Дневники Кэрри

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ Несчастные случаи будут

Я пишу короткий рассказ о Мэри Гордон Ховард. Горничная добавляет яд в ее шерри, и она умирает долгой мучительной смертью. Я написала шесть страниц и застряла. Кладу рассказ в стол.

Я часто и подолгу разговариваю с Джорджем по телефону. Вожу Доррит к психотерапевту, которого он нашел для нее в западном Хартфорде. Чувство такое, словно я вынуждена выполнять формальную работу. Доррит сердита, но больше на неприятности не нарывается.

— Папа говорит, ты будешь учиться в Брауне, — говорит она однажды днем, когда я везу ее домой после встречи с доктором.

— Меня еще пока не приняли.

— Я сплю и вижу, чтобы ты поступила. Папа всегда хотел, чтобы кто-то из нас пошел учиться в его альма-матер. Если ты поступишь, мне уже не придется беспокоиться.

— А если я не хочу учиться в Брауне?

— Тогда ты дура, — резюмирует Доррит.

— Кэрри! — кричит Мисси, выбегая из дома нам навстречу и размахивая толстым конвертом. — Это из Брауна.

— Посмотрим? — спрашивает Доррит. Даже она заинтригована.

Я разрываю конверт. В нем полным-полно расписаний, карт и других бумаг. В глаза бросаются заголовки вроде «Студенческая жизнь». Я нахожу письмо и разворачиваю его трясущимися руками.

«Дорогая мисс Брэдшоу, — написано в нем. — Мы поздравляем…»

О боже!

— Я поступила в Браун!

Я с ликованием прыгаю вверх-вниз, обегаю вокруг машины, потом вдруг замираю. Прошло всего сорок пять минут. Моя жизнь будет такой же, как прежде, но теперь я знаю, что поступила в колледж. И не в какой-нибудь, а в Браун. Что чрезвычайно лестно. Серьезное дело, что ни говори.

— Браун! — визжит Мисси. — Папа будет счастлив!

— Да, знаю, — отвечаю я, наслаждаясь моментом.

Кто знает, вдруг мне все-таки повезло. Как знать, может, жизнь, наконец, покатилась в нужную сторону.

— Пап, слушай, — говорю я через некоторое время отцу, который успел уже меня обнять, похлопать по спине и сказать все приличествующие случаю фразы вроде: «Я знал, малыш, что ты можешь это сделать, если постараешься…». — Раз уж я еду учиться в Браун…

Я в нерешительности останавливаюсь, подыскивая слова, пригодные для того, чтобы описать то, что я хочу попросить, в самом выгодном свете.

— Я хотела спросить тебя, нельзя ли мне провести лето в Нью-Йорке?

Видимо, папа не ожидал такого вопроса, но он слишком растроган тем, что я поступила в Браун, и не в состоянии оценить его серьезность.

— С Джорджем? — спрашивает он.

— Да нет, не обязательно с ним, — говорю я быстро. — Я тут пыталась поступить на курсы писательского мастерства…

— Писательского мастерства? — спрашивает отец. — Если ты собираешься учиться в Брауне, это вроде как означает, что ты готовишься стать инженером.

— Пап, я пока еще не знаю.

— Это не важно, — говорит он, махнув рукой с видом, означающим, что он не видит, о чем тут можно говорить. — Важно то, что ты поступила в Браун. А строить планы на всю оставшуюся жизнь в данный момент не обязательно.

Вскоре наступает день начала нового сезона занятий в бассейне.

Перерыв закончен. Придется снова встретиться с Лали.

Прошло шесть недель, а они с Себастьяном по-прежнему вместе.

Мне совершенно не обязательно туда идти. Я вообще теперь ничем никому не обязана. Меня приняли в колледж. Папа уже послал чек. Я могу прогуливать, бросить занятия прыжками в воду, приходить в школу в пьяном виде, и со мной уже ничего не сделаешь. Меня приняли.

Так что, возможно, с моей стороны прийти в холл бассейна и отправиться в раздевалку — просто извращение.

Она здесь. Стоит возле наших шкафчиков, где мы всегда переодевались. Такое впечатление, что она заявляет права на наше общее пространство точно так же, как заявила права на Себастьяна. Кровь закипает в моих жилах. Из нас двоих не права — она, именно Лали поступает неправильно. Могла бы, по крайней мере, перебраться в другой шкафчик.

Голова внезапно словно наливается свинцом.

Я бросаю спортивную сумку рядом с ее вещами. Она напрягается, почувствовав мое присутствие, так же как я чувствую ее, даже если она находится в противоположном конце коридора. Я с силой распахиваю дверцу шкафчика, она со стуком ударяется о ее дверцу так, что почти прищемляет Лали палец. В последний момент она успевает отдернуть руку. Смотрит на меня сначала с удивлением, потом со злобой.

Я пожимаю плечами.

Мы раздеваемся. Но теперь я не ухожу в себя, как обычно, чтобы отстраниться от ощущения наготы. Да она все равно на меня не смотрит, а старательно натягивает костюм. Вот она надевает бретельки, которые хлопают ее по плечам. Через мгновение ее не будет в раздевалке.

— Как Себастьян? — спрашиваю я.

И вот когда мне удается заглянуть в ее глаза, я вижу там все, что хотела узнать. Она никогда не извинится передо мной. Никогда не признает, что совершила нечто нелицеприятное.

Никогда не допустит, что причинила мне боль. Никогда не скажет, что ей меня не хватает или что ей без меня плохо. Она будет жить как ни в чем не бывало, как будто ничего не случилось. С мыслью, что мы были друзьями, но никогда не были особенно близки.

— Отлично, — отвечает она и уходит, помахивая плавательными очками, зажатыми в руке.

Отлично. Я одеваюсь. Мне больше ничего не нужно от нее. Пусть занимается плаванием. И пусть владеет Себастьяном. Если он нужен ей больше, чем дружба, мне ее жаль. Когда я выхожу из здания бассейна, из спортзала доносятся крики. Я заглядываю внутрь сквозь проделанное в деревянной двери окошко. У группы поддержки футбольной команды репетиция.

Я иду через весь зал по блестящему, начищенному полу, поднимаюсь на трибуну и выбираю кресло в четвертом ряду. Сажусь, опершись подбородком на руки, и задаю себе вопрос, что я здесь делаю.

Члены команды одеты в трико или леггинсы в сочетании с футболкой. Волосы зачесаны и убраны в пучок на затылке. Помимо гимнастической одежды на них старомодные сапоги для верховой езды. В углу стоит магнитофон, из которого разносятся звуки марша «Плохой, плохой Лерой Браун», обильно сдобренные духовыми инструментами. В гулком помещении звуки музыки отдаются эхом. Девочки строятся в колонну, размахивают помпонами, делают шаг вперед, затем назад, поворачиваются направо, затем каждая кладет руку на плечо соседки, и, наконец, они по очереди, с разной степенью умения и грации делают шпагат.

Музыка заканчивается, девочки вскакивают на ноги, трясут помпонами над головами и кричат: «Команда, вперед!»

Честно? Очень плохо.

Девочки расходятся. Донна ЛаДонна вытирает потное лицо белой повязкой, которая во время репетиции была у нее на лбу. Она и еще одна девочка из группы поддержки по имени Наоми идут к трибунам и садятся двумя рядами ниже, не подозревая о моем присутствии.

Донна сушит волосы, тряся головой.

— Бекки надо что-то делать с дурным запахом, — говорит она об одной из девочек, которая на пару лет моложе нас.

— Может, подарим ей упаковку дезодорантов? — предлагает Наоми.

— Дезодорант не поможет. Не от такого запаха. Я думаю, не поучить ли ее азам женской гигиены, — говорит Донна, ухмыляясь. Наоми гнусно хихикает над ее глубокомысленным замечанием. Донна снова заговаривает, на этот раз громче и на другую тему:

— Ты можешь поверить в то, что Себастьян Кидд все еще встречается с Лали Кэндеси?

— Слышала, он любит девственниц, — отвечает Наоми. — Конечно, пока они не перестают ими быть. Потом он их бросает.

— Да уж, своего рода помощь в потере девственности, — продолжает Донна еще громче, словно она не в состоянии сдержать волну переполняющего ее веселья. — Интересно, кто следующий? Вряд ли это будет симпатичная девочка. Все симпатичные — уже не девственницы. Это будет уродина. Как эта, как ее, Рамона. Помнишь, которая пыталась попасть к нам в команду три года подряд? Некоторые люди просто не в состоянии понять, что им говорят. Это печально.

Неожиданно она оборачивается, видит меня, и на лице ее появляется выражение неподдельного удивления:

— Кэрри Брэдшоу! — восклицает она.

Донна широко открывает глаза, а на лице ее начинает играть жизнерадостная улыбка.

— Мы как раз о тебе говорим. Расскажи, как Себастьян? Я имею в виду, каков он в постели? Он реально так хорош, как описывает Лали?

Я подготовилась. Ожидала чего-нибудь в этом духе.

— Более, Донна, — говорю я с невинным выражением. — Ты что, не знаешь? Ты что, не завалилась с ним в постель через час после знакомства? Или я ошибаюсь и вы были знакомы всего пятнадцать минут?

— Нет, Кэрри, — отвечает она, жмурясь. — Я думала, ты меня лучше знаешь. Себастьян для меня слишком неопытен. Я не сплю с мальчиками.

Я наклоняюсь вперед и смотрю ей прямо в глаза.

— Всегда было интересно узнать тебя поближе, — говорю я, затем обвожу взглядом зал и вздыхаю. — Теперь мне ясно, что быть тобой весьма утомительное занятие…

Я беру вещи и спрыгиваю с трибуны. Когда я иду к двери, слышу, как она кричит мне вдогонку:

— Размечталась, Кэрри Брэдшоу! Ты у нас такая везучая.

Ага, ты тоже. Ты мертва.

Зачем я это делаю? Зачем я раз за разом ставлю себя в ситуацию, когда шансов на выигрыш нет? Но похоже, не делать этого выше моих сил. Это затягивает, как игра с огнем. Однажды обжигаешься, потом привыкаешь к ощущению боли, а потом хочется обжечься снова и снова. Просто чтобы доказать, что ты жив. Напомнить себе, что ты все еще способен чувствовать.

Психиатр, к которому ходит Доррит, говорит, что лучше чувствовать хоть что-нибудь, чем совсем ничего. А Доррит, считает он, перестала чувствовать. Сначала она боялась проявлять чувства, потом боялась стать бесчувственной. Вот и начала проявлять беспокойство доступным ей путем.

Для всего находится разумное и убедительное объяснение. Укрась свои проблемы ленточкой с большим бантом, и тебе покажется, что это подарок.

На улице, у входа, который ведет непосредственно в бассейн, я замечаю Себастьяна Кидда. Он ставит машину на стоянку.

Я бегу.

Нормальный человек побежал бы прочь, а я бегу к нему. Он находится в блаженном неведении и не подозревает, что сейчас произойдет. Сидит и разглядывает лицо в зеркале заднего вида. Я хватаю самый тяжелый учебник из тех, что у меня есть. Это математический анализ. Продолжая бежать, я изо всех сил швыряю книгу в его машину. Тяжелый том слегка задевает багажник и падает на мостовую обложкой вверх. Книга лежит на асфальте, страницы ее раскрыты. В таком положении она напоминает девочку из группы поддержки, выполняющую шпагат. Однако удар оказывается достаточно сильным, чтобы отвлечь Себастьяна от его самовлюбленной задумчивости. Он быстро поворачивает голову, чтобы посмотреть, что происходит. Я подбегаю ближе и бросаю в машину еще одну книгу. На этот раз под руку мне попалась «Фиеста» в бумажном переплете. Она попадает в стекло двери. Через несколько секунд Себастьян уже снаружи. Он готов к бою.

— Что ты делаешь?

— А ты как думаешь? — ору я, целясь ему в голову учебником по биологии. Обложка у книги из глянцевой бумаги, она скользкая, и кидать ее неудобно. Я поднимаю книгу над головой и бросаюсь на него.

Он закрывает машину руками, стараясь защитить ее от удара.

— Не делай этого, Кэрри, — предупреждает он меня. — Не трогай машину. Никто не может безнаказанно царапать мою девочку.

В голове у меня возникает картинка, изображающая его машину, разбитую на миллион кусков. Осколки пластика и стекла разлетелись по стоянке, как после взрыва. Потом до меня доходит, как он смешон и как нелепо то, что он только что сказал. Я останавливаюсь, но лишь на мгновение. Глаза мои наливаются кровью, и я снова налетаю на него.

— Да мне плевать на твою машину. Я хочу врезать тебе.

Замахиваюсь книгой, но он успевает выхватить ее прежде, чем она попадает ему по голове. Я в ярости проскакиваю мимо него и его машины, оступаясь, бегу по гравию, которым покрыта площадка, пока на моем пути не попадается бордюр, которым ограничена территория стоянки. Споткнувшись об него, я падаю на замерзшую траву. Вслед мне летит учебник биологии, он падает, ударившись о землю в нескольких футах от меня.

Я не горжусь своим поведением. Но отступать уже некуда, я зашла слишком далеко.

— Да как ты посмел? — ору я, поднимаясь на ноги.

— Прекрати, прекрати! — кричит он в ответ, хватая меня за руки. — Ты с ума сошла.

— Расскажи мне почему!

— Не расскажу, — отвечает он мне.

Видно, как здорово мне удалось его взбесить. Я счастлива тем, что смогла вывести его из равновесия.

— Ты обязан.

— Я тебе ни черта не должен.

Он отталкивает мои руки, как будто прикасаться ко мне для него нестерпимо. Он старается убежать, а я запрыгиваю на него, как черт из коробочки.

— В чем дело? Ты меня боишься? — издеваюсь я.

— Отвали.

— Ты должен объясниться.

— Хочешь узнать? — спрашивает он, остановившись. Теперь он развернулся ко мне и выставил на меня лицо.

— Да.

— Она лучше, — произносит он.

Лучше?

Что за чушь?

— Я хороша, — говорю я, стуча себя кулаком в грудь. В носу начинает пощипывать — верный признак подступающих слез.

— Давай закончим с этим? — просит он, приглаживая волосы рукой.

— Нет уж. Не дождешься. Это несправедливо…

— Она просто лучше, ясно?

— Да что это за чушь? — стенаю я.

— Она… с ней не надо спорить.

С Лали? Спорить не надо?

— Да она самая упрямая из тех, кого я знаю.

Он трясет головой:

— Она хорошая.

Хорошая… Хорошая? Да чего он привязался к этому слову! Что он хочет сказать? И вдруг на меня снисходит озарение. Хорошая — значит, не сопротивляется. Она занимается с ним сексом. Идет на все. А я — нет:

— Надеюсь, вы будете счастливы вместе, — говорю я и отступаю на шаг назад. — Надеюсь, вы счастливо поженитесь и заведете кучу детишек. Надеюсь, вы останетесь в этом паршивом городишке навсегда и сгниете, как… как пара червивых яблок.

— Ну, спасибо, — саркастически отвечает он, направляясь к бассейну. Больше я его не останавливаю. Я просто стою и кричу ему вслед всякие глупости. Слова вроде «амебы», «плесень» и прочее.

Я глупая, знаю. Но мне уже все равно.

Я беру чистый лист бумаги и заправляю в старую мамину машинку фирмы «Рояль». Подумав несколько минут, я пищу: «Чтобы быть пчелой-королевой, необязательно быть красавицей. Главное — трудолюбие. Красота помогает, но если у тебя нет стимула прорываться на самый верх и нет сил, чтобы оставаться на вершине, красивая пчела остается просто красивой пчелой на подхвате».

Через три часа я перечитываю то, что написала. Неплохо. Теперь нужно придумать псевдоним. Такой, чтобы люди понимали, что тут все серьезно и со мной не стоит связываться. Но нужно еще подумать над тем, чтобы в имени сквозило чувство юмора, может быть, даже абсурдность. Я в задумчивости разглаживаю листы, размышляя над именем. Перечитываю название — «Хроники Каслбери: путеводитель по флоре и фауне старших классов». Дальше написано — «Глава первая. Пчела-королева». Я беру ручку и щелкаю кнопкой. Щелкаю, щелкаю, и вдруг имя само приходит мне на ум. «Автор — Пинки Уизертон», — пишу я аккуратными печатными буквами.