински, несколько раз пробовал завести разговор, но В.К. уклонялся, а потом решил выпытать у этого офицера о причине своего ареста. Долго офицер отнекивался, но в конце концов рассказал, что «Особый отдел», то есть гетманская охранка, получил сведения, что в этот день к Винниченко должны были съехаться на съезд Грушевский, Голубович, Петлюра на совещание, на котором должна было решаться судьба Украины и Гетмана.

— Почему не подождали, чтобы арестовать всех? — спросил В.К.

— Очевидно, сведения были неточные, но на всякий случай, там Майборода оставил наблюдателей.

Когда пароход прибыл в Киев, то В.К. повезли в «Особый отдел» на Подвальную 14 и поместили его в приемной, а когда он сказал, что он очень устал и хотел бы прилечь, то его перевели в большую комнату с диваном, в которой работал за столом сам начальник Охранки, Буслов, бывший одесский товарищ прокурора, которому, по словам Шелухина, еще в самодержавные времена судебные деятели не подавали руки. Увидев, что нач. охранки рассматривает его бумаги, В.К. предложил свои пояснения к ним, чтобы скорее закончилось дело, потому что он был уверен, что после рассмотрения бумаг его, как ни в чем не повинного, сразу выпустят. Между тем на вопрос Буслову о причине своего ареста, услышал от него, что у них есть какие-то агентурные «показания». А потом Буслов меланхолически добавил:

— Сами виноваты, пригласили сюда немцев, вот теперь и страдаете…

— То есть каким образом? — спрашивает В.К.

— Да так. Привели немцев, вот теперь и выходят для Вас неприятности!

— Ничего не понимаю! — говорит В.К.

— Да. Скажите спасибо, что мы Вас арестовали, а не немцы. Вот они теперь требуют, чтоб мы Вас передали им, но я надеюсь отстоять Вас…

Но вдруг поднялась какая-то беготня, метушня, Буслов вышел, а через некоторое время вошел гетманский генерал и выразил Винниченко от гетмана сожаление за недоразумение, которое сейчас же выяснится, и его выпустят.

После отъезда генерала Буслов, очевидно недовольный, начал снова просматривать бумаги, бормоча, что Гетман то говорит одно, а другой раз — другое, что при таких условиях служить нельзя, что придется подать в отставку.

Когда Буслов вышел, и в комнате Винниченко остался с тем же офицером украинцем, который ему рассказал о причине ареста, то тот быстро начал говорить Винниченко:

— Если Вас ночью захотят куда-то перевозить, то Вы ложитесь, кричите, чтобы позвали врача, что Вам вдруг стало плохо, вообще не давайтесь, чтобы вас перевозили, потому что они могут застрелить Вас, сказав, что вы убегали…

А такие факты действительно бывают. Недавно, вот так перевозя, застрелили того офицера, который ранил штыком Грушевского, очевидно, боясь, что он откроет какую-то тайну, может, и приказ ему убить Грушевского, все возможно, потому что чего бы было бежать офицеру, который совершил вовсе не преступное дело с точки зрения охранки.

И наконец, уже часа в два ночи закончили опись документов, взятых у Винниченко, протокол ареста и допроса, и выпустили его, взяв с него слово, что он не уедет, пока не закончится его дело.

Деньги Винниченко вернули, револьверы обещают отдать тогда, когда он получит на них удостоверения, а все бумаги, говорят, потребовали себе немцы. Скоропись был у Гренера, но тот уехал в Крым, помощник его сказал, что им ничего не известно об аресте Винниченко, но возможно, что об этом знает их полевая жандармерия и обещал навести справки. Потом оказалось, что охранка действительно переслала все бумаги немецкой полевой жандармерии, хоть та и не требовала и не знала об аресте Винниченко. Характерно, что охранка сообщила немцам, что у Винниченко действительно был съезд украинских деятелей, что доподлинно известно, что был и Грушевский, но он успел убежать.

А когда Лизогуба спросил Шелухин, а затем и Шульгин, о причинах ареста Винниченко, то Лизогуб ответил, что его вовсе и не арестовывали, а вызвали на допрос. Шелухин настаивает, чтобы Винниченко подал старшему прокуратору жалобу за свой арест, но Винниченко резонно отвечает:

— Чтобы еще меня убили!

Я, кажется, в своих мемуарах записал, что когда при самодержавном строе Шемет жаловался на свой арест, то жандармы подкупили свидетелей и засадили его в тюрьму, где держали, пока он не заболел нервной болезнью.

Порядки теперь мало чем отличаются от самодержавных: та же охранка, даже те же самые служащие, которые могут жестоко отомстить тому, кто на них жалуется.

Винниченко, после своего ареста, не раз говорит, — не лучше ли было вновь перейти на давно уже хорошо испытанную практику — уехать куда-то и жить себе спокойно по чужому паспорту. Но куда уехать? Где теперь можно спокойно жить? Везде смута, разруха, восстание; еще где-то заподозрят в подстрекательстве и расправятся без суда.

Вчера по инициативе военного клуба «Батькивщина»^{293} в Софийском соборе состоялась панихида по гетману Ивану Мазепе и всем павшим 10 июля 1709 года под Полтавой. Приглашали на панихиду и гетмана, но тот ответил, что будет только в том случае, если панихиду будет править первое духовное лицо, т.е. митрополит Антоний^{294}. А Антоний, известный русский черносотенец, ответил, что он охотно помолился бы за Мазепу, который так много сделал для православной церкви, но на нем до сих пор лежит анафема, наложенная Синодом, которую может снять только всероссийский патриарх, которого надо попросить по телеграфу.

На знаю, просили ли, может, еще не пришел ответ, только Антоний не правил панихиды, а служил какой-то архиерей, поэтому гетман не приехал. На панихиду собралась масса народа, не поместилась вся на кладбище собора, а еще было много и на площади. По окончании панихиды весь народ с флагами вышел на площадь и с пением «Ще не вмерла Украина» двинулся на Софиевскую улицу, чтобы пройти по Крещатику, но взвод немецкой пехоты преградил дорогу и завернул толпу обратно на площадь, и тогда вся масса народа повалила к памятнику Богдану, там пела опять «Ще не вмерла», «Як умру, то поховайте», а затем направилась к Михайловскому собору, а мы — Винниченко, я, Шульгин и еще несколько «бывших людей» — пошли по Владимирской и остановились на крыльце конторы «Часа», где был когда-то клуб «Родина» и там делились впечатлениями с часянами — В.Короливом, Синицким и другими, пока манифестация не дошла до нас. Когда передние манифестанты увидели Винниченко, то начали кричать «Слава Винниченко», потом схватили его и Шульгина и понесли к зданию Ц. Рады, выкрикивая: «Слава первому кабинету», «Слава Ц. Раде»; «Позор Гетманскому правительству».

Говорят, что на Софиевской площади так же носили Петлюру, выкрикивая: «Слава гетману Петлюре». Вообще Петлюра стал самой популярной личностью в украинской державе, и, кажется, эту популярность ему создали большевики, потому что больше всего злобствовали против него, как военного министра; а между тем он меньше всех виновен в том, что эта армия организовалась. Он, как эсдек, решительно был против регулярной армии и, когда она стихийно организовывалась, то всеми средствами пытался не допустить этой организации, боясь, что кто-то из военных станет во главе армии и сбросит социалистическое правительство, а значит и его, и построит гетманство, а потому всех, кого подозревал в способности к такому перевороту, высылал из Киева, так было с Михновским, а потом и с Павленко, который был командующим Киевским округом. А когда вступили в Киев большевики, то они все силы прикладывали, чтобы поймать Петлюру и, говорят, несколько человек расстреляли, принимая их за Петлюру и таким образом сделали Петлюре большую популярность. В то время как Петлюра, безусловно талантливый и неглупый человек, был никчемным военным министром, потому что ничего не смыслил в военных делах и никакого организаторского таланта не имел; недаром сатирические журналы высмеивали его, называя «балериной» и рисуя его в женских панталонах на детской деревянной лошадке. Но Петлюра сошел с политической сцены, по крайней мере, чистым, с незапятнанной репутацией, а вот его преемник Н.Порш, который и до революции имел неопределенную репутацию, теперь еще хуже ее омрачил; до революции его подозревали, может, безосновательно, в связях с охранкой, теперь все обвиняют во взяточничестве, в том, что он получил много денег от Антанты, чтобы тянул за нее руку. Говорят, что когда Ц. Комитет (Украинской — Ред.) соц. дем. партии узнал об этом и допрашивал Порша, то он выкрутился тем, что деньги те он взял для «Рабочей газеты» и действительно, после этого, какую-то сумму дал газете.

А еще печальнее дело с Н.Ковалевским, бывшим министром земельных дел. Еще перед самым нападением большевиков Ковалевский пустил слух, что на него напали возле политехнического института большевики, избили его и вырвали большую сумму денег, а тем временем Н.Шаповал рассказывает, что это сущая ложь, и что он видел Ковалевского сразу после того фантастического нападения, и тот и сам был целый не побитый, и автомобиль большевики не забрали тогда, когда они везде выискивали и реквизировали машины, которые им были необходимы для восстания. Что касается пяти миллионов, взятых Ковалевским, то Шаповал, как член эсеровского Ц. Комитета, уверяет, что эсеровская партия ни копейки от Ковалевского не получила; Грушевский тоже решительно отказался от тех 250 тысяч, которые ему предлагали. А между тем, Ковалевский действительно взял 5 миллионов немецких марок, в этом, как говорится, и сомнений не может быть никаких, а куда он их дел? — неизвестно и вряд ли это выяснится на суде, потому что, говорят, что и суда над ним не будет, и это он и сам говорил Винниченко, встретившись с ним на панихиде по Мазепе, объясняя это тем, что нет оснований для суда над ним, а Шаповал говорит, что большая часть этих денег ушла на организацию гетманского переворота, потому что деньги эти Ковалевский передал через директора департамента коннозаводства Н.Н.Устимовича, который в первые дни переворота писался «атаманом комитета министров» и формировал кабинет министров.

Что-то для меня совершенно непонятное! Как-то не хочется верить, чтобы идейные, партийные люди были ворами и взяточниками! А между тем Шаповал рассказывает о многих более мелких членах правительства, что они во время бегства в Житомир разобрали деньги по частям, чтобы они не достались большевикам, и присвоили эти деньги в свою собственность и стали теперь очень богатыми людьми.

Уже две недели сижу я на «Чайке» и чувствую себя прекрасно, хотя удобств здесь, или т.н. комфорта, очень мало: помещение не совсем удобное, стены тоненькие и все слышно, что говорится и делается в соседнем номере, даже скрип кровати слышен, что порой раздражает, и это отгоняет сон; еда очень плохая и очень дорогая, потому что сторож, который кормит нас всех, халтурит, чтобы разбогатеть. Погода плохая — холодная, дождливая, купаться редко случается, но есть здесь одна для меня радость это — городки. Издавна я люблю этот спорт, и здесь есть возможность насладиться им вволю, ибо на песке можно играть и после дождя. Почти каждый день приходит на «Чайку» поиграть в городки В. Кириллович, к нам присоединяется С.Васильченко^{295}, В.К.Королив, Н.Шаповал и еще кто-нибудь из жителей «Чайки», и мы до упаду играем в эту древнюю украинскую игру. Винниченко страшно азартный игрок и отдается игре всей душой, со всей своей страстью; правда, с таким же азартом он играет и в «фильки» и вообще он все делает с азартом, со страстностью, а не как подёнщик. Так же он и пишет, так же занимается партийной работой, а еще горячее, еще азартнее отдавался он политической государственной работе, когда был премьер-министром; он тогда работал до изнеможения, до полного расстройства нервов, потому что приходилось бороться со всеми неблагоприятными обстоятельствами, а больше всего с бестолковой политикой эсеров, которых поддерживал такой авторитетный влиятельный человек как Грушевский. Еще задолго до большевистского нападения я убеждал Винниченко оставить политическую работу и отойти в сторону, вернувшись к писательству, потому что все равно эсеровско-большевистское течение снесет его, а может, и зальет; наконец перед самым нападением большевиков, он должен был бросить политическую работу под напором эсеров, и таким образом премьерство перешло в руки Голубовича, который навеки опозорился со своим кабинетом министров. Когда наше правительство вернулось из Житомира, с немцами, то Викул^{296}, Левко, Садовский и еще некоторые социал-демократы, видя неизбежность социальной реакции, настаивали, чтобы их фракция перешла в оппозицию к правительству и чтобы Порш и Ткаченко вышли из кабинета, чтобы не быть участниками этой реакции, но эти господа, дорвавшись к власти, вцепились в нее руками и ногами и убедили большинство членов своей партии, что социал-демократы должны-таки быть в кабинете, чтобы не допустить реакции, а Левка и К^о заподозрили в контрреволюционности; тогда Левко с несколькими членами — Ковенко, Ковальский^{297}, Гермайзе^{298} и Еремиев^{299} — демонстративно вышли из социалистической демократической фракции Малой Рады, за что на них напал, как на предателей, Грушевский, говоря, что они хотят выйти из Центральной Рады чистыми с красным флагом в руках.

Теперь, во время судебного процесса по делу об аресте или похищении Доброго, ярко проявилось, насколько были правы Садовский, Викул, Левко и другие социал-демократы «контрреволюционеры», когда требовали отозвать из кабинета членов своей партии, чтобы обвинения в реакции не пали и на пролетарскую партию. Они тогда и не подозревали и не представляли себе, что кабинет будут обвинять не только в реакционности, но и в мошенничестве, взяточничестве, воровстве не только народных денег, а еще и в «похищение» банкира, как будто какая-то дикарская Зелимханская банда или итальянская «каморра». Неизвестно, как и чем будет оправдываться главный организатор похищения Доброго, министр внутренних дел Ткаченко, потому что его еще не нашли, а Голубович сначала пробовал отбрехиваться, но так неловко, так по-мальчишески, что нахал-прокурор немец в раздражении допустил такие выражения: «Вы лжете так, что стены суда дрожат» или — «вы на самом деле такой глупый, или только прикидываетесь дурачком!?» А когда Голубовичу не удалось отбрехаться, то он признался в том, что знал о похищении Доброго и стал просить у суда «не справедливости, а снисхождения». Это поведение Голубовича на суде так всех возмутило, что никто теперь без презрения и вспомнить не может это ничтожество, эту паскуду. Вместо того, чтобы с достоинством заявить, что он не признает над собой немецкого суда, и отказаться отвечать, или хотя бы запротестовать тогда, когда прокурор начал говорит ему грубости, заметив, что это не немецкая казарма, а суд, где нужно вести себя деликатнее с подсудимыми, Голубович, боясь наказания, начал униженно, как школьник, или как мелкий воришка, просить «снисхождения», чем опозорил себя и эсеровский кабинет на веки вечные.

Вчерашние газеты и свежие посетители могилы привезли из Киева сенсационные новости, а самая важная из них — это покушение на фельдмаршала Эйхгорна и его смерть. Если справедливы газетные сведения, что бомбу бросил великоросс из Рязанской губернии, то это событие может нам в некоторой степени и послужить, потому что тогда это будет очевидным, что великороссы мстят немцам за поддержку независимой Украины, без которой Россия уже не может быть Россией, а будет вновь только Московией, чего никакой великоросс, к какой бы партии он ни принадлежал, пережить не может и готов на любые жертвы, чтобы вновь присоединить Украину к Московии и воскресить великую Россию. Если действительно покушение на Эйхгорна совершил великоросс, то немцы должны будут занять враждебную позицию по отношению к великороссам, которые теперь заполонили все министерства и вообще весь государственный аппарат в Украинской державе и тянут ее к соединению с Московией. Тогда и теперешний кабинет, чтобы показать свою враждебность и несогласие с великорусскими аспирациями, должен будет поувольнять и повыселять великороссов, которые, как сказано, заполняют все украинские государственные институции, и вообще должен будет вести яркую политику обособления от единой России. Гетман, который производит впечатление самого щирого украинского самостийника в теперешнем правительстве, выпустил по поводу смерти Эйхгорна грамоту, в которой пытается отмежеваться от великороссов и выставляет Эйхгорна как искреннего сторонника независимой Украинской державы. Если бы руководители украинской прессы были дальновидными политиками, то они, воспользовавшись покушением на Эйхгорна, подняли бы широкую и интенсивную агитацию против великороссов и наших домашних обще— или малороссов, которые ведут объединительную политику, но я боюсь, что возмущение, которое теперь овладело всеми слоями украинского населения против немцев, затемнит разум наших руководителей прессы и они будут молчат, потому что не посмеют по этому поводу злорадствовать. Народ и все социалистические партии возмущены против немцев за социальную реакцию, которую они вызвали на Украине, а все свидомые националисты не могут простить немцам того, что они безразлично относятся, а может, и способствуют тому обрусительству, которое проводит кабинет Лизогуба. Народ откровенно говорит, что украинцы привели сюда немцев, которые вернули назад панам землю, а в Московии, под большевистским правительством, вся земля перешла в руки народа и вообще там теперь сотворился земной рай, а здесь у нас немцы вновь завели старый режим и к тому еще и сами грабят народ, а потому всякие неудачи немцев на войне с радостью воспринимаются всеми слоями украинского населения, так же с радостью оно примет и покушение на Эйхгорна, который является официальным виновником всей германской политики на Украине.

В народе с каждым днем все больше и больше распространяется сочувствие к Антанте и надежда, что англо-французы освободят народ из немецкой неволи. Пропаганду и агитацию в пользу Антанты проводят не только черносотенцы и кадеты, но и русские социалистические партии и всякие продажные проходимцы, которые получают на это от Антанты большие деньги. К большому сожалению, эта ненависть к немцам охватывает все шире и шире и так называемую свидомую украинскую интеллигенцию разных партий; а потому многие украинские элементы теперь начали решительно склоняться к австрийской ориентации, которую на австрийские деньги распространяет буковинский посол Василько через Железняка и других своих осознанно и неосознанно действующих агентов. Говорят, что по причине этой ориентации арестовано в Киеве много людей, и среди них — таких выдающихся, как Петлюра, бывший военный министр, и Н.Порш, который тоже некоторое время был военным министром; за бескорыстие Порша мало кто поручится, а Петлюра, если он действительно теперь придерживается австрийской ориентации, то безусловно он в этом не имеет никакого личного интереса, а дошел до такой ориентации, как и Н. Шаповал и другие патриоты, только из-за бестолковой политики нынешнего главного немецкого командования, которое отвратило от себя почти всех украинцев. А тем временем у украинцев должна быть только одна, незыблемая ориентация — германская, так как только одна Германия сможет помочь стать на независимые ноги, если она благополучно закончит войну, и украинцы, которые хотят видеть свой край независимой державой, должны всеми силами помогать Германии победить своих противников; но никакой армии у нас нет, никакой амуниции мы не имеем, а есть у нас хлеб и другие жизненно-важные продукты, и мы, в своих интересах, должны заботиться, чтобы ими поддержать Германию. Мы же по своей бестолковости и близорукости, — одни осознанно, а другие неосознанно, — все делаем для того, чтобы затруднить немцам получение этих продуктов с Украины и всеми способами заботимся о том, чтобы подорвать у немцев доверие к украинцам, к их искренности и способности создать свою державу.

Если же газетные сведения недостоверные, если убил Эйхгорна не великоросс, как он себя называет, а украинец, то тогда для нас на какое-то время наступит тяжелая година. Я вполне допускаю, что Эйхгорна мог убить и украинский эсер, однопартиец Голубовича, возмущенный бессмысленным, бестактным поведением немцев с украинцами вообще и на процессе Доброго особенно. Эсеры, со дня переворота, крайне неодобрительно отнеслись к немецкому командованию и если сами не принимают участия в крестьянском восстании против гетманцев и немцев, то во всяком случае всей душой сочувствуют ему. Почти все они, как говорят, вслед за своим отцом Железняком, решительно перешли на австрийскую ориентацию, а старый народник, артельный батько^{300}, по своей наивности даже как-то на моем «понедельнике» попробовал вести агитацию в пользу Василя Вышиваного, но осмеянный, замолчал, оправдываясь тем, что он не знает хорошо обстоятельств и ищет выхода из того положения, в которое нас поставили немцы. Немцы хорошо знают об австрийской ориентации среди украинцев и даже преувеличивают ее размеры, потому что почти всех украинцев подозревают в ней, но не себя винят за это, а украинцев, а между тем, если бы немцы взяли теперь четкий украинско-национальный курс, то они привлекли бы к себе всю свидомую украинскую интеллигенцию, всех партийных оттенков. Народ украинский, для которого социальный момент значит гораздо больше, чем национальный, долго еще будет возлагать надежды то на большевиков, то на англо-французов, которые выгонят немцев и передадут народу панскую землю; к сожалению, этого мнения придерживается и кое-кто из свидомых украинских интеллигентов. Они не понимают, не хотят понять, что и большевики, и Антанта никогда не смогут допустить и мысли, чтобы Украина стала независимой державой, большевики как великороссы не могут и представить себе, что Россия вновь станет Московией, и великорусский народ не будет иметь возможности эксплуатировать инородцев, в том числе и украинцев; великороссы, даже самые прогрессивные, не смогут примириться с тем, что украинцы будут жить независимой жизнью. Я помню, когда в 1912 году приехал в Киев В.П.Обнинский^{301}, горячий пропагандист идеи федеративного устройства России, и мы, Совет Товарищества украинских прогрессистов, собрались в квартире В.М.Леонтовича на совещание с ним, то Обнинский был очень недоволен, когда мы отбросили в программе пункт, обязывавший нас оборонять Россию в тогдашних ее границах и возмутился мною до крайней степени, когда я сказал, что у нас есть давнее пророчество, к которому я полностью благоволю, что «Россия будет существовать только от Алексея до Алексея». До Алексея Михайловича было Московское царство, а когда присоединилась к нему Украина, то тогда началась Россия, которая и закончится тогда, когда вступит на престол Алексей Николаевич, тогда снова будет Украина и Московия». Обнинский горячо упрекал нас за то, что мы распространяем такие возмутительно-вредные легенды, которые сами и понавыдумывали. Я очень жалею, что Обнинский не дожил до наших дней, когда уже сбылось, не знаю только надолго ли, то предсказание, которое, действительно, мы сами придумали. Характерно и то, что мы, туповцы, в то время рьяные убежденные федералисты, охотно распространяли эту легенду и, смеясь, говорили, что мы ничего не будем иметь против того, чтобы Московия была или независимой, или автономной и ничего не будем предпринимать, чтобы отобрать у нее право на родную школу и проч. Теперь, как подумаешь, как поразмыслишь о каждом из нас, то видишь, что мы все в действительности были самостийниками, но вслух не говорили этого, не веря в возможность близкого осуществления независимой Украины; так же, как и почти каждый украинский интеллигент считает социалистический строй самым справедливым, но не верит в возможность его осуществления в наши дни. Самостийная Украина и социалистический строй для нас, реальных политиков, были недостижимым идеалом, путеводною звездой, которая показывает, какой дорогой нужно идти к желаемой цели, но к которой нашему поколению не дойти; и сознание каждого из нас в юности начиналась с независимости Украины и с социалистического строя. Помню, что я с товарищами, будучи еще молодыми парнями, начитавшись «Тараса Бульбы», грезили о самостийной Украине, с чубатым казачеством, с каким-то почти коммунистическим социальным устройством. Но я слишком ушел в сторону от темы и ударился в мальчишеские мечты, которые теперь уже отчасти на пороге своего осуществления, по крайней мере, что касается независимости державы. Итак, великороссы не могут и мысли допустить, чтобы Украина была независимой, так же и англо-французы. Англичанам и французам, да и всем противникам Германии обязательно надо, чтобы существовала большая, сильная Россия, которая была бы всегда кулаком против Германии с востока. Россия, разделенная на свои составные части, уже не будет цельной и не будет представлять из себя никакой сдерживающей силы против Германии, потому что Германия то и дело сможет входить в союз то с Украиной, то с Польшей, то с Московией и обессиливать коалицию, которую Англия, по своему обыкновению, организовывала бы против Германии. Вот, из-за чего Англия в отношении Украины взяла теперь себе как девиз Валуевское^{302} выражение: «Никакой Украины не было, нет и не будет» и ведет себя так, как будто никакого независимого украинского государства нет, а Украина так же, как Ирландия, незаконно, насильственным образом, пытается стать независимой. Так же относится к Украине и Америка, и Франция, а за ними — и Италия. Естественно, что если Антанта возьмет в войне верх над Германией, то мирная конференция первым делом объединит Россию, дав Украине какую-то автономию, а российское правительство, как и турецкое в 1878 году, игнорирует всякие постановления мирного конгресса и заведет снова еще более жестокий гнет, чтобы убить всякие признаки отдельности украинского народа от великорусского. Вывод для нас из этого может быть только один: твердо держаться только германской ориентации и всячески следить, чтобы немцы беспрепятственно могли забирать себе с Украины хлеба, сколько им нужно, чтобы мы только не умерли с голоду. Если Германия одержит верх над Антантой, то Украинская держава за несколько лет отдельного существования от Московии, под протекторатом Германии, привыкнет к независимой государственной жизни и впоследствии станет самостийным государством. Немецкий капитал и наука оплодотворят Украину, и она будет производить неизмеримо больше хлеба, скота, сахара, железа, угля, чем теперь, и быстро станет в ряд европейских государств.

Если обстоятельства сложатся так, что Германия оккупирует Украину или посадит своего короля, то и такое положение Украины будет безмерно лучше объединения с Россией, потому что Германия, хотя бы и захотела, не сможет посягнуть на нашу душу, то есть, на наш язык, на нашу национальность. Во втором поколении германские капиталисты, инженеры и разные квалифицированные рабочие, которые поселятся на Украине, перенимут украинский язык и сделаются украинцами, как они сделались когда русскими, и даже русскими патриотами; как англичане делались в Ирландии борцами за ирландскую автономию и т.д. Опасения, что германцы онемечат нас, как онемечили когда-то пруссов, а недавно — поляков в Познани и Силезии, не имеют оснований, поскольку пруссы были полудикарями, не имели даже своей азбуки, а поляки в Познани и Силезии не только не онемечились, а наоборот — настолько повысились культурно, что по мнению варшавских поляков представляют собой надежный элемент для формирования польского государства, так как Познань и Силезия теперь лучший рынок для польской литературной продукции, и национальный момент у них гораздо интенсивнее, чем у крестьян русской Польши, которые громко говорят: «Мы не хотим в школах учить польскую историю, а хотим учить свою — русскую, потому что русский царь дал нам землю, отобрав от польских панов, русское начальство всегда отстаивало нас и защищало от эксплуатации польскими панами». Тем более немцы не смогут онемечить нас, потому что как-никак, а у нас уже есть своя литература, пресса, а через какое-то время будет и своя школа, и территория наша не граничит с Германией, и нельзя ожидать массового переселения немцев в нашу страну, и наоборот: у немцев есть теперь тенденция переселять своих старых колонистов с Украины в Познань и в Силезию, чтобы таким образом за счет польского населения расширить свою чисто немецкую территорию. Кажется, в этих записках я приводил еще один аргумент за то, что лучше быть даже рабом немецким, чем товарищем русским. Мордва, чуваш, черемис и другие финско-литовские племена, хотя и имели равные права с русскими крестьянами, а под российским режимом до сих пор полудикари, не имеющие своей грамоты и не знающие христианства, а их родственники — эсты и латыши, которых освободили в 1812 году без земли и поставили в положение рабов, под влиянием баронской культуры сделались самыми культурными нациями в России; они переняли от немцев лютеранство и немецкий алфавит, выучили немецкий язык, но не потеряли свой, а наоборот развили свою прессу, литературу, а главное — то, что научились ненавидеть своих угнетателей, а потому национальный момент в борьбе с немцами у них преобладает над социальным, и они борются с ними не столько за землю, сколько за национальную свободу, потому что они все осознают свою национальность. Если обстоятельства сложатся так, что украинцы попадут в положение немецких рабов, то они в борьбе с немцами примут у них и орудие борьбы т.е. культуру, как переняли ее эсты, латыши в России и чехи в Австрии, тогда украинцы научатся ненавидеть своих угнетателей и впоследствии освободятся от них. А если украинцы снова попадут в положение «братьев» к великороссам, то народ украинский надолго останется темным, не осознающим своей национальности, с приметами парии, то есть пьяницы, вора и матерщинника, которому далеко и в социальном, и в национальном отношении до немецкого раба -эстонца, латыша, не говоря уже о чехе.

Сегодня газеты принесли печальную весть: в Полтаве, на улице, какие-то бандиты убили И.М.Стешенко. Он приехал ночью в Полтаву с 15-ти летним сыном Ярославом, чтобы ехать на свой хутор, близ Диканьки, и, не найдя извозчика, пошел с сыном пешком в город, и вдруг выскочили из Павленковской улицы какие-то грабители и выстрелами из револьвера прострелили И. Матвеевичу голову, а Ярко от неожиданности и испуга упал и тем спасся. И так не стало Ивана-Воина, как мы его называли на протяжении почти 20 лет за его воинственный нрав, который он проявлял в обществе. Когда я, переехав в 1889 году в Киев, избран был членом Совета всеукраинской организации^{303}, то И.М. тоже был членом того же совета от какой-то мифической группы социал-демократов, которая тоже, по словам Стешенко, входила тогда в эту организацию. Тогда же членами Рады были В.П.Науменко^{304}, В.Л.Беренштам^{305}, Б.Д.Гринченко, с которым особенно воевал И.М., но война та велась не на принципиальной почве, а всегда на почве оскорбленного самолюбия. И.М., одаренный выдающимся ораторским талантом, любил произносить речи и в тесном кругу Совета организации, но всякий раз в тех речах, кроме красивых слов и ораторских жестов, не было никакого смысла, и Гринченко, зачастую для смеха, стенографически записывал речь И. М-ча и наглядно показывал, что в ней, кроме набора громких фраз, нет ничего. Но больше всего И.М. обнулял, или, лучше сказать, высмеивал Н.Витальевича Лисенко^{306}, который был почетным членом организации и неизменным членом Совета. Н. Витальевич, как музыкант-художник, часто во время обсуждения каких-либо вопросов, витал где-то в своих музыкальных композициях и когда доходило до голосования, то нерешительно смотрел на всех и часто голосовал невпопад, то есть наперекор своим убеждениям; в таких случаях Иван-Воин начинал высмеивать старика и всякий раз в такой грубой форме, что даже деликатный, воспитанный Николай Витальевич однажды не удержался и назвал поведение Стешенко «хамским». Вообще И.М. не знал меры в насмешках и высмеивании своих товарищей по организации, а потому попадал иногда в очень неловкое положение. Например, один раз у В.П.Науменко на собрании «Старой Громады» членом которой был и И.М., когда по поводу какого-то вопроса начал высказывать свое мнение инженер И.А.Новицкий^{307}, то Стешенко, по своему обыкновению, бросил какое-то оскорбительное замечание; это так возмутило Новицкого, в то время страдающего болезнью печени, что он, потеряв всякую выдержку и чрезмерно вспылив, подскочил к Стешенко с возгласом: «Если ты, мерзавец, осмелишься еще раз так меня оскорбить, то я разобью всю твою дрянную морду…», а это не было пустой угрозой, потому что Измаил Орестович, хотя был тогда уже человеком старым, но чрезвычайно сильным, с железной мускулатурой. Когда я в тот момент оглянулся вокруг, то увидел, что почти все старые «громадяне» опустили от неловкости головы к столу, но на всех физиономиях было написано выражение удовольствия, или злорадства, потому что Иван-воин всех достал до живых печенок, а Науменко, как хозяин дома, а потому и председатель собрания, вместо того, чтобы остановить своего давнего товарища Новицкого, на которого он имел большое влияние, еще как бы подбадривал его взглядом, не сделав никакого движения, чтобы прекратить эту тяжелую сцену. Наконец, Новицкий, обессиленный от гнева, весь мокрый, бессильно упал на стул, а И.М., белый как стена, поднялся и молча вышел из дома, а через некоторое время и мы все поодиночке тоже молча стали расходиться, горячо пожимая руку Новицкого, который еще остался у Науменко вместе со старыми своими товарищами. Потом я узнал, что Новицкий на следующий день утром поехал к Стешенко и просил у него прощения за свое бестактное, вызванное болезнью поведение, а Стешенко, вообще незлобивый и благодушный человек, простил ему тот болезненный поступок. С тех пор Иван-воин, по крайней мере на общественных собраниях, изменил свою воинственную натуру и вел себя со всеми так вежливо и ласково, что впоследствии постепенно отпал от него эпитет — «Воин» и его звали уже просто И.М.Стешенко, но с того времени он начал уклоняться от украинских групп и стал принимать близкое участие в русских либеральных культурно-просветительских кругах как лектор по русской литературе, а потом, получив должность директора Коммерческой школы, совсем исчез с общественного горизонта.

Когда наступила революция, и туповская Рада, помимо частных квартир, начала собираться в клубе «Родина», то И. Матвеевич стал требовать, чтобы и его приняли в Раду, снова как представителя какой-то опять-таки мифической социал-демократической группы, а когда Д.В.Антонович и А.Ф.Степаненко тоже стали добиваться, чтобы и их приняли в Раду, как делегатов, что-то от пятнадцати рабочих социал-демократических групп, которых они и назвать не могли, то И.М. присоединился к ним, и под их давлением Рада приняла их, назвавшись Центральной Радой, то есть, такой, в которой, объединились все тогдашние украинские общественные течения, то есть туповские и социал-демократические пролетарские группы, потому что эсеровских организаций тогда еще не было, по крайней мере, в Киеве. С этого времени И.М. стал выступать почти на всех киевских митингах и своим выдающимся ораторским талантом захватывал общество и приобрел славу одного из самых выдающихся общественных деятелей того времени, и когда организовался генеральный секретариат, то ему предложена была должность секретаря, а затем и министра народного образования. Но здесь опять Иван Матвеевич проявил себя только как выдающийся оратор, но никакой организатор, а к тому же безвольный и нерешительный человек, а потому всю деятельность его как министра общественность характеризовала по меткому выражению М.С.Грушевского как «энергичный бег на месте»^[69], кроме того, Стешенко возмутил против себя общественность тем, что в своем министерстве пристроил на службу и свою дочь, и жену Оксану Михайловну^{308} и двух ее сестер — Людмилу и Марию, и брата Юрия Михайловича Старицких^{309}, и других родственников — мужа и жену Вилинских^{310}, и еще каких-то родственников семьи Старицких, о чем не только громко роптало общество, а и в газетах высмеивало и требовало его отставки. Наконец, при первой смене кабинета Стешенко отстранили от министерской должности, дав ему какую-то незначительную должность в департаменте, а потом и вовсе забыли о нем, и только неожиданная смерть снова напомнила обществу об этом незаурядном ораторе и щиром украинском общественном деятеле, и общество устроило ему пышные похороны. Пресса украинская, воспользовавшись тем, что бандиты не ограбили Стешенко и скрылись, ничего у него не взяв, высказала мнение, что Стешенко убили не бандиты, а истинно русские и таким образом, связала убийство Стешенко с убийством Эйхгорна и придала ему политический характер, а потому похороны получились более пышные, чем можно было того ожидать.

Из газет видно, что делегация от «Союза национальной державности»^{311}, в который входят эсеры, эсефы, трудовики, демократы-хлеборобы, крестьянский союз, железнодорожники и другие профессиональные союзы, ходила к германскому генеральному консулу Тилю^{312}, который замещает Мумма, и выразила соболезнования германскому народу по поводу убийства Эйхгорна, отметив, что он был убит великороссами — врагами украинской державности, с которыми украинский народ не имеет ничего общего. На это Тилле ответил, что, к сожалению, следствие по убийству Эйхгорна показало ниточку, которая связывает московских эсеров с Одессой, в которой организовалась террористическая группа против немецкого командования на Украине. Делегация ответила, что все украинские партии стоят на почве самостийности украинской державы, на чем стоял и покойный Эйхгорн, а все русские партии, начиная от самых правых и до самых левых, относятся враждебно к Украинской державе, но, к сожалению, нынешняя власть на Украине попала как раз в руки россиян, враждебных украинской государственности, а это дает широкий простор централистическим тенденциям на Украине. В такой атмосфере и создается психологически благодатная почва для таких фактов, как покушение на Эйхгорна. На прощание Тилле выразил надежду, что деятельность «Национального союза» не будет безрезультатной, если в нем участвуют такие крупные организации, как Крестьянский союз, и при полном доверии и согласии, отношения между украинским и немецким народом могут наладиться. Немецкое посольство доведет до ведома немецкого правительства и народа заявление «Национального союза». К сожалению, Тилле известен давно как не сторонник украинской державы, поэтому он в желаемом для себя свете и осветит заявление «Украинского национального союза», и в результате политика немецкая на Украине останется такой же русофильской, какой была до сих пор, в ущерб и немцам, и украинцам. Если бы немцы проводили четкую украинскую политику, то они имели бы на своей стороне все украинское общество, а это привело бы к установлению хорошего отношения народа к немцам. Я уже говорил, что народ наш не относится к немцам так враждебно, как к гетманцам, а если бы гетманское правительство было щирым украинским и демократическим, то народ и к нему не относился бы так враждебно, как сейчас, и тогда скорее в Украине установился бы строй, одинаково необходимый как украинской, так и немецкой державам.

Но немецкое командование по непонятным мне причинам почему-то не становится решительно на сторону национальной украинской государственности, не зовет в правительство настоящих украинцев, а посадило и поддерживает в правительстве явных объединителей единой-неделимой России. Неужели в планы германского правительства входит восстановление великой России? Казалось бы, что идея Бисмарка, которую теперь популяризирует Рорбах, о построении независимой украинской державы должна быть полезнее для Германии, чем возрождение целостной России. Кажется, это так ясно, что не требует никаких доказательств. Остается только предположить, что немцы действительно убедились в неспособности украинцев к государственному строительству и решили строить Украину не по национальному, а по территориальному принципу, как об этом высказался главный творец немецкой политики на Украине, Гренер, в разговоре с Скорописем, о чем я уже упоминал в этих своих записях, и посадили в украинское правительство не украинцев, а людей с практическим государственным опытом, которым в лучшем случае безразлична украинская государственность, а которые заботятся только о своих личных материальных и честолюбивых интересах.

Гренер, да и Мумм, постоянно уверяли, что они не позволят этому правительству вести объединяющую с Россией политику, а национальная им безразлична, они убедились, что украинская интеллигенция вся социалистическая и враждебно настроена к немцам, а потому и не может быть терпимой в правительстве. Судебный процесс по делу о похищении Доброго действительно показал, что эсеровский кабинет с Голубовичем во главе относился враждебно к немцам и даже намеревался организовать восстание против них. Я не придавал значения словам Петруся, когда он возмущался бестолковостью Голубовича, который после первого приказа Эйхгорна угрожал поднять против немцев восстание, и на что Петрусь, считая эти слова обычной болтовней Голубовича, смеясь ответил, что лучше ему совсем отречься от премьерства и сесть на белом камне и выть-завывать, а он, Петрусь, поедет себе в деревню хозяйничать. А если он не хочет отречься от премьерства, то пусть составит новый работоспособный кабинет, который наладит отношения с немцами и упорядочит внутреннее устройство и рекомендовал ему лиц для такого кабинета, что я и записал 21.IV.1918, но из этого ничего не вышло, потому что Голубович и эсеровская фракция, которая руководила тогда Центральной Радой, не согласились на кабинет, составленный из «буржуев», которые к тому же выдвигали неприемлемые для эсеров условия.

Итак, немцы имеют основания относиться с недоверием к украинскому народу и его интеллигенции, ибо она состоит почти исключительно из социалистов, которые враждебно относятся к немцам за разгон Центральной Рады и за установление реакции на Украине, а буржуазные элементы, которые собрались в демократическо-хлеборобской партии, показались немцам слишком слабыми, чтобы на них можно было опереться, когда они решились сбросить социалистическое правительство, а потому они и передали власть Союзу земельных собственников^{313}, который ничего общего с украинцами не имел, а перекрасился только снаружи в украинский цвет, чтобы получить власть от немцев, которые тогда твердо стояли на украинской государственности. К сожалению, оказалось, что немцы совсем не такие дальновидные политики, как о них думалось; они ошиблись как в собственниках-землевладельцах наших, так и в социалистах, потому что у наших землевладельцев нет никакой охоты строить независимую Украину, а они лишь заботятся о своих классовых интересах, а социалисты наши не такие правоверные, как казались, потому готовы уступить много в чем по социальной линии, чтобы построить свою державу. И если бы немцы выбрали среднюю линию, то есть строили независимую Украину, опираясь на принцип демократически-национальный, то они привлекли бы симпатии широких народных масс и нашли бы нужные державные силы как среди социалистов, так и среди демократически настроенных землевладельцев; и, кажется, не много для этого и надо — надо только вести четкую национальную политику и провести в жизнь демократическую аграрную реформу, и это основные устои, а все остальное — то уже подробности, по которым должны были бы согласиться все. Соглашались же, и даже агитировали, крупные собственники-землевладельцы за социал-демократический земельный закон, чтобы не дать возможности провести эсеровскую социализацию земли. Я помню, какое веселое настроение охватило В.М.Леонтовича, когда он узнал, что по эсдековскому законопроекту остается землевладельцам усадьба и 50 десятин земли. А когда я выразил удивление по поводу его радости, то он серьезно ответил:

— Но если Центральная Рада примет этот законопроект, то я еще буду в выигрыше. Вы сами рассудите: я имею 800 десятин, за которые мне до войны давали по 1000 за десятину; если бы я их тогда продал, то имел бы 800 тыс. рублей, которые лежа в банке, теперь стоили бы не более 80 000 руб. А 50 десятин с моей усадьбой стоят и теперь гораздо больше, а потом, когда все успокоится, будут стоить огромные деньги. Земля моя совсем рядом с сахарным заводом, и я мог бы организовать прекрасное хозяйство, в котором культивировались бы исключительно свекловичные семена, которые я сбывал бы на завод, в котором к тому же я имею акции и состою членом правления, и свекловичные семена можно всегда и за границу сбывать с большой выгодой, если бы с нашим заводом-то произошло. Итак, имея такую усадьбу и 50 десятин при ней, я мог бы прекрасно жить. И еще к тому же у меня есть дом в Киеве, который, надеюсь, наше хоть и бестолковое социалистическое правительство, не социализирует, как это, говорят, намерено сделать большевистское правительство в Московии.

Очевидно, так утешали себя многие землевладельцы, а если бы им оставлено было десятин по 150, а за остальное заплачено бумагами, проценты по которым выплачивали бы не сами крестьяне, к которым перешла бы помещичья земля, а все государство с прогрессивно-подоходного налога, то на этом компромиссе должны были бы помириться и крестьяне, и помещики, тогда не было бы той смуты, которую мы теперь видим везде на селе. Теперь землевладельцы, опираясь на свои вооруженные отряды и на гетманские и немецкие военные силы, со злорадством издеваются над крестьянами, вымещая на них и свои материальные убытки и тот страх, который они пережили во время аграрной революции; отбирают у крестьян свою землю, засеянную крестьянами, накладывают контрибуцию за ограбленное имущество, или отбирают бесплатно у тех, кто купил у земельных комитетов. Членов этих комитетов, которые, как-никак, а были тогда законными правительственными институциями, созданными на основе закона Ц. Рады, которая была тогда законодательной институцией, карают, бьют и всячески истязают. Не удивительно, что крестьяне затаили в себе злобу против панов и кое-где оказывают вооруженное сопротивление, а везде надеются то на большевиков, то на англо-французов, которые прогонят немцев, а тогда крестьяне вырежут всех панов до последнего.

Из газетных новостей видно, что дела советской власти в Московии совсем плохи. Вся Сибирь уже отпала; чехословаки с дутовцами заняли уже всю Волгу и прервали железные дороги в Москву и таким образом отрезали от нее этот хлеборобный район, на Кубани и на Дону казаки с помощью добровольцев, русских офицеров, выбивают последние большевистские отряды; Мурманский и Архангельский края уже захвачены англичанами, среди которых есть сербские части, организованные еще самодержавным и правительством Керенского из австрийских пленных. А советских войск едва хватает, чтобы удерживать власть большевиков, как теперь называют Московию, потому что в газетах ежедневно читаешь, что тот или иной город или губерния отпали от Советской власти, а ко всему — в самом центре, то есть в Москве, еще не усмирено восстание левых эсеров, которые не без помощи Антанты убили немецкого посла Мирбаха^{314} и пытаются втянуть и немцев в войну с большевиками. Такое теперь беспомощное состояние большевистского правительства. А между тем, существование Украинской державы, можно сказать, тесно связано с существованием Советской власти в Московии; благодаря большевистскому перевороту возникла самостийная Украина; возможно, что со смертью в Московии советского правительства погибнет и Украинская держава. Если бы правительство Керенского одолело в октябре большевиков, то он не допустил бы создания Украинской державы; известно, что он уже решил отдать под суд Генеральный секретариат во главе с Винниченко за то, что Ц. Рада постановила созвать Украинское Учредительное собрание и уже приготовил камеры, куда должны были посадить членов Генерального секретариата, когда они, вызванные для переговоров, приедут в Петербург, но они случайно приехали именно тогда, когда началось большевистское восстание, и правительство Керенского уже не имело сил арестовать их.

Украинцы, воспользовавшись ослаблением центральной власти, реорганизовали Секретариат в министерство и распространили свою компетенцию на всю этнографическую Украину, т.е. на девять губерний, а затем объявили Украину Республикой, а потом — и независимой державой. А если бы правительство Керенского одержало верх над большевиками, то оно до крайней возможности ограничило бы права секретариата, или совсем уничтожило бы его, распустив и Ц. Раду. Не помню, записал ли я в этих записках такой характерный факт. Дела самодержавной контрразведки, очевидно, перешли и к правительству Керенского, потому что украинский генеральный секретарь почты Зарубин сказал Ефремову, что есть распоряжение центрального правительства следить за моей корреспонденцией, а после неудачного восстания Корнилова какой-то контрразведчик сказал Льву:

— Счастье ваше, что Корнилову не повезло захватить власть, потому что тогда вашего отца, Антоновича и Грушевского наверняка повесили бы, потому что контрразведка уверена, что если бы не стало тех трех лиц, то и украинского движения не было бы. Такая была у охранки осведомленность об украинском движении!

А как теперь стало известно, Корнилов вовсе не был черносотенцем, а был рьяным русским республиканцем и единомышленником Керенского и только тем отличался от него, что требовал твердой власти как на фронте, так и в тылу, и что Керенский предал Корнилова, испугавшись в последнюю минуту. Если бы Керенский одолел Ленина и твердо встал на ноги, то нет сомнения в том, что он пытался бы укрепить централизованную республику по типу французской и тогда даже об автономии Украины не было бы речи, потому что Керенский разгромил бы украинское правительство, пользуясь тем, что украинская армия было рассредоточена по всей России и Сибири, и на фронте не было больших цельных частей, а в Киеве специально держали русскую армию из донцов и кирасир. Итак, повторяю, что с появлением у власти большевиков, хотя и наперекор этим самым большевикам, появилась на свет Украина. Если же теперь в Московии, под напором Антанты и внутренних контрреволюционеров, упадет большевистская власть, то Антанта вместе с Московией, под кадетским или черносотенным правлением, двинутся выгонять немцев с Украины и объединять Россию. Не может быть и речи о том, что у русского правительства, какое бы оно ни было, не найдется армии и без союзнической для завоевания Украины. Все россияне, без разницы положения, возраста и пола, пылают гневом против украинцев, и на призыв своего правительства соберется столько добровольцев, которые черной тучей покроют Украину; вокруг каждого организованного ядра из чехословаков и англосаксов соберутся тучи голодных кацапов с винтовками и мешками за плечами, чтобы грабить и разрушать все, что встретится на пути. К кацапам будут везде по селам присоединяться наши беднейшие крестьяне, которые ждут не дождутся от кого-нибудь помощи, чтобы изгнать немцев и вырезать свою буржуазию, считая ее своим злейшим врагом, а кацапа считая своим братом, с которым они вместе сидели в одних окопах и которых «одна вошь ела».

В городах городское население, так называемые меньшинства, с духовенством и с колокольным звоном будут встречать русских и Антанту, как освободителей от украинского ига. В селах будут вырезать панов, более зажиточных крестьян-буржуев и сельскую украинскую интеллигенцию, а в городах будут расстреливать всех, кого заподозрят в украинстве. Все, кто пострадал материально от войны, от революции, от украинизации, будут во всем обвинять украинцев, им поставят в вину прежде всего разгром немцами российской армии на фронте, потому что украинцы первыми стали раскалывать армию, заведя украинизацию, им поставят в вину распад России, потому что пусть бы от нее отпала Финляндия, Польша, Литва, Прибалтика, Кавказ, но все-таки Россия существовала бы, а когда от нее отпала Украины, то России не стало. Украинцам одни поставят в вину то, что Ц. Рада заводила на Украине большевистский строй, отняла у помещиков и мелких землевладельцев землю, а другие поставят в вину то, что она призвала немцев, выгнала большевиков, отобрала у крестьян землю и вообще завела на Украине реакцию. Украинцам поставят в вину и чрезвычайную дороговизну жизни и отсутствие продуктов и орудий производства. Одним словом, украинцев, смешав все партии и политические направления, начиная с социалистов и заканчивая гетманцами, в один ряд, всех украинцев скопом будет обвинять каждый в том, от чего он натерпелся, настрадался, намучился, и все будут вымещать свои обиды на украинцах.

Если русским с помощью Антанты удастся выгнать с Украины немцев, то нет на свете тех скорпионов, которых они не употребляли бы, чтобы уничтожить само имя украинцев; меры самодержавного правительства по уничтожению украинского движения покажутся нам детскими игрушками по сравнению с тем, что будет творить с украинцами русское правительство. Нападение на Украину большевиков, которые расстреливали только офицеров, страшно было только буржуазии, как украинской, так и не украинской на Украине, а нападение послебольшевистское будет страшно всем слоям населения украинского, так как все они потеряют то, что им дороже всего: интеллигенция потеряет возможность возродить не только Украину, но и свой язык, а народ, не получив ни земли, ни родной школы, попадет в еще худшее рабство, чем при самодержавном правительстве. Одна надежда на мирный конгресс, на котором, возможно, сторонние державы настоят на том, чтобы в России принята была какая-нибудь конституция, или, может, дана и автономия отдельным странам, но и на это мало надежды, потому что, как я уже говорил, правительство может и не послушать мирной конференции, будучи уверенным в том, что никто не заставит выполнять постановления, которые касаются внутреннего устройства государства и которые не затрагивают интересов других держав.

Повторяю, одна у нас надежда — немцы. Если их не разгромят на западном фронте, то они примут все меры, чтобы не допустить победы Антанты и над большевиками. В газетах уже есть сведения, что между советской властью и немецким правительством ведутся какие-то переговоры, даже Ленин собирается ехать в Берлин на совещание с немецким правительством. А если в Московии удержится большевистское правительство до самого всеобщего мира, тогда с уверенностью можно сказать, что мирная конференция признает и санкционирует существование Украинской державы.

Итак, повторяю: большевистское правительство, вопреки своим желаниям, помогло родиться самостийной Украине, так, может, и, вопреки своему желанию, оно не даст ей и умереть.

Когда барона Штейнгеля назначили послом в Берлин, я говорил Дорошенко и записал в записках, что считаю его совсем не подходящим, даже вредным для Украины на должности посла, потому что он — правоверный кадет и сторонник единой неделимой России; мое мнение полностью разделял и А.Г.Вязлов, давний близкий друг Штейнгеля, он даже сказал барону, что тот морального права не имеет брать на себя этот пост, потому что не знаком досконально со всеми течениями в украинском обществе. Но Штейнгель позарился на такой высокий пост, а Дорошенко ответил, что барон — такой честный человек, что нельзя допустить, чтобы он делал что-то во вред Украинской державе. Но, получается, что я был прав. Прежде всего Штейнгель начал с того, что свое посольство набрал только из русских и не взял ни одного украинца. А когда убили Эйхгорна, и к нему пришли репортеры от нескольких немецких газет, чтобы ближе осведомиться об этом покушении, то Штейнгель, не зная еще подробностей об этом, позволил себе высказаться, что, наверное, Эйхгорн убит по постановлению украинских демократических партий, которые страшно враждебно настроены против немцев, результатом чего в нескольких газетах немецких появились статьи, в которых высказывалось возмущение против украинцев за убийство Эйхгорна, а польская пресса, которая аж пышет злостью против украинцев, начала агитацию против Украинской державы, выражаясь в том смысле, что украинцы в целом анархисты, неспособные к государственной жизни, и что надо оккупировать Правобережную Украину и присоединить к Австрии, а Левобережную отдать Московии, то есть повторить Андрусовское соглашение (1667), так как только таким образом можно усмирить этот анархистский народ. Одним словом, поляки не оставляют своей мысли завладеть Правобережной Украиной с Одессой, чтобы иметь выход к Черному морю.

Итак, наш посол, вместо того, чтобы защищать интересы и репутацию своего народа в Европе, своими неосторожными словами еще и вредит украинскому народу, о чем я и говорил Дорошенко, высказываясь против кандидатуры Штейнгеля. Не знаю; может ли правительство оставить без внимания такое поведение своего посла, тем более что гетман в грамоте по поводу покушения на Эйхгорна четко высказался, что убийство это совершено великороссом во вред украинскому народу.

Газеты переполнены выдержками из немецких и особенно польских газет, в которых обвиняют украинцев в убийстве Эйхгорна и советуют немецкому и австрийском правительству не поддерживать независимую Украинскую державу, а поделить ее между Австрией, Польшей и Московией. Очевидно, агитацию о разделе Украины и в немецкой прессе ведут поляки, потому что эта мысль у них зародилась давно. В начале революции, еще в мае месяце 1917 года выпасом скота в Перешорах заведовал молоденький поляк, беженец из Остроленки^[70], по профессии колбасник, большой польский патриот, который принадлежал к партии народовых демократов. Когда у нас заходила речь о будущем Польши и Украины, то он доказывал, что собственно украинского народа нет, и никакой Украины не было и не будет, одним словом, как народовцы говорят: «Нет Руси, ест Польска и Москва!» Украина — это польское «дзике поле», которое поляки колонизировали, культивировали, но после восстания Хмельницкого часть того «дзикого поля», то есть Левобережная Украина, отошла к Москве, а после третьего раздела Польши и Правобережная Украина отошла к России, которую правительство российское оправославило и обрусило, но после этой войны Польша должна объединиться в своих прежних границах. Антанта и правительство Керенского громко заявили, что Польша будет восстановлена, что от Германии и Австрии будут отобраны польские провинции и объединены в единое Польское государство. А теперь Германия обещает Польше, вместо Познани с морским портом в Гданьске (Данциг), дать Польше часть Украины с Одессой, а Австрия вместо Краковщины — даст Холмщину.

Но поляки думают, что в конце концов верх возьмет Антанта и отдаст Польше и Гданьск, Одессу, и Польша возродится в своих исторических границах — од можа до можа.

А после большевистского восстания и после объявления Ц. Радой, что помещичья земля переходит крестьянам, один рабочий, беженец-поляк, говорил мне в Киеве, что земля польских панов на Украине перейдет к польским жолнерам[71], которые воюют в легионах, что так говорят в Киеве все поляки, ибо эта земля исконно польская и должна перейти в польские руки. Очевидно, польская интеллигенция, чтобы привлечь легионеров на сторону польского государства, не допустить их к большевизму, привлекала их тем, что земля в Украине перейдет польским жолнерам, если они ее отвоюют от Украины. И для меня нет сомнения, что если бы в Украину не пришли немцы, то поляки, имея организованную армию, до самого конца своего не зараженную большевизмом, захватили бы Правобережную Украину; немцам приходилось выбивать на Украине польские легионы пушками, потому что те не хотели сдаваться или уходить с Украины, а если бы не немцы, то украинское правительство не имело бы сил отбиваться с одной стороны, от Польши, а с другой — от московских большевиков и если бы не немцы, то кто знает — не была ли бы Украина ареной сражений между московскими большевиками и поляками за обладание Украиной и не поделили бы они ее между собой; приход немцев спас Украину от большевиков и сделал невозможным выступление поляков, но надолго ли это? Не есть ли это лишь отсрочка неизбежного конца? Еще весной прошлого года я в письмах и в разговорах с друзьями высказывал опасения, как бы поляки с русскими не поделили Украину, но друзья скептически отнеслись к этому, как к моему обычному скептицизму. Именно тогда украинцы начинали увлекаться блестящим положением Украины, которое перевесило всякие фантастические мечты самых оптимистичных мечтателей; а когда на новый год я предостерегал М.С.Грушевского, что придут большевики в Киев и сбросят его с 6-го этажа, и будет у нас преждевременно свой святой Михаил, а Украину большевики поделят с поляками, то Грушевский к моим опасениям отнесся, как к какому-то детскому лепету и только добродушно смеялся над ними. А я, возвратившись от него, тоже добродушно смеясь, говорил друзьям, что и для нас, и для Грушевского лучше было бы, если бы его сбросили с 6-го этажа, потому что у нас был бы, кроме Шевченко, еще один святой, а Грушевский умер бы незапятнанный, потому что мы все тогда были уверены, что дружба его с эсерами доведет до какого-нибудь скандала гораздо большего, чем тот, что случился с ним в Галиции.

Теперь мои опасения по поводу раздела Украины еще больше усилились. Если Антанта двинет свое и московское войско на Украину, то тогда появятся на правом берегу и польские легионы, потому что разоруженные легионеры остались на Украине и везде организуют общества сокольской гимнастики, а в Уладовке на Подолье, как видно из газет, уже стоит польский легион в 500 душ. Теперь немцы не разоружают их, как в начале своего прихода на Украину, потому что увидели, что на украинцев как на своих союзников они уже рассчитывать не могут, и им надо добиваться благосклонности и у поляков, на которых до сих пор они не обращали внимания, и с которыми не считались. Какая досада, что немцы своей недальновидной политикой испортили отношения с украинским народом в ущерб и себе, и Украине. Они теперь не могут допустить организации украинской армии, потому что резонно полагают, что она может присоединиться к Антанте, и в результате Украина не имеет никакой силы, ни для своей защиты, ни для помощи немцам, а потому немцы с ней и считаться не будут. Когда станет им трудно, то они могут и отдать ее либо целиком Московии, либо часть — Польше, а сами уберутся к себе в Германию.

Плохо напоследок сложились наши обстоятельства, а как все вначале благоприятствовало Украине, казалось, что сама судьба заботится о ней, потому что обстоятельства складывались так, что все нам с неба сваливалось, а не было результатом сознательности и организованности народа, одним словом, больше было везения, чем ума и труда. Теперь, если действительно сложатся обстоятельства так, что Украину поделят между поляками и русскими, то в первые годы горькой будет судьба украинского народа, придется ему пережить снова такую лихую годину, какую он пережил после ликвидации гайдаматчины, когда поляки рубили руку и ногу каждому мало-мальски заподозренному в гайдамацком движении, а с гайдамацких голов насыпали огромную могилу в Кодне[72]…

Но пережитое за последний год не пройдет зря для украинского народа. После ликвидации Гетманщины, после того, как народ украинский забыл уже кто он, после того, как русские самоуверенно говорили: «Не было Украины, нет и не будет», а поляки злорадно говорили: «Нет Руси, есть только Польска и Москва», вдруг снова просуществовала несколько месяцев Украинская держава, со своим правительством, со своей армией, с родной школой». Это такое же чудо, как воскрешение Лазаря, который уже был мертвый, уже смердел, как говорит священное писание, и вдруг воскрес, встал на ноги и пошел…

Такое воскресение не может бесполезно пройти для народа, если перед революцией свидомых украинцев в Российской Украине мы насчитывали не более двух-трех тысяч, то теперь их надо считать сотнями тысяч, теперь уже ни поляки на правом берегу, ни россияне — на левом не смогут задушить украинское движение, и оно когда-нибудь наберется такой силы, что Украина снова оживет. Если этой войне суждено объединить разрозненный польский народ и возродить польское государство, то будущая война застанет украинский народ таким сознательным, что и он достигнет своего государства. До этого года я всегда говорил, что украинское движение будет постоянно тлеть, дымиться и никогда не разгорится ярким костром, потому что для этого у него не хватит сил, а для постоянного тления они будут находиться, потому что на 30 миллионов населения всегда найдутся три тысячи Дон-Кихотов, которые будут это движение поддерживать. После того, что пережила Украина за последние месяцы, можно с уверенностью сказать, что она уже не умрет, не погибнет: если сейчас ее разрывают, уничтожают ее государственность, то все-таки не убьют ее дух, который таки оживет и вытворит свою державу; теперь, после всего пережитого, уже ясно видно, что украинское движение будет гореть ярким пламенем, и никакие враждебные силы не смогут его погасить.

«Чайка». Сегодня С.В.Васильченко прочитал нам свою новую пьесу из 5 действий «Кармелюк». Пьеса очень слабая, растянутая и скучная, что мы осторожненько и высказали автору. Винниченко советовал автору не печатать пока эту работу и сказал фразу, из-за которой я, собственно, и взялся сейчас за перо. Винниченко сказал Васильченко: я — писатель старше Вас и говорю Вам из собственного опыта: я теперь дал бы себе руку отрубить, чтобы не была напечатана половина моих работ. Это характерно. А как человек обижался, когда ему друзья говорили это на словах и в печати, он тогда жаловался, что украинцы специально травят его, а между тем как русская пресса его хвалит, но по правде говоря, то и порядочная русская критика сравнивала большинство романов его и пьес с сенсационно-бульварными романами Вербицкой и К^о.

Вчера я приехал из «Чайки». Все, кто ни увидит меня, поражаются, что я так поправился, поздоровел, будто помолодел лет на десять. Я отвечаю всем, что я больше месяца прожил на «Чайке», у могилы Т.Г.Шевченко, на Днепре, на хорошем воздухе, с хорошим пляжем, в милом обществе. Никто здесь мне не обносил сад ветками, никто не делал потраву, никто не говорил мне, что я весь век кровь крестьянскую пил, как это делали и говорили бы, если бы я поехал в свое имение; вот так, живя на «Чайке» «без забот и труда», я очень быстро поправился после болезни, которая меня мучила почти без перерыва четыре года, то есть, со дня объявления войны до прихода в Киев немцев.

Приехав вчера в Киев, я застал всех своих друзей под впечатлением сенсационного интервью с Лизогубом берлинских репортеров, напечатанного в «Киевской Мысли» в переводе из немецких газет, которое я здесь и привожу^[73].

П.Я. Стебницкий, с трудом вырвавшийся из Петербурга и назначенный здесь заместителем председателя мирной делегации, рассказал мне, что весь состав комиссии уполномочил его и председателя С.П.Шелухина пойти к гетману за объяснением и, если окажется, что Лизогуб говорил в Берлине по поручению правительства, то поручил заявить Гетману, что вся комиссия подает в отставку, потому что до сих пор она имела директивы от правительства, что Украина ведет с Московией мирные переговоры как независимое государство, а по словам премьер-министра этого государства Лизогуба получается, что Украина должна быть не суверенным государством, а вассалом Московии, хотя бы и на основании Переяславского договора.

В.Липинский, теперешний посол в Австро-Венгрии, приехавший на короткое время из Вены, очень удивляется этому интервью, потому что у него есть сведения, что Германия твердо стоит на Брестском соглашении, то есть на том, что Украина должна быть независимым государством, и об объединении с Московией не может быть и речи. До сих пор в Германии боролись два течения относительно восточной политики; одно стоит на том, что надо возродить вновь великую Россию и, заключив с ней «священный союз», все силы употребить на борьбу с Англией, а второе стоит на том, что Россию надо расчленить на ее составные части, возродить Украину и таким образом быть обезопасенными с востока, и тогда никакая коалиция, созданная Англией, не будет страшна для Германии. По сведениям Липинского, последнее течение победило в германском правительстве, и в политике немецкой на Украине должно быть изменение в пользу украинского национального направления, и на днях должна произойти смена этого кабинета, южно-русского, на украинский, а потому интервью с Лизогубом — что-то непонятное для Липинского.

Но в государственных делах на Украине все непонятно и все делается не так, как надо.

Когда один давний знакомый, встретившись с Саксаганским, узнал, что тот избран директором Национального театра, то, перекрестившись, сказал: «Слава тебе Господи, что в Украинской державе будет хоть один человек на своем месте!» А сегодня я услышал от Панаса, что в министерстве так ведут себя с ним и с Национальным театром^{315}, что он колеблется — не отказаться ли от того директорства.

Наконец объявили призыв, чтобы сформировать хоть гетманскую гвардию, т. называемую Сердюцкую дивизию^{316}, теперь оказывается, что новобранцы разбегаются по домам, потому что им на службе нечего есть, потому что им выдают только по ½ фунта хлеба на душу. Странные дела! Пишут, что урожай на Украине «удовлетворительный», а кое-где и совсем хороший, что можно будет даже вывезти больше сотни миллионов пудов; новый хлеб уже продается, а государство не может прокормить несколько тысяч новобранцев!

Позавчера арестован А.Ф.Саликовский^{317}, бывший киевский губернатор при министерстве Винниченко, который принадлежит к партии социалистов-федералистов и который еще с Москвы в хороших отношениях с теперешним министром внутр. дел И.А.Кистяковским. Этот арест удивил всех и расплодил массу версий. Одни говорили, что Саликовского арестовали по делу Петлюры, который, будучи председателем Киевского губ. земства, вместе с тем был и председателем Союза земств^{318} и подстрекал крестьян на восстание, а Саликовский был членом управы Союза земств. Другие рассказывали о такой версии. Когда в Совете Министров принята была новая куриальная система земства, то Д.И. Дорошенко голосовал против нее и на аудиенции у Гетмана высказал мнение, что куриальное земство нанесет ущерб нашему национальному делу, потому что наши помещики — на правом берегу поляки, а на левом русские, — враждебно относятся к украинской государственности и если их отделить от крестьян на выборах в земство, то они получат большую силу в земстве, чем крестьяне и будут проводить обрусительную политику. Гетман предложил Дорошенко составить записку, в которой показать недостатки нового закона о земстве (составлен Кистяковским) и исправить его в желаемом направлении, а он тем временем задержит утверждение министерского закона. Дорошенко обратился с этим к членам управы Союза земств, то есть к Саликовскому, Мациевичу, Прокоповичу и Одрине^{319}; результатом чего был арест Саликовского и Одрины.

Вчера, услышав, что Саликовского выпустили, я побывал у него; он подтвердил слух о поручении Дорошенко управе составить записку по закону о земстве, что уже Мациевич и сделал, но Саликовский не хочет допустить и мысли о связи своего ареста с этим, однако не знает и его причины. Но это возможно. Рассказывают же, что когда после побоища студентов на Казанской площади князь Ухтомский^{320}, личный друг царя, по просьбе литераторов на частном свидании с царем рассказал ему об этом побоище, то Сипягин^{321} в сердцах высказался: «Я покажу ему, как ходить с черного хода!» и на время закрыл газету, которую издавал Ухтомский. Вполне возможно, что правительство намеревалось на время изолировать Саликовского, потому что один из полицейских, который производил у него обыск, по секрету сказал ему, что начальство приказало обязательно найти что-нибудь у Саликовского, хоть патрон, чтобы посадить его за нарушение обязательного постановления, и у него был патрон, но он постыдился подбросить его. А тем временем, не знаю — искренне или не искренне, — Игорь Кистяковский приехал к Саликовскому, как к своему давнему московскому знакомому и соратнику по изданию «Украинской Жизни»^{322} с извинением за ошибочный арест. Он жаловался, что когда он не был министром, то больше знал о том, что происходит в министерстве, чем теперь; что это какая-то ошибка, которую он выяснит. Но Кистяковский производит впечатление неискреннего человека. В Москве он был горячим русским патриотом, правоверным кадетом, который четко стоял за войну «до победного конца», хотя, правда, проявлял и какое-то минимальное украинофильство тем, что, зарабатывая адвокатурой сотни тысяч, давал по тысяче рублей в год на издание «Украинской Жизни», а когда в Москве воцарились большевики и угрожали ему расстрелом, тогда он бежал в Киев и стал горячим самостийником, мотивируя это тем, что пока Украина будет в связи с Московией, то она будет всегда материально и культурно подавленной. Возможно, что он это говорит искренне, хотя ни стихии, ни любви к Украине у него нет, но, будучи человеком весьма честолюбивым, энергичным и практично-умным, хочет себе в Украине сделать карьеру. В Москве он, как ученик и наследник Муромцева^{323}, приобрел себе славу выдающегося адвоката-цивилиста и огромную практику, которая уже тяготила его еще перед войной, и он принимал меры, чтобы пройти в Государственную Думу от Киева^[74]. В Украине он, благодаря своим способностям, может стать премьер-министром крупной европейской державы, а значит и известным на весь мир. Но ему почти так же, как и немцам, все равно, будет ли Украина украинской по языку, или русской, лишь бы была независимой, чтобы ему в ней играть первую роль. Так я себе понимаю Игоря Кистяковского, хотя лично я его только вчера впервые увидел у Саликовского. Этим я объясняю себе то, что он безразлично относится к тому обрусительству, которое везде ведется по Украине и даже сам вызвал из Москвы разных чиновников на высокие должности. Украинцы ему не доверяют и не любят его, а он то и дело высказывает желание сойтись с украинцами-несоциалистами, привлечь их к правительству, но предлагает им должности только советников министерства, тогда как на заместителей себе пригласил русских, враждебных украинству.

Несмотря на это все, я думаю, что с ним работать можно и нужно, и если украинцам будут предлагать должности министров или заместителей, то надо их принимать, хоть бы и под премьерством Игоря Кистяковского, потому что иметь такого ​​очень энергичного человека себе врагом, противником, будет во вред Украине. Он, очевидно, в своих честолюбивых интересах будет стоять за независимую Украину до тех пор, пока в ней будет играть выдающуюся роль, а если она выпадет из рук, то он будет ее заклятым врагом, станет во главе врагов ее и сделает Украине большой вред. А если несколько министерских портфелей будет в руках украинцев, то с Кистяковским во главе можно будет украинизировать все правительство. Правда, трудно будет работать с таким властным автократом и таким тяжелым в обращении человеком на посту премьера, но что делать? — надо и это перетерпеть в интересах Украины. Я думаю, что Лизогуб недолго продержится на премьерстве, и его сбросит Кистяковский, это было видно по тому, как он выражался об интервью в Берлине с Лизогубом и о его опровержении; он наибольшее внимание обратил на тот момент, что Лизогуб в опровержении говорил о будущем военном союзе Украины с Московией и заметил: «Против кого тот союз?» Очевидно, он обратит на это и внимание немцев и постарается использовать эти слова Лизогуба, чтобы, спихнув его, сесть на его место. И я думаю, что это будет нам на пользу, но обязательно вокруг Кистяковского нужно создать украинское окружение, к которому он, по его словам, сам стремится.

Я уже раз высказал мнение, что гетман производит впечатление самого искреннего самостийника в нынешнем правительстве. Чем дальше, тем больше это подтверждается такими фактами, как инцидент с новым законом о земстве, который я записал вчера. Вчера мне Н.Шемет рассказал и второй интересный факт. Как-то в разговоре с гетманом Шемет высказал мнение, что в интересах Украинской державы надо провести демократическую аграрную реформу, чтобы крупноземельные имения из русских и польских рук перешли в украинские, чтобы таким образом укрупнить и усилить мелкую украинскую буржуазию, на которую, собственно, и нужно опираться гетманскому правительству. Гетман согласился с этим мнением и предложил Шемету войти в аграрную комиссию при Министерстве земельных дел, на что Шемет охотно согласился. Прошло некоторое время, и Шемет, не получая приглашения в эту комиссию, решил пойти к гетману, но его три раза не пустили. Случайно он встретился с Устимовичем, который ему сказал, что гетман удивляется, почему Шемет не отзывается на его приглашение и не приходит к нему. Когда, наконец, Шемет добился к гетману и рассказал ему, что он по своей инициативе добивался свидания с гетманом, чтобы рассказать, что он до сих пор не получает приглашения в аграрную комиссию, то гетман был очень удивлен и возмущен своим окружением. Он стал жаловаться Шемету на то, что украинцы отказываются принимать должности при его особе, вслед за Михновским, отказался и Павлюк^{324}, что его окружают русские, враждебные украинской государственности, и он ничего не может сделать с ними, потому что он им обязан своим избранием на гетманство, и ему не на кого опереться.

Так же гетман жаловался, что ни общество, ни правительство не поддержали его в борьбе за автокефалию украинской церкви, а когда Шемет рассказал ему, что цензура, позволяя писать все против автокефалии, запрещала все, что писалось за независимость украинской церкви, был очень удивлен, потому что ему об этом никто не докладывал и не давал читать запрещенные гранки, хоть он это постоянно требует от своей канцелярии. Очевидно, гетман — безвольный не энергичный человек, и очень жаль, что Михновский отказался от должности личного секретаря гетмана, что гетман и высказал в беседе с Шеметом.

Теперь и Шемет признает, что это была ошибка, а тогда, когда я уговаривал Михновского не отказываться от этой должности, то Шемет не поддерживал меня, а соглашался с Михновским, который говорил, что у него нет охоты идти в услужение к гетману, чтобы украинское общество не возмутилось им.

Вообще украинская свидомая общественность, независимо от партийной принадлежности, все время совершало ошибки. Совершала она их, когда имела власть, совершает и теперь, когда власть вырвали из ее рук. И не удивительно, потому что когда и где она могла приобрести опыт; если вся она состоит из педагогов, из журналистов, газетчиков, корректоров; если среди нее нет людей с государственным, хотя бы губернаторским опытом, а если и был у кого-то земельный, то и то не руководителя, не председателя, а какого-то специалиста, так называемого третьего элемента.

Вчера приходил ко мне тайный советник профессор Берлинского университета Макс Зеринг^{325} с письмом от д-ра Лукасевича^{326}. Он приехал сюда организовать курсы для местных немецких офицеров и познакомиться со всех сторон с Украиной, с которой он знаком только по литературе. Профессор Рорбах, вспоминая меня в Берлине на обеде в немецко-украинском обществе, советовал Зерингу познакомиться со мной, как с беспартийным украинским патриотом и крупным землевладельцем, который до войны издавал украинскую газету в течение нескольких лет и через которого он может познакомиться с настроениями украинской общественности. Зеринг взял с собой ко мне Д.Донцова^{327} как переводчика, и мы разговаривали около двух часов. Я высказал ему многое из того, что записано у меня в мемуарах об ошибочной политике немецкого командования на Украине и сделал такой вывод. Чтобы успокоить укр. общество и народ и помирить его с немцами, надо вести яркую национальную политику и провести демократическую аграрную реформу; как на компромиссную, а не программу-максимум, я указал на свою статейку в № 150 «Рады», которую Донцов взялся перевести для Зеринга и которую я привожу здесь.

Зеринг, как и все немцы, обратил больше всего внимания на аграрный вопрос как на способ успокоить крестьянство, а о национальном направление в политике высказался как-то невнятно, а когда я сказал, что надо обязательно сформировать украинский кабинет министров, то он выразил сомнение, найдутся ли для этого соответствующие люди. Очевидно, его уже проинформировали, что украинской интеллигенции не существует, что есть только кучка людей, в основном социалистов, из которых состояли уже два кабинета и которые враждебно настроены против немцев и т.д. Тогда я предложил ему назначить в каждом министерстве специалиста-немца, который помогал бы нашим министрам; на это Зеринг заметил, что это будет походить на оккупацию, чего германское правительство вовсе не хочет, потому что это еще больше возмутило бы население украинское против немцев, но я успокоил его, сказав, что такой инструктор-немец, сидя за кулисами, не был бы заметен широкой общественности, если бы он не допускал бестактностей.

Вообще Зеринг очень возмущался немецкой политикой на Украине, но все же, очевидно, он не верит в существование украинской интеллигенции, которая могла бы повести государственное дело, а все внимание обращает на аграрную реформу, которой очень заинтересован. Однако обещал нажимать на здешнее командование и в Берлине в правительственных кругах, чтобы поддерживалась украинская национальная политика, потому что это очевидно отвечает и желаниям не только укр. интеллигенции, а, как он убедился, и самого гетмана. А молодой Смаль-Стоцкий^{328}, проф. Берлинского университета, говорит, что Зеринг имеет большое влияние на самого Вильгельма, с которым видится лично.

Вчера я вернулся из Перешор, где пробыл десять дней, проверяя счета и вообще хозяйствование управляющего. С крестьянами как-то не хотелось встречаться и разговаривать, потому что каждый из них заверял, что только благодаря ему не разграбили экономию, что уже решили было общиной разбирать, но он решительно восстал против того, чтобы разорять такого пана и проч., и это говорил буквально каждый, и в конце концов это мне так надоело, что я начал на это отвечать, говоря, что жаль, что не разграбили, потому что тогда я получил бы в десять раз больше, как это произошло там, где разграбили экономии. На это мне отвечали, что зато крестьянам было бы хуже, потому что платили бы они, их бы били и увозили в Австрию со связанными проволокой руками, как это было в Окнах и в других селах, а теперь у нас в селе нет австрийцев, лишь иногда забегают реквизировать хлеб, солому. Отношение к австрийцам за это враждебное, а когда начинаешь расспрашивать, что делали в Австрии наши солдаты, то каждый говорит, что наши в сто раз хуже обращались, потому что грабили и разрушали все, что видели, хотя начальство и запрещало. Более зажиточные крестьяне рады австрийцам и говорят, что если бы они промедлили на какой-то месяц, то к весне солдатские комитеты чисто разграбили бы всех, потому что если кто-то имел пару лошадей и какое-то хозяйствишко, то его уже обзывали «буржуем» и угрожали отобрать все, потому что они на войне кровь проливали, а буржуи дома наживались. Зажиточные говорят, что если, не дай Бог, австрийцы уйдут, то тотчас же не только экономии, но и всех имущих людей беднота разграбит и пустит дымом. Об Украине, гетмане в селе какое-то смутное понятие; зажиточные говорят, что при царе было лучше, потому что тогда был какой-то порядок, а теперь реквизуют хлеб и австрийцы, и какие-то вольные казаки, просто грабят у кого есть хоть немного хлеба; а с хлебом совсем плохо, потому что урожай так плох, как не было уже лет 20, только на черных парах хороший хлеб, но паров вообще было мало; при царском правительстве — так земство в голодный год привозило хлеб из других мест, а это правительство забирает по твердой цене даже тот хлеб, который нужен себе на семена и на пропитание. Со школой тоже плохо в нашем селе: поп и учитель подговаривают, чтобы школа была русская, потому что украинский язык с галичанскими терминами совсем чужой и непонятный; крестьяне с этим соглашаются, потому что к Украине и всему украинскому относятся равнодушно, а большевистски настроенная беднота — даже и враждебно, потому что Украина отобрала у них землю и заставила возмещать помещикам убытки, которые причинили крестьяне с разрешения и по приказу большевистского правительства; о том, что и Ц. Рада дала крестьянам землю, никто и не вспоминает, а все говорят, что Ленин и русские большевики дали землю, а Украина отобрала. Благодаря дороговизне на хлеб и на всячину, все крестьяне очень горячо берутся за вспашку и платят за землю огромные арендные деньги; вообще земельный вопрос теперь еще более насущный, чем было до войны. Беднота надеется, что опять придут или большевики, или англичане и дадут землю, конечно, даром, а зажиточные возлагают надежду на то, что австрийцы заставят помещиков продать им землю, потому что так говорил немецкий комендант, вызвав всех крестьян и панов 28/VIII. ст. ст. в волость. И действительно, староста на основании приказа австрийского коменданта взял со всех панов расписку — сколько каждый из них может продать крестьянам земли.

Побывав в селе, я еще больше убедился в том, что я был прав, сказав Зерингу, что демократическая аграрная реформа успокоит село и примирит его с немецко-гетманским правительством, что же касается национального момента, то крестьяне настолько еще темные, что не замечают и не признают его, но, очевидно, и этот момент скоро проснется у них под влиянием бывших пленных. Ко мне приходил один из австрийских пленных Омелько Хилюк, который не был в украинском лагере и не попал в украинскую армию, а служил в пожарной команде в Вене, и там какой-то галичанин научил его читать и давал ему украинские книги, из которых он узнал об Украине, о том, как жил укр. народ и вообще стал свидомым украинцем. До войны Омелько имел репутацию воришки и был совсем темным человеком, с которым мне и в голову не приходило говорить об Украине, и он смотрел, наверное, на меня, как на пана, совсем чужого ему, а когда он прочитал в Вене несколько украинских книг, изданных «Союзом освобождения Украины» то понял — почему я то и дело говорю «по-мужицки», почему и пишу книжечки на том языке и, увидев мой портрет на группе «Рады», написал мне из Вены открытку, в которой пишет, что «У книги памяткова союза освобождения Украини я нашел ваш патрет, которым я зрадовал, что я увидел хотя вас у книги». Когда он пришел ко мне, то мы встретились уже, как близкие люди, все время говорили только об Украине, ее прошлом и будущем, он, почти безземельный, совсем ничего не говорил о земле, а все время нажимал на то, что нам нужна мощная армия, чтобы не допустить на Украину опять Москву, говорил о необходимости украинской школы, читальни и т.д.

Со временем, когда на селе наступит какое-то спокойствие, когда крестьянская жизнь войдет в норму, то такие пленные, как О. Хилюк и Ворона (с Березовой Рутки возле Пирятина), о котором писал 17/IV, — а их наверное вернется много таких, — будут иметь огромное значение на селе в деле пробуждения национального сознания. Сейчас, когда село еще распущено большевизмом, не знает на какую ступить; когда речь идет только о том — вернутся большевики или нет, которых одни ждут как манну небесную, а другие — со страхом, сейчас о национальном моменте и речи на селе нет, а потом, когда все успокоится, наши пленные национально сознательные должны сыграть в народной жизни огромную роль, а пока что их никто не слушает, не обращает внимания на их слова, потому что головы крестьян еще затуманены, на них напал, по выражению одного крестьянина, блуд, а человека, который заблудился, выведет на дорогу только свежий посторонний человек, которым является теперь иностранец — то есть немец.

В Киеве застал всех в печальном, каком-то безнадежном настроении. Когда выехал гетман в Берлин и правителями остались Лизогуб, министр военный Рогоза^{329} и какой-то старый русский бюрократ сенатор Носенко^{330}, то русские элементы подняли головы и набрались смелости. Трест промышленно-торгово-финансовых кругов и крупных землевладельцев, так называемый «Протофис»^{331}, подал в министерство подробную записку, составленную секретарем треста, известным нововременцем Пиленко, в которой доказывает необходимость сделать русский язык государственным, наравне с украинским. Генеральный прокурор Лашкарев такую же записку подал в Сенат^{332}. Все русские газеты, во главе с «Киевской мыслью», которая теперь стала органом «Протофиса», с жаром взялись за пропаганду необходимости русского языка во всех учреждениях наравне с украинским языком. А газет русских расплодилось в Киеве масса: «К. мысль», «Последние новости», «Голос Киева»^{333}, «Русский голос»^{334}, «Новости дня»^{335}, «Наша Родина»^{336} и множество разных листков, еженедельников, и все они ведут интенсивную борьбу против укр. языка, а некоторые и откровенно против Укр. державы. Просто ужас берет за самостийную Украину. Наши газеты бьют тревогу, призывают общественность к обороне, к труду. В. Кириллович (Винниченко. — Ред.) Написал в «Рабочей газете» пылкую статью, которую привожу здесь, потому что наверняка она будет представлять интерес и в будущем.

Но что может сделать наша общественность, если народу Украина безразлична, если большая часть его проклинает Украину за то, что она отняла землю; если никакие манифестации, никакие массовые протесты против русификации не возможны, потому что вся держава почти на военном положении, и немцы вроде как благоволят к идее объединения бывшей России. Цензура пропускает в русских газетах все, что пишется против Укр. державы, против языка, а укр. печати запрещает писать о том, что правительство и немцы ведут обрусительную политику.

У меня теперь одна надежда на гетмана. После того блестящего приема, который ему оказал Вильгельм в Германии, и после тех речей, которые произнес гетман в благодарность Вильгельму за помощь при строительстве Укр. державы, не может быть сомнения в том, что гетман не может проводить объединительную политику; он теперь резко отрезал себя от России, и русские ему этого не простят и не примирятся с ним. Но, очевидно, и гетману, если уж не верить в искренность его как укр. патриота, нет смысла тянуть в «единую». В России он был только генералом, каких там тысячи, а в Украине он первое лицо большой европейской державы; денег тоже ему не надо, а значит, какой смысл ему тянуть к объединению с Россией?

Но на основании всего того, что я слышал о гетмане от П.Я. Стебницкого, Скоропися, Д.И. Дорошенко, С.П.Шелухина, В.Н.Шемета и многих других, которые не раз разговаривали с ним, я верю в его искренность, в твердое желание построить украинскую национальную державу.

Теперь, когда гетман вернется из Германии, он будет прочнее чувствовать себя на Украине среди немецкого командования и среди тех кругов, которые посадили его на гетманство и теперь недовольны его украинским патриотизмом. Теперь гетман смелее возьмется за борьбу с теми элементами своего окружения, которые его тянут в Россию и борются с его украинской политикой. Те крупноземельные помещики и финансисты, объединенные в «Протофисе», до сих пор находили поддержку в немецком командовании, с которым они вместе и посадили Скоропадского на гетманство, теперь после поездки гетмана к Вильгельму, они не будут иметь той поддержки в борьбе с украинской политикой гетмана. Наверное, гетман теперь смелее будет искать себе опору в украинских национальных элементах, но я боюсь, что наши «политические младенцы» вновь будут ставить условия, опять будут требовать созыва парламента, как того требует даже и «Видродження», не понимая, что парламент, если бы его теперь созвали, высказался бы подавляющим большинством за объединение с Московией, ибо, как я уже говорил, крестьяне враждебно относятся к Украине за то, что у них отобрали землю, а городское население — за «насильственную украинизацию». Сначала нужно провести демократическую аграрную реформу и укрепить украинскую государственность, а уже тогда можно созвать парламент.

И украинская интеллигенция должна помочь гетману это сделать и не бояться того, что это укрепит гетманскую власть. Надо мириться с фактом существования гетмана, тем более, что это — наша историческая традиция. Нет и не предвидится в близком времени у нас сила, чтобы сбросить гетманскую власть, так какой же смысл игнорировать ее? Это значит игнорировать саму жизнь. Я это говорил всем сразу после переворота 29/IV и из-за этого стал «контрреволюционером», от которого отвернулись почти все бывшие друзья. Я не верил тогда в истинный патриотизм гетмана, считал его авантюристом, царским агентом, но все-таки советовал всем, кого приглашали, идти в кабинет, чтобы придать ему украинский характер и не допустить обрусения и объединения с Россией, но только Д.И. Дорошенко и С.П. Шелухин соглашались со мной, остальные и слушать не хотели, боясь, что народ отвернется от украинской интеллигенции и вообще от украинства, но теперь, кажется, всем ясно, что той обструкцией не спасли украинства и репутации украинской интеллигенции, и что теперешнее правительство так скомпрометировало Украину, что все равно народ будет относиться враждебно ко всему украинскому, пока Украина не проведет аграрную реформу, не наведет порядок и законность на селе. Теперь, когда немцы повсюду подавили вооруженные восстания, когда село успокоилось, и уже нет необходимости в исключительных законах, надо украинцам обязательно идти в министерства помогать гетману остановить то обрусительство, которое проводят в провинции местные власти, иначе не будет не только украинской державы, но даже и школы украинской.

И.А.Кистяковский обратился с просьбой к В.М.Леонтовичу созвать к себе десять украинских «нотаблей», список которых он ему дал, чтобы посоветоваться о дальнейшем курсе политики в Украинской державе. Вчера вечером собрались у Леонтовича: П.Я. Стебницкий, А.И.Лотоцкий, К.А.Мациевич, А.Ф.Саликовский, С.А.Ефремов, А.В.Никовский, я и хозяин дома Леонтович, а В.К.Винниченко и Д.В.Антонович, как эсдеки, отказались прийти на совещание. Когда все собрались, то Кистяковский в длинной, обстоятельной речи на русском языке высказался примерно так: гетманское правительство искренне и честно работает над организацией Украинской державы и грязную работу, борьбу с большевистским восстанием, можно сказать, уже закончило, потому что по всей Украине банды партизан разбиты, уничтожены; (он со смаком выразился, что «мы расколотили эту сволочь, почти поголовно состоявшую из уголовных элементов»), но теперь надвигается на Украину другая опасность — это недобитки из «Совдепии», которые могут наводнить нашу молодую державу и привести ее к объединению с Россией. «Я, — говорит Кистяковский, — убежденный самостийник и мог бы доказать необходимость независимой Украины и с экономической, политической и культурной сторон, но я этого перед вами делать не буду, потому что вы сами убежденные самостийники; однако до сих пор украинская идея была неразрывно связана с социализмом, которого я не разделяю, и, как бывший социалист, считаю его неосуществимой фантазией. Для борьбы с русской волной, которая может залить нас, надо привлечь в правительство украинцев, но я боюсь, что украинцы будут вновь пытаться провести в жизнь социализм и в конце концов приведут Украину в то кошмарное состояние, в какое пришла Московия под большевистским правлением. Вот мне и хотелось обменяться с вами мыслями по этому поводу и прийти к какому-то практическому результату. Первым с ответом выступил С.А.Ефремов. Он начал с того, что правительство это не только не строит честно украинскую державу, а разрушает ее, что смуту вызвало само правительство своими офицерскими карательными бандами, которые грабили и издевались над народом. На это Кистяковский, перебив его, ответил, что карательные отряды уже ликвидированы, а кое-кто даже посажен в тюрьму за совершенные беззакония. Сергей Александрович закончил свой ответ сомнением — можно ли уже теперь спасти державу, после того как гетманское правительство так испортило все. Лотоцкий и Мациевич высказались в том же смысле, только еще резче чем Ефремов, а Никовский и Стебницкий пытались смягчить слова предыдущих оппонентов и требовали от правительства демократических реформ, считая, что реакции уже слишком много. Я высказался за то, что надо идти помогать украинизировать правительство, что надо провести демократическую аграрную реформу, обеспечить украинскую школу. Надо отметить, что Кистяковский во время речей своих оппонентов вел себя невежливо, нагло перебивал каждого, не давая закончить мысль; к сожалению, председатель собрания, хозяин дома, то ли стеснялся, то ли не хотел его останавливать, и в результате Кистяковский произвел на всех такое впечатление, что он призывает к совместной работе, но никому не даст делать, когда будет главой кабинета, то, с чем он не согласен. А он не согласен ни на какую аграрную реформу, не согласен отменить куриальной систему в земстве, не согласен сменить сейчас всю администрацию, чего больше всего все добивались. Он только просил рекомендовать ему трех советников в его министерство, которые контролировали бы, смягчали бы деятельность этой администрации и вводили ее в законные рамки. А когда все собравшиеся в один голос высказались, что надо изменить весь курс политики, потому что она русификаторская, враждебная народным интересам, вообще враждебная национальным интересам Украины, то Кистяковский с этим никак согласиться не мог, но в конце концов сказал, что несколько портфелей он надеется добыть для украинцев, а именно: министерства просвещения, культа, труда, контроля и должность государственного секретаря, но просил держать это пока что в секрете. Очевидно было, что говорит все это он не от себя лично, а как результат совещания с гетманом и вообще с высшей властью в Украине, наверное, и с немцами. Похоже на то, что вопрос о премьерстве уже решен и он заменит Лизогуба, который удовлетворится сенаторством с 18 тысячами рублей в год. Совещание наше закончилось тем, что Кистяковский попросил обдумать его предложение и наметить кандидатов в министры, а в первую очередь — в советники министерства внутренних дел.

Когда Кистяковский уехал, то оказалось, что позавчера гетман поручил неофициально обратиться в Национальный союз с предложением обдумать дело национализации правительства^{337} и прислать к гетману делегацию для выражения мыслей союза. Получается, что сбывается то, о чем я писал неделю назад. Но для меня не ясно, проводил ли Кистяковский совещание с нами по поручению гетмана, или он, узнав от него о намерении национализировать кабинет и войти в сношения с союзом, поспешил созвать совещание, чтобы спасти свою кандидатуру на премьера, о чем он прямо на совещании не говорил, но все это поняли.

Чтобы поточнее разузнать в чем дело, я пошел сегодня в В.К.Винниченко, председателю Национального союза, и вот что он мне рассказал.

Когда гетман выехал в Берлин, и здесь со стороны русских поднялась атака или наступление на правительство, чтобы сделать в законодательном порядке русский язык государственным, Национальный союз, обеспокоенный этим, подал немецкому командованию следующий меморандум:

Неизвестно, то ли в результате этого меморандума, то ли других каких факторов, но гетман, вернувшись из Берлина, пожелал вступить в переговоры с Нац. союзом по делу национализации правительства. Союз охотно согласился на это, если гетман обратится к нему официально и избрал делегацию (Винниченко — социал-демократ, Никовский — социал-федералист и проф. Швец — социал-революционер), которой дал следующие директивы. Приложить все старания, чтобы уговорить гетмана сменить весь кабинет на новый, по списку, составленному союзом, тогда все украинские политические партии, объединенные в союз, примут все возможные меры, чтобы примирить народ с гетманом и его правительством, а если гетман не согласится изменить весь кабинет, а захочет призвать только отдельных лиц из партий, то союз не запретит им, но заставит тех людей выйти из партии, чтобы деятельность их в правительстве не выглядела партийной.

Список предлагаемого кабинета следующий:

На пост премьера намечены четыре кандидата, из которых гетман может себе выбрать любого — И.Л.Шраг, С.П.Шелухин, Д.В.Маркович и П.Я. Стебницкий.

1) На министра внутренних дел — Д.В.Марковича, а товарищем ему А.В.Никовского.

2) Образования — Д.И. Багалия^{339} или П.Я. Дорошенко^{340}; 3) финансов — Туган-Барановского^{341}; 4) военный — Греков; 5) культа — М.И. Михновский; 6) торговли и промышленности — Чоповский; 7) труда — Корчинский^{342}; 8) здоровья — Любинский^{343}; 9) пищевых — Черныш^{344}; 10) дорог — Бутенко; 11) земельных — К.А.Мациевич; 12) иностранных дел — А.Ф.Скоропись; 13) контроля — А.И.Лотоцкий; 14) секретарем государственным — П.Я. Стебницкого.

Значит, из этого кабинета остаются Бутенко, П.Я. Дорошенко, Черныш и Любинский, а на мой вопрос — почему не оставили Д.И. Дорошенко, Владимир Кириллович ответил, что Дорошенко так себя скомпрометировал, что его решительно отбрасывают.

— Чем? — спрашиваю.

— Своим угодничеством русской группе кабинета, с которыми он голосовал против украинской партии кабинета.

— Какая же там украинская партия, если единственный украинец там Дорошенко?

— Он вел русскую политику, говорил по-русски, когда другие говорили и по-украински. Он рассадил везде послами не украинцев: в Берлин — русского Штейнгеля, в Царьград тоже русского, А.А.Кистяковского^{345}, а в Вену — поляка Липинского.

— Да этот Кистяковский, говорю, украинец, а Липинский — такой украинец, дай Бог побольше таких.

— Он набрал в свое посольство сплошь поляков.

— Да помилуйте, у него только два украинца католики, а то все православные украинцы: Полетика, Беленький, А.Жук^{346}, Трохимович^{347}, Троцкий^{348}, Семенив^{349}, Охримович^{350}.

— Здешние галичане говорят, что укр. венский парламентский клуб крайне враждебно относится к Липинскому за его полонофильство.

— Да что Вы говорите! Мне Цегельский, будучи здесь, говорил совсем наоборот. Липинский, действительно, чтобы не раздражать поляков, не взял в посольство ни одного галичанина; наверное за это здешние галичане и оговаривают его.

— А почему Вы не хотите допустить, что у Липинского, родом поляка, не проснулись польские чувства?

— Да Липинского я знаю еще гимназистом, и так же не могу этого допустить, как и того, что Винниченко, будучи премьером, наворовал себе денег.

Очевидно, в союзе есть люди, которые мстят Дорошенко за то, что он взял портфель наперекор постановлению бойкотировать гетманское правительство, а из-за Дорошенко оболгали и Липинского. Винниченко, как упрется, то его трудно переубедить, но он имеет ту хорошую черту, что потом он часто признает свои ошибки и наверняка изменит свой взгляд на Дорошенко и Липинского.

По составу кабинета, то его и обдумывать нечего, потому что скорее всего гетман официально не обратится к союзу. Я уже говорил, что И.А.Кистяковский такой сильный и упрямый человек, что будет зубами держаться за власть, а не отступится, и побороть его не так-то легко, потому что гетман и немцы, очевидно, очень доверяют ему, а потому всякая комбинация без Кистяковского практически неосуществима. Вернее всего, что он будет премьером и пригласит несколько украинцев в кабинет, но с таким расчетом, чтобы они были в Совете министров в меньшинстве, чтобы не изменить курса в социально-экономическом направлении, а чтобы влияли только на изменение в национальном. Кистяковский на совещании похвастался, что он знает все, где что делается, даже знает, что говорится в Крымском парламенте^{351}, так тем более он знает, что говорится в Союзе, потому что никто из этого не делает большого секрета.

Наверняка он знает и список кабинета, составленного Союзом, так что примет все меры, чтобы не допустить, чтобы гетман официально обратился в Союз, чтобы не унижал, мол, своего достоинства, а Союз тоже не захочет посылать делегацию без приглашения гетмана и так из этого ничего и не получится. А если и пригласит гетман Союз прислать делегацию, то список нового кабинета абсолютно неприемлемый для него.

И.Л.Шраг, безупречный кандидат в премьеры на наш взгляд, будет слишком левым для гетмана, а о других и говорить нечего, потому что его пугают восстаниями, покушениями на него, как только правительство хоть немного отпустит вожжи. По крайней мере Кистяковский на совещании решительно стоял за политику твердой власти и хотел бы эту власть только украинизировать; очевидно, такого взгляда придерживаются и немцы, и гетман. Мой аграрный проект Кистяковский считает слишком левым, потому что в нем есть элемент принуждения, а потому решительно будет стоять против Мациевича, который мой проект считает слишком умеренным. Правду сказал Скоропись в письме ко мне, что, опубликовав в газете свой проект, я навеки провалил свою кандидатуру в министры, потому что для одних он слишком левый а для других — слишком правый. Но, по совести говоря, у меня никогда и в мыслях не было выставлять свою кандидатуру или соглашаться на нее, потому что я считаю себя совершенно не способным на такой пост и если когда-то Липинскому дал согласие выставить мою кандидатуру, то только для того, чтобы помочь пройти всему списку, но с условием, что если тот список пройдет, то я, по болезни, сниму свою кандидатуру. Разговор о моей кандидатуре по вышеуказанным причинам тоже практически неосуществим, но для меня важно, чтобы мой проект аграрной реформы реализовался, потому что он при современных обстоятельствах наиболее осуществимый.

Вчера я приехал из Кононовки[75], куда ездил на три дня. И там, как и в Перешорах, каждый мужик, с которым я виделся, уверял меня, что это он спас экономию от грабежа, но в действительности причина заключается в том, что и в Перешорах, и в Кононовке живого инвентаря так мало, что им нельзя было поделиться, а разрушать, сжигать дома никому и в голову не приходило, ибо отношения у нас сплошь и рядом были хорошие, и злобы против меня у них нет. И здесь, как и в Перешорах, зажиточные крестьяне боятся, что если немцы уйдут, то комитеты начнут всех равнять и поотбирают все у тех, кто трудом нажили себе какой-то достаток. А немцы, действительно, таки уйдут, хотя пока что не все. В Кононовке и в окрестностях стояла рота в сто душ, теперь ее забрали в Гребенку, и из нее отобрали 45 душ наиболее боеспособных и послали на западный фронт. Ходят слухи, что в некоторых местах немцы не хотят ехать на смерть и разбегаются и даже поубивали своих офицеров, но может, это только слухи. В вагоне от пленных слышал, что в Австрии, Болгарии, Италии, Франции и Англии между солдатами начинается то же самое, что было у нас в 1917 году, и целые части покидают фронт и разбегаются, и только в Германии солдаты как-то еще держатся. В Болгарии, говорят, совет рабочих и солдатских депутатов захватил всю власть, и Фердинанд уже сбежал. Если действительно большевизм охватит всю Европу, то вся наша цивилизация может исчезнуть, как она, по газетным сведениям, исчезает теперь в Московии. Да и у нас на селе вновь возвращается первобытная жизнь: совсем нет керосина, свечей, и люди светят плошками, лампадками. Станции железной дороги совсем не освещаются, и люди бродят в темноте. Начальник станции жаловался мне, что керосин выдают только на один фонарь, чтобы светил, когда приходит поезд. И поезд пассажирский ходит только раз в сутки, а скоро, как говорит начальник, и этого не будет, потому что нечем смазывать колеса, нечем латать паровозы, вагоны; нет угля, и тогда снова, как в старину, придется ездить на лошадях. Как его в таких условиях брать власть в свои руки, если, действительно, гетман и немцы захотят ее передать в украинские руки? Весь этот беспорядок зачтется в вину украинской власти и кто знает, выйдет ли она с честью из создавшегося положения? Такие мысли проносились у меня в голове, когда я стоял в тамбуре вагона, на сквозняке, сжатый со всех сторон пассажирами так, что не мог и табак достать из кармана, чтобы зажечь трубку. Но в Киеве я узнал, что никто и не думает передавать власть украинцам; гетман так и не приглашал к себе до сих пор делегатов Национального союза; заместитель Мумма Тилле поинтересовался списком кабинета, составленным союзом, но приглашенные делегаты сказали, что подадут список тогда, когда немецкое командование принципиально решит передать власть в украинском руки, на том переговоры пока что и закончились. С западного фронта, с македонского и турецкого, пришли официальные сведения, что дела центральных держав совсем плохи, есть основания думать, что немцы заберут все свои войска с Украины, а потому союз решил не идти ни на какие уступки гетманскому правительству и требовать полной смены кабинета. Ввиду такого постановления социалисты-федералисты отказались вести переговоры с И.А.Кистяковским, которые начались в доме В.М.Леонтовича, и отдельные лица из их партии решили не входить в состав теперешнего кабинета. В Киеве все уверены, что если немцы уйдут с Украины, то сюда сейчас же надвинут с севера большевики, а с Дона-Кубани — добровольцы-монархисты, и Украине придет конец, а потому украинцы, видимо, не пошли бы в правительство, хотя бы им и всю власть передали.

Я думаю, что немцы заберут только боеспособных солдат, а сюда пришлют обессиленных и заморенных с западного фронта, которые не допустят на Украину ни большевиков, ни добровольцев, потому что у этих нет ни артиллерии, ни амуниции, которая могла бы сравняться с немецкой. Немцы выведут с Украины свои войска только в самом крайнем случае, если уже на Украину придут войска Антанты и если против них ничего нельзя будет немцам сделать. Я думаю, что если на западном фронте совсем разобьют немцев, то и тогда они постараются не выпустить Украину из своих рук, чтобы получать с нее хлеб, шерсть и все, без чего они не могут обойтись. А поэтому нам нечего опускать уши, а надо добиваться смены кабинета, хотя бы частичной, если нельзя вырвать всей власти из рук теперешнего правительства, потому что правительство теперешнее все делает, чтобы у нас не было армии и чтобы у нас не было сил бороться с Добровольческой армией. Вчера был у Льва его товарищ по гимназии, русский с.-д. Важинский, который офицером был на войне, а теперь едет добровольцем в армию Алексеева, чтобы бороться за объединение России. В разговоре со Львом он сказал: «Неужели Вы думаете, что украинская армия, если она и будет, выступит против монархистов-добровольцев? Сам военный министр Рогоза наш человек. Когда ему ген. Адрианов сказал, что он не решается идти на службу украинскому правительству, потому что он стоит за Россию, то Рогоза пожал ему руку, сказав, что он сам и его товарищи работают в том же направлении, то есть для объединения с Россией. Естественно, что при таких условиях наша армия может соединиться с монархической и выступить против немцев и против гетмана. Вот из-за чего надо входить в кабинет и парализовать планы этих «объединителей».

Г.П.Варавва, который служит в ликвидационной комиссии помощником Юлия Александровича Кистяковского^{352}, рассказал мне, что Игорь, после совещания у Леонтовича, сказал брату, что из бывших на совещании «только Чикаленко серьезно отнесся к его предложению, но, очевидно, он боится других».

Возможно, что Кистяковский обратится ко мне, как «единственному серьезному человеку» с вопросом — наметили ли мы тех пять кандидатов в министры, которых обещали ему. Теперь, когда социалисты-федералисты отказались от всяких разговоров с Кистяковским, надо на случай, если он обратится ко мне, составить список таких кандидатов, хоть и без эсефов. По этому поводу я советовался вчера с В.М.Леонтовичем, но он такой нервно больной, что заботится только о том, как ему выехать в Крым, и ему не до политики. Однако мы обсуждали ряд лиц, которых можно было рекомендовать на министров и на советников в Министерство внут. дел. На министра образования мы наметили А.С.Синявского^{353}, бывшего директора Екатеринославского коммерческого училища, который в самые тяжелые времена вел украинскую линию, но оказалось, что этот портфель отдан уже П.Я. Дорошенко, личному приятелю гетмана, человеку, как говорит И.Л.Шраг, хитрому и лукавому; до революции он был правым октябристом, почти черносотенцем, но, будучи директором дворянского пансиона, все-таки проявлял какой-то интерес к украинству, собственно к старине украинской и к искусству и на этой почве сблизился со своим глуховским земляком П.П.Скоропадским, теперешним гетманом. Возможно, что он теперь стал искренним самостийником, или лучше сказать гетманцем, и не будет проводить обрусительную политику.

На должность министра труда мы наметили инженера Н.В.Деревянко^{354}, личность очень популярную среди железнодорожников, солидного и давнего надежного украинца.

Портфель культа привлекает очень многих украинцев, потому что каждому хочется выпроводить с Украины кацапов-епископов и митрополита Антония, но на этот пост надо бы было выдвинуть академика, или по крайней мере семинариста, а потому мы наметили В.Ф.Дурдукивского^{355} или В.М.Страшкевича, а в крайнем случае — Ф.П.Матушевского.

На контролера государственного мы наметили А.И.Лотоцкого, потому что сюда надо человека профессионального, а на государственного секретаря — П.Я. Стебницкого, но наверное они, как социалисты-федералисты, откажутся, тогда секретарем рекомендовать С.Н.Шемета, а на контролера нет у нас никого, кроме Лотоцкого.

Вечером я зашел к Ф.П.Матушевскому, чтобы поговорить с ним о его кандидатуре, но он решительно отказывается, так как считает себя неспособным, больным, хотя очень ему хочется повыгонять архиереев и всяких Стороженко^{356}. Чтобы увидеться с другими намеченными кандидатами, я зашел в клуб на лекцию О. И.Левицкого^{357}, в надежде там встретить их, но увиделся только с Деревянко, который согласился, если железнодорожный Совет пустит его.

М.С.Синицкий рассказал, как они с Лотоцким вчера ходили от «Просвіты» делегатами к гетману по делу обороны государственности укр. языка. Гетман их принял вне очереди и чрезвычайно тепло. Когда Лотоцкий начал высоким cтилем свою приветственную речь, то гетман его перебил, сказав, что он знает, зачем делегация к нему пришла и клятвенно обещает, что пока он гетман, до тех пор только один укр. язык будет государственным, но для этого надо составить соответствующий законопроект, потому что составленный Шелухиным слишком острый. Далее гетман жаловался, что украинцы не хотят идти помогать ему строить державу, говорил о том, что он создал для Михновского у себя должность, равную министерской, но тот откзался. Из дальнейших разговоров заметно было, что он словно боится И. Кистяковского, что тот его подавляет, но ничего конкретного не сказал. Я заметил на это, что он еще больше боится Палтова. О гетмане уже сложилась такая поговорка, что им правит тот, кто его треплет по плечу. Но Палтов — аристократ, воспитанный камергер (хотя потом и изгнанный царем за взяточничество) треплет по плечу так, что это гетману приятно, а Кистяковский — не меньший нахал, чем Палтов, но как парвеню, как человек духовного происхождения, треплет грубо, оскорбительно, что и угнетает гетмана. Бывший при этом разговоре д-р Е. К. Лукасевич, наш резидент в Швейцарии, рассказал, что Палтов, будучи с гетманом в Берлине, совсем оскандалился, что выехал из Берлина, не оплатив счета проституток, и они пожаловались в посольство, что наверное станет известно гетману.

Но я думаю, что на поступки Палтова посмотрят по поговорке, что «быль молодцу не в укор» и этот жулик и дальше будет править гетманом и государством, потому что гетман больше всего ему обязан избранием на гетманство и не наберется смелости стать «неблагодарным». В клубе рассказывали, что начальник гетманского штаба генерал Стеллецкий арестован за какой-то заговор против гетмана. Рассказывали, что и против военного министра Рогозы есть какие-то факты, которые записал П.Я. Дорошенко и должен их подать гетману; если сопоставить это с тем, что говорил товарищ Льва, то можно поверить, что в этом есть правда, но этот польский иезуит, наверное, выкрутится и дальше будет дезорганизовывать даже ту тень военной силы, которая еще осталась в Укр. державе. Ох, плохи наши дела. Похоже на то, что Укр. держава доживает свой молодой, но короткий век. Говорят, что Болгария уже мирится с Антантой, а раз так, то и Турция должна мириться, потому что, отрезанная от Срединных держав, она не может удержаться; тогда флот Антанты через Дарданеллы войдет в Черное море и высадит войска в Украине, а п. Рогоза тогда передастся Антанте с той армией, которая еще есть у нас.

Говорят, что Нац. союз под влиянием Владимира Кирилловича начинает склоняться к большевистской ориентации. Еще недавно В.К. был пылким сторонником германской ориентации, что и выразил в своей зажигательной статье в «Рабочей газете»; во время гетманского переворота он горячо уговаривал эсефов брать портфели и в пылу говорил, что он сам готов выйти из с. -децкой партии и идти в услужение к гетману, лишь бы строить свою державу. Теперь, когда германская мощь зашаталась, когда есть опасность, что на Украину придет Антанта, В.К. хватается за большевизм, думая с помощью Совдепии спасти Укр. державу. Но напрасные это надежды. Если действительно немцев разобьют наголову, и они уберутся с Украины, то большевики великорусские и наши недолго будут властвовать здесь, потому что их вскоре разгромит Антанта с добровольцами-монархистами. Тогда нам придется быть пересеянными раз через большевистское сито, а второй через — монархическое и от укр. интеллигенции не останется ничего. Говорят, что Раковский^{358} уверяет Г.В., что большевики не тронут нашего языка, и вообще культуры, а также государственности, потому что убедились в демократичности укр. национального движения, но мы слышали о праве на «самоопределение, вплоть до отделения». Удивляюсь я В.К., разве он не видит того рая, который устроили большевики в Московии, а если он ему нравится, то разве В.К. не видит того, что большевистский рай будет только до тех пор, пока не придет Антанта, которая обступает Совдепию уже с трех сторон, а если высадит войска с Черного моря, тогда конец будет и Украине, и Совдепии. Но очевидно В.К. уверен в том, что социалистическая революция охватит всю Европу. Это возможно, но тогда я думаю, придет конец не только нашей государственности, но и всей европейской цивилизации и от нее потомству останутся только какие-то достопримечательности, как после египтян или ацтеков, потому что знатоки говорят, что западные народы гораздо более жестокие, чем «благодушный» русский народ и там соц. революция примет формы хуже, чем рус. большевизм.

Говорят, что В.К. настаивал, чтобы союз запретил украинцам входить в этот кабинет отдельными лицами, а добиваться замены всего кабинета кандидатами, намеченными союзом. А тем временем помощник Гренера Ярош в беседе с Никовским, Грековым и Марголиным^{359} твердо сказал, что смена всего нынешнего кабинета сразу невозможна, потому что это выглядело бы как переворот, а намечена постепенная замена, сначала министра юстиции, культа и образования, а затем во вторую очередь — министра земельных дел, так как Колокольцов не соответствует видению ни гетмана, ни немецкого командования, потому что они требуют аграрной реформы, а Колокольцов, опираясь на крупноземельные круги и «Протофис», решительно выступает против всякой реформы, думая, как и Кистяковский, что земельные отношения сложатся сами собой через свободную продажу земли. Портфель юстиции немцы хотят отдать Шелухину, культа — Лотоцкому, а образование гетман передает П.Я. Дорошенко. Если бы большинство союза стало на точку зрения Владимира Кирилловича, то закрыта была бы дорога Шелухину и Лотоцкому в министерство, и поэтому союз высказался не так резко, а постановил не рекомендовать украинцам входить отдельными лицами в этот кабинет. Если действительно Шелухин получит портфель судебных дел, то он много сделает для украинизации судопроизводства, а Лотоцкий в министерстве культа ничего не сделает, потому что он человек робкий, нерешительный и побоится круто поступить с кацапами-архиереями; на этот портфель надо человека с другим характером, а Лотоцкий был бы на месте в должности государственного контролера, как специалист в этом деле.

Для нас необходимо в первую очередь передать портфели земельных дел и военных в укр. руки, чтобы быстрее провести аграрную реформу и организовать надежную армию, потому что Рогоза, как все говорят, человек более чем ненадежный, и армия под его руководством не защитит державу от Антанты и монархистов. Д-р Лукасевич говорит, что Мумм уже не вернется в Украину, а на его место должны прислать из Берлина Надольного, человека благосклонного к нам, может, тогда дело национализации кабинета пойдет быстрее. Но Скоропись, который приехал сегодня, говорит, что Надольный — поляк и наш убежденный враг.

Сегодня я был в Укр. клубе на заседании Общества содействия и там услышал целый ряд новостей.

Оказалось, что мои хлопоты и беготня, чтобы составить список кандидатов в министры для ответа Кистяковскому, были напрасными, потому что на гос. секретаря пригласили Николая Могилянского, теперешнего помощника, очень слабого украинца, на гос. контролера — М.А.Славинского^{360}, человека способного, но ленивого к работе; если надо сказать речь щиро украинскую, то Максим Антонович для этого самый подходящий человек, а как дойдет до работы, то М.А. неоднократно уклонится и скроется; в тяжелые времена для укр. движения о нем и слуху не было, а выплывал или выныривал он только во времена общего подъема. Так было с ним и в 1905 году, и сейчас. Портфель культа дают А.И.Лотоцкому, о котором я уже говорил, что это человек слишком угодливый и приторно сладкий перед «сильными мира»; говорят, что когда он был комиссаром в Буковине, то трепетал перед генералами, своими подчиненными, и боялся проявить минимальное украинство; К. Широцкий^{361} без отвращения не может вспомнить об этой деятельности Лотоцкого, хотя к тому времени он с пиететом относился к нему, потому что Лотоцкий, действительно, искренний и неутомимый работник на культурном поле украинском и под псевдонимом Белоусенко сделал очень много. Но, к сожалению, у него какая-то на редкость неприятная, льстивая натура, то ли поповско-подольское воспитание, которое часто производит очень неприятное впечатление.

Хотя кабинет уже и пополнен украинцами, правда, второго или третьего сорта, но гетман через Д.И. Дорошенко официально пожелал поговорить с представителями Нац. союза и назначил на сегодня аудиенцию, на которую пойдут Винниченко, Никовский и Швец^{362}. Гетман будет принимать Винниченко в том самом кабинете, в котором его когда-то принимал Винниченко. Как меняется судьба людей, их положение и мировоззрение.

Национальный союз, который в своем уставе на первом плане выставляет «борьбу за законную власть на Украине, подотчетную парламенту», то есть считает гетмана узурпатором, теперь посылает к нему председателя своего, эсдека Винниченко, чтобы объясниться, и эсдек охотно идет, чтобы спасти государство, точно так же, как германские эсдеки соглашаются на работу вместе с Вильгельмом.

Не представляю себе только того, о чем у гетмана с союзом будет речь, если Н. союз стоит решительно за то, что надо украинизировать весь кабинет, а гетман боится левизны украинцев.

Рассказывали в клубе и о заговоре россиян-монархистов во главе со Стеллецким, которые замышляли свергнуть и расстрелять гетмана и укр. часть правительства, а вместе с ними расстрелять как будто аж 1800 выдающихся украинцев, список которых нашли у заговорщиков. Не знаю, сколько в этом правды, но отрадно в этом то, что интеллигентных украинцев теперь уже считают тысячами, а не десятками, как до революции.

Еще слышал от Никовского об интересном моменте по пребыванию гетмана в Берлине. На прощание Вильгельм якобы сказал гетману, что для успокоения и укрепления Украинской державы необходимо проводить яркий национальный курс и провести демократическую аграрную реформу, то есть те же слова, которые я сказал Зерингу. Скоропись говорит, что это не случайно совпали мои слова со словами Вильгельма, а он их наверняка взял из доклада Зеринга, которого немецкое правительство, как специалиста по экономически-аграрным вопросам, посылало и в Польшу, и в Литву, и Вильгельм лично выслушивал его доклады.

А.В.Никовский рассказал мне о разговоре делегации Национального союза с гетманом^{363}. Но разговор тот, как он говорит, был такой бессистемный, что нелегко передать, а еще труднее его мне записать. Я говорил, что на сообщение гетмана о том, что он хотел бы объясниться с Н. союзом, союз ответил, что он охотно пришлет своих делегатов, если гетман обратится к нему официально. Это было дней десять назад. Союз все надеялся, что гетман официально позовет его, а гетман ждал, что союз попросит у него аудиенции, потому что, говорят, что Палтов неколько раз высказывался, что «даже Протофис приходит к гетману и просит о том, что ему нужно, а какой-то украинский союз хочет, чтоб гетман к нему пришел».

Наконец к председателю союза, В.К.Винниченко, приехал Д.И. Дорошенко и сказал, что он официально от гетмана приглашает союз, и в назначенное время Дорошенко заехал и повез делегатов к гетману, при чем выразил желание и сам присутствовать при разговоре с гетманом, на что делегаты из неловкости и согласились. Когда делегаты вошли в гетманский дворец, то русское окружение гетмана явно растерялось, а украинские элементы наоборот, почти громко говорили, что пора уже вот эту «русскую сволочь разогнать». Гетман, рассадив делегатов и подсунув им сигареты, начал с того, что ему очень приятно, что союз выразил желание побывать у него, что сам он тоже давно хотел, но ничего конкретного не имел. Одним словом, гетман дал понять, что это не он пригласил союз, а союз сам по своей инициативе обратился к нему, но тон он взял такой искренний, теплый и простой, что этим же тоном заразил и делегацию, и дальше разговор велся, как между близкими людьми, которые обдумывают дело спасения родины. Гетман говорил, что положение Укр. державы тяжелое, что надо всем объединиться для спасения; ибо, гетман полностью зависит от сторонних сил; правда, будучи в Германии, в своих речах он то и дело подчеркивал, что Украина полностью независимая и нейтральная держава и имеет сведения, что ее признают уже все нейтральные державы, и наверняка признает и Антанта. Но надо скорее создать свою военную силу и вот он решил, пока будет формироваться армия, организовать национальную гвардию, вроде бывшей французской, из городского населения. На этом делегация отметила, что эта гвардия сформируется из русских элементов, враждебных Укр. державе, и когда-нибудь возьмет и скинет и самого гетмана и Украину. А на вопрос гетмана — как же ее сформировать, делегация предложила передать организацию нац. гвардии национальным организациям. Но гетман, на какое-то время задумавшись, ответил, что это еще надо обдумать. Очевидно было, что у него мелькнула мысль, что такая гвардия может тоже сбросить его и его правительство.

Потом он начал уверять делегацию, что лично он ничего не боится и никаких честолюбивых намерений и не имел, что он за несколько дней до переворота и не мечтал о гетманстве, а хотел послужить Украине — своим военным опытом на посту военного министра, а когда произошел переворот, то он, как человек риска, перекрестился и принял на себя эту обузу только в интересах спасения Украины от раздела, потому что Австрия тогда упорно добивалась разделения Украины.

Теперь он озабочен проведением аграрной реформы в пользу среднего крестьянства и спросил, что думает делегация о том, надо ли наделять безземельных или нет. Винниченко, как эс-дек, высказался, что не надо, и на удивление, эсер, проф. Швец, тоже сказал, что эсеры во время наступления большевиков, действительно, считали нужным сразу же удовлетворить безземельных, а теперь это мнение они откладывают в архив будущего. Очевидно, на гетмана это произвело очень хорошее впечатление, потому что он выразил желание ознакомиться со списком людей, из которых Национальный союз считает нужным сформировать кабинет. Ему передали список, давно составленный, но Никовский выбросил из него себя и Марковича из министерства внутр. дел, а взамен вписал П.Я. Стебницкого.

В кандидаты на премьера в списке были поставлены, как известно, четыре фамилии; гетман прочитал фамилию Шрага и заметил, что он такого не знает, и здесь Д.И. Дорошенко зачем-то выскочил, сказав, что Шраг совсем старый, немощный человек, который летом пережил уже третий удар. На это ответил Владимир Кириллович, что Шраг недавно участвовал в с.-ф.-ской конференции, что он еще работоспособный и весьма ценный человек. Фамилию Шелухина гетман умолчал, а на Марковиче остановился, заметив, что это совсем не серьезный человек. Маркович, который часто бывал у гетмана на завтраках, очевидно, своим поведением проявил, действительно, свой несолидный, истерический характер.

Прочитав фамилию Стебницкого, гетман покачал головой и сказал:

— Вот-таки же придется его взять; я от всех слышу о нем лучшие отзывы.

Когда прочитал, что Скоропися союз выставил на министра иностранных дел, то в присутствии Дорошенко заметил: «Скоропись человек подходящий, умный, я его знаю» — и против его фамилии поставил крестик. Далее, когда дошел до Михновского, сказал: «Ну, на портфель исповеданий уже дал согласие Лотоцкий. А вот на торговлю и промышленность Чоповский совершенно не способен; если бы я вам рассказал о нем, то вы сами его не выставили бы, вместо Гутника надо бы найти исключительно опытного человека». А когда ему назвали Тимошенко^{364} и Бородаевского^{365}, он сказал, что их не знает, а узнав, что Бородаевский — помощник Гутника, записал его фамилию. Прочитав, что Любинского и Бутенко Союз оставляет, спросил: « Я рад за них, а интересно знать — чего вы их обоих оставляете на своих местах?» Ему ответили, что в обоих этих министерствах проводится украинская политика, не видно враждебности к Укр. державе. На это гетман сказал:

— А вот на Бутенко нападают все эти концессионеры, эти протофисы…

Далее спросил:

— А чего вы отвергаете Гербеля?

— Он враждебен к Украинской державе, — ответили ему.

— А он так красиво поет украинские песни, что трудно допустить, чтобы он был врагом Украины.

— Но он проводит в министерстве русификацию, не хочет признавать укр. Красный крест и не дает ему продуктов.

— А что вы имеете против Рогозы?

Ему ответили, что Рогоза все делает, чтобы у нас не было армии, он определенно сторонник объединения России и в этом направлении работает и других к этому склоняет. Гетман будто рассердился, приняв эти слова за намек на свою особу, и начал уверять, что он никаким влияниям не подвержен, что он твердо стоит на украинской государственности, его Сердюцкая дивизия воспитывается в укр. направлении, и дисциплина в ней строже немецкой и посоветовал делегации увидеть сердюков и самим убедиться в правдивости его слов.

Винниченко на это ответил, что надо всю армию организовать как можно скорее на национальных основаниях, а для этого надо быстрее провести аграрную реформу и призвать народ защищать свою землю. Таким образом защищали свой край когда-то римляне, а в более поздние времена — французы. Гетман полностью с этим согласился и выразил желание вообще (начать — Ред.[76]) оживление культурной жизни нашего села основанием «Просвіт», «Сичей», разных экономических обществ и т.д.

На прощание гетман снова выразил удовлетворение по поводу того, что укр. общественность изъявляет желание работать с ним вместе для укрепления своей державы. Он ничего не имеет против списка министров, составленного Национальным союзом, кроме лиц, о которых он высказался, но надо подождать приезда из Германии Гренера и тогда вопрос о кабинете должен решиться.

Характерно, что гетман не протестовал против того, что в списке нет Д.И. Дорошенко, Кистяковского. Напротив, на Кистяковского начал было жаловаться, а потом замялся и сказал только, что он напринимал себе в помощники людей даже с уголовным прошлым.

Я забыл сказать, что гетман очень обрадовался, когда в списке увидел фамилию П.Я. Дорошенко, которого союз поставил рядом с Багалием на пост министра образования. Он заметил, что Багалий не хочет брать портфель, а Дорошенко тоже отговаривается старостью и немощью и советовал делегации уговорить его, чтобы он не отказывался, потому что гетман его давно знает как очень умного и делового человека и надежного украинца. На этом аудиенция и закончилась. Надо теперь ждать Гренера.

Вчера вечером пришли телеграфные сведения, что Германия обратилась к Вильсону с предложением начать мирные переговоры на основании опубликованных им 14 пунктов. Сегодня по Киеву ходит масса всяких слухов, но определенного никто ничего не знает, потому что сегодня понедельник, и газет нету. Все украинские круги и буржуазные русские очень встревожены возможностью ухода с Украины немецкой армии и наступления большевиков, тем более, что сегодня уже должны прерваться мирные переговоры с большевиками. Никакой армии у Украины нет, а будущая национальная гвардия сложится исключительно из бывших русских офицеров, которые, может, отобьют Украину от большевиков, но захватят правительство в свои руки и тогда придет конец Укр. державе. Вообще все уверены, что Украина, как государство, доживает свои последние дни, ибо Антанта не признала ее до сих пор независимой, а наоборот то и дело говорит о возрождении и объединении России.

Вчера, на «понедельнике», у меня собралась масса народу, потому что время тревожное, и каждому хочется быть в компании, чтобы услышать новости, посоветоваться и т.д. Но никаких достоверных сведений нет.

Еще неизвестно, как отнесется Антанта к предложению центральных держав; возможно, что она отвергнет предложение, желая полностью разгромить, поставить на колени Германию, чтобы та сдалась на ее милость. Если действительно Антанта отнесется так к германскому предложению, то немецкий народ должен биться до самого конца, оставленный всеми своими союзниками, потому что Австрия и Турция, видимо, пойдут вслед за Болгарией и сдадутся на милость Антанты. Говорят, что и поведение Болгарии — это результат подстрекательства Австрии, которая уже дошла до предела и уже накануне революции. Что будет с нами — неизвестно, большевики уже оповестили Германию, что они считают Брестский договор аннулированным и прервали мирную конференцию с нами, как с независимым государством. Наверное они будут пытаться, чтобы нас Антанта не признала и не пустила на общую Мирную конференцию; и этого будут добиваться не только большевики, но и все, кто стоит за целостность России. Об изменении нашем внутреннем ничего не слышно, хотя Гренер уже и приехал. Говорят, что нынешние министры на совещании решили держаться вместе и не выходить из кабинета поодиночке, а если кого-то уволят, то всем подавать в отставку. Если этот кабинет останется, то, наверняка и он не будет принимать меры, чтобы на конференции была представлена Украина, потому что весь состав его, за малыми исключениями, кадетский и стоит за объединение бывшей России, а если и пошлет делегата, то какого-нибудь Палтова, который не будет отстаивать укр. государственность, а так хитро-мудро продаст ее и предаст, что гетман только ахнет. Теперь всем, кто ближе стоит к гетману, ясно, что его опутал и крутит им как хочет этот бывалый экс-царедворец и, бесспорно, умный и хитрый пройдоха — Палтов, опираясь на немецкую силу.

Сегодня распространился по Киеву слух, что премьер-министром поставлен Туган-Барановский, а портфели все розданы эсерам, и только Кистяковский и Дорошенко остаются на своих местах. Возможно, что это очередной пасьянс, хотя он вполне вероятен, ибо имя Тугана-Барановского очень популярно среди немцев и вообще в Европе, как ученого. А Палтов, естественно, бессменный, потому что он официально занимает должность всего лишь товарища министра иностранных дел, но то и дело сидит во дворце гетмана и вершит не только иностранные дела, но и внутренние. Без него гетман не решает никаких дел, даже во время аудиенций Палтов крутится вокруг кабинета, готовый в любую минуту заявиться к гетману для совета. Он теперь и проект аграрной реформы разрабатывает, который гетман от своего имени внесет на рассмотрение министров. Все знают, даже Лизогуб и гетману докладывал, что у Палтова плохая репутация, что его еще царь был вынужден за взятки лишить камергерства и только благодаря войне, а затем революции, он отвертелся от уголовного суда, однако Палтов все больше и больше входит в силу. Особа эта наглядно показывает, что как бы ни был хорош абсолют, но им может управлять гнуснейший фаворит.

Сегодня М.К. Садовский рассказывал мне, что вчера Полтавец-Остряница, гетманский адъютант, пригласил его на свои именины в ресторан Ротса. Там собралось чуть ли не все гетманское окружение, и разговор то и дело возвращался к политическим темам. Князь Юсупов^{366} говорил о том, что Украина должна помочь своей сестре Великороссии освободиться от большевиков и войти с ней в тесный братский союз, как было до войны. На это Полтавец ответил, что он родом великоросс, но так полюбил Украину, и ее население, что с чистым сердцем поклялся служить гетману и Украине и считает необходимым, чтобы Украина сохранила свою государственность, только на основе Переяславского договора вошла в федеративную связь с Великороссией. Полтавец-Остряница и полковник Глибовский^{367} отстаивали независимость Украины, а Д.И. Дорошенко только на всех миленько поглядывал, а своего мнения не высказал и только на вопрос Палтова — много ли украинцев стоят на той точке зрения, что и он, то есть на Переяславском договоре, ответил, что «мно-го».

Полтавец уверял, что на днях должны быть большие изменения в кабинете министров, и сегодня Гренер пригласил к себе делегацию Национального союза.

Еще Садовский рассказал интересный эпизод, который стоит записать. Однажды он был приглашен к гетману на совет по театральным делам, на котором был и И.Кистяковский. Между прочим, зашла речь, что надо поставить памятник борцам за освобождение Украины. Гетман горячо принял эту мысль и высказался, что надо разработать хороший проект и лучшее место. На это Садовский сказал, что перед Думой, где стоял памятник Столыпину, наиболее подходящее место, потому что там во время освобождения собирались отовсюду депутации манифестаций. Но гетман, показывая веселыми глазами на Кистяковского, сказал:

— Это место вот для него!

— Разве и меня ждет такая судьба, как Столыпина? — спросил Кистяковский.

— Я не то имел в виду, — ответил гетман, — а то, что Вы характером и заслугами похожи на Столыпина.

Это очень характерный взгляд гетмана на Кистяковского. Я, кажется, говорил уже, что Кистяковский своим характером подавляет гетмана, как Столыпин или Витте подавляли Николая, и он то и дело об этом намекает.

Гренер действительно вчера пригласил к себе одного Винниченко и имел с ним беседу около двух часов. Я увиделся с В.К. после того как он уже дважды подряд рассказал о своем свидании — раз президиуму Нац. союза, а второй — центральному комитету эс-дековской партии, поэтому мне он лишь вкратце сказал, что все идет хорошо. Гренер, очевидно, убедил его не добиваться изменения сразу всего кабинета, а постепенно создать там украинское большинство. Пока что в кабинет войдут Лотоцкий, Славинский, Могилянский и П.Я. Дорошенко, а потом еще два или три, то есть то, что говорил Никовскому помощник Гренера — Ярош.

Мне кажется, что дело обстоит не так хорошо, как это кажется Винниченко. И немцы, и правительство Палтова, по моему мнению, просто обманывают Нац. союз. Они боятся, что если немецкая сила и влияние ослабнут в Украине, то поднимет голову демократия и Н. союз придет к взаимопониманию с большевиками, а потому они пытаются привлечь к себе руководителей Н. союза и отвлечь их всякими обещаниями и переговорами, но передать им всю власть не хотят, потому что боятся их левизны. А тем временем приближается общеевропейская мирная конференция, поэтому надо немедленно создать такое правительство, которое искренне стояло бы на украинской государственности и заботилось о том, чтобы нас признали независимым государством, потому что нынешнее правительство все делает как раз наоборот, вот сейчас прочитал в газете, что во главе дипломатической миссии в Скандинавию (Швецию, Норвегию и Данию) посылают ген. Баженова^{368}, который ничего общего с Украиной не имеет и еще меньше будет о ней заботиться, чем Штейнгель в Берлине. От Е.А.Квасницкого^{369}, у которого жена осталась в Екатеринодаре, услышал, что Добровольческой армии на Кубани оружие и амуницию дает укр. военное министерство, и «Южную армию»^{370} из русских офицеров организует тоже наше министерство для борьбы с большевиками, но обе эти армии при первой возможности захватят в свои руки украинское правительство, и нашей государственности придет конец. Говорят, что на это обращали внимание гетмана, но он ответил, что надо помочь родной сестре Великороссии освободиться от большевиков, что неловко выгонять отсюда русских офицеров, а таким образом они себе пойдут в Великороссию воевать с большевиками и там останутся, но ясно, что та армия никуда не уйдет, а будет дожидаться, пока уйдут отсюда немцы, а Палтов и К^о отвлекают внимание гетмана в другую сторону.

Вчера на собрании «Старой Громады», когда зашла речь об изменении в кабинете министров, и что министром образования должен быть П.Я. Дорошенко, то В.П.Науменко сказал, что он слышал от самого надежного лица, что Дорошенко решительно отказался, а когда кто-то спросил, кто же то лицо, то Владимир Павлович ответил, что то лицо министерский курьер Василий, который служит в министерстве образования более 20 лет, и много изменений в нем видел. И, действительно, потом оказалось, что курьер лучше всех осведомлен, потому что П.Я. Стебницкий рассказал мне, что вчера его приглашал к себе Лизогуб и предложил ему войти в кабинет, если он ничего не имеет принципиально против. Петр Януарьевич ответил, что принципиально он ничего против не имеет, но не хотел бы входить в кабинет один, а вместе с другими, кроме того, он считает политику кабинета ошибочной. На это Лизогуб ответил, что вместе с ним должны войти: Лотоцкий, Славинский, Могилянский и на министерство образования Багалий, потому что П.Я. Дорошенко решительно отказался, а если Багалий откажется, тогда портфель образования перейдет к нему — П.Я. Стебницкому; если все эти лица войдут в кабинет, то можно будет влиять и на изменение политики кабинета. Сегодня, говорят, должен быть у гетмана Гренер и тогда окончательно решится вопрос об изменениях в кабинете.

Но никакого изменения в политику кабинета эти лица не внесут, потому что их там будет меньшинство. Важнейшие портфели — внутр. дел, военный, юстиции, финансов, земельных дел, — остаются в тех же руках, поэтому и политика будет та же самая, которая ведет нас к «воссоединению». Одно утешение в том, как говорит Ефремов, что до революции у нас ничего не было, а после всего все же что-то у нас останется. Действительно, остается утешаться хоть этим. Но досадно, что по усам потекло, а в рот и не попало!

Когда я закончил писать эти строки, пришел Владимир Кириллович и рассказал, что сегодня ходила к гетману депутация от «Протофиса» и решительно заявила протест против намерений гетмана украинизировать кабинет, но неизвестно, что гетман ей ответил. Теперь вопрос — на какую сторону склонится гетман. Я уверял, что, наверное, он пойдет по указаниям «Протофиса», потому что за ним стоит «Южная армия» и все военное министерство с Рогозой во главе, а за гетманом нет никакой силы, которая его могла бы поддержать. Я высказал мнение, что Укр. держава доживает свой век молодой. В.К. — наоборот, настроен бодро и говорит, что я всегда так пессимистично смотрю. Я напомнил ему, что и перед большевистским наступлением я предупреждал его, что приходит конец, что большевики свергнут наше правительство, а он, Винниченко, не верил этому и полагался на нашу армию. А я знал от своего перешорского земляка-солдата, что на нашу армию нельзя полагаться, потому что она вся настроена на большевистский лад и не будет отстаивать Центральную Раду. Так оно и произошло. Теперь у В.К. уже большевистская ориентация, он доказывает, что никакая «Южная армия» ничего не сделает, потому что вся железнодорожная организация в наших руках, весь народ восстанет против офицерской армии и вообще закипит вновь социальная революция. Он уверен, что революция вскоре охватит всю Европу. Я этому не верю, а если это и будет, то ничего хорошего из этого не будет. Мы уже видим, к чему эта революция привела в Московии, а если она охватит всю Европу, то погибнет вся европейская цивилизация, о чем, кажется, я уже говорил в этих записках. Если считать то, что происходит в Московии, желательным, то, очевидно, надо желать этого и для нас, и для всей Европы, но, кажется, в Московии уже и «пролетариат» недоволен большевистским строем, и он держится там только на штыках люмпен-пролетариата и китайцев, нанятых за большие деньги.

Вчера на «понедельнике» у меня было так много народу, что и стульев не хватило, чтобы всем сесть. По городу ходит масса слухов, поэтому всякому хочется послушать или рассказать. В.К.Винниченко рассказывал, что все последние дни он ведет переговоры то с Палтовым, то с Гренером, то с Тилле по национализации кабинета. Он настаивает, чтобы отставить весь этот кабинет и заменить новым, список которого делегация Национального союза передала гетману и который я привел в этих записках; только вместо Марковича на министра внутренних дел намечают А.Ф.Скоропися, а вместо Чоповского — на торговлю и промышленность — Бородаевского. Немцы соглашаются на всех, кроме военного министра и пищевого, и отстаивают Рогозу и Гербеля, а Палтов упорно защищает Кистяковского, а на премьера выставлял сначала Багалия, а когда тот решительно отказался, то П.Я. Дорошенко. Я высказал мнение, что всякий список без Кистяковского обречен на неосуществимость, потому что он человек необычайной энергии, упрямства, и без боя не сдаст своих позиций, а потому я настаивал, чтобы Кистяковского оставили на своем месте, но окружили его такими товарищами как Скоропись, тогда скорее можно добиться смены кабинета, но Винниченко, с присущей ему горячностью, решительно высказывался против Кистяковского. Пока был Винниченко, то все молча соглашались с ним, лишь Саликовский и Вязлов поддерживали меня, а когда Винниченко ушел, то тогда почти все согласились со мной, что по тактическим соображениям не надо трогать Кистяковского. К сожалению, Винниченко вышел от меня под впечатлением, что все присутствующие, кроме меня, также согласны с ним насчет Кистяковского, и в дальнейшем будет добиваться, чтобы его отставить, а это может окончиться тем, что никаких изменений в кабинете не будет, и дело с национализацией его или совсем остановится или затянется, а тем временем конференция мирная не за горами, ибо Германия уже согласилась на все пункты Вильсона и вскоре будет заключено перемирие, и тогда на конгресс, если туда пустят нашего делегата, поедет Палтов, который уже даже Винниченко очаровал, и тот охотно ведет переговоры о смене кабинета с этим прохвостом. А он же посрамит нас перед всем миром и продаст.

Вчера рассказывал мне директор «Часа» В.Д.Петрушевский^{371}, что один его знакомый русский полковник присылал к нему свою дочь с предупреждением, чтобы он не ночевал дома, потому что на днях должны арестовать гетмана и всех украинцев.

Я думаю, что это предупреждение еще преждевременно, еще не наступила для этого пора; вот когда немцы заберут свою армию с Украины, тогда Рогоза с «Южной армией» и национальной гвардией, действительно, арестуют и расстреляют и гетмана, и выдающихся украинцев; я этого ожидаю совершенно серьезно.

Мои опасения, что Польша может силой захватить Правобережную Украину, начинают принимать реальные формы: сегодня прочитал в газете, что польское правительство в своем манифесте претендует на Холмщину, Волынь и Подолье, не говоря уже о Галиции. «Нова Рада» считает вполне возможным, что вскоре польские легионы вооруженной силой захватят эти земли. Это вполне возможно, потому что у поляков есть армия, хоть она и распущена, но каждый легионер знает свой сборный пункт и на первый же зов явится, потому что он считается на службе и даже получает зарплату. А у нас никакой своей армии нет, потому что поляк господин Рогоза умышленно делает, чтобы ее не было, а организует русскую «Южную армию», потому что твердо придерживается точки зрения поляков на Украину, которая выражается словами: «Niema Rusi, jest Polska і Moskwa!». Я уже в этих записках вспоминал свой разговор с поляком, который говорил, что полякам обещана Правобережная Украина с выходом к Черному морю, а если победит Антанта, то они получат и Данию[77], тогда осуществится, наконец, давняя мечта Польши от «можа до можа».

Сегодня снова делегация Национального союза была у Тиля и добивалась национализации кабинета. Тиль ответил, что немцы давно этого добиваются, но правительство не слушает их, потому что чувствует себя уже независимым от немцев. На это делегация сказала, что если не будет смены кабинета, то Н. союз опубликует декларацию, в которой заявит всей Европе, что он не признает правительство, созданное немцами, и что оно не имеет права представлять Украину на мирной конференции. Тиль на это ответил, что немцы возьмут и выведут свои войска с Украины, и тогда им будет безразлично, что будет делаться здесь; на прощание он посоветовал не горячиться, ибо кабинет постепенно будет национализирован, что на этом будут настаивать немцы. Делегация заметила, что с этим надо поспешить, потому что скоро надо будет посылать делегацию на конференцию, а этому правительству довериться нельзя, и советовала и немцам не верить ему, потому что если сила немецкая здесь ослабнет, то против нее выступит та «Южная армия», которую организует правительство. Тиль на это ответил, что немцы сами не доверяют этому правительству и сами заинтересованы, чтобы его заменить украинским.

Сегодня в «Вечерней газете» есть сообщение, что кабинет министров рассматривал вопрос о мирной конференции и разделился на два течения — одно стоит на том, что от Украины должна быть своя отдельная делегация, которая будет представлять независимую Укр. державу, а второе течение требует, чтобы была одна делегация от всей России, потому что после того, как свергнуто будет большевистское правительство в Московии, Украина соединится с ней и они составят вновь Россию, но не такую уже централизованную…

Сегодня же в газете напечатан универсал гетмана о возрождении казачества на Украине, вроде того, что было прежде. В наше время, когда везде идет к тому, чтобы отменить все сословия, он хочет возродить то, что уже отжило свой век; очевидно, у него есть мысль создать сословие населения, на которое он мог бы опереться. Но для этого совсем не нужно возрождать казачество, а нужно национализировать кабинет и провести демократическую аграрную реформу, а из того казачества ничего не получится. В сегодняшнем номере есть письмо гетмана к Лизогубу, в котором он поручает разработать избирательный закон и на его основе созвать как можно скорее сейм.

Очевидно, суетится гетманское правительство, потому что наступают действительно тяжелые времена. Возможно, что державы не захотят принять на мирной конференции украинскую делегацию, потому что правительство это создано немцами, а не населением. Очевидно, для этого и надо созвать сейм. Но что тот сейм скажет и из кого он будет состоять? Как-то тревожно от того сейма, потому что сельское население теперь уже не будет стоять за Украину, как оно стояло в прошлом году; тогда оно надеялось, что Украина ему даст землю, а получилось, что Украина отобрала у него землю; а о городском населении и говорить нечего — оно все за «воссоединение», потому что боится «украинского шовинизма» и «насильственной украинизации».

Репортер «Киевской мысли» рассказывал мне сегодня в клубе, что у них в редакции все уверены в том, что если и национализируется кабинет, то ненадолго, а как только в Одессу придет англо-французский флот, то русское офицерство моментально сбросит это «шовинистское сепаратистское» правительство, а потому в будущее они смотрят бодро. А это ведь с-д., меньшевики^{372}! Естественно, что кадеты и черносотенцы так же ждут этого же с нетерпением.

Не понимаю, как этого не предусмотрели немцы? Пусть гетмана сбили с толку всякие Палтовы и К^о, но немцы же должны были это видеть, потому что всё это все видели, предвидели. Разве что им милее «воссоединенная», чем разделенная Россия.

Очевидно, еще не пришла очередь Украинской державы, а только Польши, Чехии и, может, Сербо-Хорватии, а нам еще надо несколько десятков лет поучиться в своей школе, если еще ее оставят нам.

Сегодня заходил я к Винниченко. Он за эти дни осунулся, пожелтел и не имеет совсем того бодрого вида, который был у него на последнем «понедельнике». Во вторник он был у гетмана с Багалием, и гетман обещал заменить Лизогуба и Кистяковского, но окончательный ответ должен дать в четверг, а сегодня уже пятница, а гетман не отзывается, и ничего не слышно об изменениях в кабинете, кроме того, что Стебницкий, Лотоцкий и Славинский займут портфели, которые им были обещаны. Я советовал Винниченко узнать, кто из министров высказался за «единую» и против тех поднять кампанию, а тех, что стояли за самостийную Украину, оставить в кабинете и заметил, что наверняка И.Кистяковский высказался против русской ориентации. Но Владимир Кириллович уверял меня, что это невозможно, что Кистяковский был недавно на совещании с Пуришкевичем^{373}, Кривошеиним^{374} и другими черносотенцами, что он одесской делегации прямо сказал, чтобы они из головы себе выбросили мысль о самостийной Украине, что он вошел в общество «Протофис» и т.д., и его обязательно надо убрать из кабинета. Одним словом, Владимир Кириллович не изменил своего взгляда на Кистяковского, а еще больше укрепил. Видя, что В.К. совсем обессиленный, нервный, я не спорил с ним, хотя уверен в том, что скорее Кистяковский выбросит Винниченко, чем тот его. Уже поговаривают, что В.К. должны арестовать, даже убить, перевозя на автомобиле и т.д. Вполне возможно, что и без приказа Кистяковского его ретивые помощники могут это сделать; недаром один полицейский советовал Винниченко, когда его арестовали, не даваться, чтобы его перевозили ночью, потому что тогда его убьют и скажут, что он убегал.

Вчера вечером разошлась молва, что часть министров подала гетману записку, в которой доказывает необходимость придерживаться русской ориентации, на это гетман вроде бы ответил им, чтобы они подавали в отставку. Когда вечером начали съезжаться на совещание министры, то в дверях варта пропускала только тех, кто был в списке, а кто не был — не пускала. Рассказывают о такой сцене. Почти одновременно подъехали Вагнер^{375}, Бутенко, Кистяковский и Колокольцов. Когда Вагнера остановили, то он заявил, что он министр Вагнер, но старший караульный, посмотрев в список, ответил, что он его пустить не может, потому что его нет в списке, а Бутенко пропустили. Когда подошел Кистяковский и Колокольцов, то их решительно не пустили, они стали громко пререкаться, а когда это не помогло, то они побежали с заднего хода и ворвались в кабинет гетмана, но тот стал кричать, что он их принять не может, а когда подошла гетманская варта, то они почти вслух ругаясь, вышли из кабинета и на лестнице, но так, чтобы гетман не слышал, кто-то из них громко выругался матом и воскликнул: «Это мы еще посмотрим! Без нас ты и пяти минут не усидишь!» Насколько это верно, не поручусь, но так рассказывали мне Винниченко и Никовский, будто бы со слов кого-то из гетманского окружения.

Прилагаю здесь из «Киевской мысли» записку десяти министров и заметки репортерские о деле, из которых видно, что действительно в кабинете какая-то буря.

Когда я закончил записывать предыдущие строки, то приехал ко мне часов в 12 дня Д.И. Дорошенко и сказал:

— Я к Вам от Лизогуба с предложением принять портфель министерства земельных дел.

На это я ответил вопросом:

— А какие же изменения в кабинете?

— Входят Стебницкий, Лотоцкий, Славинский и вот Вам делается предложение.

— А премьер, и остальные те же?

— Лизогуб остается и, по совести говоря, с ним можно иметь дело, потому что он искренне стоит на украинской державности; также остается и Рогоза, — отвечает Дмитрий Иванович.

— Так это же, — говорю, — враг наш, он организует «Южную армию», помогает добровольцам.

— Это не он, а немцы; он не политик, а боевой генерал и всегда в кабинете идет с нами. Вот, идите помогать нам бороться с антиукраинской политикой в правительстве…

— А внутренние дела, — говорю, — кому отдают?

— Пока будет Рейнбот^{380}, он полтавский помещик и, как немец, будет верно служить Украине, как служил России.

— А на министра юстиции кого приглашают? — спрашиваю.

— Вот, я еще не знаю, надо бы человека со стажем, а не адвоката; видимо будет кто-то из сенатской укр. группы.

Я начал отказываться; советовал вместо себя Мациевича, а на министра внут. дел Кистяковского, при условии, чтобы товарищами ему были Скоропись и Шульга, а на юстицию — Шелухина. На это Дорошенко ответил просьбой поехать сейчас с ним к Лизогубу и там высказать свои мысли. Я снова ответил, что я решительно не соглашаюсь, но Дорошенко вновь стал просить, чтобы я ехал с ним к Лизогубу и там уже говорил. По дороге он все уговаривал меня войти в кабинет, потому что мое имя примирит с правительством украинское общество. Я отвечал на это, что при такой комбинации придется в кабинете вести борьбу с элементами русской ориентации, а я человек нервнобольной и когда переволнуюсь, то впадаю в полную прострацию. Я бы мог бы взять этот портфель при условии, что важнейшие портфели будут даны украинцам. Это именно я сказал и Лизогубу, когда он сказал мне, что моя кандидатура была встречена в кабинете единогласным одобрением и сам пан гетман обрадовался, когда назвали мою фамилию.

— Мы, — говорит Лизогуб — в кабинете составляем одну семью, никто никому не подставляет подножку, а мы знаем Вас, как человека с прекрасной репутацией и имя Ваше для нас очень важно в настоящее момент.

На это я ответил вопросом:

— Из кого же будет состоять та «семья»?

Когда он перечислил мне тех же лиц, что и Дорошенко, я заметил, что для министерского поста по внутренним делам я предпочел бы Кистяковского, чем Рейнбота.

— Но он, между нами говоря, абсолютно не считается ни с какими законами, а главное то, что против него решительно протестуют немцы, ибо он форменный циник…

— Я скажу больше, я считаю его нахалом, но прощаю ему все за то, что он стоит на укр. державности.

— Да мы все на ней стоим и по закону 11 октября теперь все, не подавшие заявления, будут гражданами Укр. державы, а по поводу Кистяковского это вопрос решенный.

— Тогда пригласите Скоропися, — говорю.

— Но он без всякого стажа и с репутацией страшного германофила.

— Зато он талантливый организатор и администратор, а его германофильство не имеет значения на посту министра внутренних дел.

Надо признаться, что в конце я не выдержал тона и перешел на рус. язык, и как-то неловко говорить по-украински, когда человек все время упорно говорит с тобой по-русски. В ответ мне Лизогуб сказал:

— Нет, Скоропися можно было бы рекомендовать Рейнботу в товарищи.

О Шелухине Лизогуб высказался как о человеке очень резком, прямолинейном, который всех раздражает и кандидатура его неприемлема, а вместо Романова приглашен Завадский. Так же решительно он высказался и против Мациевича, которого он считает социалистом. Наконец, опять начал меня уговаривать взять портфель, но я решительно отказался, говоря, что в нынешнем составе кабинета придется вести борьбу, любое волнение вызывает у меня полный упадок сил, а при таких условиях я ни на что не способен.

От Лизогуба я зашел в редакцию «Новой Рады» и там застал Винниченко и весь президиум Национального союза; когда я рассказал, что вот сейчас — я отказался от портфеля, то все высказались, что я сделал ошибку, что не надо было отказываться, как не отказались Стебницкий, Лотоцкий и Славинский.

— Я, — говорю, — не хотел идти против общественного мнения: тех трех выставлял Национальный союз, а меня — нет, то я советовал на этот пост кандидата Национального союза — Мациевича, а мне не пристало идти наперекор постановлению союза, тем более, что и в кабинете я был бы чужим человеком, там только четверо было бы своих людей: Стебницкий, Лотоцкий, Дорошенко и Славинский, а остальные мне чужие, поэтому я и не имел бы нигде моральной поддержки.

На это Кушнир ответил, что Н. союз выставлял меня кандидатом, но меня не было здесь и неизвестно было, соглашусь ли я, и поэтому затем внесли в список Мациевича.

Но мне известно, что моя аграрная программа не удовлетворяет Н. союз, и на меня сыпались бы нарекания и с правой, и с левой стороны, а я этого совсем не хочу, я не боевой человек и ни к какой борьбе не способен по натуре.

Очевидно, этот мой разговор стал известен Д.И. Дорошенко и Бутенко, потому что они сказали Лизогубу, что Н. союз уговаривал меня не отказываться, и теперь я, наверное, приму портфель. Лизогуб прислал сегодня за мной своего чиновника и когда я приехал, то сказал мне, что он слышал от Дорошенко и Бутенко, что я соглашаюсь взять портфель. Я ответил, что никому своего согласия не давал, но охотно пошел бы в кабинет, если бы он состоял из моих единомышленников, чтобы мне не пришлось вести в кабинете борьбы, потому что у меня нет для того ни сил, ни здоровья, а в кабинет, в состав которого входят люди, подписавшие известную записку, я пойти решительно не могу. Он начал доказывать, что та записка появилась случайно, что с ней правительство не соглашается, и на совещании решено было ее не давать в газеты, но Гутник дал ее в «Киевскую мысль», и заявил, что он считает уже кабинет несуществующим, когда одних министров пускают к гетману, а других — нет. В кабинет из подписавших записку входят только Ржепецкий, Гербель и Завадский, а остальные все — люди, с которыми можно работать: Лотоцкий, Стебницкий, Славинский, Дорошенко, Бутенко, Любинский. Портфель юстиции, наверное, будет отдан какому-нибудь сенатору из украинцев, возможно, что Вязлову.

— Но Рогоза, — говорю, — остается, и вместо Гутника вы берете какого-то Меринга^{381}, как говорят, по рекомендации «Протофиса»; при таком составе кабинета придется вести борьбу изнутри, а я на борьбу не способен и решительно отказываюсь от портфеля.

Сегодня забежал ко мне В.К.Винниченко и тоже начал уговаривать меня не отказываться, но я решительно отказался по тем же причинам, потому что я действительно чувствую себя совсем больным от всех этих волнений.

Вчера на «понедельнике» у меня собралась масса народа, и каждый меня уговаривал, чтобы я не отказывался от портфеля, и я просил всех не говорить об этом, потому что я не ребенок и понимаю важность дела и сделал это, хорошо обдумав. На аграрную реформу надо самое меньшее год времени, а через месяц — через два из демократических кругов начнутся нарекания, что я ничего не сделал. Н. союз будет тогда говорить, что я не его кандидат, меня выставил как крупноземельного помещика «Протофис», потому что предложение вступить в кабинет сделал мне Лизогуб помимо Н. союза. Моя же программа не удовлетворит ни левых, ни правых, и у меня не будет поддержки ни от кого, даже в самом кабинете, а сама работа по реформе требует колоссального напряжения, мое же здоровье в таком состоянии, что нервы мои не выдержат этого, и в конце концов я только оскандалюсь и выйду из кабинета, ничего не сделав.

Позже всех пришли Никовский и Винниченко, которые от Н. союза ведут переговоры с немцами о составе кабинета и начали снова меня уговаривать. Винниченко, услышав от меня решительный протест, повысил голос и стал упрекать меня в отсутствии патриотизма и т.д. Этот тон так разволновал меня, что у меня помутилось в голове, и я моментально впал в такое исступление, что начал кричать на него, чтобы он отцепился от меня, потому что я сейчас абсолютно ненормальный человек; и действительно, когда у меня болит, то я теряю всякое самообладание, а когда приду в себя, то начинаются угрызения совести за такое поведение. Так было и вчера: я чуть не до рассвета не спал и все мучился тем, что я без всякой нужды накричал на Винниченко.

Но сегодня я уже успокоился и рад, что меня уже никто не будет уговаривать, и мне не придется пережить того позора, стыда, который упал бы на мое имя, если бы я пошел в кабинет и, ничего там не сделав, должен был бы из него выйти.

Характерно, что эсдек В.В.Садовский уговаривал меня взять портфель из-за того, что я проводил бы аграрную программу, которая по его мнению, самая рациональная. Я ответил на это словами какого-то героя Успенского:

— Всякий человек хочет быть диаконом! — и я тоже хотел бы быть министром, но состояние моего здоровья совершенно не позволяет мне этого сделать. Я готов на всякие жертвы для Украины, даже на смерть, но не могу выставить свое имя на позорище, которое неизбежно будет, потому что у меня нет возможности провести реформу, которая удовлетворила бы близкие мне круги украинские. На прощание Винниченко и Никовский вновь начали меня убеждать, говоря, что аграрная реформа — это пустяки, а главное то, что я стал бы в кабинете лидером укр. группы, так как все, кто туда теперь входит, люди либо пассивные, либо мягкие, податливые и не смогут повести решительной украинской линии, но я снова отказался, говоря, что Петра Януариевича (Стебницкого. — Ред.) я считаю гораздо более способным как лидера, чем себя, а взять на себя такой важный пост, как министерство земельных дел и не сделать ничего, я решительно не считаю возможным. Я считаю этот портфель самым тяжелым, потому что здесь пришлось бы затрагивать материальные экономические интересы людей, ломать вековые традиции, а это сделать нелегко; на аграрном вопросе провалились оба наших социалистических кабинета: и эсдековский Винниченко, и эсеровский Голубовича, на нем же наверняка провалится и тот, который теперь формируется, потому что не сможет удовлетворить ни крестьянство, ни помещиков.

Сегодня заехал ко мне В.Н.Леонтович, чтобы уговорить, чтобы я не отказывался от министерского портфеля и быстрее выкупил в казну крупные латифундии, а к остальным имениям приспособил бы свой проект налогообложения. Когда мы заговорили об опасном положении Укр. державы, Владимир Николаевич высказал интересную мысль. Он удивляется, как наши землевладельцы не поймут того, что отстаивать самостийную украинскую державу — прямая их выгода и вот по каким причинам. В Московии уже второй год как крестьяне поделили помещичью землю и пользуются ею. Если туда вернется царь, он уже будет не в состоянии отобрать эту землю. Это не то, что случилось в Украине, здесь крестьяне и не пользовались землей, она, как говорят крестьяне, была их, пока была покрыта снегом, а когда растаял снег, то и земля убежала из их рук; и это сделалось руками чужеземной силы, потому что своя никакая не смогла бы отобрать у крестьян захваченную землю. В Московию, несомненно, не придет чужеземная власть устанавливать земельные отношения. И, наверное, земля и останется в руках крестьянских, а помещикам разве что дадут какой-то выкуп, как это сделали Бурбоны, когда их посадила во Франции чужеземная власть. Если Украину присоединят к Московии, то наша демократия, наверное, будет требовать, чтобы всероссийский парламент установил и у нас те же земельные законы, и поэтому помещикам не выгодно присоединение к Московии, но они пока этого не понимают. Зато крестьянам — наоборот; и наверняка они будут тянуть к объединению, если к тому времени у нас не проведется какая-то аграрная реформа, в результате которой латифундии перейдут в их руки.

Я посоветовал Владимиру Николаевичу распространять это мнение среди его знакомых землевладельцев, входящих в «Протофис», составить подробную записку Н.Н.Устимовичу, пусть он ее прочитает на съезде хлеборобов, потому что писать об этом в газете не подходит. Если бы удалось отколоть землевладельцев от торгово-промышленных кругов, то это значительно помогло бы укреплению укр. державности.

Вчера в газетах появилось сообщение, что Лизогуб отказался формировать кабинет, потому что не может удовлетворить обе противоборствующие стороны — «Протофис» и Национальный союз, каждая из них требует себе большинство портфелей.

Вечером приехал на гетманском автомобиле Скоропись и рассказал, что гетман очень обеспокоен, и выбился из сил, потому что Лизогуб не может сформировать кабинет и уже подал прошение об отставке, которое лежит в кармане гетмана, но тот не хочет давать ему ход, а надеется, что еще можно уговорить Н. союз, чтобы он портфель контроля отдал кандидату «Протофиса» и просил Скоропися надавить на союз, а если ничего из этого не выйдет, «то придется просить Чикаленко, потому что на его кандидатуру на премьерство соглашается и «Протофис». Очевидно, это работа И.Кистяковского, потому что он как-то говорил Скорописю, что меня считает наиболее подходящим кандидатом на премьерство; видимо, потому, что до него дошли слухи, что я советовал Н. союзу не выбрасывать его из министерства внут. дел, а только окружить надежными товарищами. Очевидно, все крутит Кистяковский, потому что «Протофис» высоко ценит его за столыпинский нрав. А как публика смотрит на Кистяковского, видно из того, что я слышал вчера у Е. К. Трегубова^{382}; когда он спросил, что теперь новый кабинет сделает с Кистяковским за его агитацию, то какой-то господин заметил: «Следовало бы задать вопрос: что Кистяковский сделает с новым кабинетом». И действительно!

От меня Скоропись поехал на гетманском автомобиле к Винниченко и Никовскому и, уговорив их уважить «Протофис» портфелем контроля, повез их к гетману. Там они сошлись на таком составе кабинета.

1) Премьер — Лизогуб; 2) военный — (неприкосновенный) Рогоза; 3) финансов — Ржепецкий; 4) внутренних дел — Рейнбот, а Скоропись за товарища ему, 5) торговли — Меринг; 6) продовольственных — Гербель; 7) контролер — некий Касимов^{383}; все эти семь человек — кандидаты «Протофиса». Союз выставляет: 8) на юстицию — Вязлова 9) просвещение — Стебницкого, 10) труда — Славинского, 11) культа — Лотоцкого. А министры: 12) иностранных дел — Дорошенко, 13) здоровья — Любинский, 14) дорог — Бутенко и 15) земельных дел — Черныш, считаются кандидатами обеих сторон; так же и секретарь — Завадский. Очевидно на стороне «Протофиса» огромное большинство, потому что надежных украинцев всего пять: Стебницкий, Лотоцкий, Вязлов, Славинский и Дорошенко, и то обоих последних союз считает очень гибкими. Но «Протофис» считает всех украинцев социалистами, потому что они принадлежат к с.-эфам, которые только по недоразумению считаются социалистами и приняли это защитного цвета название, чтобы их пустили в Центральную Раду. Несчастливая судьба этой интеллигентской партии журналистов: Ц. Рада не хотела их принимать, потому что они не социалисты, а теперь их не хотят принимать, потому что они социалисты, хоть бери и снова меняй название на старое — «Радикально-демократическая» или даже на «национально-демократическая» что было бы справедливо и наиболее подходило к составу этой партии. «Протофис» в своей записке, поданной гетману, говорит, что совсем не нужно менять кабинет на национальный, потому что украинцы снова начнут социалистические эксперименты, как при Ц. Раде, и снова взбудоражат народ, который уже успокоился и понемногу берется за работу. А за «Протофисом» стоит вся здешняя буржуазия и вообще все русские элементы, даже демократические, потому что они считают, как выразился Пешехонов^{384} «что хоть и пострадает демократизм, но зато объединится Россия». У «Протофиса» в руках весь административный аппарат, как министерский, так и провинциальный (старосты, варта, духовенство и т.д.), а теперь и все земство, а самое главное, что на его стороне Рогоза со всем офицерством, которое теперь организуется в «Особую армию» и «Дружину», а на украинской стороне только кучка свидомой городской и сельской интеллигенции, ибо широким массам народным совершенно безразлична украинская государственность.

Как при таких условиях браться, скажем, мне за организацию кабинета? Если «Протофис» и правда соглашается на мое лицо как премьера, то он все-таки потребует в кабинете большинства для себя, чтобы не допустить укрепления укр. государственности и отдельного украинского представительства на мирной конференции, из-за чего, собственно, и произошел теперешний министерский кризис. «Протофис» соглашается на мое лицо, считая, что это успокоит укр. общество, которое относится ко мне с доверием, но я скоро потеряю то доверие, потому что не смогу с украинским меньшинством в кабинете отстоять четкую украинскую, как зарубежную, так и внутреннюю политику. Если бы я и умудрился ее повести, то нас моментально выбросили бы, а если и нет, то повели бы везде такой саботаж, что мы сами вышли бы, и в результате не было бы и того скрупулезного державного украинства, которое еще есть теперь, потому что нас никто не поддержал бы, как не поддержал Ц. Раду в свое время, а на писаные протесты «Просвіт», кооперативов, составленные интеллигентами, протофисное правительство не обратило бы никакого внимания и как ни в чем не бывало Украину приобщило бы к России, если бы в Московии в то время уже сброшено было большевистское правительство.

С уверенностью можно сказать, что теперь Украинская держава держится или терпится только до тех пор, пока в Московии господствуют большевики, а если их там не станет, то не будет и Укр. державы. Недаром в министерской записке говорится о необходимости помочь борьбе с большевиками в Московии.

А пан гетман верит в искренность Рогозы и К^о, что разные офицерские «Дружины» организуются только для борьбы с большевиками. Я глубоко убежден, что как только будут сброшены в Московии большевики, то на второй день русские свергнут и п. гетмана и его правительство, и тем самым кончится вся история с украинской государственностью, по крайней мере на каких-то пять-десять лет.

Сегодня стало известно, что Черныш отказался от портфеля земельных дел, а согласился его взять В.М.Леонтович. Я очень этому рад, потому что украинцы не будут сетовать, что из-за меня этот портфель попал в руки ненадежного украинца. С этой стороны В.М.безупречен. Что касается аграрной программы, то он решительно стоит за отмену латифундий, а это и есть то, что сейчас только и нужно, потому что таким образом мы избавимся от влиятельных польских и обрусевших аграриев, враждебных укр. государственности. Не знаю только, как сложатся внешние обстоятельства и удастся ли долго продержаться этому кабинету и вообще украинской державе, потому что еще не прояснилось, как отнесется к нам Антанта, да и продержится ли наше государство до мирной конференции! Но это может я себя так пугаю, по своей скептической натуре.

Я подал В.М-чу (Леонтовичу. — Ред.) мысль, чтобы Министерство земельных дел взялось за издание хлеборобского еженедельника для крестьян; он согласился и предложил мне быть редактором этого журнальчика, чтобы я таким образом помогал ему, потому что из-за моего отказа от портфеля выпала на него эта каторжная работа. Я согласился и пригласил секретарем редакции А.Г.Терниченко, бывшего министра земельных дел и теперешнего редактора «Рілля», которое дышит на ладан из-за страшной дороговизны бумаги, печати и из-за безразличия крестьянства, для которого она и издавалась несколько лет. До войны «Рілля» стояло хорошо, то есть не давало дефицита и это было единственное на всю Украину периодическое издание, которое стояло на своих ногах. Не знаю, посчастливится ли Терниченко освободиться от призыва в армию, как бывшего прапорщика, потому что В.М. еще не знает порядков, а его нынешние товарищи — Брунет и Бурлаков, как русские, будут всячески чинить препятствия, чтобы Терниченко не допустить на должность чиновника по особым поручениям в министерстве, что ему позволило бы освободиться от военной службы.

Вчера на «понедельнике» у меня опять было очень много народу, всякому хочется узнать, услышать, как себя чувствуют украинские министры в новом кабинете, но как раз ни одного министра не было, потому что у них по понедельникам заседание Совета министров. Вчера А.Г.Вязлов просил меня перенести по этой причине, мои «понедельники» на другой день, потому что нашим министрам хотелось бы прислушаться к голосу украинского общества. Но я ответил, что это для меня неудобно, потому что в этот день у меня собираются давно, и все уже привыкли к этому дню, а еще неизвестно — долго ли наши министры просидят в этом кабинете. И действительно, вчера все разговоры крутились возле похорон Украинской державы. Приехал из Конотопа один военный и рассказывал очень печальные вещи. Единственное была у нас — абсолютно надежное войско из 6 тыс. пленных из Австрии, так называемых серожупанников, которое состояло из абсолютно свидомых людей, но Рогоза все меры принял, чтобы его дезорганизовать. Прежде всего, он уволил всех офицеров, которые вышли из прапорщиков, и заменил их офицерами, которые служили еще до войны, а это элемент целиком русский и ничего общего с украинством не имеет и враждебно относится к свидомости козаков; запрещает им собираться даже для пения и разместил их поодиночке по всему Конотопу, чтобы они вне службы и не виделись друг с другом. Всех, кто старше 25 лет, распустили по домам, хотя они и не хотели, потому что надеялись передать свидомость новобранцам. Из-за таких мероприятий из 6000 пленных осталось не более двух-трех сот, которым была обещана плата как инструкторам по 150 руб. в месяц, а теперь уменьшена до 15. Но они настолько настроены патриотично, что все-таки остаются на службе, чтобы дождаться и обучить новобранцев, а между тем, кто знает, когда тот набор будет.

Русские офицеры мобилизуются в «Особую армию» для борьбы с большевиками, но их собирают не на границе с «Совдепией», а в Киеве, из которого они не имеют никакой охоты выходить на войну с большевиками московскими, говоря, что они нужны будут здесь против местных большевиков, но вернее всего, что у них на уме выступление против Украинской державы. Я уверен в том, что как только Антанта приблизится к Украине, и немецкие войска поспешат выехать, чтобы не быть отрезанными от Германии, то русская организация во главе с «Протофисом» свергнут украинское правительство и провозгласят «единую», а Антанта, очевидно, признает это как факт. Одна надежда на то, что дело дойдет до мира еще пока Антанта не дойдет до Украины, и судьбу нашу будет решать мирная конференция. Теперь уже насущный вопрос о том, кого Украина пошлет на ту конференцию, если допустят туда нашу делегацию. Очевидно, на мирную конференцию собирается ехать, как я и предрекал, Палтов, потому что недавно, когда зашла речь о посылке Левитского с каким-то посольством, то Палтов сказал: «Нет, он, как творец Брестского мира, нужен будет мне в Гааге…» Хоть он, говорят, твердо стоит на укр. независимости, потому что в России карьера его уже закончена, но скандально будет выглядеть наша делегация, если во главе ее будет стоять лицо, которое даже царь должен был лишить дворцового звания за взяточничество и мошенничество. Но кого выставить нам? Я считаю, что у нас есть такое лицо — это М.С.Грушевский, которого я считаю самым умным человеком в Украине, хотя он и наделал массу непростительных ошибок. Когда я выразил эту мысль, то Скоропись рассказал о еще одной ошибке Грушевского, которая, можно сказать, сыграла наибольшую роль в его судьбе или карьере. Когда в Киев вернулась из Житомира Ц. Рада с правительством, то Грушевскому нанес визит Гренер, начальник штаба, который собственно руководил всей немецкой политикой на Украине. Видимо, Грушевский не знал, кто такой Гренер и какую он роль играет, потому что не принял его, сказав, что он занят и его примет товарищ председателя ЦК Рады. Услышав это, Гренер повернулся и вышел, но он так был этим возмущен, что когда рассказывал об этом Скорописю в конце июня, то есть через три месяца после того, то так разволновался, что у него вырвалось: «Старый дурак думал, что так можно обращаться с немецким генералом!» Если бы Грушевский не сделал был той ошибки и был бы в контакте с Гренером, то наверняка не случилось бы и разгона Ц. Рады и той обрусительной политики, которую проводили все время немцы на Украине. Гренер убедил бы Грушевского в необходимости изменить аграрную политику Ц. Рады, которая не отвечала интересам Германии, предупредил бы, что немцы примут решительные меры, чтобы не допустить социализации земли, и, видимо, Грушевский принял бы это к сведению, а не отнесся так легкомысленно, как он отнесся к моим советам и предупреждениям Скоропися, которые тот делал ему за несколько днней до переворота. Тогда Грушевский не написал бы, что «поворота назад на будет» в политике Ц. Рады и не говорил бы, что он «верит в германский государственный разум», а принял бы все меры, чтобы убедить своих «младенцев» не зарываться так, а они после возвращения из Житомира уже не были такими упорными и готовы были идти на компромиссы, как это видно уже из того, что Голубович мне, буржую, предлагал через Петруся портфель земельных дел, чтобы я согласился оставить землевладельцам только по 40 десятин, а остальное раздал трудовому крестьянству в собственность.

Теперь, когда Гренера назначили начальником штаба Гинденбурга^{385} вместо Людендорфа^{386}, немецкое командование на Украине, может, и ничего не имело бы против посылки Грушевского на мирную конференцию, но ни гетманское правительство, ни Национальный союз не выставят его кандидатуры. Против его кандидатуры будет и сам гетман, боясь популярности Грушевского в народных массах, по той же причине против него будет и председатель Н. союза Винниченко. Но надо понемногу подготавливать общество к этой кандидатуре, и может, общественное мнение победит.

Сегодня в гимназии рассказывал один ученик Льву, что по Соломенке пошел слух, что «Украина уже уничтожена», и это очень испугало и обеспокоило людей.

— А чего же это так? — спросил удивленный Левко.

— Потому что у людей есть много украинских денег и они пропадут, если Украина будет «уничтожена».

Получается, что есть очень легкий способ спасения Украины, надо только побольше печатать и распускать украинских денег. Способ не дорогой и доступный гетманскому правительству.

Неожиданно пан гетман, вызвав меня к себе, предложил мне поехать послом во Львов. А когда я отказался, он начал упрекать меня, говоря, что украинцы сетуют на него, что он их не приглашает в правительство, а когда им предлагают должности, то они отказываются.

— Вот, например, Вы; я давно слышу о Вас и охотно сделал Вам предложение занять пост министра земельных дел, так как с Вашей кандидатурой соглашаются почти все круги, а Вы отказались.

Я ответил на это:

— Я буду говорить, пан гетман, откровенно. Чёткую аграрную реформу может сделать только сильное правительство, опирающееся либо на широкие массы народа, либо на сильную армию, и которому не приходится оглядываться ни налево, ни направо. Министерство Лизогуба все сделало, чтобы отвратить народные массы от Вас, пан гетман, и от Украины…

— Народные массы недовольны тем, что у них отняли захваченные земли и немцы забирают хлеб, — перебивает меня гетман.

— Массам действительно Украина безразлична, им лишь бы земля, но среди народа есть сельская интеллигенция, которая на кооперативных и военных съездах провозгласила украинскую державу, и которой Украина не безразлична, и которая беспокоится не столько о земле, сколько о своей державе, а правительство Лизогуба через своих старост эту интеллигенцию, под видом большевиков, посадило в тюрьмы…

— Это все сделал Кистяковский, а теперь постепенно арестованных освобождают, а старосты, которые творили беззаконие, будут уволены. И Вы забываете, что мы сделали для Украины больше, чем Центральная Рада: мы основали два университета, гимназии, а Центральная Рада только вывески меняла…

— Да, университеты большое дело, но для интеллигенции, а народ о них и не знает.

— Для народа мы провели аграрную реформу…

— Для этого при современных обстоятельствах нужна крепкая армия, а п. Рогоза все сделал, чтобы ее развалить…

— Ну, это не так, — недовольно заметил гетман, — Вы с этим вопросом не знакомы…

— Может, и так, но я знаю, что дивизию пленных распустил Рогоза, убрав украинцев-офицеров и посадив на их место русских, бывших кадровых.

— Но это надо было сделать, чтобы установить дисциплину, потому что офицеры из прапорщиков совсем с ней не знакомы…

— А кадровые офицеры — все николаевские русские, которые не признают Украину и, как только немцы уйдут отсюда, то сбросят и Вас, пан гетман, и Украинскую державу.

— Какие Вы, украинцы, все пугливые, а я не боюсь ни этого, ни большевиков, меня пугает только расстройство транспорта; если мы его не наладим, то пропадет наше государство. Но я получил известие, что Грозный взят добровольцами, и можно будет теперь получить нефть, взамен за патроны, — замялся гетман.

— Вот этот союз с добровольцами — самый, — говорю, — опасный для нас…

— Это мне все украинцы говорят, а я думаю, что нам надо заключить союз с Доном и с Кубанью, чтобы помочь Великороссии освободиться от большевиков.

— А я уверен, что пока большевики будут править Московией, до тех пор и Украина будет существовать, потому что сейчас не к чему нас присоединять, а если повалят большевиков, тогда возьмутся и за нас.

— К тому времени нашу державу признают все государства, и она будет независимой. Увидев, что гетман уже отвечает мне как-то вяло, будто заученный урок, я встал, он тоже встал и, уже вставая и глядя в землю, спросил как будто не ко мне обращаясь:

— Кого же послать во Львов?

— Там же в Вене есть, — говорю, — Липинский, человек солидный, умный.

— Да, я его знаю и ценю, но его я думаю взять сюда…

— Ну, так обратитесь к Шемету, его знает Галиция и он хорошо знает Галицию…

— Ах, Шемет, а значит и Михновский… хоть я и очень люблю Михновского, но мне кажется, что он и оба Шемета ко мне не по-доброму относятся…

— Наоборот, когда все украинцы сначала отнеслись к вам с недоверием, то оба Шемета и все мы, буржуазные элементы, сразу отнеслись к Вам с доверием.

— О Вас я слышал, но Шеметы, мне кажется, не любят и не верят мне.

— Заверяю Вас, пан гетман, что Шеметы относятся к Вам совершенно искренне.

— Надо будет посоветоваться завтра по поводу Шемета.

На том наш разговор и закончился.

Я поклонился; гетман поблагодарил меня за совет и провел меня до самых дверей в зал, где его ждала какая-то чернявая худая дама, как говорят, это была пани гетманша, которой я, кстати сказать, не догадался поклониться.

Все эти дни мне нездоровилось, и я был в плохом настроении. И не удивительно, потому что дела наши неважные.

Австрия распалась, и Галиция объявила себя независимой украинской державой^{387}, чего поляки не могут допустить и уже там начались бои между украинцами и поляками. Галицкий укр. национальный^{388} союз шлет нашему союзу телеграфные просьбы о помощи, а чем может помочь Украина, если у нее самой нет армии, а если бы и была, то захотело бы гетманское правительство ввязываться в войну с Польшей? Австрийская армия ушла с оккупированной ею Холмщины, и ее теперь занимают польские легионеры. Скоропись уговаривает гетмана послать туда хоть черноморский киш, стоящий на Волыни, чтобы не допустить поляков к занятию той части Холмщины, а гетман посылает Скоропися в Ковно к Гофману, чтобы тот запретил полякам нарушать Брестское соглашение и занимать Холмщину. А что теперь немцам до наших дел, если у них уже доходит до предела, если союзники их все сдались на капитуляцию и они сами одни остались против Антанты. Правда, немецкий народ сильный и может продержаться долго, тем более, что теперь в Германии уже вся власть перешла парламенту, и не сегодня-завтра Германия станет республикой. Возможно, как говорят, что у немцев поднимется такое патриотическое чувство, что они не капитулируют перед Антантой и будут еще долго биться, но возможно, что и у них начнется что-то вроде большевизма, который уже охватил Болгарию и всю Австрию. Если этот большевизм раньше разовьется в Италии, Франции и Англии, то Германия еще может и выиграть, по крайней мере, закончить войну на выгодных условиях и еще присоединит к себе и немецкие провинции бывшей Австрии. Но это трудно представить, потому что у Антанты именно сейчас поднялся патриотический победный дух, а у Германии наоборот, дух упал, а растет страшное недовольство правительством кайзера и им самим, а это, если и не приведет к большевизму, то во всяком случае может ослабить силу сопротивления у Германии.

Закрутился мир так, как еще никогда! Что-то подобное было у нас, а отчасти и по всей Европе в середине XVII века, когда развалилась Польша, и Украина присоединилась к Московии; тогда разваливался в Европе феодальный строй, и его сменял буржуазный, теперь будто бы рушится уже и буржуазный, или по крайней мере исчезает до остатка феодальный, ибо надежды на социалистическое устройство, на которое уповают большевики, еще преждевременны, и большевистский строй в Московии никого не привлечет, а скорее отвратит от попытки сейчас заводить социалистический строй в Европе. В России, Австрии и Англии он невозможен, прежде всего из-за национальной борьбы народов, входящих в состав их, которая уже возникла и у них, а «национальный момент затемняет социальные противоречия»; Италия, Румыния и Болгария хоть и однонациональные, но слишком темные, разве только во Франции и Германии дойдет до полной демократизации учреждений и значительных социально-экономических приобретений для широких масс. А что касается Украины, то мне не верится в долговечность Укр. державы; не доросли мы еще до нее: народ абсолютно не сознательный национально, а интеллигенции слишком у нас мало; это не то, что у поляков или у галицких украинцев. Нам надо еще долго поучиться в наших школах, гимназиях, университетах, чтобы достичь той сознательности. Если после всего нам останется хотя бы образование на своем языке и какое-то демократическое самоуправление, то и это будет огромное достояние, которое нам, благодаря большевикам, с неба упало, потому что мы его не завоевали сознательно; а что касается державы, то за нее еще предстоит долго бороться.

Не терпится мне записать старобюрократический курьез, который вот сегодня случился. В прошлом году, в марте месяце, когда началась в Петрограде революция, мы с Ефремовым и Никовским решили вновь издавать «Раду», которая была закрыта 20 июля 1914 года, в начале войны, начальником Юго-Западного фронта, и я подал командующему военным округом заявление, что буду вновь выпускать «Раду». Прошло полтора года, за которые мы пережили столько правительств, столько форм правления, что и за полтора века люди в иные времена не переживают, и вдруг сегодня приносят мне из Лыбедского района (участка) на подпись бумажку, в которой написано, что командующий военным округом разрешает мне выпускать «Раду»!! Как хотите, а я в этом вижу признаки того, что в скором времени должен вернуться старый самодержавно-бюрократический строй, по которому так тужат, кроме большевиков, все чисто русские партии, не исключая и социалистов.

Ох, грустно на душе! Что ни день, тем хуже хмурится на всех горизонтах. В Галиции, очевидно, не очень хорошо обстоят дела, потому что галицкая Национальная рада прислала делегацию просить у гетмана помощи; гетман, говорят, обещал дать оружие, амуницию и продовольствие и разрешить набирать добровольцев.

Австрийские солдаты бегут с Украины так же, как наши бежали с фронта. Распродают крестьянам винтовки, патроны, даже пулеметы; по дороге грабят станции и товарные склады; к ним присоединяются окрестные крестьяне и начинается такая же анархия, как в большевистские времена. Этой ситуацией, очевидно, хотят воспользоваться наши эсеры и поднять восстание против гетмана и его правительства. Говорят, что эсеры заразили этим настроением и намерениями даже Национальный союз, по крайней мере, самостийников и группу эсдеков с Владимиром Кирилловичем во главе, а потому эс-эфы заявили, что если Н. союз пойдет по этой тропе, то они демонстративно выйдут из союза. Если правда то, что Н. союз вступил на этот путь и сделает какое-то выступление, то это развалит до предела нашу государственность.

Организованных сил у него нет, а могут быть только анархические большевистские банды, выступлением которых воспользуется организованное русское офицерство и захватит всю власть в свои руки, свергнет гетмана и объявит «единую, неделимую».

Когда Скоропись услышал об этом течении в Н. союзе, то выразил сожаление, что союз не добился, чтобы его назначили товарищем министра. «Тогда, — говорит Скоропись, — я в первую очередь арестовал бы Пуришкевича, Милюкова, а вместе с ними и членов Национального союза, которые агитируют за восстание, и всех их как врагов Украинской державы выслал бы за пределы Украины». И, наверное, Скоропися не остановило бы никакое прославленное имя украинского деятеля, потому что он человек решительный и если он что-то считает нужным сделать для укрепления украинской государственности, то сделает это, не раздумывая.

Сегодня на «понедельнике» после обмена мнениями по отречению Вильгельма и по драконовским мирным условиям, принятым Германией, начался разговор о том, что гетман уволил Палтова, попросив его, чтобы он сделал последнюю услугу Украине и ушел вон с должности товарища министра иностранных дел, а на его место назначил галичанина Галипа^{389}, который до сих пор был старшим советником. Именно на этот разговор подоспел Винниченко и, усмехаясь, заметил, что у нас какие-то древние, давние сведения, после которых уже есть свежие новости и начал рассказывать, что вчера вернулся из Ясс^{390} посланник Национального союза, который там вел разговоры с представителями Антанты. Из рассказа Винниченко оказалось, что вроде бы Антанта не захотела разговаривать с посланцами гетмана Дашкевичем^{391} и Коростовцем^{392}, а посланца Н. союза приняла и, выслушав внимательно, посоветовала сформировать демократическое правительство, созвать парламент и если он проголосует за независимую Украину, то против этого решения Антанта ничего не будет иметь, так же она и против гетмана ничего не будет иметь, если Н. союз его не свергнет, а оставит во главе государства.

Когда гетман услышал об этом, то переполошился и передал Н. союзу, что лучше идти вместе одним фронтом и не разбивать сил, а повидавшись с Винниченко, спросил его — не лучше ли ему совсем отречься от гетманства, на что Винниченко ответил, что это видно будет по обстоятельствам. Эти события внесли полную дезорганизацию в кабинет министров, и Лизогуб, Ржепецкий и Рогоза вроде уже вышли из правительства, а остальные министры тоже должны подать в отставку.

Владимир Кириллович высказал мнение, что Н. союз должен отозвать министров украинцев и заставить гетмана отречься от гетманства, хоть для поднятия своего авторитета надо бы свергнуть «сего отвратительного, ничтожного кретина, который не имеет своего мнения, своего ума, а слушается «Протофиса», что немцы теперь будет соблюдать нейтралитет и не будут вмешиваться, если вооруженные силы Н. союза устроят переворот. Я, Б.Кистяковский и Писнячевский стали горячо доказывать, что если свергнуть гетмана, то пойдет развал Укр. державы: начнется везде анархия, большевистские выступления, грабежи и т.д., целые территории, такие как Харьковщина, Одесский округ отпадут от Украины, и погибнет наше государство. Винниченко и другие еще горячее доказывали, что если не свергнуть гетмана, а оставить его во главе обновленного государства, то поднимется еще худший большевизм, ибо имя гетмана ненавистно всему народу, потому что с ним связаны зверства офицерских отрядов, реквизиции, контрибуции, которые накладывались на крестьянство и т.д. и т.д.

Мы настаивали на своем, говоря, что гетман имеет опору в хлеборобах и в Сердюцкой дивизии, набранной из сыновей хлеборобов, а больше всего в офицерских дружинах, которые в одну ночь могут арестовать выдающихся украинцев, а может — и расстрелять, потому что Н. союз не имеет никакой организованной силы. В.К. уверял, что за союз будут стоять и сердюки, и галицкие стрельцы, и Бердичевский и Конотопский коши, и дивизии Болбочана и Натиева. Я напомнил ему, что так же он преувеличивал силу Ц. Рады перед большевистским наступлением, а в результате пришлось самому бежать в Бердянск; так же будет и теперь, потому что сердюки, если не станут на сторону гетмана, то разбегутся по домам, стрельцы уже уехали в Галицию, Бердичевский кош идет на Холмщину, а армия Болбочана и Натиева сдерживают большевистские банды на границе с Совдепией, которая во время мятежа у нас наверное пошлет сюда красноармейскую силу и в результате погибнет Укр. держава. Мы настаивали, что надо держаться с гетманом, но организовать свое национальное правительство и созвать сейм, который решит — должен быть гетман, или нет. Но В.К. и его единомышленники в один голос начали кричать, что в то время, когда по всей Европе побеждает демократия, когда уже в берлинском парламенте заседает совет рабочих и солдатских депутатов, нечего и думать, чтобы у нас остался во главе государства кретин, который самовластно делает, что хочет.

Я доказывал, что такой же кретин Николай II-й сидел во главе могущественной России, а когда не стало его, распалась и Россия; так же будет и у нас: если не станет гетмана, то не станет и Украины, и я боюсь, что вместе с ней погибнет и наша интеллигенция, а больше всего, говорю, я боюсь, что могут расстрелять и Вас, Владимир Кириллович.

Здесь Винниченко подпустил мне гадючку, говоря, что я предпочитаю сидеть под гетманской крылом, чтобы не было уничтожения помещичьих усадеб. На это я ответил, что он сам еще недавно звал помогать гетману строить державу и не раз ходил на беседы к гетману и меня упрекал, что я отказался от портфеля; в конце концов я заметил, что лучше было бы, если бы он сидел в кабинете и писал, чем вести такую политику, потому что это кончится тем, что может погибнуть и он, и много нашей интеллигенции, но Винниченко ушел, не переубежденный мной, тем более, что большинство присутствующих поддерживали его. Не выросли мы еще из возраста абсолютизма и единовластия: в Н. союзе В.К. своим пылом, своей силой подавляет, угнетает всех, и никто не имеет смелости ему перечить; недавно один эсдек выразил свое удивление, что даже эсефы, люди солидные, разумные, не могут сбить его с тропы, на которую он ведет всех в Н. союзе. А натура у В.К. абсолютно автократическая, которая не переносит инакомыслия, особенно конкуренции себе. Когда сегодня я высказал мнение, что в будущем сейме, наверное, Грушевского выберут президентом или гетманом, то это очень не понравилось ему, и он начал доказывать, что Грушевского народ не любит и не верит ему. А когда я рассказал, что вчера на лысенковском концерте публика встретила выпущенного из тюрьмы Петлюру бурной овацией, потому что он приобрел большую популярность, будучи военным министром, то Винниченко заметил: «Да, он приобрел себе популярность своими циркулярами, а не делом». К сожалению, вот это его огромное тщеславие может много наделать беды Украинской державе и погубит его самого. Действительно, лучше было бы, если бы он был только писателем, а не лез в политику! Очевидно, в гетманском штабе известно о настроении Н. союза, потому что сегодня уже во всей Украине объявлено военное положение, но гетман не решается арестовать президиум Н. союза, боясь, что за ним стоит вся организованная Украина, и это может вызвать бурю.

Позавчера министр внут. дел Рейнбот, вызвав председателя Н. союза Винниченко и бывшего председателя Никовского, сказал им, что правительство не разрешит Национальный конгресс^{393}, который созвал Н. союз на 17 ноября и просил оповестить провинцию, чтобы делегаты не съезжались на конгресс. Почему «Протофису» и хлеборобам можно было съезжаться, а украинцам — нет, Рейнбот ответил, что конгресс сейчас может вылиться в смуту, а через месяц — через два правительство ничего не будет иметь против созыва конгресса. На это Винниченко и Никовский заметили, что уже поздно оповещать делегатов, но Рейнбот сказал: «Правительственный телеграф к Вашим услугам». Его поблагодарили за это и ответили, что правительство может делать с конгрессом, что находит нужным, а президиум откладывать конгресс не будет; тогда Рейнбот сказал, что он об этом доложит Совету министров, а тем временем Стебницкий и Леонтович говорят, что он об этом не докладывал; а он наверняка свой запрет объяснил гетману и протофисной части кабинета тем, что конгресс будет состоять из укр. большевиков. После запрета конгресса украинские министры, посоветовавшись вместе с Винниченко, заявили вчера гетману, что они при такой политике министра внут. дел не могут оставаться в кабинете и должны будут подать в отставку, но на гетмана это не произвело никакого впечатления, очевидно, он уже был к этому подготовлен. Он ответил, что конгресс сейчас не время собирать, потому что он остро поставит вопрос о независимости Украины, а тем временем Антанта решительно заявила, что она стоит за федеративную Россию, и украинцам не следует выступать против этого, потому что на стороне Антанты сила. На жалобу о том, что Рейнбот не выпускает арестованных без суда украинцев, не хочет пересмотреть дела вывезенных немцами в Бялу украинцев, посоветовал поднять этот вопрос на Совете министров. Сегодня перед заседанием Совета министров наши министры должны обсудить — подавать ли им в отставку, или нет. Сегодня же Никовский, Мациевич, Прокопович от эс-ефов и делегаты от хлеборобов-демократов пойдут к гетману в последний раз уговаривать его, чтобы он принял четкую украинскую ориентацию, потому что двойная политика никого не удовлетворяет и приведет к восстанию и развалу Укр. державы. Завтра услышим о результатах. Думается мне, что гетман, как человек безвольный, без украинских традиций и воспитания, не решится выбрать четкое украинское направление, а в результате будет выход наших министров из кабинета, захват всего правительства протофисовцами и конец украинской независимости. А если Национальный союз предпримет какое-то активное выступление против гетмана, то россияне этим воспользуются для разгрома украинской интеллигенции и останков государственности.

Итак, из напечатанного гетманского ответа (грамоты^[78])^[79] ясно видно, что Украинская держава закончила свое независимое существование!

Правда, фактически она закончила свое существование еще 29/IV, так как с этого числа она существовала только формально, а по сути протофисное гетманское правительство, под защитой немецкой силы, вело систематическую борьбу с украинством, но все же я до сих пор думаю, что гетман был искренним самостийником, а только неосознанно служил куклой в руках «Протофиса», которую они выставили вместе с Гренером и К^о, чтобы обмануть берлинское правительство, которое следовало Брестскому соглашению, о чем я не раз писал в этих записках. Но я думаю, что если бы украинцы были мудрее, то можно было бы за это время многое сделать для украинизации нашей жизни; по моему мнению, не надо было и вчера подавать нашим министрам в отставку, лучше было бы оставаться, пока их не выбросили бы из кабинета, на что, видимо, протофисяне и не решились бы; тогда Антанта застала бы у нас хоть наполовину кабинет украинским, а теперь украинцы сами сдали позиции.

Гетман, очевидно, увидел уже, наконец, что его обманули, что разные русские офицерские организации захватят власть, и думал спасти свое положение организацией казачества, аграрной реформой и буквально ежедневно подгонял Леонтовича скорее опубликовать как можно более демократичную реформу, но уже все это было «zu spät», как говорили немцы украинцам. Я думаю, что положение гетмана теперь совсем неуверенное. До сих пор он держался только на немецкой силе, его не поддерживали ни землевладельцы, которые его посадили на гетманство, ни даже «Протофис», считая его «украинским шовинистом», как я это собственными ушами слышал от одного помещика; и русские его только терпели пока что и использовали для себя; об украинских кругах и говорить нечего — почти все партии были против гетмана главным образом за его невнятную или двойственную политику. Если Антанта теперь намекнет только, что она не признает этого «немецкого ставленника», то его моментально свергнут, а с ним исчезнет из политического лексикона и слово «Украина».

Теперь еще говорят, что Украина должна войти в федеративную связь с другими частями бывшей России и помогать составить «великую Россию, но на федеративных началах», а если свергнут гетмана, то не будет и этой формальной Украины, а будет «Юго-Западный край», «Новороссия», «малороссийские губернии» (Полтавская, Черниговская и Харьковская), которые просто составляют части «Великой России». Хоть бы не свергли гетмана до Мирной конференции, чтобы там все-таки фигурировала «Украина». чтобы она осталась, как однородная территория, хоть с русским правительством; а потом, со временем, украинский народ таки вольет в эту форму украинское содержание. А если не будет и этой формальной Украины, то долго, долго придется бороться, работать, чтобы ее обрести. Вспомним Польшу во времена последнего раздела. Массы тогда были такие же равнодушные к своей державе, как и наши теперь, а господствующие классы точно так же, как и у нас теперь, за редким исключением, не имели никакого патриотизма и продавали свое государство соседям за кусок гнилой колбасы. И сколько надо было полякам потратить труда и пролить крови, чтобы приобрести общую свидомость и наконец дождаться своей державы. Если у нас останется Украина хоть в форме территориальной автономии, то не через 125 лет, как поляки, а может через 25, из территориальной Украины мы сделаем национальную, надо только все силы направить на народное просвещение, чтобы из неграмотной массы сделать свидомых, зрячих людей.

Только что приходил один товарищ Льва и рассказал, что президиум Национального союза выехал в Белую Церковь, где еще есть галицкие стрельцы, и оттуда должен поднять восстание по всей Украине, и наверняка на днях Киев будет отрезан отовсюду, потому что начнется железнодорожная забастовка.

Если это правда, то в Украине снова разгорится пожар большевизма, возможно, что сюда хлынут и из Московии большевики, ибо немецкая армия, видимо, будет соблюдать нейтралитет, тогда Украину превратят в полную руину… Снова придется переживать те ужасы, что мы уже переживали в январе, потому что на скорый приход войск Антанты что-то мало надежды; говорят, что и у них уже начинается большевистское движение. А если и придут войска Антанты, то все укр. движение они сочтут большевистским, и это, очевидно, будет не в пользу украинской государственности, в интересах которой Н. союз поднимает восстание.

Чтобы узнать о том, что происходит, ходил вечером в Укр. клуб, но никаких определенных сведений не добыл. Говорят, что молодежь уезжает в Белую Церковь, где организуется военная сила, которая должна выступить против правительства; говорят, что железнодорожники готовятся к забастовке и вооруженному выступлению, но это все «говорят», а определенно только то, что «добровольческая» армия дружно выступила против сходки в университете студентов-русских и без предупреждения начала стрельбу, в результате которой 9 душ студентов убиты на смерть и много ранено, а тем временем студенты тоже выступали в интересах «единой», но только не монархической, а демократической России. Определенно и то, что отряд «добровольцев» приходил днем в Укр. клуб искать президиум Н. союза, но, никого не найдя, ушел. Сегодня утром варта срывала наклеенные ночью прокламации от Директории Укр. Народ. Республики^{394}, подписанные председателем Винниченко и членами: с-деком Петлюрой, с-эром Швецом и Андриевским (самостийником).

Но на улицах все спокойно, никаких забастовок и демонстраций нет, хотя все чего-то ждут. Говорят, что из Белой Церкви должны прийти Сечевые стрельцы, а с Черниговщины болбочановцы и т.д. Так люди обманывают и себя, и других, а кроме большевистской анархии, Директория ничего устроить не сможет.

Вчера на улицах расклеивали контрпрокламации на двух языках от организации хлеборобов-собственников с Н.Н.Устимовичем во главе, которые в свое время посадили гетмана.

На улицах тихо, спокойно; говорят об арестах среди рус. меньшевиков, среди Бунда^{395}; пока украинцев не трогают, а если начнется восстание, то, видимо, тогда украинцев будут арестовывать без разбора.

Вчера я встретил А.Я. Шульгина, болгарского посла, который мне рассказал, что когда он рассказал гетману о своих переговорах с антантовскими агентами в Болгарии, и что Антанта ничего не имеет против независимой Украины с гетманом во главе, то он, опустив голову, грустно ответил: «Если бы я об этом знал четыре дня назад!» и стал упрекать Шульгина, что тот не подавал никаких вестей из Болгарии, а Шульгин оправдывался тем, что он ничего не знал о том, что здесь происходит, и даже о революции в Германии узнал только в Одессе. В конце концов гетман сказал Шульгину: «Вы историк и когда будете писать историю сего момента, то заметьте себе, что предателем я не был».

И я полностью верю ему. Будучи человеком честолюбивым, он охотно согласился быть гетманом, когда землевладельцы, договорившись с Гренером, посадили его на гетманство, но в ответ на призывы Устимовича и Василенко украинцы не захотели признать его, а укр. эсеры даже начали подстрекать народ на восстание против него. Гетман должен был опираться на немецкую силу и на те круги, которые его выбрали, и вести какую-то двойную политику; но все-таки он не терял надежды, что украинская интеллигенция примирится с гетманством и пойдет к нему работать. Он призвал к себе в генер. секретари Михновского, уговаривал эсеров брать портфели министерские, но Национальный союз с самого своего рождения отнесся враждебно к гетману, а когда председателем союза был избран Винниченко, то все умеренные элементы предрекали, что Н. союз будет новым изданием Ц. Рады и наделает много вреда. И действительно, когда гетманское правительство шло на уступки, давало по одному, по два портфеля украинцам, то союз относился враждебно к тем украинцам, кто изъявлял желание принять их, а Д.И. Дорошенко, который взял портфель, Винниченко называл не иначе, как «мерзавцем», «предателем» и т.д. Наконец, когда германская власть ослабла, и министры-кадеты выступили с известной запиской, то гетман предложил украинцам пять портфелей, и уже появилась было определенная надежда, что правительство выберет четкий национальный курс, но группа левых элементов Н. союза — под руководством Винниченко так воспылала, что решила свергнуть гетмана и принять меры, чтобы сразу вся власть перешла в их руки. Гетман, не имея уже поддержки в лице немецкой силы и видя, что Н. союз решительно настроился сбросить его с гетманства, всецело бросился в объятия «Протофиса» и добровольцев, которые требовали четкой объединительной политики, которой по их словам требует и Антанта. Вот такой дорогой, по моему мнению, гетман от самостийности пришел к федерализму, а затем, видимо, дойдет и до командующего какой-нибудь русской армией, если его добровольно свергнут с гетманства. А все это наделала бестолковая политика Грушевского, затем Гренера, и Кистяковского, а наконец — и Винниченко.

Только что услышал, что арестовали П.И.Зайцева, который ни к какой политике не имеет отношения, а вся его вина в том, что он летом жил на одной даче с Винниченко. Говорят, что арестовали А. Сергеевну, сестру М.С.Грушевского; если это правда, то значит и М.С. должен был бежать, хоть он ничего общего после переворота 29.IV с политикой не имел, а сидел себе над историей, никуда не показываясь. У А.В.Никовского был обыск, но его не арестовали, потому что он дома не ночует. Вот, пострадает человек за чужие грехи: он, не соглашаясь с политикой президиума Н. союза, перестал ходить туда; но вообще эсефы сделали ошибку, что официально не вышли из союза, как это советовал им сделать С.А. Ефремов. Говорят, что много арестовано офицеров-украинцев. В городе тихо, пусто, но у всех настроение нервное.

Вчера на «понедельнике» у меня было всего три души, и те не одновременно. Самым первым прибежал В. Константинович (Королив. — Ред.) и рассказал, что добровольцы реквизировали укр. клуб и просвиту, грубо разогнав публику, вначале пересмотрев паспорта, а у кого не было документов, тех задержали; он ездил к Науменко просить заступиться, но того не застал дома. Затем пришел Б.А.Кистяковский, который рассказывал, что в минувший вторник, услышав, что приехал Игорь, он пошел к нему. Игорь ему рассказал, что он, узнав от Натальи Геркем о намерении Винниченко свергнуть гетмана, объединившись с большевиками, сообщил об этом гетману, но тот сначала не верил, говоря, что он считает Винниченко честным человека, и если действительно были бы такие намерения у союза, то Винниченко сказал бы открыто.

Б. Александрович говорит, что он и слова не сказал Игорю о том, что Винниченко говорил в прошлый понедельник у меня. Может и так, а может и не так. Во всяком случае Игорь, очевидно, убедил гетмана, что надо предупредить восстание Н. союза и самому сделать переворот, не дожидаясь, пока съедутся делегаты Н. союза на конгресс и объявят гетмана свергнутым. Очевидно, гетманские круги ожидали опасности от конгресса, а потому и решительно его запретили. А когда наши министры упорно добивались разрешения его, то заподозрили и их в контакте с Н. союзом. Вышло величайшее недоразумение, и я удивляюсь, как наши министры не видели всей опасности, которую должен был внести конгресс, и вопрос о нем сделали министерским. Очевидно, на совещании у Винниченко он заверил их, что конгресс не выступит резко против гетмана, и они поддались его красноречию, запалу и согласились подать в отставку, если будет запрещен конгресс; а между тем, они, как эсефы, слышали, что Винниченко, под влиянием Никиты Шаповала, готовится к восстанию против гетмана, но Винниченко заверил их, что они уже отказались от мысли о восстании. Кстати о Шаповале. Этот сумбурный, но талантливый и горячий демагог все время кричал о необходимости восстания и своей горячностью и верой в успех заразил и Винниченко, а когда его выбрали от эсеров в Директорию, то испугавшись, отрекся, и на его место выбрали проф. Швеца, которого теперь всем жаль, потому что он, говорят, очень ценный человек как профессор Укр. университета. Петлюра выскочил неожиданно. Во вторник, когда я встретился с ним и рассказал о бессмысленных замыслах Винниченко, то Петлюра вроде бы совершенно искренне высказался, что Винниченко постоянной мысли не имеет, что он увлекается моментом, еще недавно искренне готов был вместе с гетманом строить Украину, а теперь под влиянием Шаповала уже идет против гетмана и готов для этого даже с большевиками объединяться. Что это восстание и его Петлюру, поставит в такое положение, что ему придется бежать, потому что если что-то поднимется, то все будут говорить, что это поднял Петлюра. И действительно теперь все так говорят. Но как Петлюра оказался в Директории, мне непонятно. Очевидно, что и его как прирожденного авантюриста, заразили верой в успех, потому что все они уверены были, что моментально расправятся с добровольцами, потому что немцы будут соблюдать нейтралитет, а может еще и будут помогать повстанцам. А между тем, говорят, что немцы получили радиотелеграмму не допустить никакого восстания против существующей власти и уже разоружили сечевиков, то есть единственную надежду повстанцев. Теперь повстанцы разойдутся по всей Украине и будут подстрекать народ, в надежде на помощь из большевистии и в результате вернут Украины в руину. Теперь надежда только на войска Антанты, которые восстановят спокойствие, как весной немцы. А что будет с Украиной? В самостийность я давно перестал верить, если бы хоть какая-то автономия сохранилась, а если и ее не дадут, то одна надежда на школу и вообще на культурную работу, о чем я все время говорю; только это есть определенный способ создать Украину, а всякие восстания ведут только к деморализации, к руине и анархии, но таким честолюбцам, как Винниченко, Петлюра, это безразлично, им — лишь бы их имя везде звучало, чтобы шла о них слава; к такой категории людей относится и Грушевский, хотя он на целую голову выше всех современных украинцев, о чем я не раз уже говорил. А если бы им удалось дорваться до власти, то они моментально начнут друг против друга интриговать, подкапываться, чтобы каждому быть первым, как мы это видели во времена Ц. Рады; удивительно, как это еще Порш не примкнул к их компании; или он не верит в успех, или из-за того, что репутация его подмочилась, когда он был в министерстве Голубовича, и теперь ему мало кто верит. Третьим вчера пришел В.К. Прокопович, на которого я напустился, обвиняя во всем эсеров, которые знали о намерениях Винниченко и не протестовали громко, из-за чего погибнет много народу, и дело укр. государственности откладывается на десятки лет. Прокопович оправдывался тем, что они пытались сдержать Винниченко и К^о, угрожали выйти из союза, или пусть они делают не от имени союза, и тем заслужили от Шаповала репутацию предателей. Шаповал многим рассказывал, что он разработал замечательный план, по которому можно было бы в одну ночь захватить гетмана со всем его правительством, а предатели эсефы воспрепятствовали этому, а потому эсеры, эсдеки и самостийники помимо союза пойдут на восстание. Таким образом, слухи о восстании давно ходили по Киеву и в конце концов дошли до правительства, что и вызвало переворот 15/ХІ ноября. Вообще не доросли мы еще до своего государства; еще надо поучиться в своей школе, чтобы сделать народ сознательным; еще надо пройти через стадию шовинизма, как поляки, или украинцы в Галиции; очевидно, еще придется и много крови пролить, потому что молодежь по своей горячности не выдержит долгого эволюционного пути.

Сегодня везде по городу одни с большой радостью, другие с грустью рассказывают, что Петлюра уже занял Жуляны, или даже Пост-Волынский, то есть, что он уже в 12 верстах от Киева. Но не желая уличного боя и невзирая на то, что немецкий солдатский комитет постановил не допустить боя на улицах Киева, армия Петлюры окружает город в кольцо для осады. Говорят, что, кроме Сечевых стрельцов, к нему сбежалась масса народа. Имя Петлюры было почему-то очень популярное, а теперь стало просто каким-то легендарным. Во время борьбы с московскими большевиками, те сами в своих газетах провозгласили это имя, называя его буржуазным генералом, который был во главе всего укр. войска и считая его самым большим своим врагом. Когда они завладели Киевом, то нескольких человек расстреляли под именем Петлюры, что дало основу для легенды, Петлюру «и пуля не берет». Теперь рассказывают, что когда «буржуи с гетманцами посадили Петлюру в тюрьму, то он сидел, пока не пришла ему пора, а потом стены перед ним развалились и он вышел, и теперь всех зовет на восстание», и люди вооружаются чем попало и спешат к «батьке Петлюре», которого уже наделили и огромной физической силой. А в действительности Петлюра маленький, худенький, белокуренький, с бабьим достаточно приятным, безусым лицом, только голос у него красивый и язык хорошо подвешен, как говорят. Нынешнее правительство и русская пресса тоже наделяют Петлюру какой-то чрезвычайной моральной силой и считают организатором восстания, между тем, в действительности, организаторы только воспользовались его популярным именем, душой же восстания до сих пор был Никита Шаповал, который вдохновил и Винниченко, но в последнюю решительную минуту испугался и где-то спрятался в Киеве.

Говорят, что к Петлюре еще идут из Галиции семь тысяч стрельцов и с Черниговщины — Болбочан, которого Петлюра повернул на Харьковщину, чтобы не допустить донцов и добровольцев с Кубани на помощь гетману. Рассказывают как факт, что Палтов виделся в ресторане «Континенталь» с Никовским и от имени гетмана предлагал ему стать посредником между ним и Директорией и соглашался уже на большинство украинцев в кабинете министров и на четкий национальный курс, но Никовский отказался, говоря, что хотя он и не имеет связи с Директорией, но думает, что только тогда украинцы успокоятся, когда гетман и добровольцы уедут себе из Киева. Действительно, добровольцы очень возмутили против себя всех украинцев реквизицией Клуба и «Просвіты». Но еще неизвестно, чем это все закончится. Может быть, придут донцы, может быть, румынская армия скоро дойдет сюда, потому что она перешла Днестр и по приказу Антанты начнет усмирять большевиков, которыми все считают повстанцев. И действительно, народ, освободившись от гетманской варты и немцев, начнет вырезать всех зажиточных людей, считая их сторонниками старого строя, которые посадили гетмана и расстреливали и грабили народ. И действительно, со стороны панов это был тот же самый большевизм, только справа, которым увлечено было прошлой зимой крестьянство. Характерно, что почти везде, после прихода весной немцев, безработные большевики поступали на службу в варту и в частные помещичьи карательные отряды, которые издевались, пытали и сдирали с народа в десять раз больше, чем в действительности было нанесено вреда, а теперь народ будет мстить виновным и невиновным и поднимется на селе страшная резня, тем охотнее пойдет народ на это, потому что Петлюра в прокламациях зовет к восстанию против помещиков.

Вчера был у меня член Пирятинский управы, который говорил, что крестьяне не отличают хлеборобов-демократов от хлеборобов-собственников и будут резать и жечь и тех, и тех. А это же руина всего края! А уже так было, казалось, близко к полному согласию между укр. обществом и гетманом, но крайне правые и крайне левые разбили это согласие и ввергли Украину вновь в пожарище, в гайдаматчину. Теперь кто бы ни выиграл дело, а украинская государственность проиграла. Если выиграют правые, то будет «единая самодержавная черносотенная Россия», а если верх одержат повстанцы, то будет «единая большевистская тоже самодержавная Россия», а Украинской державы уже не будет на много лет. Федеративной Россия не может быть, потому что московский народ привык быть, «хозяином земли русской», и будь то черносотенец, или кадет, или большевик — каждый из них захочет по-прежнему господствовать над «инородцами», к которым еще Столыпин причислил и нас. Россия может быть только или под Романовым, или под Лениным, другой я себе не представляю!

В газетах есть сведения, что петлюровские «банды» ночью доходили до Демиевки и там разбросали прокламации, но их отогнали, действительно ночью слышно было далекую стрельбу. В городе тихо, спокойно, на перекрестках улиц стоят патрули по три человека из призванных офицеров в гражданской одежде с винтовками. Кто-то распространяет слухи, что Петлюра договорился с немцами и ему разрешено войти сегодня в Киев, но только без пушек, чтобы не причинить вреда городу; но прошел день, а ничего не слышно. Гетманское правительство точно так же, как в январе Ц. Рада, не имеет никакой армии, и набирает добровольцев из студентов и гимназистов, а вся надежда у него на то, что немцы не пустят Петлюру, а тем временем подойдет Антанта, или донцы, или добровольцы с Кубани. А тем временем вне Киева, говорят, уже началась анархия: Харьков объявил свою республику, в Екатеринославе и Одессе власть перешла к демократическим думам; по селам началась резня… Ох, не убежала-таки Украина от большевизма! Говорят, что местные большевики и укр. левые эсеры в прокламациях пишут, что когда «буржуазный» укр. Национальный союз и гетман съедят друг друга в борьбе, тогда наступит «социалистическая республика», то есть власть перейдет «советам» или «советам» рабочих депутатов. Тогда и у нас наступит такой «рай», как в Московии…

Сегодня целый день слышны пушечные выстрелы в направлении Жулян. Одни говорят, что Петлюру окружают со всех сторон добровольцы: одесский, житомирский отряды напирают сзади, а киевские добровольцы расстреливают его из пушек. Другие рассказывают, что у Петлюры до 6-ти тысяч стрельцов и черноморцев (Бердичевский кош) и более 40-ка тысяч крестьян, и у него более 20-ти больших пушек и он окружает со всех сторон Киев. Немецкому делегату вроде бы Петлюра сказал, что он не посмотрит на немцев, и когда окружит Киев, то начнет бомбардировку, а если немцы не хотят пострадать, то пусть разоружат добровольцев и вывезут их из Киева. На это предложение Петлюры вроде бы немцы ответили, что если Петлюра займет Пост-Волынский, и ясно будет, что добровольцы неспособны защитить Киев, то чтобы не дать разрушать город, они разоружат добровольцев. Не очень я доверяю этим слухам, а тем временем поживем — увидим. Боюсь, что если эти слухи и правдивы, то Петлюра не сможет удержать босоту от анархии и начнется резня везде по Украине, а в Киеве, может, стрельцы и немцы и не допустят до разгрома. Если же Петлюру разобьют до прихода Антанты, то тогда добровольцы вырежут укр. интеллигенцию в Киеве. Вся надежда тогда на Антанту, которая не должна допустить, чтобы издевались над мирной публикой.

Сегодняшние газеты сообщают, что Петлюра не только не взял Пост-Волынский, а что его отбили аж за Жуляны, и действительно теперь уже канонады не слышно. В городе рассказывают, что немецкий совдеп продал добровольцам за несколько миллионов артиллерию, которой и отбили Петлюру. Рассказывают, что ночью гетманская варта должна была захватить гетмана, но нашелся какой-то офицер, который рассказал все, и уже расстреляно 12 душ заговорщиков и многих арестовывают. Когда я возвращался из города, то услышал, что на Подол никого не пропускают, что туда везут пулеметы и 3-х дюймовые пушки и там идет бой, но неизвестно, с прихожими повстанцами, или с местными. Если это правда, то вернее всего, что это какой-то отряд крестьянский наступает на Киев, так как местные рабочие враждебно относятся к Петлюре, который в январе сражался с большевиками, и вообще все население Киева предпочитает единую Россию, пусть черносотенную, лишь бы не Украину, в надежде потом черносотенную переделать на другую — соответственно своим взглядам: кто на федеративную, кто на автономную, а кто и на «советскую».

Главнокомандующий добровольческой армией на Украине, или как все говорят «диктатор» выпустил такое «Воззвание», которое привожу в оригинале.

Из этого «воззвания» видно, как «добровольцы» смотрят на Украину, и чего можно ожидать, если они захватят власть. Одна надежда на Антанту, которая, видимо, не думает, что «каждому человеку понятно, что есть только один русский народ», а знает, что укр. народ хочет самоопределения по формуле Вильсона.

Вчера объявлено «осадное положение» в Киеве, и по городу можно ходить только с 6 утра до 9 вечера. Говорят, что это вызвано тем, что минувшей ночью были на время захвачены неизвестно кем некоторые полицейские участки и добровольческие бюро, в которых забрали списки добровольцев, но немцы быстро восстановили порядок; так же отбиты повстанцы и на Подоле, но подробностей я еще не слышал, а в газетах об этом ничего нет. Сегодня снова слышна пушечная стрельба, как далекий гром, в направлении Жулян. Очевидно, добровольцы своими силами не смогут ликвидировать восстание и, если не дождутся войск Антанты, то воспользуются немецкой армией, потому что немецкий «совдеп», говорят, за деньги охотно им поможет. Как Гренер и К^о считали все укр. национальное движение социалистическим, с которым надо бороться и не надо допускать украинцев к власти, так и «совдеп» считает его 6ольшевистским, которое надо скорее ликвидировать. Вообще судьба немцев в жизни украинского народа за этот год будет навеки памятная: не понимая укр. национального движения, они осознанно, или скорее неосознанно, все время своего пребывания на Украине поддерживали врагов украинской государственности, в ущерб украинскому народу.

Вчера В.К.Королив, по собственной инициативе, поехал в Б.А. Кистяковскому и повел с ним примерно такой разговор:

— Я не принадлежу ни к какой укр. партии, но считаю себя членом умеренного укр. общества, которому небезралично, будет существовать Украина или нет. Ваш брат Игорь А. не раз высказывался как украинский самостийник, поэтому, вероятно, ему небезразличны украинские интересы; он теперь должен видеть, что победа добровольцев приведет на какое-то время к гибели не только дела укр. государственности, но даже и культуры, а потому очень желательно было бы, чтобы И.А. принял меры, чтобы добиться какого-то согласия между гетманским правительством и Директорией. Я не знаю, на каких именно условиях, потому что не являюсь каким-то и чьим-то посланцем, но мне думается, что если гетман пойдет на согласие, то, зная Петлюру, я считаю возможным уговорить его для блага Украины остановить восстание, хотя, может, Винниченко, как человек горячий, и не захочет этого сделать.

На это Богдан Александрович ответил, что вроде бы Игорь А. сам очень сожалеет, что все сложилось так несчастливо, что он переполошился из-за замыслов Винниченко сбросить гетмана, войдя в согласие с большевиками и поверив, что Антанта высказалась вроде бы решительно против независимой Украины, уговорил гетмана объединиться с добровольцами, а теперь Келлер ни во что ставит и его, и гетмана, и, несомненно, если ликвидирует дело восстания, то сбросит гетмана и его, Кистяковского, так как и теперь уже его и Науменко считают вредным элементом в кабинете министров и вскоре выкинут. Богдан Александрович считает, что уже поздно и бесполезно принимать какие-то меры, потому что вся власть в руках добровольцев, однако он попробует поговорить с Игорем. От Кистяковского Владимир Константинович, захватив с собой В.Д.Петрушевского, поехал к П.Я. Дорошенко и сделал ему такое же предложение. Дорошенко поблагодарил за доверие и обещал сейчас же поговорить с гетманом, которого он считает человеком безусловно честным и искренне преданным Украине, но тоже считает, что ничего из этого не выйдет, ибо военная власть, как везде, хочет довести дело до «победного конца», которого надеется достичь через день-два. Однако он сейчас поедет к гетману и будет с ним говорить, потому что знает, что гетману дороже всего Украина, но очевидно, что Директория должна на несколько лет уехать с Украины, иначе нельзя будет навести порядок на Украине.

Этот разговор был около 4-х часов, а в 7 ч. В.А.Писнячевский приезжал к П.Я. Стебницкому по поручению П.Я. Дорошенко, не согласился ли бы тот организовать кабинет, если бы между гетманом и Петлюрой было бы достигнуто какое-то соглашение, но с условием, чтобы из этого кабинета остался хотя бы Науменко, тогда как Королив говорил Дорошенко, что из этого кабинета надо оставить непременно И.Кистяковского.

Не знаю, согласился ли И.Кистяковский поговорить с гетманом и говорил ли с ним Дорошенко, но ответа нет никакого. Для меня ясно, что гетман, хотя и раскаивается во всем том, что он сделал, но у него не хватит духа пойти на соглашение с Директорией, потому что тогда надо решительно выступить против добровольцев, а значит, рисковать своей жизнью. Другие же говорят, что если бы гетман искренне хотел украинской державы, то он мог бы сойтись с немецким совдепом, а тот, как когда-то немецкие ландскнехты, за деньги будет служить каждому, кто больше даст. Служат же теперь немцы у добровольцев возле пушек, получая по 100 руб. в день и какое-то обеспечение для семьи на случай смерти. Так по крайней мере со слов немцев рассказывал один земский врач, который вчера проехал через фронт в Киев. Интересно, что когда в одном совершенно пустом селе под Киевом он встретил одного крестьянина, своего пациента, тот ему шепотом пояснил, что «сам Грушевский с Петлюрой идет и ведет за собой Центральную Раду, сбрасывать гетмана». Итак, рядом с Петлюрой начинает звучать и имя ни в чем не повинного Грушевского, а о Винниченко никто в газетах не обмолвится! Хотя это и обида ему огромная, но это хорошо в случае ликвидации восстания: если захватят Директорию, то вся вина падет на Петлюру и, может хоть Винниченко останется жив. Смерть такого талантливого писателя была бы большой утратой для Украины, а Петлюра живой меньшее значение будет иметь, чем мертвый, потому что после смерти он станет нашим Костюшко, героем первого восстания за независимую Украину.

Ни из газет, ни из разговоров ничего нового не слышно, кроме того, что П.Я. Дорошенко, вроде уже после беседы с гетманом, разговаривал с Л. Н. Черняховской и спрашивал ее о настроении укр. общественности и о том, как бы она отнеслась, если бы гетман предложил Стебницкому сформировать кабинет и поручил ей уговорить П.Януарьевича, чтобы тот не отказывался, но на каких условиях — неизвестно. Вчера реквизировали Укр. государств. университет^{397}. Итак, до сих пор уже реквизировали Академию наук, Клуб, «Просвіту», кооперативную школу для взрослых, где едва не постреляли слушателей, реквизировали университет, а вскоре, несомненно, реквизируют и 1-ю гимназию под лазарет, потому что он когда-то был в том помещении, а новые земства отменят школы. Вот какие результаты дало восстание в сфере просвещения, а в сфере экономической даст полную руину, потому что теперь будто ураган проносится по Украине, повергая и сжигая все, что зажиточнее среднего крестьянина! Крестьянство мстит панам за реквизиции и контрибуции, безбожно с него содранные, а хлеборобов вырезают за выбор гетмана. Несчастная Украина, пришлось ей вновь переживать руину, как в XVII веке, а дальше возможно, что и Польша пошлет свои легионы спасать польские землевладения на Правобережье и в результате снова разорвут Украину на куски. Все возможно, потому что у нас нет государственных голов, а все какие-то шаповаловские…

Всю ночь и целый день страшная канонада, аж стекла звенят; говорят, что это немцы отбивают Петлюру от Киева.

В газетах есть сенсационный приказ гетмана, которым увольняется главнокомандующий Келлер и вместо назначен некий генерал кн. Долгоруков^{398}. Что это оно значит? Может, это — следствие ответа Стебницкого, который сказал, что пусть сначала гетман отставит от себя добровольцев и начнет Переговоры с Петлюрой, тогда он согласится сформировать кабинет. Есть слух, что будто бы П.Я. Дорошенко должен ехать к Петлюре, но мне как-то не верится, потому что Директория решительно поставила гетмана «вне закона» и не захочет с ним говорить, а послала Антанте воззвание, которое мне обещали достать, в котором объясняет причину восстания и отмежевывается от большевизма. В екатеринославских газетах, которые уже выходят без цензуры, приведен приказ Петлюры о самом категорическом запрете разорения помещичьих экономий и резни помещиков.

Канонада немного утихла, только слышно, как далеко гремит; говорят, что немцы отбили Петлюру от Киева и обещают за три дня ликвидировать восстание. Может, и разобьют они армию петлюровскую, но не скоро ликвидируется восстание, которое уже охватило всю Украину, и много немцев поляжет, потому что озлобление против них огромное, а страха уже нет такого, какой был весной. Если бы хоть войска Антанты скорее пришли, чтобы русские добровольцы не издевались над украинским народом. Тяжелые времена переживает Украина: Буковину уже заняли румыны; скоро, видимо, и поляки захватят Галицию, потому что у них войск много в крулевстве, а галичанам с Украины никто не поможет.

Сегодня в «Киевской мысли» напечатано сообщение о перемирии немцев с Петлюрой.

Говорят, что бой под Белогородкой, в котором и немцы, и Петлюра потеряли много народа, привел обе стороны к переговорам. Представляю себе, в каком теперь положении гетман и добровольцы, когда без них решается дело, да еще когда добровольцы должны сидеть в Киеве, не выходя из него, а чтобы они не издевались над украинцами, немцы по договору, взяли их под свою защиту от гетманского правительства и добровольцев. А этот пункт не лишний, потому что добровольцы не остановятся ни перед чем, чтобы отомстить украинцам за свой стыд и могут вырезать выдающихся украинцев, как вырезали, как говорят, все мужское население в с. Борщаговке за то, что тамошние крестьяне убили тридцать трех добровольцев, которые, напившись, лезли к девушкам, и которых вчера так торжественно хоронили с венками, увитыми трехцветными лентами. Говорят, что почти все укр. партии и профессиональные организации ходили в немецкий «совдеп» с протестом против участия их в междоусобной борьбе; протест «хлеборобов — мелких собственников», которые откололись от «хлеборобов-собственников», но ничто на немцев не действовало, пока их не побили под Белогородкой, где они, говорят, потеряли убитыми и ранеными до тысячи душ.

Привожу из «Киевской мысли» сведения о мерах гетманского правительства^[80].

Очевидно, гетман не имеет никакой охоты мириться с Директорией и возлагает все надежды на Антанту. Да хоть бы она скорее пришла и помирила обе стороны, потому что если эта война продлится дальше, то Украина чисто разрушится. Но возможно, что Антанта сбросит и гетмана, а тогда и о федерации не будет речи, потому что Антанте, как говорят, нужна единая Россия, которая якобы им гарантирует их капиталы, вложенные в «займы», а единая Россия, по моему мнению, может быть только самодержавной.

Газеты пишут, что одесский франц. консул Энно^{401} по прямому проводу приказал германскому командованию обязательно погасить укр. «большевистское» движение, и якобы немцы обещали ликвидировать петлюровское восстание. Но в городе почему-то не верят этому и надеются, что Петлюра не сегодня-завтра войдет в Киев. Я, грешный человек, этому не верю, я думаю, что немцы побоятся ослушаться французов и не пустят в Киев повстанцев. Больше всего меня беспокоит известие в сегодняшних газетах, что на Украину идут из Константинополя польские легионы, которые дрались на французском фронте; я все боюсь поляков. Хотя наши оптимисты и говорят, что «мы их перережем, мы их и т.д.», эти оптимисты больше всего меня раздражают; вначале их просто называли «хвастунами и лжецами», а теперь их называют «оптимистами»; они везде ходят, хвастаются, рассказывают всякие небылицы, но идти помогать Петлюре не очень спешат, хотя между ними есть молодые военные люди.

Беспокоит меня судьба Васильченко (Панасенко); он жил в Святошино и был у меня во время первой мобилизации и радовался, что его, хотя и штабс-капитана, а не забрали, потому что ему уже больше 35 лет. А теперь, когда забирают всех военных и даже объявили всеобщий набор, жаль будет, если Васильченко попадет в армию и пропадет такой талантливый писатель, а он по характеру такой, что прятаться не будет, разве случайно как-то спасется.

Сегодня Совет министров велел министру образования распустить учеников двух последних классов, чтобы они могли вступить в дружины «бойскаутов». Удивляюсь, как Науменко согласился на такую бессмысленную меру; по крайней мере, товарищ, его П.И.Холодный^{402}, возмущенный этим, ушел в отставку. Очевидно, дело гетмано-добровольцев совсем плохо, если они уже взялись и за мальчишек. Говорят, что немцы послали поезд с эшелоном против Петлюры, но на мостике, за Бояркой, петлюровцы его сорвали и немецкий «совдеп» теперь уже не хочет выступать против повстанцев, а заботится о том, только как бы ему поскорее уехать домой. Из газет и рассказов видно, что уже вся Украина охвачена восстанием, но под лозунгом большевизма, а не украинства, и только Киев с окрестностями считается гетманщиной; в Белгороде, говорят, обосновалось во главе с Пятаковым^{403} еще одно укр. правительство, из знакомых лиц: Коцюбинского, Затонского^{404}, Медведя^{405}, Сиверо-Одоевского^{406} и других большевиков, которые были министрами в Киеве и в Харькове во время Январского большевистского правления. Это правительство призывает к восстанию как против гетмана, так и против «буржуазной» Директории. Повторяется январская история и возможно, что большевики местные с помощью московских захватят власть, но теперь уже некому будет нас спасти как весной, так как войска Антанты, говорят, не хотят идти сюда, а рвутся домой и, видимо, устроят и у себя «совдепию», которая уже устраивается и в Германии.

Вчера на «понедельнике» было у меня не много народа, разговоры крутились всё вокруг сообщения в газетах, что немцы заключили с Петлюрой новый договор, но неизвестно какой. Одни говорили, что на основе его Петлюра должен сегодня вступить в Киев, но только с сечевиками, то есть с регулярной армией, чтобы не допустить анархии; другие уверяли, что договор заключен только о том, что Петлюра не будет чинить препятствий для выезда немцев с Украины и пока они не уедут, не войдет в Киев. Пожалуй, это вернее всего, потому что из газет видно, что Петлюра, как отошел от Киева на 20 верст, то так и до сих пор не двинулся с места.

Сегодня приехал из Полтавы И.Т.Малич, который рассказывает, что когда начался в Селещине под Полтавой бой добровольцев с Болбочаном, то местные большевики организовали революционный комитет во главе с Шинкарем, укр. левым эсером, и разослали по селам гонцов созвать крестьян брать Полтаву, и вскоре в город наехала масса крестьян с заржавевшими выкопанными из земли винтовками и, окружив казарму, в которой заперлась часть добровольцев и государственная варта, начали их обстреливать, а те отвечали из пулеметов; другие крестьяне начали расстреливать в квартирах своих помещиков и управляющих, которые немилосердно обращались с ними после переворота 29/IV. Через часа три после наезда крестьян, разбив добровольцев, въехал в город Болбочан и, разоружив крестьян, разогнал их, а у добровольцев отнял оружие и посоветовал им как можно скорее уехать с Украины; после чего многие крестьяне и добровольцы пристали к армии Болбочана, в которую съезжаются крестьяне со всей округи и, записавшись в войско, муштруются на всех площадях Полтавы. На место старосты назначил Болбочан губ. комиссаром П.И.Чижевского^{407}, бывшего помощника комиссара при Ц. Раде, синежупанного полковника. Везде расклеил обращения к населению от имени Директории, предостерегая, чтобы не грабили экономии, не убивали никого, потому что за то пойдут под полевой суд, также запрещается организовывать «советы» рабочих и солдатских депутатов и призывает молодых людей от 20 до 30 лет к себе в армию, чтобы отстоять самостийную Украину.

Вчера пригласил меня В.М.Леонтович на разговор с личными друзьями гетмана Н.Н.Устимовичем и П.Я. Дорошенко. Они начали речь свою с того, что не сегодня-завтра придет в Киев Антанта, и если она застанет по всей Украине анархию, а правительство в русских добровольческого руках, то она наверняка отнесется враждебно к украинскому движению, и без всяких колебаний возьмется за воссоздание единой России. Чтобы это предотвратить, гетман просит их наметить людей, которые, стоя на позициях укр. самобытности, не настроены категорически против федеративного устройства России, чтобы в момент прихода Антанты можно было из этих людей сформировать украинский национальный кабинет, который выторговал бы у Антанты максимум независимости для Украины; сами они далеко стоят от украинского общества, а потому обращаются к нам двоим, чтобы мы, собрав более широкое совещание, могли наметить список подходящих людей умеренных убеждений, которые согласились бы войти в кабинет, но не сейчас, потому что теперь это невозможно, а в момент прихода Антанты. Характерно то, что они полностью уверены в том, что Антанта вот-вот войдет в Киев, тогда как противная сторона уверена, что вот-вот войдет сюда Петлюра, и я не знаю, кому верить, а потому на предложение Дорошенко и Устимовича мы ответили, что вряд ли можно в наших кругах найти украинцев, которые согласились бы работать с гетманом после того, как он, выгнав наших министров, объявил курс на единую, хотя и федеративную Россию и тем вызвал восстание, но в интересах Украины признаем, что надо бы найти людей, которые взялись бы за организацию национального министерства в момент прихода Антанты. Дорошенко и Устимович уверяют, что гетман искренне стоял за независимость, но, напуганный с одной стороны тем, что Национальный союз готовится к восстанию, а с другой — что Антанта в согласии с Деникиным, главнокомандующим всех добровольцев, намерена восстановить единую Россию, решился на компромисс с добровольцами, то есть на федерацию с Московией, а потому оправил в отставку из министерства самостийников и объявил известный универсал 14/ХІ о федеративной России. Теперь он сам раскаивается, потому что добровольцы набрали такую силу, что он уже не имеет никакого значения, и что добровольцы его давно сбросили бы с гетманства, если бы не боялись немцев. А на мое замечание, что нашлась же у него сила сбросить Келлера, они оба ответили, что он мог заменить Келлера только на Долгорукого, более популярного среди добровольцев, а на кого-то другого не смог бы. Если же сюда войдет Антанта, которая по их словам, уже признала на Украине власть гетмана, то тогда, опираясь на ее силу, гетман позовет в правительство украинцев, чтобы избрать четкий национальный курс и отстоять как можно в большей степени самостийность, или независимость, Украины в федеративной России, за которую твердо держится Антанта. На это Леонтович заметил, что в наших кругах не найдётся людей, которые взялись бы вместе с Антантой бороться с Директорией, которая подняла восстание в защиту независимости Украины. Дорошенко ответил, что они надеются ликвидировать дело Петлюры мирным путем, что начальник стрельцов Коновалец был у него и говорил, что можно было бы и сейчас помириться, если бы гетман уже сейчас позвал украинцев на все портфели, хотя бы и не меняя федеративного курса, но гетман, окруженный добровольцами, не может этого сейчас сделать, а когда здесь будет Антанта, то он, опираясь на ее армию, пригласит в кабинет украинцев на все портфели. Устимович уверял, что и Болбочан, которого он хорошо знает, тоже согласится на такие условия. Может, для переговоров с Болбочаном и выехал сегодня Устимович в Миргород, хотя я его пугал тем, что его там петлюровцы захватят в заложники. Разговор наш закончился таким выводом: если в Киев войдет Петлюра, то Директория и без нас сформирует правительство, а на случай, если войдет Антанта, нам надо наметить, или найти, таких украинцев, которые согласились бы работать вместе с гетманом в украинском правительстве, которое объединит Украину с Россией на федеративных основах. На завтра снова назначено совещание, на которое мы наметили пригласить людей разных партийных взглядов: Стебницкого, Славинского, Шелухина, Королева, Синицкого, Галина, Матушевского и Богдана Кистяковского. Дорошенко очень настаивал, чтобы позвать Науменко и Василенко, но мы ответили, что против них укр. общество так возмущено, что если их позвать, то никто не придет на совещание. На вопрос «Почему так?» мы ответила, что все возмущены Науменко за его согласие отпустить гимназистов в дружины, а на Василенко все давно сетуют за его неправильную политику, потому что он, будучи сенатором при Ц. Раде, вошел в соглашение с заговорщиками против Ц. Рады и организовал гетманское министерство, которое объявило независимую Украину с гетманом во главе, а затем вошел в соглашение с заговорщиками против независимой Украины и выступил с известной запиской за федеративную Россию, теперь же вряд ли он захочет принять участие в совещаниях, так как побоится потерять тепленькое место президента Сената, которое он думает удержать за собой при любых правительствах, но можно сказать, что когда войдет в Киев Петлюра, то наверняка на этом посту он не усидит.

Вчера у Н.Н.Устимовича сошлись все намеченные нами лица и начались бесконечные разговоры. Почти все надеются на пришествие Петлюры в Киев, а чтобы избежать кровопролития, считают необходимым, чтобы гетман пошел на соглашение с Директорией и быстрее впустил регулярную петлюровскую армию в Киев. Только Б. Кистяковский, я и отчасти В.М.Леонтович с Шелухиным скептически относились к военной силе Петлюры и заверяли, что скорее можно уповать на приход в Киев Антанты, чем Петлюры, а потому и высказывались о необходимости наметить такой кабинет, который в момент прихода Антанты помирил бы Директорию с гетманом, и таким образом Украина выступила бы перед Антантой единым фронтом на борьбу за свое существование. Устимович и П.Я. Дорошенко решительно заявили, что гетман никоим образом не может теперь вступать в какие-либо переговоры с Директорией, а просит только наметить людей, стоящих исключительно на национальной почве, из которых он мог бы составить кабинет в момент прихода Антанты. На том и закончилось наше совещание, а чтобы довести его до каких-либо практических результатов, избрали комиссию из В.Леонтовича, Б. Кистяковского, Шелухина и меня, которая и должна выработать какие-то постановления.

Сегодня у меня собралась комиссия и пришла к такому выводу. На приход Петлюры нет надежды, потому что немцы не пускают его. Быть посредниками между гетманом и Директорией мы не беремся, потому что они так непримиримо настроены друг против друга, что мы не считаем теперь возможным их помирить, а если в Киев войдет Антанта, тогда, наверное, обе стороны пожелают мириться, и для этого нужно, чтобы гетман тогда составил временный украинский кабинет из лиц, которых мы рекомендуем, не называя пока их фамилий. Партия демократическо-федералистская (науменковская)^{408}, по словам члена ее Б.Кистяковского, охотно даст душ пять своих членов в такой кабинет; наверное, найдется и душ пять эсефов, которые персонально войдут в кабинет; мелкие хлеборобы-собственники и хлеборобы-демократы (шеметовские) тоже дадут человека по два; кроме того, найдется несколько человек беспартийных; желательно было бы, чтобы вошел хоть один человек из партии эсдеков, чтобы кабинет имел вид коалиционного и таким образом имел бы больше шансов на то, чтобы Директория пошла с ним на какие-то переговоры и соглашение. Само собой разумеется, что было бы вежливо и тактично со стороны гетмана в первую очередь предложить войти в кабинет украинцам, которых гетман отставил 14/ХІ, хотя, может, не все из них и согласились бы теперь работать с гетманом.

Вчера на «понедельнике» собралось у меня несколько душ и снова все заверяли, что вот-вот придет Петлюра и после бомбардировки возьмет Киев. И снова только я один отношусь к этому скептически; может, это характер мой такой, а может, и из-за болезни, потому что я снова болею нервами. Когда меня спрашивают о причине болезни, то я, смеясь, говорю, что устал, лазая на крышу встречать с флажком Антанту и прячась в погреб от Петлюриной бомбардировки. Но и в эту бомбардировки я не верю, потому что немцы, если верить газетам, решили прервать разговоры с Петлюрой и с оружием выступить против него, потому что он не возвращает в Киев пустые поезда и таким образом не дает им возможности уехать домой. Удивляюсь, почему это так? Ведь и Петлюре, и немцам выгоднее было бы, если бы германская армия скорее выехала с Украины. Что-то здесь и не так. Если немцы действительно решили с оружием выступить против Петлюры, то дня через два-три выяснится, будет ли Петлюра в Киеве, или нет. Если верх возьмут немцы, то этим воспользуются добровольцы и тогда конец и гетману, и Украине, а будет самодержавная Россия. Если же верх возьмет Петлюра, то немцев вырежут крестьяне и наступит тоже конец и гетману, и Украине, потому что тогда здесь будут править, как и в Московии, большевистские «советы», а даже не «рады». Вообще, как я и говорил месяц назад, восстание принесет гибель Украине и падение благосостояния всего ее населения. Еще могла бы поправить ситуацию Антанта, если она признает Украину, но пока не известно, как она к этому вопросу относится и придет ли она? Упорно говорят, что французы самовольно демобилизуются и не хотят дальше воевать, а колониальных, цветных, войск недостаточно, и на зиму с ними нельзя идти в холодную страну. Разве что аж весной они придут, если к тому времени не наступит здесь порядок. А его, видимо, не будет, потому что наших «дядюшек», как и московских, сможет успокоить только внешняя сила, а своей они теперь не послушают.

Разные слухи мне уже так надоели, что я решил их и не записывать, потому что это все фантазии оптимистов с обеих сторон.

Был у меня сегодня В.Дорошенко^{409}, который прожил десять лет эмигрантом в Галиции и вот недавно приехал из Львова. Рассказ его про захват украинцами Львова и положение их там напоминает мне положение украинцев в Киеве во время большевистского наступления на Киев в январе. Львов заняли всего 1050 душ украинских стрельцов, а у нас здесь были газетные сведения о стотысячной укр. армии в Галиции, так же, как везде в январе месяце ходили слухи о 3-х миллионной укр. армии, которая защищала Украину от большевиков. И там так же, как здесь, как только солдаты увидели, что начальство бессильно над ними, так стали разбегаться по домам, а об Украине не хотели и думать. А тем временем львовские поляки, как и киевские большевики, стреляли в солдат из окон, с крыш, с чердаков и убивали многих; хотя в Галиции из провинции и прибывали патриотически настроенные бойцы, но примерно столько же бежало из армии по домам, а с такой силой не было возможности захватить все институции во Львове, склады интендантские, вокзалы, а потому и не удалось выбить поляков из главного вокзала и таким образом не вся коммуникация была в руках украинских, чем поляки и воспользовались, чтобы подвести свою армию, которая и выбила украинцев из Львова. Теперь и правительство, видимо, переехало в Тернополь, чтобы в крайнем случае можно было убежать в Украину, или получить отсюда помощь; но именно в это время наши шаповаловские головы задумали поднять восстание против гетмана, опираясь на галицких стрельцов, которые были организованы Коновальцем^{410} в Белой Церкви. Если бы эти стрельцы в свое время уехали во Львов, то полякам не удалось бы его захватить и тогда и здесь не было бы мысли о восстании, потому что не было бы того ядра, вокруг которого организовалась или собралась республиканская армия, или «петлюровские банды», как их называют противники. А если бы не было подготовки к восстанию, то не было бы и переворота 14/ХІ, потому что гетману не было бы нужды бросаться в общероссийские объятия добровольцев и протофисовцев, и украинская государственность закреплялась бы эволюционным путем.

Вчера в 11 ч. ночи гетман вызвал С.П. Шелухина и стал жаловаться ему, что его обманули, опутали и довели до невозможного положения: немцы ведут неопределенную политику; Антанта, говорят, признала в Одессе власть Директории, и в конце концов начал просить Шелухина сформировать национальный кабинет; на это Шелухин ответил, что уже поздно, что он ему не раз говорил о том, что добровольцы и его свергнут, и объявят единую Россию. Тогда гетман стал просить Шелухина созвать влиятельных украинцев, которые согласились бы быть посредниками между его правительством и Директорией, а когда Шелухин заметил на это, что надо знать об этом мнение главнокомандующего добровольцами, то гетман вызвал кн. Долгорукова, который тоже просил невоюющих украинцев добиться у Директории права всем военным выехать на Дон в полном вооружении, потому что у них одна цель — борьба с большевиками. Шелухин обещал посоветоваться с друзьями и попросил написать условия, на которых правительство сдаст Директории Киев; тогда гетман пригласил Шелухина в зал, где заседал Совет министров, который и выработал вместе с гетманом и Долгоруким такие «условия» (Петитом)^[81].

Сегодня, когда десятеро нас, ранее бывших на совещании, собрались у К. Леонтовича и перечитали эти «Условия», то решили, что никакого переходного кабинета организовывать не надо, а с приездом в Киев Директории и после выработки с ней условий сдачи, нынешние министры сдадут дела комиссарам, назначенным Директорией; мы согласны послать в Директорию посредников, если гетман, Долгорукий и председатель Совета министров, Гербель, письменно их попросят о таком посредничестве и если Директория согласится с ними говорить; на том мы и разошлись, а выбранные посредники — Стебницкий, Славинский, Шелухин и Королив, — пошли к гетману, который с нетерпением ждал окончания нашего совещания и дважды присылал сказать, что уже автомобили готовы для поездки посредников. В пять часов Славинский вернулся от гетмана с известием, что гетман, Долгоруков и Гербель подписали поручение нашим посредникам, но ни по прямому проводу, ни по телефону нельзя запросить Директорию о разрешении прислать к ней посредников, а потому к ней на паровозе поехали два добровольца, а завтра, если Директория согласится на переговоры, к ней поедут наши посредники.

Надо еще заметить, что на совещании мы постановили, что добровольцев можно выпустить на Дон только без оружия, а когда Долгорукий ответил, что это оскорбление для военных людей, то мы поручили посредникам, почитая воинское достоинство, согласиться отпустить их только с саблями, а в остальном это окончательно решит сама Директория.

В вечерних газетах появились сообщения, что Антанта признала в Одессе власть Директории, а немцы согласились впустить в Киев регулярную армию Директории, с условием, что добровольцы будут выпущены на Дон, гетман — в Швейцарию, а немцам позволят быстрее уехать домой.

Ночью поднялась страшная орудийная и пулеметная стрельба.

Поздно вечером прошел слух, что добровольцы не хотят сдавать оружие, и немцы послали к Петлюре Г.В.Гасенко просить оставить им оружие, потому что иначе не будет согласия; добровольцы расставили пулеметы по крышам и пушки на улицах и решили биться до конца. Не знаю, чем оно закончится, но в тот момент как я пишу эти строки, со стороны Поста-Волынского слышна страшная пушечная пальба, а в утренних газетах есть сообщение о закрытии подцензурных русских вечерних газет за лживое сообщение, что Антанта признала власть Директории; из украинских газет осталось только «Видродження», потому что «Новая Рада» закрыта «за восхваление Петлюры» и кроме того напечатано в сегодняшних газетах, что вчера Совет министров постановил не идти ни на какие условия с Директорией, а защищаться до конца. Поживем — увидим, чем это все закончится, но утешительного ничего из этого не будет. Если верх возьмет Директория, то наверняка она не сможет успокоить тех «духов», которых подняла на восстание, и в конце концов и на Украине будет большевизм. Вчера я говорил Костю Леонтовичу, что во всем виновата здешняя буржуазия, поскольку она не удовлетворилась тем, что немцы ей вернули весной землю, а захотела еще и единой России и, полагаясь на приход Антанты, заставила и гетмана взять курс на «единую», и в результате потеряет землю, как ее потеряли помещики в Московии, и не объединит Россию. По моему мнению, Бог бы с ней, с той землей, проживем и без нее, лишь бы сохранилась Укр. держава, но боязно, как бы она не объединилась с Совдеповской Россией, потому что это будет не лучше для нас, чем монархическая Россия; народ «хозяин земли русской» захочет быть «хозяином» при всяком устройства России.

Утром Шелухин рассказывал, что ночью несколько раз звонил ему Долгорукий и настаивал, чтобы «посредники» ехали к Петлюре, чтобы прекратить кровопролитие, но Шелухин отказался, потому что правительство не имеет ответа — согласна ли Директория на приезд «посредников». Днем опять Долгорукий уговаривал Шелухина ехать к Петлюре, с которым можно все же говорить, потому что у него регулярная армия; а за Винниченко идут только большевики, к которым враждебно относится и Петлюра. Долгорукий советовал воспользоваться этим антагонизмом и убедить Петлюру помириться, чтобы не дать возможности развиться большевизму. Мы поручили ответить Долгорукому, что если правительство решило обороняться до конца, то мы отказываемся от всякого посредничества. Странные люди. Они никакого понятия не имеют о своих противниках; они даже не знают о существовании Директории, которая состоит из того же Винниченко и Петлюры!

А орудийная и пулеметная стрельба все приближается и приближается; говорят, что этой ночью петлюровцы через Демиевку вошли на Печерск и понемногу продвигаются к Липкам. В часа 4 дня вторая часть республиканской армии вошла в Киев из Святошино, а в 5 часов стало известно, что правительство сдало власть городской Думе, а гетман, отрекшись от гетманства, передал власть над Украиной Директории. Есть слух, что гетман с некоторыми министрами и Долгоруким выехали под охраной немцев в Швейцарию.

В городе тихо, спокойно, везде заняла караулы петлюровская армия, которая все движется и движется из окрестностей на Софиевскую площадь, где был часа в два парад, но ни Петлюры, ни Директории еще нет; их ожидают завтра.

Республиканская армия производит очень хорошее впечатление, она дисциплинированная, одета в шинели, полушубки, с хорошим оружием. Т.Н.Собачкин (агроном и знаменитый бандурист, значковый поручик), что служит в Запорожском полку, который взял Лысую гору, говорит, что в их полку нет склонности к большевизму, и дисциплина очень строгая.

На сегодня объявлено было о приезде Петлюры. Все укр. организации приготовились к пышной встрече, но сегодня утром в газетах напечатано, что вся Директория приедет вместе завтра в 12 ч. дня. Но так оно и лучше, а то на Петлюру сетовал бы Винниченко, что он гонится за популярностью, за славой; но что бы ни говорили, а слава сама гонится за Петлюрой, и имя его стало самым популярным; он стал настоящим национальным героем, как о нем пишут газеты. Из рус. газет выходят только «Последние новости», потому что у издателя Брейтмана хороший нюх. Он не ругал Петлюру, не называл республиканскую армию «бандами» и о «единой» говорил с осторожностью, а другие газеты все время только и кричали о «петлюровских бандах» и о «возрождение России». Особенно противно это было читать в меньшевистской «Киевской мысли», которую временное командование прекратило в первый же день. Досадно на наших мародеров: «Видродження» уже печатается в типографии «Киевской мысли», а новорожденная «Трибуна»^{411} — в типографии «Голоса Киева», бывшего «Киевлянина». Однако в украинских газетах особой «кровожадности» нет, а «Нова Рада» даже настаивает, чтобы был исполнен закон Ц. Рады об отмене смертной казни; однако, говорят, душ 30 офицеров расстреляли, захватив с оружием, видимо, потому, что они стреляли в республиканское войско уже после капитуляции гетмана, когда оно вступало на Крещатик. В армии тоже не видно озлобления и той кровожадности и наглости, которые было в январе у московской большевистской. Например, можно привести такой анекдотический факт. Когда несколько молодых казаков пришли арестовать Н.П.Василенко и, не застав его и узнав, что он часто бывает в нашем доме у М.Н.Требинской, пришли сюда. Как раз во дворе встретили Марию Николаевну.

— Здравствуйте, — говорят ей. — Вы хозяйка двора?

— Нет, я квартирантка.

— Так вас нам и надо. Нет ли у вас Василенко?

— Нет, нету.

— А вы не обидитесь, если мы пойдем посмотрим?

— Нет.

У М.Н. было тогда несколько молодых людей. Казаки, увидев их, спрашивают:

— Это все ваши дети? Они, говорят, дружат с Василенко, так, может, знают, где его искать?

Из этой сценки очевидно, что наших казаков и сравнить нельзя с кацапами-большевиками, форменными азиатами, дикарями, а эти — наивные, деликатные, сельские парни, на которых Требинская и не рассердилась, хотя она очень обозлена на петлюровцев за «развал России» и за намерение арестовать Василенко.

Я чувствую себя совсем здоровым и спокойным. Слава Богу, мои мечты, мечты всей моей жизни, кажется, осуществятся: Украина будет жить, да еще и как самостийная держава. Теперь я могу сказать «ныне отпущаеши» и поселиться где-нибудь в Крыму, в тепле доживать свой век. Лишь бы не пришла сюда зараза большевизма, потому что тогда погибнет Украина во всероссийской совдепии!

Наконец, сегодня приехала Директория, которой устроили очень помпезную встречу. Несмотря на метель, по дороге с вокзала, по Безаковской, Владимирской до Софиевской площади стояла масса народа, демократическая публика в веселом настроении, а буржуазная с потайной злостью. На вокзале Директорию встретили делегации разных организаций, институций и все это двинулось с флагами к Соф. площади; посередине ехали автомобили с новым правительством, а сзади и впереди шли войска — пехота, конница, пушки, которые производили колоссальное впечатление. Я стоял на крыльце об-ва «Час» (Владимирская, 42) и хорошо видел всю процессию ( «Последние Новости», № 5348). Настроение масс, я бы сказал, более большевистское, чем национальное, моя шуба с бобровым воротником нередко вызывала язвительные замечания, а у «Часа» один молодой человек крикнул другому: «Не пускай буржуя!» На это я ответил: «Таких демократов, как вы, в Украине несколько миллионов, а таких буржуев, как я, может, две, три души». Они молча переглянулись и дали мне дорогу. Именно в эту минуту проезжал автомобиль, в котором сидели Петрусь с Ивашко^{412}, и кто-то из знакомых крикнул мне: «Вон, где Ваши сыны едут». Потом оказалось, что Петрусь, сдав дела по посольству Суковкину^{413}, приехал из Царьграда в Одессу и дальше не мог добиться в Киев, пока не получил телеграмму от Винниченко, чтобы ехал к нему, в Винницу, снова работать секретарем. Петрусь рассказывает, что у Владимира Кирилловича настроение совсем большевистское и не столько у него, сколько у Розалии Яковлевны, а это значит, что и политика Директории пойдет большевистской дорожкой. Она то и дело говорила, а за ней и Г.В., что Ц. Рада сделала ошибку, что не пошла левее Ленина, Троцкого, тогда не пришли бы к нам московские большевики и наши люди не считали бы Ц. Раду буржуазной и защищали бы ее от нападения чужих большевиков. Вероятно, теперь В.К. с Роз. Яков. будут исправлять эту ошибку Ц. Рады, а это очевидно до добра не доведет и закончится «единой Россией»; чего доброго, в конце концов еще и монархической, если большевизм не охватит всей Европы и Антанта будет иметь силу «водворять порядок» в бывшей России. А возможно, что «евреям» суждено опять обновить мир. Весь культурный мир когда-то принял нравственные законы Моисея, потом Христа, а теперь «евреи» проведут в жизнь экономические законы К.Маркса. В Московии Бронштейн-Троцкий с Нахимсонами^{414}, в Германии Роза Люксембург^{415}, Клара Цеткин^{416} — жена Либкнехта^{417}, а у нас Роза Лифшиц, жена Винниченко; возможно, что и во Франции и Англии найдутся свои «Розы», но как у торжествующих победителей, эти розы будут с меньшими шипами и тогда весь мир перестроится социально-экономически. Возможно, что это обновление не забьет украинского национального возрождения, и Украина будет жить как независимое государство в федеративном связи со всеми культурными державами мира. Кто жив дождется, то увидит!

Сегодня в газетах оповещение, что на 12 января 1919 года созывается «Конгресс трудового народа»^{418} из крестьян, рабочих и военных, то есть «совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов», как и в Московии, а значит, и у нас должна быть «совдепия». Хотя бы уже не давали избирательных прав великороссам, чтобы этот совдеп был украинский, если уже его не избежать. Прилагаю из «Видродження» историю организации восстания, из которой видно, что мои рассуждения, которые я высказывал относительно переворота 14/ХІ, были совершенно справедливы.

Из опубликованного в газетах списка будущих министров видно, что даже эс-ефов не будет в кабинете, очевидно, Директория действительно выбирает крайне левое направление. В земельном вопросе, говорят, должен претвориться в жизнь закон Центральной Рады, только без социализации, а парцелляция всех земель в частную собственность. Ц. Рада копировала рабски Московию, а Директория вносит маленькое отличие в пользу индивидуального землевладения укр. народа. Но если она не оставит за землевладельцами бывшего земского ценза, а остатка не выкупит, то она приобретет себе столько врагов, мелких владельцев всяких сословий, что с уверенностью можно сказать, что вскоре вновь нужно будет ожидать какой-то переворот, а в результате может опять вернуться старый, дореволюционный порядок, как это было уже при недавней гетманщине; тогда был устроен переворот с помощью немецкой силы, а теперь, видимо, антантовской, если не разовьется большевизм и у нее.

Вчера опять встретил М.С.Грушевского; он явно делает вид, что не хочет со мной разговаривать, потому что, встретившись, коснется шапки и быстро бежит дальше. Не понимаю причины. Может, он рассердился на меня за то, что я после гетманского переворота 29/17, встретившись с Марией Сильвестровной, советовал ему уехать в Швейцарию и заняться наукой, потому что политическая карьера его, по моему мнению, уже закончена. А может, он считает меня винниченковской стороной, которая не зовет его в Директорию и не позвала даже на совещание, которое на днях состоялось со всеми социалистическими партиями. Говорят, что Грушевский на совещании с эсефами настаивал, чтобы созвали старую Ц. Раду и продолжали ее так, как будто этих семи месяцев гетманского правления и не было, но Директория, собственно Винниченко, боясь конкуренции, решительно против того, чтобы пустить Грушевского в правительство. Видимо, он уже попадет в сейм, или в предпарламент от крестьян и тогда, может, его выберут и президентом.

Вечером был у меня Л.Цегельский, государственный секретарь галицкого Национального совета, который теперь правит Галицией. Оказывается, что Львов и Перемышль таки заняты поляками, приехавшими из западной Галиции бронепоездом через Сян; взяли Перемышль и помогли львовским полякам выбить украинцев из Львова. Цегельский приехал просить помощи против поляков, потому что той тысячи душ, которую послали наши в Галицию, очень мало. Теперь галичане провели мобилизацию и собрали армию до 60 000, но ее мало, потому что поляки надвигаются и с крулевства, а румыны заняли всю Буковину и не думают добровольно отдавать ее. Вообще в Галиции не так хорошо, как нам казалось издалека. Цегельскому здесь тоже показалось не так хорошо, как казалось из Галиции. Он боится, что большевистская политика нашего правительства беспременно вызовет вмешательство Антанты, которая придет сюда на призыв буржуазии и объединит Россию, положив конец украинской государственности; это то, чего и я боюсь. Я говорил Цегельскому, чтобы он непременно свои опасения высказал Директории, но не верю, чтобы это изменило ее политику, потому что Винниченко уверен, что вскоре революция охватит и Антанту. По моему мнению, мало надежд на революцию у победителей, потому что у них и повышенный патриотический настрой, и надежда на то, что их продукция вытеснит конкурентов со всего мира, а это даст большую прибыль буржуазии и заработок рабочим.

Вчера у меня на «понедельнике», в день моего 57-летия, собрался полный дом гостей, но настроение у всех было очень подавленное большевистской политикой Директории, которая проявилась в ее декларации и опубликованном списке кабинета министров; если бы он состоял из людей солидных, умных, индивидуально честных, то и большевистская политика была бы не такой страшной, а теперь боязно, что Украина продержится только до весны, а потом беспременно придут союзники наводить порядок и утихомиривать ту анархию, которую разведут наши министры, или, лучше сказать, не смогут успокоить вызванных восстанием духов. Теперь уже нет надежды на то, что нам поставят вновь гетмана и признают Украину, теперь, наверное, восстановят «единую», или может и поделят Украину между поляками и русскими, чего я больше всего боюсь. Перескажу здесь характеристику новых министров, которая вчера почти единогласно была дана каждому из них. 1) Премьер министров, он же министр иностранных дел — В.М.Чеховский, духовный академик по образованию, человек очень хорошего, даже импозантного внешнего вида, очень хороший оратор и организатор молодежи, но тупой и прямолинейный, недалекий, эсдек, правда, безусловно честный. 2) Внут. дел — Мицюк^{419} (эсер), лесной кондуктор по образованию, хотя и говорят, что он недавно выдержал экзамен за юридический факультет, товарищ и приятель-фонограф Н.Шаповала, человек мелкий и грязненький; хоть я его лично никогда не видел, но знаю его по сотрудничеству в «Раде», которую он охаивал и оббрехивал после того, как не напечатали какую-то его статью. 3) Военный министр — Греков, которого все очень хвалят, но ставят ему в вину то, что он не выучил укр. язык. 4) Юстиции — Слабченко^{420}, в юности эсдек, потом доцент Одес. университета, стипендиат Касо и член черносотенного «Галицко-русского общества», а теперь снова эсдек, человек ненадежный, грязный в своих попытках сделать карьеру. 5) Просвещения — И. Огиенко^{421}, ректор Каменец-Подольского университета; знаю его по сотрудничеству в «Раде»; человек тупой, дьявольски самолюбивый; во время реакции (1907-17 годов), как и Слабченко, скрывал украинство, потому что это вредило карьере, и занимал должность учителя в черносотенной гимназии Стельмашенко, теперь уже записался в эсеры. 6) Пищевых дел — Мартос, которого я совсем не знаю, но слышал, что этот эсдек — человек недалекий. 7) Торговли — неизвестный и мне Остапенко^{422}, (эсер), одни говорят, что он профессор коммерческого института, другие говорят, что нет. 8) Финансов — Супрун^{423}, тоже неизвестный никому, очевидно, мартовский эсдек. 9) Земельных дел — Н.Шаповал (Сриблянский) бывший корректор «Рады», старый эсер, лесной кондуктор по образованию, потом офицер; человек талантливый, страстный, горячий до ненормальности, с большой склонностью к мании величия и прямолинейный до нелепости. 10) Искусства — Антонович, сын знаменитого Вл. Бон. Антоновича, эсдек, вечно готовится к профессуре по искусству; одни считают его человеком очень умным, а другие говорят, что это «форменный дурак»; я так мало его знаю, не могу ничего сказать. 11) Путей — Сидоренко, эсер, такой же репутации, как и Антонович. 12) Народного здоровья — Матюшенко^{424}, хороший врач и порядочный человек, в юности был эсдеком. 13) Гос. контроля — какой-то Симонов^{425}. 14) Морской — какой-то Билинский, оба называют себя самостийниками. 15) Труда — какой-то русский эсдек Мартынов^{426}. 16) Почты — какой-то Косенко^{427}, эсер, и 17) Гос. секретарь Гордиевский^{428}, проф. Одесского университета, тоже эсер, неизвестной репутации. Но если эсер, то уже ненадежный, потому что до 1917 года таких у нас было всего два-три человека, а после революции стало их без числа; всякий, кто хочет сделать карьеру и не имеет никаких политических убеждений, спешит записаться в эту партию, опирающуюся на «беднейшее крестьянство» и которая не имеет никаких логических оснований на Украине с индивидуальным землевладением, а копирует русскую эсеровскую партию, которая прославилась борьбой с самодержавным правительством и своим лозунгом — «Земля и Воля». Этими эсерами в кабинете будет заправлять Шаповал, а эсдеки будут слушаться Винниченко, но я уже говорил, что оба они, и Винниченко, и Шаповал — больше люди темперамента, настроения, чем логики ума и оба они талантливые агитаторы, пропагандисты, но не государственные мужи, а потому с уверенностью можно сказать, что их политика доведет Украину до полной анархии, большевизма, а в итоге приведет к реакции, а может, и к всероссийской монархии, если не до раздела, как в XVII веке.

В киевских буржуазных русских, а отчасти и в украинских кругах паника — боятся, что правительство это заведет такие же порядки, как в совдеповской Московии, а потому забирают из банков деньги и убегают в Крым. Чтобы не сбежали добровольцы и «фаховцы», которые накрали денег, сегодня правительство запретило выезд из Киева. Очевидно, и правительство чувствует себя не твердо, а точно так же, как и в январе перед наступлением большевиков. И теперь, как и тогда, вся русская общественность резко настроена против него — буржуазные круги за большевизм, а рабочие за буржуазность, все же вместе — за украинское «самостийництво» и за несуществующую «насильственную» украинизацию. Украинское интеллигентное общество тоже подавлено большевизмом правительства, а главное — списком кабинета, состоящим почти исключительно из политических мошенников, или больных манией величия. В армии, на которой только и держится правительство, тоже начинается недовольство: лучшая ее часть — галицкие сечевики недовольны большевизмом Директории, а наши — дисциплиной и запретом грабить; пока что армия держится на легендарно-фантастическом имени «народного героя» — Петлюры. сечевики, говорят, хотят, чтобы он захватил всю власть в свои руки и в интересах Укр. державы повел умеренную политику, но скорее всего Петлюра не решится открыто выступить против Винниченко. Всех теперь интересует то, как отнесется Антанта к Директории. В Одессе она взяла под свою защиту добровольцев, и республиканская армия по приказу Винниченко должна была выйти из Одессы, чтобы не было конфликтов с антантовской армией и не дошло до непризнания Антантой Директории и украинской державы.

Очевидно, Директория приняла к сведению критику общественности, потому что сегодня есть в газетах сообщение, что министром образования будет Холодный, юстиции — Шелухин, а Петрусь говорит, что Скоропися, возможно, позовут с Холмщины на должность министра внут. дел, но сомневаюсь, чтобы он согласился пойти, если общий курс политики будет большевистский. С этим курсом никак не может помириться галицкая часть армии с Коновальцем во главе и уже грозит уехать в Галицию; если это произойдет, то неизбежно двинут сюда московские большевики по вызову местных, а наша армия, наверное, как и в январе, перейдет на их сторону, тогда повторится та же картина, которая закончится приходом иностранцев, которые не признают Украину, а объединят Россию.

Сегодня Петрусь приехал радостный и рассказал, что наконец-то Винниченко решился открыто выступить против большевиков. Произошло это вот по каким причинам. Когда Директория, желая вступить в добрососедские отношения с большевиками, обратилась с нотой к Совнаркому, то получила ответ, что с буржуазной Директорией, во главе которой стоят давние враги Совдепии Винниченко и Петлюра, Совнарком ни в какие отношения вступать не хочет. С другой стороны, Коновалец доказал документально Винниченко, что местные большевики агитируют против Директории и намереваются поставить во главе правительства Пятакова, Бош^{429} и других большевиков, входивших в состав правительства в январе. После этого Винниченко не спал всю ночь, а все ходил и курил, а утром предложил Петлюре взять в свои руки диктатуру, потому что ему неудобно резко сменить курс. Петлюра решительно отказался, сказав, что «Вы начинали восстание, а не я, так Вы и доводите до конца». Тогда Винниченко составил воззвание, в котором резко упрекает большевиков, что они пошли войной против демократической Центральной Рады, когда она объявила независимость, а когда в Украине захватил власть русский генерал Скоропадский и вел ее к объединению с Россией, то Совнарком вел с ним мирные переговоры и вообще входил во всякие соглашения, а теперь, когда снова власть перешла к демократии, провозгласившей самостийную Украину, то Совнарком не хочет вступать с ней ни в какие отношения, потому что она, мол, буржуазная, но вся причина заключается в том, что большевики не могут смириться с мыслью о самостийной Украине, а потому Директория всячески будет бороться с большевиками, как внешними, так и внутренними. Посмотрим, не изменит ли Винниченко так же внезапно и этого намерения. Я уже говорил, что это человек не холодного ума, а настроения, задора, который часто меняется, в зависимости от окружения, от влияний и т.д.

Вчера у меня на «понедельнике» рассказывались всё печальные вещи о положении Украины, безнадежном будущем, до которого ее доведет Директория. Но всех позабавил эсдек Бендзя^{430}, который только что приехал из Берлина, куда выехал от Нац. союза еще перед восстанием, чтобы расположить немцев. Он рассказывает, что когда он рассказал Каутскому^{431} о печальном положении Украины, тот ответил:

— Чего Вы печалитесь? Вам по сравнению с нами невероятно повезло: вы до революции ничего не имели, а теперь у вас что-то есть, а мы имели самую сильную и самую культурную державу, а теперь ничего не имеем, даже не знаем и границ своих, потому что на востоке поляки забирают Познань, Силезию, даже Данциг, где совсем нет поляков; на юге — Бавария и Баден, наверное, отойдут от нас, по крайней мере, этим очень озабочена Антанта, которая и западную границу установит там, где захочет, потому что у нас нет силы остановить ее, а мы были совсем недавно могущественной державой!» Действительно так: если Германия переживает такую катастрофу, то нам нечего расстраиваться, нам, как говорится, так и Бог велел.