Дневники Кэрри

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ Держись изо всех сил

— Мисси! — говорю я, стучась в дверь ванной. — Мисси, мне тоже туда нужно.

Тишина.

— Я занята, — наконец говорит она.

— Чем?

— Не твое дело.

— Мисси, пожалуйста. Себастьян будет здесь уже через полчаса.

— И что? Он может подождать.

Нет, он не может, думаю я. Или это я не могу: я хочу быстрее уехать отсюда, из этого дома, из этого города. Всю неделю я твержу себе, что мне нужно «отсюда выбираться», но куда, как, когда — этого я пока не знаю. Может быть, я просто хочу убежать от себя, от своей жизни? В течение двух последних недель после происшествия в библиотеке две Джен постоянно преследуют меня. Они приходят на тренировки по плаванию, зажимают носы и мычат, когда я ныряю. Они ходят за мной на почту, в гипермаркет и даже в аптеку, где они наверняка получают незабываемые впечатления, наблюдая, как я покупаю тампоны. Вчера в своем школьном шкафчике я обнаружила открытку, на лицевой стороне был изображен грустный бассет-хаунд с термометром в пасти и грелкой на голове, а внутри кто-то дописал «Не» перед напечатанным пожеланием «Поправляйся побыстрее», а в конце добавил: «Хотел бы, чтобы ты умерла».

— Донна никогда не сделала бы ничего подобного, — выступил в ее защиту Питер. Я, Мэгги и Мышь свирепо посмотрели на него, но он лишь развел руками. — Вы хотели услышать мое мнение, я его высказал.

— Кто-то еще хочет что-нибудь сказать? — спросила Мэгги. — Она единственная, у кого была причина подложить Кэрри открытку.

— Не обязательно, — сказал Питер. — Послушай, Кэрри. Я не хочу оскорбить твои чувства, но я уверен, что Донна ЛаДонна даже не знает, кто ты такая, какое ей дело до твоего шкафчика.

— Она знает, — протестует Мышь.

— С чего ты взял, что она не знает Кэрри? — шокирована Мэгги.

— Я не имею в виду, что она в буквально смысле не знает, кто такая Кэрри Брэдшоу. С этим, я думаю, проблем нет. Но Кэрри Брэдшоу не находится на первых строчках в списке вещей, до которых Донне есть дело.

— Спасибо большое, — сказала я Питеру.

Моя ненависть к нему усиливалась с каждой минутой. А еще меня все больше бесила Мэгги, потому что она встречалась с ним, и Мышь, потому что она дружила с ним. Но сейчас меня просто выводит из себя моя сестра Мисси, потому что занимает ванную.

— Я вхожу, — с угрозой в голосе говорю я и дергаю дверь. К моему удивлению, она не заперта. Мисси стоит в ванной: ее ноги намазаны средством для удаления волос «Нэр».

— Ты не возражаешь? — говорит она и задергивает шторку.

— Это ты не возражаешь? — спрашиваю я, отходя к зеркалу. — Ты уже здесь двадцать минут. Мне тоже нужно привести себя в порядок.

— Что с тобой такое?

— Ничего, — огрызаюсь я.

— Тебе бы лучше сменить настроение, или Себастьян не захочет с тобой никуда идти.

Я выбегаю из ванной, возвращаюсь в свою комнату, достаю «Консенсус» и открываю его на титульной странице, где красуется подпись ведьмы — Мэри Гордон Ховард. Я швыряю книгу под кровать, ложусь на спину и закрываю лицо руками.

Я бы даже не вспомнила про эту чертову книгу и чертову Мэри Гордон Ховард, если бы не провела последний час в поисках моей любимой французской сумки, доставшейся мне в наследство от мамы. Это была очень дорогая сумка, но мама купила ее на свои деньги. И несмотря на то, что она всегда говорила, что каждая женщина должна иметь одну хорошую сумку и одну хорошую пару обуви, мама рассказывала, что чувствовала себя ужасно, думая, что тратит так много денег на сумку, хотя могла бы найти им другое применение.

Сейчас эта сумка — одна из немногих вещей, которыми я дорожу больше всего на свете. Я достаю ее только в особых ситуациях, как драгоценное украшение, и после того как схожу с ней куда-нибудь, всегда укладываю обратно — сначала в хлопковый мешочек, а потом в оригинальную коробку, которую храню в глубине шкафа. Но сегодня коробки на месте не оказалось. Зато я нашла «Консенсус», который прятала там же.

Последний раз я доставала сумку шесть месяцев назад, когда мы с Лали ездили в Бостон. Лали все никак не могла оторвать взгляд от нее и даже спрашивала, могу ли я как-нибудь ее одолжить. Я сказала, что да, могу, даже несмотря на то, что мне стало дурно, когда я представила Лали с сумкой моей мамы. Интересно, попросила бы она сумку, если бы знала, что та для меня значит? Я хорошо помню, как после поездки получше припрятала сумку, решив не доставать ее, пока не поеду в Нью-Йорк. Но затем Себастьян предложил поужинать в модном французском ресторане «Браунстоун» в Хартфорде, и мне показалось, что это как раз та особенная ситуация, для которой и нужна сумка. И сейчас она исчезла. Весь мой мир рухнул.

«Доррит», — вдруг подумала я. Она перешла от мелкого воровства моих сережек к крупному — сумке. И я бегом направляюсь к ее комнате. На этой неделе Доррит вела себя тихо, что само по себе подозрительно. Сейчас она лежит на кровати и разговаривает по телефону. На стене над кроватью — постер с изображением кошки, висящей на ветке дерева. «Держись изо всех сил», — гласит подпись.

Доррит прикрывает рукой микрофон телефона:

— Да?

— Ты не видела мою сумку?

Она отводит взгляд, что заставляет меня задуматься, что она действительно виновата.

— Какую сумку? Твою кожаную авоську? Я думаю, что видела ее на кухне.

— Мамину сумку.

— Эту… нет, не видела, — излишне невинно отвечает она.

— Разве ты не заперла ее в своем шкафу?

— Ее здесь нет. — Доррит пожимает плечами и пытается вернуться к телефонному разговору.

— Не возражаешь, если я обыщу твою комнату? — осторожно спрашиваю я.

— Валяй, — говорит она. Ну и хитра же она, понимает, что если откажет мне, то только усилит подозрения. Я осматриваю ее шкаф, комод, смотрю под кроватью. Ничего.

— Видишь? — триумфально говорит Доррит в таком тоне: ну-я-же-тебе-говорила. Но и в этот самый момент ее взгляд падает на гигантскую плюшевую панду, которая сидит на кресле-качалке в углу комнаты. Этот медведь — ровесник Доррит, это был подарок от меня на ее рождение.

— О нет, Доррит, — говорю я, качая головой. — Только не мистер Панда.

— Не трогай его! — кричит она, вскакивая с кровати и бросая телефон. Я хватаю мистера Панду и убегаю. Доррит следует за мной. Что-то мистер Панда стал подозрительно тяжелым, замечаю я, втаскивая его в свою комнату.

— Оставь его, — требует Доррит.

— Почему? — спрашиваю я. — Мистер Панда в чем-то провинился?

— Нет!

— А я думаю, да.

— Я обхожу медведя вокруг и вижу, что сзади он был распорот, а затем тщательно скреплен с помощью английских булавок.

— Что происходит?

К нам подбегает Мисси, с ее ног стекает пена.

— Это! — говорю я, расстегивая булавки.

— Кэрри, не надо, — плачет Доррит, когда я засовываю руку в игрушку. Первое, что я достаю, это серебряный браслет, который я не видела уже много месяцев. За браслетом следует маленькая трубка, с помощью которой курят марихуану.

— Это не моя… Клянусь! Это моей подруги, Шэрил, — настаивает Доррит. — Она попросила меня спрятать.

— Ага, — говорю я, передавая трубку Мисси. И затем мои руки нащупывают мягкую зернистую кожу маминой сумки.

— Вот она! — восклицаю я, с размаху вытаскиваю ее на свет, кладу на кровать… и мы втроем с ужасом смотрим на то, что когда-то было дорогой французской сумкой.

Она испорчена. Вся передняя часть с маленьким накладным кармашком, где мама хранила чековую книжку и кредитные карточки, заляпана розовыми пятнами, цвет которых точь-в-точь совпадает с тоном лака на ногтях Доррит. Я слишком потрясена, чтобы что-то сказать.

— Доррит, как ты могла? — ругается Мисси. — Это была мамина сумка. Как ты могла ее испортить? Ты не могла, например, что-нибудь сделать со своей сумкой?

— Почему Кэрри должны были достаться все мамины вещи? — спрашивает Доррит.

— Не должны, — говорю я, удивляясь тому, насколько спокойно и разумно звучит мой голос.

— Мама оставила эту сумку Кэрри, потому что она старшая, — говорит Мисси.

— Нет, не поэтому, — причитает Доррит. — Она оставила ее Кэрри, потому что любила ее больше.

— Доррит, это неправда…

— Нет, правда. Мама хотела, чтобы Кэрри — во всем была похожа на нее. Кроме того, что мама умерла, а Кэрри до сих пор жива.

От этих слов Доррит внутри меня все сжимается. Она выбегает из комнаты, а я начинаю рыдать. Я не умею красиво плакать, как, например, героиня «Унесенных ветром», хотя так, наверное, бывает только в кино. Мое лицо опухает, из носа течет, и я не могу дышать.

— Что сейчас сказала бы мама? — спрашиваю я Мисси между всхлипами.

— Ну, я думаю, сейчас она бы точно ничего не сказала, — отвечает Мисси.

И вот оно: черный юмор — что бы мы без него делали.

— Я имею в виду, — улыбаюсь я между иканием. — Это же просто сумка, так? Это не человек.

— Я думаю, что нам стоит раскрасить мистера Панду в розовый цвет, — говорит Мисси. — Давай проучим Доррит. Она оставила розовый лак открытым под раковиной, я чуть не перевернула его, когда искала «Нэр».

Я бегу в ванную.

— Что ты делаешь? — протестует Мисси, когда вместо мистера Панды я беру сумку и начинаю раскрашивать ее лаком. Когда процесс завершен, я поднимаю сумку наверх, чтобы получше рассмотреть, что получилось.

— Вот это круто, — говорит Мисси, одобрительно качая головой.

Мне тоже кажется, что получилось действительно очень здорово.

— Если это сделано преднамеренно, — говорю я, неожиданно кое-что понимая, — то это модно.

— О боже мой! Я обожаю твою сумку. — Старшая официантка в восторге от моей работы. На ней надеты полосатые леггинсы, а волосы скручены в маленькие пучки, напоминающие безе. — Я никогда не видела ничего подобного. На ней твое имя? Кэрри?

Я киваю.

— Меня зовут Айлин, — говорит она. — Я бы хотела иметь такую же сумку с моим именем.

Она берет два меню и провожает нас к столику на двоих рядом с камином.

— Самое романтичное место в ресторане, — шепчет она, подавая нам меню. — Веселитесь, ребята.

— Постараемся, — говорит Себастьян, быстро разворачивая свою салфетку.

Я не выпускаю сумку из рук.

— Она тебе нравится?

— Это же просто ридикюль, Кэрри, — говорит он.

— Это, Себастьян, не просто ридикюль. И потом, ты не должен называть сумку ридикюлем. Ридикюли существовали в семнадцатом веке. В то время люди использовали для взаиморасчета не бумажные деньги, а монеты, они их складывали в ридикюли, а те прятали среди одежды, чтобы их не украли. Сумка же предназначена не только для того, чтобы носить в ней деньги или другие вещи, это еще и модный аксессуар, и его должны все видеть. И потом, это не просто какая-то старая сумка. Она принадлежала моей маме…

Тут я умолкаю, его совершенно не интересует происхождение моей сумки. Эх, мужчины, думаю я, открывая меню.

— Мне все-таки больше нравится обладательница сумки, чем сама сумка, — говорит он.

— Спасибо.

Я все равно немного обижена на него.

— Что ты будешь?

Я думаю, что мы должны вести себя, как взрослые, раз уж пришли в такой модный ресторан, поэтому решаю подумать, прежде чем сделать выбор.

— Я еще не решила.

— Официант? — говорит он. — Будьте добры, два «Мартини». С оливками вместо украшения из цедры апельсина.

Затем он обращается ко мне:

— У них лучший «Мартини» в городе.

— Я бы хотела «Сингапурский слинг».

— Кэрри, — говорит он, — ты не можешь заказать «Сингапурский слинг».

— Почему?

— Потому что здесь принято пить «Мартини». К тому же «Сингапурский слинг» — это ребячество. — Он бросает на меня взгляд поверх меню. — И кстати, о ребячестве. Что с тобой сегодня происходит?

— Ничего.

— Хорошо. Тогда попробуй вести себя нормально.

Я открываю меню и начинаю его изучать.

— Здесь очень хорошо готовят отбивные из барашка, а французский луковый суп просто великолепен. Когда я жил во Франции, это было мое любимое блюдо. — Он смотрит на меня и улыбается: — Просто пытаюсь быть услужливым.

— Спасибо, — говорю я с легким сарказмом. И сразу же извиняюсь: — Прости меня.

Что со мной происходит? Почему у меня такое отвратительное настроение. Я никогда не вела себя так ужасно с Себастьяном.

— Итак, — говорит он, беря меня за руку. — Как прошла неделя?

— Ужасно, — отвечаю я, когда подходит официант с нашим «Мартини».

— Тост, — провозглашает Себастьян. — За ужасные недели.

Я делаю маленький глоток и осторожно ставлю бокал.

— Честно, Себастьян. Эта неделя была очень плохой.

— Из-за меня?

— Нет, не из-за тебя. Я имею в виду, не совсем из-за тебя. Просто Донна ЛаДонна ненавидит меня…

— Кэрри, — говорит он. — Если ты так воспринимаешь все, что происходит вокруг нас, то тебе не нужно со мной встречаться.

— Да нет же…

— В таком случае, хорошо.

— А что, когда ты с кем-то встречаешься, вокруг вас всегда разгораются скандалы?

Он откидывается назад и выглядит самодовольно:

— Как правило.

Ага, Себастьян любит драмы, я их тоже обожаю. Возможно, мы идеально подходим друг другу — нужно будет обсудить это с Мышью.

— Так как насчет французского лукового супа и отбивных из барашка? — спрашивает он и передает наш заказ официанту.

— Замечательно, — говорю я и улыбаюсь. Но все не так хорошо, как я пытаюсь изобразить: я не хочу французский луковый суп. Я ем лук и сыр всю свою жизнь, поэтому мне хотелось бы попробовать что-нибудь экзотическое, утонченное, например улиток, но уже поздно. Почему я всегда делаю то, что хочет Себастьян?

Я ставлю бокал, и в этот момент на наш столик чуть ли не падает пьяная женщина в красном платье с ярко-красными накрученными волосами. Она толкает меня и разливает половину моего напитка.

— Простите меня, любезная, — говорит она заплетающимся языком. Она делает шаг назад и осматривает нас с Себастьяном. — Романтики, — усмехается она и, шатаясь, отходит, пока я салфеткой промакиваю разлитый вермут.

— Что это было?

— Пьяная немолодая женщина, — пожимает плечами Себастьян. — Нет ничего хуже, чем слишком много выпившая женщина.

— Почему это?

— Да ладно, Кэрри. Все знают, что женщины не умеют пить.

— А мужчины умеют?

— Почему мы вообще это обсуждаем?

— Судя по всему, ты считаешь, что женщины еще не умеют водить машину и писать диссертации.

— Есть исключения: твоя подруга, Мышь.

Простите?

Принесли наш луковый суп, украшенный тертым сыром.

— Будь осторожна, — говорит он. — Горячо.

Я вздыхаю и начинаю дуть на ложку, полную липкого сыра.

— Знаешь, я все-таки хочу как-нибудь съездить во Францию.

— Я тебя отвезу, — говорит он. У него все так просто. — Может, у нас получится поехать следующим летом? — Затем, воодушевленный составлением плана, он наклоняется вперед: — Мы начнем с Парижа. Затем на поезде доедем до Бордо, это винная провинция. А после отправимся на юг Франции — Канны, Сен-Тропе…

Я представляю себе Эйфелеву башню, белую виллу на холме, скоростные лодки, бикини и глаза Себастьяна, серьезные и чувственные. Он смотрит прямо на меня. «Я люблю тебя, Кэрри, — шепчет он в моих мечтах. — Ты выйдешь за меня замуж?»

Я все еще надеялась поехать в Нью-Йорк этим летом, но если Себастьян хочет отвезти меня во Францию, то почему бы и нет.

— Добрый вечер.

— А?

Я поднимаю глаза и вижу блондинку с повязкой на голове и лошадиной улыбкой.

— Я вынуждена вас побеспокоить: почему у вас сумка стоит на столе?

— Прошу прощения? — Себастьян обращается к блондинке. Он снимает сумку со стола и кладет ее на пол. Женщина уходит, а Себастьян заказывает еще напитки. Но настроение испорчено, и, когда приносят наши отбивные, мы едим их в полном молчании.

— Эй, — говорю я. — Мы ведем себя, как старая женатая пара.

— Как это? — спрашивает он.

— Сидим, ужинаем вместе и при этом не разговариваем — воплощение одного из моих кошмаров. Когда я вижу подобные, едва смотрящие друг на друга пары в ресторане, мне становится за них обидно. Зачем, спрашивается, напрягаться, идти куда-то? Если вам нечего друг другу сказать, почему бы просто не остаться дома и так же сидеть и молчать?

— Возможно, в ресторане лучше еда.

— Смешно. — Я кладу свою вилку, тщательно вытираю рот и смотрю по сторонам. — Себастьян, что происходит?

— Что с тобой происходит?

— Ничего.

— Тогда все в порядке, — говорит он.

— Что-то не так, я чувствую.

— Я ем, хорошо? Я могу поесть свою отбивную без твоего непрерывного ворчания?

Я сжимаюсь от смущения и становлюсь крошечной. Я расширяю глаза и заставляю себя не моргать, чтобы не расплакаться. Но, черт, как же мне обидно.

— Конечно, — спокойно говорю я. Мы ссоримся? Как вообще это могло произойти? Я тыкаю вилкой мою отбивную, затем складываю приборы: — Я сдаюсь.

— Тебе не нравится барашек?

— Нет, он вкусный. Но ты из-за чего-то злишься на меня.

— Я не злюсь.

— Но ты точно выглядишь недовольным.

Теперь он откладывает свои приборы.

— Почему все девушки постоянно спрашивают «Что случилось?» Что, если все в порядке. Может, парень просто пытается поесть.

— Ты прав, — тихо говорю я и встаю.

В следующую секунду он начинает паниковать:

— Куда это ты собралась?

— В дамскую комнату.

Я иду в туалет, мою руки и тщательно рассматриваю себя в зеркале. Почему я так себя веду? Может, со мной что-то не так? И вдруг я понимаю, что напугана: я же не переживу, если с Себастьяном что-то случиться. Или, что еще хуже, он передумает и решит вернуться к Донне ЛаДонне, тогда я точно умру. Но важнее всего то, что завтра у меня свидание с Джорджем. Я хотела отказаться, но отец не позволил мне.

— Это будет невежливо, — сказал он.

— Но он мне не нравится, — ответила я, надувшись, как ребенок.

— Он очень хороший парень, и нет причин так с ним поступать.

— Будет невежливо, если я буду водить его за нос.

— Кэрри, — сказал отец и вздохнул. — Я хочу, чтобы ты была поосторожнее с Себастьяном.

— Что не так с Себастьяном?

— Ты проводишь с ним много времени.

И у отца есть чутье на эти вещи. На других мужчин.

Тогда я злилась на отца, но свидание с Джорджем тем не менее не отменила. Что, если Себастьян узнает об этом и расстанется со мной? Я убью отца! Я действительно это сделаю. Почему я не могу сама контролировать свою жизнь? Я хотела бы сейчас сбежать, но не могу, мне нужно вернуться за сумкой, которая осталась под столом, куда ее убрал Себастьян. Я делаю глубокий вдох, заставляю себя встряхнуться, улыбнуться и пойти назад, сделав вид, что все хорошо.

Когда я возвращаюсь, наши тарелки уже… унесли.

— Ну что, — начинаю я разговор с наигранной веселостью.

— Ты будешь десерт? — спрашивает Себастьян.

— А ты?

— Я первый спросил. Ты можешь принять решение?

— Конечно. Давай закажем десерт.

Почему все так ужасно? Наверное, китайская пытка менее мучительна, чем наш ужин.

— Два чизкейка, — говорит он официантке, вновь делая заказ за меня.

— Себастьян…

— Да? — Его глаза сверкают.

— Ты все еще злишься?

— Послушай, Кэрри, я потратил кучу времени, планируя это свидание, привез тебя в шикарный ресторан, и все такое. А ты только и делаешь, что пилишь меня.

— Что? — говорю я, застигнутая врасплох.

— У меня такое чувство, что я все делаю неправильно.

В этот момент я застываю от ужаса. Что я творю? Конечно, он прав. Я полная тупица: я так боюсь потерять его, что невольно отталкиваю его от себя, прежде чем он сам решит со мной расстаться. Он сказал, что хочет отвезти меня во Францию? О господи, чего еще я хочу?

— Себастьян? — тихонько спрашиваю я.

— Да?

— Прости меня.

— Все в порядке. — Он берет меня за руку. — Все ошибаются.

Я киваю, глубже усаживаясь в кресло, настроение Себастьяна улучшается. Он перетаскивает мое кресло к себе поближе и целует меня на виду у всего ресторана.

— Весь вечер я ждал этого момента, — шепчет он.

— Я тоже, — отвечаю я. Но через несколько секунд я отстраняюсь — я все еще немного злюсь. Я делаю еще глоток «Мартини», и он притупляет мою злость, отправляя ее вниз к туфлям, где она уже не будет доставлять мне неприятностей.